2

Лиза была худая и высокая, выше всех в классе. Волосы темные, кудрявые, глаза карие. Молчаливая, неулыбчивая, хмурая. В общем, царевна Несмеяна.

Ритка была маленькая, пухленькая, хорошенькая – в мать. Волосы рыжие, кудрявые. Глаза голубые, губки бантиком. Кокетливая – тоже в мать, и улыбчивая такая же. А еще – вредная и злопамятная, требовательная: все всегда по ней должно было быть. Как говорила мам-Нина – с виду ангел, а изнутри бес.

На летние каникулы Полечка с Риткой уезжали на море.

Возвращались красивые, загорелые, с подарками. Привозили большие, бежево-розовые, блестящие ракушки, красивые до невозможности. Запаха моря Лиза не знала, но ей казалось, что ракушки пахли морем. Еще заколки привозили красивые, бусики пластмассовые, а такого девичьего добра в Москве еще не было.

И вот однажды, лет в десять, Лиза у Ритки спросила, крутя в руках подаренные бусики:

– А ты мою мать, случайно, не видела?

– Случайно видела, – усмехнулась Ритка. – И ты случайно видела!

– Я-я-я? – удивилась Лиза. – Ты что, серьезно?

– Да ты забыла. – Ритка небрежно махнула рукой. – Тебе года четыре было, вот ты и не помнишь. А мне пять, вот я и запомнила. Ночью она приходила, мы от звонка и проснулись.

И Ритка стала рассказывать, что было той ночью.

– Слышу я, теть Нина орет, гонит кого-то. Гонит и последними словами кроет, похлеще дворника Степана. Я обалдела и нос высунула – интересно! А мамка моя уже в коридоре стоит, пытается Нинку угомонить. Но Нинка не успокаивается, орет и орет.

Лиза замерла и похолодела вся. А Ритка запросто так продолжала:

– Смотрю, в коридоре женщина стоит. Высокая, красивая, в черном пальто и платке оренбургском. Красивая, как актриса Целиковская, только темненькая. Все в квартиру пытается пройти, а тетка ее не пускает, толкает, из двери выпихивает и милицией грозится. А та плачет, причитает: «Отдай моего ребенка!» А Нинка ее в грудь кулаком как шарахнет: «Нет у тебя, зэчки, ребенка!» А мамка моя их разнимает.

А тут ты проснулась и выкатилась, и как давай реветь! Эти две замерли, прям застыли. А ты орешь. Ну мамка моя тебя подхватила и к нам в комнату. Ты долго ревела, видно перепугалась. А потом уснула на моей кровати. И со страху надула! Я просыпаюсь – огромная лужа! И как заору – мам, забери ее от меня, она меня обсикала!

Ритка громко и радостно расхохоталась.

– Ну мамка тебя и отнесла. А я пошла в туалет. Уже было тихо, дверь закрыта, никого. И я поняла, что спровадили эту Целиковскую, обошлись без милиции.

– Ты уверена, что это была она? – тихо спросила Лиза.

– Ну а кто? – удивилась Ритка. – Она же вопила: «Отдай моего ребенка, воровка!» Конечно она!

– А что ты еще про нее знаешь?

Ритка пожала плечами.

– Да ничего. Мамка сказала: «Не лезь, не твое дело. Несчастная семья. А нам и без них забот хватает». И еще, что сами виноваты, только кто – я не поняла. Да мне и неинтересно было. Сказала только, что мать твоя куда-то уехала, а тебя могли сдать в детский дом. Но Нинка тебя забрала, в приют не отдала и жизнь тебе посвятила. Хотя, – Ритка засмеялась, – кто б ее взял, нашу Нину? Она же не женщина, бубнилка занудная! Да к тому же старая и страшная как атомная война!

– Не понимаю, – покачала головой Лиза. – Если мать посадили, как она могла прийти?

Ритка раздраженно тряхнула головой:

– А я почем знаю?

И Лиза поняла, что любимой подружке говорить на эту тему надоело.

И опять стало обидно за мам-Нину. Вроде все правда, а нехорошо. Нехорошо так о ней говорить – «страшная», «зануда», «бурчала»…

Разозлилась на Ритку и ответила:

– А твоя мама красавица, но муж ее все равно бросил.

Конечно, это было неправильно, зло. И Полечку Лиза любила. Но с Риткой тогда поссорилась – надолго поссорилась, дней на пять. А потом мириться пришла, первой – от Ритки не дождешься. Потому что без подружки плохо и скучно, а Лиза знала, что Ритка никогда вину не признает и не извинится. Такой уж характер.

