Серафима Вишняк

Дом, который...

Повесть

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Серафима Вишняк, 2018

«Лихие девяностые». 11-летняя алматинка Надя Павлова уверена, что в недостроенном особняке, находящемся неподалеку от ее «хрущевки», водятся привидения.

Жителей города терроризируют уличные банды, молодые и симпатичные женщины становятся жертвами неуловимого маньяка.

Оказавшиеся в эпицентре «эпохи перемен» взрослые сосредоточены на зарабатывании денег, а растущей на городском фольклоре девочке предстоит столкнуться с недетскими проблемами и самостоятельно ответить себе на многие важные вопросы.

18+

ISBN 978-5-4493-6236-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Дом, который...

Посвящается моей маме

1.

— Надя. На-дя…

Надя открывает глаза. Кругом стоит непроглядная тьма. Объятья еще совсем недавно сладкого и крепкого сна постепенно становятся слабее, но его власть над девочкой все еще сильна. Пока она пытается сообразить, кто и зачем ее будит, голос, кажущийся звенящим из-за глубокой ночной тишины, раздается над самым ее ухом:

— Надька!

Это же Юлька. Тьфу… Какого черта понадобилась ей ночью? Совсем спятила… Надя приподнимает голову с подушки, всматривается, пытаясь сфокусировать взгляд, в смутный силуэт сестренки и сердито шипит:

— Что такое? Ты че?

Увидев, что Надя проснулась, Юлька радостно и таинственно шепчет:

— Пора!.. Пойдем!

— Ты сбрендила, что ли? Куда? — Бормочет Надя, стараясь придумать, как быстро и по возможности не грубо отправить Юльку спать.

— Да курицу же воровать! Ты че, забыла?.. — Восклицает та. — Ты же сама говорила…

— Да тише ты! Ты че?! Сейчас баба проснется, будет тебе курица…

Точно в ответ на эти слова, за стенкой раздается ворчливый скрип пружин старого дивана. Девочки мигом замолкают, испуганно прислушиваются. Но все тихо. Бабушка, кашлянув во сне, и не думает пробуждаться.

Юлька — двоюродная сестренка, но Наде она все равно, что родная. Ей уже пять. Несмотря на наличие собственной мамы, она практически с самого рождения воспитывается вместе с Надей.

Юлька протягивает руку и, обхватив пальчиками запястье сестры, настойчиво тянет ее с постели:

— Пой-дем…

И угораздило же Надю днем вбить сестренке в голову идею о похищении курицы с соседнего двора! Там живет сумасшедшая бабка. Однажды, устав орать на мирно качающихся на качелях детей, она взяла и выплеснула на них кипяток…

О существовании курятника Надя узнала только сегодня — именно благодаря Юльке, которая заметила курицу первая. Надю аж завидки взяли — она-то сотни, тысячи раз проходила мимо ничем на первый взгляд непримечательного палисадника, и ни разу не заметила там ни следа живности. А вот Юлька, которая вообще-то проживает не на Абая-Правды, а в третьем Аксае, тут же завопила, что там бегает черная курица.

— А почему она че-о-орная? — спросила она у бабушки.

— Не знаю, — отмахнулась та.

— Потому что ее хозяйка — ведьма, — вдруг брякнула Надя.

Юлька удивленно ахнула и принялась задавать уточняющие вопросы. Они посыпались на Надю мелкими горошинками, и та, все больше увлекаясь, почти веря в то, что говорит, по дороге домой рассказала сестренке страшную историю про ведьму, которая пьет кровь черных кур. У нее раньше их было очень много, больше тысячи! И вот осталась одна, последняя…

— А зачем она пьет их кровь?

— Чтобы стать молодой.

— А ты ее видела?

— Видела.

— А какая она?

— Ну, такая… седаааая… со скрюченным нооосом…

Огромные, готовые испугаться карие Юлькины глаза стали еще больше:

— Надь… А че, кровь черных куриц ей разве не помогает стать молодой?

— Да нет, помогает, помогает, — спохватилась Надя, — она просто постепенно молодеет. Сперва на сто лет, потом еще на сто… Поняла?

— Поняла, поняла.

— А хочешь, мы… — тихо, чтобы не услышала идущая следом за ними бабушка, предложила Надя, — а давай своруем ведьмину курицу?

— Для чего?

— Я слышала, что у черных куриц черное мясо. И что оно намного вкуснее обычного, белого. Давай проверим?

— Давай! — в Юлькиных глазах вспыхнул восторг, — а когда?

— Сегодня ночью! Разбуди только меня!..

Надя сказала, и забыла. Юлька — нет.

***

Листья деревьев что-то шепчут. То ли ветерок их ласкает, то ли неожиданно расплакалось прохладным июньским дождем ночное небо. Сонно вскрикивает таинственная ночная птица. Ласково перешептываются яблони, протяжно скрипят умирающие ветви старого урюка. Сквозь форточку в комнату украдкой пробирается прохлада, и легонько колеблет занавеску.

Надина голова так и клонится к подушке. Ей совсем не хочется идти за курицей. Хочется спать… Юлька стоит на голом полу и жмется с ноги на ногу. Как всегда, она забыла надеть тапочки… А ведь только недавно болела!

Юлька вообще обладает талантом мгновенно простывать. Даже летом! Она заболевает и после мороженого, и после глотка воды, и даже просто так. И болеет всегда сильно, уколы приходится делать.

— Быстро залезай на кровать, — бесшумно зевая, строго говорит Надя.

— А кууурицу воровать?.. — в Юлькином голосе ни тени сна, но зато слышатся противные ноющие нотки. Еще один Юлькин безусловный талант — реветь. По поводу и без повода. И громко.

Почуяв опасность, Надя скороговоркой произносит:

— Я только что вспомнила. Надо полнолуния дождаться, только тогда можно. Иначе смысла нет.

— А сегодня не полнолуние?

— Нет.

— А когда оно будет? Завтра?

— Послезавтра.

— Нууу… Послезавтра я уже домой уеду…

— Спи, — приказывает Надя, закутывается в одеяло и отворачивается, — а то щас как Фредди Крюгер в окно влезет, будет тебе курица.

Юлька возмущенно сопит и еще какое-то время продолжает сверлить старшую сестру взглядом. Но страх перед Фредди Крюгером берет свое — Юлька опасливо косится в сторону окна и шустро забирается под одеяло к сестре. Повозившись немного, она засыпает. Кажется, даже быстрее, чем Надя.

***

Утром Надю будит Томка. Запрыгнув на диван-кровать, маленький, похожий на лису рыжий пес принимается деликатно и ответственно облизывать каждый пальчик на высунувшейся из-под одеяла хозяйкиной ноге.

Надменно-пузатый, ужасно горластый будильник показывает только семь утра. Но солнце уже высоко, собаке хочется гулять. А вот Надя, несмотря на данное маме обещание гулять с собакой «восемь раз в день», совсем не горит желанием куда-то идти. Еще не все сны рассказала ей подушка, да и утренняя прохлада совсем даже не бодрит, а пугает. Поспать бы еще полчасика хотя бы… Не в школу же. Девочка прячет ноги под одеяло, подтягивает колени к груди и скашивает глаза на пса.

Тот, ничуть не смутившись, принимается лизать Юлькину пятку. Сестренка дергает ногой, морщится, но продолжает сладко спать. На пухлых щеках беззащитная родинка, рот трогательно приоткрыт. Трогательно-то трогательно, но какой из него порой вырывается храп! Не детский и даже не женский. Мама шутит, что Юлька «храпит, как мужик».

Сине-желто-зеленое, свежее летнее утро пахнет оладушками, и поэтому сон потихоньку отступает. Как и блинчики, оладушки являются фирменным бабушкиным блюдом. Никто не готовит их так вкусно, как она.

Сказочные оладушки, мгновенно вырастающие на раскаленной сковородке до гигантских размеров, нужно есть сразу же, пока они свежие, иначе не то. Рот мгновенно наполняется слюной, Надя окончательно просыпается.

***

Как всегда, ни свет, ни заря проснувшаяся бабушка стоит у плиты. На ней старенькое домашнее платье, поверх которого повязан недавно купленный, до сих пор хрустящий и пахнущий магазином фартук. Это бордовое платье почему-то очень не нравится маме, она называет его «колхозным» и часто ссорится из-за него с бабушкой, но та упорно продолжает его носить.

Бабушкины волосы собраны в аккуратную «гульку» на затылке. Она печет оладушки и задумчиво, тихо глядит в окно. Каждый раз, когда Надя застает ее такой, как этим утром, на душе у нее почему-то сильно щемит.

— С добрым утром, баб, — здоровается она, плюхнувшись на стул.

— Выспалася? — Не оборачиваясь к внучке, отвечает бабушка, — давай ешь, и веди скоренько собаку. Она все углы ночью опять пообоссала…

Наде не хочется вести Томку в одиночку и, поглощая один за другим оладушки, она нетерпеливо прислушивается: не встала ли Юлька? Но в зале, где она спит, по-прежнему тихо.

Оладушки, оладушки… И как только вы получаетесь такими ровными и пышными — совсем как на картинке? У мамы они не такие. Они, конечно, тоже вкусные, но почему-то плоские, некрасивые.

Надя уже насытилась, но глаза не наелись. Она густо намазывает очередной оладушек ароматным яблочным, тоже бабушкиным вареньем, засовывает его в рот целиком и, прихлебывая чай, интересуется у бабушки, когда приедет мама.

— Сегодня должна, — отвечает бабушка, — ну, ты наелась? Веди давай собаку, а то она и нагадит тут.

В прихожей показывается Юлька. Неодетая, неумытая, взлохмаченная, со сном в каждом глазу, она вбегает на кухню, по-щенячьи бросается к столу и на ходу хватает горячий оладушек.

— Ыыыый… Да ты умойся сперва, и причешись. Как чухысрака, а к столу лезешь! — Сердится бабушка, — и тапки обуй иди!

Но Юлька пропускает ее слова мимо ушей. Косясь в сторону прихожей, где Надя далеко не с первой попытки надевает ошейник с поводком на прыгающего от радости и нетерпения Томку, она торопливо (как бы без нее не ушли!) заглатывает несколько оладушек. Не допив остывший чай, Юлька громко благодарит бабушку и бежит одеваться.

— И-и! Куд-да ты? Вся морда же в варенье! Вымой сперва морду, а потом одевайся! — кричит бабушка на Юльку.

— Юльк, я тебя во дворе жду, — говорит Надя. Она выходит с собакой за дверь и бегом преодолевает несколько лестничных маршей.

Ее встречает уютный утренний двор. Тихая сень урючин скрывает игральные столы, за которыми местные картежники с раннего утра «режутся» в карты.

— Вот так тебе! — ревет могучим басом сосед Корнеич, швыряя замусоленные карты на стол.

— А я тебя вот так вот! Эн-на!..

Рядом с Надиным двадцатым стоит девятнадцатый дом. На втором этаже живет Катька Толстунова, закадычная Надина подруга. Дружат они, что называется, с песочницы — они именно там и познакомились.

Катька на год младше, но выше ростом и похожа на мальчишку. Ее светлые волосы коротко подстрижены, чтобы не было вшей, а над верхней губой находится небольшой шрамик — след от собачьих зубов. Катька умеет быстро бегать и лазить по деревьям, как обезьяна. Однажды дворовые ребятишки решили выяснить, кто быстрее залезет на дерево. Катька выбрала самое сложное дерево, сливу. Лихо перескакивая с ветки на ветку, она стремительно залезла почти на самый ее верх, что уже само по себе было верхом искусства. Но этого показалось Катьке мало. Ловко цепляясь за ветки, она перелезла со сливы на растущий рядом карагач, и триумфатором, под бурные аплодисменты зрителей, спустилась на землю.

А еще Катька всегда является инициатором интересных приключений. Если ее выпустят гулять, то, возможно, приключения будут и сегодня.

Надя подходит к Катькиному окну и зовет:

— Ка-тя!

Ждать приходится недолго. Вскоре в окне показывается стриженная Катькина голова.

— Выйдешь?

— Нет, — грустно отвечает Катька.

— Почему?

— Меня наказали.

— За что?

— Белку потеряла.

— Ну ты отпросись! Скажи, что мы вместе пойдем поищем…

— Папы с мамой дома нет.

— Ну так вообще классно! Выходи!

— Меня закрыли. В комнате.

— Блин…

Белка — это Катькина собака. Маленькая, белая, с небольшими темными пятнышками на спине и груди, имя она получила именно за окрас.

Однажды, когда Катька была у бабушки в деревне, а ее отец напился пьяный, Надя поймала за поводок мечущуюся по двору, напуганную и скулящую Белку, и, воспользовавшись тем, что вернувшаяся из командировки мама крепко спит, а бабушка находится в Аксае у еще тогда совсем маленькой Юльки, приютила ее у себя дома и от души накормила колбасой.

В знак благодарности, собака уже глубокой ночью «заминировала» квартиру и, видимо, решив, что этого недостаточно, дабы еще больше порадовать спасителей, исполнила свой лучший сольный номер. Белка пела от души, пронзительно, с надрывом. В этом «Не пытай ты меня, барин, отчего грущу…", талантливо исполненном на собачий манер, была вся боль и тоска Белкиного народа.

И вот, Белка пропала… Катька говорит, что она ни с того, ни с сего вывернулась из ошейника и убежала.

— Ее, наверное, уже сожрали бомжи, — Катькин голос звучит уверенно.

— Жа-алко, — сочувственно говорит Надя. На сердце щемит от вдруг живо вставшего перед мысленным взором взгляда умных, тоскливых Белкиных глаз.

— Да, жалко, — вздыхает Катька, — хотя, может, и не сожрали. Может, знаешь, она прибежит еще. Как в тот раз.

— А что, прибегала уже? — Оживляется ободренная Надя.

— Ну да. Однажды она от папы убежала. Ну, когда он… — тут Катька смущается и прерывает себя на полуслове, но потом, подумав, продолжает — воот… А потом прибежала. Сама.

Не очень-то удобно разговаривать, задрав голову вверх. Наде хочется, чтобы Катька стояла прямо здесь, рядом с ней. Вдруг ей в голову приходит гениальная идея.

— Слушай… — говорит она, — а давай, ты из окна вылезешь? Немного погуляем, а потом обратно залезешь.

Катька задумывается, с видом знатока меряет взглядом расстояние от окна до земли и, наконец, решается:

— Можно. Только у меня веревки нет… Но я сейчас что-нибудь придумаю.

Катька скрывается в комнате, и Надя слышит, как она там возится, как стучит выдвижными деревянными ящиками. Из подъезда выскакивает Юлька. Надя окликает ее, и сестренка подбегает к ней. Ее довольное лицо чисто умыто, а светлые волосы заплетены бабушкой в аккуратную косичку.

— Куда пойдем? — В карих глазах Юльки тоже горит жажда приключений.

— Не знаю, как Катя скажет. Вот только спустится, и пойдем куда-нибудь. — В двух словах Надя объясняет сестренке, в чем дело, и Юлька тут же становится активной участницей событий.

— Слушай! — говорит она Катьке, — а ты простыни попробуй связать! Тогда точно до земли хватит!

— А это идея, — говорит, взвесив новое предложение, Катька.

И начинается операция «Побег». Катька крепко связывает концы двух простыней и демонстрирует навороченный «морской» узел сестрам — так, мол? Те одобряют.

— Теперь что? — Спрашивает Катька.

— Теперь, короче, берешь, и обвязываешь одним концом простыни раму, — инструктирует Юлька, — я кино такое видела, американское, там один дядька так спускался… Только ты крепче узел делай, а то упадешь.

— Ага, — кивает Катька и послушно обвязывает оконный профиль. — Вот так, да?

Катькины манипуляции так уверенны, как будто она тысячи раз спускалась таким образом из окна, но наблюдающей за ней Наде почему-то становится не по себе.

— Подожди! — Останавливает она подругу, — а ты точно уверена, что узел крепкий?

— Да точно, точно! — Катьке не терпится на волю. Она спускает конец простыни вниз и становится на подоконник. Катька начисто лишена страха, но у Нади глядя на нее пересыхает в горле.

— Кать… А может, ты лучше по дереву попробуешь? А?.. — Робко спрашивает она.

Рядом с Катькиным окном растет молодая яблонька. Катька придирчиво измеряет взглядом расстояние от окна до деревца, прикидывает силы и, наконец, решается:

— Можно.

Вдруг она замирает, прислушивается. Изменившись в лице, она быстро-быстро затягивает простыни в комнату.

— Ты че? — В голос спрашивают удивленные сестры.

— Папа с мамой, — тихо, одними губами произносит Катька.

— Вот и классно, — облегченно выдыхает Надя, — отпросишься теперь.

— Ага, я попробую, — кивает Катька и исчезает в окне.

— Скрести пальцы, — говорит Надя Юльке, и сама следует своему совету. Пытается для верности скрестить пальцы и на ногах, но не получается.

Через несколько минут в окне опять появляется Катькина голова.

— Ну что?

— Не, не пускают… — грустно выдыхает Катька, — до завтра я наказана.

Ну что тут поделаешь?

— Ну ладно, — вздыхает Надя, — тогда мы пойдем.

— А вы куда? — Поджарая Катька, с ее стриженной головой и мальчишескими скулами, сейчас немного похожа на романтичного киношного узника. В ее приглушенном голосе слышится душераздирающая тоска по свободе.

— На «резинку», наверное.

— А. Ну давайте.

Прямо за домом находится полянка, на которой благодушно царствует гигантский трехствольный тополь. Его окружают дикие урючины и яблони, а под их сенью находится тихое, уютное место для игр. В выходные и каникулярные дни дворовые дети часто строят там шалаши и пекут на углях картошку. А в августе-сентябре вырастают до гигантских размеров водянистые, почти сладкие яблоки. Их тоже готовят на углях и с наслаждением съедают.

За перекрестком находится школа, а на школьной территории — резиновое поле, в просторечье «резинка». За полем — гаражи, на крышах которых, на горе сторожей, играет вся окрестная детвора. А чуть поодаль от гаражей, за теннисным полем, стоит большой недостроенный Дом.

2.

Вообще-то, к Дому идут две дороги. По одной из них, ведущей через детскую поликлинику и Дворец АХБК, широкой и комфортной, ходят взрослые. Дети же предпочитают другую, узкую и опасную.

Попасть на нее можно, «нырнув» в дыру в высоком бетонном заборе, который разделяет резиновое поле и гаражи. Это мрачное, заброшенное место, заросшее высокими сорняками. У молча пробирающихся сквозь эти «джунгли» детей невольно пробуждаются неведомые древние инстинкты.

Наконец бетонная стена остается позади. Надя и Юлька смотрят друг на друга с гордостью первопроходцев. Эта дыра, эта стена, и эта тропка принадлежат только им и Катьке.

— У тебя на голове паутина с дохлым пауком.

— Ма-амочки!.. А на тебе жук!..

— Гедость кекея… Фу, нет, это всего лишь ошметок коры…

Взвизгивая, фыркая, судорожно отряхивая одежду, девочки отходят от тропки подальше. И замирают в невольном, непонятном, почти мистическом благоговении: перед ними вырастает Дом.

Выставив на них свои мрачные черные глазницы, он застыл в угрюмом молчании. Он их явно не ждал и не радуется их приходу. Это злой Дом, не желающий отдавать свои тайны. И не стоит даже пытаться забрать их — это мстительный Дом, и он непременно жестоко покарает за дерзость.

Дом подавляет, но и вызывает интерес. Это коварный Дом. Он точно говорит: «Не подходи ко мне и не заглядывай внутрь», и тут же приковывает тебя к месту своим властным взглядом.

Когда-то здесь велась стройка. Те плиты и блоки, которые еще не успели украсть, до сих пор сложены аккуратной стопкой. Почему строительство Дома было остановлено, неизвестно. По легенде, строители убежали, чего-то сильно испугавшись.

Стряхнув оцепенение, девочки подходят к Дому ближе, с благоговейным ужасом обходят его с другой стороны и, наконец, устраиваются на давно облюбованной прохладной плите. Ненадолго воцаряется молчание. За находящимся неподалеку Дворцом АХБК шумит, ревет и бурлит страшная улица Шаляпина. Но рядом с Домом привычно тихо. Такая тишина обычно и порождает причудливые мрачные сказки.

— Посмотри вон в то окно, — негромко говорит Надя, и Юлькины быстрые глаза устремляются за указательным пальцем сестры наверх. — Видишь?

— Нет… — поддавшись настроению сестры, шепчет Юлька, — а что там, Надь?

— Огонек промелькнул. Красненький… Смотри, смотри!.. Видишь?

— Теперь — да… О, вот он!..

— Да тише ты…

— А что это за огонек?

— Рассказать? — Тоже переходит на шепот Надя. — А ты не будешь ночью бояться?

— Расскажи! Не буду…

— Ну, смотри. Короче, год назад двое дядек ограбили банк и решили спрятать тут деньги. Они пришли сюда ночью, зашли в Дом и поднялись на самый верхний этаж, вон туда. Когда клад был закопан, один из этих дядек подумал: «А чего это я буду делиться деньгами с ним?» И, короче, зарезал своего сообщника, и закопал там же… — Надя смотрит на сестренку в ожидании реакции. Юлькины глаза широко раскрыты, зрачки расширены — она жадно впитывает каждое слово сестры. — Вооот… Ну, короче, потом он стал спускаться по лестнице, но его точно толкнуло что-то в спину. Он упал и сломал себе шею, спину, руки, ноги…

— И голову… — эхом откликается ерзающая от страха Юлька.

— Голову не ломают, балда. Только сотрясение мозга может быть…

— А у меня было сотрясение мозга, — Юлька говорит так, словно сообщает важную новость, хотя об этом знают все. Легкое сотрясение случилось полгода назад, когда сбылись мрачные предсказания родственников, и Юлька, по привычке качаясь дома на стуле, таки грохнулась с него.

— Блин. Да не перебивай ты! — строго одергивает сестренку Надя.

— А он умер?

— Ну конечно, умер! Ты бы не умерла?! — Надя сурово смотрит на сестренку и сердится, — да не перебивай же, блин! Ну все, не буду рассказывать.

Юлька молчит. Дом давит на девочек, рядом с ним страшно. Но они не уходят. Вдруг Юльку привлекает какой-то блеск в щели между стройматериалами. Она легко соскальзывает с плиты, осторожно, точно двигаясь по минному полю, подходит к искусственной «горе», затем, осмелев, опускается на колени и шарит в щели рукой. Ее глаза сосредоточенно блестят, лицо напрягается, и, глядя на нее, почему-то напрягается и Надя. А если это ценность? И нашел ее кто? Юлька!..

Ухватив, наконец, добычу, Юлька встает с колен, раскрывает ладонь и ее лицо кривится — у нее в руке обломок из-под желтой пивной бутылки. Еще недавно они с Надей собирали такие же бутылки из-под «Жигулевского», сдавали, а на вырученные деньги катались на каруселях в парке.

— А ты думала, это клад? — Смеется Надя, чувствуя невероятное облегчение.

Юлька косится на Дом. Ей страшно, но одновременно хочется услышать продолжение истории. Вспомнив, что сейчас она находится в немилости у рассказчицы, она вопросительно заглядывает ей в глаза. Но Надя и сама горит желанием досказать историю до конца.

— Вот, короче… Но душа этого дядьки, ну, который с лестницы навернулся, не нашла успокоения. И каждую ночь, ровно в двенадцать часов, из этого Дома слышатся стоны и крики.

— Ужас… — Юльку передергивает. — А что означают эти красные огоньки?

— Это души тех разбойников, что зарыли здесь клад. Они охраняют его, понимаешь?

Юлька задирает голову и настороженно смотрит в черное окно.

— Давай уйдем отсюда? — Наконец предлагает она.

— Боишься? — Улыбается Надя. Ей и самой не по себе, но предлагать уходить от Дома первой (и кому? Младшей сестре!) совсем не хочется.

— Нет, просто холодно здесь, — ежится Юлька, — я не хочу опять болеть, чтобы мне уколы делали. Знаешь, как больно?

С этой стороны Дома и правда прохладно и как-то влажно.

— Хорошо, пойдем.

Они уходят. Дом провожает их недобрым взглядом. Отойдя на безопасное расстояние, девочки, не сговариваясь, оглядываются. В одном из окон показывается чье-то лицо и тут же пропадает.

— Ма..мо… чки… — шепчет побелевшими губами Юлька.

— Бежим! — Надя хватает ее за руку и увлекает за собой.

Убегают они уже не по тропке, по которой пришли — там особо не разбежишься, а по «взрослой» дороге. Рядом с детской поликлиникой длинноногая Юлька останавливается и хватается рукой за грудь:

— Подожди… Не могу больше, у меня сейчас сердце выпрыгнет. Ужас, да? Ты видела?!

— Да…

— Маме расскажем?

— Не надо. Не поверит, да еще и накажет за то, что со двора ушли.

Потихоньку девочки успокаиваются. Рядом с поликлиникой власть Дома постепенно слабеет.

Торопливым шагом сестры спускаются по бетонной лестнице к школе. Надя раздумывает над тем, чтобы поведать сестренке о том, что раньше, еще до войны, на месте школы было кладбище и они, возможно, сейчас идут по могилам, но потом решает, что все же не стоит. В глубине Юлькиных глаз и без того все еще щетинится страх.

3.

— Ма, ты в Аксай сегодня во сколько едешь? — Спрашивает за завтраком несколько дней спустя мама бабушку.

— В Аксай?.. — Бабушкины подслеповатые глаза, окаймленные светлыми короткими ресницами, часто и недоуменно моргают.

— В Аксай. Тебе, разве, Алка не говорила?

— Нет, ниче она мне не говорила.

— Она передать что-то через тебя Наде хотела. Шмотки какие-то из Германии.

— Ниче она мне не говорила… — бурчит бабушка и, помолчав, глубоко вздыхает. — И сёдни надо ехать?

— Да. Пожалуйста. — В голосе мамы появляются просящие нотки, — пожалуйста, ма…

Бабушка молча кивает, затем задерживает взгляд на Наде:

— Ее тоже брать?

— Поедешь с бабой в Аксай? — Спрашивает мама.

— Зачем? — Хмурится Надя, чувствуя неладное.

— Тетя Аля хотела сегодня повести вас с Юленькой в ТЮЗ.

— Не хочу я идти с тетей Алей в ТЮЗ.

— Там интересно будет. Приехали московские артисты, привезли с собой каких-то кукол с огромными головами. В общем, там будет невероятно интересное представление. Алка еле-еле билеты достала, страшно дорогие. Короче, собирайся. Я уже продумала, что ты наденешь. Надень…

— Да не хочу я ни в какой ТЮЗ! — Злится Надя.

— Не хочешь?.. — Мама, кажется, готова сдаться, но новая мысль приходит ей в голову, и она продолжает натиск. — Так, не капризничай. Билет пропадет, Алка мне этого не простит.

— Не пропадет… Простит… — Пытается сопротивляться Надя, и, наконец, взвывает, — ну почему-у-у?! Вместо меня нельзя Кристинку взять, что ли? И вообще, зачем было покупать на меня билет, если не знаешь, пойду я в этот говняный ТЮЗ, или нет?!

— Надя, перестань. И не произноси плохих слов. Поезжай, потом жалеть же будешь. Да и Юленька будет плакать, она тебя уже ждет.

— Ну и пусть плачет. Не поеду я ни в какой Аксай! — Надя и сама готова расплакаться от злости.

— Нет, поедешь! — Сердится и мама.

— Не поеду!

— Поедешь!

— Не поеду! Не поеду! Не поеду!

— Оставь ее, — просит бабушка, — не хочет езжать, пущай остается.

Мама строго смотрит на надувшуюся Надю, уголки ее губ поджимаются:

— Ну, смотри.

Чувство, что сегодня произойдет что-то нехорошее, переполняет Надю. В голове появляется мысль, что, возможно, стоит согласиться и поехать с бабушкой в Аксай, но тут же дает о себе знать врожденная упертость. Да и перспектива идти куда-то там с тетей Алей никак не радует.

Тетя Аля — это мамина родная старшая сестра и Юлькина мама. Она умеет доставать разные заграничные вещи, а летом старается выхлопотать бесплатные путевки в санаторий для детей. А мама и бабушка никогда не отказывают тете Але, когда она просит присмотреть за Юлькой или забрать ее на Абая-Правды. Такое бывает довольно часто.

Как и Надя, Юлька растет без отца. Но если Надина мама была когда-то замужем, то тетя Аля всегда вела холостую жизнь. Надя только однажды видела Юлькиного отца. Высокий, смуглый. Мама говорила, что он грек.

— Почему он не живет с ними? — Спросила как-то Надя.

— Потому что он… живет в другом месте… — Сумрачно ответила мама.

Потом, уже от Юльки, Надя узнала, что у дяди Жоры в Греции есть другая семья. Ее эта новость ввергла в настоящий шок, но сестренка бесхитростно пояснила, что папами надо делиться — там, в Греции, его тоже очень любят. Надя себе представляет, что с ними будет, если она заберет его себе полностью?!

Юлька похожа на дядю Жору. Она обещает быть высокой, у нее большие карие глаза и «породистый» греческий нос. Только кожа и волосы у нее светлые, тети Алины.

Закончив завтрак, Надя плетется в бабушкину комнату. Бабушка неторопливо собирается в Аксай — кладет в пакет две смены белья, вязание, пересчитывает деньги в кошельке.

— Баб, ты разве с ночевкой? — Тихо спрашивает Надя. Чувство, похожее на то, которое она всегда ощущает, находясь рядом с Домом, какое-то нехорошее, злое, липкое чувство, потихоньку захватывает ее целиком.

— Да, с ночевкой, на две ночи. — Так же тихо отвечает бабушка. — Может, все же поедешь со мной?.. Поехали!

Надя колеблется. Она уже не чувствует, она знает, что пожалеет о том, что не поехала. И все равно упрямится:

— Нет. Если что, я сама к тебе приеду в Аксай. На шестьдесят шестой же надо садиться, да?

— Не вздумай! — Строго говорит бабушка, — ишь, чего удумала… Не вздумай езжать одна! — Тяжело, с расстановками, произносит она. — Собирайся давай, поехали вместе.

— Неееет… там тетя Аааля… — хнычет Надя.

— Ну и что, что тетя Аля? Съест она тебя, что ли?

Съесть, конечно, не съест. Тетя Аля относится к ней вполне дружелюбно и, пусть по-своему, но все-таки любит. Никогда не забывает о ней, когда возвращается из-за границы.

Как-то она привезла ей из Германии невиданное лакомство — жвачку «Турбо». Было это года четыре назад, Надя тогда еще в садик ходила.

Она тогда долго обнюхивала маленькую, пахнущую бананом и клубникой пластинку, завернутую в гладкий блестящий фантик. Наконец, с превеликим трепетом развернув фантик, она отгрызла от белой пластинки кусочек. Вкус был так себе, настоящие банан и клубника вкуснее. Но это же жвачка! Настоящая! И она не кончается, как конфета… Предложив половинку маме, Надя засунула оставшуюся половину в рот.

Жвачка не закончилась — закончился ее вкус. Жевать ее стало неинтересно. А немногим позже, несколько дней спустя, замусоленная жвачка превратилась во что-то серое, мерзкое, липкое, с ярким привкусом слюны. Но зато остался фантик… и настоящее сокровище — вкладыш с машиной. Надя хранит его, и он, даже сильно потрепанный временем, до сих пор пахнет бананом и клубникой…

Тетя Аля похожа на небольшую кошечку. У нее даже голос кошачий. Она не смеется, а фыркает. У нее мелкие ровные зубки, прищуренные серые глаза, а в лице есть что-то неуловимо-хищное.

Наде тяжко находиться рядом с теткой даже тогда, когда та в хорошем настроении. Почему-то ей кажется, что хорошее теткино настроение вот-вот закончится, а потом последует взрыв. Такое уже было, и не раз. Тетя Аля умеет, не повышая голоса, надавить на болевые точки, из-за чего бабушка плачет, а мама всерьез сердится, но умеет разбушеваться так, что становится по-настоящему страшно. Обычно буря настигает не маму, бабушку или Надю, а Юльку. Порой ей сильно достается из-за сущих пустяков.

Когда мама с тетей Алей ругаются, в устах последней часто звучит «Подумай о ребенке!». Как будто мама о ней не думает…

— Не поеду…

— Ну, как знаешь, — бабушка обреченно машет на нее рукой, идет в коридор, обувается, затем вдруг останавливается в дверях и вполголоса добавляет, — если что, звони.

***

Бабушка уехала, и Наде стало тоскливо. Она идет на кухню, где вкусно пахнет жареным мясом.

— Раз ты осталась, сбегай в магазин и купи хлеба — просит мама.

— Хлеба и все?

— Да.

— А потом можно погулять?

— Да. Только недалеко. И с Томкой.

— Ну маааам… Ну давай, я его выгуляю и заведу. А потом сама, а?

— Ну ладно…

Подозрительно сговорчива она сегодня. Надя собирается в магазин и слышит, как тренькает телефон. Мама не подбегает — подлетает к нему и хватает трубку:

— Да… — выдержав паузу и рассмеявшись на чью-то шутку, она говорит дальше. Голос ее как-то странно меняется, — давай… жду… Уже все готово. Инструменты же не забудь!

Надя так и застывает с кроссовкой в руках, ее сердце мучительно сжимается. Так она и знала…

Счастливая мама появляется в прихожей и грациозно проплывает мимо Нади на кухню.

— Что, он придет, да? — сердито спрашивает девочка, сверля взглядом мамину спину.

— Да, я пригласила дядю Рината, — взволнованно отвечает мама.

— Зачем?

— В прихожей розетка сгорела.

Надя, морщась, выдыхает:

— Он придет, сделает, и уйдет?

— Да. Кстати… — мама улыбается, — знаешь, даже хорошо, что ты не поехала в Аксай. Завтра мы с тобой на барахолку пойдем. Я в Детском мире видела штанцы на тебя, но там дорого, а Симонова говорит, что на барахолке дешевле.

— Какие штанцы? — У Нади невольно загораются глаза.

— Ну, такие… красивые…

— Джинсы?!.. — Ахает она.

— Кажется, да.

— Ой, как классно!

— Давай, беги в магазин уже.

И Надя убегает. Может быть, все будет не так плохо, как ей кажется?

4.

Он вскоре появляется. Вслед за мамой, Надя тоже называет его Ринатиком, хотя мама всегда строго поправляет ее и требует, чтобы она называла его дядей Ринатом.

Но Надин язык попросту не поворачивается выдавить это фальшивое «дядя». Ринатик, и все.

Надя знает его давно. Кажется, она еще в садик ходила, когда он появился у них дома. Стоит сказать, что, будучи маленькой, она сильно страдала, видя, как других детей из садика забирают и мамы, и папы. Ее папа жил далеко, в России, но его для нее все равно, что не было. Когда мама спрашивала, «хочешь, чтобы у нас был папа?», она всегда отвечала «да». И однажды рядом с ее красивой мамой появился гипотетический «папа». Большой и добрый. Надя хорошо помнит, как однажды он взял их с мамой за руки и повел на барахолку. У нее в руках было маленькое синее игрушечное ведерко. По мере следования по барахолке, к ведерку опускалась большая добрая рука и клала туда всякие вкусности — жвачки, шоколадки, конфетки… Вскоре ведерко было наполнено до краев. Надя часть съела, часть поделила с мамой, а часть раздала в садике.

Но Надя любила его вовсе не за вкусности. Он был добрый, рядом с ним было хорошо и спокойно. И так продолжалось долго. А потом в Надин маленький мирок ворвался он, Ринатик. Когда он появился, тот, другой, исчез и не появлялся больше никогда.

Сперва на Надин вопрос о том, куда девался тот «папа», мама давала смутные, неясные, вязкие, как тесто для оладушек, ответы. Он уехал, но приедет. Не сейчас, а попозже. У него там работа, дела…

И только потом Надя стала что-то понимать. Сперва смутно, а потом, с каждым разом, с каждым годом все четче и яснее. Маме не нужно было ничего говорить — Надя все видела сама. Ответ был в ее сияющих глазах, в ее голосе, когда она случайно роняла в разговоре имя Ринатика, в ее движениях, когда она ждала его, в ее запахе.

Ответ был и в нем тоже. В его ботинках, аккуратно поставленных рядом с мамиными туфлями, в сиротливо лежащем у двери прихожей пакете с инструментами, в его смехе, в его белых зубах, в его улыбающемся смуглом лице.

Ответ был во всем. В бутылке водки, в беспорядке лежащих на столе хлебных корочках, в смятых тарелках с оставшимся на них мясом. В отсутствии бабушки. В разбросанных тапочках, в расставленных в беспорядке стульях, в задвинутых занавесках. В закрытой двери и приглушенно-морковном свете, который царил там. В странных горловых звуках, которые как бы нехотя выпускала комната.

Шоколадно-конфетные улыбки, когда оба смотрели на Надю, какой-то игрушечный тон, которым они обращались друг к другу, смешные, напряженно-неестественные позы обоих, когда Надя наблюдала за ними — все было обман, обман. Настоящее творилось за дверью в бабушкину комнату. Однажды Надя набралась смелости и, движимая мучительно-болезненным любопытством, заглянула туда.

Они спали. Его черная голова покоилась на подушке. Он обнимал маму так, как будто она была его собственностью — руками и ногами. Он был голый. И мама тоже была голая. И вид их переплетенных фигур казался неестественным, неправильным, то ли страшным, то ли смешным. Надя смотрела, как завороженная. Вдруг Ринатик, будучи все еще под властью сна, снял с мамы ногу и подтянул голые колени к груди. Между ног у него Надя заметила какую-то длинную штуку. Испугавшись, она поспешно закрыла дверь.

И когда мама говорила, что «дядя Ринат» придет, чтобы починить светильник или повесить новую люстру — все было не то, не то. Надя знала, что «дядя Ринат» принесет с собой не только инструменты, но и водку, после которой мама станет другой, другой…

Казалось бы, с приходом «дяди Рината» у Нади появлялся «Сникерс», свобода и мамины «да» на все просьбы. Казалось бы, чего еще надо? Проблема заключалась в том, что такая мама переставала быть мамой — требовательной, но веселой и доброй, строгой, но любящей и всепрощающей. Она становилась неестественной, неприятной, фальшивой «Юлькой», как называл ее Ринатик.

Однажды мама поняла, что Надя знает. Честно говоря, Надя тогда немного испугалась — и того, что мама наконец скажет, что Ринатик теперь ее, Надин, «папа» и так будет всегда, и того, что, пытаясь объяснить ей, что происходит, только больше запутается в обмане, вновь станет фальшивой, мертвой внутри куклой Юлькой. Но мама предпочла промолчать. Она узнала, что Надя знает. И все.

***

— Надежда, здорово! — как всегда, жизнерадостно сказал Ринатик, переобуваясь в тапки.

— Привет, — бурчит Надя.

— На-деж-да, мой ком-пас земной, — поет Ринатик, — как дела?

— Хорошо.

— Каникулы? Отдыхаешь?

— Да.

Он тоже давно знает, что она знает.

— Ну и молодец.

И Ринатик идет на кухню к маме. Надя собирается на улицу.

— Мам, я гулять.

— Давай, только недолго, — отвечает ей кукла Юлька. Все, Нади для нее уже нет. Теперь до вечера ее будет интересовать только Ринатик, Ринатик и Ринатик.

Надя надевает ошейник с поводком на Томку и вприпрыжку сбегает в двор. В голове как нельзя некстати звучит навеянное Ринатиком «Надежда, мой конь подземной» — так и только так слышит Надя эту песню.

5.

— Ка-тя! — зовет Надя, стоя по окном девятнадцатого дома.

Катькина голова тут же высовывается.

— Привет. Выйдешь?

— Не знаю. Щас спрошу.

Томка увлеченно нюхает какую-то травинку, затем деловито и немного презрительно «делает дела». Катька вскоре появляется:

— Я покушаю и выйду.

— Давай! — Радуется Надя.

Кстати, Белка нашлась. Ее привели тогда Катькины родители.

Катька скоро выходит и на ходу доедает кусок белого хлеба, густо намазанный аджикой-«жоподэром». Надя вспоминает про мясо, которое смачно жарилось дома на сковородке, и сглатывает слюну. Конечно, мама предложила ей пообедать, но сидеть за одним столом с Ринатиком ей, по понятным причинам, совсем не хочется. В кармане шорт находится не отданная сдача. Мелочь, но на пару пачек печенья должно хватить.

— Куда пойдем? — спрашивает Катька.

— Давай к тому Дому?

— Давай.

— Только я Томку сейчас отведу.

***

Катька ждет ее у подъезда. В ее светлых волосах запутался солнечный лучик, левая коленка со вчерашней ссадиной наспех перевязана неумелой детской рукой. Катька девчушка миловидная, а сейчас даже стала не такой чумазой, как раньше, когда обе подружки еще под стол пешком ходили.

Катька растет сорняком, хотя у нее есть и отец, и мать, и даже два старших брата, Андрей и Сергей. Просто Катькина мама, как она сама говорит, надрывается на двух работах, а отец, когда не работает, сильно пьет. Взрослым (одному пятнадцать, второму шестнадцать) Андрею и Сергею, уж конечно, не до Катьки.

Надя влюблена в Катьку. С ней интересно, хотя приключения у девочек всегда достаточно опасные. Надиной маме не шибко нравится эта дружба, она считает, что Катька плохо влияет на дочь. А вот Катькина мама, тетя Тамара, наоборот, поощряет их общение. Ей кажется, что Катька может многому научиться у домашней Нади.

Но получается почему-то наоборот. Это Катька научила Надю лазить по деревьям, это Катька привила ей любовь к рогаткам, луку со стрелами, воздушным пистолетам, к игре «Казаки-разбойники», это именно Катька всегда соблазняет ее на дальние путешествия. Дальние — это за территорию разрешенного пространства, куда-нибудь в парк или даже на базар, или, вот, к Дому. Даже четырех-пятилетняя, Катька убегала со двора.

Однажды, когда Надя была еще маленькой, Катька прибежала к воротам ее детского садика. Он находился (и сейчас находится) через двор от Надиного дома. Увидев подругу, Надя и удивилась, и обрадовалась:

— Ты че тут делаешь?!

— Гуляю, — независимо ответила Катька, — а ты?

— И мы гуляем… — вздохнула Надя, покосившись на воспитательницу. И тоскливо добавила — Так хочу уйти отсюда…

Катька, прищурившись, дерзко смотрела на подругу, тоскливо сжимающую пальчиками сетку разделяющего их забора.

— А ты убеги, — посоветовала она.

— А как?

— Перелезь через забор, да и все.

Наде было совестно признаться, что она не умеет лазит через забор. Но и отказываться от Катьки не было сил.

— А давай, ты сюда перелезешь? — Вдруг предложила она.

В зеленых Катькиных глазах на миг появилась тень сомнения:

— А че… а разве можно?

— Можно, можно! — Разрешила Надя, которую все больше охватывал какой-то странный азарт, — давай, пока воспитательница не видит. Ну!

Катька еще секунду постояла, подумала, но потом все же решилась. Быстро и ловко взобралась по сетке, перекинула ногу на Надину сторону, и спустилась вниз.

— Как здорово! Какая ты молодец! — Хлопала от восторга в ладоши Надя. — Ну, пойдем, я тебя с ребятами познакомлю.

Катька удивительно быстро влилась в детский коллектив. Даже пацаны вдруг признали в ней вожака и почти беспрекословно подчинялись ее приказам. Наконец, время прогулки подошло к концу, и воспитательница громко просила детей построиться парами. Надя крепко сжала Катькину ладошку. Сердце ее взволнованно стучало.

— Слушай… — прошептала Катька, наблюдавшая за воспитательницей, пересчитывающей детей, — а может… а может, я лучше пойду, а?

— Нет, ты че! — Зашипела Надя, — сейчас нас кормить будут. Ты есть хочешь?

— Да…

— А у нас полдник. Не уходи! — И Надя еще крепче сжала руку подруги.

— Ладно, ладно, — сказала Катька. — А не прогонят?

— Неа, воспитательница добрая.

В раздевалке Надя подвела Катьку к своему шкафчику. У Катьки, само собой, не было сменки, и Надя решила пожертвовать ей свои чешки. Катька присела на корточки, принялась развязывать бантики на своих ботинках. Но пальцы слушались ее плохо.

— Давай, помогу, — опустилась рядом с подругой Надя. Глядя на непривычно притихшую, растерявшуюся Катьку, она вдруг впервые почувствовала себя старшей.

Увлекшись переобуванием, девочки и не заметили подошедшую к ним няню.

— А эт-то что за девочка? — Удивленно прогудела нянечка.

В раздевалке установилась тишина. Катька смотрела на нянечку огромными испуганными глазами и молчала.

— Ты как сюда попала? — Подступилась к ней нянечка.

— Это я ее привела, — строго сказала Надя.

— Как — привела?! — всплеснула руками нянечка.

— Просто привела.

Тут в раздевалку прибежала воспитательница. Взрослые начали шуметь над головами девочек, а Надя, сжимая влажную Катькину ладошку, взглядом пыталась подбодрить ее. В конце концов решено было Катьку изъять. Воспитательница решительно оттеснила Надю и присела на корточки перед Катькой:

— Как тебя зовут? — Спокойно, дружелюбно спросила она.

— Катя, — еле слышно ответила Катька, упорно глядя в пол.

— Ты где живешь?

Тут Катька, что называется, проглотила язык и угостила воспитательницу диким, тупым взглядом.

— Рядом со мной, — встряла все больше и больше беспокоящаяся Надя.

— Катюша, дома есть кто-нибудь?

— Да.

— Кто?

— Папка.

— Телефон домашний знаешь? — с глухой безысходностью в глазах, спросила воспитательница.

Катька отрицательно мотнула головой.

— А адрес домашний?

«Скажи, что нет, скажи, что нет» — мысленно молила Надя, гипнотизируя подругу. Но тут не поддающаяся гипнозу Катька всех удивила, сказав, что знает.

— Ну вот и хорошо, — с явным облегчением улыбнулась воспитательница, — сейчас Катюша домой пойдет, да?

Катька, тоже испытывая облегчение, робко улыбнулась и закивала головой. Тут Надя не выдержала и расплакалась:

— Нееееет! — Давясь злыми слезами, заголосила она басом, — это мояаааа Кааааатя… Ааааааааа…

Но нянечка потянула ее за руку и, несмотря на рыдания, несмотря на то, что она отчаянно рвалась к подруге, безжалостно увела в группу.

Позже от Катьки Надя узнала, что взрослые каким-то образом разыскали ее домашний телефон. Отец, который, несмотря на выходной, почему-то не был пьян, быстро забрал Катьку и хорошенько наказал дома. После этого инцидента подруги долго не виделись.

***

Сейчас рядом с Надей другая, повзрослевшая Катька. Именно ей принадлежит открытие Дома. Она берет протянутое Надей печенье и с удовольствием хрустит им по дороге.

И вот, Дом смотрит на них. Он как будто стал еще более мрачным, более зловещим. Надя как завороженная смотрит на плющ, разросшийся почти до самого верха Дома, и вновь, как всегда, чувствует его гипнотическую власть.

— Ты когда-нибудь заглядывала внутрь? — Шепотом спрашивает Надя.

— Нет, — таким же шепотом отвечает Катька. Рядом с Домом даже она кажется другой, подавленной, не совсем собой.

— А давай… заглянем?

Девочки испытующе смотрят друг на друга. Заглянуть в нутро Дома — это не через забор садика перелезть. Это настоящий вызов смелости и дерзости.

— Давай, — соглашается Катька.

Девочки робко смотрят на Дом, словно спрашивая согласия. Нет, согласия он не дает. Он грозно хмурится, он предупреждает. Отойдите, не то плохо будет. Отойдите, дерзкие, пока не поздно.

Наконец, Катька решается. Стараясь двигаться бесшумно, она идет вперед. Надя — за ней, как тень, повторяя все ее движения.

Нижнее черное окно щетинится осколком битого стекла, Дом возмущенно нависает над ними, как рассерженный старик, готовый ударить. «Не подходите!» — безмолвно кричит он. И девочки и рады бы остановиться, рады бы подчиниться приказу, но они точно загипнотизированы властной чернотой окна, которая манит их все ближе.

Под ноги Наде попадается стеклышко и лопается. Дом слышит этот треск, и он ему не нравится. Где-то, в самой его глубине, в самом черном углу, о котором и подумать страшно, слышится странный сдавленный звук.

Это отрезвляет девочек. Вздрогнув, как лань, Катька с места бросается бежать. Надя — за ней. Дом еще долго грозно смотрит им вслед.

Отбежав на безопасное расстояние, девочки переводят дух.

— Слышала? — Спрашивает Надя.

Катька молча кивает.

— Тот раз мы с Юлькой видели чье-то лицо, — Надя показывает наверх, — во-он там.

Потихоньку страх отступает. Удостоверившись, что девочки больше не подойдут, Дом успокаивается и погружается в мрачную дрему. Но подругам ясно, что он всегда настороже.

— Давай построим шалаш? — Вдруг предлагает Катька.

— Давай! А где?

— Прямо здесь.

Надя осматривается. Место ей нравится — тихо, никто здесь не ходит, и уж наверняка шалаш не порушат. Да и Дом отсюда хорошо видно. Можно спокойно наблюдать за его мрачными окнами, которые отсюда кажутся маленькими и совсем почти нестрашными.

И закипает работа. Катька — и инженер, и прораб, и подрядчик. Надя — добытчик и исполнитель. Она приносит ветки и доски, Катька тут же находит им применение.

— Постарайся найти знаешь, что?.. — Катька сосредоточенно морщит лоб и критически смотрит на проделанную работу. Чуть больше часа только прошло, а шалаш уже обретает форму и становится похож на небольшой домик.

— Найди, короче, фанерину. Вот такую примерно, — Катька руками показывает размер.

— Ага, я щас.

Найти фанерину на заброшенном участке несложно. Здесь вообще, чего только нет. И доски, и покрышки, и классные сухие ветки для шалаша. Даже раскладушку тут как-то видели.

Надя останавливается над большим куском фанеры, подходящей по описанию. Затем берется за него кончиками пальцев, приподнимает и брезгливо, как жизнью наученный человек, заглядывает под нее. Однажды они с Катькой строили шалаш во дворе. Поглощенная поисками подходящего материала, Надя наткнулась на симпатичную деревянную коробочку, которая вполне могла пригодиться в хозяйстве. Она подняла ее… а оттуда вылезло целое полчище больших серых мокруш, которые бросились врассыпную. Кажется, именно после этого случая Надя приобрела страх перед насекомыми, и до сих пор до ужаса боится всего, что имеет больше четырех ног.

Но под этой фанериной макруш нет. Надя стряхивает с нее землю и несет добычу к шалашу.

— Как раз вовремя! — Радуется Катька, — помоги-ка мне.

Надя берется за фанерину с другой стороны и они возводят крышу. Шалаш готов. Девочки отходят на несколько шагов и любуются своим творением. И в самом деле, чудо, а не шалаш.

Маленький, но достаточный для того, чтобы в нем поместилось два-три человека. Стены сделаны из больших досок и скреплены кирпичами. Это крепкие стены, позволяющие спокойно шевелиться в шалаше, не боясь, что он развалится. На землю Катька предусмотрительно положила большую картонку. Крыша сама по себе представляет произведение искусства. Сперва доски, потом кусок фанеры, а сверху, по краям — кирпичи. Девочкам не терпится испытать свой домик. И, точно по заказу, как это часто бывает на юге, летнее небо вдруг хмурится. Солнце прячется за тучку, где-то в небе слышатся глухие раскаты грома. Вскоре на землю падают первые тяжелые капли. Наде радостно. Хоть бы ливануло посильнее!

И небеса откликаются на ее безмолвную просьбу. За первыми каплями падают другие, и вскоре начинает моросить кратковременный летний дождик.

— Давай под крышу! — командует Катька и сама юркает в шалаш. Она теснится, пропуская Надю, но та умудряется звонко стукнуться с ней лбом.

— Подожди! — Властно говорит Катька, — давай еще раз стукнемся.

И девочки трижды — аккуратно, не больно — стукаются лбом, приговаривая заклинание:

— Раз, два, три, мама-папа, не умри!

Немного повозившись, подруги притихают. Они лежат рядышком и поэтому им не холодно. По крыше мелодично стучит дождик. Надя лезет в карман шорт, достает вторую пачку печенья, предлагает Катьке и выдыхает:

— Классно…

— Да, здорово, — хрустя печеньем, откликается Катька, — слушай, а тебя искать не будут?

— Да нет, — отмахивается Надя.

— А че?

— Баба в Аксае, а к маме пришел… этот…

— Хахаль ее?

— Ну да…

Катька деликатно умолкает. Но у Нади все кипит внутри, и она принимается жаловаться Катьке на Ринатика. На секунду она умолкает, прикидывая, стоит или не стоит сказать ей про штуку, которую она увидела в комнате с морковным светом, и, наконец, решается:

— Я, короче, видела кое-что… — понизив голос, доверительно говорит она подруге.

— Что ты видела?

— Я, короче, зашла к ним в комнату, когда они спали… А он был голый. И у него между ног… было… это…

Катька тянется к пачке с печеньем, берет одну печенюшку, сует в рот и деловито спрашивает:

— Х..й, что ли?

Надя вспыхивает, краснеет:

— Эээ… ну, да.

— И че?

Тут Надя сдается. Она смотрит на невозмутимую подругу и шепотом спрашивает:

— А че это такое-то?

— Ну, это… — Катька задумчиво морщит лоб, — это, в общем, такая штука, которую дядьки засовывают тетенькам в письку. И из-за этого рождаются дети. Я так родилась, — авторитетно заявляет она, — да и ты тоже.

Какое-то время девочки молчат. Потом Надя спрашивает:

— Слушай, а правда, в этом Доме убили кого-то?

— Да, кажется, — отвечает Катька, — но я точно не знаю.

— А я, кажется, слышала, что там один бандит убил другого. Из-за денег. Зарезал. А потом сам исчез. И с тех пор там призраки…

Катька притихает и задумчиво смотрит на Дом:

— Все может быть, — говорит она, — все, дождик кончился.

Уходить не хочется, но ужасно хочется есть и пить. Печенье только раздразнило голод. Попить-то и на колонке можно, а вот чтобы поесть, нужно домой топать. Судя по всему, времени уже больше трех. Может, Ринатик уже ушел?..

Катька словно читает ее мысли:

— Ты домой?

— Да, наверное. А ты?

— И я тоже. Мамка сказала до вечера быть. Пойдем?

Девочки вылезают из своего убежища, распрямляют затекшие члены.

— Думаешь, не разгромят? — Глядя на уютный шалаш, с тоской в голосе спрашивает Надя подругу.

— Не должны, — отвечает Катька, — здесь никто не ходит. Ну разве что наркоманы… Знаешь, что? А давай, это будет только наше место? Никому его не показывай, мгм?

— Давай! И ты тоже — никому!

Уходя, Надя еще раз оглядывается на шалаш.

***

Дверь квартиры открыта, а Ринатиковы ботинки все еще стоят рядом с мамиными туфлями. Стиснув челюсти так, что зубы заскрипели, Надя переобувается в тапочки, моет руки, прислушивается к плотно закрытой двери бабушкиной комнаты, и тихо, крадучись, идет на кухню. Заглянув в сковородку, она забирает себе на тарелку оставшееся мясо и садится обедать. Ест украдкой, по-волчьи, то и дело прислушиваясь, не встал ли кто за стенкой. Покончив с мясом, она заглядывает в холодильник, достает колбасу, отрезает несколько кружочков, делает бутерброд, запивает остывшим чаем. Затем, вздохнув, принимается прибирать на кухне.

