Вопрос о представительном устройстве, об его условиях и последствиях, составляет один из самых живых интересов современной жизни. С конца прошедшего столетия, с тех пор, как французская революция дала новый толчок либеральным идеям, народы западной Европы неудержимо стремятся к представительным учреждениям. Борьба между требованиями свободы и правительствами, которые стараются их воздерживать, наполняет всю первую половину XIX-го века и продолжается доселе. Весы склоняются то на ту, то на другую сторону: то свобода бурным потоком пробивает себе путь сквозь все преграды, то опять торжествует реакция, и народы, далее всех ушедшие в своих требованиях, ревностно восстановляют упавшее начало власти. Если в настоящее время, вся западная Европа усвоила себе начала конституционной монархии, то за исключением Англии, нет почти страны, в которой бы представительный порядок успел утвердиться на прочных основах.

Такая же шаткость господствует и к теории. Существенные черты представительного устройства более или менее признаются всеми; из опыта и науки успела выработаться определенная система. Но в подробностях, и весьма важных, далеко не установилось единомыслие. Самые живые вопросы, вопросы о преобладании того или другого элемента, остаются нерешенными. Одни требуют парламентского правления, другие стоят за независимую силу монархической власти Затихшая после французской революции борьба между монархическим началом и республиканским, возгорелась снова. Вечный спор между аристократией и демократией продолжается и теперь. Но в особенности, не выяснены условия представительного порядка. В этом отношения, конституционная теория представляет самый существенный пробел.

Что требуется для водворения и поддержания представительных учреждений? где и когда они приложимы? на чем основана их сила? Вот вопросы, которые в настоящее время сделались менее ясны, нежели когда либо. Была пора, когда думали, что сила разума сама собою способна установить в обществе свободу, что народам стоит пожелать, чтобы стяжать все благодеяния представительного порядка. Суровые уроки истории разрушили эти мечты. Неоднократный опыт, еще недавно повторенный, показал, как недолговечны идеальные построения. Теперь, политические мыслители от теории обратились к жизни; они стараются исследовать общественные силы и в них найти основы для политического здании. Но разработка этих вопросов едва начинается; положительных результатов пока еще нет. Одни видят краеугольный камень политической свободы в личных правах, другие в местном самоуправлении, те в другие одинаково неосновательно. Из современных публицистов, которые занимались этим вопросом, выше всех бесспорно стоит Гнейст. Он хотел сделать для конституционной монархии то, что Токвиль сделал для демократии. Тот отправился изучать демократические учреждения в типической для них стране, в Северной Америке, и представил полную и верную картину внутреннего быта Соединенных Штатов. Гнейст взял классическую страну конституционной монархии, Англию, и в мельчайших подробностях изобразил ее управление. Но, к сожалению, он смотрел на свой предмет далеко не беспристрастно. Он хотел из английской жизни извлечь уроки для своих соотечественников, а посторонние цели обыкновенно мешают правильному взгляду на вещи. В самой Англии, он устремил все свое внимание на одну только сторону, упущенную прежними исследователями, на местное самоуправление; он выдвинул его на первый план и поставил его в основание всей английской конституции, что в сущности не более, как произвольное предположение. Изучая предмет, Гнейст ненамеренно преувеличивал себе его значение и вносил в него свои собственные взгляды. Даже местное самоуправление он исследовал с одностороннею мыслью, которая не оправдывается им самим выставленными фактами. Он явился решительным приверженцем одной только формы английского областного устройства, той, которая вытекла из господства аристократии, и которая в новейшее время, с усилением средних классов, уступает место иным началам. В водворении выборного права в областях Гнейст видит упадок английской конституции. С этими выводами согласиться невозможно. Сочинение, замечательное по своей учености, остается бесплодным по своим результатам. Во всяком случае, наследование учреждений и быта одного государства недостаточно для всестороннего понимания предмета. Только, сравнительное изучение истории представительного порядка у различных народов может привести к точным заключениям. А к этому доселе никто не приступал. Таким образом, вопрос об условиях представительного порядка едва затронут. Для исследования открывается здесь самое обширное поле.

Русский писатель, в некоторых отношениях, находится в счастливом положении касательно всех этих вопросов. У нас, они до сих пор не имели практического значения, а потому мы можем относиться к ним вполне беспристрастно. У нас нет и тех односторонних взглядов, которые вырабатываются историческою жизнью народа. Наконец, мы не причастны тем глубоким предубеждениям, которые разделяют Немцев, Французов и Англичан. В качестве посторонних зрителей, мы можем спокойно сравнивать историю всех представительных государств и делать из нее выводы, не искаженные народным самолюбием или односторонними практическими целями. К этим данным мы можем присоединять и собственный свой исторический опыт, который дает вам, по крайней мере, отрицательные результаты. Русскому человеку невозможно становиться на точку зрения западных либералов, которые дают свободе абсолютное значение и выставляют ее непременным условием всякого гражданского развития. Признать это, значило бы отречься от всего своего прошедшего, отвергнуть очевидный и всеобъемлющий факт нашей истории, которая доказывает яснее дня, что самодержавие может вести парод громадными мигами на пути гражданственности и просвещения. Мы более, нежели кто-нибудь, должны быть убеждены, что образ правления, установленный в государстве, зависит от свойств и требований народной жизни, и что безусловного правила здесь быть не может. Но самая эта точка зрения должна привести нас к более точному и многостороннему исследованию условий различных образов правления. В этом отношении, наше прошлое не должно суживать наши взгляды. Русская история не мешает нам любить свободу, к которой, как к высшему идеалу, стремится всякая благородная душа. Особенно в настоящее время, это начало нам менее чуждо, нежели когда либо. Во имя свободы разрешаются вековые связи; великие преобразования вносят ее в наш гражданский быт, в суды, в местное управление, наконец, в самую печать. Как некогда, державною рукою Петра, насаждалось у нас европейское просвещение, так ныне, либеральные идеи, выработанные европейской жизнью, водворяются в нашем отечестве. Мы усваиваем их себе, приноравливая их к собственным нашим потребностям, в тех размерах, какие допускаются нашею историей и жизнью Добытое трудом и борьбой достается нам без потрясений и переворотов.

При этом новом сближении с Европою, вопрос о развитии либеральных учреждение получает для нас больший интерес, нежели и прежде. Мы сравниваем свой собственный быт с чужим, чтоб уяснить себе особенности того и другого. Когда свобода становится основным элементом гражданского порядка, внимание общества естественно устремляется на изучение тех форм, которые может принимать это начало, и тех последствие, которые из него вытекают. Что такое свобода? где ее границы? чем определяется большее или меньшее ее развитие? Таковы вопросы, которые сами собою рождаются в умах. Почин преобразований принадлежит верховной власти, но народу принадлежит самосознание. Оно составляет первое условие всякого разумного развития; без него остаются бесплодными самые полезные нововведения. К нему стремится и Россия, после того великого и благотворного переворота, которому она подверглась. Везде, и наверху, и внизу, и в столицах, и в отдаленных углах государства, раздаются политические толки, более оживленные, нежели прежде; общественные дела занимают всех; газеты получают громадное значение; вырабатываются направления, и крайние, и умеренные и реакционные; сословия начинают заявлять о своих желаниях и стремлениях. В этом детском лепете свободы слышится незрелость нашего общества; но это первый шаг к самосознанию. Внезапно водворившаяся свобода мысли и слова, при полном изменении всего быта, должна породить и шаткость понятий, и неумеренные требования в легкомысленные увлечения. Все это переработается естественным ходом жизни, которая учит безрассудных и смиряет нетерпеливых. Но чтобы выйти из умственного хаоса, в который в настоящее время погружено наше общество, нужно, прежде всего, выяснение понятий. Без этой теоретической работы, практика остается бесплодною, ибо люди в своей деятельности руководятся мыслью, которая одна в состоянии воздерживать крайности и указывать цели и средства. Где нет гармонии в умах, не будет ее и в жизни. Без серьезного умственного труда, тщетны и все меры, клонящиеся к утверждению власти. Общество, почуявшее свободу и начинающее рассуждать, должно быть ведено не только силою, но убеждением. Призванное к самодеятельности, оно должно в себе самом носить разумное сознание закона, а для этого необходимо, чтобы оно ясно понимало и требования и границы предоставленной ему свободы.

Содействовать, по мере сил, этой задаче, способствовать выяснению понятий о свободе, такова цель настоящей книги. Она имеет в виду исследование форм и условий свободы в высшем ее проявлении, в области политической. и желал сохранить здесь, по возможности, полное беспристрастие, не поддаваясь заманчивым увлечениям, не принимая готовых формул, а стараясь обсудить вопрос со всех сторон и подвести к общему итогу результаты, добытые европейскою наукою и практикою. Не скрою, что и люблю свободные учреждения; но и не считаю их приложимыми всегда и везде, и предпочитаю честное самодержавие несостоятельному представительству. Политическая свобода тогда только благотворна, когда она воздвигается на прочных основах, когда народная жизнь выработала все данные, необходимые для ее существования. Иначе, она вносит в общество только разлад. Этим убеждением проникнута вся книга. Думаю, что эта точка зрения скорее всего может оградить исследователя от односторонних взглядов и привести его к возможно полному пониманию предмета. На сколько и успел достигнуть своей цели, пусть судит читатель.

В заключение, не могу не выразить того чувства радости, с которым и издаю эту книгу. и невольно вспоминаю, что десять лет тому назад, и издавал диссертацию об областных учреждениях России в XVII-м веке, сочинение чисто ученого содержания, в котором не было ни единого политического намека; а между тем, в течение двух лет, факультетская цензура затруднялась ее пропускать, таково было тогдашнее настроение. Уже в 56-м году, когда русской литературе предоставлено было более свободы, и мог ее напечатать, и то благодаря либеральному цензору, который в то время был прибежищем злополучных писателей.[1] Теперь же, не более десяти лет спустя, и без цензуры, не опасаясь произвола, издаю в свет сочинение, где свободно обсуждаются самые коренные, самые животрепещущие политические вопросы, о которых прежде и заикнуться не было возможности. Этим можно измерить тот громадный шаг, который сделала Россия в это короткое время. Только сравнение с недавно прошедшим дает вам понятие о том, чем мы пользуемся в настоящем. Теперь только в России может возникнуть политическая литература, без которой общественное развитие всегда остается ничтожным. Теперь только русская мысль может испробовать свои силы. Но с радостью о настоящем и с надеждою на будущее невольно соединяется чувство признательности к Виновнику этих перемен. Пускаясь в новую дорогу, наша юная мысль не может не обретаться к Престолу, чтобы принести дань благодарности Государю, оказавшему ей доверие, и открывшему ей свободное поприще.

Когда древние народы устанавливали у себя политическую свободу, они призывали каждого гражданина к непосредственному участию в государственных делах. Народ собирался на площади, происходили прения в присутствии всех, отбирались голоса, и постановлялось общее решение. Новые народы редко прибегали к этому способу совещания. Оно встречается в первоначальных собраниях германских дружин, в средневековых городах, а в позднейшее время, в тех небольших государствах, которые сохранили прежний, более или менее патриархальный характер, например некоторые швейцарские кантоны. Мирская сходка существует и для чисто общинного управления. Но вообще, новые народы отказались от решения государственных дел совокупным совещанием граждан. Право голоса в народном собрании заменилось выборным началом; вместо веча является представительство.

Эта перемена обозначает огромный шаг в развитии общественной жизни. Политическая свобода получает здесь форму, гораздо более соответствующую требованиям государства. С помощью представительного начала, она может распространяться на обширные области, на многочисленные народы, не ограничиваясь тесным пространством, составляющим необходимое условие вечевого быта. Гражданам не нужно быть постоянно в сборе для общих совещаний, что предполагает близкое соседство; съезжаются выборные с далеких концов земли. С другой стороны, политическая свобода проникает вглубь народной жизни; представительное начало дает возможность распространять политические права на гораздо большее число людей, которых интересы тем самым получают высшее обеспечение. Участие в решении дел требует значительной способности и близкого знакомства с государственными вопросами; оно отвлекает граждан от частных занятий, заставляя их посвящать себя общественной деятельности. Потому древние народы ограничивали право гражданства небольшим числом лиц, которые почти всецело отдавали себя государству, возлагая промышленный труд на рабов и иностранцев. Руссо, защитник непосредственного права голоса каждого гражданина в общественных делах, приходит к заключению, что такое правление нелегко установить без рабства. Представительное начало устраняет эти затруднения. Огромному большинству граждан не нужно отрываться беспрестанно от своих занятий. Они ограничиваются участием в выборах, возлагая постоянную заботу об общественных делах на те немногие лица, которые, по своему положению и состоянию, имеют возможность посвящать себя политической деятельности. Этим способом промышленный труд может сочетаться с политическим правом. Этим возвышается и уровень способности в членах собрания. Выбор представителей не требует тех высших взглядов, того основательного знания политических вопросов, которые необходимы для обсуждения в решения дел. Последнее предоставляется людям, которые успели приобрести доверие многих, которые своим способностями вышли из ряда и стали на виду. Потому Аристотель считал выбор началом аристократическим. Нет сомнения, что этим способом выдвигаются из массы, если не всегда лучшие силы земли, то, по крайней мере, люди, стоящие выше общего уровня.

