Мы не знаем того, что знает Господь о человеческих поступках; не знаем и того, что знает Господь о потребностях общества.
Полиция может ответить с тем же правом, что и древние: «Мы не судим — мы защищаем общество».
Никто не скажет, что любовь к собственному ребенку — тяжкое преступление, требующее сурового возмездия.
Если бы мы думали только о «пользе общества», мы стали бы намного хуже.
Взяточничество разрушает страну, а мысль о страшной боли вполне способна отпугнуть от преступления.
Нормальный человек всегда может приблизительно сказать, чего именно заслуживает тот или иной поступок.
Осуждая человека, мы признаем за ним право выбора. Заявляя, что иначе он сделать не мог, мы унижаем его. Тогда уж придется считать, что мы можем делать только то, что делаем, а наши правители могут делать с нами все, что им угодно.
Называя человека трусом, мы спрашиваем его, как мог он стать трусом, когда способен стать героем. Называя его грешником, мы признаем, что он способен стать святым.
Дело в том, что осуждение — это комплимент. Осуждая человека, мы льстим ему, взываем к свободной воле творца собственной души.
не безгрешны, когда судим преступника; не безгрешны мы и тогда, когда защищаем интересы общества. Мы слепы в обоих случаях.