* * *

Однажды Лиза спросила:

– Мам-Нин! А ты на кого похожа?

– На папу, – ответила тетка. – Вылитый отец, то есть твой дед.

– А мама? – тихо спросила Лиза. – Тоже на деда?

Мам-Нина фыркнула:

– В бабку она, нашу мать, Анну Фроловну. Та красавицей была. Но бестолковой, вечно лезла куда не надо. Дед ее поколачивал, а толку? В мать Машка пошла… Красоты много, а мозгов – нуль!

И разговор был окончен – на несколько лет. До одного случайного происшествия.

Как-то раз Лиза нашла под подоконником тайник, в котором были письма. Ей тогда уже исполнилось тринадцать.

Письма были как близнецы – почти одинаковые, слово в слово.

Нина! Я понимаю, что ты много сделала для меня и для Лизы. Забрав Лизу к себе, ты спасла ее от детского дома.

Но я повторю еще тысячу раз: моя дочь могла бы жить здесь, рядом со мной. Везде живут люди, и климат тут ни при чем.

Ты во многом права. Москва – это Москва. И – да: школа, врачи, питание.

И все-таки я продолжаю настаивать, что ребенок должен жить рядом с матерью! И ты никогда не убедишь меня в обратном.

Я уже попривыкла, если так можно выразиться, обжилась. Да, условия здесь поганые. И климат дерьмовый. И все же, Нина! Я понимаю, что ты изо всех сил стараешься! Бьешься как рыба, и тебе тяжело, в том числе и материально. Я хочу – и имею право! – участвовать в жизни дочери.

Имею, не спорь! Хотя бы материально, раз ты лишила меня остального…

Нина, прошу тебя, не отправляй мне обратно деньги! Просто пожалей меня! И еще – прошу тебя, подумай про приезд Лизоньки сюда, ко мне. Если ты мне снова откажешь, это будет жестоко.

И помни, Нина.

Именно ты – моя родная, единственная сестра – украла мою жизнь.

Свою жизнь ты, Нина, построила на сплошном вранье. А это нехорошо. Ты не говоришь Лизе правду – и не пытайся меня убедить, что это из благих побуждений.

Даже если бы было так, вряд ли это тебя оправдывает.

Оторопевшая Лиза смотрела на письма.

Как же так?.. Сестры, самые близкие люди! Как разобраться, кто из них прав? Мать или тетка? Кому из них верить? Тетка говорит, что мать ее бросила. Мать пишет, что тетка ее обманула.

Лиза без конца перечитывала одни и те же строки.

«Украла мою жизнь» – что это значит?

И что теперь делать? Предъявить мам-Нине найденные письма, прижать ее к стенке и потребовать объяснений?

Нет, она слишком хорошо знает тетку, – ничего от нее не добьешься, не тот она человек. Заверещит, закудахтает, забурчит и пошлет Лизу куда подальше, а потом и вовсе перестанет с ней разговаривать.

Две недели может молчать, а Лиза будет сходить с ума.

Потому что еще раз, еще глубже, еще больнее почувствует, что никому не нужна.

Надо показать письма Полечке, тете Поле, любимой соседке. Полечка добрая и умная и наверняка знает, в чем дело. Соседи больше чем родственники, вся жизнь на глазах.

Полечка варила на кухне суп. Вкусно пахло мясным бульоном и луковой зажаркой.

По счастью, Ритка была не дома – на занятиях в очередной какой-то секции, которую наверняка скоро бросит.

Ритка записывалась в кружки и секции, мгновенно увлекалась и тут же бросала: постоянством она не отличалась.

Кружок народных танцев сменила на фехтование, фехтование на плавание, плавание на кружок по пошиву мягких игрушек.

Лиза не мечется и ходит в две секции: на вязание, чтобы приодеться, и на кружок рисования. Рисование идет плоховато – таланта не обнаружено. Натюрморты не получаются совсем, пейзажи едва на троечку тянут.

– Перспективы ты не чувствуешь, на колористику как будто вообще плюешь, – возмущался учитель. – Ну да ладно, хочешь – ходи, мне не жалко.

И вздыхал разочарованно, теряя к Лизе всякий интерес.

Но упорная Лиза продолжала ходить. Ей нравилось рисовать: это успокаивало.

А способная ко всему Ритка валандалась по кружкам и успокаиваться не хотела. Но сейчас это было очень даже кстати.

Полечка оглянулась, услышав Лизины шаги.

– А, Лизок! Привет. Хочешь горохового супчика? Будет готов минут через десять!

Лиза мотнула головой.