Таким образом, в новых обществах, масса граждан, пользующихся политическою свободою, имеющих право голоса, ограничивается выбором представителей, которым поручается ведение дел, охранение прав и интересов избирателей. Однако представительство не есть простое поручение, как частная доверенность или полномочие; государственное начало придает ему совершенно иной характер.

Когда частный человек поручает свои дела другому, он имеет в виду исполнение своей личной воли, которую он для собственной выгоды или удобства передаст поверенному, заступающему его место. Последний является здесь орудием или средством в руках другого. Он обязан действовать исключительно в интересах доверителя, по его предписаниям, в установленных им пределах. Если он уклоняется от цели, если он поступает несогласно с волею доверителя, последний может всегда потребовать от него отчета, уничтожить полномочие и даже притянуть его к ответственности.

Все это немыслимо в народном представительстве. На поверенного возлагается не исполнение частной воли доверителя, а обсуждение и решение общих дел. Он имеет в виду не выгоды избирателей, а пользу государств. Призванный к участию в политических делах он приобретает известную долю власти, и тем самым становится выше своих избирателей, которые, в качестве подданных, обязаны подчиняться его решениям. Потому представитель действует совершенно независимо от избирателей. Иногда он даже обязан поступать несогласно с их волею и с их интересами, ибо их частные желания и выгоды могут противоречить общему благу. Если представитель брал на себя нравственное обязательство действовать в известном направлении, то обстоятельства могут изменить его убеждения. При общем суждении дел являются новые точки зрения; почти всегда необходимы взаимные уступки и сделки; совершающиеся события изменяют общественные потребности. Как бы ни поступал при этом представитель, какого бы он ни держался направления, он не подлежит отчетности в ответственности. В государстве и те и другое может иметь место только перед высшею властью, а представитель сам является властью относительно избирателей.

Таким образом, воля граждан всецело переносится на представителя; за ними не остается ничего, кроме голого права выбора. Мало того: выборный человек является представителем не только своих избирателей, но и тех, которые его не выбирали, массы людей, лишенных выборного права, меньшинства, подававшего против него голос. В законодательных палатах, депутаты считаются представителями даже и не округов, их избравших, а целой страны, целого народа. Член нижней палаты в Англии представляет не графство и не город, а весь английский народ. Представительное начало в своей полноте является как бы юридическим вымыслом, но это вымысел, вытекающий из самого существа дела, из государственного начала, на отношения власти к гражданам, на господства общего блага над частными целями.

Однако этим не исчерпывается существо представительства. Если одною стороною, независимостью представителя от избирателей, приобщением его к власти, оно совпадает с выбором в общественные должности, то оно имеет и другую сторону, которою существенно отличается от последнего. Представитель не только лицо, служащее государству, но на этой службе он заступает место самих граждан, на сколько они призваны к участию в государственных делах. В нем выражается их право; через него проводятся их мнения. Считаясь представителем всего народа, действуя во имя общих государственных целей, он вместе с тем является органом большинства, его избравшего. При выборе лица, избиратели руководствуются не столько его способностями, сколько соответствием его образа мыслей и направления с их мнениями и интересами, и хотя юридически он становятся независимым, общение мыслей должно сохраняться постоянно; остается зависимость нравственная. Если же связь исчезла, если представитель или сами избиратели отклонились от прежних убеждений, новые выборы дают гражданам возможность восстановить согласие, заменив прежнего представителя другим. Кратковременные выборы имеют в виду постоянно возобновление этой нравственной связи представителя с избирателями, тогда как цель долгих сроков состоит в большем ограждении общих государственных интересов посредством большей независимости представителей от случайных перемен и колебаний общественного мнения.

Эта тесная духовная связь представителя с избирателями необходима для того, чтобы представительное собрание являлось верным выражением земли. Различные направления общественного мнения, разнообразные интересы народа должны проявляться в нем приблизительно в том же отношении, в каком они существуют в обществе. Эта цель достигается распределением избирательного права по округам. Хотя выборный считается представителем всей земля, но, будучи послан в собрание от известной местности, он выражает собою господствующее в ней направление; совокупность же всех направлений образует общественное мнение, которого высшим выражением и средоточием является представительное собрание. Главная задача избирательных законов состоит в том, чтобы это отношение было правильное, чтобы в представительном собрании высказывался настоящий голос страны, а не мнение меньшинства, получившее искусственный перевес. Представительное начало есть господство общественного мнения посредством всецелого перенесения воли граждан на выборные лица.

Однако это отношение представительства к обществу не следует понимать в том смысле, что мнение каждого гражданина, пользующегося избирательным правом, должно найти своего представителя, как требуют некоторые радикальные писатели. Джон Стюарт Милль, в сочинении «о Представительном правлении», рекомендует проект, заменяющий избирательные округи совершенно новою системою выборов: кандидат, получивший известное число голосов, хотя бы рассеянных по всему государству, должен считаться выбранным, так что не одно только большинство, но всякое сколько-нибудь значительное меньшинство получает доступ в собрание, и каждое лицо, каждое мнение имеет в нем своего представителя. Такого устройства нельзя признать согласным с истинными началами народного представительства. Требование, чтобы каждый гражданин был представлен в парламенте именно тем лицом, в пользу которого он подавал голос, составлять преувеличение личного начала. Это скорее ведет к полномочию, нежели к представительству. Личное право гражданина ограничивается участием в выборах, а не распространяется на успех. Выборное же лицо является представителем из только тех, которые подали голос в его пользу, но всего народа, во имя существенных его интересов. Представительное устройство имеет целью возвести общественное мнение на высшую ступень, откинув от него все личное, случайное, и оставив одно существенное. Парламент не выражает в себе бесчисленных оттенков политической мысли, рассеянных в народе; он должен быть не пестрым сбором разноречащих мнений, каким является общество, а центром, где сходятся главные политические направления, успевшие приобрести силу в народе, а потому имеющие значение и для государства. Иначе нет возможности составить прочное большинство и управлять общественными делами. Частное мнение может бить весьма почтенно и основательно, но прежде, нежели оно появится в парламенте, оно должно приобрести влияние в стране. Право меньшинства состоит единственно в свободном распространении своих убеждений. В представительное собрание, где решаются государственные дела, оно вступает только тогда, когда успеет приобрести большинство хота в каком-либо карательном округе. Этим оно доваливает свою силу. Если оно не в состояния нигде приобрести местного влияния, то оно остается пока не более, как случайностью. Распределение политического права по местным округам особенно способствует такой поверке общественной силы мнения. Местность представляет сочетание разнородных интересов и элементов; это государство в малом виде. Набрать несколько тысяч единомышленников не трудно; нет самой нелепой секты, которая бы не имела многочисленных последователей. Политическая сила мнения доказывается влиянием его на других, сторонних людей, на различные классы общества, и пробным камнем служит здесь его местное значение. Здравый смысл законодателей всегда держался этих начал, которые и проще и вернее, нежели искусственные изобретения теория.

Таким образом, в самом существе представительства лежит двойственный характер, который необходимо иметь в виду при обсуждении всех вопросов, до него касающихся. Оно является вместе и выражением свободы и органом власти. Свобода возводится здесь на степень государственной власти. Поэтому мы должны рассмотреть взаимное отношение этих двух существенных элементов политической жизни.

Двойственность начал, лежащая в народном представительстве, является и в самом его источнике — в политической свободе. Последняя призывает граждан к участию в государственных делах. В представительном устройстве его участие выражается главным образом в выборном праве. Что же такое выборное право, на котором основано представительство? в чем состоит его существо? На счет этого вопроса, мнения публицистов расходятся.

Демократическая школа, обыкновенно рассматривает выборное начало, как право каждого свободного лица на участие в общих делах. Производя общество из личной воли человека, она видит в последней основание всякой власти, а потому утверждает, что участие в выборах не может быть отнято у гражданина без нарушений справедливости. Напротив, писатели, которые держатся более охранительного направления, видят в выборном начале не столько право, сколько обязанность, возлагаемую на граждан во имя общественной пользы. Права отдельного лица, говорят они, ограничиваются свободою, и не простираются на господство над другими. Поэтому всякая общественная власть непременно имеет характер должности. Выборное право дает человеку власть над другими, следовательно, и здесь мы можем видеть только обязанность, исполняемую гражданином для общественной мольвы. Этого мнения держатся даже некоторые радикальные писатели, например Милль, который впадает однако в странное противоречие с собою, утверждая в другом месте, что несправедливо отнимать у кого бы то ни было обыкновенное право подавать свой голос в общих делах, касающихся до него одинаково с другими. От Милля ускользнуло и необходимое последствие этого воззрения на выборное право, как на должность, именно, что оно может принадлежать только способным лицам. Основанием его становится не свобода, а способность, что имеет существенное влияние на самое устройство выборов.

Это различие воззрений проистекает из того, что выборное право имеет две стороны. Как самое представительство, оно является вместе и выражением свободы, и органом власти. Но начало свободы здесь преобладает; в этом отношения демократическая школа вернее смотрит на дело. Выборное право прежде всего есть право; оно дается гражданину, не как должностному лицу, а как члену общества, дабы он мог проводить свои мнения, защищать свои интересы. Но источник всякого права есть свобода. Право есть именно определенная законом свобода или возможность действовать. Поэтому выборное право однозначительно с политическою свободою, или со свободою граждан, как членов государства.

Каким же образом свобода, начало чисто личное, может дать человеку господство над другими? Как может она простираться до участия в общественной власти?

Это происходить оттого, что свободные лица суть вместе члены общего союза, а потому необходимо имеют влияние друг на друга. Как скоро люди вступают в известные взаимные отношения, так свобода одних должна воздействовать на свободу других. Отсюда прежде всего необходимость взаимных ограничений. Каждый член общества должен знать, что он может делать и чего не может. Свобода должна быть определена и ограждена законом, то есть должна сделаться правом. В диком состоянии, человек может пользоваться неограниченною вольностью, не нуждаясь в юридических определениях; в образованном обществе, сохранение свободы возможно только при развитии права. Где юридические понятия шатки или скудны, так исчезает и свобода. Но, становясь правом, свобода получает уже общий характер. Она определяется и охраняется общественною властью, от которой исходит закон, и которой отдельное лицо должно подчиняться, ибо никто не может быть судьей собственного права. С другой стороны, всякое право должно быть ограждено от произвола. Каждый свободный член общества должен иметь возможность защищать свои права. При подчинении личной свободы общественной власти, это требование может быть удовлетворено единственно участием гражданина в самой власти, определяющей и охраняющей права. Пока власть независима от граждан, права их не обесчещены от ее произвола; в отношении к ней лицо является бесправным. Общественный характер, приобретаемый свободою в человеческих обществах, ведет, следовательно, к тому, что личное право должно искать себе гарантии в праве политическом, посредством которого каждый, участвуя в общих решениях, приобретает такое же влияние на других, как и те на него. При взаимности прав и обязанностей, политическая свобода является последствием личной, как высшее обеспечение последней. На этом основании, гражданам предоставляется большее или меньшее участие в суде, в управлении, наконец в законодательстве. Этого мало: политическая свобода вытекает из свободы личной, не только в виде гарантии права, но и вследствие того, что граждане, как члены союза, участвуют в общих всем делах. Государство есть соединение свободных людей, и его интересы суть вместе интересы граждан, не как частных лиц, а как членов целого. Деятельность лица вращается здесь уже не в частной, а в общественной сфере; в его свободе в правах выряжается уже не одно личное начало, а отношение к союзу. Политическая свобода состоит в том, что гражданин, как член государства, участвует в общих делах, а это дает ему участие и в управляющей делами власти. Он получает влияние на других вследствие того, что он участник общего дела, которое касается и его самого.

