Оглавление

От составителя книги

Любителям литературы хорошо знакомо имя Владимира Опойкова (1941–2016) — глухого прозаика, члена Союза писателей России. При жизни он успевал не только трудиться на заводе и в Конструкторском бюро ВОГ, но и писать рассказы и повести, выпустить 4 книги прозы и детскую повесть, участвовать в общественной жизни.

Первая его книга «Вкус чабреца» вышла в 1998 году. Этот и последующие три сборника прозы были подготовлены и выпущены в издательстве глухих «Загрей».

Владимир последние годы жизни тяжело болел, но продолжал писать новую повесть, озаглавленную им «Птицы безмолвия», во многом автобиографическую. Владимир успел закончить первую часть повести, начал писать продолжение, у него были большие замыслы, но сил уже не хватило.

Сейчас его семья и друзья решили выпустить книгу избранных повестей и рассказов Владимира, дополнив ее неоконченной повестью «Птицы безмолвия». Так озаглавлена и вся книга. Для писателя это название во многом символично — Владимир оглох в 9 лет и всю жизнь переживал, что не может слышать звуки природы, музыку, голоса людей. Осмысление своего места в мире пытался он передать в своей прозе.

Открывает сборник историческая повесть «Белая птица» — одна из лучших вещей Опойкова, написанная им вскоре после окончания историко-архивного института, отражающая увлечение Владимира историей Древней Руси.

Повести «Колючая пыль» и «Свет полной луны» являются фактически дилогией, рассказывают о сложных взаимоотношениях глухого мужчины и слышащей женщины в условиях перестройки и начала рыночной экономики в 90-х годах.

Несколько рассказов и миниатюр показывают Владимира как мастера короткой прозы. А завершают книгу воспоминания о писателе его друзей — Ярослава Пичугина, автора этих строк, а также вдовы Владимира — Веры Опойковой.

На обложке использован фрагмент картины глухого художника Олега Ардовского «Осеннее море».

Благодарю тех, кто содействовал в выпуске книги — Ярослава Пичугина, который вместе со мной редактировал все тексты, Виктора Карепова, оформившего обложку.

Книга выпущена на средства и при содействии вдовы и дочери Владимира — Веры Опойковой и Марии Блохиной.

Василий Скрипов

БЕЛАЯ ПТИЦА историческая повесть

М. Гатальской

Нарвавшиеся у холмов на засаду ордынцы Тохтамыша были рассеяны. Часть ордынского войска беспорядочно отступила, и вместе с нею преследователи ворвались в крепость. Сопротивление всюду прекращалось, и лишь в одном месте, у крепостных ворот, мелькали сабли, крики ярости смешивались со стонами.

Тимур был доволен: рядом с ним за боем следила и его дочь — двадцатилетняя красавица Кесене. Лишь ей и четвертой жене Тимура Чульпан Мюльк-аге было разрешено участвовать в походе, остальных жен и дочерей Тимур оставил в Самарканде. Рожденная от невольницы-уруски, Кесене унаследовала от отца жесткий и неукротимый нрав, но ее свирепость падала главным образом на военачальников и алкальдов¹. Совсем недавно, в иранском походе, движением пальца она решила участь молодого туркменского хана, осмелившегося просить ее в жены, но перед этим выложившего холм из отрубленных голов городских жителей. «Воин, воюющий с женщинами и детьми, не воин, а убийца. Потому ни наше войско, ни твой народ ничего не потеряют с твоей смертью, но обретут честь». Тимур тогда согласно кивнул, и военачальник был казнен на виду туркменского отряда. Одного за другим вешали алкальдов за злоупотребление властью, и тех, кто за них просил, а заодно рубили головы торговцам, башмачникам, сапожникам, ремесленникам за продажу товаров выше установленных цен. Тимур понимал: жестокостью не удержать народы в повиновении, но каждый подданный должен быть заинтересован в соблюдении порядка и законов Мавераннахара.

Стоя на седле, эмир наблюдал за высоким воином в тающей толпе ордынцев. Он выделялся блестящими доспехами и длинным прямым мечом, которым неутомимо размахивал. Сзади его оберегали от копий и стрел с десяток воинов в таких же доспехах. Скоро высокий остался один в кольце нукеров Тимура, но его меч продолжал вращаться, разя всех и вся.

Осторожный мурза Омар-Шейх ввел в бой лишь четвертую часть двадцатитысячного корпуса, сколько ни просили тысячники навалиться всей силой. Узнав об этом, Тимур удовлетворенно улыбнулся. Он не одобрял ведения малых боев большим числом войск. Быстрое подавление противника численным перевесом имело свою отрицательную сторону: тысячи и сотни устранялись от выполнения посильных им задач, а нукеры не получали необходимых боевых навыков. И когда Омар-Шейх послал к воротам крепости третью сотню из отборной тысячи, Тимур недовольно поморщился: не слишком ли много на горстку упрямцев?

— Не увлекайся, Омар, — проворчал Тимур. — Я жду ключи от крепости. Где они? Твои нукеры никак не могут раздавить несколько человек. — Но эмир ценил мужество, кто бы его ни проявлял, и он взмахнул султаном.

Закричали десятники, и нукеры отступили от воина у крепостных ворот. Окруженный тургаудами², Тимур подошел к нему.

— Кто ты, чье упорство пролило столько крови? — перевел толмач по-монгольски.

— Воин, эмир, — по-тюркски ответил высокий.

Тимур в удивлении смотрел на светловолосого великана. Кровь текла по его иссеченным рукам. Воткнув в землю меч, воин приподнял кольчугу, оторвал полосу от рубахи и перехватил жгутом правую руку.

— Твои люди мертвы. На что надеешься ты?

— Ни на что, эмир. Я защищал давший мне кров народ. — Высокий осмотрелся: порубленные товарищи лежали вблизи. Горестно вздохнул и поднял лицо к небу.

— Ты должен сдаться, защищать тебе больше некого, — усмехнулся Тимур. — Твои люди полегли, а народ ордынский в моей власти.