В прихожей слышится звук шагов. Надя вытягивает шею, смотрит, кто это, с тайной надеждой, что это мама, у которой можно спросить, когда же наконец он уйдет. Но это Ринатик. На нем только незастегнутые брюки. Увидев Надю, он останавливается. Он еще очень пьян.

— Надежда… — бормочет он, — как делл?..

Надя дерзко смотрит ему в лицо и еле удерживается от желания брызнуть в него пеной от средства для мытья посуды. Он шатается. Он, кажется, ничего не соображает. На его заспанной голове вырос смешной черный хохолок. Неожиданно для себя Надя выпаливает:

— Дядя Ринат… Покажи х..й!

Ринатик секунду смотрит на нее, часто мигая глазами. Сперва Наде кажется, что он вдруг мигом протрезвел и сейчас скажет что-нибудь вроде «да ты, Надюха, сдурела» или еще что-нибудь в своем стиле. Но Ринатик молча лезет в штаны и извлекает на свет большую, уродливую штуку.

6.

— Скажи еще раз, как он выглядел? — в глазах Юльки огонек, щеки пылают. Она берет с прикроватного столика большую книгу, тащит Наде, не глядя открывает страницу и указывает пухлым пальчиком на одну из картинок, — вот так?

Надя смотрит на картинку, изображающую голого дядьку и видит «штуку».

— Блин, я тебе уже сто раз говорила. Да.

— Большой?

— Уфф… Да.

— Какой? Вот такой? — Юлька, все больше возбуждаясь, показывает руками размер.

— Ну, примерно. Чуть поменьше. Вот такой. — Надя немного сдвигает ее ладошки и, поддавшись игривому настроению сестренки, хихикает. — А че это за книга-то?

— Мамина, — Юлька тоже прыскает в ладошку, — я все картинки уже сто раз посмотрела, когда она мылась.

— Не боишься, что она тебя застукает?

— А она меня уже застукивала, — продолжает посмеиваться Юлька, — хочешь дальше смотреть?

— Не, не хочу, отнеси назад. Да и поедем же сейчас.

Девочки стоят в прихожей в ожидании бабушки. Надя с нетерпением дергает дверную цепочку, ей хочется уже уйти отсюда, да поехать поскорее домой. За плотно закрытой белой, аккуратно покрашенной дверью слышны приглушенные голоса бабушки и тетки. Вдруг бабушка повышает тон:

— Да не брАла я, не брАла!..

— Ну как же не брали, если он на холодильнике лежал, рубль! — звенит возмущенно тетка.

— Ну, паскуда ты такая… — бабушка едва ли не плачет. — на! На, посмотри кошелек! Нету тут твоего засратого рубля!

— Да зачем вы мне свой кошелек под нос тычете? — Тетка почти визжит, — вы его поди потратили уже, рубль!

Бабушка замолкает. Наде слышны всхлипывания. В груди у нее растет гнев, кулаки непроизвольно сжимаются. Ей хочется вбежать в комнату, защитить бабушку. Но тетка быстро поставит ее на место: рубль видела? Нет, не видела. Ну и молчи тогда.

Бабушка шумно сморкается в носовой платок.

— Скажу… Юле… Отдаст она тебе… твой блядский рубль… змеюка… Или сама с пенсии отдам…

Притихшая Юлька дергает Надю за руку:

— Пошли на улицу, — тихо говорит она.

Юлька на пять лет младше Нади. Спроси кто у нее, любит ли она сестренку, Надя не знала бы, что ответить. С одной стороны, конечно, любит. Юлька привязана к ней, как собака. Ходит за ней по пятам, во всем подражает. С другой — она такая надоедливая! Наде хочется почитать, а Юлька тут как тут, и начинает ее теребить. Надя сдерживается до поры до времени, а потом как рявкнет! Юлька — в слезы и, конечно, бегом жаловаться. И тут вмешивается мама:

— Ты почему ей грубишь?

— Я не грублю.

— «Не грублю»… Я в зале, при включенном телеке слышу, как ты орешь на нее!

— А че она мне читать мешает?

— Не начиталась еще? Ребенок к тебе в гости приехал, а ты на нее внимания не обращаешь. Деда Гаврила на тебя нет… Иди сюда, Юленька, ну ее, грубиянку.

Юлька плюхается на диван-кровать рядом с мамой, а Надя, внутренне кипя и искренне надеясь, что мама займет сестренку на несколько часов, возвращается к недочитанному «Тому Сойеру».

Но Юльке хватает и нескольких минут в маминой компании. Сперва слышится ее заливистый смех, потом возня, а потом мама говорит, что реклама закончилась, началось кино, и ей ничего не слышно. Юлька тоже хочет смотреть кино. Молчит она несколько секунд. Наконец до Нади доносится мамино:

— Ты уляжешься или нет?

— А кто это? — Громко спрашивает Юлька.

— Главная героиня.

— Главная героиня? А почему?

— Что почему?

— Она главная героиня.

— Потому что потому и кончается на «у». Все, тихо! Иди к Наде.

— Она читает…

— Ну тогда сиди тихо и не мешай мне смотреть кино.

Но Юлька не может, она просто не умеет сидеть тихо. Кино с непонятной «главной героиней» кажется ей скучным. Другое дело реклама! Юлька любит смотреть рекламу едва ли не больше, чем мультики. Она выучила все песни оттуда. Голос у нее чистый, звонкий, и поет она очень хорошо.

Юлька «шарит» во многом. Она точно знает, какой чай нужно пить, и какие таблетки лучше помогают от простуды. А однажды произошло вот, что.

Как-то они втроем — Надина мама, Юлька и Надя, зашли в магазин. Маме нужно было купить гигиенические прокладки. Юлька внимательно смотрела, как мама выбирает прокладки, как рассчитывается с продавцом, как получает сдачу… И вдруг ей показалось, что что-то не так. Она дернула маму за руку и громко, на весь магазин, спросила:

— Мама, — Юлька почему-то всегда называла Надину маму, свою тетю, мамой, что доводило Надю до бешенства, — а… синюю жидкость?! Ты что ли забыла?!

***

Слышится гневное рычание Томки — Юлька посмела придвинуться к «маме» на сантиметр ближе позволенного. Диван-кровать — это его территория. Он лежит в маминых ногах и даже сквозь дрему охраняет порядок. Сколько раз Надя просыпалась ночью от его истеричного рычания… А уж сколько раз он вцеплялся зубами в ее ноги, укрытые одеялом…

— Том, фу! — Перекрывая звук телевизора, командует Юлька.

Томка раздраженно лает, Юлька взвизгивает.

— О, Господи! — Не выдерживает мама, — да дайте же мне наконец посмотреть кино! Я его всю неделю ждала! Юля, иди к Наде. Надя, займись ребенком!

Да… Почитать Наде точно не дадут. Но она все равно продолжает лежать на диване с книгой в руках. Может быть, Юлька займется рисованием?.. Но нет, сестренка жаждет общения. Она вваливается в Надину комнату и нагло заявляет:

— Мама сказала, чтобы ты со мной поиграла!

— Блин… да не называй ты мою маму мамой! — Шипит Надя.

— Почему?

— Потому что у тебя есть своя мама.

— А я хочу две.

— Блиииин!.. Да не бывает двух мам!

— Почему?

— Потому что! Садись и рисуй! Дай мне почитать!

— А ты сколько еще будешь читать?

— Не знаю.

— Ну примерно?

— Минут двадцать.

— А минут двадцать — это сколько?

— Минут двадцать — это минут двадцать, — Надя незаметно для Юльки кусает себя за щеку, чтобы не засмеяться. Гнев на сестренку проходит — уж слишком невинно она смотрит на нее своими огромными глазами. Ежу понятно, что у нее и в мыслях нет доводить сестру до белого каления, ей просто хочется внимания.

— Это долго?

— Нет, недолго.

— Хорошо, — вдруг легко соглашается Юлька и идет к Надиному письменному столу.

Юлька любит рисовать и получается у нее здорово. Она рисует гораздо лучше своих сверстников. Пожалуй, рисование — это единственное, чем можно ее увлечь и заставить отстать. Минут на тридцать.

Наконец, Надя дочитывает главу и загибает уголок страницы. Так, конечно, делать нельзя, но закладка все время куда-то девается. Юлька сосредоточенно сопит над рисунком. Надя какое-то время молча наблюдает за сестренкой: язык высунут, в порыве вдохновения она практически сползает со стула.

— Че ты там рисуешь? — Не выдерживает Надя.

— Щас покажу…

Наконец Юлька несет к дивану, на котором устроилась Надя с книжкой, свой рисунок:

— Вот, смотри. Это мама, это я, а это…

— Кто? Папа?

— Наверное… Или, нет, дядя Ашот.

На рисунке изображено три человечка. У одного округлые формы и большие груди — это, видимо, тетя Аля. Она почему-то получилась больше всех остальных. Второй человечек маленький и дерзкий — это Юлька. А у третьего между ног с поразительной точностью пририсована огромная «штука»…

Надя фыркает. Надо бы попенять сестре, но, черт возьми, это весело. Надя прыскает и хохочет. Глядя на сестру, смеется и Юлька, хотя в ее глазах искреннее недоумение: ну нарисовала и нарисовала все, как есть… Что такого-то?

Дядя Ашот — это Юлькин крестный. Надина мама говорит, что тетя Аля выбрала его потому, что он богатый. Он фотограф. В семейном фотоальбоме есть несколько сделанных его рукой совместных снимков. На одном из них изображены Надина мама с огромной смешной «химией» на голове, тетя Аля, Надя и совсем еще маленькая, завернутая в пеленку, Юлька.

— Пойдем на улицу, — предлагает Надя.

— Пошли! — Оживляется Юлька, — а ночью…

— Что ночью? Курицу воровать? — Улыбается Надя.

— Нет, ночью по КТК будет «Доктор Секс», — хищно сузив глаза, говорит Юлька, — давай посмотрим?

— Ты неисправима, — закатывает глаза Надя, — ладно, давай.

Девочки собираются на улицу. Долго решают, взять ли резиночку, но в последний момент отказываются. Из зала доносится мамин голос:

— Если вы гулять, возьмите Томку!

Надя и Юлька переглядываются и шумно, протяжно вздыхают.

— Без Томки никуда не пойдете! — Выносит вердикт мама.

— Ладно, ладно, — бурчит Надя, — Том! Гулять!

Томке дважды повторять не надо. Услышав волшебное слово, он несется в коридор и сам вдевает мордочку в ошейник с поводком, который Надя держит в руках.

— Недолго и во дворе! — Опять доносится мамин голос.

Девочки закрывают за собой дверь и бегом спускаются во двор.

7.

Двор условно делится на две секции — взрослую и детскую. Первая секция представлена в виде картежных столиков. Они сделаны из прочного металла и плохо покрашены. Краска держится месяц-другой, а потом слезает. К столикам пристроены узкие деревянные скамьи. С тыла картежный уголок обнесен бетонным «дырявым» забором, словно созданном для того, чтобы перелезать с него на растущие рядом урюки и рвать созревшие плоды.

Детскую секцию представляет песочница, наполовину вкопанные в землю баллоны, по которым не пробегался только совсем ленивый и трусливый, качели-весы, а также небольшая площадка для развешивания белья, приспособленная ребятней для игры в выбивалы. Украшением секции является «трехэтажная» урючина. Урюк на ней мелкий, невкусный, но дворовые дети любят ее за то, что на ней можно оттачивать искусство лазания по деревьям.

Первый «этаж» урючины предназначается для новичков. Забраться туда просто. Нужно упереться стопой или коленом — как придется — в слегка склоненный ствол дерева, крепко ухватиться за него руками и быстро подтянуть корпус. Все, ты на дереве. Далее можешь усесться, как тебе вздумается — толстая ветка, на которой ты находишься, позволяет принять самую удобную позу.

Дальше начинается второй «этаж», он ненамного выше, но требует уже некоторой ловкости и смелости. А еще выше забираются только настоящие «асы» — такие, как Катька, например.

Еще урючина хороша тем, что на любой ее толстой ветке можно устроить тарзанку и с шиком прокатиться, ловя завистливые взгляды тех, у кого не достает для этого смелости.

Иногда дети проникают со своей территории на взрослую, занимают самый маленький столик и играют рядом с картежниками. Чаще всего, конечно, за столом препарируются и тщательно изучаются собранные насекомые, но иногда кто-нибудь достает замусоленную колоду карт и начинается своя игра. Взрослые и дети друг другу не мешают. Первые играют на деньги, вторые — в безобидного «дурака», на желание.

Через дорогу находится другой двор. Там, подобные руинам некоего древнего городища, тихо умирают останки деревянного городка. Раньше там были и столбики, и разукрашенные беседки, и причудливые, искусно сделанные фигуры из сказок и мультфильмов, и настоящие лабиринты для игр, но с течением времени Городок пришел в запустение. Сперва спилили деревянные фигурки, потом растащили «на дрова» беседки. Выжили только столбики, унылый вид которых навевает непонятную, щемящую тоску.

Надя и Юлька редко ходят туда. Другой двор — это другой мир. Им пока хватает и собственного.

Дворовые дети имеют собственную иерархию. Песочница и качели-весы- это совсем для малышей. Урючину и «картежни» населяет Шпана — ребятишки шести-одиннадцати лет. В основном это пацанята, к которым часто присоединяются Надя, Катька и Юлька.

А есть еще и лавочка. По вечерам ее оккупируют бабушки. Одна из них страшная. Однажды она сосчитала все зубы и пальцы у одного мальчика, и потом тот умер. Поэтому мимо нее нужно проходить только, спрятав руки в карманы, и с плотно закрытым ртом.

А днем здесь сидит Элита — дворовые Хорошо Воспитанные девочки. Катька долго называла их «буржуйками», но потом Надя объяснила ей, что буржуйка — это вообще-то такая печка.

Самая нормальная из них — это Оля. Иногда она даже снисходит до игры с ними в резиночку (кстати, в эту игру играют даже пацаны. Они, конечно, не прыгают, но выступают в роли держателей и вовремя поднимают резинку на следующий уровень). А остальные представители Элиты до ужаса противные. Сколько раз Надя, галопом проносясь по двору верхом на воображаемом коне, размахивая превращенной в шпагу очищенной веткой сирени, слышала издевательский смех за спиной… Сколько раз то одна, то другая Хорошо Воспитанная, глядя ей в глаза, стучали пальцем по виску — ку-ку ты, мол, совсем.

Надя с Катькой, а за ними и Юлька, говоря о Хорошо Воспитанных, так и называют их презрительно — «Девчонки». Обращать на них внимание — себе дороже. Драться они не станут, да и до словесной перепалки со Шпаной не опустятся.

Когда летний двор печется на солнце уж очень сильно, дворовые дети играют в «обливалки». Уж как приятно пронестись мимо лавочки и как бы невзначай облить кого-нибудь из Элиты водой из полуторалитровой бутылки из-под минералки «Сары-агаш». А еще приятнее слышать их визг и видеть, как они стряхивают воду со своих сарафанов и нарядных топиков!..

Красавица Оля влюблена в своего соседа, сына знаменитого алма-атинского врача, Бахтияра, Баху… Ему же нет дела ни до кого. Даже летом он занят в кружках, секциях, или же надолго уезжает к живущим в деревне бабушке с дедушкой.

А еще детская территория включает в себя Подвал. Это самая опасная зона, но отказаться от удовольствия заглянуть в пахнущую сыростью бездну, зажечь дрожащими руками свечку или фонарик, увидеть вокруг себя такие же испуганные, напряженные лица, невозможно. Раньше Подвал закрывался висячим замком, но почему-то сейчас там дверь едва ли не нараспашку.

Также в Подвал можно пролезть с другой стороны дома, через пугающее своей чернотой окошко. Туда часто лазит и до ужаса боящаяся всяких насекомых Надя, и не желающая отставать от сестры Юлька. Пережив очередное приключение, уже на свету, стряхивая с рук ползающих, противно кусающихся черных блох, девочки, делая «страшные» глаза, клянутся-божатся друг дружке, что видели в Подвале то «чью-то тень», то «светящийся красный глаз».

Катька говорит, что этот Подвал соединен с подвалами других домов, но проверить эту теорию им так и не довелось — прошло всего несколько лет, и Подвал был ликвидирован…

Когда Надя была маленькой, она ужасно боялась Подвала. А все потому, что однажды она услышала, как кто-то из взрослых говорил, что в Подвале живут бомжи. Сказано это было шепотом, тайно. Надя не знала, кто такие бомжи, но тут же сообразила, что взрослые их боятся. Услужливое воображение тут же наделило этих неведомых бомжей страшными черными лицами, крючковатыми носами и красными глазами.

Однажды, поздней осенью, возвращаясь домой с урока английского, Надя в приглушенном свете подъезда ясно увидела, как из проема, разделяющего подвал с лестницей, вылезла огромная волосатая черная рука. Застыв на месте от ужаса, Надя смотрела на руку, а та не спешила возвращаться во тьму. Надя знала, что стоит ей только попробовать пройти мимо, как рука схватит ее и утащит в Подвал, где ее непременно съедят бомжи.

Но стоять в подъезде было холодно, к тому же, очень хотелось писать. И Надя запела. Громко поя, она зажмурилась и бегом преодолела страшный пролет, потом еще один, и еще… И только на своем, третьем этаже, стоя перед дверью родной квартиры, она успокоилась.

Привычка петь и смотреть под ноги, преодолевая страшный черный проем, сохранилась у нее надолго.

***

— Ой, Надька, ты на трещинку наступила! — В Юлькиных глазах неописуемый ужас. Сама она всегда педантично переступает через «опасное» место на асфальте.

— Блин… — бурчит Надя. — Вот че я под ноги не смотрю?!

— А может, ничего и не будет, — утешает ее Юлька, — ты же не на люк наступила, в конце концов.

Конечно, трещинка не люк. Может быть, беда и минет…

— Пойдем на урючину? — Предлагает Юлька.

— Ну, пошли.

На урючине уже собралась небольшая компания. Это Руслик-суслик, он же Рус-белорус, белобрысый долговязый, вечно сопливый мальчишка, обладающий поразительным даром грязнеть в течение нескольких минут; миловидный Колька, хозяин болонки Джинки, имеющей от Томки нескольких рыжеголовых щенков, и пухленький Алишер. Колька и Руслик живут в одном подъезде, только Колька на первом этаже, а Руслик — на последнем, четвертом. Они закадычные друзья. Оба фанатеют от Саб Зиро, оба собирают фишки. И у того, и у другого уже довольно приличная коллекция. Часть фишек куплена на карманные деньги, часть — выиграна в честном поединке.

На этих фишках двор просто помешан. Это азартная игра, не идущая ни в какое сравнение с прежней, в «крышечки». Правила похожи, но разве можно сравнить эйфорию от выигрыша крутой фишки с любимым персонажем из «Смертельной битвы», с удовольствием от обладания кучи красивых, но в общем-то бесполезных крышечек?

В фишки играют так: один играющий берет у другого любую нравящуюся ему фишку (исключение составляют те, на которые игрок не играет) и, удерживая ее по краям двумя пальцами, сильно бьет ею о бордюр. Если фишка переворачивается, то она уходит новому владельцу. Наибольшим шиком считается умение переворачивать фишки, ударяя их об асфальт. Но так играют только настоящие профи.

Руслик, Колька и Алишер что-то возбужденно обсуждают. Заинтересованные Надя и Юлька подходят к ним.

— Ты уже видела новые фишки? — Глаза у Кольки блестят.

— Нет. А у вас есть?

— Есть! У Руса. Рус, покажь!

Руслик неторопливо, шаркая стоптанными сандалиями, подходит к Наде и, сглатывая то и дело набегающую слюну, говорит:

— Вот, зырь.

Во вспотевшей ладошке Руслика фишка, изображающая девушку в нижнем белье. Юлька восхищенно пищит «Вау!» Надя морщится:

— И че?

— Зырь… — Руслик слюнит палец, трет фишку, и нарисованный лифчик, а за ним и трусики тут же исчезают под восторженное завывание Юльки.

Глаза мальчишек устремляются на Надю в ожидании вердикта. Ничуть не впечатленная, она тем не менее произносит:

— М-даааа…

Этого достаточно. Сдерживаемый доселе восторг прорывается. Пацаны забрасывают Надю новостями о том, что новинка уже вовсю продается на рынке, и что купить ее может абсолютно любой.

— А я хотела у тебя сменять Катану на Шан Цунга… — когда вопли стихают, говорит Надя.

— Ну, давай, — пожимает плечами Руслик. — Шан Цунг — это «счастливая» фишка, его сокровище. Еще вчера он даже играть на нее не хотел.

— Я только не взяла с собой свои фишки… Давай завтра тогда?

— Да бери сейчас! Завтра меня может не будет, — длинные пальцы Руслика быстро выбирают нужную фишку. Надя, не веря своему счастью, бережно кладет ее в карман шорт.

— Спасибо… Я тогда Катану тебе потом отдам, ладно?

— Ладно, ладно, — соглашается Руслик и возвращается к любованию фишкой с девушкой. Действие слюны закончилось, и нижнее белье вновь на ней.

— Давай за Катькой зайдем? — Предлагает Юлька.

— Пойдем.

Катькина голова, как и ожидалось, мгновенно показывается в окне. Нет, она не выйдет. И вечером тоже. Потому что наказана за то, что вчера притащила с помойки домой огромный аквариум.

— Зачем тебе аквариум? — Удивляется Надя.

— Так, просто, — пожимает плечами Катька.

— Жалко, что ты не выйдешь, — вздыхает Надя, — ну мы пойдем тогда?

— Ага, давай, — и Катька исчезает.

***

— Юльк, будь другом, заведи Томаса, а? — Просит Надя, увидев, что из подъезда восемнадцатого дома с котом на шлейке выходит Вера, ее недавняя знакомая.

— Нуууу, — недовольно тянет Юлька, — меня лааапки ему заставят мыыыть…

— Ну и помой, убудет от тебя, что ли?

— Не хочуууу…

— Какая ты противная, — морщится Надя, — вот возьму и не буду с тобой смотреть сама знаешь, что сегодня ночью!

— Ладно, ладно, — тут же соглашается сестренка.

— Приходи потом к лавочке восемнадцатого дома, — напутствует Надя.

Вера — миловидная спокойная девочка. Она ничуть не похожа на Катьку, но Наде она нравится. С ней интересно и достаточно весело. Однажды Вера откуда-то узнала, что в свежих газетах с телепрограммой, что разносят по почтовым ящикам по понедельникам, якобы опубликованы бесплатные купоны, по которым можно кататься на каруселях в парке. Девочки встали пораньше и собрали газеты из всех почтовых ящиков двадцатого, девятнадцатого и восемнадцатого домов. Но увы, «волшебных» купонов там не было… Пришлось вновь обходить все девять подъездов и класть газеты туда, откуда они были взяты.

Каждый день Вера выгуливает на шлейке своего кота, черно-белого пушистого красавца Леньку. Это норвежский лесной, дикий и достаточно злой кот. Но Вера в нем души не чает.

Девчонки сидят на скамейке у Вериного подъезда и болтают. Надя осторожно гладит Ленькину голову. Балованный кот, вальяжно лежащий на руках у хозяйки, смотрит на Надю, прищурив свои зеленющие дикие глаза, недоверчиво и немного презрительно. Вера — девочка из зажиточной семьи. Как и Надя, она воспитывается без отца, живет с мамой и бабушкой. Ее мама, как и Надина, работает в госструктуре, а бабушка торгует вещами на барахолке. Вера всегда классно одета. Сегодня на ней шикарная белая футболка с Симбой, и совершено невероятные дольчики. С обеих сторон на них тоже красуется по Симбе.

— Ты когда-нибудь духов вызывала? — Спрашивает Вера у Нади.

— Нет. А как это?

— Короче, — вдохновенно начинает Вера, — берешь тарелку, рисуешь на ней две стрелочки. Потом кладешь ее на газету и обводишь фломастером. С одной стороны круга пишешь «да», с другой — «нет». Потом вызываешь… ну, кого-нибудь мертвого, он приходит и отвечает на вопросы…

— Че, правда? — Изумляется Надя.

— Ну, — Вера на секунду заминается, — так говорят большие девчонки. Они пробовали, у них получилось.

— А кого можно вызывать?

— Да кого хочешь! Любого, кто уже умер. У тебя в семье кто-нибудь уже умер?

— Нет, тьфу-тьфу-тьфу, — Надя стучит по дереву, потом задумывается, вспоминает, — хотя погоди… Бабушка одна какая-то умерла, но давно. И я ее очень плохо помню. Она в России, ну, там, где я родилась, жила.

— Ну, сойдет, — кивает Вера.

— А давай… Давай попробуем? — Надя уже во власти новой идеи, глаза ее возбужденно блестят.

— Давай! — Тут же откликается Вера. — Только где? Надо у кого-то дома, чтобы было тихо, и никто не мешал.

— У меня дома мама…

— А у меня — никого! — Хвастает Вера.

— Тогда у тебя?

Вера на секунду задумывается, но потом кивает:

— Можно. Пошли.

Перед лавочкой, на которой сидят девочки, вырастает Юлька. Грудь ее взволнованно вздымается:

— Знаешь, че, Надька? Знаешь, че я видела только что?

— Че ты видела?

— Катька с Олей убежали!

— Не ври! Катьку наказали, она дома закрытая сидит.

— Не вру! Я ви-де-ла! — И в доказательство своей правоты Юлька выпучивает свои и без того большие глаза.

Внутри у Нади что-то обрывается. На душе почему-то становится тоскливо-тоскливо. Вообще-то, Юлька врушка та еще. Но сейчас, кажется, она говорит искренне.

— Где ты их видела? — Упавшим голосом спрашивает она.

— Когда я выходила, они из подъезда выбегали. Я у них спросила, куда они, а Катька сказала: «По делам»! Вот так!

— Кто убежал? Куда? — Интересуется внимательно слушающая диалог сестер Вера.

— Да Катька… Из девятнадцатого дома… Ты ее не знаешь, — отвечает Надя.

Вера тактично умолкает, мол, не хочешь говорить, и не надо и, выдержав паузу, приглашает:

— Так пойдем ко мне духов вызывать?

Девочки, разумеется, соглашаются. Как можно отказаться идти вызывать духов?! Да и у Веры дома они еще никогда не были.

***

Большая, чистая Верина квартира обескураживает и даже немного подавляет. Нет, конечно, и у Нади, и у Юльки тоже всегда чисто и уютно — мама и тетя Аля следят за этим едва ли не с фанатизмом — но жилище, в котором обитает Вера, напоминает какой-то храм. Высокие белые потолки, тщательно выбеленные стены, оклеенные красивыми обоями, на полу в гостиной — пушистый ковер. За стеклом огромной стенки стоит хрустальный сервиз. В роскошном цветовом ансамбле с ней выступают модное, легко собирающаяся кресло-кровать и большой журнальный столик.

Юлька озирается как в музее, а Надя, невольно испытывая неловкость за себя и сестренку (ведут себя, как дикие какие-то… а ведь у них дома тоже есть и стенка, и ковер, и аж два кресла-кровати), спрашивает у Веры почему-то шепотом:

— У вас сколько комнат?

— Три. А у вас?

— Две.

— Ах, да, да, я помню.

На тумбочке стоит телевизор, над ним — видик. Неслыханное богатство. Насколько Надя знает, еще один видик во всем дворе есть только у Кольки, и все. Надя невольно ахает:

— И кассеты у вас есть?!

— Ну да, — смущенно улыбается Вера, словно чувствуя вину на собственное богатство.

— А че у вас есть?

— Из моих только «Король Лев» и «Полтергейст», а из маминых…

— «Полтергейст»?! — В один голос восклицают Надя и Юлька. Обе фанатеют (Юлька, правда, скорее за компанию) по этому сериалу, который каждый вечер понедельника показывают по ОРТ.

— Да. Правда, только первая серия. Хотите посмотреть? — Предлагает Вера.

— Да! А можно?

— Да… только не сегодня, сегодня же мы духов вызываем. Я позову вас, когда дома никого не будет, ладно?

— Ладно.

И тут Юлька, как-то вдруг совсем потерявшись, спрашивает:

— А у тебя есть попить че-нибудь?

— Есть «Инвайт», «Юпи» и просто вода. Че будешь?

— А «Инвайт» какой?

— Апельсиновый.

— А «Юпи»?

— Малиновый.

— Тащи «Юпи». А поесть че-нить есть? — продолжает натиск Юлька.

Вера удивленно поднимает аристократические брови. Так бесцеремонно к ней за стол еще не просились. Но, видимо, сказывается воспитание — Вера предлагает Юльке на выбор печенье или «Мишку на Севере». Юлька задумывается, выбирая.

— Ты че будешь? — деловито спрашивает она у сестры.

— Ничего я не буду, — шипит Надя, делая сестренке «страшные» глаза, — и ты ниче не будешь! Только что же ели дома! Как не стыдно?!

— А че такого-то? — Обижается Юлька, — мы же ее угощали, когда она к нам домой приходила…

— Я тебя убью… — понизив голос, грозится вспыхнувшая Надя.

Юлька, понурив голову, умолкает, краснеет и принимается остервенело растирать свежий комариный укус на лодыжке. Ее греческий нос сейчас кажется очень длинным, тонкие губы кривятся капризно и как-то противно. Сейчас, похоже, будет реветь…

У Нади есть два выхода: брать сестренку за руку и вести домой, или не обращать на нее внимание, пусть хоть заревется. Оба выхода плохие. В первом случае она лишается возможности вызвать духов, а во втором — неудобно перед Верой.

Ситуацию разруливает Вера. Она молча идет на кухню и приносит на тарелке несколько печенюшек и конфет.

— Только не реви, пожалуйста, — сказала она, ставя угощение перед Юлькой, — и не сори, а то меня убьют.

Набычившаяся Юлька, не обращая внимания на лакомство, продолжает краснеть и остервенело тереть комариный укус. Ведь заревет же — принципиально сейчас заревет… И Надя, грубее, чем ей хотелось бы, говорит:

— Ну ешь! Или тебе особое приглашение нужно? — И самой себе противным, назидательным тоном добавляет, — и спасибо не забудь сказать!

Юлька вскидывает на нее глаза и смотрит, как на предателя. Сохраняя упрямое молчание, она отворачивается и принимается дербанить бахрому на кресле. Ее нижняя губа дрожит. Надо бы перестать уже третировать сестренку, но в Надю точно вселяется какой-то бес, и она продолжает:

— Спасибо тебе, Вера, за то, что угостила мою вечно голодную сестру, — нарочито громко говорит она.

— Да не за что… — смущается Вера.

Повисает пауза — всем неловко. Юлька сердито сопит. Наблюдая за ней из кресла, нервно дергает ушами красавец Ленька. Затем Надя, кашлянув, спрашивает:

— Так как, ты говорила, их надо вызывать, духов-то этих?

— А, щас, — оживляется Вера, скрывается в своей комнате, затем приносит в гостиную газету и фиолетовый фломастер.

— Давайте мы уберем конфеты и печенье на столик, а потом, если захотим, возьмем, мгм? — Предлагает она, сопровождая свои слова соответствующими действиями. Юлька даже не шевелится.

Вера аккуратно складывает газету вдвое и кладет на пол. Затем переворачивает вверх дном тарелку, кладет ее на газету и по контуру рисует фломастером круг. С одной стороны круга она пишет слово «да», со второй — «нет». Надя зачарованно следит за Вериными действиями. Из-за ее плеча, забыв о том, что только что собиралась реветь, смотрит Юлька. Вера рисует на тарелке небольшую стрелку, затем кладет тарелку на круг, педантично ровняет и шепотом говорит:

— Двигайтесь ближе. Кладите сюда пальцы — вот так… — она растопыривает указательный и средний палец и прикладывает их к тарелке. Девочки следуют ее примеру.

— Так… Теперь… — продолжает Вера, пристально глядя сестрам в глаза, но тут же перебивает сама себя, — блин, солнце сильно светит. Я щас шторы завешу…

Опускаются тяжелые шторы, и в комнате воцаряется таинственный полуденный сумрак. Становится очень тихо, только ходики на стене продолжают свой механический шаг. В глубине кресла мерцают два зеленых огонька — Ленькины глаза.

— Кого вызывать будем? — Спрашивает Надя.

— Давай бабушку твою?

— Ка… какую бабушку? — Недоуменно и громко спрашивает Юлька.

— Да не ори ты! Не бабу, а другую бабушку, российскую. Ты ее не знаешь! — Раздраженно говорит Надя, — ну, давай…

— Говори:… ээээ… как ее звали?

— БабЛюба.

— Нет, по отчеству. И фамилию еще надо.

— Э… не знаю…

— Тогда не получится. Надо фамилию, имя и отчество, — назидательно говорит Вера, и тут же оживленно предлагает, — а давайте Пушкина?

— А его тоже можно? — Удивляется Надя.

— Да кого хочешь, я же тебе говорила! Главное, чтобы он был мертв…

— А давайте лучше Суворова! — Неожиданно для самой себя, предлагает Надя.

— Суворова?! — В один голос удивленно переспрашивают Вера с Юлькой.

— Ну да… а че?

— Ну давайте. Значит, так… Повторяйте за мной: Александр Васильевич Суворов, выйдите к нам пожалуйста! Если «да», скажите «да», если «нет», скажите «нет». — медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произносит Вера.

В строгой комнате с занавешенными шторами звучит нестройный, но дружный хор трех детских голосов. Каждая буковка заклинания выговаривается тщательно, точно шлифуется. Надя старается говорить с выражением, как в школе. Юлькин голос звучит убедительно и искренне. Вера торжественно строга. Если бы Надя была Суворовым, она обязательно-преобязательно откликнулась бы на такую просьбу… «Ну пожалуйста… Ну Александричек Васильевиччик… милый, дорогой, любимый, ну придите к нам…» — мысленно умоляет она.

Но Александр Васильевич не отвечает ни «да», ни «нет». Девочки, держа у тарелки напряженные пальцы, выжидающе смотрят друг на друга. Тягучие секунды похожи на минуты. Ничего не происходит. Сидящая напротив Нади Вера приоткрывает рот в виде буквы «о» и начинает что-то говорить, как вдруг точно ножом разрезается, разрубается напополам воцарившаяся в комнате почти мистическая тишина:

— Я-аайца берем! Я-аайца свежие берем! Я-аайца!..

Это местная торговка прошла под окнами. Девочки прыскают, но мигом успокаиваются. Меланхоличное пощелкивание ходиков на стене подсказывает им, что нужно попробовать еще раз.

— Давайте. Раз-два-три… — Командует Вера, и девочки начинают вновь. — Александр Васильевич Суворов, выйдите к нам пожалуйста! Если «да», скажите «да», если «нет», скажите «нет»…

И вновь повисает напряженная тишина. На секунду Наде кажется, что тарелка сдвинулась с места, но нет, она стоит, как ее поставили, и холодно усмехается фарфоровым блеском. Это, видимо, кто-то из них, «нетерплячих», как говорит бабушка, случайно двинул ее пальцем.

Вдруг Наде почему-то становится неловко. Вспоминается лицо великого полководца, запечатленное на портрете, в душе поднимается тихий трепет. Да что же они делают?.. Зачем отрывают Суворова от дел? Ведь он же наверняка чем-то занят там, в раю… Неужели он сейчас все возьмет и бросит, и побежит отвечать на глупые вопросы трех алматинских девчонок?..

Словно в ответ на ее мысли, с другой стороны двора до Вериного окна докатывается звонкое, звучащее как-то по-особенному в мистической тишине мертвого июльского полдня, эхо:

— Я-аайца берем! Я-аайца свежие берем!..

Девчонки смеются уже громче, смелее.

— Давайте еще раз, — решительно говорит Вера, — Бог любит троицу.

— Давайте! Алекс… — дружно начинают девочки.

— Я-аайца берем! — раздается уже под самыми Вериными окнами.

Юлька откидывает голову и хохочет в голос. Вслед за ней закатывается Надя. Глядя на катающихся от хохота по полу сестер, услышав очередное «Я-аайца…", доносящееся из соседнего двора, не выдерживает и Вера. Они невольно пугают задремавшего Леньку, кот спрыгивает с кресла и рысью убегает на кухню. А девочки еще долго не могут успокоиться…

— Вообще-то, надо ночью вызывать, — отсмеявшись, говорит Вера, — но я думала, может быть, получится…

— Пойдем на улицу? — Предлагает, вставая и разминая затекшие ноги, Юлька.

— Давайте… Щас я только уберу здесь. Мне вообще-то не разрешают никого домой приводить… — как бы извиняясь, говорит Вера.

— Ну, мы это уже поняли, — улыбается Надя.

— Куда пойдем? Может, на качели? — Вере очень нравятся железные качели в соседнем дворе. Туда почти никогда не водят малышей, они не скрипят, а ощущение полета, которое испытываешь, хорошенько раскачавшись, заставляет забыть обо всем на свете.

— Не, неохота. Жарко… — Морщится Надя. И тут ей в голову приходит неожиданная мысль, — а хочешь, я тебе покажу наш с Катькой шалаш?

— А он далеко?

— Нет, рядом с «резинкой». Только знаешь, что?

— Что?

— Переоденься лучше, а то тебя заругают.

— Там что, по кушарам надо идти? — Сомневается Вера.

— Да. Так что, идем?

Вера сомневается несколько секунд, но потом в ее глазах загорается жажда приключений:

— Идем!

8.

Девочки спускаются во двор и едва ли не нос к носу сталкиваются с Анькой из третьего подъезда. Неизвестно, чем она любуется больше — своим новеньким великом или недавно сделанным модным каре. Анька смотрит на свое отражение в луже и прихорашивается.

— Вы куда? — После приветствия, спрашивает она.

— На «резинку», — отвечает за всех Вера. Она знакома с Анькой лучше остальных.

— И я тоже!

Девчонки идут рядом. Надя не может оторвать завистливого взгляда от двухколесного красавца: черный, навороченный всякими прибамбасами — тут и звонок, и шикарные тормоза, и держалка для воды… А у нее только старенький «Пионер»… Конечно, он быстрый и падать на нем не страшно, но куда ему, облезлому, в сравнении с заграничным «собратом»!..

У большого тополя, что растет рядом с перекрестком, стоит огромный заграничный автобус. Девочки останавливаются и, разинув рты, разглядывают это чудо. Этот автобус больше «ходовых» и выглядит очень импозантно. Он выкрашен красной краской, имеет новые колеса, большие окна и блестящие двери. Хорошенько рассмотрев иностранца, Анька изрекает:

— Это же Мицубиси!

— Ну да, — небрежно откликается Надя, тоже успев прочесть надпись.

— Водители на таких по пятьсот долларов в месяц зарабатывают… — мечтательно выдыхает Анька.

— Не пятьсот, а триста, — со знанием дела говорит Надя. Взгляды всех устремляются на нее и, прежде чем мозг сообразил, ее язык выговаривает — я знаю, потому что у меня мама на таком работает. Водителем.

Юлька и Вера смотрят на нее, широко раскрыв глаза. В Анькиных глазах — уважение, смешанное с завистью. Надя невольно приободряется.

— А я тебя знаю, — вдруг говорит Анька, — ты из двадцатого же дома, да? У тебя еще рыжая собачка есть.

— Да, есть.

— Значит, твоя мама реально Мицубиси водит?! — Анька не может скрыть восторг, — вот это классно! Слушай, а ты внутри была?

— Где?

— Ну, там, внутри, в Мицубиси.

— Конечно, была, — смеется Надя. Все, даже Юлька, смотрят на нее так, словно она является пророком Мухаммедом, и ее начинает нести все дальше, — там, короче, сидения откидываются назад, как в самолете. Есть душ, туалет, встроенные телевизоры — перед каждым сиденьем свой собственный. Там даже стюардессы ходят между рядами с напитками и едой…

— Стюардессы в самолете только, — убежденно говорит Вера.

— Ну не стюардессы, а эти… как их… ну, типа них, только в автобусе… Забыла, короче. А, вспомнила — кондукторы! Вооот… Там, короче, все такое красивое, новое, блестящее, там есть даже кафе!

— Кафе?! В автобусе?! — Недоверчиво уточняет Анька.

— В автобусе! — Отгоняя от себя мысль, что она, кажется, переборщила, уверенно говорит Надя, — Маленькое такое…

— Вот это дааа!.. Слушай… — Аньке, похоже, в голову приходит какая-то мысль. — Слушай, а кондукторы сколько получают?

— Нуууу… — Надя сосредоточенно морщит лоб, — где-то… долларов… сто пятьдесят-двести.

— Блиииин! Круто!.. Слушай, Надь, а… — Анька дает подержать свой велик Вере и деловито отводит Надю в сторону, — а твоя мама может… ну, это… мою маму устроить тоже на Мицубиси? Ну, кондуктором?.. А то она сейчас без работы…

— Я думаю, может, — важно отвечает Надя. Ей нравится внимание такой симпатичной и хорошо одетой девочки, как Анька.

— А… что для этого нужно?

— Нужны характеристики с бывшей работы — что она хорошо работала, имеет стаж, — Надя надавливает на это последнее слово, которое не раз слышала от мамы, и убеждается в том, что в Анькиных глазах появилось выражение, близкое к раболепию, — что у нее хорошее здоровье… Ну я еще у мамы спрошу, что нужно, ладно?

— Ладно. Ой, спасибо тебе! — Анька радостно хлопает в ладошки, — а я тогда своей маме скажу. Потом ты мне скажешь, какие еще документы нужны, и мы их твоей маме отдадим, да?

— Да, так и сделаем.

Вскоре девочки расстаются. Анька уезжает на велике домой, сообщать маме радостную новость, а Надя, Вера и Юлька продолжают свой путь к «резинке». Юлька молчит и то и дело удивленно посматривает на старшую сестру. Она-то знает, что ее тетя-мама никакой не водитель Мицубиси, а главный бухгалтер в Областном Управлении Туризма и Спорта. Наде вдруг становится не по себе. Успокаивает только то, что с Анькой они едва знакомы, а при встрече можно будет ей сказать, что у мамы ничего не получилось… и все! Успокоив себя таким образом, Надя мигом веселеет.

***

Они заходят на школьную территорию, пролезают через дырку в заборе и ведут Веру по направлению к Дому. Надя с каким-то злорадством думает о Катьке, об их договоре никого не водить к шалашу… Сама виновата, предала их дружбу! Убежала с этой своей Ольгой-Польгой по каким-то там «делам»… Хотя, то, что убежала, еще ладно, у всех, в конце концов, есть свои дела, но врать-то зачем?..

Наде интересно: как-то пример Дом Веру? И как отнесется к нему она?..

Дом оказывает странное воздействие и на Веру. Она со все возрастающей робостью, не отрывая взгляда, смотрит на него, а потом шепотом задает вопрос, заданный тремя тысячами людей в самое разное время с тех пор, как стоит этот Дом:

— А ты внутрь заглядывала?..

Дом смотрит на Надю угрожающе и насмешливо. Он знает и про комнату с морковным светом, и про Мицубиси, и про многое другое. Ну-ну, словно говорит он, давай, наври. Наври ей, скажи, что ты не просто заглядывала в окно, но и была внутри…

Надя слышит шепот Дома. Что-то заползает ей в душу, что-то нехорошее, гадкое. Она смотрит на Веру с огромным желанием видеть страх в ее глазах. И Вера, действительно, боится. Она с ужасом смотрит в черную пустоту нижнего окна, нервно передергивает плечами. Юлька подходит ближе и становится рядом с Надей:

— Тут убили кого-то… — едва слышно говорит она, и мрачные стены Дома с причмоком впитывают эти слова.

— Правда? — Вера с трудом отрывает взгляд от окна и смотрит на Надю. Та кивает.

— Слушайте, пойдемте отсюда, а? — Просит Вера, — Здесь реально страшно. И холодно…

— Ты не хочешь даже заглянуть внутрь? — Спрашивает Надя.

— Нет, не хочу, — вздыхает Вера, — пойдемте, девчонки. Вы же хотели мне шалаш свой показать…

— Ладно, пойдем. Смотри!

Надя подбирает с земли небольшой камушек, размахнувшись, кидает его в окно и напряженно прислушивается. Не слышно ни глухого удара о стену, ни звона стекла — ничего…

— Дом-призрак… — шепчет побелевшими губами Юлька.

— Нет, — хладнокровно отвечает Надя, — просто камень, наверное, вылетел из другого окна. Пошли, покажу шалаш.

Даже отойдя от Дома на приличное расстояние, девочки подавленно молчат. Так уж он действует на них — всего несколько минут постоишь возле него, а замогильный холод стен преследует еще очень долго.

— Блин, Вер, у тебя жопа грязная, — нарушает повисшую тоскливую тишину Юлька, — давай обтряхну.

Не дожидаясь разрешения, она услужливо и, по всей видимости, достаточно сильно, ладонью стряхивает пыль с Вериных дольчиков.

— Ааааа! Да не отбивай же, блин, моих женихов! — Взвивается Вера, — стой, блин, теперь я тебя… Раз, два, три… Ааай! Да ты че по ногам, как по бульвару?! Слон!.. Стоой! Теперь я тебе, а то поссоримся… Ну где он, Надь, этот ваш шалаш?

Надя растерянно озирается по сторонам. Был шалаш, и нет его… Кажется, на этом самом месте… да, точно, именно здесь они с Катькой строили свой уютный домик. Теперь от него остались рожки да ножки, то есть, только картонка, которую вандалы точно в насмешку оставили сиротливо лежать на земле, да несколько кирпичей.

— Разрушил кто-то… — изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зареветь, отвечает она. — А мы специально построили его в таком месте… Ну, чтобы никто… А они взяли, и… И фанерину нашу унесли…

Вера подходит, становится рядом, критически осматривает как-то вдруг сразу показавшееся ей сиротливым место. И, сочувственно взглянув на Надю, предлагает:

— А давайте построим новый?

— Давайте! — Юлька, как всегда, согласна на все.

— Не знаю… Такой мы уже не построим… — бурчит Надя, но идея нового строительства ей нравится.

— Да построим, построим! — Юлька так и подпрыгивает на месте, — че, думаешь, фанерину не найдем, что ли?!

— Ну, давайте! — Решается Надя, — тогда я пока здесь все почищу пока, а вы начинайте таскать материалы. Кирпичи там, доски… Если действительно найдете большую фанерину для крыши, то будет круто.

Девчонки убегают за стройматериалами, а Надя принимается за уборку. Вырывает с корнем огромные — выше головы — сорняки, набравшись смелости (а вдруг мокруши?!) берется за размокшую от дождя, как говорит бабушка, «надувшую губы», картонку и отшвыривает ее прочь… И замирает на месте. Под картонкой лежат в беспорядке использованные шприцы с иголками. В шприцах может быть «зараза», но Надя не спешит убирать их. Когда, неся в руках «материалы», появляются Вера с Юлькой, Надя показывает находку им.

— Наркоманы, — нервно передернув плечом, тут же говорит Вера, — ну а че ты хочешь, место-то глухое…

— Наверное, они шалаш и разрушили, — предполагает Юлька, склонившись над шприцами и внимательно рассматривая их.

— Так, надо убрать подальше, — распоряжается Надя, — только не руками, а то зараза… — вооружившись палочкой, она брезгливо выковыривает шприцы из земли, а потом несколькими пинками убирает их с территории.

Закипает работа. Вдвоем (Юлька то и дело убегает за новыми материалами) строить быстрее, и вскоре девочки возводят шалаш. Отойдя на несколько шагов, Надя любуется им. Все внутри так и распирает от гордости, и обида прошла — ей кажется, что новый шалаш даже лучше прежнего. Да и как ему не быть лучше, с такими-то материалами? Здесь и доски от разломанной скамейки, и крышка от парты, и большая прочная фанерина… И даже картонка на пол нашлась. Новый шалаш просторнее, выше. Можно запросто играть в нем втроем.

— Можно я посерединке? — Просится Юлька.

Девочки теснятся, пропуская ее в середку, и она плюхается между ними, прижимаясь к обеим. Тепло, исходящее от сестренки, действует умиротворяюще. Даже на Дом смотреть не так страшно.

— Так, правда, что ли, там кого-то кокнули? — Негромко спрашивает Вера.

— Так говорят, — отвечает Надя.

— А кого? Мужика или женщину?

— Кажется, мужика.

— Надьк, а расскажи ей про призраки! — Шепчет Юлька, — ну, помнишь, как ты мне рассказывала?

— Да какие еще тебе призраки?! — Отмахивается Надя, — человека убили, а она…

— Я, кстати, тоже слышала, ну, про убийство. Только про другое. — Говорит Вера, — вчера мама с бабушкой разговаривали, а я случайно подслушала. Короче, недавно убили девушку с Саина*.

— Здеесь?! — Вскидывается Надя.

— Не знаю… Нет, наверное, где-то в городе. И утром мне мама, такая, говорит: не уходи со двора, с незнакомыми не разговаривай, а если увидишь машину с затемненными стеклами, сразу убегай.

— И мне тоже мама так постоянно говорит. И Юльке. Да же, Юльк?

— Ага… А помнишь, Надьк, как ты рассказывала? Ты в школу шла, и увидела машину. Она остановилась недалеко от тебя, а потом одновременно резко раскрылись все четыре дверцы…

— Помню… Только не в школу, а в магазин.

— Реально? — Вера смотрит на нее с испугом в глазах.

— Да. Я даже не помню, как убегала.

— Блин… Страшно…

— Угу… А Юльку один раз со двора чуть конфеткой не сманили. Тетька какая-то.

— Да, да! — Подтверждает Юлька и хорошо удающимся ей приторно-сладким, «лисьим» голосом изображает тетьку, — такая говорит мне: «девочка, хочешь конфетку?» А я ей: «да!» А она мне: «пойдем ко мне домой…» и руку тянет.

— Бррр… А ты? — Спрашивает Вера.

— А я как дам деру, и домой! Только на своем пятом этаже отдышалась.

Надя и Вера с пониманием переглядываются.

— Ну че ты хочешь, — философски, подражая взрослым, говорит подруге Надя, — девочка-то красивенькая, хорошо одета. Как не сцапать?

* проститутку

— Вот-вот, — соглашается Вера, — только странно: раньше цыгане детей воровали, а теперь такие же, как и мы, русские…

— А зачем они детей воруют, не знаешь?

— А фиг их знает.

***

Возле Дома появляется какая-то фигура. К ней присоединяется еще одна, потом еще. Спустя несколько секунд там уже стоит пять человек. О чем-то переговариваясь, они периодически посматривают в сторону Абая-Шаляпина — явно кого-то ждут. Вскоре на горизонте появляются еще две фигуры, мужская и женская. Мужчина идет странно, как бы подволакивая одну ногу. Даже издалека Надя замечает надетые на нем темные очки. Не узнать мужчину невозможно. Это Хромой Алибек. Про него ходят разные слухи, один темнее другого.

Одно Надя знает точно: Хромой Алибек руководит местной бандой. В основном в его банде шпана — пацаны от десяти до шестнадцати лет. Они часто устраивают уличные бои с такой же шпаной из других микрорайонов. Но многие говорят, что за Хромым Алибеком водятся делишки и почище. Катька уверена, что он «держит район» — так сказали ей братья. Что это значит, Надя не поняла, а Катька не дала вразумительного ответа.

Он живет в двадцать первом доме, который находится за полянкой. Надя иногда встречает его, когда гуляет с Томкой. Он не замечает ее, но ей после этих мимолетных встреч почему-то сильно не по себе.

Это человек неопределенного возраста, ему можно дать и восемнадцать лет, и все тридцать. Крошечного роста, он не только сильно хромает, но еще и какой-то кривой — его левое плечо немного выше правого. Лицо бледное и почти уродливое — маленький нос слегка приплюснут, тонкие губы стянуты в синюю ниточку, тяжелая треугольная нижняя челюсть резко выдается вперед. Прямые черные волосы отпущены до плеч. Он всегда одевается в черное и никогда не снимает темных очков.

Рядом с Алибеком высокая стройная блондинка. Подойдя к пятерке парней, Алибек и девушка останавливаются. Один из парней подходит к ним, жмет руку Алибеку, затем достает из заднего кармана сигареты, предлагает одну Алибеку и сам закуривает. Начинается эмоциональный разговор — парень с сигаретой размахивает руками, переходит с русского на казахский и обратно, и громко матерится. Алибек сохраняет ледяное спокойствие, отвечает негромко, мало, точно взвешивает каждое слово на весах. Раз или два он поворачивает голову в сторону шалаша, в котором лежат девочки.

Надя замирает, сердце ее бешено колотится. Рядом, ни живая, ни мертвая, съежилась Юлька.

— Пошли отсюда… — едва слышно шепчет ей, склонившись через Юльку, Вера.

— Нет, увидят… — таким же шепотом откликается Надя, — пусть в Дом зайдут или уйдут, тогда пойдем.

Как хорошо, что перед шалашом растут высоченные сорняки! Девочкам неплохо видно, что происходит возле Дома. А вот оттуда едва ли заметно, что в шалаше кто-то есть. Это немного успокаивает, но все равно на душе тревожно.

Кажется, Алибек и его товарищи, действительно, собираются войти в Дом. И Наде, несмотря на страх, даже любопытно становится: как-то Дом примет их? Не похоже, чтобы они его боялись — вон, как вальяжно ведут себя, смеются, плюются…

Наконец один из парней подходит к окну, подпрыгивает, подтягивается на руках и переваливается внутрь. Надя невольно ахает. Остальные следуют его примеру. Наконец на улице остаются только Хромой Алибек и блондинка. Он подводит ее к окну, откуда раскрытыми ладонями вверх высовываются чьи-то руки. Но девушке, по всему видать, страшно. Она вдруг как-то съеживается, деревенеет, пытается протестовать. Но Алибек говорит ей негромко пару слов, затем подсаживает ее в окно, и девушка исчезает во чреве Дома. Алибек докуривает сигарету, циркает слюной сквозь зубы и, несмотря на хромоту, ловко, точно кошка, тоже прыгает в черное окно.

— Пошли? — Спрашивает уже погромче также наблюдавшая за действом Вера.

— Щас, давай подождем еще пять сек, — говорит Надя. Голос ее звучит немного хрипло — видимо, потому что горло от страха сдавило. Проходит еще немного времени, но ничье лицо так и не показывается ни в одном из окон. Дом хранит зловещее молчание.

— Пошли! — Командует Надя, — Только быстро, и не шуметь! Юлька, давай руку… да не наступай же на ветки, слышно же там все! Быстро, валим на Шаляпина!

Стараясь двигаться бесшумно и быстро, то и дело оглядываясь, девочки минуют опасную территорию и, не оглядываясь на Дом, припускают бегом к АХБК, куда Надя вместе с бабушкой когда-то ходила на ИЗО, училась рисовать красками и тушью. Там сегодня, как и всегда по субботам и воскресеньям, людно. Оказавшись в толпе взрослых и детей, Надя успокаивается, но руку непривычно тихой сестренки выпускать не хочет. Она лежит в ее ладони, маленькая и беззащитная.

Во дворе АХБК шумит большой фонтан. Когда на город опускается слишком сильная жара, местная детвора плавает в нем вместе с головастиками. А за АХБК — Шаляпина… Надя с детства боится этой улицы. Движение здесь сумасшедшее — здесь и перекресток, и трамвайная линия, и автобусы с троллейбусами ходят один за другим, и машины шмычутся по обеим сторонам дороги, как ненормальные… Разумеется, играет роль и страшное воспоминание.

Как-то зимой они с мамой ехали на такси в детскую больницу. На одном из участков Шаляпина водитель вдруг притормозил. Сбавили скорость и другие машины. Надя, посмотрев из окна, увидела, как рядом с остановкой собираются люди, кричат… А на дороге лежит что-то бесформенное и страшное… Мама тогда резко вскрикнула и закрыла Наде глаза ладошкой. Но Надя все равно успела увидеть прилипший к асфальту и пытающийся взмыть в небо большой раздувшийся оранжевый «рыночный» пакет…

В другой раз, возвращаясь с мамой поздним вечером из гостей по той же улице, они увидели, как одиноким и торжественным факелом горит чья-то машина.