Таким образом, политическая свобода является высшим развитием свободы личной. Свобода есть источник политического права, как и всякого другого. Однако с другой стороны, нет сомнений, что, получая такое развитие, становясь на эту степень, она приобретает совершенно иной характер, нежели в частной жизни. Из личной она превращается в общественную, решает судьбу всех, становится органом целого. Поэтому здесь к началу права присоединяется начало обязанности. Гражданин, имеющий долю власти, должен действовать не для личных выгод, а во имя общего блага; он должен носить в себе сознание не только своих чистых целей, но и общих начал, господствующих в общественной жизни. А для этого требуется высшая способность. Невозможно дать участие в управлении человеку, не понимающему государственных интересов. Это значило бы привести высшие начала, общее благо в жертву личной свободе, тогда как вся общественная жизнь держится подчинением личного начала общественному. Поэтому неспособные должны быть устранены от участия в политических правах; Это признается во всех государствах в мире, даже самых демократических, где свобода лежит в основании всего государственного устройства. Везде женщины в дета, как неспособные, лишены политических прав, хотя они, как свободные лица, пользуются правами гражданскими. Если некоторые демократы, даже весьма серьезные, как Милль, требуют права голоса и для женщин, то это странное непонимание различного назначения полов остается одиноким заблуждением. Здравый смысл человеческого рода до сих пор не допускал приложения этой идеи к законодательству. В прочем и эти писателя требуют для женщин политических прав не во имя свободы, а во имя способности, считая женщину столь же способною в государственной жизни, как и мужчину.

Итак, если свобода служить источником политического права, то способность составляет необходимое его условие. Начало способности прилагается, впрочем, не к отдельным лицам, которые исчезают в массе и для государственного управления не имеют значения, а к тем общественным классам, которые призываются к участию в общих делах. Поэтому обыкновенным признаком политической способности является имущество, хотя к этому могут присоединяться и другие, например доказательство известного образования. В отношении к отдельным лицам, имущественное мерило может нередко быть ошибочным: бедный бывает способнее богатого. Но в приложении к целым классам, это признак весьма существенный.

В этом легко убедиться, взглянувши на те качества, на которых слагается политическая способность.

Эти качества — разнообразного свойства: умственные, нравственные и материальные. К первым принадлежит сознание государственных потребностей, для чего необходимы образование и знакомство с общественными делами. Там, где, вместо сознания, господствует слепое чувство, политическая свобода действует, как неразумная сила, к явному ущербу государственным интересам, которые требуют ясного понимания целей и средств. Управление всегда должно находиться в руках разумной части народа. Но к сознанию должно присоединяться нравственное свойство: постоянная готовность всеми силами поддерживать общее дело. Политическая свобода требует от граждан неусыпной деятельности, энергии в преследовании общих целей; иначе она появится на шатком основании. А это предполагает в них, как живость политических интересов, так и привязанность к порядку, то есть в существенным основам государственной жизни, к потребностям власти, к законности, к пользам отечества, к семейству, к собственности, одним словом, к тем началам, на которых строится данное и общество, и которых нарушение ведет к нравственной в физической смуте. Наконец, в дополнение ко всему этому, для политической деятельности требуется большая или меньшая самостоятельность положения, которая дает человеку возможность не быть орудием в чужих руках, а иметь собственный голос.

Все эти качества, как сказано, не должны быть непременною принадлежностью всякого лица, пользующегося политическим правом. Доказать их в каждом отдельном случае и невозможно и бесполезно. Нужно только, чтобы ими отличались те классы, которым вручается доля власти. Но в массе более всего содействует их развитию собственность. Она дает человеку и возможность образования, и досуг для занятия политическими вопросами, и высший интерес в общественном управлении, и привязанность к порядку, и наконец самостоятельность положения. Только отвлеченный радикализм может отвергать эту очевидную истину. Само по себе, имущество не дает политической способности, но оно доставляет все условия, необходимые для ее приобретения. Имуществом отделяются классы, посвящающие себя умственному труду, от тех, которые преданы физической работе, а это различие занятий очевидно развивает в тех и других различную политическую способность. Конечно, можно представить себе порядок вещей, в котором образование равномерно распространяется всюду, где политические интересы и привязанность к порядку проникают в самые глубокие слои общества, а легкость получения работы и высокая ее ценность дают даже поденщику некоторую независимость положения. При таких условиях, нет причины отказать рабочим классам в политических правах. Но и здесь, относительно всех требуемых качеств, владеющие классы имеют несомненное преимущество перед рабочими. Поэтому собственность, в общем итоге, служит лучшим мерилом политической способности. В этом отношении она стоит гораздо выше, нежели доказательство известного образования. Прохождение через школу не дает ни самостоятельного положения, ни практического взгляда на вещи, ни привязанности к порядку. Напротив, образование без собственности слишком часто делает человека зависимым от тех, которые способствуют его возвышению, или возбуждает в нем недовольство существующим общественным устройством, в котором нелегко проложить себе дорогу. Образование возвышает требования от жизни при недостатке средств к их осуществлению; поэтому здесь самая благоприятная почва для радикальных идей. Человек, получивший образование, должен прежде всего доказать свою способность устройством собственной своей судьбы, приобретением достатка, обеспечивающего независимое его положение в мире. Таков удел человечества вообще, для которого приобретение материальных благ служат условием для достижения духовных. Поэтому в устранении бедности от политических прав нет ничего возмутительного для нравственного чувства. Работа в внимание бедного устремлены на физический мир; покоряя природу человеку, он получает возможность возвыситься и к политической деятельности, требующей материального обеспечения, досуга и высшего умственного развития.

Однако политическая способность одних общественных вершин или одного класса, одного сословия, недостаточна для свободных учреждений. Последние заждутся на совокупной деятельности разнообразных элементов, входящих в состав государства. Народное представительство должно служить выражением целого общества, а не какой-либо части, ибо здесь дело идет об общей для всех свободе, об общественной власти, о решении судьбы всех. Если низшие классы, по недостатку способности и развития, исключаются из политических прав, то высшие должны представлять собою все разнообразие существенных интересов и элементов народной жизни. Поэтому, для водворения политической свободы необходимо, чтобы способность к ней глубоко проникала в общество, чтобы она была распространена в различных общественных слоях, призываемых к совокупному участию в общем деле. В них должна быть развита не только политическая мысль, но и привычка к согласной деятельности, ибо иначе не установятся единство направления, невозможно правильное решение общих вопросов. Там, где различные классы алеют противоположные интересы, возбуждающие в них ваявшую вражду, свобода становятся знаменем раздора. Можно сказать, что политическая способность граждан состоит главным образом в умении соглашать разнообразные стремления свободы с высшими требованиями государства. Но для этого необходимо, чтобы она сделалась достоянием целых классов, связывая различные элементы народа сознанием общих государственных нужд.

При таких требованиях, политическая свобода может очевидно иметь большее или меньшее развитие. Для равных отраслей государственной деятельности нужна не одинаковая способность и в гражданах, призываемых к участию в делах. Степень способности, достаточная для низших сфер, может быть совершенно недостаточна для высших, ибо легче понимать ближайшие интересы, нежели более общие и отдаленные, легче действовать в окружающей среде, нежели на более широком поприще. Вследствие этого, политическое право граждан может ограничиваться участием в суде, в местном управлении, или же простираться до участия в верховной государственной власти. Точно также и представительное начало, вытекающее из политического права, может существовать в центре и в областях, для общих государственных дел и для интересов местных и сословных, одним словом везде, где личный голос гражданина всецело заменяется голосом выборного человека. Везде оно служит выражением права граждан участвовать в решении общих дел, а потому вручает им долю общественной власти; но в равных сферах это право имеет различное значение. Главные виды суть представительство областное и центральное.

Местные собрания, например настоящие наши земские учреждения, и основаны также на представительном начале. Закон призывает их к участию в управлении местными делами. Они не только дают советы, но делают постановления, обязательные для граждан. Следовательно, они пользуются известно долею власти, ограничивая права областных начальников, назначаемых правительством. Последние, действуя во имя общих интересов, связывают областное управление с государственным, в которое области входят, как части. Местные же собрания являются представителями местных нужд. Власть разделяется и распределяется между теми и другими, так что они вместе образуют общую систему областного управления.

Все это относится однако к сфере чисто административной; политического в тесном смысле слова, то есть касающегося до интересов государства, как единого целого, здесь ничего нет. Собрания призываются к обсуждению местных интересов, а не общих государственных. Над областным управлением возвышается верховная власть, которая контролирует его действия, является над ним высшим судьей, дает и отнимает права. Иногда, в виде исключения, и местные собрания получают отчасти политический характер. Не говоря об учреждениях, сохраняющихся в некоторых странах, как остаток средневекового порядка и прежнего государственного раздробления, подобные примеры встречаются и в новейших государствах. Так, например, в Пруссии в 1823 году установлены были провинциальные собрания с правом обсуждения законов, касающихся области. Но подобное расширение ведомства областных собраний вовсе не соответствует их существу. В Пруссии оно проистекло из желания избегнуть обещанного общего представительства, заменив его дарованиях несравненно меньших прав. Вообще же, обсуждение политических, а в том числе и законодательных вопросов принадлежит центральным учреждениям, каково бы ни было их устройство. Местное представительство, по своему характеру, должно ограничиваться чисто местными интересами, относительно которых ему предоставляется доля власти. Если под именем политического права, в противоположность личной свободе, разуметь вообще всякое участие граждан и общественной власти, то и местное представительство будет выражением политического права; но право это вращается и чисто административной области.

Гораздо высшее значение имеют общие представительные собрания. Они призываются и обсуждению и решению государственных дел. В них выражается политическое право в тесном смысле, то есть участие граждан и общей или верховной власти государства. И здесь, впрочем, политическое право может иметь больший или меньший объем. Могут существовать собрания выборных с чисто совещательным характером. Они обсуждают дела, предлагаемые их правительством, но решение зависит не от них. Они подают только мнения, которые могут быть приняты или отвергнуты верховною властью. Голос меньшинства имеет здесь одинаковую силу с голосом большинства. Оба служат только способом осветить вопрос со всех сторон и указать на воззрение, наиболее распространенное в обществе. Это один из многих элементов, которыми верховная власть руководствуется в своем суждении. Решение же предоставляется ей исключительно, всецело; собрание может выразить известную мысль, но не имеет ни воли, ни права.

Мы возвратимся впоследствии к совещательным собраниям и разберем подробнее их возможные выгоды и невыгоды. Здесь мы ограничимся немногими указаниями. Прежде всего, надобно заметить, что история не представляет примером подобных собраний, как постоянных учреждений. Встречаются только совещательные собрания, сзываемые изредка, в случае надобности, по воле верховной власти. Так как они не составляют постоянного, необходимого органа в системе государственных учреждений, то им не предоставляется никаких прав; они только отвечают на вопросы, предлагаемые правительством. В таком виде, совещательные собрания вовсе даже не имеют представительного характера. На выборных не переносится никакое право; они не представляют воля граждан. Это не более, как эксперты, знающие люди, которые выбираются для целей правительства, и точно также, с одинаковою пользою, могут быть назначаемы последним. Выборное начало здесь в сущности лишнее. Но как скоро собрание выборных становится постоянным государственным учреждением, непременным органом при обсуждении и решении дел, так подобное бесправие немыслимо. Здесь необходимо определять законом ведомство собрания, очертить круг его действия, обозначить его права. Оно становится на вершине государства, и притом не как орудие правительства, а как выражение воли народной, которой оно является представителен. Выборное собрание, по самому своему характеру, должно быть независимо от правительства, и если ему предоставляются известные права, то оно тем самым является причастником верховной власти. Дела, входящие в его ведомство, не могут быть решены бог его согласия, следовательно, воля его является уже не подчиненною, а верховною.

Отсюда ясно, какое огромное расстояние лежит между местным представительством и народным. По-видимому, они находятся друг с другом в тесной связи. Общее собрание является как бы венцом местного представительства, средоточием, куда стекаются рассеянные по равным центрам мысли и желания народа. Даже устройство, состав и ведомство собраний в обоих случаях могут быть одинаковы или весьма сходны. Местное представительство занимает в кругу областного управления то самое положение, которое центральное имеет в высшей сфере. Поэтому общее собрание представляется естественным завершением здания, основанного на местном представительстве. Между тем, за этим сходством скрывается глубокое различие: оно состоит не в одном размере интересов, а в самом качестве представительства, которое, расширяясь и возвышаясь, приобретает совершенно иной характер и значение. Одно вращается в сфере административной, другое в области политической; одно дает гражданам подчиненное право участия в управлении низшими интересами общества, другое делает их причастниками верховной воли государства; одно оставляет неприкосновенными единство и независимость верховной власти, другое разделяет ее между различными органами, если не вручает ее всецело представительному собранию. Введение местного представительства, при всем его значении, совершается без перемены существенных основ государства; учреждение общего представительного собрания изменяет самый корень, самое основание политической жизни народа — верховную власть. Подобная перемена составляет, можно сказать, самый важный, самый знаменательный шаг в истории государства. Образ правления вытекает из всего развития народной жизни; он определяется характером народа, его составом, положением, степенью образования. Верховная власть является руководителем народа, высшим судьей его требований и его интересов, органом всемирного его призвания. Поэтому изменить образ правления совсем не то, что дать местным жителям право провести дорогу или построить богоугодное заведение. Первое не есть довершение второго; оно вытекает из гораздо высших требований и соображений. Здесь нужны иные условия, иная способность.