— Нет, эмир, — бесстрашно ответил воин. — Я русский посол к Тохтамышу и князь, а по-вашему — тайджи. Негоже мне срамить народ свой. — И он снова поднял меч навстречу кинувшимся к нему тургаудам. И, как прежде, замелькала светлая сталь, зазвенели сабли и щиты и снова раздались стоны и крики. Восхищенный Тимур причмокнул и шепнул что-то склонившемуся темнику³. Снова закричали десятники, и нукеры отступили от светловолосого. Тяжело дышащий витязь в недоумении опустил меч. Вперед выступил темник.

— Урус! Великий эмир предлагает тебе сразиться с сильнейшим в нашем войске. Если ты победишь — получишь свободу.

Витязь недоверчиво уставился на темника.

— Скажи своему великому, что его батыр свеж и силен, и бой будет не на равных… Но я принимаю вызов. Условие одно: мы будем бороться. — Высокий воин мрачно усмехнулся, бросил щит и меч, снял шлем и кольчугу и в изнеможении опустился на траву. — Прикажи дать мне воды…

Поединок начался вечером, перед закатом солнца. Вышел эмирский батыр, по примеру уруса снял оружие и доспехи, остался голым по пояс. И все увидели, как велик и силен батыр. Сложи он руки кольцом, так в объятиях уместились бы двое таких противников, как урус. Грозно наклонив голову и выставив руки, батыр двинулся на уруса. Внезапно светловолосый воин нагнулся, прыгнул вперед и исчез в объятиях батыра. В замершем поле был слышен топот и прерывистое дыхание борцов. И вдруг ноги батыра взлетели в воздух, а тело, перевернувшись, гулко ударилось о землю. Пораженные зрители безмолвствовали.

Тимур нахмурился. Он ожидал всего, но только не такой легкой победы уруса. Но поединок есть поединок.

— Ты победил, урус, — недовольно сказал Тимур. — А теперь убей батыра, возьми его оружие и коня. И тебя ждут его жена и дети.

Воин покачал головой.

— На Руси не принято убивать поверженного. — И он великодушно протянул батыру руку, чтобы помочь подняться.

Степь содрогнулась от дикого воя нукеров. Лучшему их батыру нанесено неслыханное оскорбление: отказано в почетной смерти. Взметнулась лавина сабель — каждый рвался изрубить, растоптать заносчивого уруса. Ошеломленный батыр, наконец, вскочил и с воплем бросился к своему оружию. Блеснул вырванный из ножен кинжал — и батыр замертво свалился в траву. Его поруганная честь была восстановлена.

Дрожавший от ярости Тимур взмахнул султаном — движение и рев нукеров стихли. Все ждали решения великого эмира. На глазах войска был унижен не только батыр, унижен он, эмир. Впервые пленник отказался от предложения, почетного даже для темника. И смерть от нукерской сабли была бы для уруса благом. Нет, пусть он заплатит за это унижение сначала пыткой.

— У нас, кроме законов Ясы⁴, еще и свои законы, — жестко сказал Тимур, — но и их достаточно, чтобы курилтай⁵ приговорил тебя к смерти. — Эмир поднял палец, и уруса скрутили арканами.

К Тимуру торопливо подошла дочь, она нервно мяла шелковый платок, ее лицо горело, губы вздрагивали.

* * *

— Ты подаришь ему свободу?.. Отдай мне его, дада⁶ — просила Кесене.

— Оскорбление батыра… Урус отказался и от наследства батыра, его жены и детей.

— Но урус не мог знать наших обычаев.

Тимур заколебался. Он не находил оправдания своему решению, но и унижения снести не мог. А что скажут нукеры? Нет, нельзя допустить недовольства в войске, поход только начался. А цель его — разгром Тохтамыша. Благосклонно принятый им в свое время как беглец и поддержанный в борьбе за власть в Золотой Орде, Тохтамыш, добившись власти над Ордой, изменил ему, стал его противником, врагом. В отсутствии его в Самарканде даже пошел походом на Мавераннахар. А сейчас он ускользнул, избегает битвы, но ему все равно никуда не деться: нукеры последуют за ним всюду. Нельзя терпеть рядом силу, покушающуюся на Мавераннахар, и, может, равную его силе. Он должен положить конец соперничеству, разгромить Золотую Орду, подчинить своему влиянию. А потом он пойдет на землю северного народа — урусов. Разобщенность — их бессилие. Союз с урусами необходим хотя бы потому, что урусы пережили не одного монгольского хана. Не словом, так мечом принудит он к нему урусов.

— Участь коназа решит совет имамов.

— Эти ханжи и лицемеры?..

Тимур улыбнулся.

— Прости, дада, но совет не примет во внимание причин поступка воина.

— Я сказал. Да будет так, — устало произнес Тимур и жестом разрешил дочери удалиться. Но Кесене приблизилась к нему.

— Да будет так, — повторила она и с нежностью обняла Тимура, поцеловала в лоб, склонила черную головку к нему на плечо. — «Мама бы одобрила меня», — прошептала Кесене.

Она решила быть настойчивой. После большой и удачной охоты в Анакаркуюне⁷ войско насытилось, пополнило запасы провианта, и великий эмир был доволен. Оглан⁸ манкылы⁹ донес об отходе главных сил Тохтамыша за Тобол. Тимур, убежденный, что Тохтамыш повернет к Яику, отдал приказ перейти Тобол в верховьях и быстрым маршем двигаться к реке Самаре. Тимур, как и все войско, настроился на предстоящую битву, все остальное стало для него несущественным.

