Психологический конфликт развивается, когда центральные аффективные состояния ребенка не могут быть интегрированы в силу того, что они вызывают несозвучные отклики воспитателей, носящие интенсивный или устойчивый характер (Stolorow, Brandchaft, Atwood, 1987, ch. 6). Подобные неинтегрированные аффективные состояния становятся источником пожизненного эмоционального конфликта и уязвимости по отношению к травматич
Философия – это… бескомпромиссная борьба человеческого существования с тьмой, которая может окутать нас в любой момент этого существования.
И каждое новое прояснение открывает свои бездны.
Все творческие действия нуждаются в меланхолическом настроении.
Философия пребывает в полном созвучии с меланхолией.
Когда человек говорит другу: «До встречи», или родитель говорит ребенку перед сном: «Увидимся утром», то действительность подобных заявлений… не нуждается в обсуждении. Подобные очевидности являются основой для своего рода наивного реализма и оптимизма, которые позволяют людям функционировать в мире, воспринимаемом как стабильный и предсказуемый. Сущностью эмоциональной травмы является разрушение этих очевидностей, катастрофическая потеря невинности, ведущая к перманентной смене ощущения бытия-в-мире. Тотальная деконструкция очевидностей повседневной жизни раскрывает неизбежную случайность существования в непредсказуемой вселенной, где нельзя быть уверенным в безопасности и постоянстве бытия. Травма тем самым раскрывает «невыносимую встрое
что сущность эмоциональной травмы лежит в переживании невыносимого аффекта и что с точки зрения развития подобная непереносимость конституирована интерсубъективным контекстом, характеризуемым отсутствием сонастройки на детскую эмоциональную боль
Я уже давно утверждал, что хорошая (т.е. приводящая к изменениям) интерпретация – это процесс отношений, центральным компонентом которого является переживаемый клиентом опыт того, что его чувства понимают (Stolorow et al., 1978)
миры травмированных людей принципиально несоизмеримы с мирами других, формирует мучительное чувство отчужденности и одиночества
психологии самости Хайнца Кохута
Тревога раскрывает незначимость [повседевного] мира; и эта незначимость, в свою очередь, раскрывает ничтожность всего того, что вызывает озабоченность – или, другими словами, невозможность бросить себя в возможности-для-Бытия, принадлежащие такому способу существования, который изначально укоренен в источнике озабоченности. Раскрытие этой невозможности означает, однако, высвечивание подлинной способности-к-Бытию (p. 393).
Тревога вводит… в настроение возможного решения. Тревога избавляет [того, кто решителен] от возможностей, которые «ничего не значат», и позволяет освободить себя для тех, которые являются подлинными (p. 394–395).
Чем больше мы понимаем все наши возможности в терминах постоянно возможной «граничной ситуации» (там же) смерти – т.е. как конечные – тем более подлинна наша решимость в отношении этих возможностей.
решимость достигает «своей подлинной возможности» только в качестве «предвосхищающей решимости» (там же). «Когда решимость становится „обдуманной до конца“»