– Нет, теть Поль. Спасибо. Я… поговорить.

Словно предчувствуя что-то нехорошее, Полечка положила поварешку, вздохнула и присела на краешек стула.

– Ну, говори. А то мне через час на работу.

Лиза протянула ей письма.

Полечка пробежала глазами по пожелтевшим листам.

– И что? – усмехнулась она. – Чего ты от меня-то ждешь?

– Правды, – ответила Лиза.

– Ну, это не ко мне.

Полечка поднялась со стула и повернулась к плите.

– Какой правды, Лизок? Это не моя правда, а чужая. Ищи правды у тех, кому она принадлежит.

– У кого? – усмехнулась Лиза. – У мам-Нины? Ну вы же ее знаете!

– Лиза! – Полечка резко повернулась и посмотрела ей в глаза. – Ну не могу я, понимаешь? Слово дала. Нине слово дала: пока она жива – я молчу. Да и что я знаю-то? Так только, в целом. Общую картину.

От обиды у Лизы перехватило горло.

– Какое слово, теть Поль? О чем вы? – закричала она. – Это же так важно! Вы не понимаете? Я должна знать! Я с ума схожу оттого, что ничего не понимаю! Кроме одного – тетка мне врет!

Полечка устало опустилась на стул.

– Не терзай меня, Лизка. Риткиным здоровьем поклялась, что молчать буду. А это не шутки. Нинка знала, какую клятву просить. А что врет она… Так все врут, Лизочек. Жизнь такая.

Лиза выскочила из кухни.

* * *

Вечером был скандал.

Мам-Нина орала как резаная. Лиза оказалась воровкой, врагом в собственном доме, неблагодарной свиньей и даже почему-то стукачкой.

– Какая правда тебе нужна? – кричала мам-Нина. – Какая? Та, от которой тебе расхочется жить? Ты еще ребенок, соплячка! Живи и радуйся! А правда – она никому не нужна, ты мне поверь!

А потом у мам-Нины поднялось давление, заболело сердце и вызывали скорую. Мам-Нина лежала белая и неподвижная, как покойник, а Лиза рыдала и умоляла ее простить.

Давление все не падало, и скорая увезла тетку в больницу.

Ту ночь Лиза не могла вспоминать без содрогания. Какие ей снились кошмары!

Наутро она помчалась в больницу.

Мам-Нина по-прежнему лежала как неживая, мертвенно-бледная, с сухими и бесцветными губами.

Лиза села рядом и никак не решалась взять ее за руку.

Когда принесли обед, мам-Нина проснулась.

Увидев Лизу, она заплакала и отвернулась к стене. А когда Лиза попыталась погладить ее по руке, буркнула:

– Домой иди, уроки учи, нечего по больницам шастать!

И Лиза ушла.

Стоял ноябрь. Бесконечно лил дождь и свистел колючий острый ветер, ошалело разметывая по асфальту последние грязно-бурые листья.

Лиза плелась по улице, и на душе было черно и страшно. Она плакала, не замечая, как капли холодного дождя смешиваются с солеными слезами – не разберешь, где дождь, а где слезы…

Это она виновата. Она довела мам-Нину до такого состояния. А если мам-Нина…

Ой, нет! Этого Лиза себе никогда не простит. Не сможет жить дальше. Какая это жизнь, если из-за тебя ушел человек? Человек, который отдал тебе все?

В тот день она дала себе слово: больше никаких вопросов. Ничто не стоит здоровья близкого.

Кто у нее есть на этом свете, кому еще она нужна?

* * *

Новый год встречали как всегда – вчетвером. Полечка наделала разной вкусноты: сварила холодец, нарезала оливье с колбасой, сделала селедку под шубой, напекла пирожков. И все – объедение! А мам-Нина купила шампанское, торт и конфеты.

Смотрели по телевизору «Голубой огонек», обсуждали певиц и актрис, сплетничали, болтали и к двум часам разошлись.

В тот год девочкам впервые разрешили попробовать шампанского.

Ритка говорила, что от него клонит в сон, а Лиза наоборот – так и пролежала всю ночь, кувыркаясь и ворочаясь. От обилия еды ныл живот, во рту было сладко, а на душе муторно, не празднично… Так и промучилась, пока за окном не начало светать…

А перед сном подумала: «Да какая мне разница, что там произошло? Какая она – моя мать, кто мой отец? У меня есть моя мам-Нина, которая растит меня, поит и кормит. И любит так, как умеет. А на остальное мне плевать».

* * *

Экзамены за восьмой класс Лиза сдала успешно.

Практика – мытье школьных окон и покраска кабинета биологии – прошла, и в конце июня наступило время каникул.