Эмир осторожно погладил смуглую щеку дочери, заглянул в огромные голубые глаза и захотел покоя и забытья. Управление большим и многоязыким Мавераннахаром требовало много сил и времени, а поводья управления ослаблять нельзя, иначе его каганат постигнет участь распавшихся ханств. Сын Шахрук остался наместником в сердце Азии, в Герате, получили владения и другие сыновья и внуки. И у них свои заботы. У него заботы шире: после победы над Тохтамышем и похода на Русь он поведет свои тумены в Индию. Эта сказочная страна должна быть присоединена к Мавераннахару, должна внести свой вклад в его сокровищницу знаний и богатств — в Самарканд. Пожалуй, он бы не заботился так о выводе из покоренных стран строительных и иных мастеров, лекарей и ученых, вывозе драгоценностей, если бы не был уверен в их большей полезности в средоточии. Соединенные в одном месте знания и богатства создадут невиданные творения, сделают Мавераннахар прекрасным и могущественным, обратят к нему страны Востока, Запада и Юга.

Объятия дочери сняли раздражение и Тимур мягко простился с Кесене. Он ее любил, пожалуй, как никого после рано умершей жены-уруски.

— Я пришлю тебе новых рабынь из ордынских ханш.

— Не в рабынях дело, — с досадой сказала Кесене, — у меня их много. Но мне захотелось…

— Говори, и я… — Тимур осекся и смутился. Он вспомнил недавний отказ.

Кесене поняла его, она пристально и нежно посмотрела на отца и опустила за собой полог шатра.

Проводив взглядом дочь, Тимур хлопнул в ладоши.

— Удвой охрану уруса и никого к нему не пускай, — приказал он темнику.

Возбужденная Кесене отправилась к учителю. Она была перед трудным решением, и совет мудрого и справедливого Эль Хакима ей просто необходим.

Учителя девушка застала за попытками чтения глиняных дощечек. Эль Хаким осмысливал разделение людей на великих и простых. Разделение появилось одновременно с богатством и бедностью, силой одних и бессилием других. Это высшая несправедливость, которую аллах даровал людям… Нет, не так, эту несправедливость люди сами создали для себя! Старец удовлетворенно отложил дощечку с древнеарабской клинописью и с улыбкой поднялся навстречу девушке.

— Я вижу, ты обеспокоена, дочь моя, — мягко сказал Эль Хаким, пристально разглядывая ученицу. Как выросла, как изменилась! — Поведай печаль свою.

Кесене порывисто припала к ногам седобородого старца.

— Это так странно!.. Это сильней меня!.. Если его казнят — я умру…

Эль Хаким поспешно усадил Кесене на подушки и опустился рядом. Он знал о поединке коназа урусов с батыром отборного тумена¹⁰, знал, что ждет уруса. Несправедливости в этом не будет, а причины поступка коназа безразличны для владыки, и тем более для войска. Но о таком осложнении с урусом он не мог и подумать. А девушка не остановится ни перед чем. Эль Хаким вспомнил ее мать — полонянку, не выделявшуюся среди других жен эмира ничем, кроме сильного тела, русых волос и странно голубых больших глаз, холодноватую и одновременно страстную. Кесене наследовала обоим родителям, и была слабостью эмира. Но Эль Хаким знал и ярость великого перед препятствиями, и он содрогнулся.

— Кесене… — Эль Хаким впервые назвал ученицу по имени, он говорил с ней как с равной. Старец догадывался, что может сделать эта всесильная девочка, и его долг — упредить ее поступки, смягчить, если не отвести гнев владыки. — Тебе известен ответ царя Соломона на вопрос о путях мужчины к сердцу женщины. Мне эти пути тоже неведомы… Твое чувство — первое и сильное. Так и должно быть. Но подумай о том, что вы с ним — дети разных народов, твои корни здесь, в Мавераннахаре, у тебя огромная власть над тысячами подданных. Откажешься ли ты от всего этого, от отца, от… твоего старого Хакима?

— Учитель! — Кесене задыхалась, ее глаза сверкали. — Я никогда не откажусь от тебя! Ты всегда будешь со мной! Ты здесь и здесь, — указала она на лоб и грудь. — Власть мне не нужна. Ты ведь всегда говорил о порочности богатства и власти… А отец… я думаю, он поймет…

— Кесене, вижу, ты решила жить иначе… — Эль Хаким с улыбкой склонил голову. — Но ты попадешь в чужие края, к чужим людям. Их обычаи покажутся тебе странными. Научись уважать эти обычаи, ибо за ними — жизнь и опыт сотен поколений… И всегда… следуй своему уму и сердцу… — Эль Хаким поднялся и подошел к большому инкрустированному ларцу, раскрыл его. — Подойди, дочь моя… — На его ладони лежал странный предмет. — Это талисман твоей матери Эльги. Она просила сберечь его для тебя, до той поры, когда ты станешь самостоятельной. Эта минута пришла… — Старец благоговейно надел на шею склонившейся Кесене маленькую блестящую птицу. Сложив крылья на крутом взлете, она стремилась к чему-то в высоте. Сочетание золотой цепи и птицы из неведомого белого металла было странно загадочным. Взволнованная напутствием и наследством, девушка опустилась к ногам учителя…

Вернувшись к себе, Кесене приказала оседлать двух лучших скакунов. Тургауды не удивились — причуды и желания дочери эмира не имели границ. Не раз и не два великий доказывал, что лучше повиноваться дьявольской деве. Служанки приготовили недельный запас воды и пищи. Была полночь. Кесене оделась по-походному, облачилась в кольчугу и надела пояс с короткой саблей. Она не отослала тургаудов в тумен, иначе бы это дошло до эмира, а он поинтересуется причиной отказа от охраны. С бьющимся сердцем она достала из-под ковра тяжелый сверток, развернула его. Длинный прямой меч с крестообразной рукояткой волновал ее не меньше, чем его бывший владелец. Девушка представила меч в сильных руках хозяина и зажмурилась… Торопливо завернув меч, Кесене велела привязать его к седлу своего коня и направилась к шатру, где содержали пленного уруса.

Как она и полагала, у шатра была стража. Подошел начальник стражи, и Кесене потребовала вести ее к урусу.

— Великий эмир приказал никого к урусу не пускать!

Кесене в раздражении топнула ногой.