В предыдущей главе мы старались доказать, что народное представительство составляет высшее развитие свободы, и что непременное его условие есть способность. Но нередко участие народа в верховной власти выставляется безусловным требованием права, и это мнение поддерживается доводами, которые с первого взгляда могут показаться весьма убедительными. Государственные дела касаются всех; это совокупные дела всех граждан, как членов государства. «Общий интерес Англии есть частный интерес каждого Англичанина», — говорит английское изречение. Ничто, по-видимому, не может быть справедливее, как участие в управлении общими делами тех лиц, до кого они касаются. Самоуправление народа представляется требованием естественного закона, а так как для заведывания государственными делами установляется верховная власть, то последняя очевидно должна принадлежать народу. Самоуправление тождественно с полновластием народа. Принявши это начало, мы немедленно приходим к заключению, что граждане всегда могут требовать народного представительства, как прирожденного, неотъемлемого своего права. Это прямое последствие посылки.

Учение о полновластии народа весьма распространено. Оно не только признается многими писателями, но составляет сущность всякого образа правления, основанного на воле народной. Это начало принимается впрочем в двояком значении. Одни разумеют под ним право народа располагать своей судьбой, установлять у себя тот образ правления, который ему приходится. Другие же понимают под этим словом демократическое правление, в котором верховная власть постоянно принадлежит народу, имеющему неотъемлемое право управлять государственными делами или непосредственно или через уполномоченных. Эти два различные понятия обозначаются даже равными именами. Первое называют иногда национальным полновластием (souveraineté nationale), второе собственно полновластием народа (souveraineté du peuple).

Прежде, нежели мы приступим к обсуждению этого вопроса, необходимо заметит, что слово: народ или нация принимается в двух различных значениях, которых смешение подает повод к весьма существенным недоразумениям. Под именем народа разумеется иногда совокупность граждан, образующих единое тело, устроенных в государство, следовательно с включением правительства, которое составляет непременную часть государственного устройства; иногда же народом называется совокупность граждан в противоположность правительству. В первом случае, полновластие народа однозначительно с полновластием государства, ибо народ, организованный, как единое тело, с правительством во главе, есть именно государство. Для управления этим союзом существует в нем верховная власть, которая принадлежит известному, законом определенному органу: народному собранию, аристократической коллегии, монарху, или нескольким органам в совокупности. Все это образы правления, которые встречаются в истории и в жизни; каждый из них имеет свою законную силу и признается народом. Но в этом смысле нельзя говорить о самоуправлении народа, ибо оно будет означать управление государственными делами посредством законом установленных органов верховной власти.

В ином смысле принимает слово: народ учение о; народном или национальном полновластии. Здесь под этим именем разумеется совокупность граждан в противоположность правительству. Последнее ставится в зависимость от первых, которым приписывается верховная власть в государстве. Все различие между обоими видами учения заключается в том, что одно считает постоянною принадлежностью народа только власть учредительную или право установлять в государстве известный образ правления: другое же всю полноту верховной власти, во всех ее отраслях: законодательной, правительственной и судебной.

В политической науке давно высказывалась мысль, что при первоначальном соединении людей в государство, народ имеет право установлять тот или другой образ правления, перенося естественно принадлежащую ему верховную власть на избранные им лица. Эта теория исчезла вместе с понятиями о состоянии природы и о первоначальном договоре людей. Но в настоящее время утверждают, что всякий народ имеет постоянное право установлять у себя тот образ правления, который соответствует его потребностям. В этом воззрения выражается старание согласить демократические начала с возможностью и правомерностью различных образов правления, которые иначе, с демократической точки зрения, лишаются всякого юридического основания. Эта теория перешла даже в некоторые законодательства. Так современная Французская конституция, основанная на воле народной, утоняет и ответственность императора перед народом. Это совершенно последовательно, ибо кто располагает образом правления, тот имеет и право подвергать правителей ответственности, сменять их и заменять другими. Но спрашивается: каким способом может французский народ выразить свою верховную волю? где орган учредительной его власти? На это конституция не дает ответа. Власть эта не лежит в законодательном сословии, которое имеет свое определенное ведомство: обсуждение законов, предлагаемых ему правительством. Об ответственности перед ним императора не может быть речи. Оно не имеет даже и права обвинения. Таким образом, если бы народ захотел на деле воспользоваться приписанною ему властью, он мог бы сделать это единственно посредством революции. Но революция не есть право, а нарушение права. Она может иногда быть оправдана обстоятельствами, притеснениями, но никогда не может быть выражением правомерного образа действия. В правильном государственном порядке она немыслима. Право на восстание, провозглашенное конституцией 1793-го года, есть узаконение анархии. Очевидно, следовательно, что современная французская конституция содержит в себе несообразность. Она дает народу право и лишает его возможности осуществить это право; она установляет власть и не учреждает для нее органа. Но власть, не имеющая органа, чистый вымысел. Без юридической организации невозможно никакое обязательное постановление, невозможно и единство воли, необходимое для существования власти. Последняя может принадлежать народу, как совокупности лиц, как устроенному телу, а не рассеянным единицам, которые, не имея законного органа, не могут иметь и власти.

Эта несообразность не есть однако простой недосмотр или уловка законодателя. Противоречие лежит глубже; оно заключается в несовместности наследственной монархии с правом народа располагать верховною властью. Монарх не президент республики; он по существу своему независим от народа. Первоначально верховная власть может быть вручена ему последним, но за тем она приобретается по наследству, по законному праву, а не по воле граждан. То же самое относится ко всякому образу правления, в котором существуют независимые от народа органы. Только там, где вся полнота власти сосредоточивается в народе, ему принадлежит и право установлять тот или другой образ правления; ибо учредительная власть составляет самую существенную часть верховной власти. В этом случае, народ может ввести у себя и наследственную монархию. По как скоро этот акт совершился, как скоро верховная власть перенесена на другое лицо, как скоро установлен для нее новый, самостоятельный орган, так учредительная власть народа прекращается. Воля его перестает быть верховною. Он лишается права изменять по желанию образ правления, точно также как неограниченный монарх, давши конституцию, лишается права изменять и отменять ее произвольно.

Таким образом, учение о национальном полновластии приводит к несообразностям, неизбежно вытекающим из желания примирить два несовместные начала: неотъемлемые верховные права народа и узаконяемое историей и жизнью существование образов правления, в которых эти права не признаются. Желая избегнут крайностей и противоречий, вытекающих, как увидим далее, из другой, более последовательной теории, это учение останавливается на полудороге и само запутывается в противоречиях. Оно признает постоянною принадлежностью народа одну только власть учредительную, между тем как другие отрасли верховной власти находятся в прямой зависимости от последней. Оно не установляет даже органа этой власти, предоставляя народу одно только голое право, возводя революцию на степень государственного учреждения. Иначе и быть не может при этом воззрении, ибо как скоро учредительная власть народа приобретает постоянный, законный орган, имеющий право сменять и изменять все власти, так последние становятся от него зависимыми. Они перестают быть верховными; все государственное полновластие сосредоточивается в народе. Это и бывает в демократических республиках, где нередко установляются особые органы и способы действия для учредительной власти, как то: особые собрания или утверждение всякой перемены конституции всеобщею подачею голосов. Здесь вся полнота верховной власти принадлежит народу, который с одной стороны установляет основной закон государства. с другой стороны управляет делали посредством своих представителей. В смешанных образах правления, народу принадлежит часть учредительной власти; но история не представляет примеров такой государственной формы, где бы верховная власть принадлежала известному лицу или лицам, а народ сохранял бы за собою право сменять правителей и установлять иной образ правления. Везде право изменять устройство верховной власти принадлежит тому, кому принадлежит самая власть, каков бы ни был ее состав, будь она монархическая, аристократическая, демократическая или смешанная. Это правило нарушается только революциями; но революция, как сказано, не есть право, а «акт, ниспровергающий право.

Гораздо последовательнее писатели, которые признают за народом не одно только мниное право установлять у себя тот или другой образ правления, а всю полноту верховной власти, считая самоуправление народа естественною, неотъемлемою его принадлежностью. Это учение имеет богатую литературу, оно основывается на весьма сильных доказательствах, на нем зиждутся действительные государства.

В чем же состоят его основания?

Краеугольный камень всей системы лежит в понятии о прирожденной свободе человека. По природе своей, человек — существо свободное, и в этом качестве он равен другим, ибо человеческая свобода у всех одинакова. Единственная справедливая граница личной свободы заключается в свободе других. В этом взаимном ограничении свободы состоит весь юридический закон. Таково начало, провозглашенное в знаменитом объявлении о правах человека и гражданина, которое было выработано французским учредительным собранием 17з9 года; таково же начало, выставленное Кантом в его учении о естественном праве. Но так как исполнение юридического закона немыслимо без принудительной власти, то люди, соединяясь в общества, установляют у себя власть, с целью оградить свободу каждого от нарушений со стороны других. Свободные лица вступают в общество по своей воле, по общему согласию, на основании договора о взаимном охранении прав. Они установляют общественную власть для обеспечения свободы, а не для ее нарушения. Потому человек остается свободным и в обществе; подчиняясь общим постановлениям, он повинуется только собственной своей воле, имея в виду свои личные выгоды. Власть, исполняющая закон, является органом и выражением общей воли граждан, и потому должна находиться в постоянной зависимости от последних. Если она преступает свои пределы, если она нарушает свободу и права граждан, парод может сменить ее и заменять другою. Последовательное развитие учения, основанного на свободе, ведет к установлению республиканского образа правления, как единственного правомерного.

Впрочем, защитники этого учения расходятся между собою на счет той доли свободы, которая должна быть предоставлена гражданам в обществе или государстве. На этой точке начинаются разноречия и противоречия, обличающие несостоятельность всей системы. Очевидно, что человек не может сохранить в обществе ту полноту свободы, которою он мог бы пользоваться в одиноком состоянии, в пустыне, где он не окружен другими людьми, где воля его не сталкивается с чужою. В общественной жизни ограничения необходимы, столкновения неизбежны. Но где граница права? и кто над нею судья? Естественный закон, вытекающий из разума, здесь недостаточен; нужны положительные постановления. Человек, в силу присущего ему права, налагает руку на внешний, вещественный мир, подчиняет его своим нуждам и целям, делает его своею собственностью. Но естественный закон, положивши природу к ногам человека, не определяет, что должно принадлежать одному и что другому. На счет собственности, ее границ, ее приобретения и перехода из рук в руки, должны существовать положительные определения закона, обязательные для всех. Даже и при господстве законных правил, неизбежны беспрерывные и разнообразные столкновения между людьми, ибо права и интересы лиц переплетаются на каждом шагу. Кто же будет здесь законодателем и судьей?