Обычно они с мам-Ниной ездили в какой-нибудь дальний дом отдыха: ей, как матери-одиночке, давали на работе путевки. В основном это было дальнее Подмосковье, Тверская или Рязанская область, – но однажды путевка была под Тулу.

Казалось бы: и Тула – не ближний свет, и дом отдыха так себе – старый и обшарпанный… Но где-то совсем рядом была Ясная Поляна. Лиза садилась на автобус и доезжала до усадьбы. Бродила по дому-музею, по яснополянскому парку, по яблоневому саду. Сидела на любимой скамейке графа Льва Николаевича, разговаривала с ним и была совершенно счастлива. А вечером, перед сном, читала «Анну Каренину», «Воскресение» и «Детство».

Переписывались с Риткой.

Ритка с Полечкой отдыхали на Рижском взморье. Ритка писала, что прям как «в загранице».

«На улице чисто, в кафе подают взбитые сливки, народ одет потрясно, и на улицах видели саму Быстрицкую и актера Тихонова – такие красавцы! Правда, море холодное, но ерунда же».

«Откуда ты знаешь, как за границей? – отвечала Лиза. – Где ты ее видела? В „Клубе кинопутешествий“?»

Но Лиза скучала по Ритке. Пусть они и цапаются, и обижаются друг на друга, а все равно – самые близкие подруги.

Лиза была счастлива вернуться в Москву: прохлада, родной дом, свои книги, своя чашка, и во дворе рябина зацвела. Мам-Нина на работе, и Лиза дома одна. Хочешь – валяйся и читай, хочешь – сбегай за мороженым, а потом уже валяйся и читай. Хочешь – иди в кино на французскую кинокомедию с Луи де Фюнесом.

Через неделю вернулись с курорта соседки. Жизнь стала еще прекраснее – свобода, но теперь вдвоем с Риткой! Валялись на диване, ели конфеты и смотрели журналы мод, которых у Полечки была куча. Вместо обеда съедали по целому брикету пломбира за сорок восемь копеек, густо поливая его вареньем из черной смородины. Варили настоящий кофе, к которому Ритка пристрастилась в Прибалтике. В общем, что может быть лучше каникул и свободы? Правильно – ничего.

* * *

Мам-Нина уставала. Приходила с работы и тут же ложилась. Поспит часик, отдохнет – и давай бурчать и поучать. Но под монотонный звук программы «Время» тетка опять засыпала. Лиза укрывала ее одеялом и уходила к себе в будуар читать.

Книги брала в районной библиотеке – свои читаны-перечитаны, а у соседей только журналы мод.

Однажды не удержалась и заглянула под подоконник. Конечно, писем там не было: тетка их уничтожила. Додумалась бы раньше – и Лиза никогда бы не узнала про них, не страдала б от неизвестности.

В десятом классе стали думать о будущем.

Лиза мечтала о медицине: стетоскоп, белый халат, строгий умный вид. Врач – профессия уважаемая. Ритка никуда не хотела.

Полечка ругалась, называла дочку бестолковой и пустой, а Ритка смеялась:

– А что я, виновата? Какую родила! Ты сама-то много институтов закончила?

– Я – дитя войны, – обижалась Полечка. – Тяну тебя, дуру, а толку? Одни тряпки и киношки на уме… В общем, пойдешь в институт, и точка!

Шустрая Полечка наняла репетиторов и стала искать очередные блаты, – чтобы, как она говорила, «засунуть свою ленивую бестолочь хоть куда, без разницы, но чтобы было образование».

Блат нашелся в Институте культуры, в обиходе Кульке.

Ритка ржала:

– Ого! Культур-мультур! Теперь я буду культурная!

Но, услышав про библиотечный факультет, возмутилась и разобиделась.

– Ты куда меня засунуть решила? Я что, в библиотеке свою молодость буду просиживать? – орала Ритка. – Не буду! Я что, идиотка?

– Ах не будешь? – шипела Полечка. – Ну-ну! Вот кормить и одевать перестану, тогда посмотрим. Будешь, как Лизка, голодранкой? Хочешь пустую картошку с капустой жрать? Этого хочешь? Это запросто! Это я тебе мигом устрою! – кипятилась Полечка. – Только у Лизки твоей красота имеется и башка на месте! А ты, что на себя ни напялишь, все одно – болонка безголовая!

Лиза случайно это услышала. И как ей стало обидно – «голодранка», «пустая картошка»! Зачем же так?

И опять стало жалко себя до слез.

Если бы у нее была мама… Мама, а не одинокая несчастная тетка.