— Я тебе не кто-нибудь! А вот это…

При свете факела начальник стражи разглядел в маленькой руке золотую пайцзу и с почтением отступил. Золотая пайцза эмира означала особое доверие, обязывала всех в войске беспрекословно повиноваться ее владельцу.

— Как вам угодно, госпожа. Но с восходом солнца я доложу великому — такой порядок.

— Хорошо, до утра… А пока вели расковать уруса, он пойдет со мной.

Начальник стражи покачал головой. «Один аллах поймет женщину», — пробормотал он и отдал короткое приказание.

Через полчаса двенадцать всадников пересекли лагерь и помчались в лунную степь на север.

* * *

Рассвет застал путников у степной речушки. Взмыленные кони потянулись к воде; нукеры расседлали их и повели прогуливаться.

Наконец, кони были напоены и вновь оседланы. Но Кесене все медлила. Покусывая травинку, она в задумчивости смотрела на тургаудов. Урус, молчавший все время, бесстрастно следил за происходящим. Но когда девушка протянула ему кусок мяса и пах¹¹, не выдержал:

— Зачем же кормить? Степные волки и коршуны неразборчивы.

Девушка вспыхнула, но сдержавшись, достала кожаный мешок с водой и аяк¹².

— Подкрепись, путь дальний.

Воин отстранил аяк.

— Я отказываюсь от еды и питья, пока мне не скажут, что меня ждет.

— Жизнь, — с дрожью в голосе проговорила девушка.

Воин усмехнулся.

— Ты — госпожа, и с тобой нукеры, а они вооружены.

— Эй! — резко выкрикнула Кесене.

Подбежал старший нукер.

— У седла моего коня сверток, принеси его.

— Теперь ты убедился, что тебя ждет жизнь? — с торжеством спросила Кесене, когда урус развернул ткань. Перед ним был его широкий пояс с мечом. Глаза воина заблестели, он вскочил и выхватил меч из ножен.

— Женщина, ты даришь мне больше, чем жизнь! Ты даришь мне честь!

— Моей матерью была уруска, а меня зовут Кесене, — просто сказала девушка.

— Кесене… Ке-се-не… Я не знаю, чем тебя вознаградить — воля не имеет цены… Гурээ¹³… — Затрепетавшая Кесене робко протянула руку ладонью вверх. Воин вонзил меч в землю, опустился на колени и прижал прохладную женскую ладонь ко лбу. — Кесене, отныне я твой товарищ и брат… Меня зовут Никита или Ника… — Внезапно воин посуровел и встал. — Ты возвращаешься в лагерь?

— Нет.

Воин от удивленья раскрыл рот. Запинаясь, он переспросил:

— Ты… не возвращаешься?

— Нет.

— Значит, остаешься здесь?

— Нет, — повторила Кесене. Ее била дрожь.

— Тогда… тогда я ничего не понимаю, — воин в смущении развел руки.

— Я… еду… с тобой.

— Со мной? — растерянно переспросил Никита. Он не знал, радоваться или печалиться такому известию. Да, он обязан жизнью этой могущественной женщине, но ее замыслы непонятны и странны. Он будет пробираться на Русь, в далекую Московию. А она? Зачем ей ехать к чужому народу, в безвестность? — Но… почему?

— Да, я дочь эмира, — опустив голову, сказала девушка, — но я… люблю.

Что-то стронулось в душе сурового воина. Перед ним была женщина — беззащитная в своем чувстве. И она из этого чувства отказалась от безмерной власти и богатства и вверила ему себя, свою судьбу. Никита за подбородок поднял голову девушки и заглянул в глаза. Открытый взгляд огромных голубых глаз заставил учащенно забиться его сердце. И он почувствовал себя молодым, совсем юным. И в юном порыве воин вырвал меч из земли и взмахнул им.

— Эй, вы! — закричал он нукерам. — Или поворачивайте коней, или останетесь лежать здесь!

Нукеры, до этого безмолвно взиравшие на пару, будто очнулись. Пришпорив коней, они с саблями окружили уруса.

— Стойте! — остановила их Кесене. — Возвращайтесь в лагерь! — приказала она тургаудам. — Мне больше не нужны ваши услуги.

— Госпожа, — склонился старший нукер, — нам приказано сопровождать вас везде. Мы не можем ослушаться темника, иначе нас ждет бесчестье и казнь.

Кесене достала пайцзу. Золотую пайцзу эмира знали все. И старший нукер склонился еще ниже.

— Слушаю и повинуюсь!

Кесене сдернула с шеи шелковый платок, сняла перстень — символ власти.

— Отдайте это… великому эмиру и скажите, что я люблю и почитаю его, но… мне захотелось невозможного…

* * *

Два всадника неслись по степи, ныряя в густой зеленой траве. Темные полосы тянулись за ними, и то ли тропы гнались за всадниками, то ли всадники никак не могли умчаться от них. Порой кони сближались, и всадники касались друг друга руками и коленями и, будто в испуге, вновь разлетались в стороны.

Солнце поднималось в зенит. Степь дышала глуше и тише. Замолкали степные птицы, сморенные полуднем. Высоко в синеве парили орлы. Один из всадников, более быстрый и ловкий, внезапно схватился за лук — и зазевавшийся ястребок покорно спланировал под копыта его коня. Юный всадник на скаку перегнулся и вновь вскочил на седло, стоя, поднял добычу вверх и счастливо рассмеялся.

— Ника, догоняй!

Тот, кого звали Ника, придержал коня, дал юному наезднику отдалиться вперед, затем рванулся следом…

* * *

— Кесене, я не верю, что мы уйдем от погони. Нам надо спешить днем и ночью.

Девушка беспечно смеялась, одновременно любуясь своим спутником. Отсвет пламени костра играл на его обнаженном мощном теле, когда воин резко отклонялся от слишком метавшихся языков огня.

— Ника, ты боишься? — невинно спросила Кесене.