Одна через Шаляпина Надя никогда не переходит. Даже с мамой и бабушкой ей страшно. В школе все смеются, но она никак не может справиться с паникой, которая охватывает ее, когда она подходит к ревущему, неистовому Шаляпина.

***

— Куда теперь? — Спрашивает Вера.

Надя вдруг чувствует сильную усталость. Да и Юлька, все еще вцепившаяся в ее руку, еле-еле переставляет ноги.

— Домой, наверное, — говорит она.

— Я тоже так думаю, — откликается Вера.

Почти до самого дома Наде кажется, что за ними кто-то идет. От одной только мысли, что вот сейчас из-за какого-нибудь угла или дерева покажется Хромой Алибек, к горлу подкатывает тошнота, сильно потеют ладошки. Успокаивается она только у своего подъезда. Попрощавшись с Верой, она поворачивается к Юльке и строго говорит:

— Дома никому ни слова.

— Почему? — Удивляется все еще немного напуганная Юлька.

— Нас гулять же не выпустят завтра, дурында! И мне влетит за то, что увела тебя так далеко.

— А, ну хорошо, не скажу! — Беспечно говорит Юлька.

Но Надя знает, что сестренка, у которой в одно ухо влетает, а в другое вылетает, может уже прямо сейчас проболтаться о приключении маме, и решает связать ее клятвой:

— Постой. Поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь, — большие карие Юлькины глаза мигом серьезнеют.

— Поклянись сердцем мамы!

— Клянусь сердцем мамы, что никому-никому не скажу, — торжественно и немного печально говорит Юлька.

Все, теперь точно не скажет. Они быстро поднимаются на свой этаж. Надино сердце тревожно колотится — ушли они утром, а сейчас, судя по угасающему солнцу, больше пяти. Набравшись смелости, она стучит в дверь. Открывает бабушка:

— Явилися? — Каким-то непонятным тоном спрашивает она, — а я уже искать вас хотела идти. Мать переживает…

Девочки молча разуваются, идут в ванну мыть руки. Темная тревога, кажется, передается и Юльке, она то и дело беспокойно посматривает на старшую сестру. Но ей-то чего переживать? Все шишки, как всегда, достанутся Наде.

Надя старается действовать как можно медленнее. Руки надо вымыть тщательно, и обязательно по локоть. И лицо тоже. И за Юлькой проследить, чтобы не набрызгала вокруг. Полотенчико нужно повесить ровно. Что же еще?..

Надя осматривается в поисках беспорядка, но, как назло, в ванной чисто и все лежит на своих местах. Юлька сначала в знак солидарности пыхтит рядом, но потом ей это надоедает, и она убегает в зал. Хорошо ей, она еще маленькая. У нее все просто…

Выйдя из ванной, она плетется в гостиную, пытаясь узнать по звукам доносящегося оттуда маминого голоса, насколько сильно она сердита. Благодаря дипломатическим усилиям Юльки, кажется, не очень. Но объясняться, учитывая статус старшей, все равно приходится.

— Где вы были? — Спрашивает мама. В ее голосе и тревога, и облегчение одновременно.

— Во дворе.

— А Юленька говорит, на «резинке».

У Нади холодеет внутри. Если Юлька проболталась, то все. Хотя, она же поклялась! Неужели ее мама теперь умрет?..

— Мы сперва во дворе в «Казаки-разбойники» играли, а потом на «резинку» пошли, — выкручивается Надя.

— Ой, врешь… — мамины глаза буквально впиваются в Надины, — небось, Катька вас опять куда-нибудь водила?

— Да нет же! — Она ничего не знает… Юлька не проболталась… Надя испытывает невероятное облегчение. — И я не вру. Просто мы в Казаков заигрались.

— А на «резинку» зачем ходили?

— А там у одной девочки новый крутой велик, а родители ей только там кататься разрешают, — удачно врет Надя и мама ей, кажется, верит.

— Идите ешьте. Там уже остыло все, наверное, подогрейте.

Только сейчас Надя понимает, что очень хочет есть. Юлька спрыгивает с диван-кровати и бежит на кухню. Там их ждет подогретое и разложенное по тарелкам пюре с сосисками.

— Ну, чай сами нальете, — устало говорит бабушка, — а я пойду лежать.

Наклоняясь над своей тарелкой, Надя тихо говорит сестренке:

— Молодец, что не проболталась.

Юлька краснеет от удовольствия:

— Ну, я же маминым сердцем поклялась, — важно говорит она и пожимает плечами, — если я скажу, то она умрет.

Пообедав и прибрав посуду, девочки идут в комнату, которая одновременно является и бабушкиной, и Надиной. Здесь стоит и бабушкин диван, и Надин рабочий стол, за которым она делает уроки. Бабушка лежит на спине с закрытыми глазами. Она не спит, но сестры все равно стараются ступать как можно тише и притворяют за собой дверь, чтобы бабушке не мешал работающий в гостиной телевизор. Юлька садится за рисование, Надя берет с полки книжку и удобно устраивается в кресле. Шторы в комнате задвинуты — бабушке мешает яркий солнечный свет.

— Сядь к окну, зрение испортишь, — раздается вдруг бабушкин голос, и углубившаяся в книгу Надя вздрагивает от неожиданности.

— Не испорчу, — бубнит она. Ей совсем не хочется слезать с кресла.

— Ослепнешь — будешь знать… Будешь как баба Тоня твоя… Ничерта не видит уже скока лет… — продолжает ворчать бабушка.

Надя не хочет спорить. Она только сильнее вжимается в кресло, точно ждет, что бабушка сейчас встанет и попытается вытащить ее оттуда. Но бабушка только вздыхает.

Вдруг раздается стук во входную дверь. Томка заливается звонким лаем, и направляющаяся на кухню мама открывает стучащему.

Надя прислушивается, стараясь проинтуичить, кто пришел. Точно не Корнеич — его гулкий бас она бы услышала. И точно не другие соседи — мама никогда не держит их на пороге, но обязательно приглашает войти. Тогда кто?.. В голове мелькает совсем уж безумная мысль: в Доме убили ту блондинку, а их троих там кто-то видел, и вот, пришел милиционер… Внутри все холодеет.

Но мама вскоре закрывает входную дверь, идет сперва на кухню, и только потом заглядывает к бабушке. Смотрит на Надю не строго, а скорее недоуменно.

— Кто приходил, мам? — Робко спрашивает Надя.

— Девочки со двора, — говорит она, — какая-то Аня. Принесла мне справку с работы своей мамы и резюме… Надя, ты зачем ей сказала, что я работаю на Мицубиси?!

Так вот оно что. Ну, сейчас ей точно влетит. А потом еще и во дворе все будут считать ее врушкой… Надя невольно съеживается, опускает голову:

— Так, просто…

— Что значит, «так, просто»? Объясни! Мне из-за тебя сейчас врать пришлось!

Бабушка открывает глаза, приподнимает голову и удивленно переводит взгляд с одной на другую. Юлька перестает рисовать, поворачивается на стуле и ждет развязки.

— Почему тебе из-за меня врать пришлось? — Едва ворочая от страха и стыда языком, выговаривает Надя.

— Да потому что я сказала этой Ане, что я, действительно, работала там, но только сегодня уволилась, а тебе об этом еще не сказала! — Восклицает мама.

Вот так мама… Надя чувствует, как ее заливает краска стыда.

— Прости, я… я так… больше… не буду… — едва слышно бормочет она.

Мама подходит ближе:

— Так почему ты наврала про Мицубиси? — В ее голосе больше удивления, чем гнева.

— Ну просто так… Мы играли, играли на «резинке», ну и вырвалось…

— Это у Ани этой крутой велик?

— Да…

— Понятно, — мама поджимает губы и выходит из комнаты. Вспомнив, что не сказала еще что-то, что-то самое главное, она оборачивается, — никогда, никогда больше не ври. Никому. Если бы я им сейчас сказала, что ни на каком Мицубиси я не работаю и не работала, вот что бы ты делала?

Вопрос повис в воздухе. Мама укоризненно смотрит на Надю, качает головой и закрывает за собой дверь.

9.

Когда Надя только-только пошла в первый класс, она как-то спросила у мамы:

— Мам, а ты при царе родилась?

Отсмеявшись, мама сказала:

— Твоя баба Катя родилась тогда, когда Ленин умер. А Ленин был после царя. А я родилась в 58-м, когда и Ленина, и Сталина уже и в помине не было.

Кто такой Ленин, Надя знала. В школе на уроке Родной Речи учительница читала им про то, как он, будучи в сибирской ссылке, ловко обманул «царских соглядатаев», ищущих какие-то запрещенные книги.

Рассказ был очень интересным. Домой Надя уходила, будучи по уши влюбленной в Ленина. В школьном холле они с Артуром, мальчиком, которого Надя знала еще с детского садика, остановились возле огромного бюста Вождя и долго, с благоговением рассматривали его профиль. По правде сказать, Ленин, изображенный на картинках, казался ей красивым и нравился больше бронзового, от которого так и веяло монументальным холодом, и находиться рядом с которым было почему-то жутковато. Но очарование образом брало свое. Придя домой, она от корки до корки пролистала учебник в поисках новых рассказов о Ленине, но их там, к сожалению, не было. И Надя решила хорошенько порасспрашивать о Ленине маму и бабушку, но для этого было нужно дождаться вечера — мама была на работе, а бабушка у Юльки в Аксае.

Первой пришла мама, а спустя полчаса приехала и бабушка. За ужином Надя, захлебываясь от восторга, пересказала им рассказ про Ленина и «царских соглядатаев».

— Вот умный Ленин, да же, мам? — Спросила она.

Мама, чье лицо во время рассказа сохраняло какое-то непонятное выражение, положила ложку на стол и, пристально глядя в глаза дочери, тщательно выговаривая каждое слово, сказала:

— Ленин был очень, очень плохим человеком.

Надя не поверила своим ушам. Недонесенная до рта ложка с супом так и зависла над тарелкой. Хлопая глазами, она ждала объяснений, но мама замолчала и вновь вернулась к своей тарелке.

Надя повернулась к бабушке, но выражение ее лица напугало ее, и незаданный вопрос так и повис в воздухе. В маленькой кухне воцарилась какая-то жуткая тишина, нарушаемая разве что стуком алюминиевых ложек по дну тарелок.

Молчание было нехорошим, густым. Несогласие с чем-то невысказанным чувствовалось во всем — в поджатых губах мамы, в шишковатой бабушкиной руке, держащей ложку, в нервном покачивании маминой ноги. В чем дело, Надя, как ни силилась, не могла понять. Точно уяснила она одно: мама с бабушкой за что-то рассердились на нее. Напуганная продолжительным молчанием взрослых, заранее пристыженная, Надя робко возразила:

— А… учительница говорит, что он был очень хорошим.

— Ленин был плохим человеком, — нажимая на каждое слово, повторила мама. Выдержав паузу, она продолжила, — он царя убил.

— Но учительница сказала…

— Неправду сказала учительница. — Отрывисто сказала мама и, поднявшись из-за стола, поставила тарелку в мойку. — Он убил царя вместе со всей его семьей. Включая мальчика, цесаревича. А он был чуть-чуть постарше тебя.

До сих пор молчавшая бабушка издала какой-то странный горловой звук. Надя, шокированная известием, что Ленин, добрый и хороший Ленин, оказывается, кого-то «убил», вздрогнула и покосилась на нее. Бабушка положила недоеденный хлеб рядом с тарелкой, и каким-то чужим, сдавленным голосом, произнесла:

— Ты зачем… ребенка против учителей настраиваешь?

— Я не настраиваю. — Сказала мама, — но хочу, чтобы ребенок знал правду.

— Какую еще тебе правду?

— Горькую, маменька! Нет, ну ты посмотри, а, какие уроды… — Ни к кому не обращаясь, возмутилась мама, — Союз уже год, как распался, а они до сих пор детям этим Лениным мозги пудрят… Надя, запомни… Что бы тебе ни говорили в школе, запомни, заруби себе на носу: Ленин был гадом, он не только всю семью царя убил, он еще и страну нашу разрушил. А из-за этого и наша семья пострадала.

Тут бабушка напугала Надю еще больше.

— Не смей! Трогать! Ленина! — Потрясая над головой руками, тонко закричала она. Ее глаза вдруг стали какими-то круглыми, изо рта на пол выпал кусочек картошки. Надя вжалась в спинку стула и испуганно переводила взгляд с одной на другую.

— Не пугай ребенка! — Строго сказала мама. — Наворотил дел твой Ленин, спасибо ему. Семьдесят лет расхлебываем, и еще столько же будем.

— Ленин все делал правильно. Все! — Категорично заявила бабушка.

— Ну да, как же… Землю крестьянам, заводы рабочим… Что ты получила? Ты, герой труда! Что ты получила?! Что он дал тебе, твой Ленин?

— Всё!

— Что «все» -то? Раскулачивание? Нищету и позор?!

— А иди ты у манду! — слезливо завопила, махнув на маму рукой, бабушка, — ниче ты не понимаешь! Не мне, так другим! Да, Ленин дал крестьянам землю! Не стало над ними этих кровопийц, панов этих косопузых!..

— А вместо «панов косопузых» появились председатели колхозов! — Повысила голос и мама, — не ты ли, маменька, проклинала все эти собрания? Не ты?!

— Та… иди ты!.. — Бабушка с грохотом бросила ложку в тарелку и вышла из кухни.

На кухне воцарилось молчание. Есть расхотелось. Глядя на свое смешное отражение в играющих и лопающихся в чае пузырьках, Надя задумалась. Почему мама с бабушкой поссорились из-за Ленина? Как мог этот симпатичный бородатый дяденька убить семью царя и разрушить «всю страну»? Почему в школьном учебнике ничего об этом не сказано? И кому ей следует верить — учительнице, или маме? Мама сказала, что учительница говорит неправду. Но разве такое может быть?! Неужели учителя тоже врут? А может быть, она просто не знает?

Допивая чай, Надя твердо решила завтра же подойти к Валентине Ивановне и спросить у нее, правда ли то, что сказала мама.

Точно услышав Надины мысли, мама сказала:

— Допивай чай и иди делать уроки. И про наш с бабой разговор никому в школе не говори, ладно?

— Почему? — Удивилась Надя, — а я хотела завтра у учительницы спросить, зачем она нам неправду сказала.

— Не надо, — мягко сказала мама, — ты просто знай правду, и все. Хорошо?

— А Артуру можно сказать? Я потихоньку, ему одному только…

— Не надо, — задумчиво сказала мама, — и вообще, Надюша, это очень, очень серьезная тема. Поговорим, когда подрастешь, ладно?

— Значит, Артур не узнает правду?

Мама ответила не сразу. Глядя на то, как улицу за окном накрывают мягкие осенние сумерки, она сказала:

— Артур умный мальчик. Я думаю, ему мама или папа обязательно все скажут.

Бабушка лежала на диване, свернувшись калачиком, и всхлипывала. Услышав тихое «Братики мои… Маменька…", прозвучавшее как-то особенно жалостливо в темной комнате, Надя помялась на пороге, но к письменному столу, стараясь ступать как можно тише, прошла. Сердце сжалось от мучительной жалости. Чувствуя себя виноватой, Надя взяла висевшую на спинке стула шаль и укрыла бабушку. Она не шелохнулась, только вздохнула протяжно.

Решив не мешать ей спать, Надя взяла портфель направилась к двери. На кухне тоже можно учить уроки. Да, там плохой свет… но и бабушку очень-очень жалко.

— Куда ты? — Неожиданно раздалось с дивана.

— На кухню, уроки делать… — пробормотала Надя.

— Садись и делай здесь, мне свет не мешает, — шумно высморкавшись в платок, сказала бабушка. — Много задали-то?

— Нет. Одно упражнение по Письму и пересказ.

— Делай, а то поздно уже. Вот чего днем не сделала?.. — Привычно заворчала она.

С упражнением Надя справилась быстро. Сначала, как учила мама, написала в черновик, затем аккуратно переписала в чистовик. Прочитав рассказ, Надя тихонько повторила его про себя и, покосившись в сторону дивана, все еще смутно ощущая свою непонятную вину, спросила:

— Баб, ты не спишь?

— Нет. Чего?

— Хочешь, я тебе перескажу?

— Давай…

И Надя начала пересказывать текст про девочку, которая «плакала навздыр».

— Как-как плакала? — Переспросила бабушка, подняв голову с подушки.

— Навздыр… — повторила Надя.

— Каак?.. Навзд… Как-как?.. — И бабушка в голос рассмеялась.

— Ну навздыр же! Нав-зддыыыр! — Для убедительности протянула Надя.

Бабушка, забыв, что только что плакала, залилась хохотом. Глядя на нее, невольно стала улыбаться и недоумевающая Надя. Еще через несколько секунд над «навздыром» хохотала и заглянувшая к ним мама. А потом они с бабушкой вместе объясняли обидевшейся было Наде, что означает «плакать навзрыд».

***

Бабушке было тринадцать, когда началась Великая Отечественная война. Сперва на фронт призвали одного из братьев, строгого Павла, а затем настал черед и доброго, веселого Коленьки. Без них дом опустел. Снохи, и без того не шибко привечающие золовку и ее мать, выгнали обеих из родного дома. Приютила их дальняя родня, живущая почти на отшибе села. Бабушка долго вынашивала мечту воевать на фронте вместе с братьями, и, в конце концов, решилась. Подделала метрики, собрала нехитрые пожитки… Остановил ее председатель колхоза. Без труда раскусив обман, он пристыдил девочку:

— Все вы вояки… А здесь трудиться кто будет? Думаешь, солдатам хлеб не нужен? Давай-ка, прекращай дурить и начинай работать.

Смерив взглядом маленькую худенькую светловолосую девочку, которой и тринадцать (не то, что шестнадцать!) -то лет можно было дать с большим трудом, председатель поинтересовался:

— А ты, вообще, что делать-то умеешь?

— Все умею.

— Комбайн освоишь? — Усмехнулся председатель.

— Освою!

— Вот это девка! Боевая! Не зря на фронт рвешься, но нам такие и тут нужны. Ну давай, завтра на работу выйдешь…

И она «дала». Работала с напарницей, таким же подростком, наравне со взрослыми. Председатель ставил ее в пример, пропало ощущение нахлебничества в доме. Глядя на ее успехи, тихо радовалась мама… С надеждой ждали Павла с Николаем — страшные треугольные письма обошли их дом стороной. Но не дождались… Уже в конце войны узнали, что оба пропали без вести еще в сорок первом.

У бабушки четверо детей. Оба сына живут в России, дочери — в Алма-Ате. Жить со средней, Юлей, решила она сама. Так было удобно всем. В молодости бабушка была замужем за грозным «дедом Гаврилом», который сильно ее обижал. Когда дети подросли, бабушка и дедушка развелись и очень долго не общались. Бабушка вспоминала дедушку с обидой, и старалась лишний раз о нем не говорить.

Однажды дедушка, проживающий где-то под Акмолой, приехал к ним в гости. Перед этим пригласившими его мамой и тетей Алей была проведена настоящая спецоперация. Они очень хотели, чтобы дедушка приехал, но надо было подготовить к этому бабушку.

Ожидая дедушку, бабушка волновалась, хотя и старалась это скрыть. Но Надя с Юлькой заметили, и иной раз по-доброму подшучивали над ней: вот, мол, дедушка приедет, и снова заживут они вместе.

— Да зачем мне этот дед-пердун? — Пожала плечами бабушка.

Отсмеявшись, сестры оставили ее в покое.

Когда дедушка, наконец, приехал, Надя с Юлькой были разочарованы. Страшный «дед Гаврил», имя которого всплывало каждый раз, когда кто-нибудь из них вел себя плохо, оказался симпатичным, тихим, сухоньким старичком.

***

Надя помнит бабушку с раннего детства. Но самое яркое воспоминание связано с не очень приятным моментом. Это было давно, еще до Юлькиного рождения. Надя тогда даже еще в садик не ходила — они только-только переехали из России в Алма-Ату.

Было холодно, уныло и мокро. Кажется, стоял конец февраля. Они втроем, мама, бабушка и Надя, пошли в магазин за мясом. В универмаг выстроилась длиннющая очередь. Переступая с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, угрюмые серые люди привычно-злобно переругивались. Очередь двигалась очень медленно, шанс купить мясо стремительно падал, и люди становились все злее и злее. Особенно злобствовала какая-то тетка, одетая в длинное серо-зеленое пальто. Надя не видела ее лица, поскольку оказалась прижатой очередью к бабушкиному животу. Перед ее глазами были только носки ее черных злых сапог, которые с каждой секундой казались ей все противнее.

Эта тетка сперва с удовольствием поругалась с одним «очередником», затем с другим, потом принялась за третьего… Ее истеричный, крикливый голос, злил уставшую и замерзшую Надю. Вперив взгляд в кончики теткиных сапог, она мысленно рисовала себе ее портрет: толстое лицо, на голове — непременно почему-то ушанка, из-под которой торчат светлые, почти белые волосы, тонкие, покрытые ярко-розовой помадой, губы, золотые зубы, над верхней губой — волосатая бородавка, а нос похож на кончики сапог — острый и противный.

И вдруг она услышала бабушкин голос:

— Ну что же вы, женщина, кричите… Я стою здесь уже сорок минут. Люди, вот, подтвердить могут…

— Ха! Стоит она… А что же я вас не видела? — Взвилась тетка.

— Может быть, потому что вы ругались с соседями, и просто не заметили меня? — Спокойно сказала бабушка.

Тут тетка начала орать:

— Нет, ты посмотри, а… Она меня еще учить будет! Да какое ваше дело?! Да как вы смеете?!

Бабушкина рука, в которой лежала Надина ладошка, вдруг задрожала. И Надя испугалась: а вдруг, бабушка начнет плакать? И перед кем? Перед этой противной теткой?! Люди в очереди молчали. Кто злорадно — мол, так и надо ей… Кто сочувственно. Но молчали. И мамы, как назло, не было рядом — она ушла за яйцами.

Сперва Надя хотела наступить тетке на ногу, но, сравнив свои сапожки с теткиными, откинула эту мысль. Может быть, оторвать ей пуговицу?.. И вдруг перед самым Надиным лицом опустилась теткина рука. Пухлая рука с позолоченным колечком на безымянном пальце. Надя затаила дыхание и мысленно дала тетке шанс: замолчи, замолчи, замолчи… И ничего тебе не будет.. Но горластая тетка молчать не желала. Точно лава из вулкана, из нее нескончаемым потоком лились обидные, злые слова:

— …Столько лет на свете прожила… Постыдилась бы! Стоит и врет, стоит и врет! Не пущу тебя никуда!

Надя толком не поняла, как это произошло… Несколько ночей подряд ей снилось, как она снимает варежку и изо всех сил, вложив всю свою злость, царапает эту пухлую руку… как на руке появляются сперва розовые следы от ногтей, а затем и алые капли крови, как тетка, отстав от бабушки, орет уже на нее:

— А ты еще что за господибожемой?! А?! Стой! Стой! Стой!

…как подбегает подоспевшая мама, как тетка тычет ей под нос свою окровавленную руку:

— Она меня поцарапала! Ваш звереныш меня поцарапал!

…как начинает волноваться очередь. То здесь, то там слышатся порицания, и Надя с удовлетворением понимает, что ругают не ее, а тетку.

Мяса им в тот день не досталось. Но зато мама успела купить яиц и хлеба, а дома оставалось немного картошки. Дома Наде объяснили, что царапать людей нельзя. Но бабушка еще долго с улыбкой рассказывала соседям и знакомым, как внучка ее «защитила» в очереди.

С этим универмагом была связана еще одна история. Однажды, когда бабушка уехала в Аксай к только-только родившейся Юльке, дома закончился хлеб. Вечерело. Накрученная на бигуди мама собралась было идти к соседям, когда Надя сказала:

— А давай, я схожу?

Сначала мама и слышать ничего не хотела, но Надя настаивала. В конце концов, она сдалась.

Гордая тем, что, как большая, одна идет за хлебом, Надя по дороге долго наслаждалась свободой и чувством собственной важности. А потом ее точно кто-то дернул оглянуться, и она увидела, как мама, вся в бигудях, в накинутом наспех пальто, прячась за деревьями, идет за ней…

***

Однажды бабушке неожиданно стало плохо после ужина, и ее увезли на «скорой». Надя увидела ее только несколько недель спустя. Похудевшая, измученная, бабушка рассказывала ей, как в больнице она «глотала шлангу», и показывала ей обработанный зеленкой свежий шов на животе… А уже месяц спустя она таскала на руках пухленькую двухлетнюю Юльку на пятый этаж — лифта в доме не было. Мама ее ругала: шов же разойдется! Но бабушка только рукой махала. Однажды в войну, когда она работала на комбайне, ей оторвало костяшку. Та повисла на коже, а бабушка просто взяла, оторвала ее и выбросила… Осторожно касаясь того места, где должна была быть костяшка, Надя невольно содрогнулась. А она, трусиха, боится кровь из пальца сдавать…

Не так давно к ним домой стали ходить две симпатичные улыбчивые тетеньки, Алла и Люба. Они приносят с собой небольшие книжки с яркими картинками и журналы «Сторожевая башня»**. В книжках рассказывается про Бога, про Моисея и Иисуса Христа. Надя читает истории залпом, как интересные сказки. И с большим удовольствием обсуждает их с Аллой и Любой.

Перед каждым занятием Алла и Люба предлагают помолиться. Все садятся в полукруг, складывают руки в замок на коленях, и просят Бога благословить их собрание. Ноги, говорит Люба, скрещивать нельзя.

— Кто такой Бог? — спрашивает она у Нади.

— Это тот, кто все создал, — уверенно отвечает она.

— А ты знаешь, что у Бога есть имя? Его зовут Иегова.

И-е-гова… Странное имя. Бог же мужчина, почему его зовут как женщину? Надя берет в руки книжку и начинает читать.

Исаия обратился — Иегова ответил.

Даниил сказал — и Иегова сказал.

Иезекииль возопил — Иегова вразумил.

Надя задумывается: интересно, как это — разговаривать с Богом? Однажды они с Юлькой молились. Просто встали на кухне перед раскрытым окном и просили «здоровья мамам и бабушке, чтобы хорошо учиться, чтобы хорошо себя вести и не расстраивать бабушку, чтобы дома было, что покушать, чтобы маму на работе не узурпировали», и т. д. Потом Юлька упала на колени и сделала земной поклон. Надя еще высмеяла ее за это, сказав, что так только попу кланяются.

И все-таки, как? Неужели он сам отвечает на все вопросы? И вот прям голос с неба слышится, что ли?.. Она задумывается, представляет себя на месте Исаии, Даниила и Иезекииля, и ей почему-то становится не по себе. Да она бы, наверное, от страха умерла! Интересно, а бабушке Бог отвечает? Она решает спросить:

— Баб, а ты сама пробовала поговорить с Богом?

— Конечно, — тихонько вздохнув, говорит бабушка, — каждый день с ним говорю.

— Да-а? Вааау!.. — Надя в восторге подхватывается с кресла, но тут же недоумевает. — А… а почему мне ничего не слышно? Ну, как он тебе отвечает… У него, что ли, такой тихий голос?

** Журнал религиозного содержания, издаваемый запрещенной на территории РФ в 2017 году организацией «Свидетели Иеговы»

Или ты разговариваешь с ним, пока я в школе? — Хлопая глазами, засыпает она бабушку вопросами.

— Я с ним мысленно разговариваю, — отвечает лежащая на диване бабушка, улыбнувшись краешком губ.

— Как это — мысленно? А он разве слышит?

— Конечно, слышит.

— И отвечает?

— Отвечает.

— Ну, блин. Сейчас я попробую…

И, крепко зажмурившись, Надя спрашивает у Бога: поедет ли она летом в Россию, к папе, или останется дома? От волнения у нее аж дыхание перехватывает: она никогда еще не пыталась задать вопрос «тому, кто все создал». Мельком в голове проносятся мысли о том, что, если сейчас получится, если Бог ей ответит, она сможет пользоваться его подсказками в школе, когда, например, забудет что-нибудь у доски. Еще не дождавшись ответа, она укоряет себя: вот дурында! И чего она раньше так не делала?!

Живое Надино воображение тут же подсказывает ей картинку: урок природоведения, она стоит у доски и не может ответить на вопрос, «что дают нам деревья». Учительница смотрит на нее выжидающе, класс — сочувственно. Ребята и рады бы подсказать, но вредина-учительница не разрешает. И тут, измученная почти как Исаия, Даниил и Иезекииль, Надя мысленно вопиет к Богу:

«Боженька, миленький, подскажи, что дают нам деревья, а?»

Бог, конечно же, тут же откликается.

«Думай» — строго говорит ей он и назидательным тоном дает подсказку, — «без чего человек не смог бы прожить и несколько минут?»

Надя вжимает голову в плечи и робко, по-прежнему мысленно, чтобы не услышала учительница, спрашивает:

— Без… листьев?..

— Без кислорода, балда! — Отвечает Бог.

Ой… Наверное, он не скажет «балда». Он же добрый…

Так, опять ее мысли утекли в совершенно ином направлении. Надя удобнее устраивается на кресле и, вновь крепко зажмурившись, повторяет свой вопрос про поездку к папе. Бог не отвечает — наверное, слишком занят. Зато в голове у Нади «включается» слышанная с утра по радио песня:

«На ковре вертолете,

мимо ра-дуу-ги.

Мы летим, а вы ползете,

чу-да-кии вы, чудаки…»

— Не отвечает… — грустно вздохнув, жалуется она бабушке.

— Кто не отвечает? — Удивляется она, приоткрыв один глаз.

— Бог… Я у него спросила мысленно, поеду ли я летом к папе, а он молчит…

— Делать ему больше нечего, чем на всякие глупости отвечать! — Неожиданно сердится бабушка, — читай дальше, они уже скоро придут.

Надя сперва хочет ответить, что поездка к папе — это не глупости, но решает не спорить и возвращается к недочитанной главе.

***

Люба и Алла приходят в пять. Обычно они занимаются около часа, но сегодня урок длится дольше. А все Надя. Сегодняшнее чтение ее глубоко взволновало. Читали они про Иова многострадального. Бог взял и поспорил с дьяволом о том, что Иов никогда от него не отречется. А дьявол, чтобы проверить это, взял и наслал на него кучу всяких бед. У Иова и сыновья умерли, и богатство свое он потерял, да еще и заболел страшной болезнью, проказой. Надя расширенными от ужаса глазами смотрит на картинку в книжке. На ней изображен худой старик с длинной белой бородой. Его воздетые к небу руки покрыты страшными язвами. Надя представляет, как ему больно, и невольно ежится. Интересно, а сегодня можно заболеть проказой?..

— Эта болезнь была распространена на Ближнем Востоке в древности, — доброжелательно улыбаясь, объясняет Алла, и Надя понимает, что мучающий ее вопрос она незаметно для себя задала вслух. — Сегодня она встречается разве что в Африке, где плохие условия жизни и антисанитария.

— Будешь еще с Катькой по помойкам шариться, непременно заболеешь! — Стращает бабушка.

Справедливости ради следует сказать, что на помойке Надя составила Катьке компанию только один раз. Там они нашли такой классный картон, какой даже в магазине не продается — большой, с бархатистой поверхностью, совершенно новый. Непонятно, почему его выбросили… Но Наде и этого достаточно. Вздрогнув, она осматривает свои руки, и одно из розоватых пятнышек кажется ей подозрительным. Вчера его не было. Неужели это…

— Давайте продолжим, — все так же улыбаясь, предлагает Алла, бросив Надю наедине с ее страхами, — как мы знаем, Бог вернул Иову и здоровье, и богатство, и сыновей. Потому что он добр и милосерд. Правда, Надя?

Но Наде так не кажется. Будучи все еще под впечатлением от проказы, она буквально атакует Любу и Аллу вопросами: ладно дьявол, он злой, но Бог-то почему допустил, чтобы страдал ни в чем не повинный Иов? Неужели бы он не продолжал так же верить в него и без всех этих ужасных проверок? А сыновья его тут при чем? А скот?!

— Перестань… — шипит на нее бабушка.

— Нет-нет, все в порядке, ребенок интересуется. И задает очень правильные вопросы, — улыбаются, кажется, немного растерявшиеся Алла с Любой. — Видишь ли, Надя, дьявол поспорил с Богом, понимаешь? Бог знал, что Иов от него не отречется, но хотел, чтобы и дьявол это понял.

— То есть, Бог заставил его страдать, чтобы выиграть спор? — Интересуется все еще недоумевающая Надя.

Пронзительно звонит дверной звонок, и мирно спавший под Надиным столом Томка с радостным лаем несется в коридор. Мама пришла с работы.

Алла с Любой торопливо собирают вещи и тоже идут к двери. Мама, войдя, приветливо здоровается с ними. Они отвечают на приветствие, но разговор об Иове продолжать не хотят и как-то быстро, скомкано уходят.

Отправив Надю на кухню ставить чайник и разогревать ужин, мама вполголоса говорит бабушке:

— Я же просила, чтобы эти твои Иеговы*** к нам больше не приходили…

Ужин проходит мрачно. Мама с бабушкой опять поссорились. На сей раз не из-за Ленина, а из-за Аллы с Любой. Поужинав, Надя идет гулять с Томкой, и все продолжает, продолжает думать о несчастном добром Иове, который даже не просил у Бога избавления от ужасной проказы. В памяти ее всплывает еще один Алло-Любин урок — про Авраама и Исаака. Бог попросил Авраама принести в жертву своего родного сына. И только в последний момент, когда Авраам уже готов был убить его, остановил жертвоприношение.

И хотя Алла с Любой подробно «разжевали» ей смысл, она еще долго была под впечатлением. И долго еще пребывала в страхе: а если Бог, решив проверить, как бабушка в него верит, попросит ее принести ему в жертву ее, Надю? И, когда все уже будет готово, возьмет и не успеет ее остановить?..

Погуляв с Томкой, Надя ведет его мыть лапки. Мама с бабушкой продолжают разговаривать, но уже не так громко, да и от Аллы с Любой они ушли куда-то совсем далеко.

— … живешь тут, как повинность отбываешь. А на Страшном Суде с тебя еще и спрашивают: почему не так жил, как надо? То есть, человека, который не просил, чтобы его создавали, сперва отправляют

*** «Свидетели Иеговы», организация, запрещенная на территории РФ в 2017 году

в концлагерь, а потом еще и претензии предъявляют: мол, жаловаться на жизнь посмел. И за то, что жаловаться посмел, отправляют в еще более страшный концлагерь… — говорит мама.

— Это он так говорит? — Помолчав, спрашивает бабушка.

— Да.

— А ты?..

— А что я? Он так придавит аргументами, что и не возразишь.

— Давно его не видно что-то…

— Жена, дети.

— Та-а… Поди, в запое.

— Может, и в запое.

Перед сном Надя задает мучающий ее вопрос об Иове маме. Она, подумав, отвечает:

— Знаешь, Надюша, Иова, конечно, очень жалко, но его жизнь — это что-то вроде утешения всем нам. Глядя на его страдания, жить не так страшно, особенно сегодня. Работа есть, здоровье есть, ну и слава Богу.

10.

Спроси кто Надю, любит ли она отца, она бы не знала, что ответить.

Мама развелась с ним тогда, когда Наде было около четырех лет. После развода мама, Надя и бабушка переехали в Алма-Ату, а папа остался в России. Когда Надя была помладше, они с папой переписывались, он раз в квартал слал ей посылки.

Сейчас письма приходят все реже, и отец превращается в воспоминание. Переворачивая страницы своего детского альбома, Надя улыбается на себя, маленькую. Вот она сидит на сооруженной папой метле, изображая бабу Ягу, вот папа учит ее читать, вот они все вместе отдыхают на озере. На черно-белом снимке все, включая бабушку, кажутся счастливыми. Почему они с мамой разошлись?.. Мама уходит от ответа, а на вопрос, каким был папа, отвечает, что хорошим.

Последний раз Надя видела отца год назад. Когда она училась в первом и втором классе, они дважды ездили в Россию на каникулы. Они — это Надина бабушка и Надя. А предыдущим летом к ним присоединилась и мама.

Отец живет там, где родилась Надя — в Окуловке. А под Окуловкой, в поселке Катчино, построили себе дачи оба маминых брата, дядя Толя и дядя Паша. У дяди Толи два сына, Игнат и Игорь. У дяди Паши — дочка Маша. У отца каждое лето гостит его родной племянник Ваня Орлов.

Почему-то Надя крепче всех дружна именно с ним. Хотя и с Машей ей очень интересно, да и братская любовь Игната и Игоря ей ужасно приятна. Все братья старше Нади. Игнат самый старший и самый высокий. Когда Надя приезжала в Окуловку последний раз, ему было одиннадцать, но он уже практически догнал по росту отца. Игнат знает все тропки в лесу, умеет грести веслами, искать грибы, пилить, прибивать, красить… У него часто просто нет времени на игры, но он всегда им рад.

Ваня старше Нади на год. Это красивый стройный мальчик с задумчивыми синими глазами. Он только один раз был на даче у дяди Толи, но зато Надя очень часто бывала у отца. Папа ездит на «Жигулях» кирпичного цвета. На них он забирал Надю домой. А из Окуловки обратно на дачу ее забирал дядя Паша на своем ядовито-зеленом «Москвиче».

Держа на коленях альбом с фотографиями, повзрослевшая Надя смотрит на снимок отца и вспоминает те счастливые летние каникулы.

***

Отец здорово умеет вырезать из коры и сучков различные фигурки. Надя и Ваня часто наблюдают за его работой, затаив дыхание. Еще только минуту назад в руках отца был ничем не примечательный сучок, но вот он вооружается ножиком, и на Надю уже смотрит сердитым глазом какой-то лесной старик.

Когда Надя гостит у отца, они почти никогда не бывают дома. Папа берет палатку, удочки, корзинки, сажает их с Ваней в машину, и все вместе они едут на озеро с ночевкой.

Сейчас-то Надя умеет плавать, а тогда, два года назад, она только ползала как каракатица в воде у самого берега, и с завистью смотрела на то, как отец и Ваня на перегонки плывут к другому берегу. К чести их стоит сказать, что и Ваня, и папа пытались научить Надю хотя бы просто держаться на воде, но все без толку — она камнем шла на дно.

На обед у них сваренная на костре уха. Отец и Ваня, даром что дядя и племянник, ведут себя как закадычные друзья. Надя даже ревнует немного, но кого к кому, понять никак не может. Они и рыбачат вместе, и в машине копаются. У Вани есть свой отец, он живет с ним и его мамой, папиной сестрой, в Новгороде. Но никогда не ездит с ними на озеро…

Папа и Ваня как-то попытались приобщить к рыбалке и Надю. Но ей всегда было жалко рыбешек. Вкусные-то они вкусные, но смотреть на то, как маленькая плотвичка беспомощно барахтается в ведре, пытается дышать и таращит глаза, она не в силах. Однажды Надя была на рыбалке с дедушкой, папиным отцом. Он ловил рыбу, а Надя втихаря отпускала ее обратно в озеро. На уху ничего не осталось, но Надя была уверена, да и сейчас ее никто не переубедит, что она поступила правильно.

А однажды папа запек только что пойманную плотву на углях. Рыба была тощая, костлявая, ели ее без соли, зола хрустела на зубах. Но Наде казалось, что ничего вкуснее она не пробовала.

Озеро, на которое они ездили с папой, находится в сказочном еловом бору. Ваня говорит, что по ночам в этом озере плещутся русалки, и он однажды даже видел одну, когда ходил в ночное.

— А какая она? — Раскрыв широко глаза, спрашивает Надя брата. — Красивая, как в мультике?

— Нет, — усмехается Ваня, — у нее, знаешь, зеленые волосы, черное сморщенное лицо, а между пальцев — перепонки. И еще она голая была…

— Фууу… — морщится Надя и опасливо косится на воду, — а она утопить не может?

Ваня на секунду задумывается, но потом решительно отвечает:

— Сейчас нет. Вот когда Илья в воду нассыт, тогда нельзя будет купаться, потому что русалки очень опасными становятся.

— Когда кто в воду нассыт? — Недоуменно переспрашивает Надя.

— Илья. Пророк такой.

— А когда это будет?

— Ближе к школе.

— А зачем он… эээ… это сделает?

— Ну… Наверное, запрета ради, чтобы мы не купались.

Ночью Надя просыпается от шумного плеска. Поначалу ей кажется, что это папа зачем-то пошел купаться, но он лежит рядом. Плеск раздается снова. Надя невольно сжимается в комочек — ей отчетливо слышится серебристый женский смех.

Тихо покачиваются ветви деревьев, стонет то ли от боли, то ли от горя старая сосна, раза два пронзительно вскрикивает неведомая птица, пляшут тени, а напуганной Наде кажется, что это нечисть лесная крадется к палатке.

Это ветвь еловая, или чья-то лапа? В неверном лунном свете все страшно. А ну как сунется сюда своим рылом озерное чудище с водорослями вместо волос?..

Но все спокойно. Рядом мирно сопит Ваня, слышится короткое похрапывание отца. Эти звуки успокаивают Надю, и она вновь погружается в сон.

Озеро, вода в котором издалека кажется почти черной, а вблизи — золотистой, мелкое, но Надя все равно испугалась, когда папа, переплывая с берега на берег, вдруг ушел под воду. Она страшно закричала, но, увидев черную голову над водой, успокоилась. Отец благополучно добрался до противоположного берега и оттуда помахал ей рукой. Ваня говорит, что есть там место, где вода по колено. Вид человека, стоящего на середине озера на ногах, странен.

Отец живет в старом четырехквартирном двухэтажном деревянном доме. Вместе с ним живут Надины дедушка и бабушка. Квартира у отца небольшая и довольно темная. Полы сильно скрипят, но Наде почему-то нравится этот звук. Холодильника в доме нет, зато есть подпол. Там бабушка хранит все свои соленья-варенья. Надя как-то сунулась туда и тут же выскочила обратно — холодно.

Больше всех радуется Надиному приезду баба Тоня. Каждый раз Надю ждет любимое кушанье — котлета с вермишелью. Это фирменное бабы-Тонино блюдо, как у бабы Кати — оладушки. Самое интересное заключается в том, что в бабы-Катином исполнении котлета с вермишелью кажется какой-то обычной, а у бабы Тони оладушки — не оладушки. Чудеса, да и только. Вообще, здесь, в России, Наде все кажется вкуснее, чем в Алма-Ате. Уж как она не любит молоко, а выдула за день половину двухлитровой банки. Сладко. Это молоко от соседской коровы.

Впрочем, угрюмый, бровастый дедушка тоже рад внучке. Он почти никогда не покидает своего топчана в темном углу, и часто ворчит на Ваню, но с Надей всегда ласков. Дед много и страшно кашляет — у Нади аж сердце в груди замирает. Кашляет не потому, что болеет, а потому что много курит. Наде рядом с ним не очень-то уютно, она предпочитает общество бабушки. Может быть, играет роль то, что он уж слишком сильно и ни за что ругает Ваню. А может быть, дистанция между ними создалась, когда Надя за обедом, о чем-то рассказывая, вспомнила маму. Дед посмотрел на нее как-то косо, зло, и вдруг резко сказал:

— Змея твоя мама…

— Ты что, ты что? — Испуганно замахала на него руками бабушка. — Ты зачем такое говоришь?

Дед только насупился, доел то, что лежало у него на тарелке, и ушел к себе на топчан. Надя еще долго недоумевала, почему дедушка так сказал. Мама никогда не говорила ни о ком из них плохо. Потом только до нее дошло, что дедушка сердится на маму из-за того, что она ушла от отца.

Через дорогу от них живут Мироновы. Однажды Ваня, когда они играли во дворе, сказал Наде:

— Хочешь, что-то скажу по секрету?

— Давай! — Обрадовалась Надя.

— Знаешь, на ком я женюсь, когда вырасту?

— На ком?

— На Насте Мироновой.

Надя чувствует себя преданной. С обидой смотря на брата, она ноет противным голосом:

— Почемуууу на Мироновой?

— А че? — Недоуменно хлопает глазами Ваня.

— Почему не на мне?! — Возмущается она.

— Мы с тобой — брат и сестра, — рассудительно говорит Ваня.

— И че?

— Нам с тобой нельзя жениться.

— Почему?

— Дети будут страшные.

Такая перспектива Надю не устраивает. Какое-то мгновение оба молчат, а потом Надя тихо спрашивает:

— А если бы мы не были братом и сестрой, ты бы женился на мне?

Ваня смотрит на нее совсем, как взрослый. И отвечает, тоже тихо:

— Я бы только на тебе и женился…

Ночи в Окуловке белые. В Алма-Ате такого нет. Надя долго удивлялась: как такое может быть, когда на часах уже поздно и спать пора, а за окном почти так же светло, как и днем? Бабушка говорит, что такое бывает, но нечасто.

— Так гулять же можно! — Радуется она.

— Нельзя гулять, — строго говорит бабушка, — ты не смотри, что светло. Ночь! Медведь из леса придет, будешь знать. Быстро залезай на печку к Ваньке!

Надя послушно лезет.

— А что, тут правда медведи есть? — Шепотом спрашивает она у брата, когда в комнате гаснет свет, и бабушка, скрипя полами, уходит спать.

— Да, и медведи, и волки.

Устроившись поудобнее, Надя решает не спать всю ночь и таращится в окно. Нечасто ведь бывает такое, когда ночью за окном светло! Ей хочется встретить рассвет, а потом рассказать об этом в школе… Мысли Нади возвращаются в Алма-Ату, к маме, к Катьке. Они текут плавно, спокойно, затем она вспоминает, как их с бабушкой и Юлькой ночью встречал в ленинградском аэропорту дядя Паша, и как они потом ехали на поезде… Но вдруг… что это? Надя отчетливо видит большую тень на улице, которая быстро приближается к окну. Вскоре тень приобретает форму огромной медвежьей головы. Она влезает в окно и громко говорит «Ум-ум». Надя вздрагивает, зажмуривается, открывает глаза… Медвежья морда исчезает.

За окном слышно, как идет поезд. Недалеко от дома находится большой мост, а рядом с ним — железнодорожное депо. Когда Надя была маленькой и еще жила в Окуловке, она ходила с бабой Тоней через этот мост встречать с работы маму. Поезда с высоты моста казались игрушечными.

Поезд дает свисток, слышится его мерный ход. На какое-то мгновение Наде кажется, что она сама едет в поезде, но нет, она на печке, дома у папы, а тени, что пляшут на стене — это обычные ночные тени. Голова клонится к подушке, и Надя засыпает.

Обратно в Катчино она едет на дяди Пашином «Москвиче». Едут они сперва по лесной дороге, затем выезжают на трассу, проезжают Боровичи и страшную деревню со смешным названием — Сковородку. Смеркается. Надя старается не смотреть на маленькие сиротливые черные домишки, печально смотрящие окнами на дорогу. Дядя Паша говорит, что там никогда не бывает света.

Как можно жить без света? Люди, живущие в Сковородке, представляются Наде тоже черными, угрюмыми. Сейчас они, наверное, сидят в своих темных комнатах и мрачно смотрят, подперев голову руками, на то, как едет по дороге маленький зеленый «Москвич».

Надя спрашивает разрешения пригласить на дачу Ваню и получает согласие. На следующей неделе они едут в Катчино вместе с братом. А еще через день приезжает из Алма-Аты мама и привозит всем подарки.

Ване достается большая коробка с танчиками. Ваня, любуясь миниатюрными танчиками, долго не решается распаковать их, но все ждут, и он, наконец, открывает коробку.

Игрушечные танчики удивительно похожи на настоящие, которые каждый раз проходят по площади на девятое мая. Только дула у них другие. У дула настоящего танка есть дырка, откуда вылетает снаряд, а игрушечного оно заострено. То, насколько оно острое, Надя проверила на себе. Дело было так.

Ваня предложил ей поиграть, и они принялись пускать танчики друг другу через всю комнату. Надя была босиком. Кто-то позвал ее из соседней комнаты, и она обернулась. Как на грех, Ваня в этот момент уже пустил танчик, да так сильно, что его дуло вонзилось между большим и указательным пальцем Надиной левой ноги.

Вообще, Надя — человек терпеливый. Она не плакала даже в кабинете у школьного стоматолога, когда он, без предупреждения, разом выдернул оба ее шатающиеся передние зуба. Но тут, глядя на то, как на пол сочится кровь, она испугалась. Прибежали взрослые, тоже испугались крови, поднялась страшная суматоха. Дуло игрушечного танчика извлекли, рану промыли и крепко перевязали, а Надю, напоив какими-то таблетками, уложили в кровать. Уже засыпая, она слышала, как горько плачет на соседней кровати насмерть перепуганный Ваня…

***

Повзрослевшая Надя переворачивает страничку альбома и с улыбкой смотрит на белобрысую девочку. Это Маша, дочка дяди Паши. Летом она живет с ним на даче, осенью уезжает к тете Ире, своей маме. Они с дядей Пашей тоже в разводе. Маша познакомила Надю с Беком и Байкалом. Бек — это овчарка соседа, сельского старосты

Ивана Васильевича Гребешкова.

Поначалу Бек кажется Наде настолько злобным, что даже она, любящая и понимающая собак, боится пройти мимо, пока он, явно желая ее съесть, беснуется на цепи. Но Маша говорит, что он хороший, просто чужих не любит. Вот он привыкнет к ней, и перестанет лаять. Так и произошло. Уже на следующей неделе пес при виде Нади хоть и продолжал лаять, но уже махал при этом хвостом. А еще чуть-чуть попозже Надя взяла с собой кусочек сыра и, твердо решив подружиться с Беком, пошла к дому Ивана Васильевича.

Было жарко, Бек дремал в своей конуре, но, увидев подходящую к дому Надю, навострил уши, заворчал и, вздохнув, вышел ей навстречу.

— Бек хороший, Бек, Бекушка… — ласково заговорила она, отламывая небольшой кусочек сыра и бросая его псу. Тот подошел ближе, понюхал сыр, с достоинством съел, облизнулся и, помахивая хвостом, вопросительно посмотрел на нее. Надя дала ему еще кусочек, а потом рискнула подойти поближе. Бек больше не рычал и смотрел на нее хотя и серьезно, но, в общем, дружелюбно.

Так Надя скормила ему весь сыр. Любуясь красивой овчаркой, она вздохнула: вот бы ей такую… Она вспомнила об обещании мамы приютить после ее возвращения домой одну из двух бездомных собак, живущих под соседской машиной. Это были несчастные создания, маленькие, лохматые, неопределенного возраста и окраса. Одна из собак, которая почему-то приглянулась Наде, еще и таскала за собой по земле огромный спутанный клубок грязной шерсти. Мама пообещала ей взять собаку после того, как Надя притащила домой очередную «жертву» — гигантского вислоухого серого пса.

Красавец Бек был в самом расцвете. Его шерстка при свете солнца отливала золотом, широкая грудь была налита могучей силой. Зачарованная, Надя протянула руку, чтобы погладить собаку. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но тут на горизонте показался Иван Васильевич. Пришлось лгать ему, что пришла к его внучке, Алене.

Если Бек — серьезный сторож и играть с ним нельзя, то Байкал с радостью готов предложить свои услуги. Байкал — это огромный рыжий пес, ничейный и одновременно общий. Очень добрый и дружелюбный, ласковый, он умеет подавать лапу и с гордостью демонстрирует это каждому, кто подходит к нему знакомиться. С тех пор, как Надя живет в Катчино, Байкал часто столовается у них. Иван Васильевич, по-доброму ворча, просит приезжих не баловать пса, потому что осенью, и особенно зимой, ему сложно будет прокормиться.

— Перестанет мышковать, да подохнет, — вздыхает староста, — а ведь хороший пес…

— Как это — мышковать? — Удивляется Надя.

— Мышек ловить, — поясняет Иван Васильевич.

— Мышей кошки ловят! — Думая, что староста или обманывает ее, или попросту не знает порядка вещей, объясняет ему Надя.

— Байкал тоже, — подмигивает ей он.

Однажды Надя увидела, как Байкал деловитой походкой бежит к лесу и вскоре исчезает за деревьями. Прекрасный летний пейзаж, включающий в себя маленькие аккуратные деревенские домики, широкое цветущее поле, темную стену леса и бегущую в ее направлении большую рыжую собаку, остался у нее в памяти навсегда. Недавно она узнала, что той зимой Байкала сожрали волки. Она воскрешает в памяти эту картинку и не может сдержать слез.

Как-то Надя пришла на дачу к дяде Паше, чтобы поиграть с Машей. Но ее дома не оказалось. Всезнающая дяди Пашина соседка сказала, что она простудилась и осталась в городе. Вернувшись на дачу к дяде Толе, Надя спросила у бабушки, чем лечат простуду.

— Антибиотиками, — сказала бабушка.

— А еще чем?

— Горчичниками.

— А еще? Ягодами лечат?

— Лечат.

— А какими? Черникой можно?

— Можно.

Бабушка собиралась к соседке и отвечала Наде машинально, думая о чем-то своем. На пороге, обернувшись к внучке, она сказала:

— Я к соседке пойду часика на два. От дома ни на шаг.

И ушла. А Надя взяла в сенях маленькую, подаренную ей дядей Пашей плетенную корзиночку, и пошла в лес.

Из окна кажется, что лес недалеко, но на самом деле дорога до него достаточно длинна. Надя даже устать успела, пока дошла. А ведь ей еще ягоды собирать, да обратно идти.

Впервые очутившись в лесу одна, она осматривается и ей становится страшновато. А ну, как волк? Стоящие вдоль дороги огромные елки растут настолько тесно, что проемы между ними кажутся совсем черными. Оттуда вполне может выйти волк, а может, и еще кто пострашнее.

По обе стороны дороги, лукаво выглядывая и тут же прячась под листочки, Надю приветствует черника. Ее тут настолько много, что глаза разбегаются. И чем дальше от дороги, тем больше. Периодически косясь в сторону страшных проемов, Надя твердо решает не сходить с полянки и принимается за дело. А крупные сочные ягоды, совсем как в сказке, заманивают ее все дальше в лес. Приходится смотреть в оба. А то увлечешься, сойдешь с дороги, и нет тебе пути назад — сомкнутся за твоей спиной мохнатые еловые ветки-лапы, и будешь блудить по лесу, пока не выйдешь на узенькую тропку. Пойдешь-пойдешь по ней, да и наткнешься на избушку на курьих ножках…

Надя приседает рядом с облюбованным кустиком и начинает быстро-быстро собирать ягоды. Три-четыре штуки падают в корзинку, одну-две, не удержавшись, она кладет в рот. Вскоре ей удается покрыть донышко корзинки, но этого, конечно, мало. Чтобы Маша выздоровела, ей нужно сварить черничное варенье. Сколько ягод нужно на одну баночку?.. Надя прищуривается, прикидывает, и, наконец, решает: полкорзинки будет достаточно.

Все больше увлекаясь сбором ягод, она даже не замечает, как уходит от дороги все дальше и дальше. Одну в рот, две — в корзинку, две — в рот, четыре — в корзинку… Корзинка наполняется, и довольная собой Надя представляет, как обрадуется Маша. Обрадуется, поест ягод и тут же выздоровеет.

Черника продолжает ее дразнить. То ей покажется, что под листочком сидят большие ягоды, а на деле там ничего нет, то, случайно отогнув ничем не примечательный листик, она обнаружит целое семейство…

Издалека слышится звук подъезжающей машины. Надя оглядывается на дорогу и невольно удивляется тому, как далеко, незаметно для себя, она отошла от нее. Машина останавливается. За ветками деревьев смутно виднеется что-то ядовито-зеленое. Лишь у одного человека в мире есть такой автомобиль. Хлопает дверца и до Нади доносится дяди Пашин голос:

— Надюшааа!..