Если при определении прав и при разбирательстве споров, верховное решение предоставляется общественной власти, то свобода лица ничем не обеспечена. В обществе могут быть установлены несправедливые законы, суд может произнести неправедный приговор, власть может быть обращена в пользу одних лиц и в ущерб другим. История и жизнь представляют всему этому бесчисленные примеры. Даже там, где общественная власть принадлежит самим гражданам, большинство последних может действовать несправедливо, притеснять меньшинство. Если, например, перевес на стороне собственников, то ничто не мешает им издавать законы и постановлять решения, стеснительные для неимущих, затруднять последним приобретение собственности, ставить их в зависимое от себя положение. Наоборот, большинство неимущих будет стараться обобрать собственников, обратить их достояние в свою пользу, посредством налогов, повинностей, экспроприации. Вследствие этого, человек, вступивший в общество для своих выгод, для ограждения своей свободы, вместо обеспечения прав, находит в нем притеснение. Никакое устройство власти не в состоянии этого предупредить. Между тем ничто, кроме собственной его воли, не обязывает его повиноваться власти. Самое подчинение меньшинства большинству не составляет требования естественного закона, как скоро мы личную свободу признаем за основание всего общественного быта. Если человек, вступая в общество, обязался подчиняться общему решению, то на то была его добрая воля; он ограничил прирожденную свою свободу для собственных выгод. Если же эти выгоды оказываются мнимыми, если цели, для которых он вступил в общество, не достигаются, если его свобода и его права подвергаются нарушению, что мешает ему взять свое согласие назад, отказать власти в повиновении? Это тем легче, что по началам означенной теории, за общественною властью вовсе не признается неограниченное право над лицами. Власть, говорит Локк, имеет только те права, которые переносятся на нее волею свободных людей. Но никто не может перенести на другого таких прав, которых сам не имеет. По естественному закону, никто не имеет права произвольно распоряжаться чужим лицом и имуществом; следовательно, права власти простираются только на охранение естественных прав человека. Еще далее идет Пеп, который утверждают, что отдельные лица вручают власти только те права, которых сами охранять не могут. На тех же началах основано все учение о прирожденных правах человека, которые и в государстве остаются неотчуждаемыми и неприкосновенными. Но если каждый член общества сохраняет за собою прирожденные свои права, не подлежащие действию власти, то кто будет судьей в случае нарушения их со стороны последней? Очевидно самое лице, которое считает свои права нарушенными, и на этом основании всегда может не повиноваться предписанию. Это последствие признавалось публицистами XVIII-го веха, которые, логически проводя свой принцип до конца, утверждали, что человек в каждое мгновение имеет право взвешивать выгоды и невыгоды общежития, и если последние перевешивают первые, отказать власти в повиновения и выступить из общественного союза.

Очевидно, однако, что подобное общественное состояние немыслимо. Если человек, в силу прирожденной ему свободы, остается судьей решений общественной власти и может не повиноваться им, как скоро находит их несправедливыми или невыгодными дли себя, то общественный порядок становится невозможным. Вместо единой воли, владычествующей в обществе, водворяется господство частного произвола; столкновения рождают анархию. Правильное общежитие возможно только там, где лицо отказывается от естественной свободы, где оно перестает быть судьей своих прав и своих интересов и повинуется решениям общественной власти, хотя бы оно считало их для себя невыгодными или несправедливыми. Это понял Руссо, который заменил учение о прирожденных правах человека теорией народовластия.

Руссо — высший представитель демократической школы; сочинение его «Об общественном договоре» — венец теории народного полновластия. Оно не только сделалось основною книгою демократической партии и Франция, но имело огромное влияние и на первостепенных немецких мыслителей конца XVIII-го века, на Канта, на Фихте, которые из него почерпнули значительную часть сикх политических учений. И точно, никто, ни прежде, ни после, не высказывал с такою силою и с таким красноречием начал человеческой свободы и народного самоуправления, никто с такою неотразимою логикой не выводил последствий из этих начал. Но самая последовательность выводов обличает недостаточность исходной точки.

«Человек рожден свободным, а между тем он в цепях» — так начинает Руссо сие изложение. Где тому причина? Добровольно отчуждать свою свободу человек не может; он не в праве итого сделать, ибо не может отказаться от собственной природы. Всякий акт, основанный на подобном отчуждении, без всякого обязательства с другой стороны, сам по себе ничтожен. Следовательно, и власть подчиняющая себе свободу, не имеет в себе ничего правомерного. Потому все правительства настоящие, прошедшие и будущие, которые не вытекают из свободной воли граждан, лишены законного основания. Это плод насилия, против которого народ всегда имеет право восстать.

Но каким образом может человек сохранить в государстве прирожденную ему свободу? Передать общественной власти часть сиих прав, удержав за собою другую, невозможно, ибо в этом случае каждый остается судьей своего права, следовательно, водворяется не порядок, а анархия. Полное отчуждение естественной свободы в пользу государства неизбежно; но человек должен получить ее обратно в другом виде. Вознаграждение состоит в тои, что он вам становится членом полновластного тела, частью верховной власти в государстве. Он отказался от своей свободы в пользу всех, но зато приобрел долю власти над всеми. Он естественную свободу променял на свободу политическую. Он подчинил первую решениям общей воли, но участвуя сам в этих решениях, он покоряется только собственной воле. В этом состоят сущность первоначального общественного договора, который составляет, по мнению Руссо, единственное правомерное основание государственного устройства. Только тот образ правления имеет законную силу, который зиждется на неотъемлемом и неотчуждаемом полновластии народа, на непосредственном участии каждого гражданина в постановлениях верховной власти. Потому Руссо последовательно отвергает представительное начало, ибо здесь гражданин всецело переносит свою волю на другое лицо. В представительном правлении, говорит Руссо, гражданин свободен только в ту минуту, когда он подает голос на выборах; за тем он лишается державного своего права, он перестает быть гражданином, он обращается в ничто.

Логическая последовательность должна была привести Руссо к признанию политических прав за женщинами и за детьми. Женщина точно такое же свободное существо, как и мужчина; на каком же основании можно исключить ее из участия в политических правах, как скоро единственным источником права признается свобода, а начало способности не принимается в расчет? Точно также если человек рождается свободным, те свобода принадлежит ему с детства; никто не имеет права подчинить ребенка общественной власти, если он сам не изъявил на то согласия и сам не участвовал в общем решении. Однако Руссо не касается даже этих вопросов; это единственная непоследовательность, в которой можно его упрекнуть. Зато к остальным затруднениям, вытекающим из придуманного им общественного устройства, он приступает прямо и устраняет их смело, не смотря ни на какие несообразности. А затруднения многочисленны.

Легко сказать, что участвуя в общем, обязательном для всех постановлении, и подчиняюсь только собственной своей воле и таким образом сохраняю свою свободу. На деле выходит иное. В собрании возникают различные мнения, образуются большинство и меньшинство. Если и остаюсь в меньшинстве, то постановление составляется против моей воли; и по необходимости должен подчиниться чужой, и свобода моя исчезает.

Руссо видел это возражение; вал же он его устраняет? Он утверждает, что подавая голос в собрании, ничто не желает победы собственного мнения, а хочет, чтобы восторжествовало общее, то есть мнение большинства. Как скоро перевес оказывается на другой стороне, то каждый видит, что он ошибался, считая свое мнение общим, а потому немедленно изменяет свою волю и переходит на другую сторону.

Этому очевидному софизму противоречив существование партий во всех свободных государствах. Партии, как в обществе, так и в законодательных собраниях, находятся в постоянной борьбе и вовсе не желают торжества противной стороны. Если состоится решение несогласное с мнением той или другой, то побежденная не только не отказывается от своих мыслей и желаний, а напротив, старается действовать с новою силою, чтобы привлечь большинство на свою сторону и восторжествовать над противниками. Таким образом, вместо общей воли, которая должна выражаться в законе, господствует частная воля той или другой партии. Руссо понимал и это, но старался устранить зло совершенным запрещением партий в своем государстве. Каждый должен подавать голос за себя, на основании мнения, выработанного им самим. Всякие предварительные сходки, совещания, всякие действия заодно, строго преследуются законами. Вместо свободы установляется деспотизм.

Однако и уничтожение партий не устраняет возможности решений несправедливых или невыгодных для меньшинства. Это опять не ускользнуло от Руссо, который и против этого ела придумал средство, столь же неприложимое, как и первое. Оно состоит в том, что всякое постановление верховной власти должно одинаковым образом касаться всех, так что каждый, подавая голос, знает, что решение падет на него самого. Но вследствие этого правила становятся невозможными всякие частные законы, определяющие права или выгоды известного разряда лиц в государстве, например законы земледельческие, торговые. Подобное законодательство может существовать единственно при том условии, чтобы все имели одинаковые занятия, одинаковую собственность, даже одинокий пол. Иначе закону нет возможности установлять яла всех одни права в приносит всем равную пользу. Другое последствие этого правила состоит в том, что народное собрание лишается всякой исполнительной и судебной власти, ибо та и другая всегда касаются известных лиц. Самое производство выборов не может быть предоставлено народу, как верховной власти, ибо выборы касаются не всех, а некоторых. Руссо прямо отрицает у народа это право, в силу того же положения. А между тем, так как правительство должно исходить из народа, быть подчиненным, исполнительным органом верховной воли, то здесь опять возникает затруднение. Руссо устраняет его тем, что народное собрание, установивши, в качестве верховной власти, известный образ правления, затем внезапно превращается в демократическое правительство, которое может уже делать выборы и совершать другие правительственные акты. На совершенное ребячество подобной выдумки нечего указывать.

Таким образом, верховная власть ограничивается тесным кругом законодательства, касающегося одинаково всех граждан. Этим По-видимому обеспечивается правильное решение, ибо никто сам себе зла не желает, а потому общее постановление будет всегда наиболее выгодное для всех. Однако Руссо понимал, что народ не всегда видит настоящую свою пользу. Законодательство, говорит он, дело самое трудное. Полезные последствия закона или учреждения редко могут быть поняты людьми, не испытавший их на деле. Хорошее законодательство предполагает в народе таков редкое соединение условий в качеств, каков почти никогда не встречается в мире. Надобно, чтобы общество было воспитано хорошим законодательством; тогда только оно в состоянии понять его выгоды. Но из этого следует, что народ неспособен сам себе давать законы. И здесь полновластие народа оказывается несостоятельным; необходим законодатель.

С другой стороны, законодатель не может действовать вопреки воле народной; это будет нарушение основного общественного договора. Он имеет право только предлагать свои законы на одобрение граждан. Между тем народ, не воспитанный еще законодательством, не в состоянии понять их пользы. Как же выйти из этого круга? Для этого, говорит Руссо, существует одно только средство: религиозный обман. Законодатель должен выдать себя за провозвестника воли божества и тем заставить народ добровольно принять предлагаемые ему законы.

Религиозный обманй Таков результат, к которому приходить Руссо в последовательном развитии своего учения, точно так же, как с другой стороны он приходит к необходимости рабства, которого незаконность сан признает. Это кажется почти невероятным. Все эти ни с чем несообразные условия, эти поразительные выводы обыкновенно ускользают от людей, которые, принимая на веру начало прирожденной свободы человека и народного полновластия, не вглядываются ни в основания, ни в последствия своего воззрения. Между тем Руссо грешил только силою логики. Признавши прирожденную свободу за единое венное начало, на котором можно построить общество, он хотел сохранить ее в государстве: и здесь каждый должен повиноваться только собственной своей воле. Но так как это невозможно, так как необходимое условие государственной жизни состоит в подчинении личной воли другим высшим началам, то противоречия неизбежны, и выпутаться из них можно только посредством новых несообразностей и противоречий.

Не трудно опровергнуть это учение простым сопоставлением его с действительностью. На деле, человек никогда не рождается свободным, а напротив всегда зависимым. Он с колыбели является членом известного семейства, общества, государства; он подчинен семейной и общественной власти; он связан условиями и постановлениями той среды, в которой находится. Одним словом, он рождается не отвлеченным существом, пользующимся неограниченною свободою и не знающим никаких обязанностей, а членом известного общественного организма, связывающего в одно целое не только настоящие поколения, но и прошедшие и будущие. Первоначальное состояние природы, о котором мечтали писатели ΧVII-го и XVIII-го столетий, не более, как вымысел. Никогда не существовало и не могло существовать; оно противоречит природе человека. Таким же вымыслом представляется и общественный договор, в силу которого отдельные лица образуют из себя государство. История не знает таких договоров. Действительные государства основывались иначе, большею частью на праве силы, на завоевании, на добровольном или принудительном подчинения отдельных, разбросанных обществ единой, существующей уже власти; иногда, хотя реже всего, на воле народной, но на воле, воспитанной уже государственным бытом, признающей за основное начало не прирожденную свободу лица, а подчинение личной воли общественной и частных выгод общему благу. На этих началах основаны в действительно существующие демократические государства, в которых полновластие народа означает не право каждого повиноваться только собственной своей воле, а напротив, обязанность подчинять свою волю чужой, то есть решению большинства или его представителей. На этой коренной общественной обязанности человека, на обязанности подчиняться установленной в обществе власти, зиждутся и другие образы правления — монархический, аристократический, смешанный. История и жизнь признают правомерность каждого из них; каждый соответствует известным государственным целям, известным потребностям человеческой жизни и развития, а потому имеет одинаков с другими право на существование.