— Нам придется сражаться, а те… будут посланы твоим…

— Ты справишься с ними, будь их хоть дважды десять, — убежденно сказала Кесене. У нее еще свежа была в памяти картина боя у крепостных ворот. — Мы опередили погоню на полдня, но… это будут отборные степняки — отец заставит их исправить промах…

Воин заботливо придвинул меч и уже спокойно снял с угольев тушку фазана, разорвал и половину протянул девушке.

— Нам бы до лесов, а там и … — Ника запнулся и тревожно взглянул на девушку. — Я забыл, что твой дом совсем в другой стороне.

— Твой дом будет моим домом, — ответила девушка и решительно тряхнула головой.

И Никита снова ощутил, как тепло прилило к его щекам, а сердце забилось гулко. В тридцать лет он еще не знал женщину. Постоянные разъезды на службе у князя Московского, который использовал его знание азиатских языков, и два года задержки в Орде Тохтамыша позволили ему избежать семейных уз с нелюбимой княжной Евдокией из Коломны, сватанной ему родней. Кесене — первая женщина, взволновавшая его. Дочь Темир-Аксака, а так проста в обхождении, и умна… Как бы их ни встретили в Московии, он ее в обиду не даст! А чтобы родня не загрызла Кесене, предложит ей идти за него.

Насытившись, воин расстелил войлочную скатку и смущенно предложил:

— Ты спи, Кесене. Я побуду с лошадьми. В полночь — в путь.

— Да, Ника, — согласно кивнула девушка. — Завтра нас нагонят, и потому поедем в полночь. А пока… — Кесене зовуще протянула руки к воину и поманила, совсем как ребенка…

* * *

— Госпожа, великий эмир требует вас живыми. — Изнуренное лицо темника не выражало ничего, кроме упорства.

— Но я совсем не хочу возвращаться, — повела плечами Кесене. — Ника — мой муж, и я еду к его народу. А он…

— Темник! — прервал девушку Никита. — Я на свободе, ее мне даровала ваша госпожа. Ты возьмешь меня мертвым — вот и все! — Воин поднял меч и рывком направил коня на темника. Кесене вскинула лук. И скоро от преследователей остались лишь кони.

Кесене заботливо наложила траву на рану Никиты и туго перевязала плечо. Он благодарно погладил ее по голове, как маленькую — умудренный взрослый. Пополнив запас стрел и поймав несколько лошадей, путники не стали тратить время на остальных коней — степные кони послушны лишь хозяевам. И скоро цепочка коней и всадников снова устремилась вперед.

— Кажется, уйдем, — Никита довольно улыбался. — А ты пускаешь стрелы метко, второй раз спасла меня… Тебя-то они не трогали, ты для них госпожа и в бою.

— Это значит, что эмир считает меня своей дочерью и не отдал особого приказа. Но, Ника, нам не уйти… Ты не знаешь отца: за первым отрядом следуют другие… — Кесене вскочила на седло и огляделась окрест. Вокруг была степь, и лишь на севере темнела холмистая гряда.

* * *

Второй отряд, более многочисленный, настиг беглецов у края степи. Как ни нахлестывали беглецы коней, их медленно, но верно охватили кольцом. В отчаянии Никита снова взялся за меч.

На этот раз схватка была более жестокой. Под беглецами перебили коней. Как и в прошлый раз, нукеры не посмели тронуть Кесене и почти все полегли под ее стрелами. Но Никита настолько был изранен и утомлен, что не мог двигаться самостоятельно.

Кесене уложила Никиту под куст, обмыла и надежно перевязала его раны. Затем заарканила двух бродивших поблизости коней, спутала и пустила пастись. Надвинувшаяся ночь скрыла их от чужих глаз.

Утро не принесло Никите облегчения, он бредил. Кесене разыскала нужную траву, истолкла и сделала отвар. Разжав Никите кинжалом зубы, насильно влила в рот питье. Девушка уже смирилась с тем, что теперь им не скрыться от погони: с беспомощным Никитой далеко не уехать. Но все же… Кесене подвела коней к Никите, обвязав его арканами, с помощью одной лошади подняла в седло другой, накрепко привязала. Надо было ехать к холмам, может там они спрячутся.

Через два часа взору Кесене открылось озеро, недалеко блестело другое, поменьше. Холмистые, но безлесые берега не оставляли надежды на укрытие. И Кесене решила ждать выздоровления Никиты на берегу. Озеро обеспечит их водой, дикие птицы — мясом, благо, колчаны полны.

Ночью, прижавшись к очнувшемуся Никите, Кесене выпытывала у него, что будут они делать, когда явится погоня.

— Биться, — отвечал Никита. — Вот отосплюсь…

Кесене трогала его горячий лоб и горестно покачивала головой. Да, она поедет с ним в его края, к его народу. Да, она родит ему сыновей, и они будут такие могучие и светловолосые, как Никита. Жалеет ли она о своем покинутом племени? И да, и нет. Она слишком взрослая, чтобы быть ребенком. Она уверена: отец поймет ее и простит, увидев чудесных внуков. А сейчас она — женщина и воин. Ее первая обязанность — сберечь Никиту. Это она сможет. Но защитить… Кто имеет силу над нравом великого эмира? От его настроения зависит, будет ли Ника жить. Но она слишком хорошо знает перемены в настроении отца, чтобы вверять ему самое дорогое, что вырвала у судьбы.

Когда с восходом солнца на дальнем холме появились конники, Кесене поняла, что это конец. Самое большее, через час, их обнаружат, и они предстанут перед рассерженным владыкой. Кесене выхватила кинжал и резким взмахом отсекла косы. Пусть, если суждено, она умрет женой Ники… перед аллахом и людьми… С нежностью склонилась к воину.

— Ника!.. Ника, вставай!..

Едва уяснив происходящее, Никита схватился за меч. Кесене грустно улыбнулась и вынула меч из его руки.

— Боя не будет, Ника, я видела султан эмира. Разве ты убьешь его, моего отца? — Кесене помогла воину подняться.