— Я тут! — Откликается она и выбегает на полянку.

Дядя, хоть и рад ей, кажется озабоченным.

— Посмотри, сколько ягод я набрала! Это для Маши. — Надя заглядывает ему в глаза и видит в них угасающую тревогу. Вспыхивает чувство вины, и она неловко протягивает ему корзинку с черникой. Дядя, наконец, улыбается.

— Так ты, значит, для Маши столько черники набрала? — Каким-то странным голосом спрашивает он.

— Ну да! Отвези ей, ладно? Пусть тетя Ира сварит варенье, она выздоровеет, и опять приедет сюда. Хорошо?

— Ладно. Спасибо. А теперь давай, бегом в машину, дождик сейчас пойдет.

И правда, стоило ей сесть в машину, как загремел гром. Потом яркой вспышкой прошелестела молния и все стихло. Ни листочек не шелохнется, ни веточка. Точно все замерло, ждет чего-то. И вдруг на крышу машины несмело падают несколько больших, грузных капель дождя.

Небо глухо ворчит. Седые облака собираются в кучу и Наде кажется, что это большой-пребольшой небесный старик хмурит щетинистые брови.

Она поспешно крутит ручку, закрывая окно, и удобно пристраивает корзину на коленях. По самой крупной ягодке ползет маленький черный жук. Кругом темнеет. Дождь усиливается, и так яростно бросается на стекла машины, словно злится, что ему не достать Надю. Дядя бежит к своему «Москвичу», садится за руль, включает дворники.

— Вовремя я тебя нашел? — Подмигивает он племяннице.

— Угу… — бормочет она, — Совсем как в сказке. Как будто баба Яга рассердилась, что я от нее ушла, и напустила ливень…

— А так оно и есть, — усмехается дядя.

— А ты откуда знаешь?

— А мне старичок-боровичок рассказал.

— Это он сказал, где меня искать?

— Он самый. Прибежал в деревню, и сказал, что баба Яга уже печь растопила… Кстати, тебя там все ищут.

— Всей деревней?! — Ужасается Надя. Сколько же ее не было?..

— Бери выше. Уже мама твоя в Алма-Ате знает, что ты пропала.

***

До конца каникул остается совсем немного времени, и Надя собирается домой. Посоветовавшись с мамой, дядя Паша дарит ей смешного рыжего щенка — Томку. Надя счастлива. И мама радуется не меньше, поскольку понимает, что ей не надо исполнять обещание и забирать домой собаку из-под машины, и что уж теперь-то дочь не будет таскать домой всех собак со двора.

— Что тебе купить? — Спрашивает у Нади папа.

Почему-то Надя смущается этого вопроса. Она видит отца последний раз в этом году. На сердце сильно щемит, хочется плакать. Папа смотрит на нее и молча ждет ответа.

— Я не знаю, — наконец, выдавливает она, пожав плечами.

Ну как сказать ему, что она не хочет никаких подарков? Как сказать, что она хочет, чтобы они с мамой опять были вместе, чтобы они, как и прежде, жили всей семьей? Она хорошая, ты хороший, все хорошие. Так почему же? Почему?..

Слова вязнут на зубах, но, видимо, все, что мучает душу, светится в ее глазах. Отец почему-то хмурится и отворачивается.

— Ну, хорошо… Завтра пойдем в «Детский Мир», выберешь себе что-нибудь, — решает он.

В «Детском Мире» Надино внимание привлекает огромный красавец Филя, точь-в-точь как из «Спокойной ночи, малыши». Он смотрит на нее своими большими добрыми, немного грустными глазами и почти вслух произносит «Купи меня…»

Наде жалко Филю. Она подводит папу к отделу игрушек и, указывая на игрушку, говорит:

— Его хочу…

Папа спрашивает цену, хмыкает, вертит в руках кошелек и надолго задумывается. Затем как-то виновато смотрит на Надю и предлагает:

— Знаешь, что, Надюшонок, у меня сейчас столько денежек нету. Давай, я потом его куплю и тебе пришлю. Ладно?

— Давай, — соглашается Надя.

— А пока вот тебе, — и он покупает ей жвачку.

Надя нюхает ее. Банановая… Разворачивает, разгрызает напополам и вторую половинку предлагает папе. Тот отказывается и почему-то прячет глаза.

— Ну хотя бы складыш возьми? — Просит она, — на память?

— Давай сюда свой «складыш», — бормочет, по-прежнему не глядя на нее, отец.

Филю Наде все же купили. Чуть позже они с мамой пошли в «Детский Мир» и забрали его. Он до сих пор живет у Нади дома. Когда она смотрит на него, то невольно вспоминает свою истерику, которую она закатила на вокзале, когда папа провожал их домой. Она повисла у отца на шее и плакала так громко, что на них стали оборачиваться люди.

— Я приеду к вам с мамой, — обещает он.

— Когда? — Всхлипывает Надя, теснее прижимаясь к нему и трясь щекой о его колючий подбородок.

— Скоро, — туманно говорит он и спускает ее на землю.

Бабушка заводит ее в вагон, они проходят в купе, раскладывают вещи. Рассеянно поглаживая дремлющего у нее на руках Томку, Надя глядит на маму с папой в окно. Он стоит перед ней, хмурый, взъерошенный, какой-то помятый. Она кажется совсем девочкой рядом с ним. Она долго говорит ему какие-то тяжелые взрослые слова. Он молчит, он не возражает, он точно ждет, когда она успокоится и у него будет возможность, наконец, уйти. Он даже не смотрит на нее. Пристально всматривающаяся в обоих Надя точно воочию видит быстро растущую между ними пропасть.

Она даже не пытается читать по губам, она знает, что они говорят друг другу сейчас:

— Ну ладно, Гриша, спасибо тебе за все.

— Счастливого пути, приезжайте еще.

— Пока.

— Пока.

Наконец мама заходит в купе. Отец, не дождавшись, когда тронется поезд, не помахав Наде рукой, понуро отправляется прочь. Надя провожает взглядом его фигуру и вдруг отчетливо понимает, что он не приедет. На душе становится как-то вязко, но слез больше нет.

Наконец поезд трогается.

11.

Надя живет на третьем этаже. Над ними раньше жил «мент», но он давным-давно уехал, а квартиру свою стал сдавать. Сейчас там поселилась большая чеченская семья. Это беженцы из Грозного. У них в стране идет война.

Семья состоит из двух мужчин, двух женщин, пожилой и молодой, и троих детей. Один из них совсем маленький. Надя иногда слышит, как он плачет. Двое старших, брат и сестра, Зайнаб и Мансур, на три-четыре года постарше Нади.

Живут они обособленно, ни с кем из соседей не общаются. Молодая женщина с ребенком вообще не выходит из квартиры, да и мужчины появляются на людях редко.

Играя во дворе, Надя часто видит Зайнаб. Это удивительно красивая девочка, смуглая, высокая, стройная. У нее прекрасные густые волосы, спускающиеся ниже поясницы, и большие темные глаза. Она ненамного старше Нади, но кажется совсем взрослой девушкой. Когда Зайнаб выходит из подъезда, Надя невольно любуется ею, ее неторопливыми движениями, легкой плавной походкой. Зайнаб никогда не играет с ними — у нее очень много дел по дому. То Надя видит ее с ведром, то с ковром и выбивалкой, то с продуктами.

И только один раз, зимой, перед самым Новым Годом, они с братом вышли на улицу без ничего. Надя, Юлька, и дворовые ребята, радуясь густому снегу, лепили снеговика. Зайнаб и Мансур остановились неподалеку от подъезда и молча, застенчиво смотрели на их игру.

— Смотри, они вышли! — громко говорит Юлька и тычет пальцем в их сторону.

— Да не тыкай ты пальцем, блин, некрасиво, — шипит на нее Надя.

— Давайте позовем их? — Предлагает Катька.

Все были «за». На правах самой старшей, Надя машет им и зовет:

— Ребята, пойдемте к нам?

Брат и сестра переглядываются, что-то говорят друг другу по-чеченски, затем несмело идут к ним. Мансур впереди, за ним — красавица Зайнаб. Мансур тоже очень красив. Но если у Зайнаб спокойная, теплая красота, то черты лица этого тринадцатилетнего мальчика — резкие, гневные. Его глаза похожи на глаза сестры, но в самой их глубине то потухает, то вновь загорается какой-то огонек.

Они подходят, и воцаряется какая-то неловкость. И брат, и сестра улыбаются. У обоих ровные, красивые зубы.

— Привет! — Говорит им Надя.

— Здрастути… — выговаривает Зайнаб.

— При..вет… — отвечает Мансур.

— Хотите снеговика лепить? — Спрашивает бойкая Катька.

— Хотим, — говорит за обоих Мансур.

Он подходит к снеговику, деловито осматривает его, затем берет пригоршню снега и аккуратно прихлопывает. Немного помявшись, к лепке снеговика присоединяется и Зайнаб. Сначала дети молчат и усердно, ответственно лепят снеговику руки, нос, пуговицы. Потом, слово за слово, начинается разговор. Оба плохо говорят по-русски, плюс сказывается природная застенчивость Зайнаб. Каждое ее слово спотыкается за предыдущее.

— Вы откуда? — Спрашивает Катька.

— Из Грозный, — говорит Мансур.

— У вас там война, да? — Несмело говорит Надя.

— Да…

— А здесь вам хорошо?

Брат и сестра переглядываются, улыбаются.

— Дома лучше, — отвечает Мансур.

Наконец, снеговик готов. Дети отходят на несколько шагов и любуются красавцем, которого они вылепили. Вечереет. Небо какое-то серо-желтое, такое бывает, кажется, только перед сильным снегопадом. Резные снежинки плавно ложатся на волосы и длинные, пушистые ресницы Зайнаб.

И вдруг маленький Сережка берет горсть снега и, подкравшись к Руслику, запихивает ее ему за шиворот.

— АААААААА! — Орет тот и, тоже схватив горсть снега, бросается на Сережку, — я тебя сейчас убью!!!

Он догоняет Сережку, валит его в сугроб и принимается «мылить». Надя с Катькой переглядываются, Юлька, не выдержав, зачерпывает снег и тоже бежит к мальчишкам. Колька мастерит снежок и швыряет его в Юльку. Та с воплем оборачивается, кидает свой снежок в него, и начинается веселая кутерьма. Неожиданно чей-то снежок летит в Зайнаб. Надя скашивает на нее глаза. Ей не хочется, чтобы они с братом уходили, и одновременно почему-то кажется, что она непременно сейчас обидится и уйдет… Но Зайнаб наклоняется, лепит снежок и ищет глазами обидчика. Конечно же, это Руслик. Расправившись с Сережкой, он отошел от нее на безопасное расстояние и принялся кривляться. Снежок Зайнаб попадает ему в грудь.

— Ах ты так! — Яростно ревет Руслик, — вот я тебя!

Зайнаб смеется, уворачивается от его снежков и идет в атаку. Надя любуется ею, ей тоже хочется, чтобы ей было четырнадцать, чтобы тоже быть такой же красивой, стройной и гибкой. Вдруг кто-то кидает снежком в нее. Она оборачивается и видит смеющегося Мансура.

— Ну, держись!..

Так они играют довольно долго. Вдруг Зайнаб останавливается и смотрит в сторону подъезда. Там стоит высокий молодой мужчина.

— Зайнаб, — негромко зовет он.

Она стряхивает с одежды снег и торопливо подбегает к нему. Мужчина что-то говорит ей, и она, не оглянувшись, заходит вместе с ним в подъезд.

— Это кто? — Спрашивает Надя Мансура.

— Брат, — говорит он.

— Она больше не выйдет сегодня?

— Нет.

— А ты не уйдешь? — С надеждой спрашивает она.

— Нет, не уйду.

Они играют в снежки до тех пор, пока на улице не становится темно, а в окнах не загорается свет.

***

Как-то летом Надя с Юлькой заигрались в соседнем дворе в «Казаков-разбойников» до самого вечера. Опомнились они только тогда, когда начало смеркаться.

— Убьют нас дома, — говорит Надя Юльке.

Сестренка подавленно молчит.

У подъезда они встречают бабушку и Томку.

— Где были? — С видимым облегчением спрашивает она.

— В том дворе, в «Казаков» играли.

— Повезло вам, что матери нет дома, — бурчит бабушка, — подымайтесь идите, я пока передохну.

— Давай Томку, — чувствуя себя виноватой, Надя тянет руку за поводком, — мы его прогуляем пойдем.

— Да я его уже выгуляла, пока вас искала, — отмахивается бабушка. — На поляне, возле санатория — все обошла.

— Пошли, — кивает Надя Юльке, и та послушно плетется за ней.

У них на площадке как всегда кто-то выкрутил лампочку. Свет горит только на втором этаже. В подъезде царит неприятный полумрак, в нем неуютно. На лестничном пролете между третьим и четвертым этажом собрались какие-то люди и шумно разговаривают по-чеченски.

Надя и Юлька останавливаются у своей двери и ждут бабушку. Внизу слышен ее голос — она остановилась поговорить с кем-то из соседей. Юлька чертит пальцем по двери, жмется с ноги на ногу.

— Писать хочу, — говорит она сестре.

— Я тоже, — сочувственно отвечает Надя.

Проходит несколько томительных секунд.

— Ну гдееее там баааааба?.. — Ноет Юлька, повисая на ручке двери, — я щас описаююююсь…

Приглушенный шум на лестничном пролете вдруг стихает так неожиданно, как будто кто-то резко заткнул всем говорившим рты. Надя и Юлька, точно повинуясь невидимой руке, одновременно поворачиваются и видят, как, свесившись с перил, на них смотрит человек. В неверном полумраке его лицо кажется черным. У него широкий, приплюснутый и загнутый кончиком книзу нос, растянутые в ухмылке губы, вместо глаз — темные провалы. Волосы, обрамляющие эту страшную голову, кажутся белыми, спутанными. Человек открывает рот и хрипло произносит:

— Ёооооооооооооо…

Надя не то, чтобы пугается — ее охватывает цепенящий ужас. Она прислоняется к своей двери и, как завороженная, не в силах отвести взгляд, смотрит на эту рожу, которая с каждой секундой кажется ей все страшнее и страшнее.

Наконец, поднимается бабушка. Увидев буквально впечатанных в дверь, насмерть перепуганных детей, она тревожно спрашивает:

— Что такое?

— Там… — Юлька держится за сердце и шумно дышит, — там… дядька страшный… Наверху…

Рожа прячется, на лестничном пролете вновь слышится шум. Бабушка, отдав Томку Наде, поднимается на четвертый этаж:

— Вы зачем детей пугаете? — Слышится ее взволнованный голос, — и не стыдно?

— Все, все, — торопливо отвечает кто-то, — он пьяный, все, нету его… Извините…

Еще долго Наде снится в кошмарах тот страшный человек. То он гоняется за ней с ножом, то каким-то образом оказывается у них дома, то лезет в окно. Она кричит и просыпается.

— Вся в меня, — мрачно шутит, успокаивая ее, мама.

— Мама, как может быть у человека такое страшное лицо?.. — Отдышавшись, спрашивает Надя.

— Это не лицо, а маска.

— Маска?

— Да. Пьяный, маску надел, захотелось прикольнуться…

— Точно маска?

— Точно, точно. Спи.

Немного повозившись, Надя засыпает. Мысль о том, что мама просто пыталась ее успокоить, а у того дядьки действительно такое лицо, преследует ее еще долго. Но кошмары вскоре прекращаются.

***

Рядом с Надиной находится квартира Корнеича. Корнеич — это бывший гражданский летчик. Сейчас он на пенсии. Надя все пытается и никак не может понять, почему так сильно не любит его. Он никогда не делает ей ничего плохого… Может быть, все дело в том, что у него очень-очень громкий голос? Иногда, когда окна открыты, Надя даже просыпается оттого, что Корнеич с кем-то разговаривает по телефону. Ей слышно все, что он говорит, как будто он находится в соседней комнате.

А может быть, она его не любит, потому что у него дома полным-полно тараканов? Надя до ужаса боится этих тварей. Вообще-то тараканы водятся только у нерях и грязнуль, а у Нади дома всегда чисто. Но мама говорит, что насекомые переползают к ним от Корнеича, когда он их периодически травит. Бабушка подтверждает, сказав, что сама видела, как от Корнеичева окна к их окошку бежал большой прусак…

А может быть, все дело в ужасном запахе, который царит в его квартире. Когда его жена, баба Нина, была еще жива, Надя побывала у них дома. Ее, тогда еще дошкольницу, поразило сочетание роскошных ковров, огромной хрустальной люстры и богатых сервизов, с отвратительным, тошнотворным запахом. Сложно одним словом описать этот «аромат», въевшийся в стены глухой, темной квартиры, и преследовавший Корнеича повсюду. Он сочетал в себе запах застоявшейся мочи, гниения, лекарств и чего-то еще.

При жизни бабы Нины Корнеич вел достаточно активную жизнь. Помимо карт (а он проводил за картежным столиком все свободное время), он увлекался написанием всевозможных кляуз. То он обиделся на ЖЭК, то из подвала «тянет», то где-то ему чего-то недоплатили… Однажды Надя даже по телевизору его увидела и не сразу узнала. Он был одет в форму летчика и, гремя медалями, громогласно на кого-то жаловался.

К Корнеичу домой часто захаживал его сын Генка, как говорила бабушка, «конченный алкаш», и все требовал у отца какое-то наследство. Первое время Корнеич с ним бурно ругался, выставлял из дома, проклинал, но потом, хотя Генка раз в неделю продолжал аккуратно появлялся на пороге его квартиры, стал вести себя все тише и тише.

— Квасят на пару, — ворчит бабушка, закрывая форточку. Из Корнеичева окна доносятся обрывки странного, бессвязного разговора. Что говорит Генка, не слышно — слышно только Корнеича. Он ревет, как лось, и стучит чем-то тяжелым по столу. В ответ раздается какой-то скандальный звон разбившейся рюмки.

— Не прибил бы его. Мутный он, этот Генка… — Качает головой мама.

— Может, милицию? — Предлагает бабушка.

— И что мы скажем? Что за стеной соседи пьют? Так день же деньской. Ночью, и то не всегда приезжают.

— Та-а… Че говорить, если они на труп не всегда едут, — соглашается бабушка.

— Разве что «Скорую», — размышляет мама, — сказать, что белая горячка… А, впрочем, не наше это дело.

Мамины слова про белую горячку оказались почти пророческими. Спустя несколько дней мечущегося и страшно кричащего Генку увезли на скорой в больницу, где он вскоре и умер.

Корнеич запил, как говорит мама, «по-черному». Не выходил на улицу, не появлялся на «картежнях», уединился в своей вонючей берлоге и все пил, пил, пил… Как-то, много дней спустя, он постучал к ним в дверь. Открыла бабушка и он, непривычно тихо, о чем-то ее попросил. Закрыв за ним дверь, бабушка позвала Надю.

— Сбегай в магазин, купи хлеба нам и Корнеичу, — попросила она. Затем, замявшись, продолжила, — и еще водки… «Русскую» возьми, одну бутылку. Занесешь ему.

Надя думает о кошмарном запахе, о кишащей тараканами квартире, и ее передергивает. Но она соглашается, брезгливо берет Корнеичевы мятые, влажноватые деньги, воняющие какими-то таблетками, покупает в магазине хлеб и водку. Бегом поднимается на свой этаж, стучит в дверь соседа.

— Кто? — Раздается где-то в глубине квартиры. Затем Корнеич, видимо, что-то вспомнив, идет открывать.

Дверь приоткрывается на ширину цепочки. На Надю смотрят мутные, бессмысленные глаза.

— Что, Наденька? — Спрашивает Корнеич.

— Возьмите, пожалуйста, — еле сдерживаясь, чтобы не зажать нос, спасаясь от ужасного запаха, отвечает Надя, протягивает ему пакет, отдает сдачу.

— А-а… Спасибо… Спасибо, девочка… — Благодарит он.

Вскоре это вошло в систему. Корнеич все чаще стал просить ее сбегать за водкой или пивом.

На втором этаже живет Колбаса с мужем и сынишкой. Вообще-то, ее зовут тетя Света, но Надины мама с бабушкой упорно называют ее Колбасой. А все дело в том, что однажды они услышали, как она, дразня мужа, произнесла слова из известной детской дразнилки:

Деловая колбаса,

на веревочке оса!

Это самое «Колбаса» было так смачно произнесено шепелявящей тетей Светой, что намертво к ней пристало. Надя и Юлька тоже за глаза так ее зовут.

Колбаса с семьей живут аккурат под ними. Иногда Надя с Юлькой развлекаются, бросая на ее балкон листья, которые срывают с растущей под окнами яблони. Колбаса бесится, ругается, жалуется маме, но периодически листья и дикие яблоки все равно оказываются у нее на балконе. В принципе, она хорошая, Колбаса, не вредная… Но Наде больше нравится ее муж, дядя Дима. Спокойный, всегда вежливый (как говорит мама, «интеллигентный»), он часто приходит по маминой просьбе и помогает что-нибудь починить. Недавно мама рассталась с Ринатиком, и проблема отсутствия «мужской руки» в доме встала особенно остро.

А на первом этаже живут Мадинка с сыном Арманчиком. Надя никогда не видела, чтобы она ходила на работу. Наверное, это из-за того, что она пьет — трезвой ее Наде тоже еще не доводилось видеть. Тогда как она живет?..

— Любовники содержат, — усмехается бабушка.

Мадинке лет тридцать-тридцать пять. Лицом она достаточно миловидна, да и сложена хорошо. Но Надина мама, которой тридцать шесть, выглядит намного лучше. У нее всегда прическа, макияж, она носит красивые модные вещи. А у Мадинки во рту нет половины зубов, ее жидкие черные волосы стянуты на затылке в мышиный хвостик, одевается она в растянутые свитера и какие-то жуткие длинные юбки.

И тем не менее, к Мадинке часто ходят «любовники». На самом деле, это квартиранты, которым Мадинка сдает за деньги одну из комнат. Но многие из них с удовольствием пьют с ней водку. После выпитого спиртного начинается самое интересное. Примерно раз в месяц или чаще, по вечерам, ближе к девяти часам, из Мадинкиных окон раздаются душераздирающие вопли. Наде всегда страшно — ей кажется, что очередной любовник-квартирант привязывает ее к стулу и жестоко пытает. И, встретив Мадинку, она пристально (но так, чтобы она не заметила) пытается разглядеть синяки и прочие следы побоев. Но их нет. Нет и любовника-квартиранта. Вскоре его место занимает кто-то другой…

Чеченцы вскоре съехали. Мансура и Зайнаб Надя больше никогда не видела.

12.

Во второй половине лета Катька переехала из девятнадцатого дома в тринадцатый, что находится где-то рядом с Надиной школой. Причиной был развод Катькиных родителей. Тетя Тамара снова вышла замуж, и переехали они к Катькиному отчиму. Надя часто видит дядю Валеру, Катькиного отца. Глядя на его какую-то одинокую спину, Наде всегда становится его жалко.

Катька часто бывает дома у Нади. Обычно это происходит тогда, когда взрослых дома нет. Мама и бабушка не очень жалуют Катьку, считают, что она плохо влияет на Надю. Наверное, что-то в этом есть. Зашивая варварски разорванные Надины шорты, периодически выбрасывая рогатки и воздушные пистолеты, мама вздыхает:

— Девочка должна быть какой? — И сама же отвечает, — не-ежной…

Но Надя не хочет быть нежной. Она хочет лазить с Катькой по подвалам и крышам, жечь во дворе костры, печь на углях картошку и яблоки, играть в «Казаки-разбойники» и постоянно находить какие-нибудь приключения.

Впервые Катька пришла к ним домой, когда Надя еще в школу не ходила. Кажется, это было еще до истории с садиком. Девочки сперва мирно рисовали за столом, а потом Катьке в голову пришла гениальная идея.

— Давай как будто ты была я, а я была ты, — предложила она.

Предложение было принято. Девочки разделись до трусиков. Затем, после недолгого колебания, были сняты и трусики. А потом Надя переоделась в Катькины вещи, а Катька — в Надины футболку и шортики. Катька называла Надю Катей, а Надя Катьку — Надей. Так они, увлекшись, играли почти до самого вечера, пока за Катькой не пришла ее мама.

Надина мама с ней разговорилась, а девочки начали играть в мышек. В гостиной, прислоненные к стене, стояли большие плотные желтые матрацы, и Наде с Катькой показалось, что это отличный домик. Решено было там обосноваться.

Мамы были обозначены почему-то «доберманами», которых нужно было бояться, а жилище — мышиной норой. На обустройство норы пошли подушки, одеяла, простыни, словом, все, что только попадалось под руку. Сладко было, лежа в этой норе, тесно прижавшись друг к дружке, прислушиваться к разговору взрослых, сидящих на кухне, и хрустеть украденными со стола сухарями.

— Знаешь, что? — Сказала Надя, когда все сухари вышли.

— Что? — Откликнулась Катька.

— У бабушки в комнате под кроватью стоят банки с помидорами.

— И что?

— Давай возьмем одну?

— Давай!

— Только ты сперва сходи на разведку.

— Как это?

— Сходи узнай, что там они делают.

— Доберманы?

— Ну а кто же еще?!

Катька высунулась из норки, принюхалась, и бесшумно побежала на кухню. Вернувшись, она сообщила:

— В карты играют.

Надя не стала объяснять, что на самом деле они не играют в карты, а просто ее мама гадает Катькиной маме. Итак, доберманы были заняты, а значит, банку с помидорами можно было брать, что и было проделано. Оказавшись в норе, мышки обнаружили, что банка не открывается. И тут Надя вспомнила, что летом мама с бабушкой эти помидоры закатывали при помощи специальной машинки. Наверное, для того чтобы ее раскатать, тоже нужна эта штука… но она была на кухне, а там доберманы.

— Жалко… — грустно глядя на помидоры, сказала она.

— Ничего, — ответила Катька, — а давай, это были наши запасы на зиму?

— Давай!

Но вскоре игру пришлось прекратить — Катькина мама решила, что уже поздно и они ушли домой.

***

Пожалуй, самое яркое воспоминание о Катькином посещении Надиного дома, было связано вот, с каким моментом.

Надя, уже первоклассница, тогда только-только переболела ветрянкой, которую она подцепила в плавательном бассейне. Увидев подругу в зеленке, Катька долго шарахалась от нее. Но когда болезнь отступила, все же рискнула прийти к ней в гости. Мама была на работе, а бабушка — у Юльки в Аксае.

Заглянув в холодильник, Надя обнаружила, что угощать Катьку, в принципе, нечем. И тут она вспомнила, что очень часто мама с бабушкой кладут всякие вкусности в пенал, который стоял на балконе. И Надя, уверенная в том, что именно там лежат конфеты, отправилась на поиски.

Пенал был высокий, трехэтажный. В самом низу, в огромной тяжеленной гусятнице, лежала не помещающаяся на кухне посуда. Чуть повыше были крупы, а на самом верху — чай, сахар, кофе, и, как правило, что-нибудь сладкое. Забравшись на стул, Надя отворила дверцу пенала и обнаружила небольшой кулек с «помадкой». Обрадовавшись, она схватила конфеты и хотела было уже слезать со стула, как вдруг ее внимание привлек белый конверт, аккуратно пристроенный между сахаром и стенкой пенала.

Развернув его, она увидела деньги. Сосчитать их ей труда не составило — сто десять рублей. Зажав деньги в кулачке, она пришла на кухню и показала их Катьке:

— Смотри!

— Ух ты… Это чьи?

— Мои.

— Правда, что ли, твои? — В Катькиных глазах и восторг, и удивление, и даже немножко зависть.

— Ну да, мои. Это папа э-ле-мен-ты прислал. — Сказала Надя и тут же сама поверила в это. И в самом деле, бабушка свою пенсию прячет в книжку, мама зарплату носит в кошельке. Значит это именно «элементы»…

— Клааасно… — тянет Катька, жуя «помадку» и задумчиво глядя на деньги.

— А давай, мы их поделим?

— А тебе не попадет? — Неуверенно спрашивает Катька.

— Конечно, нет. Мои элементы, что хочу, то и делаю.

— Ну давай…

Деньги были разделены поровну — по пятьдесят пять рублей на брата. Надя, размечтавшись, что купит себе уже завтра после школы, даже не испугалась, когда вечером мама, возвратившись с балкона и держа в руках пустой конверт, спросила:

— А где деньги?

— Я не брАла, — тут же откликнулась бабушка.

Переглянувшись, они посмотрели на Надю, которая с невинным видом сидела перед экраном телевизора и смотрела «Ну, погоди!»

— Надя?.. Ты случайно не брала деньги из этого конверта? — Стараясь сохранять спокойствие, спросила мама.

И Надя тут же почувствовала, что что-то не так. Заерзав, она пробурчала:

— Брала…

— Фу, Господи… — Облегченно выдыхает мама, — а я уже стала думать, что нас ограбили. Зачем ты их брала?

— Я думала, что это элементы…

— Какие еще тебе «элементы»?!

— Папины… — все больше куксилась она.

— Папины?! Надя, он же их уже присылал… Мы же на них тебе костюм купили. Ты что, забыла? Это же моя зарплата, за месяц!.. — Мама не кричит, не ругается, а как-то бессильно садится на стул, и это пугает Надю. — Где деньги? — Немного помолчав, спросила она.

Надя молча идет в бабушкину комнату, вытаскивает из портфеля деньги и отдает маме.

— Фу, Господи… Ой, какой кошмар… Ужас… Ну ты даешь… — Мама принялась было пересчитывать деньги и вдруг опять побледнела, — но здесь же пятьдесят пять рублей только! А остальные где?!

— Я Кате дала…

Мама так и застывает, прижав руки к груди и глядя на Надю расширенными от ужаса глазами. И тут раздается стук в дверь. Бабушка идет открывать, и спустя мгновение в гостиной оказывается не менее взволнованная и напуганная Катькина мама.

— Вот… я принесла… — тяжело дыша, говорит тетя Тамара, — здесь сорок пять… Десять эта идиотка уже успела пораздавать нищим. Я верну, вы не волнуйтесь. У меня пятого зарплата, я верну… Ну я ей…

И, махнув рукой, тетя Тамара пошла к двери. Мама пошла за ней, и они еще долго о чем-то разговаривали в прихожей. Удивительно, но влетело Наде за это несильно. Видимо, именно поэтому ее еще долго мучило какое-то жгучее чувство стыда.

***

— На-дя! — зовет ее под окном повзрослевшая Катька.

Надя высовывается:

— Что?

— Привет. Выйдешь?

— Щас, у бабушки спрошу…

Бабушка погулять отпускает. Как всегда, «только во дворе».

— Не завивайся там никуда с этой твоей Катькой, — напутствует она.

— Ладно, ладно… — отвечает, сбегая по ступенькам, Надя.

— Во что будем играть? — Спрашивает Катька.

Надя на секунду задумывается.

— Давай в мушкетеров?

— Давай! — Быстро соглашается подруга, и они идут к большому кусту сирени, что растет за Надиным домом — делать «коней» и «шпаги».

Делаются они очень просто. Ломается ветка, затем ищется острое стеклышко от бутылки (если вдруг найдется лезвие, то вообще шик), а потом с его помощью счищается кора. Все, шпага и конь готовы!

Оседлав «коня», Надя атакует:

— Именем короля! Защищайтесь, сударь!

Шпаги скрещиваются, кони встают на дыбы и грызут удила. Сражаться, сидя в седле, сложно, да и дерется Катька отчаянно, Наде приходится несладко. Но, видимо, не зря она каждый раз пересматривает «Мушкетеров», когда их показывают по телевизору — в конце концов, уставшая Катька начинает задыхаться.

— Сдавайся! — Наседая на нее, велит Надя.

— Дрантаньян не сдается! — Рычит, отбивая ее удары, Катька.

— Это я-а-а Дрантаньян!.. Ты — Ришелье!

— Сама ты Ришелье!..

И битва продолжается ровно до тех пор, пока не высовывается из окна чья-либо голова и не просит прекратить орать.

Стоит уже конец лета. Еще только две недели осталось отдыхать, потом девочки пойдут в школу. Увы, учатся они в разных школах, а то бы и там, наверное, виделись каждую переменку.

— Пошли урюк пособираем? — Предлагает Катька.

— Пойдем. Во что только?

— Кульки из газет сделаем.

И девочки идут во двор, к старой урючине. Сейчас двенадцать дня, жарко, и поэтому на «картежнях» только голопузая мелюзга играет в свою «больничку». В песочнице обычно многолюдно, но сейчас там возится только один ребенок — очень хорошенькая, по-младенчески пухленькая девочка. За ней наблюдает худенький белобрысый парнишка лет двенадцати. Это Лешка. Наде нравится исподтишка наблюдать за ним. Глядя на то, как заботливо он гуляет с сестренкой, Надя невольно завидует малышке. Эх, если бы у нее тоже был родной старший брат… Лешка молчалив и грустен — недавно у него умерла мать. Сейчас его с сестренкой воспитывает родная тетка.

Лешка задумчиво срывает ядовито-желтый цветок, вертит его в пальцах, резким движением головы запрокидывает назад отросшую челку и тут же кидается к сестренке — она нашла в песочнице собачью какашку и потянула было ее в рот.

Девочки подходят ближе.

— Привет, Леш.

— Приветики, — отвечает он, за руку вытаскивая из песочницы начавшую хныкать сестренку. — Да не плачь же! На! — И он сует ей в руку свой цветок.

— Ты зачем ей даешь? — Пугается Катька, — это же куриная слепота!

— И че? — Бурчит Лешка.

— Она же ослепнет, если понюхает!

Лешка поворачивается, недоверчиво смотрит на нее:

— Че, правда?

— Правда, правда, — наперебой говорят девочки, — Руслика знаешь? Так вот, у его мамы есть брат, а у брата друг. И дочка этого друга понюхала, а к вечеру ослепла…

— На оба глаза, — зачем-то прибавляет Надя.

Лешка молча отбирает у сестренки лютик и отбрасывает прочь.

— Ты домой? — Спрашивает Катька

— Да, а че?

— Натряси нам урюка!

Лешка соглашается. Ловко забравшись на дерево, он устраивает им настоящий урюкопад.

— Хватит? — спрашивает он. Еще зеленая листва полностью скрывает его. Слышен только его приглушенный ломающийся голос.

— Да, хватит, спасибо!

Лешка мягко, по-кошачьи спрыгивает на землю

— Ну ладно, я пошел, — небрежно говорит он, поочередно разжимая кулачки сестренки и отбирая у нее урюк.

Насобирав полные кульки урюка «на компот», девочки задумываются, решая, что делать дальше.

— Если я сейчас занесу домой, меня могут и не выпустить больше, — вслух размышляет Надя.

— Ну давай тогда съедим, — предлагает Катька, — а на компот потом соберем.

Зрелый урюк очень сладкий. Наедаются они быстро, но теперь им очень хочется пить. После непродолжительного совещания решено пойти на колонку, что возле гаражей. Взрослые предостерегают не пить эту воду, но как быть, если кажется, что вот-вот умрешь от жажды?!

Катька качает, Надя пьет и умывается. Становится чуть полегче, жареное солнце уже не кажется таким безжалостным.

— А мне бабушка говорила, что в этой воде палочка, — качая воду для Катьки, задумчиво произносит она.

Катька жадно выпивает воду из ладошек, умывает лицо, моет руки по локоть и только потом отвечает:

— Не здесь. На Сайране.

— Откуда знаешь?

— Мамка рассказывала. К ним в больницу попал мужик. Он, короче, купался на Сайране, купался, а вечером у него живот заболел. Эта палочка у него в животе выросла вот до таких размеров, — Катька разводит ладошки, показывая, до каких именно.

— И че?.. Он умер? — Пугается Надя.

— Нет, ему операцию сделали.

— Дааа… А я тоже слышала, что одна девочка купалась на Сайране, и ей в рот случайно вода попала. Ну к вечеру тоже живот заболел, туда-сюда… Повезли в больницу, а там оказалось, что эта палочка… — Надя для убедительности делает паузу, — пошла по венам и до сердца дошла.

— И че? — Расширив от ужаса глаза, спрашивает Катька.

— Умерла, — пожимает плечами Надя.

— Ужас…

— Ага. Кошмар…

— Слушай, а давай пойдем туда? — Предлагает, немного помолчав, Катька.

— Там же пэ-ээээлочка… — Надю передергивает.

— Ну мы же не будем купаться. Просто погуляем.

— А туда долго идти?

— Нет. Тридцать минут туда, тридцать минут назад.

Надя колеблется. А если они задержатся и бабушка пойдет ее искать? Она и так уже несколько часов гуляет…

— Пошли! — Наконец, решается она.

***

Сайран — это искусственное городское озеро. Оно находится в трех остановках от Абая-Правды. Когда-то этот микрорайон был красивым и зеленым. Но сейчас на пляже очень грязно, а в воды Сайрана то и дело попадают отходы из речки Весновки… Но это не мешает горожанам отдыхать там вместе с детьми. С пляжа открывается красивый вид на горы. В выходные там жарят шашлыки, а за сравнительно небольшую цену можно покататься на катамаране.

Девочки перебегают через улицу Правды, проходят мимо стоящих рядком киосков, в которых можно купить и хлеб, и спиртное, и хозяйственное мыло, мимо сварки, на которую нельзя смотреть, потому что ослепнешь, мимо горластой толстой тетки, продающей проездные, мимо старушек, торгующих семечками, и сворачивают в темные дворы. Жареные семечки пахнут очень вкусно, но брать их опасно. Если часто их есть, будет аппендицит.

Катька говорит, что по ходу автобуса они не пойдут, что она знает более короткий путь к Сайрану. В одной из темных подворотен ужасно пахнет дохлятиной, и девочки зажимают носы.

— Смотри, — говорит Надя, брезгливо указывая на лежащий прямо на тротуаре облезлый труп кошки, — фу гадость какая…

— Тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза… — отплевывается Катька и тянет подругу за руку.

Пройдя пару кварталов, они выходят к страшному Есентаю. Это городская речка, которую алматинцы именуют по старинке Весновкой. Отсюда до Сайрана рукой подать.

Нехорошее это место. То и дело в «Караване» пишут о найденных в речке человеческих останках. Вечерами даже взрослые стараются не ходить здесь в одиночку. Мама рассказывала, как не так давно здесь напали на ее сотрудницу и порезали ножом ее сумочку. Отделалась она кошельком, сережками и сильным испугом.

— А могло быть и еще чего похуже, — качает головой бабушка.

Но вот и пляж. Песок здесь грубый, холодный и какой-то серый. Ходить босиком опасно — то и дело попадается ржавчина, да битое стекло. На скамейках, что стоят в тени карагачей, мирно дремлют, подстелив газетку, бомжи. А у воды, рядышком с пляжными «грибами», загорают отдыхающие.

До Надиного нюха доносится запах шашлыка, в животе мучительно урчит. Но она ни за какие коврижки не согласилась бы попробовать местный шашлык… Его делают из собачатины. Однажды она прочла в «Караване» довольно жуткую историю: как-то ночью неподалеку от Весновки поймали собаку, убили палкой, сняли с нее шкуру, выпотрошили, и пустили на мясо. Одну часть туши превратили в фарш и наделали пирожков, из другой готовили шашлыки. Это был не единичный случай. Как выяснилось позже, это был целый семейный бизнес, о котором в милиции узнали только после массовых отравлений.

Прочитав этот репортаж, Надя несколько ночей подряд не могла нормально спать. В кошмарах за ней гонялись то собаки без шкур, то какие-то темные люди с палками… На уличные мангалы и жареные пирожки она с тех пор старается не смотреть.

Катька сидит на песке и задумчиво смотрит на воду.

— Ты умеешь плавать? — Спрашивает ее Надя.

— Угу, — кивает Катька, — но здесь купаться не буду. Не только из-за палочки.

— А из-за чего еще?

— Из-за водолазов.

— Из-за каких еще водолазов?

— А ты что, не знаешь? — Катька щурится на солнце, вопрос звучит как-то вяло.

— Нет… Расскажи! — Просит, предчувствуя интересный рассказ, Надя.

— Короче, — Катька садится поудобнее и начинает, — здесь лазят водолазы и топят людей.

— Как топят? — Удивляется Надя, — водолазы, они же наоборот, спасают!

— А эти топят. Я не знаю, почему. Короче, когда человек плывет, они тихонько подныривают под него, а когда он оказывается на большой глубине, хватают за ноги и тащат под воду…

— Бррр… ужас… — Надя опасливо косится на воду, откуда, как ей кажется, прямо сейчас должны показаться ласты страшного водолаза, и отодвигается.

— Недавно мужика здесь утопили, — буднично продолжает Катька, — говорят, что он сперва вырвался, попытался доплыть до берега, но они его догнали. Еще говорят, что он кричал «Помогите, водолазы!» Но все испугались, не стали его спасать. А потом он ап-ап… — она изображает задыхающегося и падающего человека, — и утонул.

— Блин. Страшно… — Надя ежится, ей на самом деле становится не по себе, — а как люди не боятся? Вон, смотри, дети даже купаются!

— Так они же у берега, — отвечает Катька, — да и людей тут много. А водолазы — они воон там, — и она указывает на средину озера.

Надя пристально всматривается и вдруг отчетливо видит, как над водой поднимается маленькая черная трубка. И тут же скрывается.

— Видела?.. — Севшим голосом спрашивает она.

Катька молча кивает. Девочки переглядываются, в глазах подруги Надя видит отражение собственного страха.

И вдруг мимо них проходит негр. Не загоревший до черноты человек, а самый настоящий негр. Его черная кожа лоснится на солнце.

— Смотри, негр! — Надя пихает Катьку под бок и громко говорит негру, — Хеллоу!

— Хеллоу, — отвечает добродушно, обернувшись, негр. И, сверкнув в широкой улыбке белыми зубами, идет себе дальше.

— Я раньше боялась негров, — проводив его взглядом, после небольшой паузы говорит Надя.

— Почему?

— Не знаю. Только когда мне было где-то два годика, я увидела по телевизору негритенка. Кажется, это было «Поле чудес». Захожу, такая, в комнату, а в телеке что-то черное, маленькое, глаза таращит, поет «Кокоси, кокося, кокосикосааа…", головой мотает, да еще и танцует при этом. Блин, если бы ты видела, как я тогда заорала…

Катька смеется. Глядя на нее, улыбается и Надя.

Неожиданно на пляже, буквально в нескольких шагах от «гриба», под которым расположились девочки, появляется Хромой Алибек. Наде показалось, что он вырос из-под земли, хотя он просто пришел сюда не с «парадного входа» — с большой лестницы, откуда приходят все, а, вероятно, как и девочки, со стороны дворов.

Несмотря на жару, он, как всегда, одет в темную рубашку и строгие черные брюки. Алибек даже не смотрит в их сторону, гораздо больше его интересует шашлычник. Но на Надю при его появлении точно сыростью стен Дома повеяло, и сразу стало как-то неуютно.

— Деньги собирает, — уверенно говорит Катька.

— Думаешь?

— А по-твоему, зачем он сюда пришел? Загорать?..

Хромой Алибек вскоре отходит от шашлычника и неторопливо ковыляет по песку все дальше от девочек. Они провожают его мрачными взглядами.

13.

Мама работает главным бухгалтером в областном управлении туризма и спорта. Здание, в котором она трудится, огромный двенадцатиэтажный «небоскреб» с темно-фиолетовыми окнами, находится в центре города. Его хорошо видно из люльки Чертова Колеса, когда оно поднимается на самый верх. Через дорогу от маминой работы стоит большой красивый «замок», в котором заседает правительство бывшей КазССР.

Как-то раз мама взяла Надю с собой на работу. Так уж случилось, что в этот же день ее сотрудница, тетя Лиля Симонова, тоже взяла с собой свою дочку Катиту. Наде как-то сразу понравились Катитины лукавые карие глаза и вздернутый нос.

— А ты знаешь, что на двенадцатом этаже призраки? — Спрашивает Катита.

— Че, правда?!

— Ага. Мне так дядя Аскар сказал.

Так состоялось их знакомство.

Девочки сидят за большим столом и играют «в работу» — клеят из бумаги папки, пишут на ненужных бланках «приказы». Это очень интересная игра, но вскоре она надоедает. Дядя Аскар — симпатичный усатый дяденька, но он почему-то кажется Наде не стоящим доверия. Стоит ему зайти в кабинет, где сидит мама, тетя Лиля Симонова и еще несколько человек, и что-нибудь сказать, как начинается веселье. Несерьезный человек.

— И ты ему веришь? — Сомневается Надя.

— Не знаю, — пожимая плечами Катита, — но можно ведь проверить.

В Надиных глазах загорается огонек. Приключение!

— А давай!

— Пошли.

Девочки выходят из-за стола и направляются к двери.

— Вы куда это? — Слышится певучий, немного ироничный голос тети Лили.

— В туалет, — отвечает Катита.

— Потише там, а то меня шеф будет ругать, — не поднимая глаз от работы, просит мама.

«Работа» находится на седьмом этаже. Приехавший лифт с грохотом растворяет двери, и Катита бесстрашно шагает в кабину.

— Ты сколько весишь? — Спрашивает она.

— Не знаю точно… а что?

— Мама говорит, что надо, чтобы больше пятидесяти килограмм было.

Надя задумывается. Хрупкой ее не назовешь, но столько она точно не весит. И Катита тоже. Впрочем, вместе они, наверное, и потянут больше пятидесяти кило…

— А то что?

— Лифт не поедет. Или застрянем, — беспечно отвечает Катита, нажимая на кнопку с цифрой одиннадцать.

— А почему не двенадцать? — Спрашивает Надя. Без взрослых ей здесь почему-то страшновато.

— А ее здесь нет. Посмотри!

И правда. Но как же тогда?..

— А двенадцатый этаж есть! — Уверена Катита, — просто он тех.. техно… технико…

— Технический?

— Да, что-то такое.

Лифт закрывается и начинает подниматься. Надя бодрится, отвечает на Катитины улыбки, но больше ее все же занимает пол кабины, которая страшно гудит и стучит.

— Слушай, а он не упадет? — Спрашивает она.

— Кто, лифт?

Снизу чувствуется толчок. Готовой испугаться Наде кажется, что остановившийся лифт уж очень долго «думает». В голове мелькают нерадостные картинки: вот трос обрывается, и они летят в шахту… вот лифт застревает между этажами, и никто не слышит их с Катитой криков… Но двери благополучно раскрываются, и лифт выпускает их в коридор.

— Сюда, — взяв Надю за руку, Катита резво взбегает по лестнице, — вон там… Видишь?

Надя видит только пыльную дверь техэтажа. Рядом с ней стоят какие-то длинные доски, швабры, ведра… словом, ничего мистического. Но Катитины глаза смотрят дальше, прямо в щель приоткрытой, подрагивающей от гуляющего сквозняка двери.

— Я что-то вижу… вон там… — шепчет она. Надя пристально всматривается туда, куда она показывает, и ей кажется, что она тоже что-то видит. Какое-то белое, почти прозрачное пятно. Секунду спустя за дверью раздается грохот, который издает упавшая и покатившаяся пустая пластиковая бутылка. Но девочкам и этого достаточно. Они с визгом скатываются с лестницы и несутся к лифту. Наде кажется, что страшное белое пятно плывет за ними следом.

— Скажем дяде Аскару, что он прав был? — Спрашивает Надя Катиту, когда они, уже несколько успокоенные, едут к себе на этаж.

— Не надо, — говорит Катита, — он нашим мамам расскажет, и моя меня ругать будет за то, что в лифте каталась. Слушай, а давай съездим сейчас на первый этаж и посмотрим, что в столовке?

— Давай! — Соглашается Надя. Страх перед лифтом уже остался позади, а путешествие по этажам кажется ей интересным.

Встречающиеся им серьезные дяденьки и тетеньки с удивлением смотрят на их. Некоторые даже ругаются — новоиспеченные подруги, увлекшись на одном из этажей игрой в догонялки, сильно шумят.

— Поехали к мамам, я есть хочу! — Командует Катита.

Одно только упоминание о еде будит «червячка», который живет в животе и теперь говорит Наде, что да, действительно, неплохо было бы подкрепиться.

— Я тоже.

Поднявшись на свой этаж, девочки тихонько заходят в кабинет. Тетя Лиля сидит к ним спиной, но все равно каким-то образом замечает вошедших.

— Где были? По этажам носились? — Все тем же ироничным, неспешным тоном интересуется она, словно зная уже правду, но желая слышать ее от них.

— Нет, — весело говорит Катита, — мы в прятки играли, а потом в молчанку.

Тетя Лиля недоверчиво хмыкает, но не спорит. Катита, довольная тем, что так удачно соврала, подмигивает Наде и та прыскает.

Честно говоря, Надя невольно удивляется тому, насколько тетя Лиля и Катита разные. Тетя Лиля — большая, толстая женщина с густой шапкой кудрявых коричневых коротких волос. Катита — невысокая, даже ниже Нади, светловолосая и шустрая. Разве что глаза у нее мамины.

— Кстати, Надя, — говорит мама. Из-за груды бумаг Надя ее даже не видит, — забыла тебе сказать. Не ездите в лифте одни. Понятно? Он или застрянет между этажами, или вообще шахта откроется… костей не соберешь.

Надя с Катитой заговорщически переглядываются, но тем не менее послушно отвечают в голос:

— Ага.

— Помнишь, Лиля, ты рассказывала, — продолжает мама, — про Жазкину сестру, которая в шахту упала?

— Дааааа, — мечтательно-сонно тянет тетя Лиля, глядя в окно.

Девочки с пониманием переглядываются: сейчас им предстоит услышать Рассказ о Шахте.

Короче. Жазкина сестра, Нургулька, однажды села в лифт. Не доехав до первого этажа, он застрял. Нургулька кричала, стучала, а потом решила попрыгать — ну а вдруг поедет? Но открылась шахта… Нургулька упала туда и умерла страшной смертью.

— Ты пойдешь со мной в ЦУМ? — Зевая, спрашивает тетя Лиля, когда Рассказ о Шахте был закончен.

— Нет, мне ребенка покормить надо, — вздыхает мама, — а что?

— А там туфли новые выкинули. Чешские или польские. Хочу глянуть.

— А. Ну иди.

— Покормишь мою?

— Да, конечно.

— Кстати, ты сегодня вечером идешь с ним в кафе? — Интересуется тетя Лиля, слегка нажав на слово «с ним».

— Не знаю, — не отрываясь от работы, бормочет мама, — подумаю.

— Она подумает… — фыркает тетя Лиля и тут же возмущается, — бери! Он, говорят, богат.

— Да какой там богат…

— Кстати, кто он по национальности?.. Ты говорила, я забыла. Там какая-то смесь бульдога с носорогом, да?

— Арабский узбек.

Тетя Лиля опять фыркает, ее тучное тело колышется от смеха.

— Тем более, — отсмеявшись, говорит она, — может, он миллионэр подпольный. Я еще ни одного бедного чурку не видела. А он еще и полковник…

— И свои миллионы он прячет под сидением своего старенького «Жигуленка», — усмехается мама, — иди давай за туфлями, а то заберут.

— У тебя какой размер? — Говорит, вставая, тетя Лиля.

— Тридцать восемь и пять.

— Взять, если мне не подойдут?

— Ты думаешь, мне они подойдут? — Иронично спрашивает мама. Она страшно комплексует из-за своих больших стоп, — ну давай… хотя нет, не надо. Вдруг дорогие?

— Дорогие. Ну все, я пошла, — тетя Лиля надевает темные очки и говорит дочери, — пообедаешь с тетей Юлей и Надей.

Дверь за ней закрывается. В кабинете кроме мамы и Нади с Катитой больше никого нет.

— Мам, ты сегодня идешь куда-то? — Спрашивает Надя.

— Да, наверное, — рассеянно отвечает мама. — Все, пойдем в столовую, а то обеденный перерыв сейчас закончится.

Вечером того же дня, уже дома, Надя написала своей новоиспеченной подруге письмо. Потом подумала, и нарисовала на отдельном альбомном листе мультяшного Понго, склеила конвертик, разукрасила его сердечками, листочками и божьими коровками, и «готическими буквами» написала «Катите. Лично в руки». Потом еще подумала и приписала «Секретно!» Хотела было еще и печать поставить, но ее у мамы не оказалось.

Вложив письмо с рисунком в конверт и заклеив его, она отдала его маме.

— Передай тете Лиле, ладно? Это для Катиты, — попросила она.

— Что это?

— Письмо.

— Вы же сегодня целый день были вместе! — Удивилась мама.

— Передай, — настойчиво попросила Надя, — я тебе его в сумочку положу, а то вдруг забудешь…

Ответ пришел вечером следующего дня. Катита писала так, словно они не виделись тысячу лет. Писала, вероятно, такой же как у Нади, ручкой-толстушкой — каждая строчка была написана новым цветом. Отсутствие рисунка компенсировалось тем, что послание было довольно длинным.

Так и родилась добрая традиция, которая прожила немало лет.

***

Следующий Надин визит к маме на работу состоялся только неделю спустя. У них дома опять гостила Юлька, и мама сперва отнеслась к этой идее без особого оптимизма. Но бабушка отдыхала по путевке в Ялте, а идея оставить без присмотра двоих детей на весь день нравилась ей еще меньше.

— Не знаю… — сомневается мама, — там еще и Катя Симонова будет… Еще устроите бедлам…

— Там будет Катита?! — Вопит Надя, подпрыгивая едва ли не до потолка, — ооооо, ну все! Возьми, ну возьмиииии нааас, ну маааама… Ну мы будем хорошо себя вести, честно!

Мама обреченно вздыхает.

***

Юлька настолько быстро находит общий язык с Катитой, что Надя даже начинает немного ревновать подругу к сестренке. Но втроем, как ни крути, веселее.

Устав от рисования, Катита жестами зовет сестер выйти с ней в коридор.

— Куд-даа? — Тут же реагирует тетя Лиля.

— В туалет! — Весело откликается Катита.

— Смотрите сильно не шумите, — опять предупреждает мама, — а то меня уволят. Прошлый раз нам шеф из-за вас замечание сделал.

— Ладно, — чинно говорит Надя и действительно, «как старшая», обещает себе, что вести себя они будут потише, чем в прошлый раз.

Выходя из кабинета, Надя буквально врезается головой в огромный живот дяди Феди, или Федора Петровича, маминого сотрудника, извиняется и, наконец, выбегает в коридор, где ее с нетерпением ждут Катита и Юлька. Дядя Федя хороший, но у него ужасно воняет изо рта — Надя и минуты с ним поговорить не может.

— Куда пойдем? — Спрашивает она Катиту.

— Можно сходить на Двенадцатый Этаж, — предлагает Катита, — или дойти до Кабинета, Куда Никто Не Входит.

— А почему туда никто не входит? — Спрашивает Юлька.

— Короче, там когда-то давно-давно случайно закрыли одну тетьку, — как и положено, полушепотом, говорит Катита, — в понедельник пришли, видят, висит ее сумочка, а ее самой нет. И только на полу…

Звучит торжественная пауза, Катита обводит взглядом своих слушателей. Надю детсадовские страшилки уже не пугают, но Юлька, кажется, верит каждому слову. В широко раскрытых глазах сестренки и страх, и любопытство.

— Что — на полу? — таким же шепотом спрашивает она.

— ЕЕ ВОЛОСЫ! — Рявкает Катита, резко подавшись вперед.

Юлька отшатывается, нервно смеется, а потом робко переспрашивает:

— А… это правда?

— Да! Хочешь, пойдем и посмотрим?

Сестры переглядываются, в живых Юлькиных глазах вспыхивает решимость.

— Пошли!