Даже слова про красоту и мозги не утешили. Про мозги она и сама знала – ведь не дура, и учиться старается. А что до красоты, то Лиза так не думала. Не нравилась она себе и искренне считала, что ничего особенного в ней нет. Ну волосы хорошие – густые, волнистые – это да. Глаза большие карие, черные почти. Нос нормальный, не курносый и не загнутый. Рот обычный. Правда, губы толстоваты.

И еще она смуглая. Интересно, с чего бы? Как будто нездешних кровей. Бабки любопытные спрашивали:

– Девочка, а ты какой нации будешь?

– Обычной, – фыркала Лиза. – Русской, какой же еще!

В общем, поскандалили Ритка с Полечкой крепко. Но победила Полечка:

– Пойдешь, и все. Иначе… Я тебя предупредила!

Мам-Нина тогда спросила:

– Тебе эти репетиторы тоже нужны? Ты скажи честно, у меня деньги подкоплены!

Лиза махнула рукой.

– Вот еще, деньги палить! Сама подготовлюсь, чай, не дура. И поступлю, не сомневайтесь! И буду врачом! И ты, мам-Нин, будешь мною гордиться!

Но погордиться мам-Нине не пришлось.

Накануне четвертого, последнего Лизиного экзамена, тетка скоропостижно скончалась: инфаркт. Приняла у какого-то дядьки плащ, покачнулась, схватилась за вешалку, но не удержалась, упала. И умерла. Мгновенно и без мучений.

3

На последний экзамен Лиза не пошла.

После похорон – на которых она, кстати, не плакала – легла на диван и пролежала так месяц.

И Ритка, и Полечка переживали: пытались накормить, предлагали погулять, просто звали к себе. Лиза просила оставить ее в покое.

Первого сентября Ритка пошла в свой Кулек, куда, как ни странно, поступила. Хотя что странного – Полечка дала приличную взятку. Ритка стала студенткой, а Лизе надо было устраиваться на работу.

Надо было начинать новую жизнь – и научиться на нее зарабатывать.

Полы мыть не хотелось: вспоминала мам-Нинины руки, больную спину и вздрагивала.

На кассиршу, как и на продавца, нужно было учиться.

На Главпочтамт искали уборщиц и сортировщиц посылок. Работа тяжелая, зарплата копеечная, но на что могла Лиза рассчитывать? Решила подумать.

А уже на следующий день в магазине «Свет» напротив дома увидела объявление, что требуется кладовщица.

– Считать хоть умеешь? – сурово спросил ее пожилой и одышливый заведующий. – Дел не натворишь? Должность материально ответственная, если что – сядешь. Усекла?

Лиза улыбнулась:

– Да у меня по математике пятерка!

Испуга не было. Тоже мне, высшая математика – сосчитать и оформить двадцать коробок!

На складе ей выделили закуток. Стол, стул, счетная машинка, пара толстых канцелярских журналов. В углу, на табуретке, стояла литровая банка с кипятильником, открытая пачка рафинада и мутная, сто лет не мытая чашка.

Лиза выкинула рафинад, отмыла чужую чашку и убрала на полку. Принесла из дома свою, купила любимое овсяное печенье, а Полечка дала банку вишневого варенья. Как-нибудь проживем!

Работа была несложной. Товар принимали три раза в неделю – пересчитай, сверь с накладными, подпиши счета-фактуры и разложи все по полкам.

Настольные лампы, бра и абажуры были легкими, а вот многорожковые люстры с металлическими аксессуарами да редкие хрустальные – неподъемными. Помогал вечно поддатый, добродушный грузчик Пашка.

Пашка любил посидеть на складе и поговорить «за жизнь». Точнее – пожаловаться на судьбу. А пожаловаться было на что: с женой Пашка был в разводе, но проживал на одной жилплощади, в коммуналке, вместе с бывшей тещей и дочкой Маринкой.

Пашка спал на надувном матрасе под подоконником, и утром матрас требовалось собрать и убрать вместе с бельем. А комната, между прочим, была Пашкина.

Обиженный на судьбу и бывшую жену, Пашка поносил приезжих, уверенно считая, что им – лимите! – от них – москвичей! – нужна только прописка с жилплощадью.

– Одна сплошная корысть! – утверждал он. – Лиз, при любом раскладе! Не выходи за приезжего, Лизка, ты девка красивая! Послушай опытного товарища!

– Да я и не собираюсь, – смущалась Лиза. – Зачем мне замуж?

– А если надумаешь, возьми меня! – ржал опытный товарищ. – Не подведу!