Уже мчались к ним нукеры, уже доносились их выкрики. Шатающийся Никита тоскливо осмотрелся и, решив что-то, стиснул зубы. Кесене тревожно-вопросительно следила за ним. И, когда воин кивнул на озеро, улыбнулась своей догадке. Она крепко обняла Никиту и, подлаживаясь к его неуверенным шагам, запела. Эту песню она слышала от матери: песню о вольном ветре в широкой степи, о вольном звере в дремучем лесу, о вольной рыбе в глубокой воде. Ее сильный и чистый голос услышали все, кто приближался к берегу озера.

Волны уже захлестывали маленькую Кесене, а она все пела. И тогда воин взял девушку на руки и, медленно переступая, пошел вперед, в темную глубину воды…

Тимур в бессильной ярости и отчаянии хлестнул коня. Вздыбившийся конь громадным скачком бросился в озеро, замочив владыку фонтаном брызг. Но напрасно всматривались нукеры — на волнах уже ничего не было. И тогда по приказу Тимура сотни нукеров нырнули в озеро, и скоро недвижная Кесене и чужеземный воин легли на красноватый песок. Нукеры, сменявшиеся под нетерпеливые понукания эмира, старательно откачивали утопленников, но все было напрасно. И тогда Тимур бросился к дочери, припал к ее груди, долго и недоверчиво вслушивался, трогал щеки и лоб. Потом сел рядом на песок и сгорбился. Впервые его воля оказалась бессильной. А тяжесть утраты разом обесценила все, чего он добился: власть над народами покоренных стран, богатства, прекрасные дворцы и мечети. Он понял, что даже среди несчетных сокровищ нет ничего ценнее любви. Жизнь так коротка… Широко раскрытые глаза дочери смотрели с укором, и Тимур не выдержал: старческая слеза скатилась в бороду.

— Мой маленький рысенок, — раскачиваясь, шептал Тимур. — На этот раз ты ошиблась в своем отце… Разве нужно было доказывать любовь к урусу своей смертью?.. Я не хотел тебя потерять и должен был убедиться в твоей страсти, как и в его мужестве… Должно быть, тебе хорошо с этим коназом, и я не разделю вас… — Тимур осторожно приподнял голову дочери и снял с ее шеи талисман. Рассматривая его, он вспомнил Эльгу, старого Эль Хакима и подивился, каким путем талисман попал от матери к дочери. Белая птица на взлете — знак родословной Эльги и связана с Русью… Да, теперь он уже не пойдет на Русь, подобно Батыю — странный северный народ достоин жить в воле и по своим законам¹⁴. А ему останется одно: после Сарай-Берке вернуться в Самарканд и передать власть старшему сыну…

Тимур закрыл глаза дочери, затем чужеземцу и с трудом поднялся. Тургауды безмолвствовали, не решаясь приблизиться к эмиру, потревожить его в горе.

— Прости, рысенок… Аксарай¹⁵ и Кешь¹⁶ — это так далеко… Для вас построят мавзолей здесь, и ты останешься рядом с урусом… на века…

Солнце скрылось за тучами. Тьма становилась все плотней. Ветер гнал к берегу тяжелые волны, они с шумом накатывались все ближе к лежащим, пока не замочили их ног. И Тимур будто очнулся, взглянул на небо и выпрямился — он снова был владыкой.

— Возьмите их. Отнесите вон туда, — указал великий эмир на ближайший холм. — Привезите лучших строителей и каменотесов… Мавзолей должен быть построен через трижды десять дней… Я сказал!..

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

«…В южноуральской степи, почти на границе с Казахстаном, на небольшой возвышенности застыла в стороне от пыльной дороги загадочная башня. Провалами стен она бесстрастно смотрит в совхозные поля… Башню называют „Тамерлановой“… В 1889 году археолог Г. Петри произвел раскопки внутри башни… В подпольной части строения Петри откопал два скелета, один из которых женский…»

Г. Щербина, «Известия», 1979

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ алкальд — правитель города

² тургауды — телохранители

³ темник — начальник над десятью тысячами воинов

⁴ законы Ясы — законы Чингис-хана

⁵ курилтай — совет приближенных хана

⁶ дада — отец (ласкательно)

⁷ Анакаркуюн — ныне г. Атакаргуй в Северном Казахстане

⁸ оглан — военачальник, командующий корпуса

⁹ манкыла — авангард войска, состоящий из нескольких туменов или кулы

¹⁰ тумен — десятитысячный отряд воинов

¹¹ пах — лепешка, приготовленная из кислого молока и муки

¹² аяк — чашка для питья, выдолбленная из корня березы

¹³ гурээ — милая

¹⁴ после разгрома Тохтамыша, Тимур пошел на Русь. Его войско без боев дошло до Ельца. Затем загадочно повернуло снова на юг

¹⁵ Аксарай — дворец в Кеше

¹⁶ Кешь — город, где родился Тимур и где он построил великолепный дворец Аксарай

КОЛЮЧАЯ ПЫЛЬ повесть

В.Р.

Я сказку придумаю — вспомнишь ты быль.

Повеет вдруг холодом — сказки не станет.

Хрустальных ступенек колючая пыль

На душу осядет и больно поранит.

ОТ АВТОРА

Все события и действующие лица повествования вымышлены и не имеют под собой иной основы, кроме нашей, российской действительности. И если читатель увидит какие-то совпадения — это будет случайностью, потому что автор старался придерживаться лишь основной канвы воображаемых событий и порядка их развития.

С этой книгой я очень спешил. Прости, друг-читатель. Жив буду — встретимся.

На мир ты чуму не гони,

как душу намучит свое.

Лишь тихо шепни, позови —

мы ночь скоротаем вдвоем.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

(Из письма)

«…Как подумаю о твоей жизни там, в Кеми, как представлю тебя медленно идущей по заснеженному лесу, — взволнованной и веселой, с маленькими и шумными детьми по сторонам, — такая тоска найдет, такая тоска, хоть вой…

Да, другой был рядом с тобой там, в снегах, любил тебя и был любим. И дети ваши были счастливы с вами. И ждала ты еще одного дитя.