Кабинет, Куда Никто Не Входит находится на третьем этаже. Девочки подкрадываются к ничем не примечательной двери и останавливаются в полушаге от нее. Надя слышит, как гулко стучит ее сердце… Не то, чтобы ей было страшно, она-то знает, что эта история, в отличие от призраков, обитающих на Двенадцатом Этаже — просто выдумка, но не может не поддаться общему желанию увидеть за дверью что-то страшное.

Дверь, конечно же, заперта. Но если приложить глаз к довольно большой замочной скважине, можно увидеть и стол, и кусочек стоящего рядом с ним шкафа с аккуратно сложенными папками, и миниатюрный кактус на подоконнике.

— Видишь что-нибудь? — жарко дышит ей в ухо Юлька.

— Нет, — отвечает она, — может, ты увидишь?..

Юлька жадно приникает к скважине и несколько секунд громко сопит, пристраиваясь поудобнее.

— Че ты там видишь? — Живо интересуется Катита.

— Стол, шкаф, кактус… — громко, на весь коридор, начинает перечислять Юлька.

— Да тише ты, — пихает ее в бок Надя.

— И больше ничего? — Спрашивает Катита.

Юлька еще сильнее прижимается к двери. Если бы это было возможно, она с удовольствием уменьшилась бы, забралась бы в замочную скважину и рассмотрела бы все, как следует.

— Нет… — разочарованно выдыхает она.

— Дай я посмотрю, — Катита занимает ее место у скважины и смотрит.

— Да, тут только стол… шкаф… и цветок, и все, — в ее голосе не слышится разочарования. Она просто констатирует факт.

— Может, надо ночью приходить? — Соображает, морща лоб, Юлька.

— Ночью сюда не пустят, — одергивает ее Надя.

И вдруг Катита вскрикивает. Сестры моментально подскакивают к ней.

— Че там?

— Че такое?

— Смотрите… — Катита оборачивается к ним. В ее глазах написан самый настоящий ужас.

Надя и Юлька, толкаясь, приникают к двери. Надя бесцеремонно отпихивает сестренку и завладевает замочной скважиной полностью.

На столе лежат тетькины волосы.

— О..бал..деть!..

— Дай посмотрю! — Юлька отталкивает ее и смотрит в скважину. Кажется, она даже дыхание затаивает, поскольку ее сопение стихает.

И вдруг она отскакивает от двери и с воплем несется к лестнице.

Не говоря больше ни слова, Катита и Надя бегут за ней.

— Че ты там видела? — В голос спрашивают подруги дрожащую от страха Юльку, когда они оказываются на своем этаже.

— В..волосы…

— Черные?

— Да…

— И че?

— Они… они… за..шевели..лись…

На сей раз вопит Катита. Пронзительное эхо катится по лестнице, врывается в коридор. Она срывается с места и, продолжая пронзительно вопить, бросается бежать по коридору. Надя и Юлька — за ней. Надя кричит подруге, что мама просила, чтобы они вели себя потише, но Катита, кажется, ее не слышит.

Вдруг открывается дверь кабинета маминого начальника. Девочки, не успев юркнуть в свою дверь, останавливаются как вкопанные. На пороге показывается «шеф», то есть, мамин начальник, Валерий Яковлевич. Он маленький, толстый и смешной. Надя его любит. Она рисует ему рисунки, а он вешает их себе на стену. Вообще-то, Валерий Яковлевич добрый, но сейчас он смотрит на девочек строго и важно.

— Играете? — Спрашивает он, и Наде моментально становится стыдно.

— Да… мы… — отвечает она на правах «старшей», — э…

— Зайдите ко мне, — приглашает он.

«Он сейчас уволит мою маму… А все из-за меня…» — проносится в голове у Нади. Она уныло плетется за Валерием Яковлевичем.

Оказавшись в большом, строгом кабинете маминого начальника, она почему-то еще сильнее пугается. На длинном, до блеска отполированном столе лежат три чистых листа бумаги. Рядом — три шариковые ручки. Надя нервно сглатывает. Ей становится все тревожнее и тревожнее. Ей хочется извиниться за шум, но нужные слова так и застревают в горле.

— Садитесь, — все также строго-торжественно произносит Валерий Яковлевич.

Девочки молча садятся — каждая напротив своего листа бумаги. Непосредственная Юлька то и дело стреляет глазами в сестру, Катита больше не улыбается.

— Берите ручки, — велит мамин начальник, — взяли? Пишите: заявление. Написали?

Надино сердце глухо колотится. Ей очень страшно. Страшнее, чем на Двенадцатом Этаже, страшнее, чем возле Кабинета, В Который Никто Не Входит. Ей почти также страшно, как возле Дома…

— Далее. Пишите: я… свое имя, фамилию, отчество напишите… — почти как на диктанте, медленно говорит Валерий Яковлевич. — Написали?

— Мгм… — отвечает за всех Надя. Ни на Катиту, ни на Юльку она не смотрит. Она видит только тонкий лист бумаги, ручку и свою руку, выводящую неуверенное «Я, Павлова Надежда Григорьевна…» Новорожденные слова выглядят, как говорит бабушка, кособокими. Это, наверное, потому, что Надина рука дрожит.

— Далее. Пишите: прошу… — мамин начальник повышает голос и делает паузу.

«Сейчас он скажет: прошу уволить мою маму…» — паникует, кричит мысль-вспышка. Надя сжимает ручку так судорожно, что она тихо трещит.

— Пишите… пишите… — медлит, задумчиво глядя в окно, Валерий Яковлевич. — Так… Пишите: «Прошу…» написали, да?

— Да… — в голос отвечают Надя и Катита.

— Далее: отпустить… мою… маму…

«В бессрочный отпуск» — проносится в голове у Нади. Она знает, что означает эта фраза — слышала от мамы.

— …Пораньше. — Буднично завершает диктовку мамин начальник и осведомляется — Написали?

Хватка невидимой руки, сжимавшей Надино сердце, ослабевает. Секунду-другую она тупо смотрит на выведенное собственной же рукой слово «пораньше», потом поднимает глаза на Валерия Яковлевича:

— По.. пораньше? — С робким удивлением переспрашивает она.

— Да, да, пораньше, — улыбается, сверкнув передним золотым зубом, мамин начальник. — Написали?

— Да-а… — тянут они с Катитой.

— Так. Молодцы. Давайте сюда, подпишу, — он пишет «Не возражаю», размашисто ставит подпись на каждом листе и склоняется над Юлькой, — так… а у тебя тут что?

Юлька застенчиво улыбается и показывает ему нарисованную «девочку» — что-то длинное, куклоподобное, с огромными ресницами.

— Это вам! — Дипломатично заявляет она.

— Ты писать, что ли, не умеешь? — Добродушно спрашивает мамин начальник.

— Нет… — Окончательно смущается Юлька.

— Она еще в садик пока ходит, — говорит, немного осмелев, Надя.

— Я только печатные буквы знаю, — добавляет Юлька, — но не все.

— А. Ну хорошо, — отвечает Валерий Яковлевич, — ну все, идите, идите… Отдайте свои заявления мамам вашим.

В дверях Надя оглядывается и видит, как мамин начальник аккуратно вешает Юлькину «девочку» на стену рядом с Надиным Скуби-Ду.

Немногим позже от Катиты она узнает, что за несколько месяцев до написания ими «заявлений» Валерий Яковлевич похоронил свою маленькую внучку, которую сбила насмерть машина.

Мама удивленно смотрит на «заявление», затем переводит взгляд на Надю и спрашивает:

— Как это произошло?

— Ну… мы играли… — осторожно начинает Надя.

— В коридоре, — некстати встревает Юлька.

— Бесились. — Лениво констатирует тетя Лиля.

— Вовсе нет! — Вспыхивает Надя, и тут же признается, — ну, в общем, да…

— Мы слышали. — Строго говорит мама. — А потом?

— А потом вышел Валерий Яковлевич и сказал нам написать заявление, — завершает Катита, — все.

Мама и тетя Лиля переглядываются и таинственно кивают друг другу. Переводя взгляд с одной на другую, Надя вдруг понимает, что у них тут был какой-то разговор.

— В лагерь… — туманно изрекает тетя Лиля.

— Однозначно! — Горячо подхватывает мама.

14.

Лагерь, в который едут Надя с Катитой, называется «Дзержинец». Находится он в ущелье Маралсай.

Надя ждет поездки с нетерпением. Последний раз она уезжала из дома пару лет назад, вместе с тогда еще совсем маленькой Юлькой. Они, по протекции тети Али, отдыхали в президентском санатории «Балбулак». Та поездка осталась в ее памяти надолго.

В первую очередь, наверное, из-за того, что ее в первый же день здорово напугала воспитательница. На прогулке она подошла к Наде и сказала:

— Видишь воон ту тропинку?

— Угу, — кивнула Надя. За сетчатым забором санатория змеилась узкая тропка и уходила высоко в горы. По обе ее стороны росла высоченная — выше роста — острая трава.

— Никогда по ней не ходи, — предостерегла воспитательница.

— Почему? — заморгала глазами Надя.

— Вон на той горе живет сумасшедший человек. Такой… косматый… и голый. Он даже днем бродит где-то здесь, хватает детей и уносит к себе. Знаешь, даже близко к забору не подходи, ладно?

Надин отдых был безнадежно испорчен. Под каждым кустом ей мерещился проклятый сумасшедший. Толстые ветви садовых деревьев казались в ночной тьме длинными узловатыми руками, и Надя, ложась спать, старалась не смотреть в окно.

Раз или два она видела, как за деревьями мелькает что-то большое и лохматое. И все время ей казалось, что за ней следят безумные, налитые кровью глаза…

К корпусу детского санатория было пристроено еще одно здание, в котором жили дети-сироты. Отдыхающие видели детдомовских нечасто и не общались с ними. Они были одинаково одеты и коротко острижены. Надя знала из книг, что такое «сирота» — это когда у тебя нет ни отца, ни матери. Но настоящие сироты имели мало общего с печальными книжными собратьями по несчастью. Шумные, крикливые, они часто озорничали. Слыша их веселый смех, Надя никак не могла взять в толк: как можно так смеяться, когда ты сирота? Если бы она лишилась мамы и бабушки, она бы плакала целыми днями, пока не умерла… И только один мальчик, на ее взгляд, был похож на «настоящего сироту». Худенький, угловатый, бледный, он сторонился ребят, никогда с ними не играл и, точно волк в клетке, ходил по периметру территории, рассеянно проводя рукой по сетке.

Надя исподтишка наблюдала за ним. Одновременно она почему-то боялась долго смотреть на него. Ни с того, ни с сего ей стало казаться, что если она встретит его взгляд, то же самое произойдет и с ней.

Однажды вечером, когда воспитательница с нянечкой укладывали их спать, совсем рядом послышался тревожный звук сирены.

— Что это? — Встревожились дети.

— Может, пожар? — Предположил кто-то.

— Сейчас узнаю, — сказала нянечка и вышла.

Вскоре она вернулась. Нет, сирена возвещала не о пожаре. Просто сбежал один из сирот и сейчас его ищут.

С Надиной верхней полки были видны окна сиротского корпуса. Сейчас в них горел яркий свет. Вечернее небо затянуло тучками. Противно скрипели ветви старых карагачей. Почему-то Наде казалось, что сбежал именно тот самый мальчик.

Еще одним ярким воспоминанием об отдыхе в «Балбулаке» был Домовой. Его роль досталась сторожу — детям почему-то казалось, что с ним происходят какие-то странные вещи. Так, однажды, кто-то из них увидел, как тот прошел сквозь стену, о чем и было поведано остальным.

Как это всегда бывает в детском коллективе, тут же стали рассказываться истории про домовых. Оказалось, что с ним так или иначе встречались все. Кроме Нади.

Одна девочка видела, как из настенного ковра вылезла огромная черная рука, показала кукиш и исчезла. Один мальчик живописно рассказал, как домовой съел всю семью «одного его друга».

Рассказывали по кругу. Надя видела, что очередь вот-вот дойдет до нее и чувствовала себя не очень уютно. Ну что сказать? Что ни разу не видела домового?.. И что тогда о ней подумают?! Солгать, сочинить что-нибудь ей просто не приходило в голову.

И тут она вспомнила. Окуловский вокзал. Ее непонятная истерика. Поезд. Мама и папа на перроне. Уже дома, спустя несколько месяцев, она узнала, что родители развелись официально. После долгого плача у нее поднялась сильная температура и ее положили в бабушкиной комнате. Она задремала, но вскоре проснулась точно от какого-то толчка. В комнате было темно. Из небольшой щели под дверью струился яркий свет, горевший в прихожей. За стенкой, в зале, негромко разговаривали мама и бабушка.

Между шкафом и окном был небольшой темный проем. Надя предпочитала не лазить там — там быстро скапливалась пыль, и даже заводились маленькие паучки. И вдруг в этом проеме показался мужчина. Небольшого роста, коренастый, с черными волосами, он чем-то напомнил Наде папу. Он стоял к ней спиной, не поворачиваясь. Надя, застыв на своем диване, смотрела на него во все глаза. И вдруг он размахнулся кулаком и изо всех сил ударил в стену. Раз, другой, третий.

Было что-то странно завораживающее в этом колотящемся в стену человеке. Почему-то Наде совсем не было страшно. Ей казалось, что, если она сейчас встанет и подойдет к нему, он не исчезнет… И вдруг он перестал стучать и начал медленно поворачиваться к ней. И она закричала.

— Да, это Домовой, — констатировали слушатели.

Вскоре о стороже-домовом заговорил весь «Балбулак». Кто-то видел его под кроватью, кто-то — в шкафчике. Потом пошли разговоры о том, то его рожа появляется и исчезает на асфальте возле корпуса. Сторож насылал ливни, заставлял спотыкаться и падать, путал ночью волосы девочкам. А когда, по возвращении из бассейна, дети обнаружили, что их одеяла и подушки были «переодеты» в новое постельное белье, было решено, что и это тоже дело рук местного домового.

***

В лагере четыре корпуса. Три из них отведены под спальни для ребят младшего, среднего и старшего школьного возраста. Четвертый корпус — столовая. Туда и обратно ходят марширующим строем. И обязательно с песней.

Встань пораньше,

Встань пораньше, встань пораньше,

Только утро замаячит у ворот.

Ты увидишь, ты увидишь,

Как веселый барабанщик

В руки палочки кленовые берет…

Наде почему-то не поется. Утром на нее накатывает страшная тоска и хочется домой. Она скучает по маме, по бабушкиной ворктоне, и даже по Юльке! И уныло отсчитывает дни… Почему-то ее неотвязно преследует странная, какая-то невротическая мысль, что пока она здесь, дома с мамой непременно что-то случится.

При первой же возможности она бегает в главный корпус и звонит домой или маме на работу. В частности, именно поэтому чуть позже наслышанный о ее мучениях насмешник дядя Аскар, ехидно улыбаясь в усы, поздравляет ее «с возвращением из концлагеря».

Спит она, к сожалению, не рядом с Катитой. Но соседство с хорошенькой светловолосой Вероникой ей нравится. Когда наступает тихий час, они заворачиваются в простыни и, глядя друг дружке в глаза, то и дело прыская смехом, шепотом поют:

А два ку-со-че-ка колбаски

У тебя лежали на столе.

А ты рас-ска-зы-вал мне сказки,

Только я не верила тебе!..

За дверью слышатся шаги приближающегося вожатого, и девочки умолкают. Дверь открывается, вожатый тихо ходит по рядам и проверяет, все ли спят.

На самом деле, не спит никто, но альтернатива — мыть в корпусе полы или чистить в столовой картошку на весь отряд — кажется еще менее привлекательной, нежели трехчасовое бездействие. Поэтому девочки искусно притворяются спящими. Катита даже похрапывает, да так умело, что Наде кажется, что она и в самом деле уснула.

Наконец, вожатый уходит. Надя приоткрывает один глаз и встречается взглядом с Вероникой. И они начинают снова:

А два ку-со-че-ка колбаски

У тебя лежали на столе…

— Да блин! Хватит вам про два кусочека колбаски петь! — Громким шепотом возмущается главная заводила отряда, малявка Сашка. Ей почти восемь, и она должна бы находиться в малышовом корпусе, но ее мама — вожатая именно этого отряда. «Правило тихого часа» распространяется и на нее. Сашка садится в постели и предлагает, — а давайте страшилки рассказывать? Никто не спит?

Никто не спал.

— Ну давайте! Кто начнет? — Продолжает натиск Сашка.

Девочки осторожно приподымаются на своих постелях и, подтянув колени к груди, усаживаются поудобнее.

— Давай ты начнешь? — Предлагает кто-то.

— Ну хорошо! — Соглашается Сашка, — короче. За лагерем, вооон на той горе, есть дом. Заброшенный. Давным-давно там жил прапорщик со своей женой. Однажды она пошла на болото и стала уродиной. А потом умерла… Ну, прапорщик ее похоронил, а потом… Короче, никто не знает, что случилось, но он скоро взял и повесился. Вот… И с тех пор в этом доме никто не жил. Говорят, там мебель и вообще, все-все-все с тех времен так и осталось. А когда начинается гроза, их не упокоенные души появляются в разных местах…

— Жуть, — откликается Вероника, — я, кажется, знаю, про какой дом ты говоришь. Блин, я же теперь ночью не усну!

***

Субботним вечером в лагере устраивают дискотеку. Погода стоит пасмурная, идти на нее необязательно, да и не хочется. Поэтому Надя с Катитой решают остаться в корпусе. К ним присоединяются тихая Вероника и маленькая Сашка.

Когда играть в дурачки надоедает, Вероника сообщает, что умеет гадать. У девчонок тут же загораются глаза.

— Погадай мне, — просит Надя.

— Хорошо. Ты у нас бубновая дама… — бормочет себе под нос Вероника, вытаскивая карту.

— Подождите! — Властно останавливает ее Сашка, — это же игральные карты, они врать будут. На них сперва надо не целованной девке посидеть.

Девочки прыскают.

— К… кому?.. — Выдавливает Катита.

— Тому, кого еще не целовали, — поясняет умудренная опытом Сашка и, выдержав красноречивую паузу, добавляет, — мальчики.

В Надиной школьной жизни был один пикантный эпизод. Вспомнив его, она заливается густой краской:

— Меня целовали…

Вероника тасует карты, обводит попрятавших глаза девочек своим тихим взглядом и, наконец, протягивает колоду Сашке:

— Садись.

После завершения этой процедуры, Вероника раскладывает карты и долго их изучает.

— Ну что? — Чувствуя, как сосет где-то под ложечкой, как жарко бьется сердце, спрашивает Надя.

— У тебя в жизни будет большая любовь, — каким-то другим, взрослым голосом говорит Вероника, — но он тебя обманет.

— Обманет?

— Да.

— Как?

— Не знаю. Как-то обманет. Кому еще погадать?

Желающих больше не находится.

— А кто тебя научил гадать? — Спрашивает Надя.

— Никто. Этому нельзя научиться, — отвечает Вероника, — моя бабушка умеет гадать. Вот и мне передалось.

— Тот, кто умеет гадать — ведьма! — Авторитетно заявляет Сашка.

— Вот и нет, — обижается Вероника, — я ведьма что ли, по-твоему? И бабушка моя не ведьма, она очень добрая. А вот в селе у них, на Украине, жила настоящая ведьма. Это до войны еще было. Она и в колесо могла превратиться, и в свинью, и в кошку. Бабушка говорила, она много коров перепортила, они потом молоко не давали. Когда она умерла, гроб в дверь не проходил. Его через окно выносили. А потом эта ведьма начала по ночам ходить… В упыря превратилась. — Вероника обводит взглядом притихших слушателей и добавляет, — это мне бабушка рассказывала.

— Дааа уж… — Ежится Надя.

Сашка выбирает из колоды пиковую даму и провозглашает:

— Пиковая Дама — ведьма!

— Это да, — соглашается Вероника, — если ее вызвать, она убьет. И вообще, она страшная.

— Как жена прапорщика? — Уточняет Катита.

— Да, почти что такая. Кто со мной в туалет?

Туалет находится далековато от корпуса и идти туда в сумерках в одиночку страшно. Катита, Сашка и Надя вызываются быть сопровождающими.

Небо хмурится все сильнее, накрапывает дождик. Но на площадке играет веселая музыка — дискотека, кажется, и не собирается сворачиваться. Вероятно, танцующие надеются, что яростная летняя гроза обойдет их стороной.

В туалете выясняется, что «по-маленькому» нужно всем. На обратном пути Надя смотрит в заволоченное тучами небо и ни с того, ни с сего говорит замогильным голосом:

— Праааапорщик…

— Нууу… Не надо, не пугай… — ежится Сашка.

Но Надю уже несло:

— Поднимается веееетер… Начинается буууря… Ууууу….

Ветер и в самом деле начинает усиливаться, а капли дождя становятся более хлесткими, злыми. Сашка, испуганно оглядываясь на мрачные кусты, начинает хныкать, девочки ускоряют шаг.

— Гром гремит! Молнии сверкают! — Повышает голос Надя. — Грозаааааа! Сейчас они придуууут…

Небо отвечает ей глухим ропотом. Появляется яркая, быстрая вспышка-молния, и разрезает грозовое небо напополам.

— ААААААА! — Вопит не на шутку испугавшаяся, сама себе поверившая Надя, — Бежииииим!

Вновь раздается грохот грома. Девчонки дружно орут и бросаются бежать, да так быстро, что Надя остается позади. Неожиданно она спотыкается и летит в яму.

— Девчоооонки! Подождииите! — Кричит она.

Кто-то подхватывает ее под руки и вытаскивает из ямы. Не глядя друг на друга, девочки добегают до корпуса и шумно вваливаются в коридор. Небо вновь разражается ворчливой руганью. В следующую секунду начинается страшный ливень.

***

До конца смены остается всего ничего, как неожиданно заболевает Катита. Ее тошнит и рвет. Она лежит в кровати такая бледная, что Наде становится страшно. Мама приедет за ними с минуты на минуту. Собрав свои вещи, она принимается за Катитины.

С Вероникой они обмениваются телефонами и обещают друг дружке звонить почаще. Надя осторожно садится на постель подруги. Так непривычно видеть ее тихой…

— Ты как? — Робко спрашивает она.

— После таблетки, кажется, лучше, — отвечает она.

— Сейчас мама приедет.

— Мгм…

Надя ставит обе сумки рядом и выходит к воротам. Жалко, не увидеть ей прощального костра… Вскоре к воротам подъезжают синие Жигули, и из них выходит мама.

— Как Катя? — После бурных приветствий, спрашивает она.

— Лежит в корпусе… Я наши вещи собрала, пойдем.

Катита, оказывается, уже не лежит. Видимо, таблетка, действительно, подействовала — она кажется уже не такой бледной. Но вид у нее все равно больной.

— Идите в машину, — говорит мама, — а я сейчас.

Девочки устраиваются на заднем сиденье. Катита немного оживляется и жадно пьет минералку из бутылки. Вскоре из ворот выходит мама. Сев рядом с водителем, она как бы между прочим, произносит:

— Лутнулло Магомедович, познакомьтесь, это моя дочь Надя и дочка Лилии Геннадьевны, Катя.

Водитель поворачивается к ним в полупрофиль и сдержанно кивает.

— Здравствуйте, — говорят девочки.

— Здрастути… — отвечает он.

Между ним и мамой протянуты какие-то невидимые нити. Она не смотрит на него, а он — на нее. Как это часто бывает у взрослых, оба играют в какую-то игру.

Надя исподтишка изучает его. Он кажется ей старым — кожа на лице дряблая, под глазами мешки. Ее передергивает непонятно отчего. Совершенно некстати вспоминается Ринатик. Мама с ним «рассталась», но почему-то Наде кажется, что он еще не ушел из ее жизни.

Машина трогается. Вскоре синие ворота «Дзержинца» остаются позади.

15.

В семейном альбоме есть фото: мама, бабушка и Надя в школьной форме и с портфелем. На Наде строгий черный фартук и накрахмаленный, тщательно отутюженный белый передник. Фотография была сделана в ателье сразу после сентябрьской школьной линейки. На линейке Надю поставили в самый конец, потому что оказалось, что она ниже всех в классе. Но зато белоснежные бантики у нее были самыми пышными.

«Первый раз в первый класс» Надя пошла вместе с Артуром, красивым, стройным, голубоглазым мальчиком из садика. Жил он рядом с Деревянным Городком. После линейки они договорились пойти в школу вместе и Артур сдержал свое обещание — утром он зашел за ней домой.

— Давай понесу? — Предложил Артур и, не дожидаясь ответа, взял у нее из рук портфель.

— Спасибо… — почему-то смутилась Надя.

— Пожалуйста, — смутился в ответ Артур.

Они шли нога в ногу, стараясь не наступать на скупо украшающие школьный асфальт большие яркие кленовые листья. В груди у Нади ни с того, ни с сего начала зарождаться непонятная грусть. С каждым шагом, приближающим ее к ядовито-зеленой школьной двери, она казалась себе все взрослее и серьезнее.

Посадили ее за первую парту. К сожалению, не с Артуром, а со смуглой черноволосой и темноглазой девочкой с соответствующей фамилией — Черняева. А звали ее Кристина. Они быстро сдружились, но, к сожалению, уже в начале второй четверти учительница рассадила девочек и подсадила к Наде хулигана и двоечника Петьку Пшебыславского.

— Ты моя палочка-выручалочка, — сказала она отличнице Наде, — возьми шефство над Петей, ладно?

Не совсем понимая, что значит «взять шефство», Надя все же согласилась. Рыжий Петька ей нравился. Шумный и смешной на переменках, на продленке он становился тихим-претихим. Наде нравилось объяснять ему правила, нравилось смотреть на то, как он, сопя, высунув от усердия язык, покорно водил ручкой в своей тетрадке под ее диктовку.

Однажды Петька ее поцеловал. В губы. Произошло это на Надином восьмом дне рождения. Тогда же и Артур признался ей в любви… А потом взял и сказал, что уезжает в Воронеж.

— Надолго?

— Навсегда.

Надя застыла на месте, не зная, что сказать. Но Артур, видимо, и не ждал никаких слов. Он вдруг густо покраснел и, захлебываясь словами, проговорил:

— Но я приеду сюда! Когда стану взрослым… Знаешь, я отращу усы. Приеду, устроюсь в гостиницу, и… позвоню тебе… И ты придешь… Ладно?

— Ладно…

Артур уехал через три месяца. Надя проплакала целый день и вечер. Наутро у нее поднялась такая высокая температура, что школу пришлось отменить.

— Ты так плачешь, как будто он умер, — пыталась успокоить дочку мама, — он же не умер, а просто уехал.

— Далекооо уехаааал… Ыыыыыыааааа…

— Так вернется же! Вырастет и вернется… Он мне обещал, что когда станет большим, приедет сюда и первым делом найдет тебя.

Надя недоверчиво повернула в мамину сторону опухшее зареванное лицо:

— Да-а?..

— Да.

— Он и мне то же самое говорил… — усталым, прерывающимся от долгих рыданий голосом, сказала она, — что отрастит усы, приедет с этими усами в гостиницу и позовет меня.

— Вот как? — В уголках маминых губ спряталась улыбка, но глаза смотрели участливо, — ну тогда тем более не вижу смысла так убиваться.

После летних каникул Надя была огорошена еще одной новостью: пока она гостила у папы, Петькины родители успели развестись. Он остался с мамой и бабушкой и переехал в другой район города. В школу первого сентября Петька тоже пошел в другую…

Теперь рядом с Надей посадили Азима, еще одного мальчика из детского садика. Когда-то они делили один шкафчик на двоих и ходили парой в строе.

Именно Азиму однажды пришла в голову идея гениального, дерзкого побега из садика.

***

План был прост. Для начала нужно было выкопать в земле ловушку для воспитательницы, в которую та обязательно должна была упасть, когда пойдет искать не вернувшихся с прогулки детей. А пока она вылезает оттуда, Азим с Надей сделают в заборе дыру и убегут домой.

— А чем мы сделаем дыру? — Спросила Надя.

— Инструментами. Кусачки нужны. У меня дома есть, но мне не разрешат их взять. — Вздохнул Азим.

На секунду Надя задумалась. План побега показался ей восхитительным.

— У меня дома тоже есть ин-стру-мен-ты. Я принесу.

— Принесешь?! — Обрадовался Азим.

— Ну да.

— Молодец! Пойдем копать яму.

Большой ящик с инструментами стоял в темной, всегда пахнущей чем-то старым, кладовке, на самой нижней полке. Чуть выше хранится домашняя одежда. А еще дальше, на антресолях, лежат зимние вещи, включая подаренные кем-то коньки Наде «на вырост».

Вечером, пока мама мылась в ванной, а дремлющая бабушка сидела перед телевизором, Надя тихонько открыла кладовку и принялась рыться в ящике. Что такое кусачки, Надя не знала, но под руку ей попались плоскогубцы, и она решила, что они отлично подходят под это определение.

Положив плоскогубцы в пакет, Надя задумалась. Может быть, нужны еще какие-нибудь инструменты?.. На всякий случай, она решила взять молоток и большой длинный гвоздь.

Пакет с собранными инструментами Надя повесила на ручку входной двери, чтобы в утренней спешке нечаянно не забыть, и отправилась спать.

Утром, по дороге в ванную, она обнаружила, что пакет исчез. Заглянув в кладовку, она с досадой обнаружила, что плоскогубцы, молоток и гвоздь преспокойненько лежат в ящике. Она снова педантично собрала пакет и повесила его на прежнее место.

За завтраком мама спросила:

— Надя, что это за пакет висит в прихожей?

— Просто так… Это мне надо. — Покраснела Надя и, чтобы больше не отвечать на неудобные вопросы, набрала в рот побольше чаю.

— Ну что там?

— Ну надо мне… — проглотив чай, пропыхтела она в чашку.

— Ну скажи мне, что там такое? Я не буду ругать. — Мамин голос звучал вполне дружелюбно.

Надя недоверчиво вскинула на нее глаза:

— Не будешь? Точно не будешь? Точно-точно?

— Точно, точно.

Тогда Надя призналась:

— Мы с Азимом хотим убежать из садика. А еще мы хотим, чтобы воспитательница в яму упала. Потому что она плохая.

— А инструменты тебе зачем?

— Дырку в заборе делать. — Надя все больше смелела, — Азим сказал, что нужны кусачки, но ему их нельзя приносить… — она ринулась к пакету, достала плоскогубцы, притащила их на кухню и доверительно спросила — вот этим же можно проволоку прокусить?

Мама ответила не сразу. Она вдруг поперхнулась и закашлялась. Надя добросовестно постучала ее по спине и вопросительно заглянула в глаза:

— Можно, м?

— Нет… — откашлявшись, сказала мама, — это плоскогубцы, которые… которыми… Надя, а почему вы хотите из садика убежать?

— Там плохо. Воспитательница плохая. Дети плохие. Все плохое.

— Даже Артур? — Улыбнулась мама.

— Нет, Артур хороший. Просто он сейчас болеет.

— Тебя там обижают?

Надя замялась, но потом все-же ответила:

— Да…

— Как?

Надя нехотя рассказала, как все смеются над ней, когда она плачет, а плачет она часто. Как дразнят ее, говоря, что мама за ней не придет. Рассказала про игру, которую придумал кто-то из мальчишек. Нужно протянуть ладошку тыльной стороной вверх, а потом кто-нибудь из детей, водя по ладошке пальцем, говорит:

— Смотри. Вот это — наша Земля. Вот тут стоит твоя мама… Хоп! — Сильный удар по ладошке, — нет больше твоей мамы!

Рассказала про то, как однажды за обедом Ленка, белобрысая девчонка с противным хриплым голосом, попросила Данилку:

— Плюнь Надьке в тарелку!

И он плюнул, и Надя брезгливо понесла полную тарелку с нетронутым вторым на кухню, а воспитательница, не веря, что там наплевано, пыталась заставить ее есть, а у нее началась истерика.

Рассказала про то, как на тихом часе лежащий рядом на раскладушке Лешка вдруг начал сопеть, потом повернулся к ней и сказал:

— Покажи письку.

А она сказала:

— Сперва ты.

Лешка оттянул резинку трусов и показал ей письку — молочно-белую, длинненькую, похожую на игрушечную сосиску:

— Теперь ты…

— И ты показала? — Спросила мама.

Надя покраснела и умолкла.

— Почему ты мне раньше ничего не рассказывала?

— Ну… — замялась Надя, — тебе некогда…

И это была правда. Мама приходила за ней издерганная, нервная. Наде, каждый раз собирающейся поведать ей о своих приключениях в садике, как будто кто-то невидимый закрывал рот рукой. Придя домой, они быстро ужинали, а потом уставшая мама принимала ванну и ложилась смотреть «Рабыню Изауру».

— И поэтому ты хочешь сбежать из садика?

— Да.

— А Азим почему?

— Его мальчики обижают.

После долгого молчания мама сказала:

— Давай-ка собираться, а то я опоздаю. По дороге поговорим. Инструменты оставь. А Азиму скажи…

По Надиному мнению, дорога в садик была слишком короткой. Сперва они проходили свой двор, затем шли по аллее мимо загороженного высоким синим решетчатым забором другого садика… Вот и все. Мама, да и бабушка тоже, идут быстро, разговаривать некогда — мама опаздывает на работу, а бабушке надо ехать в Аксай, к маленькой, похожей на куклу, Юльке. Потому что тетя Аля тоже ходит на работу.

Но тогдашний путь в садик показался ей очень длинным, и она получала от этого странное удовольствие. Мама говорила с ней как со взрослой. Она объяснила ей, что в садик ходить нужно. Всего-то через полтора годика она пойдет в школу, да и Юлька подрастет, а значит, будет полегче. А сбегать из садика нельзя. Дома никого нет, вот куда она пойдет? Где будет до вечера? А за дырку в заборе ее, маму, могут оштрафовать, а то и вовсе — в тюрьму посадить. Она хочет, чтобы ее мама сидела в тюрьме? Вот то-то же.

Примерно то же самое Надя сказала Азиму. Тот, подумав, согласился. А потом сказал:

— А пойдем сегодня после полдника за дальнюю беседку?

— Зачем?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Ровно в четыре часа за беседкой по небу пролетают руки. Сперва летит Черная Рука, за ней — Зеленая Рука, потом — Фиолетовая Рука. А самой последней летит Красная Рука… — как и положено, понизив голос, сказал Азим. — Если хочешь, мы их увидим.

— А куда они летят? — спросила, невольно поежившись, Надя.

— На Север.

— Хорошо, пойдем.

После полдника они пошли за дальнюю беседку. Это большая беседка, и когда на улице тепло, в ней здорово играть в Домик, или в Большой Паровозик, или еще во что-нибудь интересное. Но в конце ноября там очень холодно, и дети старались туда не ходить.

За беседкой в темное время года всегда было тихо и страшно. Мерзлая земля казалась мертвой. Противно и зловеще скрипели ветви старых карагачей. Сумрачное небо, пожравшее солнце, угрожающе хмурилось.

Неожиданно со стороны Абая-Правды послышался тревожный звук сирены.

— Стой! — Скомандовал Азим и вдруг встал на одну ногу, — и ты сделай так же.

— Зачем?

— Чтобы за тобой менты не приехали.

И Надя тоже послушно встала на одну ногу. Так они и стояли, пока звук сирены не заглох где-то вдали.

— Один пацан не успел встать, и они его забрали, — пояснил Азим, разрешив опустить вторую ногу.

— М, — ответила Надя. — А где руки?

— Они вон оттуда сейчас полетят. Смотри воон туда.

Надя пристально посмотрела за верхушку высокого старого тополя. Там, на самых верхних ветвях, находились вороньи гнезда. Кричали вороны пронзительно, тревожно, словно чуяли серьезную опасность.

Кто может им угрожать на такой высоте? Может, хищная птица? Или это просто птенчик из гнезда вывалился, а родители, бедные, не знают, как поднять его обратно? В вороньем «Карр! Каааррр!…» Наде отчетливо слышался тоскливый плач.

И вдруг в небе показалась какая-то точка. Потом еще одна. Потом еще. Приближаясь, точки начали увеличиваться, и Надя вдруг поняла, почему так тревожатся вороны.

Руки.

Широко раскрыв от ужаса и какого-то странного восторга глаза, она увидела, как, стремительно приближаясь к садику, летит, растопырив пальцы, огромная Черная Рука. За ней — Зеленая, потом — Фиолетовая. А самой последней летала Красная Рука… Вот они уже совсем близко… Ух, страшно!

Надя зажмурилась, быстро присела, закрыла голову руками. Страшные Руки пролетели над ней, не причинив ей никакого вреда.

Вдруг налетел ветер, играючи подбросил вверх несколько пожухлых листочков. Оттанцевав странный танец, потревоженные мертвые листья вскоре успокоились. Надя поднялась на ноги.

— Видел?.. — Спросила она, с опаской взглянув в небо. Рук и след пропал. Точно и не было их…

В ответ она услышала только воронье карканье. Азима рядом не было.

***

Тем вечером она заболела. Еще в садике поднялась температура, начало саднить в горле. Руки и ноги, непослушные, точно одеревеневшие, с трудом влезали в рукава куртки и в сапоги.

Дома мама, глядя на вялую, утомленную Надю, потрогала ее лоб и ужаснулась. Затем велела показать горло, заглянула туда и ужаснулась еще больше.

Надю напоили теплым молоком с медом, горло смазали люголем, тепло закутали и уложили спать.

В кровати она некоторое время лежала, тараща глаза в темноту. Опасливо покосилась на розетку, в которой живет страшный Ток. Он сам белый, носит темные очки и снимает их только для того, чтобы выстрелить молнией. В кого попадет, тот умрет.

На прикроватной тумбочке — мамин будильник, лекарства и градусник. С ним нужно быть осторожнее, иначе он упадет и разобьется. И вытечет ртуть. И ты умрешь.

Под одеялами тепло. За окном послышался тревожный звук сирены, и Надя, лежа, подвернула одну ногу — это чтобы менты за ней не приехали. На улице уже было совсем-совсем темно. Плясали какие-то сумрачные тени. Ей казалось, что рисунок на обоях расширяется, а стеклянные глаза игрушек как-то странно блестят.

В комнату зашла бабушка и сказала:

— Не ложись спать грязной — цыгане приснятся!

В темном углу между окном и шкафом что-то пошевелилось. Уж не цыган ли?.. Надя вздрогнула:

— Ммамм… — косясь на угол, замычала она.

Там никого нет. В комнате тихо и пусто. И бабушка сюда точно не заходила — слышно, как она разговаривает с мамой на кухне. Про цыган она говорила ей, но не сейчас, а давным-давно.

Под одеялами тепло… Даже жарко, совсем как в Африке, про которую она недавно читала в книжке. Там живут негры. А еще — обезьяны и слоны. Недавно Надя узнала, что там никогда не бывает зимы, а бананы покупать не надо, потому что они растут на пальмах. И местным жителям вид и вкус этих фруктов так же привычен, как ей — вкус местных яблок…

Надя стояла среди пальм и смотрела, как пляшут негры. Они маленькие, как козявки, и похожи на нарисованных. Они пели:

— Кокоси, кокося,

Кокосикоса…

Тутуси, тутуся,

Тутуситуса…

К Наде подошел слон. Он нестрашный — это даже не слон, а маленький слоненок. Он поднял свой хобот и дружелюбно улыбнулся ей. Надя протянула руку и коснулась его спинки. Она мягкая, почти шелковая. Слоненок ластился к ней, как кошка, а она попросила маму, которая тоже была где-то здесь:

— Мам, давай возьмем его домой?

— Кого? — Послышался далекий, ватный мамин голос.

— Слона…

Перед ее глазами вдруг все начало мельтешить. Слоненок уменьшился и исчез. Надя вздрогнула и увидела сидящих на постели маму и бабушку. Пахло спиртом, на лбу у нее лежала мокрая марля.

— Может, врача вызвать? — Тихо спросила бабушка.

— Если до утра температуру не собьем, вызову, — прошептала мама.

Надя вдруг отчетливо вспомнила. Дальняя беседка. Пролетающие Руки. И струсивший Азим, молча убежавший, оставивший ее там одну.

Мама заметила, что она проснулась.

— Что ты? — Спросила она, — болит что-нибудь?

Надя отрицательно мотнула головой.

— Спи…

Мама поправила одеяло, коснулась ее щек. Наде стало легче, она заснула.

Ангину скоро вылечили. Но пришла другая напасть — чирьи. Их вылезло аж четырнадцать штук. И все — на попе. Перепуганной маме на работе сказали, что помочь могут дрожжи. Они такие противные, что Надя плакала, кода пила их. Но мама с бабушкой были неумолимы.

— Хочешь, чтобы резал доктор? Нет? Тогда пей!

И Надя послушно пила эту гадость.

А бабушке кто-то посоветовал отвести Надю к бабке-шептухе. Надя слышала, как они с мамой шептались на кухне.

— Шарлатанка, поди… — сомневалась мама.

— Да нет, говорит, что грыжу ее дочке вылечила. Надо сходить…

— Может, лучше сюда ее пригласить? Чего ребенка морозить, только-только ангину вылечили?

— Да она только дома у себя принимает.

Однажды вечером они собрались и пошли к шептухе. Шли все какими-то темными дворами, зашли в мрачный подъезд, поднялись по тесной лестнице.

Комната, в которой принимала их шептуха, тоже была темной. Да и сама бабка казалась сумрачным порождением того мира. Надя хорошо помнит, как напугалась крючковатого бабкиного носа и узловатых пальцев.

— Сейчас бабушка тебя полечит, — шептала, торопливо раздевая ее, мама.

Надю положили на диван лицом вниз. Шептуха зажгла свечку, и, водя ее над Надиной спиной, принялась что-то шептать. Страх потихоньку отступил. В тихом шепоте бабки, ее вздохах и кряхтении слышалось что-то успокаивающее. Наде нравилось, как горит, потрескивая свечка, нравились непонятные слова, которые произносила шептуха.

Затем ей велели одеваться.

— В серкву-то давно ходила? — Спросила шептуха. Из-за отсутствия многих зубов, она говорила, пришепетывая.

— Куда? — Удивилась мама.

— В серкву.

— В церковь?

— Ну да.

— Давно… Лет пять назад… — вспоминала мама, — как раз, когда Надю крестили.

— Сходить надо. Вместе с ей. Свечечки поставишь, помолишься, и все пройдет.

В воскресенье Надя с мамой и Ринатиком пошли «в серкву».

Само здание показалось Наде мрачным. Но красивые большие золотистые купола с крестом на вершине понравились ей.

Народу в церкви было очень много, и все стояли настолько тесно, что Наде стало жарко.

— Я боюсь, ее задавят, — забеспокоилась мама.

Ринатик молча взял Надю на руки. Дышать стало немного легче.

В церкви было темно, душно, торжественно и мрачно. Надя почему-то боялась смотреть кругом. Лица людей на картинах (мама потом сказала, что не картины то были, а иконы с изображенными на них святыми) казались строгими. Потом из позолоченной двери вышел высокий длиннобородый старик, и все опустились на колени. Надя решила, что это и есть Бог.

Потом все начали зажигать свечи, и по церкви стали расползаться многочисленные яркие «жучки-светлячки». Вдруг где-то рядом, слева от Нади, вспыхнуло что-то светло-желтое, а потом раздался истошный вопль.

Надя повернула голову в ту сторону, и увидела страшную картину: на голове у женщины загорелись волосы. Люди принялись тушить огонь, откуда-то появилась вода. Наконец, пламя было потушено, по церкви распространился резкий запах горелых волос.

Что там было дальше, Надя не знает, потому что Ринатик быстро вынес ее во двор. Она подняла голову, вопросительно посмотрела на него, на маму. Мама выглядела напуганной и расстроенной.

— Поехали домой, — сказала она.

***

Борьба с чирьями продолжилась. В определенные дни мама с бабушкой включали телевизор и ставили рядом с экраном банки с водой. Спустя несколько секунд в телевизоре появлялся дяденька. Он был одет в белую рубашку и черный пиджак. У него было бледное лицо и неподвижный взгляд.

Надя сильно боялась его, потому что его лицо чем-то напоминало ей «Вида» — жуткую белую маску, неожиданно появляющуюся на черном экране. Мрачный бледный дяденька — это Кашпировский. Когда он начинал водить руками, она тут же уходила в другую комнату. А где-то час спустя бабушка давала ей пить «заряженную» воду. На вкус вода, как вода. Хотя поначалу Наде казалось, что после «зарядки» она становилась какой-то солоноватой. Выпив воду, она с интересом ждала, что будет дальше, но ничего не происходило. Упрямые чирьи не желали сдаваться.

На следующий день бабушка и Надя пошли в детскую поликлинику. Несколько чирьев вскрыли, прописали какие-то лекарства и отпустили домой. С этих пор Надя пошла на поправку.

Так сильно Надя больше не болела. Один раз, правда, заразилась ветрянкой в плавательном бассейне «Динамо», куда ее, как и почти весь класс, записали в школе. Поначалу Надя было обрадовалась: ей давно хотелось научиться плавать. Но уже на первом занятии она поняла, что походы в бассейн будут для нее сплошной мукой.

Тренер казался Наде злым. Он орал на них громким голосом и довольно грубо «дрессировал» палкой.

Уже после второго занятия ходить в бассейн расхотелось. Но это, увы, стало обязаловкой. Попробуй скажи учительнице, что не взял с собой в школу купальные принадлежности!.. Проблем не оберешься. Один раз Надя попробовала было соврать, что забыла их дома. Правда тут же выяснилась, и «классная» написала у нее в дневнике по обман…

Итогом противостояния с бассейном стало то, что Надя взяла и заболела ветрянкой. А вслед за ней заболело еще несколько детей. Поднялся достаточно сильный шум, выяснилось, что бассейн не соблюдал какие-то там нормы. Когда он со скандалом наконец закрылся, нельзя сказать, что Надя испытывала сожаление.

Той осенью произошло еще одно значимое событие — старые деньги меняли на новые, тенге. Меняли все, громко обсуждали все, что с этим связано, и чему-то радовались. Бабушка тогда сильно волновалась, но мама сказала:

— Зачем я поеду черте куда, менять эти несчастные двадцать пять рублей?

Но тенге в доме вскоре появились. Надя долго не могла привыкнуть к новым деньгам, и, честно говоря, ей казалось, что старые красивее…

***

С Азимом они не дружили. Не из-за того случая в садике, просто у него были свои интересы, у нее — свои. Иногда они возвращались домой вместе, вот и все.

В начальных классах Наде нравилось учиться. «Классная» называла ее палочкой-выручалочкой и «грозила» перевести из первого класса сразу в третий, но до этого как-то не дошло. Так Надя и перешла вместе со всеми во второй класс.

Как-то мама Кристинки Черняевой предложила Надиной маме отдать девочек на английский.

— Я знаю хорошую «англичанку», — сказала она, — она и живет неподалеку от вас. За занятие берет один доллар.

— Так дорого? — Ужаснулась мама.

— Да, дороговато. Но она, правда, сильная. Что делать — надо детей учить…

— Да, надо бы.

Через пару дней они отправились в гости к «англичанке».

Дверь им открыла высокая приветливая женщина с резкими чертами лица и короткими крашеными светлыми волосами. Звали ее Варвара Борисовна. Раньше она была школьной учительницей, но потом уволилась и стала заниматься репетиторством.

Позже выяснилось, что Варвара Борисовна глуха на одно ухо, и оглохла она не где-нибудь, а в школе. Она была забывчивой и рассеянной, но учила девочек хорошо.

Месяц спустя Надя уже свободно читала по-английски. Во время мытья посуды или уборки игрушек она с огромным удовольствием пела:

What is your name,

What is your name,

Now tell me, please,

What is your name!

На первых занятиях Надя почему-то никак не могла выговорить это самое «What is your name». У нее получалось «Whant is your name». Зато потом она стала заниматься намного лучше Кристинки. А песенкой этой она вскоре «заразила» даже маму, которая ни бельмеса не понимала по-английски, потому что в школе учила только немецкий. И всегда смеялась, когда мама, убираясь, громко пела:

Ват из ё нэйм,

Ват из ё нэйм,

Нау тэл ми плиз…

Мама со школьной скамьи мечтала об Австралии. Наполовину в шутку, наполовину всерьез, она нет-нет, да и заводила разговор о веселой стране, в которой никогда не бывает зимы, о стране, в которой живут кенгуру и динго. Потихоньку мамиными мечтами прониклась и Надя, и учила английский уже ответственнее.

Занятия по английскому начинались в четыре, а заканчивались в пять. На занятия и обратно девочки ходили вместе. Иногда после английского Кристинка заходила к Наде попить чаю, потом они делали уроки, а затем она шла домой.

Надя и в школе училась лучше Кристинки. После окончания первого класса ей и еще Артуру, как единственным в классе отличникам, на линейке даже выдали похвальную грамоту с Лениным. У Кристинки похвальной грамоты не было, но зато она умела красиво писать буквы. Наде очень нравился аккуратный почерк подруги, она изо всех сил пыталась копировать его, но увы, ее буквы то плясали, то, точно пьяные, наскакивали друг на дружку.

Кристинка — хорошая подруга. Она не отвернулась от Нади даже тогда, когда та однажды призналась ей, что боится переходить дорогу. Кристинка тогда резонно предположила, что подобное лечится подобным и потащила подругу на Шаляпина. Но Надя, в памяти которой столь некстати всплыл тот страшный случай, когда они с мамой увидели здесь насмерть сбитую женщину, закатила настоящую истерику.

От дома Варвары Борисовны до Надиного подъезда — минут десять ходьбы. Но идти девочкам приходилось по узкой и темной даже днем аллее, разделяющей пятиэтажку и высокий синий забор детского садика. По обе стороны аллеи росли густые кусты, а фонарей не было, и единственным источником света были окна дома.

Однажды, накануне Нового года, на этой аллее к возвращавшимся с английского девочкам, засмотревшимся на то, как падает снег, подошел Пуховик. Он был грязно-болотного цвета, от него сильно пахло кошачьей мочой.

— Аччеттаааашеееее? — Вздохнул он, коснувшись Надиного плеча.

Наверное, следовало переспросить «Что, простите?», или, может быть, вежливо ответить, что ей нельзя разговаривать с посторонними людьми, но в этот момент Надины мозги отключились. Она открыла рот, и оттуда, точнее, откуда-то из глубины души, вырвалось басовое «Аааааааааааа».

Не закрывая рта, из которого продолжало доноситься протяжное утробное «Аааааааа», она рванулась бежать и развила такую скорость, что Кристинка, бегавшая на физкультуре быстрее всех девчонок, еле-еле догнала ее уже у самого подъезда родного дома.

Пахнувший кошками Пуховик на некоторое время затмил подвальных Бомжей. Но время шло и его образ таял. Однажды Надя поняла, что, какие бы страшные личины она ему ни придумывала, он больше ее не пугает. Он растаял вместе с мартовским снегом, улетел вместе с зимним ветром, растворился, исчез.

***

С «англичанкой» был связан еще один момент, оставшийся навсегда запечатленным в Надиной памяти. Перед занятием Варвара Борисовна сообщила, что ей принесли торт и после урока она непременно угостит девочек. Урок закончился, рассеянная учительница, забыв о своем приглашении, попрощалась и закрыла за ними дверь.

Не говоря друг дружке ни слова, девочки вышли во двор и направились было в сторону Надиного двора, как вдруг Кристинка остановилась.

— Ой, я забыла!

— Что ты забыла?

— Меня мама попросила привет Варваре Борисовне передать! Пойдем вернемся.

— Ты думаешь, удобно? — Засомневалась Надя.

— А что тут такого?

И они вернулись. Надя чувствовала себя не очень уютно, но не бросать же подругу одну в учительском подъезде!

За дверью послышались торопливые шаги. Варвара Борисовна открыла дверь и немного удивленно посмотрела на своих учениц. Надя переглянулась с Кристинкой и поняла по ее смущенному взгляду, что та несколько потерялась.

— Мы… ээээ… — начала она.

Кристинка молчала.

— Мы… эээ… хотели… — Надя покосилась на внезапно проглотившую язык Кристинку и вдруг, разозлившись, сильно пихнула ее локтем, — ну говори, что ты хотела сказать!

— Мы… я… мы хотели передать вам привет от моей мамы, — пробормотала Кристинка, — я еще до урока хотела вам сказать, но забыла.

— Такая же забывчивая, как и я! — Улыбнулась Варвара Борисовна, — вы только ушли, а я и вспомнила, что обещала вам чай с тортиком… Хорошо, что вы вернулись. Проходите.

Девочки прошли в прихожую, снова разулись, сняли куртки. Кристинка улыбнулась Наде, ее глаза победно горели. Надя невольно улыбнулась в ответ.

— Проходите, девочки, — донеслось из кухни.

Варвара Борисовна разлила чай, разрезала торт, разложила его по тарелкам. Один только вид «Птичьего молока» заставил Надин рот наполниться слюной, но ей по-прежнему было стыдно. Съев две ложки, она поняла, что больше просто не может. И встала перед дилеммой: не доесть торт нельзя, доесть — тоже неудобно.

На выручку ей пришла Варвара Борисовна.

— Наелась? Домой возьми, — посоветовала она.

— Да нет, спасибо…

— Возьми, возьми, дома чай попьешь, — и она аккуратно завернула недоеденный кусочек торта в салфетку. Затем отрезала большой кусок торта, тоже завернула его в салфетку и подала Кристинке.

— Да зачем?.. Не надо, спасибо, — смутилась та.

— Бери, бери, — сказала учительница, — я живу одна, мне его все равно быстро не съесть, а у меня холодильник плохо работает. Бери.

К Варваре Борисовне девочки ходили до начала летних каникул. А в начале августа, когда вновь встал вопрос английского языка, мама сказала категорическое «нет». Дорого.

Ближе к первому сентября на семейном совете было принято решение перевести Надю в платную школу. Инициатором перевода была Кристинкина мама, которая слышала, что в сто тринадцатой школе обучение намного лучше.

— Если платно, то непременно лучше! — Убеждена она.

Мама спорить не стала. Сто тринадцатая школа ближе к дому. Единственное, что плохо — занятия во вторую смену. Зимой в потемках возвращаться страшно — где гарантия того, что по дороге из школы к Наде не пристанет еще какой-нибудь Пуховик?.. Но решение было принято безоговорочно. В третий класс первого сентября Надя и Кристинка пошли уже не в свою «девятку», а в новую школу.

16.

Обучение в платной сто тринадцатой школе не сказать, что уж очень лучше. Но, как бы то ни было, третий класс Надя заканчивает с отличием.

Начало лета не предвещает никаких неприятностей, но однажды к ним в гости приходит тетя Аля.

— Че-то она у тебя маленькая слишком, — за чаем, подозрительно присматриваясь к племяннице, говорит тетка.

— Нормальная, — возражает мама.

— Нет, маленькая. — Тетка сверлит Надю взглядом, отчего ей становится неуютно. — Ты бы проверила ее на Шерешевского-Тернера.

— На что? — Удивляется мама.

— На Шерешевского-Тернера, — медленно выговаривает тетя Аля, — это эндокринная патология такая. Человек застревает в росте, не развивается, и в тридцать лет выглядит на двенадцать. Примерно в Надюшкином возрасте первые симптомы и появляются… Вдруг, она не вырастет больше?

— Да вырастет она, не выдумывай! — Почему-то сердится мама. — Она просто не в нас пошла, а в бабу Тоню. Та тоже маленькая в детстве была.

— Она у тебя пошла поздно, зубы прорезались позже, темечко долго не зарастало… — грозно наступает тетя Аля, — ну смотри, впрочем. Твой ребенок.

У Нади холодеет внутри. Непонятно только, отчего — от теткиных ли слов, или от мрачного предчувствия. Ее пугает даже само слово «больница».

Мама молча пьет чай и, кажется, всерьез задумывается. После паузы, насладившись полученным эффектом, тетя Аля говорит:

— Есть хорошая больница в Калкамане. Поезжайте прямо завтра, не тяните.