В день зарплаты Пашка прятался у Лизы на складе – забирался на верхнюю полку стеллажа и, по-покойницки сложив на груди руки, замирал и почти не дышал. Надеялся, что бывшая его не найдет.

Но бывшая, наглая и громогласная Людмила, его находила и отбирала зарплату.

Пашка ругался, плакал как ребенок, а настырная баба, крашенная в огненно-красный цвет, приговаривала, запихивая деньги в потрепанную сумочку:

– Все равно пропьешь, сволочь. А так хоть пальтишко Маринке справлю!

И в завершение хлопала бывшего сумочкой по голове.

– Что делать, Лизка? – жалобно спрашивал Пашка. – Найди мне невесту, а? Нет, правда, чего лыбишься? Только хорошую, чистоплотную найди! А я квасить брошу, ей-богу, брошу! Ты ж меня знаешь!

– Я? – удивлялась Лиза. – Да что я про тебя знаю! Кроме одного: ты, Паша, трепач.

Но они подружились.

В обед Пашка бегал за теплыми бубликами и свежим кефиром, а после работы отстаивал очереди в китайском домике-пагоде, зная, как Лиза любит кофе и хороший чай.

* * *

В один из дней Лиза заметила, что домой Пашка не собирается.

Спросила. Тот буркнул:

– Некуда мне. Выгнала меня рыжая стерва. И замок поменяла. Сказала, если вернусь – сдаст в ментовку.

Что делать? Жалко же человека. И Лиза пригласила Пашку к себе.

Зайдя в ее комнату, Пашка присвистнул:

– Ну и хоромища у тебя! Почти две комнаты! Слушай, а сдай мне нишу? А еще лучше – выходи за меня замуж!

И – снова-здорово: пить брошу, зашьюсь, устроюсь на вторую работу, убираться буду, харчи готовить…

– Я щи умею варить, рассольник, – перечислял Пашка, откладывая на пальцах. – Ты, Лиз, правда, подумай!

– А кто говорил про корысть? – смеялась Лиза. – Все, хватит болтать. Вот белье, стелись. И марш в ванну!

Пашка послушно кивал и все исполнял.

Ритка дома почти не бывала, у нее началась студенческая жизнь. Полечка вздыхала:

– Одни мужики да гулянки на уме. Пустая девка. Боюсь, что вылетит из института. Ты бы узнала, а, Лиз? Как там и что, сдаст ли сессию?.. Хотя, – оправдывая дочь, вздыхала Полечка, – когда гулять-то, как не сейчас? Только бы не залетела, дура безмозглая.

Пашка то приходил, то уходил. Уходил, когда погружался в запой. Стеснялся, и где отлеживался – не говорил.

Когда из штопора, по его же словам, выходил, возвращался, виновато опускал глаза, протягивая полную сумку продуктов.

– Скромный вклад в общее дело, – смущенно вздыхал Пашка и бросался делать дела. Чинил краны, прибивал завернувшийся линолеум, пробивал засор, варил щи.

Только теперь Пашка спал в чулане, понимая, что молодой девушке неловко жить в одной комнате с чужим мужчиной.

Против Пашки Полечка не возражала – в доме мужик, и использовала Пашку как грубую рабочую силу. Принести картошки, моркови и капусты на солку нарубить. Вымыть полы, выбросить «помойку».

– Плохо без мужика, – говорила Полечка. – Всю жизнь одна, а так и не привыкла.

Пашка был и просто на подхвате. Идя с работы, Полечка занимала очередь за дефицитом – будь то мясо или куры, мандарины или маринованные огурцы, свежий карп или швейцарский сыр. Звонила Пашке из автомата, и он появлялся как двое из ларца, тут как тут, и вставал в занятую очередь.

– Не мужик, а золото, – смеялась Полечка. – Если б не такой доходяга и алкаш – ей-богу, пошла б за него!

Алкашом Пашка не был, он был пьяницей.

– В чем разница? Да пожалуйста! – объяснял Пашка. – Алкаш завязать не может, а пьяница может. При способствующих положительных обстоятельствах!

И многозначительно поднимал вверх указательный палец.

Он очень старался угодить. Мыл огромные окна, стирал тяжеленные шторы, драил полы и потрескавшуюся плитку, чистил картошку, пек блины, бегал за сигаретами для Ритки, убирался на могиле мам-Нины… Словом, был на все руки.

Но однажды пропал – ни «домой», ни на работе не появлялся.

Через месяц Лиза пошла в милицию.

Первый вопрос был:

– А вы ему кто?

– Никто, – растерялась Лиза. – Просто подруга.