Ты любила и других, случайных мужчин. Они тоже, несмотря на твои надежды, покинули тебя. С детьми. В нищете.

А заботящийся о тебе и детях уже который год ждет понимания к его чувствам и хоть чуточку тепла — от тебя, своей возлюбленной…

И кто же я в твоей жизни сейчас, после всего, нами прожитого и пережитого? Кто я тебе и для тебя? «Друг?» — Банальность. «Член семьи?» — Мираж. «Крестный отец?» — Да, это звание. За ним долг и обязанности. У меня. Перед вами, моими крестными детьми…»

***

Он увидел их сразу, как только зашел с командировочным удостоверением в приемную директора конструкторского бюро. Они стояли в сторонке и с любопытством наблюдали за группой жестикулирующих инженеров. Сергей готов был поклясться, что эти дети понимают все. Девочка и мальчик четырех-пяти лет: милые, опрятно одетые, аккуратно причесанные — казались сошедшими с картинки. Сергей улыбнулся и присел перед ними.

— Как вас зовут, ребята?

Ответила девочка, она была повыше и постарше:

— Меня зовут Оля, а братика — Витя.

Сергей понял девочку по губам — так спокойно и внятно она говорила.

— А кто же ваша мама, где она?

— Мама у директора, — показала жестами Оля.

Пораженный тем, что девочка знает жестовый язык, Сергей встал и, встретившись взглядом с секретаршей Верой, вопросительно кивнул ей.

— Дети сурдопереводчицы Войтовецкой, — жестами ответила Вера. — Ей их девать некуда: мать болеет…

— Ну, а муж что?

— Эльвира в разводе уже два года.

— И… одна с двумя крошками? — удивился Сергей.

— Да, одна… И живет с детьми в своей квартире. Отец с матерью — пенсионеры, живут в другом месте и помогать много не могут.

— Значит, Эльвира в одиночку растит детей на свою полуторасотенную зарплату?..

— Выходит так, — пожала плечами Вера. — От бывшего мужа никакой помощи.

Ошеломленный Сергей снова посмотрел на ребятишек. Ухоженные и чистенькие — они никак не выглядели заброшенными. Вот оно как… А он-то принял появление в их коллективе Эльвиры, которую взяли сурдопереводчицей, что называется, «в штыки». Раскованная и бесцеремонная, она показалась ему нахальной и циничной, и почему-то вызвала в нем стойкую неприязнь. И он старался обходиться без ее услуг, помощи. Но вот дети… они-то и внесли сумятицу в его чувства и отношение к Эльвире. Видимо, его первое впечатление оказалось ошибочно. Скорее всего, у нее есть причины быть такой. Сергей не успел поразмышлять — из кабинета директора вышла улыбающаяся Эльвира и жестами пригласила его в раскрытую дверь:

— Туринцев, вас ждут.

***

Дети Эльвиры запали в память Сергея, и он снова и снова вспоминал о них. По всему, Эльвира чистоплотная, да еще и с характером — не сдалась же она перед такими трудностями. Да, дети ее ему симпатичны, и он не может допустить, чтобы они голодали. А как это сделать — он подумает.

Работа Сергея в КБ ведущим инженером в области охраны труда давала ему не только моральное удовлетворение, но и значительный доход — этому способствовала начавшаяся в стране перестройка и введение хозрасчета. Командировки в областные и республиканские центры, где имелись учебно-производственные предприятия Всероссийского общества глухих, встречи с интересными людьми… Он ездил по договорам, по вызовам руководителей, проверял на предприятиях состояние охраны труда, составлял справки и давал предложения по недостаткам. Не раз ему поручали проводить семинары в девяти базовых организациях по отраслям производств: металло- и деревообработке, швейному и трикотажному производствам, полиграфии и прочим. На месте, в КБ, он разрабатывал правила техники безопасности, стандарты предприятий, инструкции по профессиям. Правила и стандарты были изданы сборниками, причем стандарты — через фирму «Дарго», где директорствовал его зять. А реализовывались они разнопрофильным заводам и фабрикам всего Советского Союза.

И Сергей решил привлечь Эльвиру в помощники. Ведь помимо КБ, он получал за свои разработки значительные суммы через «Дарго». И он напрямую обратился к Эльвире:

— Я знаю о ваших материальных трудностях. В профкоме мы обговорили повышение вам оклада, будем ходатайствовать перед директором. Но это в частности… У меня к вам такое предложение: быть в моих делах секретарем и переводчицей. Кроме бюро, у меня дела в одной фирме, а бумаг много… Вашей задачей будет рассылать рекламно-информационные письма и сборники стандартов, отвечать на телефонные звонки. Область работы — охрана труда. Оплата — по договору… Я понимаю, что с детьми вам будет некогда, но вы используйте служебное время и мой телефон в КБ. Мы на хозрасчете, и все расходы беру на себя. — Сергей пытливо смотрел на Эльвиру. У него был шанс помочь ей материально — не вдруг, не навязчиво, а под предлогом привлечения к своей работе. — Ну, как, согласны?

— Да, Сергей Николаевич, я согласна. Хотя… не представляю, как справлюсь и с дополнительной работой, и с детьми.

— Они у вас большие, скоро им в школу, — улыбнулся довольный Сергей. — А пока… — он достал из кармана пиджака пакет и протянул Эльвире, — Здесь две тысячи рублей.

Эльвира испуганно отстранилась.

— Не возьму! Не могу… Это же большие деньги: раз в десять больше моей зарплаты!

И тогда Сергей схитрил:

— Это аванс за вашу будущую работу. Ведь цены-то растут что ни день. Используйте эти деньги сейчас, пока они в цене.

И Эльвира взяла пакет — покрасневшая и взволнованная.

Романтик в Сергее был доволен: помог двум малолетним ребятишкам. Да и мать их, Эльвира, не такая уж неприятная, как показалось вначале. Дети у нее не заброшены — это видно. И сама не опускается, следит за собой: элегантна и в простых нарядах, косметика — в меру.