— В Калкамане?! — Ужасается мама, — да туда же с пересадками ехать! Мы же целый день проездим!

Тетка ехидно улыбается:

— А Луло твой на что? Не отвезет, что ли?

— Да я и так его уже замучила. Туда отвези, сюда отвези…

— А может, ему нравится? Ты смотри, не зевай. Может, он еще и деньжат на лечение, если понадобится, подбросит. Поезжай, короче. Заодно и Юлечку повезешь.

— А ее-то зачем? — Наконец, сдается мама.

— Да… — тетка мнется, но потом все же отвечает, — один врач, хороший, заезжий профессор, предварительно диагностировал у нее гигантизм. Хочу, чтобы подтвердили или опровергли.

Мама хрюкает в кружку:

— Что диагностировал? — Давясь смехом, переспрашивает она.

— Гигантизм, — уголки теткиных губ невольно ползут вверх, — она уже сейчас выше всех в садике. А что будет потом?

Так начинается длительная эпопея со сдачей анализов, получением результатов, высиживанием очередей, путешествием из одного кабинета в другой. Каждая поездка в больницу оборачивается для Нади стрессом — она вбила себе в голову, что однажды кто-нибудь из врачей скажет, что ей нужно остаться и мама оставит ее там. И каждый раз она закатывает такую истерику, что даже Юлька смотрит на нее с удивлением.

— Не хочууу ехать в больнииицуууу! — Рыдает она на унитазе.

— Не вырастешь! — Спокойно отвечает из прихожей мама.

— Ну и пусть!

— Всю жизнь маленькая будешь!

— Ну и что!

— Шерстью покроешься!

На секунду Надя задумывается, что страшнее: вероятность остаться в больнице или покрыться шерстью, и в конце концов, понимая всю неизбежность своей капитуляции, испускает душераздирающий вопль.

***

Диагноз Шерешевского-Тернера не подтвердился. Гигантизма у Юльки тоже не нашли. Не успели сестры выдохнуть с облегчением, как тетя Аля говорит:

— Слушай, а ты своей уздечку подрезала?

— Какую еще уздечку? — Недоумевает мама.

— У них под верхней губой есть пленочка… Юля, иди сюда, — тетка аккуратно задирает Юльке губу и показывает, — вот это и есть уздечка. Ее нужно подрезать.

Надя встает из-за стола, идет к зеркалу, задирает верхнюю губу и, к своему ужасу, видит эту треклятую уздечку.

— Зачем? — Доносится до нее мамин голос.

— Чтобы зубы ровными были. В общем, я знаю хорошую детскую стоматологию. Завтра сможешь повезти?

— Нет, завтра я сверхзанята.

— Хорошо, тогда я их повезу.

— Давай.

Надя и Юлька идут во двор. Юлька мрачно молчит, у Нади настроение тоже невеселое. Во дворе Вера и Оля играют в резиночку. Сестры подходят к ним и просятся в игру.

— Вер, ты боишься зубного? — Вдруг спрашивает Надя.

— Ужасно боюсь, — с готовностью отвечает Вера. — А что?

— Да нас завтра с Юличем к зубному везут…

— Зачем?

— Уздечку подрезать. — Встревает Юлька и задирает верхнюю губу — от эту уот…

— О-о! — Оживляется Вера, — мне подрезали.

Надя и Юлька буквально набрасываются на нее с вопросами:

— Когда?

— Давно?

— Больно было?

— Где-то неделю назад, — отвечает Вера, — не, не больно. Мне заморозку сделали, а потом подрезали.

— Че за заморозка? — Уточняет Надя. — Укол?

— Нет, просто пшикнули чем-то на десну, и все. Потом, короче, час кушать нельзя, и холод прикладывать к десне надо. Но вам там все скажут.

Ободренные Вериными словами, Надя и Юлька уже совсем не боятся. Утром, по дороге в стоматологию, Юлька храбро говорит, что пойдет первая. Надя, хоть ей и совестно немного, уступает практически сразу. Еще сонная, она отворачивается от сестренки к автобусному окну и наблюдает за машинами, за спешащими по своим делам пешеходами. Под боком что-то там бубнит Юлька, но сейчас голос сестренки почему-то сильно раздражает Надю. Страшно ли ей? Нет, не страшно. Ей просто хочется спать — подняли-то их ни свет, ни заря, потому что в поликлинике очереди.

Но вот и их остановка. Тетя Аля выходит первая и помогает выбраться из автобуса сперва Наде, потом Юльке.

— Не боитесь? — спрашивает она, когда они идут к стоматологии.

— Неа, — отвечает Надя.

— Молодцы! Потом, после операции, куплю вам мороженого.

В живых Юлькиных глазах тут же загорается огонек:

— Какого? — Живо спрашивает она. — Ятис?

— Посмотрим.

— Ну, Ятис?! — Спрашивает Юлька уже требовательнее.

— Ладно, Ятис…

Они заходят в фойе. Там шумно, ходят люди, то и дело показываются белые халаты, и Надя чувствует, как к горлу, непонятно почему, подкатывает тошнота. Нет, ей не страшно. Просто немного некомфортно.

После регистрации им с Юлькой выдают по талончику. Они с теткой идут к кабинету №39, выйдя из которого уже совсем скоро, Надя будет счастливым человеком с подрезанной уздечкой. Очереди практически нет. Возле кабинета сидит только какая-то большая девочка и чья-то бабушка. За дверью раздается металлический звон инструментов. Этот звук действует на нервы, но Надя храбрится и перемигивается с притулившейся рядом Юлькой. Она старается не думать о том, что происходит за дверью кабинете №39, и вертит в пальцах свой талон. Надя даже сочувствует сестренке: сейчас дверь откроется, из нее выйдут, зайдет эта большая девочка, а потом наступит очередь Юльки… То, что потом пойдет она, Надя, ее пока не беспокоит. Сперва Юлька, а потом только она. Это успокаивает.

Юлька начинает ерзать. Ей вообще сложно усидеть на месте дольше пяти минут, а сейчас и подавно. Надя смотрит на сестренку и видит, что та боится.

— Пойдем посмотрим плакаты? — Предлагает она.

Юлька соглашается. Они рассматривают рисунки, Юлька просит Надю прочесть надписи, и Надя читает — машинально, не понимая, о чем идет речь. Ее мысли беспорядочно скачут, взгляд рассеянно скользит по двери 39-го, но думать о том, что там, она не хочет. Она хочет только, чтобы ожидание поскорее закончилось. Пусть бы уже сесть в страшное кресло, но только бы не ждать…

Вдруг раздается пронзительный крик, а потом детский плач. Надя вздрагивает, испуганно оглядывается на дверь 39-го, тревожно прислушивается. Нет, плачут не там, а дальше по коридору. Да, вот открывается дверь и оттуда выходит зареванный пацан чуть постарше Юльки. Ничего особенного, но от Надиной храбрости не остается и следа. Не будь здесь Юльки и будь вместо тети Али мама, она предложила бы ей немедленно поехать домой…

Наконец открывшаяся дверь 39-го кого-то выпускает и запускает большую девочку. Ждать остается совсем немного. Юлька, все больше нервничая, предлагает прогуляться по коридору и еще посмотреть плакаты, но тетя Аля говорит:

— Сядьте спокойно, а то сейчас девочка выйдет, а вас нет. Она быстро выйдет.

Сестры послушно садятся. Мимо них, гремя инструментами, проносится женщина в белоснежном халате. Надю вновь передергивает, а Юлька наклоняется к ней и шепчет:

— Я боюсь…

— Я тоже, — откликается Надя.

Юлька жалобно смотрит на нее, и Надя догадывается, что сейчас сестренка попросит, чтобы она шла первой, и отчаянно ищет убедительные слова отказа.

Дверь выпускает большую девочку… Надино сердце ухает куда-то вниз. Тетя Аля смотрит на девочек и негромко говорит Юльке:

— Иди.

— Иди, — повторяет за ней Надя.

У Юльки вид человека, летящего в пропасть. Но она храбрится из последних сил и, улыбнувшись сестре, заходит в кабинет. Дверь за ней закрывается, и Наде становится спокойнее. Сейчас, когда сестренка уже там, она храбро ругает себя за малодушие: надо было все же идти первой. Теперь Юлька герой, а она, старшая, получается, струсила? Тетя Аля, точно читая мысли племянницы, не может удержаться, чтобы не подколоть ее:

— Юлечка, получается, смелее тебя? — Оторвавшись от журнала, ухмыляется она.

— Я просто уступила ей быть первой, — бурчит Надя.

Тетя Аля замолкает и вновь закрывается журналом. На душе у Нади вновь становится тревожно. Она — следующая.

Вдруг открывается дверь проглотившего Юльку кабинета, и Надино сердце делает еще один кувырок: неужели все? Быстро что-то… Но в коридор выходит вовсе не Юлька, а доктор в белом халате и маске.

— Можно вас? — Обращается она к тете Але.

— Да, — говорит тетка, поднимаясь с места.

— Там у нас проблемы…

Надя вскакивает вслед за ней и, движимая диким любопытством, смешанным со страхом, вытянув шею, заглядывает в кабинет.

Юлька сидит лицом к двери, мертвой хваткой вцепившись в спинку кресла. В ее глазах ужас, губы кривятся. Возле Юльки стоят трое взрослых и уговаривают ее повернуться.

— Не бойся! Один укольчик! Тюк — и все… Как комарик! — Уговаривает докторша.

— Такая большая девочка, а что вытворяешь… — укоризненно говорит медсестра.

— Юля, слушайся доктора! — Беспомощно повторяет уже третий раз тетка.

Юлька только сильнее прижимается к креслу и стискивает губы. Весь ее вид говорит о том, что она скорее умрет, чем позволит подрезать себе уздечку. Хоровод вокруг Юльки продолжается еще около минуты, а затем тетя Аля, потеряв терпение, рявкает:

— Да я же на работу из-за тебя опоздаю, скотина!

Надя пятится от двери кабинета. Инстинкт подсказывает ей, что лучше улепетнуть подобру-поздорову на улицу, а там будь, что будет. Но вдруг ее глаза встречаются с тети Алиными.

— Надя, иди ты первая! — Говорит она.

Надя понимает, что надо уступить, но, опасливо косясь на бормашину, которая на глазах становится все страшнее и страшнее, трясет головой и продолжает пятиться. Тетка хищно подскакивает к ней и хватает ее за руку:

— Иди, покажи, как старшая, пример!

— Нет, нет, — верещит Надя, пытаясь вырваться из теткиной хватки, — я лучше с мамой потом пойду…

— С какой еще мамой?! Ты что, издеваешься?! Да я на вас все утро потратила! — Почти визжит тетка и тянет Надю в кабинет.

Надя начинает плакать. Глядя на нее, заливается слезами и Юлька и, воспользовавшись суматохой, спрыгивает с кресла и несется в коридор.

— Так не пойдешь? — Спрашивает тетка. Надя вдруг замечает, сколько у нее, оказывается, много злых и мелких морщинок возле губ, возле глаз, и особенно на лбу…

Она качает головой. Тетка выпускает ее руку и быстрыми шагами устремляется на улицу. По пути она поминает добрым словом и сестер, и себя, что родила Юльку, и Надину маму, что заставила ее родить.

— Ты чего так испугалась-то? — Спрашивает Надя Юльку, когда они едут в автобусе домой. Едут без тети Али, потому что она опаздывает на работу, а Надя старшая и должна знать дорогу домой. — Укола, что ли?

— Инструментов, — со вздохом отвечает Юлька, виновато опуская глаза, — там был один такой, знаешь, как маленькая коса…

Надя молчит. Ей стыдно перед собой.

Уздечки сестрам все же подрезали. Но было это чуть позже, вместе с мамой. Почему-то с ней не было ни страшно, ни больно.

17.

— Милостивый государь, не соизволите ли вы показать мне свой рисунок? — Звучит над Надиным ухом густой голос, и она поднимает глаза на учителя. Вопрос, понятно, адресуется не ей. Она, по мнению Иванпалыча, учителя ИЗО, как и все девочки класса — «барышня», или иногда «сударыня».

А «милостивый государь» — это на сей раз Ленька Лясота, Надин сосед по парте.

Ленька — новичок в их четвертом «А». Сперва его отправили на «Камчатку», но потом, убедившись, что он там вовсю валяет ваньку, пересадили к Наде. Она была не в особом восторге от такого соседства, но, как оказалось, Ленька — сосед не особо беспокойный. Уже совсем скоро они сдружились на почве сериала «Полтергейст».

Ленька учится неплохо, не дружит он только с математикой, и, как выяснилось, с ИЗО тоже. С математикой Надя помочь ему никак не может, поскольку после недавно перенесенной ангины и сама сильно «съехала», а вот с рисованием — пожалуйста!

Сегодня на уроке симпатичный, круглый, очень добрый Иванпалыч задал нарисовать кувшин. Со своим кувшином Надя справляется быстро и несколько завистливо косится на Леньку. До конца урока пятнадцать минут, а поглощенный творческим процессом Ленька пыхтит, усердно стирает, но перед ним по-прежнему чистый альбомный лист. Уловив взгляд соседки по парте, Ленька вздыхает и с видом мученика просит:

— Помоги, пожалуйста…

— Давай, — с готовностью откликается Надя.

Воспользовавшись тем, что Иванпалыч отвернулся к окну, они быстро меняются альбомами, и Надя в порыве вдохновения начинает творить. Ленька, забыв о том, что должен изображать видимость деятельности, с интересом следит, как на замученном альбомном листе появляются ровные красивые линии. А Наде кажется, что нарисованный для соседа кувшин получился намного красивее, чем у нее… С Надиными витающими, не до конца сформулированными мыслями, вдруг соглашается и Ленька:

— Классно… — благоговейно выдыхает он из-под локтя соседки.

Надя скашивает на него глаза и почему-то краснеет.

Рыжий. Как октябрь за окном. Смешные вихры торчат в разные стороны. И веснушчатый — все лицо в солнечных веснушках.

Закончив рисунок, Надя быстро возвращает ему альбом и забирает свой.

— Раскрасишь сам, — одними губами говорит она, деловито делая последние штрихи кисточкой.

— Ага, спасибо…

— Пожалуйста, — пожимает плечами она.

В этот-то момент и подходит к ним Иванпалыч.

— Ну-с, милостивый государь? — Сладко говорит учитель, — дайте-ка взглянуть-с…

Ленька неуверенно показывает. Учитель, наклонившись, рассматривает рисунок, зачем-то смотрит на Надю и хмыкает:

— А не раскрасил чего?

— Не успел, — супится Ленька.

— Таак… Сссс… — Шипит Иванпалыч, задумчиво постукивая ручкой по альбомному листу с кувшином, — ладно. На тебе…«четверку».

Размашистая «четверка» тут же появляется, и Ленька, благодарно посмотрев в Надину сторону, облегченно выдыхает. А Иванпалыч склоняется уже над Надиным рисунком.

— Тэээк… — Он берет альбом в руки принимается внимательно изучать рисунок — тэк-тэк-тэк-тэк-тэк… Вот, что! — Он кладет альбом на угол парты и весело смотрит на Надю, — давай-ка, ты дома подправишь здесь, и вот здесь. Здесь вот фон нужно выровнять, а тут у тебя немножко линии смазаны, воот… Подправишь, и на следующее занятие принесешь. Мы его на выставку отправим.

Он вопросительно смотрит на Надю, и та, чувствуя, как внутри все так и распирает от гордости, с улыбкой кивает ему. А обрадованный Иванпалыч идет дальше по ряду.

***

— А ты ему нравишься, — вкрадчиво говорит на переменке Кристинка.

— Иванпалычу? — Простодушно спрашивает Надя.

— Пфф… — Кристинка картинно закатывает свои большие карие глаза и отвечает с нажимом, — Лясоте!

— В каком смысле нравлюсь? — Вяло спрашивает Надя, глядя на дохлую муку между стеклами окна.

— Господи, ну как еще можно нравиться-то? — Делано возмущается подруга и, интимно понизив голос, добавляет, — в том самом смысле.

— Да не ври ты! — Вдруг злится, повернув к ней заалевшее лицо, Надя.

— Не вру!

— С чего ты взяла?!

— Не ори так.

— Я не ору!!!

— Орешь. — Помолчав секунду, Кристинка примирительно говорит, — ну, понимаешь, это заметно просто… Многие в классе заметили.

«Многие заметили, а я нет…» — думает Надя, возвращаясь из школы. В памяти проносятся картинки из прошлого — вот Артур (где-то он сейчас?..) несет ее портфель, а вот Петька (тоже рыжий и веснушчатый!) целует ее… Им она, наверное, нравилась, даже очень…

А вот Ленька Лясота никак своей симпатии не проявляет. Наоборот, все время просит у нее что-нибудь — то ручку, то карандаш, то, вот, рисунок нарисовать. И он никогда еще не провожал ее до дома…

И вдруг Надя решает взглянуть на заинтересовавший ее вопрос с другой стороны. А он ей нравится? Она морщит лоб и старательно анализирует. Он, хоть с виду и кажется задиристым, весьма спокойный сосед. Это первое. Потом, он смешной. Это второе. И третье — с ним бывает интересно, когда они что-нибудь обсуждают.

И Надя твердо решает, что Ленька ей нравится. Но что-то еще не дает ей покоя… Как-то странно прозвучали Кристинкины слова про «в том самом смысле». В каком еще смысле можно нравиться?

И она решает спросить об этом у бабушки:

— Баб, а ты мальчикам в школе нравилась?

— Мальчикам?! — Бабушка поворачивается к ней от плиты и смотрит, часто-часто моргая слезящимися глазами.

— Ну да, мальчикам, — отвечает она, — ой, у тебя драники горят…

Бабушка, опомнившись, возвращается к сковородке и, путем только ей известных ухищрений, спасает драники. Ставя перед внучкой тарелку с обожаемым ею лакомством, она ворчит:

— Не было у нас времени ерундистикой занимацца…

— Ну а все же? — Не унимается Надя, — нравилась?

Бабушка садится за свое место и молча принимается есть. А Надины мысли возвращаются к Леньке. Почему все в классе решили, что она ему нравится?.. И… и почему именно она? Наде всегда казалось, что мальчикам должна нравиться черноглазая стройная Кристинка. Да и вообще, у них в классе много красивых девочек. Не может быть, чтобы Лясоте нравилась она — с ее упрямыми кудрями, с ее зелеными глазами, и иногда даже очками… Ничем, ну ничем она особо не выделяется! Разве что учится, кроме математики, хорошо.

— Нравилась. — Хор мыслей в Надиной голове прерывает бабушкин голос, — был у нас один мальчик. Прохор… Проша…

— И в чем это выражалось? — Заинтересованно спрашивает Надя, жирно намазывая горячий драник сметаной.

— Да ни в чем особо не выражалось, — пожимает плечами бабушка, — ну, картошкой меня кормил. Приносил из дома печеную картошку, и угощал меня…

— А до дома не провожал?

— Нет.

— Почему?

— Стеснялся. Не ставь локти на стол, скока раз повторять? Хочешь всю жизнь в нищете прожить?!

— И меня Лясота не провожает… — вздыхает Надя, послушно убирая локти, и вдруг ее осеняет, — он… тоже стесняется, что ли?

— Может, и стесняется, — степенно отвечает бабушка.

— Как девчонка?

— Почему как девчонка? Мальчики, что, не люди, по-твоему? Его и товарищи засмеять могут, и… Может быть, он думает, что ты этого не хочешь.

Об этом Надя не подумала. Как же сложно все это, оказывается…

— Давай доедай, и садись за уроки, — меняя тон, говорит бабушка, — а я посуду помою и тоже пойду заниматься.

Хотя «иеговы» больше не приходят, бабушка продолжает «заниматься» с ними. Они часто созваниваются и встречаются на общих собраниях. Дома появляется все больше журналов «Сторожевая башня» и прочей иеговистской литературы****.

Бабушка занимается каждый день. Она читает принесенную литературу, делает крупным почерком какие-то выписки в толстые тетрадки, а по субботам, несмотря на мамино запрещение, ходит на собрания.

Как-то она взяла с собой и Надю. Она подумала, что они куда-то поедут, но, как оказалось, «иеговы» обосновались в «девятке» — в бывшей Надиной школе.

Они с бабушкой заходят в калитку, но идут почему-то не к главному входу, а к черному.

Оказавшись внутри, Надя осматривается и далеко не сразу узнает школьный актовый зал. В зрительном зале царит полумрак, хорошо освещена только сцена. На сцене стоит микрофон, к которому подходит какой-то мужчина.

Наде скучно, она не слушает, что он говорит, и, чтобы хоть как-то развлечь себя, пытается рассмотреть окружающих. Но сделать это в мрачноватом полумраке не так-то просто.

— Давайте споем, — наконец предлагает мужчина.

Все, и бабушка тоже, чем-то шелестят и, наконец, вынимают небольшие книжицы.

— Страница шесть, стих двадцать три, — говорит оратор.

В динамиках играет музыка, оратор по-дирижерски взмахивает рукой, и пришедшие нестройным хором поют:

— Иисус, мы тебя любим…

Ритмичная музыка Наде нравится, но петь вместе со всеми ей не хочется. Она косится на бабушку, но та тоже не поет — только шевелит губами, и все.

— Понравилось? — С затаившейся надеждой спрашивает бабушка, когда они выходят из душного зала на улицу.

— Нормально, — дипломатично отзывается Надя, не желая расстраивать бабушку.

— Алла и Люба просят, чтобы ты ходила, — говорит бабушка, — пойдешь в следующую субботу?

— Не знаю, — пожимает плечами Надя, решая про себя, сказать или не сказать об этом маме. С одной стороны, ей так жалко бабушку, которая, по всей видимости, очень хочет, чтобы она ходила на собрания «иегов». С другой — ей совсем не хочется туда ходить…

Но мама узнает об этом не от Нади, а от бабушки. Дома очередной скандал. Склонившись над учебником, Надя затыкает уши — мама и бабушка, по своему обыкновению, ссорятся громко.

Победа остается на стороне мамы.

**** Журналы и брошюры, издаваемые организацией «Свидетели Иеговы», запрещенной на территории РФ в 2017 году

— Сама делай, что хочешь, но ребенка не смей туда таскать! — Отрезает она и с грохотом захлопывает балконную дверь.

Теперь бабушка будет дуться и, возможно, плакать. Но Надя рада, что, по крайней мере, в этом вопросе, мама на ее, а не на бабушкиной стороне.

***

Ближе к весне в доме стали раздаваться странные телефонные звонки. Телефон пел примерно в одно и то же время, и так получалось, что трубку все время снимала мама. С маминой стороны разговор за плотно закрытой дверью в гостиную был тихим и интимным. Надя смутно догадывалась, что звонил ей в это время далеко не Луло.

Однажды вечером, когда бабушка уехала в Аксай, на пороге появился Ринатик.

То ли Надя отвыкла от него, то ли он изменился, но ей показалось, что между ним и мамой витают какие-то непонятные флюиды. Присутствующее раньше электрическое напряжение уступило место чему-то мягкому и тихому… Это новое едва улавливалось. Ринатик по-прежнему белозубо улыбался, шутил и наливал. В изжелта карих, ведьмовских маминых глазах искрились огоньки.

***

В тот вечер мама и Ринатик, как это бывало и раньше, засиживаются допоздна. Уже ложась спать, Надя слышит мамины шаги. Та проходит в гостиную и с грохотом захлопывает за собой дверь.

Еще через несколько минут на кухне раздается звук отодвигаемого стула, затем слышится глухой стук тяжело опустившегося на пол большого тела.

Снедаемая любопытством, Надя выбирается из-под одеяла и на цыпочках входит на кухню. На полу лежит Ринатик и спит мертвым сном. Карманы его светлых брюк странно топорщатся. Не помня себя, Надя протягивает руку, залезает к нему в карман и нащупывает толстую пачку денег…

Надя смотрит на пачку, чувствуя, как бешено колотится сердце. Мысленно она прикидывает, сколько в ней хрустящих «пятидесяток». Штук сто, а может, и больше…

Шальная мысль вихрем влетает ей в голову. А что, если… он пьян, он наверняка не помнит, сколько денег у него было, а если и помнит, то кто даст гарантию, что он не потратил какую-то часть? На пару «пятидесяток» он точно не обеднеет. А она сможет купить себе что-нибудь.

Дрожащими пальцами она вытягивает несколько купюр, быстро сворачивает их в трубочку, и аккуратно возвращает пачку на место. Ринатик никак не реагирует.

На цыпочках Надя возвращается в бабушкину комнату, не зажигая света, прячет деньги во внутренний карман ранца и ложится спать. Но уснуть ей не удается, потому что в сердце у нее вдруг начинает возиться какой-то неведомый зверек.

Вдруг она широко раскрывает глаза и понимает, что не так. Она встает, достает из ранца надежно спрятанные деньги, возвращается на кухню, засовывает их в пачку и прерывисто вздыхает.

Зверек, повозившись, затихает. Вот теперь все правильно. Вздохнув еще раз, она закрывает глаза и мирно засыпает.

***

Через несколько дней мама доверительно сообщает ей:

— Я решила спровадить Луло. Поможешь мне?

— Как? — Удивляется Надя.

— Я сказала ему, что вы с бабой Катей против того, чтобы мы встречались. Сегодня вечером он приедет, чтобы серьезно поговорить со мной. Если он зайдет к тебе, подыграешь, ладно?

Надя удивляется, но все же соглашается. Мама впервые говорит с ней не как с ребенком. Она и раньше просила ее о некоторых услугах, но никогда еще не приглашала в свою жизнь. Сама идея «спровадить» Луло ей нравится. Но это как-то уж слишком хорошо. Надя подозрительно косится на маму, а она, точно в ответ на ее мысли, говорит:

— С дядей Ринатом мы решили остаться друзьями.

— Он… больше не будет приходить? — Осторожно спрашивает она.

— Нет, — помолчав, отвечает мама.

Вечером приезжает Луло. Они долго разговаривают с мамой на кухне, и, наконец, появляются в гостиной, где Надя сидит на подаренной Луло софе и увлеченно смотрит по подаренному им же телевизору «Звездный час». Мама, со значением посмотрев на Надю, идет на балкон «курнуть», а Луло присаживается на край софы.

— Не помешаю? — С мягким южным акцентом спрашивает он.

— Нет, — внутренне сжимаясь, Надя убавляет звук.

Луло смотрит на нее грустно и немного укоризненно. В Надиной памяти с невероятной быстротой проносятся связанные с ним картинки: приобретение холодильника, появление в холодильнике йогуртов, и, наконец, многочисленные поездки на дачу на его синем Жигуленке… Ей становится немного стыдно, но она помнит о том, что должна «подыграть».

А Луло говорит о том, что она уже взрослая, что обязана понимать, что у мамы должна быть своя жизнь. Однажды и она вырастет, и у нее тоже появится друг. И что она станет делать, если кто-то посторонний начнет вмешиваться в ее жизнь?

Луло говорит, а Надя с непонятным ей самой увлечением рассматривает его уши. Раньше она никогда не замечала, что они такие… не то, чтобы большие, но оттопыренные. Они какие-то бледные и вялые. Впрочем, ничего странного, он же старый.

Луло продолжает говорить, а Надя уже не знает, что ему отвечать, а мама подозрительно долго курит. У Нади уже горят ее собственные уши, да и лицо пылает, и она принимается рассматривать узоры на софе. И чего только не увидишь в этих хитросплетенных линиях!.. То лик какой-то восточной красавицы привидится, а то — и жуткая звериная морда.

Наконец, мама возвращается и уводит Луло на кухню. Через некоторое время за ним закрывается входная дверь. Надя понимает, что только что закончился очередной этап ее жизни.

***

А в школе все идет своим чередом. Они с Ленькой Лясотой по-прежнему сидят за одной партой, она по-прежнему рисует в его альбоме, а Иванпалыч, добродушно косясь в ее сторону, ставит ему «четверки». Ленька так и не осмелился проводить ее до дома. Но однажды произошло кое-что другое.

Они с Кристинкой о чем-то болтали у двери кабинета, как вдруг мимо них, чуть не сбив Надю с ног, ураганом пронесся Женька Милявский. Испуганно отшатнувшись в сторону, она увидела, как невесть откуда взявшийся Ленька, схватив «ураган Женьку», своего лучшего другана, за свитер, занес над ним кулак. Лицо у него было свирепым.

— Смотри-ка, — насмешливо фыркает Кристинка, — это из-за тебя!

— Не из-за меня! — Краснеет Надя.

— Из-за тебя, из-за тебя, — щурится Кристинка, — защищает… Защитник!

— Ну да, сегодня же двадцать восьмое февраля, — ни к селу, ни к городу брякает Надя.

— Дура ты, — смеется подружка.

— Сама такая, — беззлобно огрызается Надя.

Ленька отпускает Женьку и даже не смотрит в ее сторону. Но что-то в ее душе подсказывает, что Кристинка права.

— Смотри, у тебя белое пятнышко на ногте, — примирительно говорит Кристинка, — скоро подарят что-то.

Послезавтра, второго марта, наступает Надин десятый день рождения.

А вечером первого марта бабушка, встречая маму, вдруг выпаливает:

— Листова убили!

— Кого? — С тревогой в голосе спрашивает мама.

— Ну Листова, Листова! — Волнуется бабушка, — который «Час пик» ведет, Листова!

— Листьева?! — Ахает мама.

— Да, да, его! Листова!

Надя плохо понимает, что происходит, но усатое лицо «Листова» услужливо приходит ей на память. Слово «убили» просто скользит по ее сознанию. Рядом почему-то возникают мысли о Доме, о Хромом Алибеке и его шайке.

Мама с бабушкой долго о чем-то шепчутся в ее комнате. Проходя мимо, Надя слышит, как мама плачет за закрытой дверью…

***

Десятый Надин день рождения отметили стандартно — с тортом и гостями. Поднимая стакан с «Фантой», Юлька вдруг подмигивает Наде и говорит:

— Желаю тебе, чтобы у тебя наконец появился мальчик. И чтобы его звали Лясота!

Они что, сговорились, что ли?! Надя, поперхнувшись, роняет крошки торта-безе на стол. Юлька участливо стучит ее по спине, но глаза ее горят бесовским огнем. Надя зыркает в сторону Кристинки, но у той совершенно непроницаемое лицо.

Несчастный Лясота весь вечер не сходит с острого Юлькиного языка, и уставшей смеяться Наде становится даже жаль его: а вдруг, он там зашелся от икоты? Она не осмелилась пригласить его на день рождения, хотя, честно говоря, хотелось…

В апреле Наде совсем расхотелось учиться. И если бы не мама, которая, после длительного невмешательства в дочкины школьные дела, вдруг начала каждый вечер проверять у нее уроки, она наверняка бы «съехала».

Четвертый класс она заканчивает на «отлично» и вновь получает похвальную грамоту.

18.

Летом на работе у мамы появляется новенькая, которая, несмотря на разницу в возрасте, достаточно скоро становится маминой подругой.

Зовут новенькую Марина, она красива, как кукла Барби. По маминым словам, она совсем скоро выйдет замуж за своего жениха-американца.

В последнее время Марина стала часто появляться у них дома. У нее сильно болеет мама, и она, по словам Надиной мамы, нуждается в поддержке. Наде Марина не нравится. Ей не нравится командный тон, которым она порой обращается к ним с Юлькой, не нравится то, что за столом она, весело посмотрев на Надю, вдруг обращается к маме и, точно Нади нет на кухне, то и дело говорит:

— Она у тебя толстеет, Юльк. Ты бы это… контролировала этот процесс, что ли.

Поначалу мама защищала Надю:

— Она растет.

Или:

— Она плохо ела в садике.

Или:

— Она родилась два шестьсот пятьдесят. Пусть ест.

Но вскоре она переходит на Маринину сторону и то и дело говорит Наде:

— От булочек полнеют. От печенья полнеют. От рулетов полнеют. От «Сникерсов» полнеют.

Надю это бесит. Самой ей не кажется, что она толстеет. То, что она видит в зеркале, вполне ей нравится. Конечно, ей хотелось бы иметь не зеленые, а карие глаза, как у Юльки и Кристинки (однажды, когда ей закапали глаза, она даже любовалась на свои расширенные зрачки и фантазировала, что отныне является обладательницей карих очей), и такие же прямые (без кудряшек!), шоколадного цвета, как опять же у Кристинки, волосы. Но тут уж ничего не поделаешь.

Маринин жених, Дональд, нравится Наде гораздо больше. Еще бы, настоящий американец! К слову сказать, Дональд отличается от киношных американцев. Он не жует жвачку, говорит негромко, ведет себя достаточно скромно, ловит взглядом каждое Маринино движение и смотрит на нее с тихой нежностью. Наде иногда кажется, что за Маринину маму он переживает даже больше самой Марины…

По-русски Дональд изъясняется с чудовищным акцентом. Наде проще говорить с ним по-английски, и она с удовольствием выслушивает лестную похвалу «настоящего американца» о том, что у нее американский выговор.

Дональд маниакально чистоплотен. Как-то они с Мариной пришли к ним в гости, захватив в магазине кое-какие продукты. Накрывая на стол в гостиной, мама, косясь в сторону ванной, из которой слышится плеск, тихонько спросила:

— Марин, а что там Дональд делает?

— Яйца моет, — отозвалась Марина.

Мама почему-то покраснела. Наконец, Дональд появился, неся в руках миску с вымытыми до блеска куриными яйцами.

Этот случай вспоминают еще очень долго.

После смерти Марининой мамы они с Дональдом расписываются и вскоре уезжают в Америку. Популярная песня «American boy, уеду с тобой» звучит теперь для Нади по-особому.

Через некоторое время дома начинает звонить межгород. Марина звонит из Америки и жалуется на то, что все плохо, что с Дональдом они живут, как кошка с собакой, что она хочет развестись с ним и одновременно не хочет возвращаться в Казахстан… Мама не знает, что ей посоветовать.

***

Однажды за Надей заходит Катька и, тараща глаза, говорит:

— А ты знаешь, что у вас в подъезде у одного мужика подвал бомбанули?

— Как бомбанули? — Удивляется Надя, перед мысленным взором которой тут же возникает большая, круглая, как в мультике, бомба.

— Не знаешь?

— Нет, — раздражается Надя, — ты говори по-русски, что сделали?

— Ну… — Катька на несколько секунд задумывается, — ну украли все, понимаешь?

— Все-превсе?

— Да, кажется. Хочешь, пойдем посмотрим?

Знакомая иголочка колет в сердце. Надя чувствует, как ее охватывает жажда приключений.

— Пошли!

— И я с вами! — Просится Юлька.

Надя с Катькой переглядываются.

— Возьмем ее? — Спрашивает Надя.

И они опять таинственно переглядываются, перемигиваются. Это часть игры, но и этого хватает, чтобы Юлька, умоляюще переводя взгляд с одной девочки на другую, ждала ответа так, словно от него зависела ее жизнь.

— Ну давай.

— Ты только не говори никому, — строго и сердито велит сестренке Надя, — если скажешь — сама знаешь. Не возьмем тебя больше никогда с собой!

И они спускаются в Подвал через окошко за домом.

— Говорят, что раньше, давно-давно, еще до войны, в этом подвале жила ведьма. Ее звали Тара, — освещая фонариком путь, зловеще говорит Катька, — и однажды она исчезла… Но недавно на стенах подвала стали появляться надписи…

Вообще-то, Надя живет в хрущевке, до войны ее дом даже не был построен. Но поправлять Катьку совсем не хочется, потому что так интереснее. Лучик фонарика старательно скользит по стене, и, наконец, выхватывает написанные углем большие неровные буквы:

ТАРА.

Надя вздрагивает и притягивает к себе Юльку, которая начинает пугливо озираться по сторонам.

— Ну и где эта дверь-то? — Сипло спрашивает Надя, — ну, которую бомбанули?

— Вот она, — Катька светит фонариком, и Надя видит перед собой изуродованную дверь. Ее низ варварски отогнут, образовав дыру, достаточную для того, чтобы в нее пролез худощавый человек.

Надя берет у Катьки фонарик и светит в эту дыру. К ее великому разочарованию, там отнюдь не пусто.

— А говорила — все вынесли… — обиженно говорит она.

— Ну, может, и не все, а только часть, — соглашается Катька, забирая фонарик, — О, смотри, а вон там что?

Луч фонарика прыгает, ловя все подряд, и, наконец, освещает колесо, затем руль лежащей на полу «техники».

— Велек? — Спрашивает Надя.

— Или мотик… — откликается Катька.

— Они, наверное, за ним и полезли, — догадывается Надя.

— Да, а достать не смогли, спугнул кто-то, — заключает Катька.

— А если они еще здесь? — Каким-то не своим голосом спрашивает Юлька.

И, точно в ответ на ее вопрос, сзади раздается замогильный голос:

— Че-о-о… это вы тут делаете, а?

Ни жива-ни мертва, Надя медленно поворачивается на голос. В подвальной черноте белеет чья-то грудь. К счастью, это никакой не бандит, а всего-навсего сосед с первого этажа.

— Ффух… как вы нас… напугали… — вразнобой говорят девочки.

— Вам повезло, что это я, — отвечает сосед, — а вот был бы кто другой… — и он со значением умолкает.

Выяснив, что девочки пришли посмотреть, кого «бомбанули», сосед быстро выпроваживает их из подвала.

— Никого не бомбанули, — ворчит он, — картошку, вон, утащили… Мешок картошки…

***

Выйдя из подвала, девочки идут к «картежням».

— Блиииинн, — оказавшись на свежем воздухе, Юлька оживляется. Ей не терпится поделиться ощущениями от пережитого приключения. — Он так тихо подошел… И такой «Че это вы делаете, а?».. Блиииин… Я чуть не обосралась…

Надя не слушает сестренку. У нее в голове бьется одна мысль. Тут, точно в ответ на нее, из какого-то окна на улицу вырывается популярная песня:

Рэкет в ночи, ты потанцуй со мной…

Рэкет в ночи, ты отдыхай со мной…

Уже позже Надя узнала, что пела Лада Дэнс ни о каком не о рэкете, а о безобидном регги в ночи. Но тогда, в детстве, это слышалось именно так.

— Слушай, а Хромой Алибек мог это сделать? — Спрашивает Надя подругу.

— Хромой Алибек?.. Мог, почему нет?

— Надо в милиции сказать.

— И чем докажем? — Резонно спрашивает Катька, — доказать надо.

Надя открывает было рот, чтобы возразить, но вдруг понимает, что подруга права.

19.

В пятом классе Надя резко «съехала» по математике. Она и сама не поняла, как это случилось, и почему.

— Это потому, что я перестала проверять у тебя уроки, да? — Спрашивает мама, любуясь на себя в зеркало. У нее свидание. Не с Ринатиком, а с кем-то новым.

Надя пожимает плечами, и отвечает:

— Нет.

— А почему? — Допытывается мама.

— Ну потому, что я не понимаю математику, — бурчит Надя, разглядывая свои ногти.

— Раньше же понимала…

— А сейчас — не понимаю! — Надя злится, но не понимает, почему.

Мама молчит и красит губы. Надя рассеянно наблюдает за ее ловкими движениями и вдруг невпопад говорит:

— У меня титьки болят.

— Надя! — Возмущается мама, — я же просила!..

Все Надины грубости мама связывает с Катькиным влиянием. Может быть, оно и так. Но иногда они прут из нее и без Катьки. Как сейчас. Надя, и сама не понимая, почему сказала «плохое слово» в мамином присутствии, бурчит:

— Извини…

— Что у тебя болит? — С нажимом спрашивает мама.

— Ну, грудь…

— Где болит? Как болит? — Вдруг начинает тревожиться мама.

— Вот здесь, — Надя показывает, где именно, — растут и болят. И там тверденькое что-то…

— Ну-ка, дай-ка, — твердо говорит мама, опускается на корточки и осторожно щупает Надину грудь.

— А-ай!

— Ничего страшного, — с видимым облегчением отвечает мама, — это нормально. Эти «пуговички» потом рассосутся…

— Когда? Скоро?

— Наверное… Как месячные пойдут, так и рассосутся, — скорее себе, чем ей, говорит мама.

— А месячные — это что?

— Это… Как бы тебе объяснить? — Мама бросает взгляд на будильник и идет в прихожую — одеваться. — Это долго объяснять… Но, если вкратце, то это кровь из пипочки.

— Что-о? Кро-овь? Из пи… Отту-уда?! — Не на шутку пугается Надя, — только не это!

— Это не страшно, — смеется мама, — у всех женщин рано или поздно начинаются месячные. И у меня тоже, и у тети Али…

— И у бабы?

— И у бабы… Были. Сейчас уже нет.

— Почему?

— Потому что она уже старенькая. Так, ладно, я пошла. Не забудь про уроки…

— Сегодня суббота.

— И выгуляй Томку.

— А ты что, до вечера не придешь? — Надя опускает глаза и начинает колупать краску на дверном косяке.

— Может, и приду… Постараюсь… Не знаю, — говорит мама. — Как я выгляжу?

— Классно.

— Точно?

— Точно, точно, — начинает сердиться Надя, и ей уже не терпится, чтобы мама поскорее ушла.

— Ну давай.

Сперва ей становится немного тоскливо, но она тут же утешает себя тем, что через пару часов из Аксая приедут бабушка и Юлька. Вообще-то, за уроки надо бы сесть именно сегодня, чтобы хотя бы приблизиться к решению вопроса с трудами — они шьют фартук. Конец четверти близится, некоторые девочки уже его сшили, а у Нади даже выкроек нет. Каждый раз она обещает себе сесть за работу, и каждый раз находит новые отговорки… Как и сейчас. Пытаясь заглушить голос совести, Надя решает, что завтра, после основных уроков, уж точно сядет за труды.

Вскоре приезжают бабушка с Юлькой. Поев, сестры отправляются во двор.

— Вы придете сегодня вечером на костер? — В разгар игры в резиночку спрашивает Надю красавица Оля.

— А сегодня будет костер? Где?

— Во дворе.

— А нам разрешат?

— Родители разрешают. А остальные… Ну поорут из окон, и че? — Пожимает изящными плечиками Оля.

— Мы придем, — говорит Надя, — а Катя будет?

— Ну как же без нее-то? — Ухмыляется красавица, и тут же дергает Надю за рукав, — ой, смотри, алибековские.

Буквально в паре метров от них проходит стайка ребят, «алибековских». Их человек семь-восемь, большинство одеты в «Адидас». Двое парней постарше в кожаных куртках. Они направляются в сторону школы. Наде кажется, что в толпе мелькает лицо Азима.

— Сегодня будет драка, — говорит всезнающая Оля, — они на стрелку с шаляпинскими пошли.

***

Октябрьский вечер выдается очень теплым, и Наде хочется выйти во двор в футболке. Ей кажется, что бабушка разрешила бы ей это, если бы не Юлька… Глядя на сестру, той непременно тоже захочется гулять в футболке, а она недавно опять переболела.

Девочки выходят, когда сгущаются сумерки. Костер уже вовсю пылает, и Надя испытывает досаду — ей тоже хотелось принять участие в его разжигании, ведь есть особая прелесть в поисках дров, в наблюдении за тем, как новорожденное пламя начинает робко лизать сухие ветки, а потом, разгоревшись, с аппетитом принимается за дрын. Иногда ветки трещат и дымят, а дым лезет в глаза. На помощь приходит заклинание.

— Куда фига, туда дым, куда фига, туда дым, — хором говорят участвующие в «таинстве» ребята, показывая дыму кукиши.

И дым слушается.

Когда заканчиваются все приготовления, и ребята рассаживаются вокруг костра, начинается самое интересное.

— Кто начнет рассказывать страшную историю? — Спрашивает Баха, мальчик, в которого влюблена красавица Оля.

— Ты, — кокетливо говорит она, незаметно поправляя свои роскошные локоны.

— Сразу после тебя, — смеется Баха.

— Ну давайте я, — пожимает крепкими плечами Талгат, приятель Бахи, — я назову эту историю «Историей о Старом Кладбище».

— Как в «обществе полуночников», — шепчет Юлька на ухо Наде.

В Истории о Старом Кладбище есть все, чтобы испугать неискушенных слушателей. А Талгат — отличный рассказчик. Где надо, он завывает, где надо — говорит замогильным голосом. Юлька пугливо озирается и жмется к Наде. Катька задумчиво смотрит в костер. Баха искоса глядит на Олю, а когда она поворачивается в его сторону, тут же отводит глаза. Томка спокойно лежит у Надиных ног и тоже щурится на костер. Наде думается, что, наверное, точно так же миллионы лет назад лежала рядом с первым в мире человеком первая в мире собака.

Затем слово берет Баха и говорит:

— А хотите реальную историю?

Все непроизвольно придвигаются друг к другу. Кто же не хочет послушать реальную страшную историю? Баха выдерживает паузу и начинает:

— Эта история произошла с моим отцом, — стоит сказать, Бахин отец, доктор дядя Данияр, знатный путешественник. Он, как выражается Баха, все горы вдоль и поперек исходил. — Однажды он пошел в горы. Один. Он, вообще, так никогда не делал, потому что это опасно, но тут взял палатку и пошел. Поставил палатку, разжег костер, сварил кушать, поел, лег спать. И, короче, просыпается среди ночи от того, что ему страшно. Слышит — вокруг палатки ходит кто-то. Тяжело так… Отец, короче, молиться начал. Он, вообще, атеист, только в науку верит. Но тут начал к Аллаху взывать. Всю ночь молился, а тот ходил вокруг палатки кругами. И, короче, под утро отец услышал страшный рев рядом с палаткой. Когда шаги стихли, он вышел из палатки и увидел следы…

— Чьи? — Выдыхает Юлька.

— Лосиные, — отвечает Баха.

— Это лось, что ли, круги наматывал? — Удивляется Оля.

— Ну да.

Хоть отсюда до гор далековато, пешком уж точно нескоро дойдешь, всем становится не по себе.

— А вы слышали, что в Доме… ну, который возле Шаляпина, сатанисты девушку какую-то в жертву принесли? — Спрашивает, глядя в костер, Катька.

— Не, не слышали. Да ты врешь, небось, — щурится на нее Талгат.

— Не вру! — Возмущается Катька, — газеты надо читать! Они ее на кресте распяли, на черном…

— Ну и где про это писали? — Не унимается Талгат.

— В «Караване».

Неизвестно, чем бы закончился этот спор, но тут Томка насторожил уши, потом вскочил на ноги, заскулил, встал «сусликом» и, ловко вывернувшись из ошейника, рванул прочь.

Какое-то мгновение Надя ошашело смотрит на пустой ошейник, а потом с воплем бросается за Томкой. Но того уже и след простыл.

У костра волнение.

— Да прибежит, — философски говорит Катька, — моя Белка сто раз убегала и всегда возвращалась.

— Не прибежит… — Надя чуть не плачет, — он потеряется! Он не то, что твоя Белка, он — совсем другое! Он домашний!

— А чего это он? — Удивленно спрашивает Баха, — лежал-лежал, и- хоп!

— Собаку увидел какую-то… Он так только на собак реагирует.

— Да, там, кажется, кто-то гуляет с собакой… — напряженно вглядываясь в темноту, говорит Талгат.

— Где?

— Да вон там, возле Деревянного Городка.

— Так, все, я пойду туда. Юлька, не отходи от костра!

— Я с тобой… — упрямится Юлька.

— Да блин! Сказала тебе, стой тут и не отходи от костра! — В истерике визжит Надя.

Юлька умолкает. Баха подхватывается со своего места, выхватывает из костра горящую палку и подходит к Наде.

— Пошли, поищем твоего Томку.

И они идут сперва к Деревянному Городку, где, конечно же, уже нет «кого-то с собакой», а потом, руководствуясь Надиным чутьем — за ее, двадцатый, дом.

Странное дело — оказавшись вдвоем с Бахой, Надя чувствует себя немного скованно. Когда они в одной компании, этого чувства нет. А сейчас оно появилось…

Свет от Бахиного «факела» неровный, тусклый, но разглядеть Томку им все равно удается. Пес преспокойно обнюхивает какую-то травинку на полянке, и даже недовольно ворчит, когда обалдевшая от радости Надя надевает на него ошейник.

***

Бахин поступок надолго западает ей в душу. Идя в школу и возвращаясь с уроков, она невольно сравнивает Баху, который с каждым разом выглядит в ее глазах все мужественнее, с нерешительным Лясотой.

Леньке она «нравится», как утверждает Кристинка, но он предпочитает держаться в стороне и только изредка «защищает» ее от Женьки Милявского, который, в общем-то ничего плохого ей не делает. Только вихрем пролетает мимо нее на переменке с дурным криком «Тетя Ася приехалааааа!», и все.

Бахе нравится Оля. Но, тем не менее, он пошел с ней, с Надей, искать Томку… А может быть… Надя даже останавливается, пораженная неожиданной мыслью. Где-то в районе солнечного сплетения катается маленький тревожно-сладкий комочек, и кто-то касается сердца мягкой лапкой.

…А может быть, на самом деле Бахе нравится она, Надя?

Она тут же отгоняет эту мысль, смеется над ней, но та упорно лезет в голову.

«Баха красивый…» — думает Надя, поглощая обед, — «он высокий и стройный. А Ленька конопатый и рыжий. И курносый. Он, видите ли, боится проводить меня до дома. Укушу я его, что ли?! А Баха смелый… Он, вообще, совершил ради меня настоящий подвиг!»

Да, но Оля… Оля — самая красивая девочка во дворе. Разве может она, Надя, с ней сравниться?

— Баба, я красивая? — Вопрос слетает с языка у Нади до того, как она успевает его как следует обдумать.

— Красивая… как кобыла сивая, — тут же ворчливо откликается бабушка, — чивво ты морду воротишь от капусты? Не будешь доедать?

— Не буду.

— Ну и уматывай со стола! Нечего рассиживаться!

Когда бабушка сердится, к ней лучше не лезть. Она лучше подождет немного, а потом опять попробует поспрашивать ее. Или лучше маму?

Надя подходит к трельяжу и придирчиво рассматривает себя в зеркало. В принципе, она не такая уж и уродина. Хотя… эти веснушки (почти как у Лясоты!), эти кудряшки (никакая софиста-твиста их не спрячет!), эта щербинка между передними зубами («Как у Аллы Пугачевой» — успокаивает мама) … И эти, уже заметно набухшие, бутончики под кофтой — грудь. Ни у кого из ее знакомых девочек еще нет груди. Только у нее.

Надя видит, как смущается Ленька, замечает, как стыдливо отводит глаза в сторону Баха при встрече во дворе, и почему-то сама чего-то смущается.

Продолжая сравнивать себя с Олей, Надя находит, что та не только гораздо красивее ее. Есть в ней, в наклоне ее головы, в манере смеяться, в плавных движениях рук, в легкой походке, что-то неуловимо нежное. Оля не лазит по деревьям, не спускается в Подвал, не дерется на «шпагах» во дворе, не бегает к Дому. И как будто она уже знает что-то такое, о чем Надя и понятия не имеет. Катька говорит, что Оля встречается с большим мальчиком.

— Со старшеклассником! — Вытаращив глаза, говорит она, — я сама видела!

Катьке нельзя не верить… Но как же тогда Баха? Да разве такое может быть, чтобы любить одного и встречаться с другим?!..

***

— Знаешь, че я подумала? — Говорит она как-то подруге, — мы с тобой ведем себя… ну, как пацаны.

— И че? — Пожимает плечами Катька.

— Но мы же девочки…

— Ну и?

— Ты не думаешь, что нам надо быть… — Перед внутренним взором стоит Олин образ. Надя задумывается, пытаясь подыскать нужное слово… Оно есть, его ей как-то говорила мама… Но Надя забыла это «взрослое» слово. Вместо него нашлось другое, тоже подходящее — нежнее?

Катька задумывается. Тут к подругам подходят несколько мальчишек со двора, и среди них — Талгат.

— Кать, скажи «банка», — дружелюбно просит Талгат.

— Ну, «банка», — пожав по обыкновению плечами, говорит Катька.

— Твоя мать цыганка! — Хохочет Талгат и тут же уворачивается от удара крепкого Катькиного кулака.

— Убью! — Ревет Катька, бросаясь на него, но длинноногий, шустрый Талгат резко отскакивает в сторону и отбегает на приличное расстояние.

— Псих-одиночка! — Кричит он и крутит пальцев у виска.

— Я тебя завтра в школе прибью! — Обещает, сорвавшись на визг, побагровевшая Катька.

— Он что, в твоей школе учится? — Ахает Надя, проводив стайку мальчишек взглядом.

— Ну, блин. Еще и в моем классе, — Катька поднимает на нее страдающие глаза, — прикинь?!

— Да уж… сочувствую, — чутко уловив настроение подруги, отвечает Надя, отметив про себя, что была бы совсем не против учиться в одном классе с Бахой. — Куда пойдем?

— Знаешь… Там, возле моего дома яму огромную вырыли. На дне — куча листьев. Как подушка.

— И что?

— Давай попрыгаем?

— Ну, не знаю… — ломается Надя. Она сомневается, что это подходящее занятие для девочки. Катька смотрит на нее с лукавым прищуром, и она, наконец, нерешительно соглашается, — ну пойдем… посмотрим.

Яма провокационно огромная. На дне, и в самом деле, лежит манящая подушка мертвых листьев. После первого же прыжка, Надя забывает обо всем на свете. Представляя, что участвует в Олимпиаде, она разбегается и с воплем «Эскадрон гусар летучих!» летит в эту пахнущую ласковой осенью бездну.

— Бамбарейяаааааа! — С оглушительным воплем приземляется рядом Катька.

Подруги смотрят друг на друга, и на миг им кажется, что нет никого роднее и ближе друг дружки в эту секунду. Забыт Баха, забыт Ленька. Есть только яма, мертвые листья на дне, и первобытное ощущение полета, свободы и счастья.

***

Дело с фартуком немного сдвинулось с мертвой точки. Подлизавшись к бабушке, Надя сходила в магазин, помыла посуду и вытерла пыль. К вечеру выкройки были готовы.

— Спасибо, бабусечка!!! — Повисая на бабушке, целует ее Надя. Выкройки не очень ей нравятся, они не такие, как у девочек в классе… Но теперь они у нее хотя бы есть.

— Ну ладно, ладно, — ворчит добродушно бабушка.

Теперь в школу идти не так страшно.

Школьные «труды» уже давно превратились во что-то вроде девичьих посиделок. Учительница не особо контролирует этот процесс. Девочки в классе достаточно спокойные, поэтому она, дав им задание, часто отлучается до конца занятий.

Одноклассницы почти поголовно увлечены новой игрой под жутковатым названием «Черт сдох». Заключается она в следующем. Один человек ложится на парту и, скрестив на груди руки, изображает покойника в гробу.

Остальные становятся вокруг него и, подложив под «покойника» указательный и средний пальцы, по часовой стрелке произносят «заклинание»:

— Черт сдох.

— Чертиха сдохла.

— Чертенок сдох.

После паузы следовало хором сказать:

— Аминь! Вознеситесь на небеса!

После этого тело человека становится легким, как перышко. Его легко можно поднять на пальцах едва ли не до потолка. За все время «трудов» в роли почившего «черта» довелось побывать всем. Одна из девочек начала было сомневаться, говоря, что, мол, грех это, но, в конце концов, «уломали» и ее.

***

У мамы новый друг. Зовут его Анатолием Анатольевичем, он какой-то крупный чиновник. Он старый, в очках, и на вид очень строгий. Но на самом деле он очень добрый. Наде он очень нравится, с ним интересно. Он ужасно умный. Как-то мама пригласила его домой, и они с Надей настолько увлеклись разговором про Наполеона Бонапарта, что проговорили до пяти утра. И говорил он с Надей, как со взрослой.

У мамы в глазах опять появляется огонек. Она чаще улыбается, становится еще подтянутее и красивее.