Коренная ошибка учения о полновластии народа заключается в том, что оно личную свободу, личную волю человека полагает в основание всего общественного здания. Оно грешит односторонностью. Свобода — один из элементов общественной жизни, и элемент существенный, но не единственный и даже не верховный. Человек, по природе своей, существо свободное, а потому имеет права. Эти права должны быть признаны в государстве, которое состоит из свободных лиц, а не из рабов. Рабство есть унижение человеческого достоинства, низведение человека на степень орудия или животного. Но человек не только существо свободное; он вместе с тем, существо разумно-нравственное. Он не только живет и действует для собственных целей, для личных выгод и удовольствия, но он носит в себе сознание высших, господствующих над ним начал и законов; он имеет в виду общие интересы, связывающие людей и создающие духовный мир, в котором вращается человеческая жизнь. Эта духовная связь существует не только между людьми, живущими в данное время, но и между различными, следующими друг за другом поколениями. Каждое получает от своих предшественников умственное и нравственное наследие, которое оно перерабатывает и умножает собственною деятельностью, передавая его затем своим преемникам. В этом состоят органическое развитие народов и человечества. Отдельное лицо является членом органического целого, которое вводит его в общий духовный мир. Высшее его назначение, как разумно-нравственного существа, состоит не в удовлетворении личных потребностей, а в деятельности на общую пользу, в служении господствующим в мире идеям и интересам. Эта высшая духовная жизнь и делает человека субъектом прав. Права человека должны быть уважаемы именно потому, что он существо нравственно разумное, которое носит в себе сознание общих начал и служит высшим целям человечества. Иначе он нисходит на степень животного, которое не имеет прав, потому что не живет разумною жизнью, а ищет только удовлетворения собственных потребностей. Свобода человеческая есть свобода разумно нравственного существа. Человек имеет права, потому что имеет обязанности. Наоборот, он имеет обязанности, потому что имеет права: если бы он не признавался существом свободным, имеющим права, то с него нельзя было бы требовать исполнения обязанностей. Оба начала обусловливают друг друга.

Принадлежность лица к обществу есть, следовательно, не только право, но и обязанность. Человек вступает в общество не только для удовлетворения своих потребностей, но и по нравственно разумной необходимости. Он является на свет не только существом свободным, но и с прирожденными обязанностями, которые он получает вместе с духовным наследием предков, и которые одни дают ему возможность пользоваться свободою и быть лицом полноправным. Из человеческих союзов, в которых признаются и осуществляются эти права и обязанности, высший есть государство. В нем народная жизнь получает общую организацию, которою связываются и рассеянные лица и сменяющиеся поколения. Оно установляет в обществе высший порядок, оно водворяет правосудие, управляет общими интересами, исполняет в истории всемирное назначение народа. Рождаясь в известной земле, составляющей для него отечество, человек является на свет членом государства со всеми обязанностями гражданина. Он подчиняется закону, установляющему порядок, он повинуется верховной власти, издающей и прилагающей закон; он обязан служить государственной, цели, — общему благу. В этом служении человек находит удовлетворение не только своей разумно-нравственной природы, но и личных стремлений и выгод, ибо в общей пользе заключается и частная, общее благо имеет в виду благосостояние всех. Здесь он находит и осуществление своей свободы, ибо свобода есть одно из важнейших благ человека, один из коренных элементов общества; без нее невозможна разумная жизнь. Развитие свободы, как требование общего блага, составляет, следовательно, одну из целей государства. Но эта цель не единственная; входя в состав политического организма, свобода подчиняется высшим, господствующим в нем началам. А потому большее иди меньшее ее развитие зависит от других элементов государственной жизни: от потребностей власти, порядка, закона, от разнообразных интересов, которыми управляет государство, и от тех условий, среди которых оно живет.

Идеальная цель государства, высшее требование общего блага, состоит, конечно, в полном и гармоническом развитии всех общественных элементов; но к этому идеалу народы приближаются различными путями и постепенно. Каждый народ имеет свои особенности; у одного преобладает один элемент, у другого иной, у одного начало права, у другого начало обязанности; один установляет у себя демократию, основанную на личном участии каждого гражданина в государственном управлении; другой подчиняется господствующей над ним власти, освященной верою, законом, историей; третий, наконец, старается сочетать оба противоположные начала в общих учреждениях. Даже у одного и того же народа, в различные времена, преобладает то одна цель, то другая, то один элемент, то другой, смотря но насущным его потребностям. Умственное и нравственное состояние общества, взаимные отношения разнообразных его элементов — сословий, партий, областей, наконец, внешнее положение государства и обстоятельства, в которых оно находится, все это рождает различные нужды и имеет различное влияние на государственное устройство.

Из этого следует, что степень развития свободы, место, которое она занимает в общественном организме, верховное или подчиненное ее значение определяются не абсолютными требованиями разума, а относительными требованиями жизни. Политическая свобода не составляет неотъемлемого права народа; в ней нельзя видеть непременного условия всякого государственного порядка. Народное представительство установляется там, где оно требуется общим благом, где оно отвечает настоящим нуждам государства, где оно способно действовать в согласии с другими элементами, где оно содействует достижению известных целей. Поэтому основный вопрос состоит здесь в пользе, которую оно приносят, и в условиях, которые для него требуются.

Если представительство не составляет вечного, неотъемлемого права каждого народа, если оно установляется и падает во имя общественного блага, то спрашивается: в чем состоит приносимая им польза? каким государственным целям может оно содействовать или мешать? каковы его выгоды и недостатки? одним словом, каковы его свойства?

Выгоды политической свободы и представительных учреждений до такой степени очевидны, основанные на них либеральные идеи до такой степени распространены в литературе и в обществе, что почти странно на них останавливаться. Говорить об этом нет возможности, не впадая в общие места, давно всем известные. Гораздо чаще от внимания не только публики, но и передовых мыслителей, ускользает оборотная сторона дела, без которой однако остается непонятным множество явлений в истории и в жизни. Нет ничего легче и пошлее, как объяснять отсутствие политической свободы невежеством народов и в особенности насилием правительств. Подобные воззрения столь же мало раскрывают смысл истории, как давно похороненные объяснения мифологии обманами жрецов. Общество, которое руководствуется такими понятиями, которое в политической свободе видит абсолютное требование, а в ее отрицании одно только насилие, никогда не придет ни к ясному сознанию своего положения, ни к правильному развитию своего государственного устройства. В действительности, политическая свобода и основанные на ней представительные учреждения не всегда соответствуют общественной пользе, точно так же, как они не составляют непременного требования права. Они упрочиваются, когда приносимые ими выгоды перевешивают их недостатки, но часто они падают вследствие внутренней своей несостоятельности, вследствие того, что при данных условиях, они являются скорее помехою, нежели двигателем общественного развития. Для ясного уразумения дела необходимо следовательно обратить внимание на обе стороны.

В наше время едва ли кто станет отрицать огромные и благодетельные последствия, истекающие на представительных учреждений для народов к ним приготовленных, в странах, где установилось вожделенное согласие политической свободы с властью, порядком и общею полною. Прежде всего, права к интересы граждан находят здесь высшее обеспечение. Классы, облеченные политическим правом, имеют возможность стоять за себя, защищать и свои и общие выгоды. Участвуя в верховной власти, представитель является в ней законным заступником не только своих избирателей, но и всех граждан в совокупности. Закон, утвержденный на общем согласии, ограждает права всех и не подвергается произвольным переменам и нарушениям. Власти, друг друга сдерживающие, устраняют произвол, пресекают злоупотребления, содействуют прочности законного порядка. Нет сомнения, что представительное устройство не составляет единственной гарантии права и свободы. Напротив, оно имеет значение только при существовании других, ближайших к народу учреждений, непосредственно касающихся жизни. Независимый, бескорыстный, хорошо устроенный суд, надлежащая доля местного самоуправления гораздо лучше охраняют личность, собственность и интересы граждан, нежели участие их в верховной власти. Последнее составляет венец здания, а не краеугольный его камень. Но без политической свободы, все низшие гарантии сами не ограждены от нарушения. Власть, ничем не сдержанная, легко склоняется к произволу. Низшие органы правительства, те, которые приходят в ближайшее соприкосновение с гражданами, получают свое бытие, свою силу и направление от власти верховной, а потому высшею гарантией врав и интересов народа может быть только народное представительство, участвующее в действиях и постановлениях самой верховной власти. Вся конституционная система Англии, говорят Борк, существует для того, чтобы посадить 12 беспристрастных людей на скамью присяжных. Безусловного обеспечения и здесь нельзя найти, ибо оно вообще немыслимо в человеческих обществах, но это высшее, какое возможно.

Такая крепость права, такое ограждение свободы от произвола имеют огромное влияние на возбуждение народных сил, на развитие общего благоденствия. Человеческая деятельность требует простора и безопасности. Уверенность в будущем, в прочности порядка, в невозможности произвола составляет первое условие всякого предприятия. Только при свободе, анергия лица может проявиться во всей своей полноте; в свободе лежит главная пружина человеческого совершенствования. Вуда бы мы ни обратились, везде существует этот закон. Промышленность достигает высокой степени развития только в странах, где упрочена свобода и ограждены права. Еще более требует свободы духовная деятельность человека, которая вся истекает из свободной мысли; для нее свобода также необходима, как воздух для физического организма. Поэтому свободные народы самые богатые и самые просвещенные. Древние республики, средневековые вольные общины, новые представительные государства служат тому разительными доказательствамий.

Однако не следует и преувеличивать значения свободных учреждений. С одной стороны, как мы заметили, низшие, ближайшие гарантии могут существовать и без высших. При некоторой степени общественного развития, при благоразумии правительства, они могут вполне удовлетворить народным нуждам. Произвол сдерживается нравственною силою общества, опасением неудовольствий, желанием блага в правителях, которые обыкновенно готовы дать подданным всевозможные учреждения, охраняющие личность и собственность, если только не затрагиваются права верховной власти. С другой стороны, бури, вызываемые политическою свободою, могут подвергать жизнь и имущество граждан гораздо большей опасности, вносить в общественные отношения несравненно большую шаткость, нежели самый сильный деспотизм. Поэтому частные интересы обыкновенно ищут успокоения от революционных смут под сенью самодержавной власти, которая доставляет каждому возможность мирно заниматься своими делами и безопасно достигать своих выгод. Просвещенный абсолютизм, дающий гражданам все нужные гарантии в частной жизни, содействует развитию народного благосостояния гораздо более, нежели республика, раздираемые партиями. Стоит сравнить, например, революционную Францию с Пруссией после и з15-го года. Поэтому, если злоупотребления неограниченной власти ведут иногда к общему застою, к истощению народных сил, то с другой стороны мы видим, что народы крепнут и растут под самодержавным правлением. В доказательство достаточно сослаться на Россию. Положение либеральных писателей, что абсолютизм непременно ведет к падению обществ, далеко не всегда оправдывается историей. Если нам могут указать на примеры народов, склоняющихся к упадку под неограниченною властью монархов, то надобно спросить, где тому причина: в образе ли правления или в разложении самой жизни, при котором деспотизм остается единственною возможною формою общественного устройства? Последнее очевидно имело место в римской империи, на которую нередко ссылаются в доказательство пагубного действия самодержавия. Древние республики начали разлагаться и падать при господстве в них свободных учреждений. В этом случае, абсолютизм не ускоряет, а скорее задерживает неизбежное падение. Общества дряхлеющие, как и новые, нуждаются в единой, сильной власти, которая одна в состоянии охранять у них мир и безопасность. Политическая свобода полезна для народов только в их зрелом возрасте, в полном цвете жизни. Поэтому и означенное выше положение, что представительное устройство, охраняя свободу и права граждан, наиболее содействует развитию общественных сил, не следует принимать и безусловное правило, приложимое ко всякому времени и ко всякому месту. Оно имеет значение только при известных данных.

Но охранение свободы, обеспечение права и проистекающее отсюда возбуждение народных сил не составляют единственной, ни даже верховной цели государства. Личная свобода и частные выгоды подчиняются в ней высшим началам; на первом месте стоит благо целого союза. Поэтому, обсуждая пользу представительных учреждений, необходимо рассмотреть какое значение они имеют для общих государственных интересов, оказывают ли они им содействие или помеху?

И здесь во многих отношениях благодетельные их последствия неопровержимы. Все что может сделать общественная мысль в приложении к государственной манн, дается политическою свободою. Народное представительство служит постоянным органом общественного мнения. Правда, это не единственное его выражение; существуют и другие пути: областные и сословные собрания, печать. Но в народном представительстве рассеянные, частные суждения приобретают общее средоточие, общественное мнение получает правильную организацию. Пока мысль высказывается отдельными лицами или корпорациями, трудно судить, до какой степени она распространена; когда же она проявляется в представительстве, составляющем верное выражение общества, можно полагать, что это мнение действительно общее или, по крайней мере, весьма распространенное. Сосредоточиваясь в верховном собрании, оно получает и особенный вес, какого не имеют рассеянные, одиночные суждения; оно становится силою в глазах правительства и народа.