Но реалист в Сергее возражал: «Всех голодных и нуждающихся детей не накормить. Чем эти лучше других?»

Романтик отвечал: «Эти дети рядом, на виду, и они мне симпатичны. И я бы не прочь принять их как дочь и сына. Да и мать этих детей… Возможно, мы с тобой поспешили в ее оценке».

Реалист: «Да, возможно, в Эльвире есть и другие качества — но мы их пока не знаем, не видели. Воздержаться бы, тебе, романтик, от жестов. Мало ли чего…»

***

И Сергей начал осторожно выведывать у секретарши Веры информацию об Эльвире и ее родных. Женщины, кажется, были приятельницами. Но Вера оказалась не из болтливых.

— Спроси у Эльвиры сам как работодатель. Скажи: для учета семейного положения… Конечно, я что-то расскажу, сделаю, остальное — сам.

И вскоре Сергей листал альбомы детей Эльвиры. Они велись мамой аккуратно и чисто: записи о рождении детей, их первых словах, первых шагах, фотографии, колыбельные. Особенно растрогала его одна:

Баю-баю-баюшки!..

Спят глубоким сном

В белоснежных варежках

Ели за окном.

Баю-баю-баюшки!

Спи и ты, малыш!

В темной глубине лесной

Притаилась мышь.

Баю-баю-баюшки!

В полуночный час

С неба смотрят звездочки,

Не смыкая глаз.

Охраняют звездочки

Светлый твой покой,

И тебя баюкает

Месяц молодой.

«Светлая мама, светлый мир» — таково было впечатление романтика после просмотра детских альбомов. И Сергей потом еще долго носил в себе эту колыбельную и, даже страдая невыносимо, напевал ее, потому что песенка была связана с Эльвирой и ее детьми, с тем светлым, что вошло когда–то в его жизнь вместе с ними.

И реалист в Сергее «отпустил тормоза» своего рассудка — он взглянул на Эльвиру глазами романтика и увидел в ней не только женственность, но волю и рассудочность. А романтик отдался чувствам, постепенно втянувшим его в омут любви к женщине, которую он совсем еще не знал.

***

Постепенно отношения Сергея с Эльвирой и ее детьми становились теплей и тесней. Женщина не отказывалась принимать его помощь. И Сергей решил помогать не только в повседневных нуждах, но и более существенно. Нет стиральной машины — не беда: он купил ей и установил новенький стиральный автомат. Затем, уже вдвоем, они привезли из фирменного магазина «Рубин» телевизор последней модели. И какую радость доставили ему восхищенные детские мордашки, когда они с Эльвирой включили цветной телевизор!.. Потом они приобретали одежду и обувь для Эльвиры и ее детей.

Постепенно дом Эльвиры становился и его домом. Общение с детьми и Эльвирой были для Сергея отдушиной: с женой они давно разделились, и у каждого была своя жизнь. Вечерами дети с хохотом катались на его спине, ревниво отталкивая друг друга, висли на плечах, шее, просили покружить на руках, подбросить, перевернуть через голову. Эльвира с улыбкой смотрела на его возню с детьми. «Оля! Витя! Прячьтесь! Считаю до десяти…» Дети с визгом кидались по углам, за двери, за мебель. А Сергей, вместо счета, подходил к Эльвире. Обняв ее, он вдыхал кружащий голову запах волос, шеи. Теплое и тугое, хоть неподатливое тело, возбуждало в нем страсть. Ни одна женщина за всю его жизнь не волновала его так, как эта — мягкая, лучистая и… недоступная сердцем.

— Эва, расслабься, пусти меня… в свое сердце.

Но она осторожно отстранялась:

— Считай, а то дети выбегут…

Как-то они буднично и в то же время торжественно расселись за столом на кухне. Сергей был напротив Эльвиры, дети — по бокам. Семья… Эльвира подняла бокал с легким вином и встала.

— Сережа, я тебе твердо обещаю: тепло и уют у тебя будут всегда…

***

(Из дневника)

«Какое это счастье, когда слабые детские ручонки обнимают твою шею, а розовое, пахнущее молоком личико прижимается к твоей колючей, обветренной щеке! „Папа“… Эти чарующие звуки вмиг согревают твое заскорузлое, измученное сердце, заставляют его учащенно биться. Приятная теплота разливается по телу, а глаза застилает влага. В эти мгновения ты сознаешь свое величие и нужность маленькому существу, и кажется: за эти мгновения готов отдать все на свете. За мгновения чистоты и доверчивости. Маленькое существо интуитивно тянется, вверяется тебе… Да, обманчивы и мимолетны эти мгновения, но ради них стоит жить — такова их скрытая сила — облагораживающая и укрепляющая».

***

Они были все вместе. Вместе ходили в магазины в выходные дни, вместе гуляли. Вместе смотрели телевизор или читали книжки. А когда Эльвира отправляла детей спать, Сергей садился на постель к Оле и читал ей детские стихи, рассказывал сказки. Оля была «жаворонком» и засыпала быстро. А вот Витя и сказки слушал, и телевизор пытался смотреть вместе со взрослыми; засыпал он не сразу и просыпался поздно. «Мучение ты мое! — тормошила его по утрам Эльвира, собирая детей в садик. — Да проснись же!» Она торопливо их умывала, одевала и кормила. Иногда в сердцах шлепала кого-то, чаще доставалось обоим. Сама подчас всхлипывала от беспомощности: «Нарожала я вас на свою голову!..»

Брак у Эльвиры оказался неудачным. Она вышла за мужчину с ребенком трех лет. Мать этого ребенка исчезла где-то в Средней Азии. И сразу одного за другим родила своих детей. Жили все у родных Эльвиры. Видимо, от неудовлетворенности новой женой, мужик запил, и скоро его увела другая женщина. Эльвира осталась с двумя малолетками. Будучи прописана с детьми у свекрови, Эльвира через два года получила тесную квартирку в старом кирпичном доме на первом этаже. Но она обрадовалась и этому: наконец