На столе все чаще появляются вкусные вещи: йогурты, соки, бананы, мороженное в огромных брикетах, клубничное и сливочно-шоколадное, с каким-то сиропом внизу. На Надин одиннадцатый день рождения Анатолий Анатольевич дарит ей большого плюшевого мишку и одиннадцать Киндер-сюрпризов. Увы, ни Наде, ни Юльке, ни другим гостям в яйце не попалось ни одного львенка… Но все же!

Анатолий Анатольевич с огромным удовольствием возится с Надей. Внимание достается и Юльке. Несколько дней подряд они с Надей обучают Юльку кататься на подаренном им же двухколесном велеке.

Как-то Надя спрашивает у мамы:

— Мам, а почему ты замуж за него не выйдешь?

В мамином голосе звучит какая-то неестественность:

— Он мне не предлагал.

— А ты хочешь? Ну, замуж за него?

— А ты хочешь, чтобы он стал твоим папой? — С улыбкой спрашивает мама.

Надя хочет. Анатолий Анатольевич нравится ей вовсе не потому, что он богатый. Он хороший. За его сдержанностью и некоторой неловкостью прячется что-то настоящее и глубокое. Надя понимает это по тому, как терпеливо он учит с ней математику, по тому, как благодушно от относится к Юлькиным закидонам.

Как-то сестренка, краснея, по огромному секрету сообщила Наде, что влюбилась в Анатолия Анатольевича. О том, что у Юльки «все серьезно», Надя поняла уже скоро. Как-то она забралась к нему на колени и, томно заглядывая в глаза, произнесла так, как умеет только она — своим неповторимым лисьим голосом:

— А у вас большой?..

— Что — большой? Галстук?

— Нет. Ну — большой? — С нажимом спрашивает Юлька, ерзая у него на коленях.

Анатолий Анатольевич, кажется, начинает понимать суть вопроса, но несколько деревянным голосом продолжает игру:

— Нос?

— Да нет же…

Положение спасает мама, вернувшаяся с балкона. При ней продолжать допрос с пристрастиями Юлька не рискует.

***

На уроке труда проверяют выкройки. Надины выкройки все меньше нравятся ей, и она злится на бабушку — не могла красивее сделать, что ли?

Потом учительница сообщает, что теперь, к такому-то числу, они должны будут сшить дома фартук, и Надя успокаивается: месяц — это долго. Она и сама сошьет этот фартук, если бабушка научит ее управляться с огромной и тяжелой машинкой.

С приходом ноября в Надиной жизни появляется Куаныш. Это новый мамин знакомый, учитель математики. Она познакомилась с ним в очереди, в травмпункте. То, как она туда попала — отдельная и достаточно драматичная история, связанная с Анатолием Анатольевичем.

Кстати, достаточно скоро выяснилось, что Анатолий Анатольевич женат. Как и Ринатик, как и Луло. И мама давно знает об этом… Надя все думает, думает и никак не может взять в толк, что им, семейным мужчинам, нужно от ее мамы, и почему мама так цепляется за эти странные отношения. Некстати вспоминается тот, молодой и красивый, с ведром жвачек… Но сейчас он кажется Наде каким-то потусторонним существом из мира снов.

Куаныш приходит раз в неделю, и не к маме, а к Наде — заниматься математикой. Он нравится ей не только потому, что хорошо все объясняет, но еще и из-за того, что постоянно ее смешит. Бабушка ворчит, что они не занимаются, потому что Надя постоянно «гыгычет», но Надины отметки по математике становятся гораздо лучше.

С мамой же у Куаныша отношения скорее приятельские. Он совсем не пьет водку и никогда не засиживается за столом. Он аккуратен и пунктуален.

— Мам, а как вы познакомились?

— Да в травмпункте, говорила же уже…

— А у него что было?

— Сорок ножевых ранений.

— Как? — Ахает Надя, — аж сорок?!

— Ну, — мнется мама, — это он так сказал.

— А кто его так?

— Сказал, что напали в подъезде.

— А кто напал?

— Бандиты.

Со временем Надя заметила, что Куанышу нравится мама. Однажды он приходит, одетый наряднее, чем обычно. И с цветами. Занятия по математике отменяются, и они с мамой на целый вечер закрываются на кухне.

Наде кажется, что и она там присутствует — настолько четко видятся ей эти двое: Куаныш сидит на Надином месте, взволнованный, немного порозовевший. Мама стоит напротив, облокотившись спиной о стол, и внимательно, деликатно слушает его признание. Невидимо в кухне присутствует третий — Анатолий Анатольевич.

Вскоре его тень замечает и Куаныш. Он вдруг сникает, бледнеет и начинает собираться.

Прощаясь, он заглядывает к Наде и говорит, что послезавтра обязательно придет на урок. Но не приходит.

Вскоре в доме начинают раздаваться пугающие телефонные звонки. Кто-то тяжело дышит в трубку и молчит.

— Купи определитель, — советует тетка.

— Дорого, — качает головой мама.

— Ну давай, я тебе свой напрокат дам.

— Ну давай.

После подключения определителя звонки временно прекращаются. Но вскоре неизвестный начинает атаковать с новой силой. Он звонит и днем, и вечером, и даже ночью.

— Номер не определен — говорит глухой металлический голос определителя.

«Девять, ноль тридцать девять» — почему-то слышится Наде.

— Слушай, да скажи ты своему Анатолию, что тебя преследует маньяк! — Возмущается тетка.

— И что он? — Иронично интересуется мама, — этот бумажный червь ничего тяжелее бокала в своей жизни не поднимал. Единственное, что он может предпринять, это показать «маньяку» четвертый прием каратэ — «изматывание противника бегом».

— Не тупи, — назидательно говорит тетя Аля, — он большой чиновник, у него должны быть связи.

— А, ты в этом плане… — удивляется мама.

— Ну да, — тетка смотрит на нее с удивлением и сожалением, — а ты в каком? Ну ты вообще…

Надя и Юлька переглядываются. Юлька показывает новый прием: скашивает зрачки к переносице.

— Окосеешь, — говорит бабушка.

— Нет, это если меня кто-нибудь в этот момент ударит по голосе, тогда окосею, — пылко возражает Юлька, — на всю жизнь.

— Пошли гулять, — говорит Надя и просит маму, — мы с Томкой, пока светло, прогуляемся, ладно?

— Только возле дома! — Разрешает мама, — слышите? Со двора ни на шаг!

Во дворе никого нет. Только малышня мирно возится в песочнице. Скучно. Обведя взглядом привычный мир, Надя показывает Юльке куст, на котором висят большие ягоды ядовито-красного цвета.

— Видишь ягоды?

— Ну.

— Гну. Это Волчьи Ягоды.

— Почему волчьи?

— Если съешь — превратишься в волка.

— Че, правда, что ли? — Ухмыляется Юлька и тянет пухлую руку к кусту.

— Хочешь проверить? — Иронично отзывается Надя.

Сестренка тут же опасливо одергивает руку.

— А вон там кислотный дождь прошел, — продолжает стращать Надя, показывая на большую лужу. Если под такой дождь попасть, навсегда облысеешь.

— Почему кислотный?

— Смотри: там разноцветные пятна. Видишь? Вон — фиолетово… оранжево…

Юлька смеется:

— Это не кислотный дождь, это машина пописала!

— Сама ты пописала! — Злится Надя.

— Нет, машина. Бензин это.

Надя из упрямства продолжает спорить, хотя знает, что Юлька права. Но вскоре их спор сам собой стихает. Помолчав немного, Юлька говорит:

— Как думаешь, кто это вам звонит?

— Не знаю. Но мама говорит, что этот тот дяденька, который ходил к нам домой, меня математике учить.

— А зачем он вам звонит?

— Он в маму влюблен.

— А-а… — понимающе тянет Юлька.

— Мама говорит, что он с бандитами и с наркотиками связан, — гордясь своими «взрослыми» интонациями, продолжает Надя.

— С какими котиками?!

— С нар-ко-ти-ка-ми, балда. А не с какими ни с котиками.

— А кто такие эти нар-ко-ти-ки? — Все больше увлекаясь, таращит глаза Юлька.

— Это… ну, как бы тебе сказать… Короче, это люди, которые могут всюду проникнуть, и убить кого угодно. Даже президента. Они носят черное, они неуловимы, как кошки. И поэтому их так называют, — увлеченно объясняет Надя.

— Нар-котики, нар-кошки… — задумчиво склоняет Юлька, мня в пальчиках Волчью Ягоду. И когда она ее сорвать успела?!

— Перестань, — строго одергивает ее Надя и тут же понижает голос до зловещего шепота, — наркотики могут услышать. Они могут быть где угодно. Даже за этим кустом!

Взвизгнув, девочки отбегают от куста на безопасное расстояние. Где-то рядом слышится смех. Сестры синхронно поворачивают головы и видят незнакомого мальчишку, по виду — чуть-чуть младше Нади. Он стоит в нескольких метрах, смотрит на них и покатывается со смеху. Стерпеть это невозможно.

— Че пришел? Трусы нашел? — Басом спрашивает чужака Юлька.

— А чё? — Миролюбиво отзывается пацан.

— Капчё! — Вливается в высокоинтеллектуальную беседу Надя.

— Щас как дам по башке — улетишь на горшке! — Рычит Юлька.

— Да ладно? — Иронично усмехается мальчишка.

— У тебя в трусах прохладно! — Наступает Надя. — Че зыришь, глаза пузыришь?!

— А че, нельзя? — нагло спрашивает пацан.

— Вали отсюда, — командует Юлька.

— А если нет, то че?

— Барабан через плечо! — Юлька наклоняется, поднимает с пола огрызок яблока и бросает во врага. Сопровождаемый демоническим смехом Юльки, он угождает чужаку прямо в грудь. — Так тебе и надо, курица помада!

— А мне не больно, курица довольна! — Брезгливо стряхнув яблочное пюре с футболки, парирует пацан и ищет на земле, чем можно ответить. Наконец, он поднимает влажный, рыхлый ком земли, взвешивает его на руке и, прищуриваясь, метит Юльке в голову.

— Бежим, — шепчет Надя, дернув сестренку за руку.

И они позорно отступают к своему подъезду. Вслед им, под злорадное улюлюканье мальчишки, летит влажный комок грязи.

На улицу теперь идти нельзя. Эх… Если бы только была с ними Катька — этот чужак так легко не отделался бы…

— Может, Томку на него натравим? — Спрашивает кровожадная Юлька, изо всех сил тяня ручку подъездной двери на себя.

— Ты че? — Крутит пальцем у виска Надя, — еще покусает, а мы сядем.

— На что сядем?

— Дура! Не на что, а куда. В тюрьму!

— А-а.

— Бэ-э! — Надя раздраженно смотрит на сестренку, — вот нафига ты к нему полезла, а? Он нас не трогал. Не погуляем теперь…

Юлька уныло свешивает голову, и сестры поднимаются на свой этаж. Дома, судя по всему, продолжаются словесные баталии — из кухни доносятся мамин и теткин голоса.

— Хорошо, что вы пришли, — вполголоса шепчет бабушка, принимая из Надиных рук поводок, — я уже кричать вас хотела… Опять звонил.

Надя и Юлька переглядываются.

— Нарррркотик?! — Спрашивает Юлька.

— Чивво?! — Бабушкины глаза округляются, — что за ерунду ты мелешь?

Надя сильно пихает сестренку в бок, и та успокаивается.

— Надь, это наркотик звонил? — Уточняет Юлька, когда они оказываются в Надиной комнате.

— Откуда я знаю? Да, наверное. Отстань!

— Если уже до этого дошло, то тем более нужно принимать меры! — Горячится тетка на кухне.

— Это я и сама знаю, — твердо отвечает мама.

— В общем, давай. Принимай. И Надю в школу не пускай пока. Гулять с собакой — только возле дома.

— Да ну, ты че, Алка… Она отстанет!

— Ну, ты сама слышала, что он тебе сказал, — угрожающе говорит тетя Аля. — Пару дней посидит дома, пока все решается — не отстанет.

Так и порешили. Утром, уходя на работу, мама строго-настрого наказывает Наде никуда не выходить, и трубку, если звонит незнакомый номер, не снимать.

Несколько дней, пока Надя не ходит в школу, маму на работу увозит и привозит красивая белая иномарка.

Как-то бабушка уходит к соседке, и Наде становится не по себе. В голову настойчиво лезут мысли о Куаныше. Она вспоминает, каким внимательным, добрым, смешным и умным он был… Он ведь подтянул ее таки по математике! Она все думает, думает, думает… и никак не может понять, как человек, который любит, может желать зла тому, кого он любит.

Звонит телефон.

— Номер не определен, — равнодушно говорит определитель.

«Девять. Ноль тридцать девять…» — бормочет Надя упорно слышащуюся ей белиберду.

Телефон звонит еще раз. Еще раз. Еще. В комнате тяжело повисает тревога.

Скорее бы пришла бабушка…

20.

В конце первой четверти в школе случился скандал. Из-за фартука, конечно же. Надя, верная своей привычке все делать в последний момент, огорошила бабушку новостью о том, что готовый фартук нужен будет уже послезавтра. Бабушка, поворчав, взялась было за работу, но, промучившись несколько часов со швейной машинкой, плюнула и предложила внучке «гениальный» выход.

— Я вот так ото распорю… а вот тут вот так ото подогну и подошью. А вот тут и тут кармашки попришиваю… — Бубнит она себе под нос, рассматривая на свету готовый, фабричный фартук, который и решила принести в жертву.

— Баб, ты че… — Тихо говорит ошеломленная Надя, — учительница же сразу поймет, что это не я делала…

— Чивво она там поймет… Ничиво она не поймет. Я его так изменю, что никто ничиво не узнаить… — продолжает бубнить бабушка.

У Нади начинает сосать под ложечкой. Бабушкин план ей не нравится, и она вновь пробует спорить:

— Баб, ну ты посмотри, какие тут швы! Мы такие швы не проходили… Мне же «двойку» влепят, баб!

— Ну и делай тогда сама! — С досадой говорит бабушка, в сердцах бросая фартук на диван, — тянула до последнего, как… А у меня и без тебя делов полно!

— Ладно, ладно, делай, — пугается Надя, — только, пожалуйста, чтобы учительница не догадалась…

— Не догадается, — говорит уверенно бабушка.

Ее уверенность вдруг передается и Наде. Все же, бабушка у нее мастерица — вон, какие носки вяжет. И варежки тоже. Значит, сделает и фартук.

Но когда Надя знакомится с итогом бабушкиной работы, ей опять становится страшно. Фабричный фартук почти не изменился. Бабушка только пришила кармашки, отпорола нашитые «бабочки» и немного подшила изделие.

— Ба-аб… — чувствуя, как подкатывает паника, говорит Надя, — ты же говорила, что учительница не догадается…

— А чиво она тебе догадается?

— Ты же сказала, что распорешь…

— Не смогла. Если бы распорола, весь фартук бы распался.

— Ну а карманчик вот этот могла бы отпороть?! А завязки заменить?!..

— Да как бы я его отпорола?! — Бабушкин голос повышается, глаза сверкают, — он там намертво пришит. От така от дыряка бы на его месте появилась!

— Ну а завязки заменить на другие?!

— Чем эти плохи?

— Да не плохие они!!! — В Надином голове звенят слезы, — как ты не понимаешь?! Видно же, что они фирменные!

Бабушка теряет остатки терпения, комкает фартук и швыряет его в угол комнаты:

— А нну тебя у манду! — Почти плачет она, — два дня потратила на эту херню… Свинья неблагодарная!

Надя с тихим вздохом поднимает фартук и вновь принимается его рассматривать. Наконец ей начинает казаться, что результат не так уж и плох, и, может быть, этот фартук «прокатит». В конце-концов, она просто привыкла к этому фартуку и знает, как он «родился», а учительница-то нет… Почти успокоенная, она аккуратно складывает его и кладет в ранец. Эх… вот бы внезапно заболеть и не идти завтра в школу…

Тихонько открыв окно, Надя с жадностью глотает промозглый осенний воздух. Потом ей приходит в голову, что заболеть точно можно, если, будучи потной, выбежать на балкон. Она пьет горячий чай с малиной и, начав потеть, выскакивает на балкон «голяком».

Ей кажется, что после столь «ударной дозы» она непременно простудится, и с нетерпением ждет первых симптомов. Когда за окном темнеет, ей кажется, что у нее поднялась температура. Она начинает покашливать, и мама хмурится в ее сторону:

— Эй, ты не заболела? Ну-ка, смерь температуру.

Надя, втайне радуясь, с унылым видом кладет подмышку градусник. Но температура, к сожалению, повышается всего на одно деление. Тридцать шесть и семь.

Но мама знает, что иногда простуда развивается и без температуры. Она осматривает Надино горло, и в конце концов велит ей выпить горячего чая с медом и ложиться спать.

Чай с медом, конечно же, выливается в раковину.

— … сейчас грипп страшный ходит, Симонова говорит, что соседнюю школу на карантин закрыли, — вернувшись в гостиную, слышит она мамины слова. — Страшно ребенка на улицу выпускать…

— Мам… — предварительно кашлянув, слабым голосом говорит Надя, — можно я завтра в школу не пойду?

— Почему?

— Я себя плохо чувствую…

— Ты чай выпила?

— Да.

— Носки шерстяные надела?

— Да…

— Завтра к утру будешь как огурчик, — улыбается мама, — иди спать скорее.

— А если мне хуже будет, не пойду?

— Если будет хуже, то не пойдешь, — говорит мама.

Разочарованная, Надя ложится в кровать, снимает носки и выставляет голые пятки наружу. Только бы еще больше простыть… Увы, лежать так долго она не может — мешает страх перед Черной Рукой, которая живет под кроватью и так и норовит ухватить ее за пятку. Наконец, Надя плотно укутывает ноги. Теперь Черная Рука ей не страшна.

Закрыв глаза, она представляет, как высунувшаяся из-под кровати страшная Рука хватает воздух, а затем подбирается к кровати и натыкается на преграду в виде верблюжьего одеяла. Она инстинктивно поджимает пальцы, затем подтягивает ноги к груди и быстро засыпает.

***

Утро приходит быстро. Увы, от вчерашней полупростуды не остается ни следа. Мелькает мысль о том, что, может быть, по какой-то причине не будет трудов, но шансов — один на миллион.

Наступивший час позора оказывается не таким страшным, как думалось Наде. Сказывается мягкий характер учительницы. Она просто журит ее под гробовое молчание класса и велит после каникул принести готовый фартук. Заглянув в журнал и увидев поставленную «авансом» «четверку» в четверти, Надя несколько дней подряд сгорает от мучительного стыда.

За часом позора следует головомойка от мамы, которая узнала о «гениальной» бабушкиной идее только на родительском собрании…

Бархатный октябрь уступает место колючему ноябрю. Темное и мрачное время года почему-то нравится Наде. Окно закрыто, и уличные шумы уступают место странным звукам в самом доме. За стенкой кто-то возится, над головой раздаются тяжелые шаги, слышится стон половицы. Кто-то что-то прибивает, кто-то приглушенно кашляет. Это старый дом скрипит, ахает, ворчит. Он готовится к зиме.

Бабушка в последнее время жалуется на головные боли, поэтому Надя с Юлькой стараются играть тише.

Серый вечер медленно вползает в комнату. В соседних домах загораются окна. Бабушка ворочается на своем диване и вздыхает так, что на сердце становится тоскливо. Девочки увлеченно рисуют и вырезают одежду для бумажных кукол, причем Юлька умудряется создавать настоящие шедевры. Надя невольно восхищается фантазией сестренки — ей самой никогда таких нарядов не выдумать.

Кончик Юлькиного языка соединяется с кончиком ее носа, она чересчур сильно нажимает на карандаш, и тот ломается.

— Блин, — огорчается сестренка.

— Поточи, — машинально отзывается Надя.

Но Юлька не хочет точить карандаш. Она боится, что ее стремительная мысль сейчас улетит, и потому довершает ее черным фломастером.

— А я знаю, как Пикушку вызвать, — вдруг говорит Надя. Она узнала об этом от Катьки.

— Кого? — Юлька едва слушает сестру. Она вырезает нарисованное платьице и любовно надевает его на уже порядком измятую куклу.

— Ну Пикушку. Пиковую даму.

В Юлькиных глазах загорается давно знакомый Наде лукавый огонек.

— Как? — Жадно спрашивает она.

— Могу показать. Хочешь?

— Давай!

— Глянь, там баба спит, или нет?

Бабушка спит. Рядом с ней, в рыжем кресле, дремлет, свернувшись клубочком, рыжий Томка.

— Притащи губнушку из трильяжа. Я пока зеркало и свечку принесу, — командует Надя.

Она помнит, как сорвалось «общение» с Суворовым, и на всякий случай строго предупреждает сестренку: не ржать!

Но Юлька, несмотря на то, что в ее глазах играют бесенята, и без того выглядит сосредоточенной. Надя просит ее плотно закрыть дверь, зажигает парафиновую свечу и, дождавшись, когда сестренка усядется рядышком, говорит:

— Только знаешь… Она очень страшная. Может убить…

— Как убить? — Живо интересуется Юлька.

— Задушить. Ну, или зарезать.

— Блин… Может, тогда не будем? — Пугается сестренка.

Надя вдруг и сама пугается. Историй о «пикушке» немало, все они реальные и очень страшные. Но в итоге интерес берет свое:

— Будем! На, держи тряпку. Как только я тебе скажу, сразу стирай лесенку, — и Надя принимается чертить губнушкой ступеньки. Во время рисования двери она несколько раз вздрагивает — ее пугают скрипы и стоны старого дома.

— Смотри… — Надя еще сильнее понижает голос, — как только мы прочтем заклинание, вот тут появится серое пятно. Потом оно начнет спускаться по ступенькам и одновременно чернеть. Нельзя позволить ему спуститься на последнюю ступеньку. Иначе…

— Иначе?.. — Пыхтит в ухо Юлька.

— Иначе Пиковая Дама придет в наш мир!

Секунду-другую сестры смотрят на то, как горит свеча — спокойно, ровно. И в зазеркалье, откуда должна появиться страшная Дама, тоже горит свеча. Там все точно так же, как и в нашем мире — вот журнальный столик с разбросанными на нем фломастерами и нарядами для бумажных кукол, вот — телевизор, вот — софа… А вот — зазеркальные Надя с Юлькой. Если в неверном свете долго смотреть своему зеркальному двойнику в глаза, отражение начинает меняться… Так говорит Катька.

— Готова? — Шепчет Надя так, словно они собираются лететь в космос, — теперь вместе: три-четыре…

И девочки громким, торжественным шепотом трижды произносят:

— Пиковая дама, явись!..

Повисает тишина. Юлька, приложив ладошку к груди, пристально вглядывается в зеркало.

— Видишь ее? — Спрашивает Надя.

— Нет… Ой! Смотри! — Сестренка хватает Надю за руку и указывает пальцем на нарисованную дверь, — вон! Пятно! Видишь?!

Надя видит… Бесформенное пятно, похожее на кляксу, вдруг отделяется от двери и принимается медленно сползать по ступенькам. Юлька в ужасе замирает. Кажется, она не в силах оторвать взгляда от этого жуткого пятна.

— Стирай! Стирай!!! — Забыв о спящей бабушке, вопит Надя, и, вырвав у остолбеневшей сестренки тряпку, сама принимается быстро стирать лесенку.

— Это была Пиковая Дама? — Спрашивает очнувшаяся от столбняка Юлька.

— Да, — кивает Надя, и, обращаясь к самой себе, бормочет, — блиииин… Как хорошо, что мы успели стереть лестницу…

Ночью Юльке снятся кошмары. Она плачет, боится засыпать, но на все вопросы старших отвечает, что испугалась «черную тётьку на улице». Мама с бабушкой думают, что они встретили где-то цыганку или чеченку. Надю, устроившую «спиритический сеанс», сестренка не сдает.

***

Приближается Новый Год, и Надя спрашивает Юльку:

— Что ты хочешь, чтобы тебе Дед Мороз подарил?

— Домик Барби, — не задумываясь, отвечает сестренка, — а ты?

— Не знаю…

Тридцать первого декабря, начиная с десяти часов вечера, нарядные сестры усердно надрываются перед входной дверью:

— Дед Мо-роз! Дед Мо-роз! Де-душ-ка Мо-роз!

— Пожалейте соседей, — вздыхает проходящая мимо бабушка.

— Девочки, Дед Мороз в дороге, не слышит, — увещевает мама, проходя с тарелками из кухни в зал, — вот когда будет двенадцать, тогда и зовите.

И в самом деле. Надя с Юлькой с пониманием переглядываются и идут смотреть новогодние мультики.

Дед Мороз — это дядя Паша, мамин хороший друг. Каждое лето он приглашает их к себе на дачу. Однажды он, дабы развлечь детей, придумал игру, которая очень понравилась Юльке. Игра называлась «Кто громче пукнет?»

— Вот эт-то дааа… — восхищается он трелями объевшейся Юльки. — А ну-ка я…

Разумеется, дядя Паша выдает свои «пуки» ртом. Но получается у него очень похоже.

— Ты чему детей учишь?! — Возмущается мама.

— Нормально, — подмигивает сестрам дядя Паша, — это проза жизни.

Наблюдая за тем, как сестры «наворачивают» вдруг повкусневший борщ со сметаной (в деревне все вкуснее, чем в городе, даже нелюбимое Надей молоко), он выдает свою любимую, «фирменную» фразу:

— Девочки, запомните: на даче чавкать можно!

А они и рады стараться…

В новогоднюю ночь дядя Паша-Дед Мороз кажется Наде подлинным, и она по-настоящему волнуется, рассказывая подготовленный стишок. У нее трясутся коленки, а ноги и руки деревенеют, когда Снегурочка, красавица Ариша, дочка дяди Паши, берет в руки аккордеон и начинает играть «Танец маленьких утят».

Хоровод возле елки водят все — и сам Дед Мороз, и сестры, и мама, и бабушка, и даже тетя Аля. Кстати, похоже, что так шумно и весело Новый Год во всем доме отмечают только они, потому что как-то раз Колбаса попросила разрешения «командировать» к ним на елку своего сынишку, Димку, одетого в костюм львенка…

Затем наступает время подарков. Дед Мороз достает из своего огромного мешка конструктор и первого, как гостя, одаривает Димку-львенка. Затем наступает черед сестер. Им достается по симпатичной лакированной сумочке. Наде — желтая, Юльке — красная. Внутри Надиной сумочки лежит детская губнушка и… доллар. Юлька раскрывает свою сумочку и демонстрирует свои богатства — губнушку и доллар. Свои пакеты сладостей девочки получают только после ухода Димки. Поблагодарив Деда Мороза, сестры бегут дарить родителям и бабушке свои подарки — собственноручно изготовленные открытки, рисунки и поделки.

…Несколько лет спустя Дед Мороз уехал в Бельгию и попросил там убежища. Вскоре к нему переехали и супруга с дочкой, смуглой, белозубой, стройной, как березка, красавицей Аришей.

***

В школе — новый хит: дутые наклейки. Они потеснили даже вкусно пахнущие вкладыши, даже наклейки из жвачек. Но Надя грезит не о них, а о розовом пенале со встроенными точилкой и выемкой для ластика. Нажмешь на кнопку — выскакивает точилка! Нажмешь на другую — получаешь ластик… И даже маленький календарик есть в этом чудо-пенале.

Это диво она увидела на барахолке, и с тех пор пенал стал сниться ей во снах. Мама обещала купить его с зарплаты, но Надя шибко не надеется. С деньгами сейчас туго, а с Анатолием Анатольевичем мама в последнее время почти не видится.

Внутри семьи про них ходят разные смутные слухи, но сама мама ничего не говорит. Как-то Надя услышала, что Анатолий Анатольевич поругался из-за мамы со своим взрослым сыном. Потом ночью маме позвонила пьяная жена Анатолия Анатольевича и умоляла «отпустить» его. Мама тогда сказала, что насильно его не держит, и вообще, скоро уезжает в Австралию…

Позже выяснилось, что Анатолий Анатольевич сам уезжает в Санкт-Петербург. Он сообщил маме, что готов отказаться от сына, лишь бы она поехала с ним… Мама настойчиво попросила его помириться с сыном, а ехать в Питер отказалась категорически.

Незадолго до отъезда Анатолий Анатольевич приезжает к ним и закрывается с мамой на кухне. До Нади доносятся только те слова, которые произносятся повышенным тоном.

Анатолий Анатольевич вскоре уходит и навсегда исчезает из их жизни, оставив позади недоумевающую Надю: как так? Ну вот как так?! Взять — и уехать… А великовозрастному сыну его какое собачье дело до отца?! Сам-то небось женится за своей казачушке, и плевать он хотел на всех… А мама тоже хороша. Взяла — и отпустила его, отказалась от счастья. Однако, как же отличается реальная жизнь от книжной! Чуда не произошло. Он уехал навсегда, она — осталась…

Теперь мама дольше задерживается на работе, приходит уставшая, раздраженная. Надины уроки она не проверяет, и Надя, почуяв ослабление контроля, потихоньку снова скатывается в учебе. Негромко включив телевизор, мама вскоре засыпает и пробуждается уже глубокой ночью, пугая спящую рядом Надю:

— АНАТОЛИЙ!!! — Раздается надрывный крик вопиющего в темноте. А потом мама принимается плакать.

Надя лежит, сжавшись в комочек, и не знает, как ей помочь.

По выходным, убравшись и сготовив, мама включает новенький, купленный на деньги Анатолия Анатольевича магнитофон, затем падает на кровать и принимает позу эмбриона. Магнитофон поет:

Анатолий, Анатолий,

Ты от муки, ты от боли,

Ты от скуки, ты от слез

Радость в душу мне принес.

Толька, Толька, Толька, Толька,

А не Лешка и не Колька,

Только, только Анатоль, Толь, Толь…

Из души уносит боль!

Песня заканчивается, мама перематывает кассету и с мрачным, мазохистским удовольствием, ставит «Анатольку-Тольку-Тольку» снова и снова. Какое-то из слов песни каждый раз безжалостно давит на болевую точку.

— АНАТОЛИЙ!.. — Мамин вопль впитывается в стены комнаты, вырывается из окна, настигает Анатолия Анатольевича и вгрызается ему в сердце.

Глупые взрослые…

21.

В весенней капели Наде почему-то чудится что-то тревожное. Она сама не понимает, что с ней происходит — книга не читается, рисунок не рисуется и карандаш вдруг как-то сам собой выпадает из руки.

Каникулы. Но ее мечта отоспаться не сбывается — уже второй день подряд она просыпается очень рано и лежит, слушая, как глухо кашляет и ворочается за стенкой бабушка, как тяжело падают редкие капли из крана в ванной, как чапает по квартире Томка, как он, фыркая, лакает из миски, как, возвращаясь в свое кресло, он застывает на секунду у входной двери и настороженно принюхивается, точно пытаясь узнать, что происходит на лестничной площадке. Наблюдая за тем, как сереет в комнате, как встает за окном розовый рассвет, она старается угадать, что принесет ей сегодняшний день.

То страшное субботнее утро выдалось очень ласковым и солнечным. Телевизор задорно пел:

Утром в субботу спать не охота,

Сон для усталых взрослых людей.

Мы приглашаем тех, кто отчаен

В дикие джунгли скорей…

Звонит телефон. Определитель, данный теткой на время, давно уже возвращен ей за ненадобностью — те страшные звонки прекратились. Но трубку снимать все равно не хочется. В такое время может позвонить только время от времени объявляющийся Ринатик. После отъезда Анатолия Анатольевича он почему-то активизировался и стал названивать маме все чаще.

Телефон все звонит и звонит. Надина рука тянется, чтобы выдернуть шнур из розетки, но вдруг она, неожиданно для самой себя, снимает трубку:

— Алло?

— Надя, это ты? — Спрашивает незнакомый женский голос.

— Да…

— Это из школы.

— Здрасьте… — мямлит слегка оторопевшая Надя, лихорадочно вспоминая, что она могла такого натворить. Из школы ей до сих пор не звонили ни в каникулярное время, ни вообще никогда-никогда.

— Надюша, ты сможешь сегодня прийти в школу в шестнадцать часов?

— В школу?! — Надя и возмущена, и удивлена одновременно. — У нас же каникулы…

— Знаю… — Трубка тяжело вздыхает, — просто понимаешь… Я из родительского комитета… Всех обзваниваю.

Надя нетерпеливо ждет. Она, кажется, догадывается, о чем пойдет речь дальше. Наверное, ожидается субботник, или еще что-нибудь такое. Косясь на экран телевизора, она лихорадочно пытается найти правдоподобную «отмазку», чтобы не ходить. И вдруг трубка на выдохе говорит:

— Женя Милявский умер…

Слова не сразу доходят до нее, и она машинально переспрашивает:

— Что-что?

— Женя Милявский умер, — повторяет трубка.

У Нади пересыхает в горло, в голове начинает звенеть. Женя. Женя Милявский. Умер. Ее бесячий одноклассник. Умер…

— Как… умер? — Тупо спрашивает она.

— Погиб… — Трубка уже плачет, — упал с «Солнышка» в парке… Разбился Женька, разбился…

— У… жас какой… — заплетающимся языком говорит Надя. Она еще ничего не понимает, слова «Женя Милявский умер» пока еще не доходят до сердца.

— В общем, Наденька, нужно сегодня собрать деньги от класса. На похороны Женечке. Кто сколько может, — сглотнув слезы, продолжает трубка, — хорошо?

— Да… конечно… — деревянные слова выговариваются тяжело, — в шестнадцать часов?

— Да, Наденька, в шестнадцать. Придешь?

— Конечно, приду…

— Спасибо тебе, солнышко, спасибо! — Ласково плачет трубка, и Наде почему-то становится стыдно, — ну все тогда… До свидания, Наденька.

— До свидания…

Собираясь в школу, Надя долго думает, что надеть. В ее гардеробе нет ничего черного, а одеваться ярко, разумеется, нельзя. Ее сомнения разрешает мама. Она считает, что одеться нужно очень просто и скромно, поскольку «это не похороны».

Женька… Женька Милявский… Умер. На балконе, под взглядом яркого безжалостного солнца, съеживаются огромные мартовские сосульки, и звенящие капельки весело поют:

У-мер…

У-мер…

У-мер…

Она пытается понять, что умер — это навсегда. Больше она не увидит Женьку-урагана… Никогда. Надя не общалась с ним и особого внимания на него никогда не обращала. Пацан как пацан — ничего особенного. Ну разозлил он ее пару раз — дело, как говорится, житейское… Но от понимания того, что он умер, что он навсегда ушел от них в какую-то неизведанную, неведомую даль, ей становится не по себе.

Страшное и непостижимое слово «навсегда». Черное, холодное, бездонное.

***

Голова учительницы повязана тонкой черной повязкой. Хмурые, угрюмые, молчаливые ученики 5 «А» слушают ее как никогда внимательно.

— Говорю вам я постоянно, говорят вам родители ваши… Бабушки… — Учительнице трудно говорить, она периодически делает паузы, — чтобы вы не выбегали на дорогу. Чтобы вы не уходили со двора. Чтобы не цеплялись зимой к автобусам — это мальчиков особенно касается! — Она обводит строгим взглядом поникший класс, — чтобы с плохими компаниями не связывались… Взрослые люди уже, должны понимать, что закончиться все может трагически. Надеюсь, что хотя бы сейчас вы поймете, пересмотрите свои взгляды и измените свое поведение, — со вздохом заканчивает она.

Похороны во вторник. Утром, в восемь часов, каждый, кто желает попрощаться с Женькой, должен прийти к нему домой по такому-то адресу. Жгучие, сильные слова «похороны» и «попрощаться» бьют Надю наотмашь. Силуэт учительницы, доска, пол — все это вдруг начинает расплываться. Кто-то толкает ее в бок: «Не реви». Кристинка… Надя украдкой смахивает слезы. Она ревет в классе уже второй раз. Первый раз это случилось еще осенью, на уроке литературы, когда одноклассница, Оля, худенькая девочка с малоприметным личиком и мышиным хвостиком на голове, читала вслух сказку «Девочка со спичками».

Когда они выходят на залитый солнцем школьный двор, Надя спрашивает подружку:

— А ты откуда узнала про Женьку? Тоже позвонили?

— Ну да.

— А ты не знаешь, как это случилось?

— Ну… — Кристинка морщит лоб, загребает пригоршню рыхлого снега и лепит снежок, — как мне сказали девочки, он, короче, с большими пацанами убежал в парк. Вооот… Они стали кататься на каруселях. Потом сели на ту карусель… И когда она доехала до самого верха, Женька вывалился. Директора парка будут судить, — тут же, по своему обыкновению деловито, сообщает она.

— За что?

— Как за что? За несоблюдение техники безопасности, — чеканит Кристинка «взрослые» слова, — ну ты вообще…

Помолчав немного, Надя тихо говорит:

— Я никогда еще не каталась на этом «Солнышке»…

— Я тоже, — в тон ей, задумчиво и словно немного испуганно, отвечает вдруг сникшая Кристинка.

***

Попрощаться с Женькой она приходит вместе с мамой, которая зачем-то специально отпросилась с работы. Всю дорогу Надя дуется на маму, ей кажется, что одноклассники ее засмеют — вроде как взрослая, и, на тебе, с мамой за ручку… Но, как оказалось, многие ребята тоже пришли с мамами.

Женька жил на первом этаже. Дверь в его квартиру раскрыта настежь. Надю с мамой встречают какие-то тетеньки в черном. Голос одной из них смутно похож на голос из трубки.

Надя разувается, стараясь ступать как можно тише, проходит в комнату, здоровается с учительницей, кивает мельком взглянувшим на нее однокашникам. Как близко живущая, она приходит одной из первых. Но остальные ребята подтягиваются достаточно быстро.

Надины ноги утопают в мягком ковре. В квартире темно, в комнате стоит незнакомый, неприятный запах. На стене, над топчаном, висит большой ковер. К ковру приколоты Женькины фотографии. В углу, рядом с письменным столом, стоит гантель. Рядом лежит совсем новый мячик.

В носу начинает щипать. Надя сглатывает подступившие слезы, опускает глаза и пристально разглядывает свои носки. Вскоре в дверях появляется одна из тех тетенек в черном, что встречали Надю с мамой. Она делает приглашающий жест рукой и толкает перед ребятами дверь в более светлый, чем остальные комнаты, зал.

У балкона стоит маленький черный гроб. А в гробу лежит Женька. Надя узнает его далеко не сразу. Лицо у Женьки белое, маленький ротик слегка приоткрыт. Пораженная неестественной красотой этого лица, Надя застывает на месте, жмется к ребятам.

Учительница тихо всхлипывает и первой идет к гробу, затем подходит с утешениями к Женькиной маме, скорчившейся на стуле рядом с гробиком. Ее черно-серое от горя лицо пугает Надю, и она старается на нее не смотреть.

Потихоньку к гробу подтягиваются и ребята. Девочки тихонько плачут, мальчики стоят понуро и не смотрят на бледную маленькую куклу в гробу. Крепкие плечи Леньки Лясоты сотрясаются от тихих рыданий. Никого не стесняясь, он плачет, уткнувшись в ладони.

Попрощавшись, ребята тихо выходят. В коридоре не слышно возни и толкотни — мальчики без напоминаний пропускают девочек вперед. В дверях те же черные тетеньки угощают каждого блином и конфетами, каждому дают по носовому платочку. Ребята молча берут и выходят на улицу.

— Спасибо, — тихо говорит Надя.

— Женьке спасибо, деточка. Женечке спасибо, солнышко… — всхлипывает одна из них.

Надя дожидается маму, и они идут домой. Вдруг ей кажется, что ее кто-то зовет. Но нет, никто ее не окликает. Стайка мальчишек-однокашников, среди которых легко можно высмотреть огненно-рыжего Леньку, шагают в противоположную сторону.

Дома у Нади начинает сильно болеть голова. «Это от потрясения», — говорит мама, дает ей какую-то таблетку и велит ложиться в кровать. Засыпает Надя быстро и просыпается, разбуженная бабушкой, ворчащей, что «на закате спать нельзя», только ближе к вечеру.

***

— Хочу отдать Юлечку в сто одиннадцатую гимназию, — говорит за чаем тетка.

— Почему? — Интересуется мама.

— Она с английским уклоном. Ну и вообще, хорошая гимназия… Я ее директора, Кривобородько, знаю. Хороший мужик, — невпопад говорит тетя Аля, прикусывая помадку.

— Кривобородько… — шепчет Наде на ухо Юлька, и обе фыркают в чашки.

В Надином воображении возникает высокий и толстый мужчина с длинной, как у Карабаса-Барабаса и, разумеется, кривой бородой.

— Ты бы Надю тоже перевела, а? — Предлагает тетка.

— Зачем?

— Говорю же, хорошая школа…

— И эта неплохая.

— Тьфу ты… — сердится тетка, — говорят тебе, что то — гимназия, а это — обычная школа.

— Платная, небось?

— Ну да. Зато хорошая. И за Юлечкой заодно присмотр будет… Как там у Нади с отметками?

Надя стыдливо опускает глаза:

— Неважно, — бурчит она.

— Туда только с отличным табелем принимают, — с укором говорит тетя Аля, не прекращая работать челюстями.

— Ну вот видишь! — Кажется, мама даже рада тому, что Надя из круглой отличницы в пятом классе превратилась в троечницу по математике и ударницу по всем остальным предметам кроме литературы, русского, английского, ИЗО и пения.

Тетка щурится насмешливо, смотрит на маму долгим взглядом и произносит очень странные слова:

— Ой, будто бы ты не знаешь, как все сейчас делается…

После разговора с теткой Надина жизнь круто меняется. Мама вновь начинает проверять у нее уроки, и требует, чтобы она поменьше общалась с Кристинкой, которая, по ее мнению, плохо на нее влияет. Достается ей и от «классной». Учительница вдруг становится к ней строже и требовательнее. Но совместные усилия с обеих сторон дают свои плоды — Надины отметки улучшаются.

***

На дворе стоит средина апреля — неспокойное время, когда в груди бушуют смутные чувства, а погода капризничает каждый день. Пригожая, почти летняя погода, может вдруг смениться дождем, а то и снегом.

Надя тоже капризничает. Ей не хочется сидеть над учебниками, ей хочется во двор, где звонко стучит мяч, где распускается сирень, где радуются жизни вернувшиеся с зимовки птички.

На последнем уроке вдруг полил сильный дождь. Иванпалыч говорит, что он недолгий и скоро закончится, но Надя тревожится и ждет перемены, чтобы позвонить бабушке и попросить ее принести в школу зонтик.

Учитель оказывается прав. Дождь к концу урока прекращается, а довольный Иванпалыч идет к окну и одергивает занавеску:

— Нда-с… — удовлетворенно изрекает он и оборачивается к классу, — ребята, идите посмотрите скорее, какая красивая радуга!

Классу дважды повторять не нужно. Засидевшиеся ребята шумно вскакивают и подбегают к окошку. В образовавшейся «пробке» Ленька толкает Надю плечом и даже не извиняется.

«Ах так?! — Возмущенно думает она, — ну попробуй попроси у меня помощи теперь…»

— Ну все, все, — успокаивает возбужденных пятиклассников Иванпалыч, — садитесь, дорисовывайте. Сейчас уже звонок будет. На улице радуга еще красивше смотрится.

Надя возвращается к своему рисунку. Краем глаза она видит, как отчаянно смотрит на нее Ленька, но безжалостно отворачивается от него.

У Иванпалыча, кажется, хорошее настроение. Потому что ей он, не задумываясь, ставит «пятерку». Затем он склоняется над вжавшим голову в плечи Лясотой… Предчувствуя расплату, Надя, злорадно улыбается про себя. Но учитель говорит:

— А неплохо! Молодец, старался. И за то, что ты сам старался, на тебе… — он ставит отметку в Ленькин альбом и идет дальше.

Надю разбирает любопытство, и она косится в Ленькину сторону, но тот прикрывает отметку рукой. «Ну и фиг с тобой!» — окончательно обижается на него Надя.

Когда звенит звонок, она быстро собирает ранец, не дожидаясь Ленькиной помощи, поднимает на парту свой стул, прощается с Иванпалычем и, гордо подняв голову, выходит из класса.

На улице прохладно и свежо. Наде хочется снять капор, расстегнуть, как некоторые мальчишки, куртку, но она недавно, заразившись от Юльки, переболела, а встречать весну с соплями ей совсем не хочется.

Попрощавшись с Кристинкой, она направляет стопы в сторону дома, как вдруг ее кто-то окликает. Она поворачивается и видит торопящегося к ней Леньку. «Наверное, я что-то в классе забыла» — проносится в голове мысль. Как-никак, собиралась как метеор…

Ленька подходит к ней и, смущенно улыбаясь, запинаясь едва ли не на каждом слове, говорит:

— Ты… это… Ты… где живешь?

— Я?! — Надя настолько ошарашена вопросом, что с трудом вспоминает свой адрес, — эээ… В седьмом. А что?

Ленька отводит глаза в сторону и немного дрогнувшим голосом спрашивает:

— Можно тебя проводить?

В Ленькиных вихрах запутался апрель. Высыпавшие яркие рыжие веснушки делают его немного похожим на Рыжего-конопатого, который убил дедушку лопатой. Ленька вытянулся за зиму, раздался в плечах. Смущенной Наде кажется, что он «немного» красивый… И она выпаливает прежде, чем успевает подумать:

— Зачем?

Ленька смущается еще больше.

— Ну… Если ты хочешь, конечно, — краснеет он.

На душе у Нади вдруг становится легко и хорошо.

— Хочу, — улыбнувшись ему, говорит она, — пойдем.

И они вместе выходят за территорию школы.

— Красивая радуга, — говорит Надя, указывая вперед.

— Угу, — мычит Ленька.

— Знаешь, я слышала, что, если пройти под ней, любое желание может исполниться.

— Любое?!

— Абсолютно любое, — авторитетным тоном говорит Надя.

— Ух ты… — выдыхает он, на секунду задумывается, а затем, искоса взглянув на нее, спрашивает, — ты не торопишься?

— Особо нет, а что?

— А давай попробуем?

— Что — попробуем?

— Ну… пройти… под радугой… — Ленька опять краснеет, — хотя это, наверное, глупая идея…

Их глаза встречаются. В Ленькиных дерзко-серьезных глазах отражается синее весеннее небо, и Надя неожиданно для самой себя соглашается.

— А давай!

И они отправляются в путь. По дороге Надя не выдерживает и спрашивает:

— Что тебе Иванпалыч поставил?

— «Пятерку». Прикинь? — Усмехается Ленька.

— «Пятерку»?! — Изумленно восклицает Надя.

— А че? — Смеется одноклассник.

— Да нет, ниче, — бормочет Надя, — я думала, «четверку»…

— У него, наверное, хорошее настроение было. Он же у нас того немного, если ты не заметила…

— Угу… Знаешь, а я в другую школу перехожу, — с вырвавшимся из глубины души вздохом говорит Надя.

— Жаль, — помолчав, отвечает Ленька, — в какую?

— В сто одиннадцатую.

Они идут уже довольно долго, но средины радуги почему-то не видать. Более того, она неумолимо светлеет.

— А кто-нибудь уже это делал? Ну, в смысле, доходил до средины? — Посерьезнев, спрашивает Ленька.

— Тетя моя доходила, — уверенно отвечает Надя.

— И? Сбылось желание?

— Еще как сбылось! Она хотела новый фотоаппарат, ну и купила себе «Кодак».

— Круто, — вновь воодушевляется Ленька, и вдруг останавливается, как громом пораженный, — слушай! А давай на такси поедем? Мы с Жекой и с пацанами как-то уже ездили… У меня деньги есть! Так, наверное, быстрее будет.

— Ага, подходим мы такие к таксисту и говорим: «Дяденька, довезите нас, пожалуйста, до средины радуги!» — смеется Надя, — представляю, куда он нас завезет…

Ленька чешет в затылке и тоже смеется.

— Слушай! — Взволнованно предлагает Надя, — а давай, пока она совсем не исчезла, просто так желания загадаем?

— Давай! — Соглашается Ленька.

Надя зажмуривает глаза и, повинуясь навеянному апрелем порыву, про себя скороговоркой произносит: «Дорогая радуга, я очень хочу, чтобы мама перестала общаться с Ринатиком. Еще я хочу, чтобы они с бабой не ругались больше. И чтобы бабушка не болела. И еще я хочу самой всегда поступать так, как хотят взрослые, чтобы никогда больше не расстраивать маму и бабушку тоже…»

Она открывает глаза. Радуга почти совсем исчезла.

— Загадала? — Спрашивает Ленька.

— Ага… А ты?

— И я. Пойдем назад?

На обратном пути они продолжают весело болтать. Но вдруг, как-то сам собой, разговор заходит о Женьке, и Ленька мигом серьезнеет. От него Надя узнает, что в Женькиной гибели виноват вовсе не директор парка, а… он сам. Действительно, он вместе с большими пацанами пошел в парк. Сев в люльку «Солнышка», Женька затеял возню с соседом. И, когда они поднялись на высоту, тот по неосторожности вытолкнул его.

— Тут получается как бы убийство, — нахмурившись, говорит Ленька, — но пацан тот не очень-то и виноват — все свидетели говорят, что они не дрались, а просто дурачились.

— А что теперь с ним?

— Не знаю, — пожимает плечами одноклассник, — говорят, будет суд.

Перед мысленным взором Нади вновь встает белое, кукольное Женькино лицо, возвращается щемящее чувство жестокой безысходности и несправедливости. Глупая, странная, бессмысленная смерть…

***

Незадолго до окончания второй четверти, 5 «А» решил объявить бойкот одной из одноклассниц, Алене Роденко. Как сообщила староста, Алена, красивая, рослая девочка, стала единственной причиной проигрыша 5 «А» в эстафете («дастафете», как упорно говорила в начальных классах Надя) параллельному классу.

Надя и Кристинка были освобождены от физ. ры и на уроке отсутствовали. Поэтому староста попросила поддержать бойкот в знак солидарности с классом.

— Нужно, чтобы от всего класса это было, понимаете? Она должна понять, что подвела нас! Что из-за нее мы проиграли! — С пламенным гневом в глазах вещает староста.

— Почему из-за нее? — Спрашивает Надя.

— Да она бежала, как корова! Как будто специально! — Злится староста, — мы всей ей кричали, чтобы быстрее, но она еще медленнее ползла… Как специально!

— Может быть, у нее что-то болело, — предполагает Кристинка.

— Или в боку резко закололо, — подхватывает Надя, — бывает же такое…

— Раньше надо было сказать! — Безапелляционно заявляет староста, — у меня, может, тоже живот болел, но я бежала изо всех сил.

Звенит звонок на урок, но учительница природоведения немного задерживается. Самое время для объявления бойкота.

Когда класс рассаживается по местам, староста выходит к доске и торжественно произносит:

— Алена, класс хочет кое-что сказать тебе.

5 «А» резво поднимается со своих мест и начинает хлопать и скандировать:

— А-лен-ке бойкот, А-лен-ке бойкот, Ален-ке бойкот!

Что-то жуткое было в этом поразительном единодушии не очень-то и дружного класса.

Оставшиеся сидеть Надя и Кристинка погладывают в сторону несчастной Алены. Смертельно бледная, та сидит, широко раскрыв свои большие, темные глаза, и смотрит куда-то в пустоту. Наде ужасно жаль одноклассницу, ей хочется хоть что-нибудь сделать для нее. Каким-то шестым чувством она понимает, что Алена не виновата. Но встать и защитить ее перед классом не хватает смелости. Да и староста тут же возразит, что ее-то, Нади, на физкультуре не было…

«На ее месте могла быть я… Я тоже медленно бегаю…» — думает Надя, уставившись в парту и чувствуя, как горят уши. В памяти всплывают не очень приятные эпизоды игр в «дастафету», когда она оказывалась единственной причиной проигрыша команды… Но бойкот от всего класса ей еще никогда не объявляли.

Минутка отвратительной травли заканчивается сразу, как только в классе появляется учительница. Ничуть не удивившись, не поинтересовавшись, что, собственно происходит, она начинает урок. Кристинка толкает Надю в бок и шепотом предлагает написать Алене слова поддержки. Та с радостью соглашается. На кусочке листка в клеточку она старательно выводит: «Алена, не обращай на них внимания. Ты ни в чем не виновата. Мы с тобой. Кристина Б. и Надя П.»

Когда учительница отворачивается к доске, Кристинка быстро бросает записку Алене. Не без опаски, та разворачивает листок и несмело читает. Ее щеки розовеют, а во взгляде, который она посылает подругам, светится такая благодарность, что Наде почему-то становится стыдно.

Чувство отвращения к классу и страха перед ним не покидает ее очень долго, а нелюбовь к урокам физкультуры возрастает еще сильнее.

***

Стремительный и властный апрель, наконец, уступает место мягкому и задумчивому маю. В душе бродят неясные, темные чувства и желания. Хочется выскочить из класса, выбежать на раскинувшуюся за школьным корпусом полянку и посидеть где-нибудь в уединении, любуясь невыносимо-синим небом, жадно, всей грудью вдыхая вкусный, терпкий майский воздух. Скоро лето.

«Классная» говорит:

— Ребята, все знают, какой праздник мы будем отмечать на следующей неделе?

— Девятое мая, День Победы, — невпопад отвечает класс.

— Молодцы. Завтра прошу каждого принести цветную бумагу и воздушный шарик.

— Зачем? Для чего? Мы что, открытки будем делать для ветеранов? — Гудит заинтересованный класс.

— Все расскажу завтра, на классном часе.

***

Надя долго стоит над воздушными шариками, не зная, какой ей нравится больше.

— Бери, какой на тебя смотрит, — советует Кристинка.

Голубой или зеленый? Кажется, они оба смотрят на нее, и Надя покупает два шарика.

Второй ей приходится подарить Леньке, потому назавтра что он приходит в школу без шарика и без цветной бумаги.

— Забыл… — Хлопает он длинными ресницами и смущенно берёт протянутый Надей зеленый шарик.

Это не остается незамеченным, и за их спинами тут же раздаются сдавленные смешки. Ленька, не оборачиваясь, рыкает на них, но краснеет еще сильнее.

— Не обращай внимания, — дрогнувшим голосом, еле слышно говорит Надя, пододвигая ему свой набор цветной бумаги, — выбирай.

А ну, как начнут дразнить, как Алену? Ленька-то защитит себя, а она?

Сзади раздается чей-то противный квакающий голос:

— Леееня… плюс Наааадя… Равняяяется «Эл»!..

Смешки становятся сильнее, отчего она непроизвольно сжимается в комочек. Ленькины веснушки совсем скрываются под румянцем, и он не глядя берет ядовито-красный лист.

К счастью, «классная» не задерживается. Усадив поднявшийся ей навстречу класс, она говорит:

— Сегодняшний классный час я хотела бы посвятить одному историческому событию… — Классу кажется, что сейчас учительница поведет речь о том, как «22 июня 1941 года, без объявления войны»… Но она, помолчав, говорит — жила-была девочка.

Начало кажется классу интригующим, и он притихает.

— Девочку звали Садако Сасаки, — класс смешливо фыркает, и учительница строго обводит его взглядом, — не вижу ничего смешного. Это японское имя. Садако жила в Хиросиме. Ей было всего два года, когда США сбросили на ее город атомную бомбу.

Класс умолкает. Наконец, воцаряется полная тишина.

— Из-за этого погибло до восьмидесяти тысяч человек, в том числе и детей. Садако, жившая в полутора километрах от эпицентра взрыва, как и многие выжившие, заболела лучевой болезнью. Ее поместили в госпиталь и усердно лечили, но надежд на ее выздоровление не было. Подруга Садако, Тидзуко Хамамото, навещавшая ее в больнице, для того, чтобы подбодрить ее, рассказала ей легенду о бумажных журавликах. Она гласила, что человек, сложивший тысячу журавликов, имеет право загадать любое желание, которое непременно исполнится. Садако очень хотела выздороветь, и принялась за работу. К сожалению, ее силы истощались, и она успела сложить только 644 бумажных журавлика… Но на помощь ей пришли другие дети. Как гласит легенда, к концу дня тысяча бумажных журавликов была готова взмыть в небо.