Милицейский отмахнулся от нее, как от досадливой мухи.

– Не мешайте, гражданочка, работать.

Лиза сходила и к Пашкиной бывшей, но в квартиру ее не пустили, грубо послали и пригрозили милицией.

Искать было негде, решили просто ждать.

А вдруг?

Но предчувствие было плохое.

Да уж, привыкли они к горемыке Пашке, привязались. Хорошим он был человеком. И вскоре снова потек кран, перекосилось окно и начал заедать входной замок. И как-то сразу все посыпалось, сломалось, заскрипело – словно квартира тосковала по Пашке и его умелым рукам.

– Лишились мы своего завхоза, – грустно вздыхала Полечка.

Спустя полгода, посреди ночи, Лиза вспомнила, что Пашка собирался в лес за березовым соком. Мыл банки и прочел целую лекцию, как полезен березовый сок.

«Наверное, заблудился и сгинул в лесу… Или случилось что-то ужасное! Но кому было нужно убивать безобидного Пашку?»

Лиза гнала эти мысли, но на душе было черно.

А к Новому году Полечка огорошила новостью: сообщила, что собралась замуж.

Надо бы порадоваться, но Лиза не знала, что сказать, и растерянно хлопала глазами.

Засвербело в носу и хотелось плакать. Пашка пропал, Ритка почти не появляется, а если и появляется, то только переночевать и почистить перышки. Теперь уйдет и Полечка…

А больше у нее никого…

* * *

Замужество Полечки обещало быть удачным: в женихах ходил пожилой и зажиточный вдовец, полковник в отставке.

– Упакованный, – затягиваясь длинной импортной сигаретой, докладывала Ритка. – Знаешь, какие у полканов пенсии? И флэт на Фрунзенской, обстановка, машина. Как тебе маман? – продолжала удивляться Ритка. – Ничего так отхватила!

Состоялось знакомство.

Иван Васильевич – поджарый, седой и вполне фактурный мужчина – гладил Полечку по руке и поднимал тосты за их «позднее счастье».

Полечка вытирала мокрые глаза и, похоже, была действительно счастлива.

После записи, как называл бракосочетание «молодой», «молодая» переезжала на мужнину жилплощадь.

Жилплощадь, большая трехкомнатная квартира в кирпичной сталинке на Фрунзенской, Полечку смущала.

Заселяться в квартиру умершей супружницы ей было неловко, и деятельная молодая требовала ремонт, перестановку, смену штор и посуды. Ремонт муж отменил, а к остальным переменам был лоялен.

И Полечка занялась разрешенным обустройством: шила новые гардины, расставляла свою посуду и прочую мелочовку в виде любимых вазочек, салфеточек, фигурок собак и картинок.

– А хрустальные люстры и ковры менять не буду, переживу, – смеялась Полечка.

Она помолодела, похорошела и расцвела.

– Ваню мне бог послал, – повторяла она, – за все мои женские муки!

Отмечать и праздновать поехали на Фрунзенскую.

Ритка ничего не придумала – квартира была большой и просторной, горели огнем отмытые Полечкой массивные хрустальные люстры, сверкала отполированная румынская мебель.

И стол Полечка накрыла как полагается, от души, приложив немало усилий. Были и знаменитые Полечкины пироги, и холодец, и заливное, и салаты.

Кроме Лизы и Ритки на свадьбу пришли две пожилые соседские пары, по виду – отставники в большом чине и их верные боевые подруги. Полечка, легкая, веселая и молодая, выгодно отличалась от тучных, напыщенных и подозрительных соседских жен, которые смотрели на невесту с нескрываемой неприязнью.

– Ну и черт с ними! – шепнула Лизе Полечка на кухне. – Жить-то с Васильичем, а не с этими бабками!

Поздравить молодых пришел племянник Васильича, студент МГИМО и будущий дипломат Дима. Дымчик, как ласково называл его дядя. Было заметно, как бездетный полковник привязан к племяннику.

Ритка быстро напилась, и ее уложили в одной из комнат. А смущенная Полечка извинялась за дочь.

Лиза мыла посуду. «Молодые» ушли в свою спальню, Ритка храпела в выделенной комнате, а Дымчик уснул на диване в гостиной.

Лиза дождалась, пока откроется метро, и, проходя мимо Дымчика, остановилась.

Она смотрела на его красивое бледное лицо, на тонкие, безвольно упавшие руки, на густые волнистые волосы и крупные, упрямо сжатые губы, – и чувствовала, как громко стучит ее сердце.

Вернувшись домой, Лиза упала на кровать и закрыла глаза.