Никто не станет утверждать, что общественное мнение всегда верно видит вещи и судит о них безупречно. В теоретических вопросах суждение массы не имеет никакого веса; часто один человек ближе к истине, нежели целый народ. И в практической жизни нередко приходится прибегать к теории. Эта потребность ощущается особенно при законодательстве новом, не испытанном на опыте; но и в обыкновенных делах теория часто бывает необходима. Так, например, финансовые вопросы, хотя чисто практически, требуют основательного изучения экономической науки, а потому, разумеется, могут быть здраво обсуждаемы только весьма незначительным количеством лиц. И в других практических вопросах, общественное мнение нередко ошибается, еще чаще увлекается временным чувством или господствующим односторонним направлением. Оно ощущает зло и не знает способов врачевания, или видается на средства, причиняющие еще больший вред. Оно редко видит отдаленные цели и препятствия, а потому не всегда обнимает вопрос во всей его полноте. Правительство, стоящее выше частных интересов и увлечений, обычное в делах, имеющее средства знать каждый вопрос во всем его объеме и собрать вокруг себя наиболее сведущих людей, нередко судит о государственных потребностях лучше общества.

Но если общественное мнение не может считаться непогрешимым судьей политических вопросов, если не следует подчиняться ему безусловно, то свободное его выражение всегда имеет неоспоримые выгоды. Оно прежде всего обнаруживает настоящее состояние общества и управления. Существующее зло не таится внутри, а выходит наружу. Народные нужды становятся известны всем, а потому скорее и легче могут быть изысканы средства исправления недостатков. В государствах, где политическая свобода не существует, где не допускается критика господствующего порядка, где выражение общественных потребностей считается неуважением к власти, правительству и в особенности монарху не всегда легко узнать настоящее положение дел. Злоупотребления тщательно скрываются, ибо обнаружить их могут только те, которые сами в них виновны или за них отвечают. Правителям выгодно представлять в благоприятном свете результаты своего управления и устранять всякое противоречие. Отсутствие критики дает им возможность успокоиться на мысли, что все идет хорошо, пока неожиданное событие не пробудят их от приятной мечты. Таким образом, за блестящей обстановкой нередко скрываются бедность, беспорядок и беззаконие, власть лишается настоящей опоры и твердой почвы для деятельности, и накопляется в тайне, неудовольствие растет, материальные н нравственные силы народа падают. Плодом такого порядка вещей является расслабление всего государственного организма или общественный переворот, который разом изменяет весь жизненный строй народа.

Все это устраняется народным представительством, которое постоянно стоят на стороже, поднимая голос во имя общественных нужд и обнаруживая истинное положение дел. Здесь скорее можно ожидать избытка критики, нежели недостатка в ней, по крайней мере там, где представители пользуются надлежащею независимостью. Но излишняя критика, при всех своих неудобствах, составляет гораздо меньшее зло, нежели успокоительные мечты. Она всегда содержит в себе побуждение к деятельности. Можно исследовать язвы, пока они не наболели; исправления совершаются постепенно, и не нужно разом приниматься за все упущенные меры, с опасностью произвести общее потрясение в государстве. В представительном собрании общественная критика получает особенный вес и значение. Пока жалобы высказываются частным образом, в прошениях, в собраниях, в печати, трудно знать что в них истинного и что ложного; нередко они преувеличиваются легкомыслием или желанием играть общественную роль. Правительство не может все наследовать и на все отвечать, и самый ответ не всегда становится всем известным. В представительном собрании высказывается только то, что действительно имеет некоторую важность, за критикой немедленно следует ответ, все элементы суждения здесь на лице, а потому легче обнаружиться истине.

Этою мало. Народное представительство не только служит органом общественных потребностей, во оказывает правительству значительное пособие и при обсуждении средств в устранению зла. Если оно не всегда судит правильно, то во всяком случае оно вносит в суждение новые элементы, новые точки зрения, особенно касательно приложения законов к практик. Власть, стоящая на вершине, часто не знает того, что совершается внизу. Законы, составляемые в канцеляриях, обсуждаемые собраниями сановников, нередко отзываются бюрократическим формализмом и совершенною непрактичностью. Подвергнуть их суждению общества всегда полезно, и лучшим для этого средством служит представительное собрание, в котором сосредоточивается цвет общественной мысли. Даже неверное суждение имеет свои выгоды. Приложимость закона, польза, которую может принести известная мера, зависят не только от внутренней их доброты, но и от состояния общества, в котором они должны действовать, от того мнения, которое имеет об них народ. Закон, вошедший в общее убеждение посредством всесторонних и гласных прений, приобретает несравненно большую силу и пользуется большим доверием, нежели закон, обсужденный тайно и проникающий в общество, к нему неприготовленное.

Таким образом, приобщая к себе народное представительство, власть приобретает новые силы и новые опоры. Она яснее видит состояние общества, глубже вникает в его потребности, получает новые элементы суждения и может действовать решительнее, опираясь на доверие народа и на общую готовность поддерживать меры, одобренные выборными людьми.

Но польза, приносимая государству народным представительством, не ограничивается свободным проявлением общественной мысли. Для этого были бы достаточны и другие пути. Гораздо важнее то, что мысль здесь прямо переходит в дело, что общественное мнение становится выражением волн народной, участия граждан в общих делах государства. Правительство не только выслушивает мнение, когда ему угодно, но и должно с ним сообразоваться. Этим только способом установляется действительный контроль общества над государственным управлением, а такой контроль бывает весьма полезен. С человеческою природою неразрывно соединены личные взгляды, стремления и страсти, которые тем легче проявляются в управлении общественными делами, чем менее власть встречает задержек. Лучшим противодействием этому неизбежному злу служат права собрания, контролирующего правителей и представляющего интересы всех, собрания, в котором частные виды принуждены скрываться за общею пользою, и каждый член находится под надзором общества. Взаимный контроль воздерживающих друг друга властей составляет самое надежное обеспечение хорошего управления. Лица, которым вверяется власть, подлежать здесь ответственности не перед одним монархом, на которого личные влияния всегда могут быть сильны, как доказывают бесчисленные примеры, а перед независимым собранием, представляющим самый народ, который ощущает на себе выгоды или невыгоды управления.

Контролем представительного собрания устраняются и те произвольные и необдуманные решения, которые нередко навлекают бедствия на страну. Правительство, облеченное неограниченною властью, легко вовлекается в войны, истощающие казну и не находящие ни малейшего сочувствия в народе. Это бывает даже при народном представительстве, которого права недостаточно широки; стоит вспомнить о мексиканской экспедиции, предпринятой нынешним французским императором. Тем более это возможно при отсутствии всякого общественного контроля, там где нет представительного собрания, располагающего деньгами и людьми. Завоевательные войны Людовика XIV-го и Наполеона показывают, к чему может привести власть, не сдержанная правами народа. То же самое относится и к внутренним вопросам. История государств, где народные права недостаточно обеспечены, представляет тому многочисленные примеры. В бесправном состоянии общества, при совершенном отсутствии задержек, энергическая система, поставляющая себе задачею подавление всякой общественной свободы, не встретит никакого противодействия. Среди всеобщего безмолвия, она может беспрепятственно идти к своей цели. Как бы на это ни жаловались в тайне, средств против яла не существует никаких, и многие годы могут пройти с величайшим ущербом и для частной жизни, и для общих интересов страны. Если же наконец злоупотребления становятся невыносимыми, и общее неудовольствие находит себе исход в удачной революции, то и от этого не всегда становится легче, ибо революция сама по себе есть зло и всегда влечет за собою значительные бедствия.

Общественный контроль в особенности полезен для Финансов. Было бы несправедливо утверждать, что в представительных государствах финансы всегда в лучшем порядке, нежели в самодержавных; можно привести не один пример неограниченного правительства, умеющего вести свои дела, и представительных собраний, которые их расстраивают. Французская республика пришла к банкротству, несмотря на продажу церковных имуществ, и только Наполеон восстановил упавшие Финансы. Современная Италия принуждена прибегать к постоянным займам для покрытия дефицитов. Тоже делает и Австрия. Представительные собрания имеют даже некоторые невыгоды перед самодержавными правительствами; они легче решаются на возвышение податей и на заключение займов, ибо менее опасаются народного неудовольствия. Однако, с другой стороны, общественный контроль несомненно содействует правильности государственного хозяйства. Охраняя народный кошель, представители воздерживают по возможности произвольные расходы и устраняют легкомысленную расточительность, которая так часто расстраивает Финансы в самодержавных государствах. А как скоро есть гарантия правильного хозяйства, так естественно возрастает доверие к государственным средствам. Вообще говоря, конституционные государства пользуются большим кредитом, нежели самодержавные, хотя это далеко не общее правило. Кредит приобретается доверием к прочности существующего порядка и к умению правительства вести свои деляй Поэтому и народное представительство тогда только может иметь благоприятное влияние на Финансы, когда оно успеет упрочиться в доказать свою способность, а это дело времени. Считать же представительные учреждения непременные лекарством против Финансового расстройства невозможно ни на основании теории, ни в виду Фактов.

Представительные собрания действуют на правительство, но только как задержка, но и как побуждение к деятельности. В этом также состоит одна из существенных выгод политической свободы. Трудно пребывать в покойной рутине, когда рядом стоит власть, постоянно следящая за правителями и напоминающая им о потребностях общества. В каждом сколько-нибудь независимом собрании существует более или менее сильная оппозиция, которая своею смелой критикой, своими неумолкающими нападками, возбуждением новых вопросов, заявлением об общественных нуждах, беспрерывно толкает правительство вперед, заставляет его обращать внимание на все упущения и принимать меры к их исправлению. Правительство принуждено действовать неусыпно, чтобы не доставить слишком легкой победы противникам, и так как здесь постоянно происходит борьба, требующая значительного напряжения сил, то оно поневоле должно составляться из способных людей. В представительном правлении, от государственного человека требуется гораздо более, нежели в самодержавной. В последнем, он может держаться рутиною, умением ладить, личною угодливостью, иногда совершенно посторонними влияниями; в первом, несостоятельность его обличается тотчас, ибо он должен отстаивать свои действия против недремлющих врагов, употребляющих все усилия для его низложения. Министр, который своею неспособностью подрывает правительство, не может держаться народ палатами. Чтобы сохранить твое положение, власть должна обладать не только физическими средствами, ном огромным нравственным влиянием на общество. Стоя лицом к лицу перед всею силою организованного мнения, она принуждена сана быть действительною силою и для этого призвать к себе на помощь способнейших людей страны.

Представительные учреждения сами в значительной степени доставляют элементы для хорошего правительства. Это опять одна из важных услуг, которые они оказывают государству. Здесь выделываются люди, развиваются и выказываются способности. Одна из существенных невыгод неограниченного правления состоит в том, что высшие государственные должности достигаются в нем единственно бюрократическим путем. Но бюрократия — далеко не лучшая среда для развития политических способностей. В ней приобретаются чиновничья опытность знание бумажного деда, но вовсе не высшие государственные взгляды. Напротив, имея дело не столько с живыми силами, сколько с мертвыми формами, вращаясь постоянно в узкой канцелярской сфере, бюрократия естественно впадает в рутину и Формализм. Только необыкновенно даровитые люди в состоянии выбиться из этой колеи, выйти на более широкую дорогу; посредственные способности не только не развиваются, а суживаются и слабеют, чего долее они вращаются в этой сфере, чем выше поднимается лицо по чиновничьей лестнице. Нужно в монархе гениальное умение распознавать людей, притягивать их к себе, возвышать их, пока они не утратили своей свежести и не закоснели в формализме, чтобы восполнить этот недостаток. Иначе последствием такого порядка вещей бывает совершенное оскудение политической мысли и государственных способностей, и когда наконец правительство, побуждаемое обстоятельствами, ищет даровитых людей для поправления дед, оно повсюду встречает приводящую в отчаяние бедность. Чиновников оказывается несметное множество, но государственных людей вовсе нет.

Представительные учреждения устраняют это зло. Чтобы действовать на этом поприще, нужно выйти из бюрократической колеи. Здесь надобно иметь дело с живыми общественными силами, обхватывать вопросы с равных точек зрения, напрягать все свои способности в постоянной борьбе. Здесь общество и правительствосоединяются в общей деятельности, а потому нет лучшей среды для близкого и всестороннего знакомства с государственными вопросами. Приобретаемые здесь опытность и знание дела, ширина взглядов, умение ладить с людьми составляют лучшие свойства государственного человека. Парламент дает государству способнейших деятелей. В этом отношении можно сослаться на пример Англии, где государственные люди отличаются необыкновенным практическим смыслом, а между тем выходят не из министерских департаментов, а из представительных собраний. Парламентское поприще заменяет даже специальное знакомство с предметом. Нередко деятель, испытанный в политической борьбе, становится военным министром, никогда не служивши в войске, или морским, никогда не бывши на море, и на деле оказывается способнее специалистов. Конечно, это не может быть возведено в общее правило; подобные явления возможны только в обществе, которое вековою практикою приобрело опытность в государственных делах. Но нет сомнения, что парламентское поприще пополняет недостатки бюрократического и в значительной степени содействует возвышению способностей государственных людей.

Представительные учреждения служат лучшею политическою школою и для народа. Приобретая долю влияния на государственные дела, избиратели естественно принимают в них живое участие. Гласное обсуждение вопросов развивает в народе политическую мысль, необходимость совокупной деятельности изощряет практические способности граждан. Можно сказать, что только с помощью представительных учреждений общественное мнение может достигнуть надлежащей зрелости. Даже при полной свободе печати, обсуждение политических вопросов в журналах всегда представляет весьма значительные невыгоды и пробелы. Редкий читатель дает себе труд перечитывать журналы различных направлений; огромное большинство держится одного органа, а потому не имеет возможности взглянуть на вопросы с разных сторон, отличить правду это лжи. В силу привычки и ежедневного повторения, читатель как бы механически более и более утверждается в известном направлении. С другой стороны, писатель не имеет тех сдержек, которые вырабатываются в представительном собрании. Для него не существует необходимости сделок и уступок во имя совокупной деятельности; он выражает только личное свое пение. На нем не лежит никакой ответственности, ибо он не призван к решению дел. Лишенная приложения, мысль его по необходимости принимает направление теоретическое; журналист обсуждает вопросы, придумывает решения, направляет судьбы мира в своем кабинете. И это не является в нем, как плод зрелого и долговременного размышления; это ежедневная потребность, возникающая из необходимости всякий день сковать что-нибудь, наполнить столбцы газеты, возбудить внимание читателей. Журнализм выгодное ремесло; которое может обратиться в такую же рутину, как и канцелярская деятельность, с тем различием что последняя имеет более соприкосновения с практикою. Общественное мнение, вскормленное журнализмом, естественно отражает на себе его недостатки; оно является поверхностным, односторонним, непрактическим. Этому злу может противодействовать одно только представительное собрание. Здесь политические вопросы обсуждаются со всех сторон, людьми, облеченными общим доверием, прививными к практическому делу, несущими на себе ответственность. На них сосредоточивается главное внимание народа, они становятся его руководителями; журнализм отходит на второй план. Самая свобода печати без представительного собрания лишена гарантий и настоящей почвы; она производит постоянное возбуждение мысли, игру случайных, поверхностных, разноречащих мнений, без всякой возможности исхода, поправки и руководства. Только в представительном порядке народ приобретает опытность, которою это брожение сдерживается в должных границах. Мысль, не переходящая в дело, всегда остается отвлеченною и непрактическою; деятельность служит ей мерилом и руководством. Общество может испробовать свои политические суждения, только будучи само призвано к участию в государственных делах, и если общественное мнение оказывается ошибочным, то оно само несет ответственность за свои действия; из своих ошибок оно черпает уроки для будущего. Без собственного опыта, ни отдельный человек, ни народ не в состоянии приобрести высших качеств, необходимых для разумной деятельности: самообладания, твердости, ясного и спокойного взгляда на вещи. Эта возможность практического исхода тем более необходима, что политическая мысль редко остается бесстрастною; борьба политических партий переходит в ожесточение. Поэтому, прежде нежели она достигла крайних пределов, следует ввести ее в иконный путь, дать ей правильное движение, которое бы делало ее менее опасною для государства. Народ, которому свободные учреждения не открывают возможности осуществлять свои желания, нередко прибегает к революциям. И здесь опыт дает ему суровые уроки; но эта опытность гораздо менее плодотворна, нежели та, которая приобретается законною деятельностью в правильно устроенном порядке. Представительное правление не всегда предупреждает революции, но оно делает их менее вероятными, ибо есть возможность достигнуть цели иначе, мирным путем, борьбой мысли и слова.

Наконец, представительные учреждения внушают народу и большую привязанность к существующему порядку. Здесь удовлетворяется прирожденное человеку чувство свободы? Если всякий совершеннолетний хочет сам управлять своими действиями, то и народ, достигший политической зрелости, естественно стремится к самоуправлению. Участвуя в верховной власти, гражданин чувствует себя не подвластным, а свободным лицом; он исполняется сознанием своего достоинства, своего права и своей силы, сознанием, дающим высшую цену и красоту самой жизни. Как отдельное лицо, он подчиняется высшему порядку, но вместе с тем, как разумное существо, он сан носит в себе этот порядок, сам участвует в его поддержании, сознает его как собственную свою сущность, а не как ярмо, наложенное извне. Поэтому в нем сильнее развивается любовь к тем учреждениям, которые доставляют ему защиту и дают ему высшее значение. Чувствуя себя живым членом государственного организма, он всеми силами заботится о его сохранении. Государство приобретает новые опоры в мыслях и сердцах своих граждан.

Таковы весьма значительные выгоды, которые может принести государству народное представительство. Твердые гарантии, возбуждение общественной самодеятельности, новые мысли, новые силы, все это может дать свобода, входящая в государственную жизнь, как один из существенных ее клиентов. На помощь правительству приходит здесь целое общество, а это должно возводить государство на высшую степень развития. Если бы этими выгодами начерпывалась вся сущность дела, если бы свобода всегда приносила подобные плоды, едва ли на свете существовали бы иные государства, кроме представительных. Подавление свободы было бы делом не внутренней необходимости, а внешнего насилия, которое временно может взять перевес, но на котором долго не держится ни одно государство. История не представляла бы нам картины жаркой борьбы за свободу, медленного ее развития, насильственного водворения, горьких разочарований и частых падений. Все обходилось бы мирно и дружелюбно. Но, как всякое человеческое установление, политическая свобода, кроме выгодных сторон, имеет и другие, которые иногда уравновешивают, а иногда перевешивают первые. Слишком часто она оказывается неспособною водворять прочное устройство и служить государственным целям; нередко она приходит в столкновение с другими, самым коренными элементами государства, без которых ни одно общество не может обойтись, с властью и порядком, а в таких случаях народ естественно держится высших начал, ухватывается за основы общества, жертвуя другими, меньшими выгодами. Свобода в государстве должна подчиниться общему строю и благу целого; она может достигать полного развития только там, где она способна действовать в согласия с другими элементами. Но это соглашение составляет одну из самых трудных задач политической жизни, идеал, которого достижение часто оказывается невозможным.

Государственное управление требует от правительства двух существенных качеств: высшего сознания и единства воли. И то и другое далеко не всегда обеспечивается политическою свободою.

Либеральные писатели нередко утверждают, что свои дела каждому ближе всего, а потому несравненно успешнее ведутся самим лицом, которого они касаются, нежели другим. Из этого выходит, что и народ должен сам заведовать своими делами, а не возлагать их на правителей. В этом доводе странным образом смешиваются свойства частных дел и общественных. Несомненно, что каждый человек лучший хозяин своих частных дел, ибо здесь главная движущая пружина — личный интерес. Обыкновенно всякий знает свои дела лучше, нежели другой, и более о них заботится. Если даже, что случается нередко, частный человек оказывается неспособным их вести, если он ими пренебрегает или запутывает их, то ответственность лежит на нем одном; других это не касается. Совсем не то происходит в делах общественных. Хотя и здесь замешан личный интерес каждого, однако далеко не в такой степени, как в частных предприятиях. Здесь он не составляет главной пружины деятельности; напротив, участие в общественных делах нередко требует от человека самоотвержения. Здесь является исполнение высшей обязанности, труд на общую пользу. Человек должен отрываться от своих частных дел, от непосредственных своих выгод. А на это не всегда можно рассчитывать. Личный интерес можно предполагать в каждом; но бескорыстная деятельность на общую пользу составляет редкую принадлежность человека. Конечно, когда дело идет о спасении общества, каждый живее чувствует свою связь с целым и забывает о себе. В минуты опасности, народ, в котором не иссякла любовь к отечеству, готов всем для него пожертвовать. Но в мирное время огромное большинство граждан прежде всего заботится о своих частных делах; общественные представляют для него интерес второстепенный. Ему кажется гораздо более удобным предоставить их правителям, не утруждая себя излишними тревогами. Таким образом, личный интерес, который в частной деятельности составляет главную движущую силу, является напротив помехою для политической свободы, требующей от гражданина непрерывного внимания к общественным делам, готовности жертвовать своими и частными выгодами и удобствами общей пользе. Свободные учреждения, которые не находят постоянной поддержки в народе, всегда непрочны. Но такое зоркое внимание к общему делу предполагает либо слабое развитие частной жизни, как в древних государствах, либо весьма высокое политическое развитие граждан, которое встречается не везде.

Недостаток самодеятельности на общую пользу тем в большей степени проявляется в людях, чем менее они знакомы с общественными делами. Всякий хорошо знает свои частные интересы, потому что постоянно ими занимается. Они составляют ближайшую меру, в которой человек вращается ежедневно. Но общественные дела далеко не так известны каждому. Занятие ими требует и высших способностей: здесь нужны общие взгляды, внимание не только к своим, но и к чужим выгодам; нужны обширные соображения, совершенно выходящие из круга ежедневной деятельности лица. И чем выше союз, к которому принадлежит человек, тем сложнее и обширнее становятся вопросы, тем они дальше от обыкновенного понимания людей. Государственные вопросы заключают в себе высшие задачи, какие могут представляться человеческому уму; поэтому они требуют для своего разрешения самого высокого умственного развития. Государство — учреждение, существующее тысячелетия, союз, обнимающий бесчисленные поколения. Ему на земле принадлежит верховная власть; все человеческие интересы находятся от него в зависимости. Для правильного суждения здесь недостаточно практическое знакомство с делами. Необходимо принимать в расчет исторические данные, общие законы человеческих обществ, опыт других государств, международные отношения, всемирное призвание народа на земле; надобно возвыситься к пониманию высших нравственных и философских начал — существа и значения свободы, происхождения власти, отношения религии к государству, правды к политике. Это совсем не то, что рассчитать выгоды известного производства иди заключить торговую сделку. Безумно утверждать, что все эти вопросы должны быть доступны всем, потому что касаются всех. Все ими управляются, но понимают их весьма немногие, те, которые имеют и способность и возможность их изучить. Огромная масса людей точно так же не в состоянии судить о государственном устройстве и управлении, как не может рассуждать о законах физики или химии, хотя и подлежит их действию.

Между тем, политическая свобода предполагает это знание общедоступных или, по крайней мере, весьма распространенных в народе. Оно требуется не только от членов палат, но и от самих избирателей, которые должны судить о мыслях и направлении представителей. Если выборному праву следует дать широкие основы, дабы все существенные интересы и элементы общества были представлены в собрании, то решение государственных вопросов непременно должно зависеть от массы людей несведущих, и чем глубже представительное начало проникает в народ, тем ощутительнее становится этот недостаток. Вред, проистекающий отсюда для государства, никак не может быть уподоблен убыткам, которые несет частный человек от неумения управиться со своими делами. Неспособность гражданина касается не его одного, а имеет влияние на всех; преждевременное вручение политического права одному поколению определяет судьбу последующих и может навлечь на них несчетные бедствия.

К невыгодам, проистекающим от низкого уровня политического знания, присоединяется трудность соединить в одно многие, разрозненные воли. Это опять коренной, неизбежный недостаток политической свободы. Управление государством требует единой воли и единой власти; между тем, в породном представительстве сбираются разноречащие и часто противоположные мнения, направления, интересы, и все они должны быть приведены к одному знаменателю, все должны соединиться в одно верховное решение. Эта цель достигается тем, что дается перевес большинству, которого воля считается волею всех. Но санов образование большинства представляет значительные трудности. Оно также составляется из бесчисленных оттенков теп, соединяемых или взаимными уступками, или общею страстью, или, наконец, случайным совпадением интересов. И когда, наконец, совершится этот трудный процесс, результат далеко не всегда соответствует истинной пользе государства. Большинство вовсе не означает господства лучшего мнения; увлечение играет в нем слишком значительную роль; на самое постоянство соединения редко можно рассчитывать. Поэтому даже хорошо составленное представительство всегда страдает неизбежными, присущими е