Как мило и нежно – Дымчик! Наверняка он добрый и нежный!

Или она все придумала? Что она знает о нем? Небедный красавчик, студент. Голубые моднючие джинсы, кожаные, явно импортные, ботинки, трикотажная рубашка-батник, красивые фирменные очки. Родители за границей, в Европе, а он живет поблизости, тут же, на Фрунзенской, рядом с любимым дядюшкой. За хозяйство отвечает приходящая домработница.

Другая жизнь. Совсем другая.

А Лиза? Кладовщица магазина «Свет». Сирота, живущая в коммуналке. Разные миры, где она и где он… И тут же запретила себе думать об этом.

Да и Ритка наверняка не упустит такого кадра – очухается и возьмет в оборот, и родственнички помогут.

Сосватают дочку и племянника, и будет большая семья.

И Лиза сюда явно не вписывается. Но было понятно одно – в Дымчика она влюбилась.

4

Полечка уговаривала Лизу поступать не на лечебный факультет, а на фармакологию, а это означало, что мечта стать врачом не исполнится.

Еще одну мечту в помойное ведро? Ну нет!

В своих знаниях Лиза была уверена, а значит, надо продолжить борьбу.

«Вся жизнь борьба», – как говорила Полечка.

Год пролетел быстро, и наступило лето, начались экзамены. На сей раз все прошло как по писаному, и Лиза поступила во Второй медицинский. На отделение «лечебное дело».

Но надо было искать новую работу – из магазина Лиза уволилась, полный рабочий день был невозможен.

Варианты были. Например, вымыть три подъезда в соседнем доме можно до занятий, часов в шесть утра. Или на почту, там утро-вечер, уборщица работает перед открытием и после закрытия. Та же история и с булочной, и с продуктовым: уборщицы требовались везде.

Сорок пять рублей чистыми, плюс стипендия (которую надо было еще заработать), ну и, конечно же, строгая экономия, к которой Лиза и так привыкла.

К концу сентября вернулась потухшая Ритка: роман с очередным кавалером окончился большим скандалом.

– Сволочь он, – Ритка твердила как заведенная. – Подонок и сволочь!

– Но ты же его любила, – осторожно вставляла Лиза, – и у вас были счастливые дни!

– Все перечеркнул! – заливалась слезами Ритка. – А ты в курсе, что я от него два аборта сделала?

Лиза в ужасе покачала головой.

– Да откуда? Ты же молчала…

С Фрунзенской приезжала Полечка, привозила бульон и котлеты, но Ритка швыряла еду и ругалась с матерью.

Лиза закрывала дверь в свою комнату и затыкала уши: слушать Риткины вопли и оскорбления было невыносимо.

Но Ритка есть Ритка, и месяца через полтора она успокоилась.

Повеселевшая, прежняя Ритка строила планы и, высунув язык, красила светлые рыжие ресницы.

В скором времени на Кировской появился Дымчик.

С замиранием сердца Лиза ждала. Сомнений не было: ушлая Ритка подцепит нового родственничка, и все! – прощай, Дымчик, прощай, Лизина любовь…

Но нет, никакого романа у Ритки с Дымчиком не случилось.

– Зачем мне этот задохлик? – удивилась Ритка. – Я что, не найду посолиднее? Ты же знаешь, я люблю мужчин крупных, широких в плечах… Ну и со всем прилагающимся!

Итак, романа не случилось, кажется, Дымчик был свободен, и воодушевленная, влюбленная Лиза успокоилась. У нее появился шанс.

Но пока все было по-прежнему, по-дружески. Дымчик любил общаться с девочками, и что тут такого? И накормят, и пожалеют, и восхитятся. Женщины добрее мужчин – они утешительницы. А Дымчик любил пострадать и поныть, обычное дело для интеллектуала.

Здесь, на Кировской, он был царь и бог, этакий лев, развалившийся в кресле. Здесь ему всегда были рады, обхаживали, не жужжали, ничего не требовали, не читали нотаций. Благодаря новой родственнице-хлопотунье Полечке не только у дядюшки, но и здесь, на Кировской, всегда была еда, а если нет (иногда такое случалось), Дымчик спускался на первый этаж, в знаменитую кулинарию, и покупал салат «Столичный», пирожки, чебуреки и пирожные.

К еде брали сухое вино, и начинался пир на весь мир.

За окном была поздняя и невероятно теплая осень, и даже ноябрь, затянувший с первым снегом, не огорчал.

Странная у них подобралась компашка. Дымчик, Лиза и Ритка – что у них было общего? Ничего, кроме молодости. А подружились…