— Она выздоровела? — Звенящим от волнения голосом спрашивает староста.

— Нет, — отвечает «классная», — Садако умерла в тот же день. Но бумажный журавлик стал символом жизни и мира.

Сзади слышится какой-то странный звук. Обернувшись, Надя видит, как, всхлипывая, плачет староста. Закрытое ладошками лицо совершенно пунцовое. У Нади в горле тоже щекочет и давит, и она изо всех сил впивается ногтями в ладошки. Только бы не зареветь…

— Во всем мире сложилась традиция, — отпустив старосту умыться, немного мягче продолжает учительница, — складывать из цветной бумаги журавликов и выпускать их в небо. Смысл заключается в том, что все дети мира выступают против войны и не хотят повторения трагедии Хиросимы и Нагасаки.

Класс работает молча, сосредоточенно. Кажется, никого не оставила равнодушным история Садако. А Надя, сворачивая своего журавлика, думает не только о ней, но и о детях Советского Союза, партизанящих, работающих у станка, перевязывающих раны советских воинов, голодающих детях блокадного Ленинграда… Еще почему-то приходят на память недолго жившие над ними дети беженцев из Грозного. Где-то они сейчас?..

Привязанный ниткой к воздушному шарику, голубой журавлик рвется в небо. По команде учительницы, ребята выпускают своих журавликов на волю и долго смотрят, как исчезают в ласковом майском небе разноцветные точки.

22.

— Мама замуж выходит, — говорит Катька.

— Опять? — Удивляется Надя, и тут же спохватывается. Все-таки, это некультурно.

Но Катька тактично пропускает Надину нетактичность мимо ушей:

— Не опять, а снова. И мы переезжаем.

У Нади холодеет внутри:

— Опять?! А, ну да… А куда?

— В Орбиту.

— Ффух, блин… Как ты меня напугала. Я думала, в другой город…

Орбита — это в принципе недалеко от ее седьмого микрорайона. Для Катьки — уж точно. Во всей этой истории Надю поражает совсем даже не очередной (на Надиной памяти — второй) «замуж» Катькиной мамы, а то, как относится к этому всему сама Катька — с философским спокойствием.

Конец сентября. Они сидят на лавочке возле подъезда и щелкают семечки. Наде нравится нащелкать сразу много, пряча каждое зернышко, как бурундук, за щеку, а потом съесть. Так вкуснее.

— Какой он? — Задает Надя зудящий в сердце вопрос.

— Кто? Отчим? — Катька приподнимает светлые брови, на секунду задумывается, сплевывает в кулак шелуху и говорит, — нормальный.

— Добрый?

— Ничего, добрый. Не пьет, мамку не бьет, — лаконично отвечает подруга и деликатно переводит разговор в другую сторону, — как в новой школе?

— Нормально, — пожав плечами, говорит Надя, и продолжает мучающую ее мысль, — хоть убей, не понимаю я, как это — жить с чужим человеком…

— Поймешь когда-нибудь, — говорит Катька, — ты ведь не всегда с мамой будешь жить. Вырастешь, поженишься на ком-нибудь…

— Не «поженишься», а «замуж выйдешь», — машинально поправляет Надя.

— Какая разница? — Отмахивается Катька, — воот… Ты, короче, уйдешь от мамы, а она, если с ней будет кто-нибудь… дядьсережа в моем случае… одна не останется и скучать не будет.

Катька рассуждает совсем как взрослая. А ведь она младше ее на целый год! Надя понимает, что подруга, в принципе, права, и ершится из-за этого. Она пытается представить, что было бы, если бы у них дома вдруг стал жить… ну, хоть Ринатик. И ее передергивает. Где бы он спал? Ну, допустим с мамой. А она, Надя, где тогда будет спать? Ну, с бабушкой… А бабушка громко храпит.

Далее. Есть придется с ним вместе… это еще полбеды, а в туалет как?! И не расслабишься, как раньше — при чужом-то человеке… А ведь ты, в отличие от него, у себя дома! И самое главное — мамино внимание теперь будет принадлежать не ей, Наде, а ему.

Ужас!

В Надином сердце начинают борьбу две непримиримые противоположности: желание, чтобы у нее тоже был отец, и яростное нежелание делить маму с кем бы то ни было.

Сейчас у мамы нет «друга». На работе у нее очередной «напряг» и ей, как она сама выражается, не до личной жизни. Но Надя понимает, что это ненадолго.

***

Гимназия, в которой теперь учится Надя, ей совсем не нравится. Во-первых, в классе ее почему-то не принимают, и она страдает от одиночества. Во-вторых — форма. Привыкшая к джинсе, Надя дуется каждый раз, надевая пресловутый «светлый верх, черный низ». В юбке ей некомфортно, она чувствует себя неуверенно.

— Ты — девочка, а девочки должны носить юбки, — наставляет мама.

— Я не девочка… — сопит Надя.

— Уже? — Мама иронично поднимает красивые брови и чему-то усмехается.

— Что — «уже»? — Настораживается Надя.

— Ничего, ничего, я так. Так вот, мальчикам тоже нравится, когда девочки носят юбки…

— Дались мне эти мальчики! — Пыхтит побагровевшая от возмущения Надя.

— В конце концов, форма есть форма, — теряет терпение мама, — надо значит надо. Это школа, а не дискотека.

Пожалуй, единственное, что нравится Наде — это то, что Юлька рядом, хотя и видятся они теперь нечасто: в школу Юльку из Аксая привозит автобус, а из школы забирает какая-то тетиалина знакомая. В принципе, тетка была бы рада, если бы Юлька продолжала жить у них, но бабушка в последнее время стала сильно сдавать. Она похудела, у нее появилась одышка, а ночью ее все чаще мучает кашель.

Встревоженная мама заставила бабушку обследоваться, но ничего страшного у нее не обнаружили. Сама бабушка говорит, что она «просто устала».

— Мне шестьдесят восемь лет, — невесело усмехается она, — войну прошла, на заводе отпахала, вас, вон, подымала… Чай, устанешь тут.

Надя всматривается в бабушкино лицо, отыскивая следы усталости. Морщины у нее стали глубже, а блеск в глазах немного потускнел. Наде кажется, что бабушка и в самом деле очень-очень старая…

Юлька учится в «младшей школе», так называется корпус, в котором сидят ученики первого и второго классов. Каждую большую перемену Надя с огромным удовольствием навещает сестренку.

— Ты как тут? — Спрашивает она.

— Нормально, — Юлька каждый раз искренне радуется приходу сестры, но, учитывая, что она теперь большая, встречает ее довольно сдержанно.

— Никто не обижает?

— Да нет… — как бы извиняясь, отвечает Юлька, — вот только учительница…

— Что учительница?

— Такая дура… — приблизив губы к Надиному уху, интригующе шепчет сестренка.

На Юлькину крамолу надо бы рассердиться, тем более, что «классная» 1 «Б» (Юлька, как и Надя, тоже бэшница), строгая, красивая, похожая на Снежную Королеву молодая женщина, не очень похожа на дуру. Но Наде не хочется. Юлька теперь тоже школьница, у них появились общие темы для обсуждения, так почему бы и не помыть косточки учителям?

— А че она сделала? — В Надиных глазах загорается неподдельный интерес.

Звенит звонок, и сестры спохватываются.

— Ладно, потом, — говорит Юлька, возвращаясь к своей парте.

— Ага, давай, пока! — Надя пулей вылетает из сестренкиного класса и, преодолев небольшое расстояние между корпусами, зачем-то охраняемое цепной ротвеллершей Машей, стучит в дверь кабинета географии.

Вообще, Юлька неплохо вписалась в коллектив. Несмотря на то, что и здесь она самая высокая, она дружит с классом. Учится сестренка хорошо. Как-то тетка проболталась, что первоклашки в этой гимназии обучаются по какой-то особой программе, и за один год Юлька окончит и первый, и второй класс.

***

— Тебе нужен бюзик, нельзя уже так ходить, — как-то замечает мама и, пристально всматриваясь в лицо дочери, на котором один за другим стали появляться кошмарные прыщики, интересуется — месячные не пошли еще?

— Нет, — отвечает Надя, — а что, должны?

— Мне кажется, вот-вот пойдут.

Она как в воду глядела. Как-то раз, в субботу, перед физ-рой, у Нади разболелся живот. Учительница, внимательно поглядев на нее, отпустила домой. В туалете Надя обнаружила на трусиках влажные пятна грязно-коричневого цвета и, замирая от страха, показала их маме. Не обращая внимания на Надин испуг, мама торжественно провозгласила:

— Поздравляю, доченька. Теперь ты стала девушкой.

Новый «статус» ничегошеньки не изменил в Надиной жизни. Хотя, нет. Она глядит в глаза зазеркальному чудищу и ненавидит его лютой ненавистью. Зачем, почему ее внешность так изменилась? Зачем эти прыщи, которые, сколько их ни дави, точно головы гидры, выскакивают на лбу и подбородке? Почему она перестала влезать в любимые джинсы? Почему у нее такой маленький рот? Зачем ей эти непослушные волосы? Зачем ей «груди», которые растут и растут?..

Решив, что именно они являются источником всех ее проблем, она ожесточенно сдавливает их руками, словно желая вдавить их назад, откуда они вылезли. Без них было намного лучше…

Проходящая мимо бабушка мимоходом делает ей ворчливое замечание:

— Та не мни же цыцки! Вырастут до пуза, как у Шмиттихи, будешь знать.

— У какой еще Шмиттихи? — Сварливо отзывается Надя.

— У соседки нашей. Здоровая такая немка была, цыцки — отакие, — показывает на себе бабушка, — Шмиттиха… Так она, когда мылась в бане, то закидывала их на плечи, чтобы не болтались и не мешали.

— Кааак? — Готовые покатиться по щекам злые слезы застывают в глазах, Надя забывает про свое горе и смотрит на бабушку во все глаза.

— Ну, парится она в бане, — и бабушка эмоционально показывает, как чудовищная Шмиттиха это делала, — а цыцки шлеп-шлеп по пузу… А она хоп, и на плечи — одну, потом другую… И продолжает париться.

Надя смеется. Но через несколько минут дурное настроение возвращается: она обнаруживает, что у нее слишком большой подбородок. Если верить бабушке, то это из-за жвачек. Но жвачки-то жуют все-е! Так почему только у нее, Нади, вымахал подбородок как у Шварценеггера?!

— Ты просто растешь, доченька, — устало говорит мама, вытянувшись перед телевизором.

Господи, ну почему?!

***

Первый тамагочи в классе появился у Оболенского, мальчишки с умным лисьим лицом и постоянно спадающей на рыжие глаза челкой. «Подселенная» к нему Надя с живым интересом наблюдает, как на уроке казахского он открыто, не смущаясь учительницы, кормит электронного динозаврика.

Оболенский стреляет глазами в ее сторону и слегка розовеет, но занятия своего не прекращает. До конца урока остается всего пятнадцать минут. Надя с трудом отрывает взгляд от чудо-игрушки и принимается выполнять заданное упражнение.

Оболенский, тихо посапывая над раскрытой тетрадью, пытается подсмотреть. Надя с невинным видом закрывает написанное рукой. Звенит звонок, класс сдает тетрадки на проверку. И Оболенский тоже, хотя он ничего не написал.

Вскоре тамагочи появляются почти у всего класса. Но только не у Нади. В ответ на все просьбы купить игрушку, мама отвечает, что если Надя увлечется «этой фигней», то непременно съедет в учебе.

— Ну мамочка, ну пожалуйста, ну это не фигня! Это знаешь, какая хорошая игрушка?! Там живет электронный питомец, которого нужно растить, кормить, лечить, а если накакает — убирать. Если этого не делать, то он умирает…

— Ты за Томкой не хочешь убирать, — усмехается мама, — гулять с ним тебя не выгонишь, лапки ему бабушка моет — не стыдно?! Тамагочи ей…

— Ну мам, ну пожалуйста! Я буду с Томкой гулять…

— Одолжила!

— Ну пожаааалуйста! Я всю неделю только «пятерки» буду приносить!

— Только всю неделю?

— Да нет же! Все время только «пятерки» будут… — Надя чувствует потепление и понимает, что наступил тот самый тонкий момент, когда просить нужно очень осторожно, чтобы не «перегнуть», — М?

— Посмотрим, — наконец говорит мама.

Надя старается. Она усердно зарабатывает «пятерки», сжав зубы, убирает оставленные недогулянным Томкой «мины», а на барахолке нет-нет, да и обращает мамино внимание на тамагочи.

— Мам, смотри, какой! И недорого…

— Хорошо, если деньги останутся, то купим.

Но денег не остается.

***

— Думаю в Китай съездить, — говорит тетка.

— Зачем? — Спрашивает мама.

— Тебе хватает того, что ты зарабатываешь?

— Нет…

— И мне нет. Надо что-то делать.

— Но не челночником же ехать на зиму глядя непонятно куда! — Почему-то возмущается мама.

— А есть другие варианты? — Щурится тетя Аля.

— Унизительно как-то…

— Унизительно? Деньги зарабатывать унизительно?! На Жансугурову свою посмотри — кандидат наук, а колготками на рынке торгует! — Взвивается тетка.

Жансугурова — это мамина подруга по техникуму. Иногда она приезжает из Караганды в Алма-Ату по делам и останавливается у них на несколько дней. Надя ее не любит. Ей не нравится плоское лицо Жансугуровой, не нравится то, как она мигает своими невероятно узкими безреснисчатыми глазками (как она только через них видит?!) сквозь толстые стекла очков, не нравится ее тихий безэмоциональный голос.

Мама говорит, что Жансугурова — детдомовка, что она «сама себя сделала», что она хорошая, и просит Надю быть с ней приветливее. Но Надя не может. Интуитивно она чувствует, что ее неприязнь взаимна, и старается как можно меньше общаться с маминой подругой.

— Да и не умею я продавать, — негромко говорит уже почти совсем сдавшаяся мама, — не умею впаривать людям всякую фигню, уговаривать не умею…

— Ну почему фигню-то? — Горячится тетка, — сейчас зима. Людям что нужно? Одежда теплая. Наберем там пуховиков подешевке, а здесь продавать будем. Барыш по любому будет.

— Кому продавать-то? На барахолке чтобы место взять, сама знаешь, кому и сколько дать надо, — ворчливо возражает мама.

— Да не на барахолке, — морщится тетка, — уй, какая ты… По знакомым! Я помогу…

Если тетке что втемяшится в голову, то она уже не отстанет. Так и сейчас. Надя понимает, что вопрос с поездкой в Китай уже решен.

В Урумчи мама с теткой уезжают рано утром. Холодный, темный ноябрь слипает Надины веки, шаманское бормотание дождя убаюкивает ее, и она, не попрощавшись с мамой, погружается в еще более глубокий сон.

Всю неделю, пока мама с теткой «челночат» в Китае, Юлька живет с бабушкой и Надей.

Вернувшись, мама привозит невероятное количество курток, десяток маленьких черно-белых телевизоров «Дэо», и несколько спортивных костюмов «Адидас». Наде даже жалко, что она так не любит физ.ру — ни у кого в классе нет такого красивого «фирменного» костюма!

На все расспросы о Китае мама отвечает скупо. Вытянуть Наде удается только то, что китайцы пьют чай до еды, китайские водители очень любят сигналить, а по китайским дорогам, помимо автобусов, ходят рикши. Любовь к китайской кухне мама сохранила на всю жизнь.

— Так неудобно было садиться в эту рикшу — вспоминает мама, — такой худенький паренек педали крутит, а тут я…

Бизнес у мамы с теткой так и не пошел. Только в течение года удалось пристроить все телевизоры. Пуховики продавались еще дольше. В отличие от мамы, Надя не восприняла это как катастрофу — весь сезон она ходит в школу в разных куртках.

***

Декабрь в этом году выдался нетипичный для Алматы — ядреный, снежный. Для Нади это и радость, и куча неудобств, потому что зима — это не только санки, горки, игры в снежки и валяния в снегу. Это еще и неудобная одежда. Больше всего она ненавидит гамаши. По сравнению с ними даже варежки на резинке, более того, даже уродливая «леопардовая» шапка с завязками под подбородком ничего не стоит.

Возле Надиного дома есть две горки. Одну из них никто из дворовых детей не любит, потому что уж очень она вредная, вся состоящая из бугорков и ямок. Кататься неудобно — то в растущие сбоку колючие кусты заезжаешь, а то и вообще в угол дома врезаешься… Вторую горку облюбовали те, кого ребята, в том числе и Юлька, называют «малышней».

Возле девятой школы тоже есть горка, но кататься на ней скучно. Даже трусиха Надя в конце концов научилась держать равновесие, скатываясь по льду на ногах.

Самые крутые горки в их районе находятся возле Дворца АХБК. Когда сестры были помладше, их туда водила бабушка. Теперь же Надя сама вытаскивает санки, сажает в них Юльку и, сопровождаемая бабушкиными нравоучениями («Смотри, чтобы у нее ноги не вымокли, а то опять рассопливится» — наказывает она), предвкушая удовольствие, бегом бежит к горкам.

Народу на горках, особенно в выходные и во время каникул — море. Здесь катаются и малыши, и взрослые ребята. Горки, точно на лыжном курорте, делятся по степени крутости. С самых страшных, блестящих, до синевы обкатанных, на которые и смотреть-то без замирания сердца невозможно, скатываются «старшеки». Девчонки — на санках, мальчики — на корточках, картонках, а самые бесстрашные — и на ногах. Все остальные горки предназначаются ребятам помладше.

Надя выбирает самую безопасную, наименее стремительную горку, пристроив Юльку, строго приказывает ей крепко держаться, и сталкивает санки. Юлька оглушительно визжит. Надя скатывается следом — на корточках. В эти секунды ей не мешают ни гамаши, ни ужасная шапка. Где-то внутри растет, зреет и, наконец, вместе с диким первобытным воплем вырывается на волю ни с чем несравнимое чувство свободы.

Внизу, дабы посмешить сестренку, Надя специально врезается в высокий сугроб… Плохая идея, поскольку Юлька мигом вскакивает с санок и, очертя голову, тоже ныряет в пушистый снег.

Катание продолжается до тех пор, пока цвет неба не меняется с пронзительно-синего на серовато-желтый. Мороз крепчает. Редкие снежинки лениво кружатся в воздухе, красиво танцуют в свете загорающихся фонарей.

Надя сажает насквозь промокшую Юльку в санки и торопится домой. Обратно идти тяжелее, и она, остановившись передохнуть, задумчиво смотрит на дремлющий в сугробах Дом. На верхнем этаже светится неровный, но живой огонек. Надя дергает Юльку:

— Смотри!

У сестренки здоровый румянец и синие губы. В глубине капюшона задорно блестят глаза. Будь ее воля, она бы и до утра прокаталась. Хоть ты тресни — не признается, что замерзла.

— Ага, вижу… Призраки? — Заинтересованно спрашивает она.

— Какие тебе еще призраки? — Устало говорит Надя, — это бомжики греются.

Юлька умолкает, и обратный путь они, уставшие, но очень довольные, проделывают, каждый погрузившись в свои размышления.

***

Январь ознаменовался недоброй вестью: умер акмолинский дедушка. Слово «умер» как-то странно скользит по Надиному сознанию, не поразив его. Наверное, потому, что дедушку она совсем не знала и видела только раз в жизни.

Мама плачет, бабушка задумчива и странно спокойна. Глядя на нее, Надя некстати вспоминает «деда-пердуна», невольно улыбается, но тут же одергивает себя. Нехорошо, нельзя так…

Через пару дней мама с тетей Алей уезжают в Акмолу на похороны, а Юлька снова временно переезжает к Наде.

Кстати, по поводу школы. Находится она в трех остановках от дома, за парком. Так далеко бабушке ходить тяжеловато. Как-то утром она совсем разболелась, и Надя, жалея ее, сказала:

— Ба, а давай мы сами пойдем?

Бабушка сперва поворчала, но потом все же согласилась.

— Я дак за десять километров ходила, по степи, зимой. И меньшей чем ты была… Чуть шакалы не сожрали. И ничего, жива, — успокаивая себя, бурчит она.

***

За окном красота. После отъезда мамы два дня подряд бушевала непогода, а к сегодняшнему утру выпало столько снега, сколько и на Новый Год не выпадало. Предчувствуя приключение, сестры переглядываются и атакуют бабушку с двух сторон:

— Да все нормально с нами будет, дойдем.

— Я в автобусе уже ездила, а тут — через парк пройти…

— Если за нами кто погонится, мы убежим и все!

Бабушка тяжело вздыхает и наконец принимает непростое решение отпустить внучек одних. Девочки, едва не подпрыгивая от радости, вполуха слушают бабушкины наставления и то и дело, нетерпеливо, словно боясь, что снег сейчас возьмет и растает, косятся на окно.

На улице Юлька становится еще игривее, и, набрав в ладошки снега, швыряет его в сторону сестры.

— Да блин! — Не всерьез сердится Надя, — в школу же опоздаем!

Но тут же сама с огромным удовольствием лепит снежок и бросает его в кривляющуюся Юльку.

Серьезнеют девочки только пройдя дворы, перед большой дорогой. За ней — парк. Скользко. Снующие туда-сюда машины притормаживают, пропуская пешеходов, но все равно страшно. Надя помнит бабушкины слова, она знает, что несет ответственность не только за себя, но и за сестренку, и крепко сжимает ее руку в уже насквозь промокшей варежке.

Сердце неистово колотится. Со стороны Саина неумолимо и быстро, сердито фырча, движется автобус. С другой стороны одна за другой пролетают машины. Ух, страшно! Конца и края нет… Как будто нарочно все алматинские водители сговорились ехать здесь сейчас, когда переходить дорогу предстоит именно сестрам. Не решаясь идти в одиночку, Надя ждет других пешеходов. Вместе со всеми она чувствует себя увереннее.

Вот и парк. Накрытый снежным покрывалом, он представляется Наде настоящим лесом. В ветвях деревьев таится что-то загадочное: там таится кто-то и следит за сестрами своими внимательными глазами.

Тихо в парке. Не видно ни души. За деревьями прячутся еще никем нетронутые заманчивые сугробы. На земле, прямо под ногами — цепочка птичьих следов.

Сестры останавливаются возле старого многоствольного тополя. Дерево, на которое они столько раз залезали летом, которое Надя с раннего детства нежно любит и с которым чувствует какую-то странную связь, тихо приветствует ее.

С одной из тополиных ветвей шумно взлетает галка, а снег с тихим шелестом сыплется на головы сестрам. Юлька радостно смеется и по-собачьи отряхивается.

— За воротник не попало? — Помогая ей, спрашивает Надя.

— Не, не попало…

— Да че ты врешь-то? У тебя там целый сугроб! Давно болела? — Выговаривает Надя.

Юлька делает блаженное лицо и, задрав подбородок, смотрит на серо-белое небо. Дурачась, она виснет на Наде.

— Да стой же ты на ногах!

Но Юлька не хочет стоять на ногах. Она тихо опускается на колени, свешивает голову в капюшоне и замирает. Чертыхаясь, Надя принимается ее поднимать. Крупная Юлька в зимней одежде еще тяжелее, справиться с ней невозможно и в конце концов Надя, выдохшись, падает рядом.

А сестренке того и надо. Мигом ожив, она с ревом набрасывается на сестру и принимается «мылить» ее снегом.

— Да блин, да че ты делаешь? Да мы же в школу… — Отплевываясь и хохоча, верещит Надя.

Устав после возни в снегу, они поднимаются на ноги и быстрым шагом, хоть это и нелегко, идут дальше. До начала уроков пятнадцать минут, а Наде еще Юльку отводить…

Сестренка, кажется, тоже понимает серьезность происходящего, и молча семенит за Надей. Так, без приключений, они доходят до горки. Она уже раскатана до синевы, а гладкая поверхность так и манит скатиться.

— Садись на ранец, — командует Надя, и, подавая пример, скатывается с горки на своем ранце, точно на санках.

Юлька вроде бы делает то же самое, но каким-то образом ее ранец остается на горке, а сама она с невинным видом катится на пятой точке.

— Я тебя сейчас убью!!! — Рычит Надя, — мы же опоздаем!!! Блин… Жди здесь.

И она лезет за сиротливо лежащим ранцем. А Юлька, опять сделав блаженное лицо, лезет за ней. Вдруг она поскальзывается, инстинктивно хватается за Надину куртку и обе кубарем скатываются с горки.

Когда спецоперация по добыче ранца завершается, и он благополучно водружается на Юльку, Надя глядит на часы и ужасается: без пяти восемь!

— Поздравляю, мы опоздали! — Дрожащим голосом говорит она, — а ты еще и вымокла как не знаю, кто…

Остатки снега на Юлькиной шапке и дубленке успели превратиться в льдинки. Она хитро щурится и отвечает:

— И ты!

— Бежим быстрее! — Рыкает Надя и тянет сестренку за руку.

Вот и школьный двор. Девочки бегом пересекают его и, сбавив скорость, входят в школьный вестибюль. В коридоре тихо. Большие настенные часы показывают три минуты девятого. Опоздали, опоздали!..

Тут Юлька с пониманием смотрит на Надю и виновато говорит:

— Слушай, Надь, ты иди. А я сама дойду…

Надя мнется нерешительно, затем строго переспрашивает:

— Дойдешь?

— Дойду, дойду. Че тут идти-то?.. Мне не так попадет, как тебе.

— Ну давай. Одежду сразу на батарею, поняла? И обувь сразу же перемени!

— Ладно, ладно. Придешь на большой перемене?

— Постараюсь.

Надя быстро сдает дежурному в раздевалке верхнюю одежду, берет номерок, бегом бежит на второй этаж и стучится в кабинет русского языка.

Учительница русского и литературы — самая лучшая учительница в мире. Опаздывать на ее уроки Надя считает преступлением.

— Здравствуйте, извините пожалуйста, можно войти?

— Можно, — весело отвечает Саида Сеитовна, — почему опаздываем?

— Сестренку в младший корпус отводила, — потупив глаза, отвечает Надя.

Учительница бегло оценивает морозный Надин румянец, мокрые до колен брюки и, скрывая улыбку, говорит:

— Садись.

Саида Сеитовна — молодая и симпатичная женщина. Надя любит ее не только за то, что на ее уроках всегда интересно, а самую скучную и сложную тему она может объяснить так, что понимают даже распоследние тупицы. Надя любит ее за то, как она ведет себя с ними.

Она не произносит назидательных слов, не повышает голоса и никогда не «мучает» учеников у доски. В ней нет ничего закоснелого, бюрократического, «учительского», чего-то давным-давно отжившего, покрытого пылью и пахнущего нафталином. Каким-то образом она умудряется быть их другом, но при всем при этом соблюдает субординацию, и, не скатываясь в панибратство, остается учителем. Получать плохие отметки у нее просто стыдно. Надя, влюбленная в Саиду Сеитовну, считает плохой отметкой даже «четверку» и старается изо всех сил.

Перед уроком учительница обычно спрашивает:

— Ну что, все своих зверей покормили?

По классу рассыпается смущенный смешок. Речь, понятно, идет о тамагочи. Уважая стойкость, которую Саида Сеитовна проявляет перед этой общешкольной напастью, дорожа своими с нею отношениями, владельцы «зверей», хоть и скрепя сердце, но все же на время урока выключают игрушку.

Надя настолько внимательно слушает новую тему, что обращает внимание на Оболенского только тогда, когда он достаточно сильно пинает ее под партой.

— Чего? — Вздрагивает она.

— Ты че опаздываешь?

— Я же сказала, что сестренку…

— Ага… — хмыкает он и скашивает глаза под парту.

Надя осторожно наклоняется и видит большую лужу, которая натекла с ее сапог.

— С горки, что ли, каталась? — Голос Оболенского звучит участливо, но смущенной Наде чудится насмешка.

— Ничего и не с горки! Отстань!

***

Мама с теткой приезжают через неделю. Говоря о дедушке, мама как бы вскользь замечает:

— В его вещах я иконку нашла.

— Какую иконку?

— Божьей Матери.

— Решил на старости лети грехи замолить, старый хрыч? — Ворчит бабушка.

— Ну ма… — с укором говорит мама. Бабушка, немного побурчав, успокаивается. — И еще ложку. Ту самую, которой мы в детстве дюрь пускали…

— Он ее «дурью» называл, — немного помолчав, нехотя улыбается бабушка.

— А помните, ма, мед? И арбузы? — Спрашивает мама.

— Целую машину приволок… — Вздыхает бабушка.

Они еще долго сидят на кухне и вспоминают дедушку.

***

В конце зимы тетя Аля обмолвилась, что ее, возможно, по работе скоро переведут в Акмолу.

— И ты поедешь? — Спрашивает мама.

— А куда деваться? — Вздыхает тетка.

— Там же холодно!

— А что делать?..

— Что, здесь работу не найдешь? Акмола — это же дыра!

— Ну, знаешь… — фыркает тетка и, помолчав, добавляет, — на работе говорят, что Назыр туда столицу переводить будет.

— Да ну, ты че?.. — Мама недоверчиво улыбается и смотрит на тетку как на умалишенную.

— Так говорят, — миролюбиво говорит тетя Аля, — надо ехать…

Совсем скоро выясняется, что тетя Аля была права. Президент, действительно, перевел столицу в Акмолу, которую он, руководствуясь какими-то своими соображениями, переименовал в Астану. Повеяло чем-то новым, свежим, непонятным, но многообещающим. Пробегающие по глади относительно ровной жизни семьи волны заставляли тетю Алю волноваться. Она всерьез собралась переезжать.

— Алка, подумай, куда ты едешь! Что там делать? Где ты там будешь жить?! — Яростно бушует мама.

— Нам выдают там квартиры.

— А Юленька как же?

— Пойдет там в школу.

— С ее здоровьем?! Алка! Там же морозы!

— А что ты предлагаешь? — Щурится тетка.

— Здесь оставаться.

— Да где я здесь работу-то найду?! — Повышает голос тетка. — Сейчас берут двадцатилетних казачушек, а не сорокалетних теток!

Надя и Юлька молча переводят взгляд с одной спорщицы на другую и ничего не понимают. В душе у Нади поселяется смутная тревога.

— Значит, уезжаешь? — Угрюмо спрашивает она, когда они уходят в зал.

— Ну да, наверное, — пожимает плечами Юлька.

— Хочешь?

Юлька смотрит ей в глаза и преданно отвечает:

— Нет.

Они уезжают уже через два месяца.

***

Юлька уехала, а она осталась. Пытаясь огородиться от чувства всепоглощающего одиночества, которое охватывало ее каждый раз, когда она входила в двери школы, она нашла удобный выход. Теперь на переменках, когда однокашники выбегают в коридор, она достает принесенную из дома книгу и принимается за чтение. Как-то за этим занятием ее застала Сеида Сеитовна.

— А ты что? — Спрашивает она. Подразумевается «Что ты сидишь здесь как сыч, когда все, радуясь пришедшей весне, носятся по коридорам школы как стадо бизонов?»

— Ничего, — смущается Надя, — читаю…

— Что читаешь?

К счастью, на парте у Нади не Сидни Шелдон («мама, а что такое пенис?»), а всего-навсего «Два капитана». Сеида Сеитовна говорит «ммм» и тоже выходит из класса.

С этого дня она стала, как будто, строже относиться к Наде. Выслушав ответ по уроку, она задает кучу дополнительных вопросов, и Надино счастье, что она к ним готова. Раздавая сочинения, она всегда останавливается на Надином: «Можешь лучше.»

И Надя старается. Она сама не знает, что ее подстегивает, в глубине души понимает, что все это происходит для чего-то, и к каждому новому уроку Сеиды Сеитовны готовится как к сражению.

***

— А «Дружные ребята» ты читаешь? — как-то спросила у Нади Сеида Сеитовна.

Надя читает «Дружные ребята». Каждый вторник новая, великолепно пахнущая хрустящая газета кочует из почтового ящика в Надины руки, и мгновенно прочитывается. У нее уже есть огромная подшивка «Дружных ребят».

— Писать туда не пробовала?

— Нет…

— А ты попробуй. У тебя очень хорошие сочинения, может, попробуешь прислать туда какой-нибудь рассказ?

Надя никогда еще не думала в этом направлении. Иногда на нее, что называется, «находит», она уединяется в бабушкиной комнате и пишет неуклюжим, неровным почерком в толстой тетрадке какой-то бред. От этого на среднем пальце правой руки у нее вымахала здоровенная «трудовая мозоль».

Но одно — давать читать свои каракули маме и бабушке, и совсем другое — слать все это в «Дружные ребята»…

— Почему бы и нет? — Подзадоривает ее учительница, — попробуй. Получится — значит, получится. Нет — ты ничего не потеряешь.

И Надю вдруг охватывает странное волнение, наверное, чем-то похожее на «чемоданный зуд», охвативший несколько месяцев назад тетю Алю.

Сделав уроки, она садится за письменный стол и пишет очень правдивую и очень страшную историю про одного дядьку, который потерял на войне ноги и руки, долго гнил заживо, а потом умер и каждую ночь являлся своей жене в образе черной собаки, и выл под окнами, потому что его не отпели. Эту историю, произошедшую во времена своей юности, рассказала ей бабушка.

Ночью перед литературой Надя долго вертится и не может уснуть. Принятый и опубликованный после долгих мытарств рассказ (они с мамой шлифовали каждую буковку), аккуратно свернутый в трубочку, прилежно ждет своего часа в ранце.

Точно полководец перед битвой, она продумывает, как она подойдет перед уроком к Сеиде Сеитовне, как укажет ей на свое имя на страничке «Дружных ребят», как учительница прочитает рассказ, как класс взорвется аплодисментами, как все будут восхищаться и спрашивать: «А ты сама это написала? Ну ты даешь!..», как лисьелицый Оболенский вдруг предложит проводить ее до дома…

Триумф не состоялся. Потому что Сеида Сеитовна заболела и проболела больше трех недель. Все это время рассказ уныло таскался с Надей в школу и из школы, но так никому и не был показан. Он был прочитан только перед самыми весенними каникулами, на последнем уроке литературы. Сеида Сеитовна читала с выражением, класс послушно слушал, а Надя, низко опустив голову, считала удары своего сердца. Сейчас каждое слово казалось ей пустым и уродливым, а сама история — совершенно ненужной. Съежившись, она ждала, когда закончится эта мучительная пытка.

— Неплохо, но страшно, — говорит, закончив чтение, Сеида Сеитовна, — ребят, а вы что скажете?

Классное «Круто, молодец» жидко растекается по аудитории. И все. Никаких аплодисментов. Оболенский и вовсе утыкается взглядом в парту, а на «казише», который был последним уроком, как ни в чем не бывало, просит дать списать упражнение.

После уроков к Наде подходят две девочки, староста и ее «зам».

— Слушай, ты это… Хочешь участвовать в КВНе? — Спрашивает староста.

— А что нужно делать?

— Нууу… Там сценка одна есть. Про репку. Будешь дедкой? — С ходу предлагает «зам».

— Дедкой?.. — Надины глаза округляются, девчонки, смущенно переглянувшись, хихикают.

— Ну да, дедкой. Другие роли уже просто разобрали. Если хочешь, оставайся и пойдем с нами в актовый.

Надя не знает, что из этого выйдет. Но соглашается. Почему бы и нет?..

Успех дедки, шумные аплодисменты зала, ростки симпатии в глазах класса, который давно воспринимался Надей как единый, враждебный ей организм — все это было пустое. Потому что через пару дней Настя, девочка, которую Надя считала своей подругой, показала ей записку, в которой четким почерком Оболенского было написано «Настя я люблю тебя, я немогу без тебя жить, давай встричаться».

Что-ж, и так бывает. Настя — высокая длинноногая девочка с бархатными карими глазами. И пусть у нее нос картошкой и короткая мальчишеская стрижка, зато талия узкая и хрупкая, как у балерины. Кстати, Настя занимается бальными танцами, и Надя видела ее, нереально красивую, в белом платье, летящую в руках партнера, обряженного в строгий черный костюм. И Оболенский видел.

Влюбляться следует не в сумрачного и замкнутого автора страшного рассказа, и не в смешного дедку, обладающего прыщавой кожей, большими сиськами и толстыми ляжками. Влюбиться можно и нужно только в воздушного «лебедя», который и есть весна, и есть любовь, и есть жизнь.

Почему бы и нет?

23

С новой весной приходит предчувствие беды. Оно первое в жизни, это предчувствие, и, наверное, поэтому такое острое, такое мучительное. Масла в огонь добавляет Катька:

— Надюх, что с твоей бабушкой?

— Болеет… — невольно вжимая голову в плечи, отвечает Надя.

— Чем?

— Мы не знаем. Что-то с горлом, кажется.

— Ну-у… Я такая с ней здороваюсь, а она такая еле слышно: «Здравствуй, Катечка», — увидев, что Наде больно, Катька, наконец, замолкает.

Весна в этом году неприветливая. Подтаявший снег за ночь успевает покрыться тонкой коркой льда. А если поверх этой корки налетает новый снег, то создается ощущение, что ходишь по минному полю — того и гляди упадешь. Гололед.

Надя и Катька прощаются с зимой и лепят во дворе снеговика. Он получается чудной: косой и какой-то жалкий. Разукрасить бы его, да только бежать за красками домой совсем неохота.

Катька поднимает на подругу смеющиеся глаза и говорит:

— А помнишь, как мы с тобой открытки делали?

— Мгм, — мычит Надя, и невольно улыбается.

Перед последним Новым Годом они с Катькой решили сделать открытки всем своим дворовым друзьям. Но друзей много, а их всего двое. Как быть?

— Давай поделим, — сказала предприимчивая Катька, раскладывая на полу альбомные листы, фломастеры и краски, — я Верке нарисую, ты — Оле, я — Руслику, ты — Кольке, я — Талгату, ты…

— А я — Бахе, — подхватила Надя.

Катька вдруг замолчала и насупилась.

— Ты чего?

— Я Бахе хотела… — пробурчала Катька, пряча глаза.

— И Талгату и Бахе, что ли?

— Ну давай ты Талгату тогда…

— Ну нет! Я Бахе хочу! Он живет в моем доме, и вообще… — Возмущенная Надя краснеет и тоже отворачивается.

— Ну и что?

— Ну и то!

Кажется, проект «Новогодние открытки» под угрозой — девочки с обидой косятся друг на друга и сопят. И вдруг Катька, рассмеявшись, говорит:

— А знаешь, че мы сейчас делаем?

Уголки Надиных губ тоже ползут вверх, и она облегченно выдыхает:

— Ревнуем.

— Вот именно!

Секунду подруги смотрят друг дружке в глаза, а потом начинают смеяться. Еще пару секунд они великодушно уступают Баху друг дружке, а потом приходят к компромиссу: рисовать открытку вместе. Она получается самой красивой.

— Кажется, ее нельзя ему дарить, — прыскает Надя.

— Почему?

— Оля заревнует!

Украшенный веточками и молодыми почками, снеговик выглядит пободрее. Но едва ли он проживет долго, потому что, если и завтра солнце будет таким же щедрым, как сегодня, его часы, увы, сочтены.

Из подъезда Катькиного бывшего дома выходит, пошатываясь, какой-то человек, одетый в бесформенную грязную куртку. В руке человек держит большой пустой пакет. Катька бросает взгляд на эту маленькую, жалкую фигуру, отчего-то съеживается и говорит Наде:

— Подожди-ка, я щас…

Надя смотрит, как она подходит к человеку с пакетом, достает что-то из кармана куртки и протягивает ему. Человек с пакетом подается к ней, но Катька отстраняется и, сурово поджав губы, возвращается к снеговику. Человек с пакетом долго глядит ей вслед, нерешительно переминается с ноги на ногу и, наконец, уходит.

— Катюх, кто это? — Спрашивает Надя.

Катька отвечает не сразу. Она сгребает талый снег и начинает строить крепость вокруг снеговика. Подумав, что она не расслышала, Надя повторяет вопрос. Катька поворачивает к ней лицо с синими от холода губами и тихо говорит:

— Это папка мой… Мамка велела ему деньги отдать, а то опять по помойкам побираться пойдет.

Надя невольно содрогается: она не раз встречала этого странного человека, но ей и в голову не могло прийти, что это — Катькин папа, некогда веселый и добродушный, правда, иногда выпивающий дядя Валера. Немногим позже Катька вновь снабдит его деньгами, и вновь своими собственными, вырученными от сдачи стеклянной тары.

***

Бабушке все хуже. Она сильно похудела, говорит с огромным трудом (понять ее с каждым днем все сложнее) и большую половину дня проводит, лежа на своем диванчике.

Обеспокоенная, издерганная мама, без особой надежды на успех, уговаривает ее лечь в больницу.

— Хоть диагноз тебе там поставят, — говорит она.

Бабушка только машет рукой. Ехать в больницу она не хочет. Но вскоре к маме присоединяется «тяжелая артиллерия» в виде тети Али, которая, как выяснилось, даже из Акмолы «может достать кого угодно».

Откуда бабушка берет силы на то, чтобы испечь оладушки и собрать ее в школу? Надя не знает. Возможно, по-прежнему пытаясь заниматься домашними делами, бабушка меньше думает о своей болезни.

За несколько дней до Надиного тринадцатого дня рождения капризный март порадовал алматинцев неожиданно теплой погодой. Снег потихоньку сходит, открывая миру стыдливую наготу пробуждающейся земли и страшные находки.

Труп лежит на животе, обеими руками обнимая мерзлую землю. Труп одет в дутую куртку когда-то синего цвета. Труп страшен.

— Ты чего встала, как вкопанная? А ну, дуй в школу! — Сердится на Надю молодой милиционер. Он и еще несколько таких же — молодых мужчин в милицейской форме, окружили труп, и хмуро, брезгливо рассматривают его.

Надя послушно идет в школу. Оставив попытку сосредоточиться на уроках, в течение дня она размышляет о том, как уродлива смерть. Нет в ней ничего величественного и пафосного. Книги лгут. И кинофильмы — тоже.

На день рождения бабушка дарит Наде купленный с пенсии тамагоччи, и, видя ее радость, как ребенок радуется сама. А через несколько дней мама увозит ее в больницу. В лучшую больницу города. Так говорит тетя Аля.

***

— Ты слышала анекдот? — Спрашивает маму тетя Лиля Симонова и, не дождавшись ответа, продолжает, — Назыр просыпается утром, подходит к окну, раздвигает шторы, удивляется и спрашивает: «Сара, а че, я уже и горы продал?»

Мама смеется:

— Н-да… А все-таки, Алка говорит, что в город он вложился по полной. Был дыра дырой, а судя по проекту, станет настоящим Нью-Йорком.

— Нахрена он свое детище Астаной назвал? — Усмехается тетя Лиля, — Астана — сатана…

— Это надо у него спросить.

У Катиты появился мальчик. Одноклассник. Катита говорит, что он зовет ее замуж.

— И ты че? — Интересуется Надя.

— Ой, да какой замуж? — Кокетничает Катита, — надо школу сперва закончить, потом университет, потом — работать пойти.

— А на кого ты хочешь пойти учиться?

— На модельера, — подумав, отвечает Катита, — а ты?

— На полицейского, — вспомнив труп в парке, говорит Надя и, вздохнув, в миллионный раз рассказывает — уже Катите — о том памятном мартовском утре. Кстати, об этом потом в «Караване» писали. Когда-то труп был женщиной…

— А как ты думаешь, кто ее убил? — Спрашивает Катита.

— Кто ограбил, тот и убил, наверное.

— А ее изнасиловали?

— Не знаю. Кажется, нет. Она старая была, лет сорока.

— Я паапрашу!!! — Раздается тут громовой голос тети Лили, и девочки вздрагивают. Оказывается, их разговор внимательно слушается.

— Ну, не старая… пожилая! — Оправдывается Надя под смех мамы и тети Лили.

Отсмеявшись, тетя Лиля на полном серьезе говорит, что надо бы Надю перевести в другую школу, поближе к дому.

— Это же не первое убийство, — став совсем серьезной, говорит она, — в Алмагуле на днях девчонку убили, десятиклассницу. Тоже блондинка. Полненькая такая, хорошенькая… не нашли пока.

— Думаешь, маньяк? — Спрашивает мама.

— А хрен его знает. Может, и маньяк. А может, и банда какая-нибудь.

Наде вдруг вспоминается Дом. Хромой Алибек, симпатичная блондинка… В те дни в газетах тоже писали о найденном «обезображенном теле молодой женщины».

***

Диагноз бабушке так и не поставили. Когда Надя с мамой навещают ее в больнице, бабушка просится домой. За месяц, проведенный в «лучшей больнице города», она, кажется, стала выглядеть еще хуже. На лицо бабушки легла сумрачная тень, и Надя, к своему стыду, чувствует, что ей мучительно неловко рядом с ней.

— Постарайся закрыть все свои «тройки», — просит тем временем мама, — будем переходить в другую школу.

— В какую?

— В «девятку».

— Обратно в «девятку»?!

Ну и ну.

Тяжело стараться, когда мягкие апрельские денечки так и манят на улицу, да еще и Катька стоит под окном. Учебник сам собой закрывается и ныряет в портфель. Надя решает, что повторит выученное перед сном, а то, что недоучила, доучит на переменке.

— Осторожно, не наступи на люк! — Вскрикивает Катька, но уже поздно. — Что там написано на крышке? — Тревожно вопрошает она.

С сильно бьющимся сердцем Надя смотрит вниз, на букву «Г» и нервно сглатывает слюну. «Г» — это горе…

***

— Ты не боишься по улицам ходить? — Интересуется Надя, — ты ведь блондинка.

Стоит сказать, Катька не просто блондинка, а обладательница роскошной, густой и длинной шевелюры.

Они сидят на «картежнях» и увлеченно препарируют гусеницу. Апрель манит уйти подальше со двора, но мама не разрешает, да и самой, честно говоря, страшновато.

— Блин, не пугай, — не отрываясь от занятия, говорит Катька, — не приду больше к тебе никогда, будешь знать.

Надя переводит взгляд с останков гусеницы на песочницу, в которой копошатся малыши, щурится на солнышко и спрашивает:

— Катюх, а кем ты хочешь быть, когда школу закончишь?

— Я?.. — Катька смотрит на нее своими зелеными ведьмовскими глазами и часто моргает, — не знаю. А ты?

— И я пока не знаю, — признается Надя, — хотя иногда мне очень хочется стать полицейским, чтобы ловить всех убийц, и вообще, всех плохих людей.

— Девушек-полицейских не бывает, — уверенно говорит Катька.

— В фильмах бывают.

— Ну ты сравнила. Фильмы и нашу жизнь… Слушай, я тут яму большую нашла. Вон там, возле урючины. Я слышала, что глубоко в земле есть гранит. Давай попробуем найти?

Надя тут же «загорается». Не беда, что нет лопат, тем более, что земля в яме рыхлая, легко копается. Где-то там лежит гранит. Главное — верить.

Сколько можно получить за кусок гранита? Наверное, очень много. Надя тут же решает, что на эти деньги они с мамой отправят бабушку лечиться за границу. А потом они купят машину. И дачу. И кучу собак… И как-то сам по себе решается вопрос, кем она будет после того, как закончит школу. Конечно же, геологоразведчиком. Это слово, неожиданно сложившееся из смутных фрагментов других слов, всплывает на поверхность сознания как поплавок, и ассоциируется пока только с ямой и гранитом. Есть ли такая профессия вообще? Наверное, есть.

— Нашлааааааааа! — Ревет Катька, и сует Наде под нос небольшой заскорузлый камень оранжевого цвета с сероватыми вкраплениями. — Надька-а! Мы до гранита докопались!!!

Надю охватывает охотничий азарт. Сдирая ногти на руках, она с удвоенной энергией атакует яму, и наконец выкапывает точно такой же камушек, как у Катьки.

— Если килограмм накопаем, нам за него тысячу долларов дадут! — Подстегивает ее энергию Катька.

— А куда нести-то надо?

— Э-э… В ломбард. Куда же еще-то?!

Когда двор окутывают сумерки, они успевают выкопать с десяток подобных камней.

— Зайдем ко мне, вымоем их, — предлагает Надя.

Как все-же неуютно в квартире без бабушки!.. Не шумит на кухне чайник, не болтает говорливое радио, не трещит на плите сковородка с картошкой или макаронами, не шлепают по линолеуму тяжелые шаги, не слышится приглушенное покряхтывание. Тихо дома.

Девочки, прижавшись друг к дружке плечами, моют найденные сокровища под проточной водой в ванне. На секунду закрадывается сомнение: а вдруг это никакой не гранит, а обычные камни? Но нет, нельзя так думать! Иначе зачем же столько трудов, зачем руки в ссадинах и грязь под ногтями, зачем «устряпанная», как выражается мама, футболка (еще поди объясни ей теперь…) Конечно же, это — гранит.

Надя кладет свои камни на подоконник сушиться и помогает Катьке погрузить ее сокровища в пакет. Предлагает выпить чаю, но подруга, нервно поглядывая за окно, отказывается.

— Мне до дома переть знаешь, сколько? А тут еще эти убийства…

— Так ты, если че, пакетом его по башке!

— Ага, и заголовок такой в «Караване»: возвращаясь домой, девочка убила маньяка.

Подруги смеются.

Надя берет Томку и провожает Катьку до самой «девятки».

— Я осенью в эту школу перехожу, — говорит она.

— Опять школу меняешь? — Удивляется Катька, — а почему?

— Далеко ходить. Тем более… сама знаешь.

Возвращаться домой, где, после госпитализации бабушки, по вечерам на нее накатывает тоска, не хочется. Надя берет Томку на короткий поводок и идет к остановке, встречать маму. У мамы тоже светлые волосы, а вдвоем, да еще и с Томкой, идти далеко не так страшно.

***

В начале лета бабушку выписывают домой.

— Она выздоровела? — С надеждой спрашивает Надя.

Мамино лицо темнеет:

— Нет.

— Тогда почему ее выписывают?!

— Потому что врачи не могут ее вылечить.

— Но это же лучшая больница в городе!

— Я тоже так думала. Но далеко не всегда наши ожидания оправдываются, Надюшонок.

Мама очень устала. Они с Надей тихо ужинают, а потом она ложится смотреть какой-то бразильский сериал.

Вскоре бабушка приезжает. Надя думала, что ее будут нести на носилках, но она идет сама, слегка опираясь на руку какого-то мужчины. Мама помогает бабушке переодеться в свежую ночнушку и удобно устраивает ее на перенесенную в ее комнату софу.

— Посиди с бабушкой, — шепчет мама.

Надя неловко присаживается на край софы. Она не понимает, что с ней происходит, ее сковывает дурацкое чувство неловкости — не может она спокойно смотреть в ясные, блестящие бабушкины глаза, которые явно от нее что-то ждут. Нужно что-то сказать. Но что?

— Как дела, баб? — Наконец спрашивает она.

Бабушка бодро и энергично показывает большой палец. Затем она изо всех сил напрягает мышцы рта и сипло произносит:

— Окой… ни… огы…

Почему-то Наде кажется, что бабушка просит есть.

— Открыть тебе йогурт? — подхватывается она.

— Не-э… — бабушка показывает на легкое летнее одеяло, затем шевелит ногами.

— А, укрыть тебе ноги, да?

Бабушка кивает, и Надя, радуясь, что угадала, исполняет ее просьбу.

— Почитать тебе? Или ты спать будешь?

— Ать, ать… — бабушка закрывает глаза.

И Наде становится стыдно за чувство неимоверного облегчения.

***

Надя пытается и никак не может понять, что произошло. Почему ее отношение к бабушке стало другим? Почему она не может заставить себя подойти к софе и побыть с бабушкой хотя бы пять минут?

Может быть, ей становится не по себе, когда она смотрит в эти живые, ясные глаза на изможденном, точно затянутым в пергамент, лице? Этот странный диссонанс будит странные чувства.

Или, может быть, она раздражается из-за того, что не всегда может понять, чего именно хочется бабушке? Когда бабушка писала свои желания на бумажке, было проще. Но теперь болезнь съела и эту ее способность: разобрать выведенные слабеющей день ото дня рукой каракули, похожие на смесь рентгенограммы с китайскими иероглифами, совершенно невозможно.

А может быть, запах в комнате кажется ей невыносимым? Это тяжелый, больной запах. Сладковато-кислый. Им пропитались не только вещи, но и стены.

Бабушка тяжело кашляет и сплевывает нечто вязкое и липкое в большую кружку. Поборов тошноту, Надя продолжает читать ей вслух Джека Лондона.

Бабушка отворачивается к стене. Она не спит. Маленькая и тощая.

Надя читает ей Джека Лондона и с тоской поглядывает за окно. Если бы только на улице было пасмурно! Но за окном солнце, солнце… И слышатся звуки летней жизни, веселые звуки «Казаков-разбойников».

Дочитав до точки, она тихонько встает и, вытянув шею, смотрит, не уснула ли бабушка. Но та лежит с открытыми глазами, и Надя злится, потому что думает, что бабушка специально не спит, хочет, чтобы она посидела с ней еще. Ей и в голову не приходит, что бабушка тоже может бояться темноты.

***

— А ты не думала, что на теть Кате порча? — Спрашивает маму тетя Лиля.

— Почему порча?

— Ну смотри: диагноз ей не поставили? Не поставили. Она угасает? Угасает… — тетя Лиля выразительно смотрит на маму, — хочешь, дам адрес одной женщины? Она недорого берет.

— Давай, — пожимает плечами мама, — может, и правда, порча.

Она берет бабушкино фото и вместе с тетей Лилей едет к знахарке куда-то в Горный Гигант. Приезжает мама поздно вечером.

— Ну что? — Спрашивает Надя.

— Ничего хорошего. Бабу Катю… мучают черти.

— Черти?! — таращит глаза Надя. — И че теперь?..

— Будем снимать порчу, — мама заходит к бабушке и долго сидит у нее. Старательно отгоняя от себя мысли о чертях, Надя забирается на диван, пугливо косится в темный угол между сервантом и балконной дверью, и с опаской поджимает ноги.

Для снятия порчи, как выяснилось, требуется литр чистой воды, шерстяная ткань и осиновые колышки. За осиновыми колышками мама снаряжает Надю и приехавшую на летние каникулы Юльку.

— Интересно, почему осиновые? — Спрашивает Юлька, очищая осиновую ветку.

— Ну, наверное, сила в них какая-то особая.

— Но почему осина, а не береза, или там дуб, или тополь?

— Бабушка как-то рассказывала, что на осине Июда повесился. — Подумав, Говорит Надя, — наверное, поэтому.

— Какой еще Июда?

— Который Христа продал.

— Как жалко бабу… — После непродолжительного молчания, вздыхает Юлька. Надя соглашается. Сестры молча очищают осиновые ветки и стараются не думать о том, что упрямо лезет в голову — о том, что они не слишком-то часто уделяют бабушке время и не так, чтобы уж очень помогают дома.

Снимать с бабушки порчу мама уезжает одна. И то ли знахарка оказывается такой слабой, то ли черти — слишком сильными, но лучше бабушке не становится.

— Я знаю другого колдуна, — говорит неугомонная тетя Лиля, — он намного сильнее. Давай съездим!

И они отправляются к другому колдуну. Вернувшись, мама сообщает, что порча не только на бабушке, но и на ней, и на Наде тоже. Кажется, колдун произвел на нее впечатление. Когда она рассказывает о нем, ее глаза горят от волнения:

— Представляешь, он, его Марат зовут, всю мою жизнь прочел, как по книге! Все про меня рассказал, кто сделал порчу, рассказал, сказал, что у тебя, между прочим, два ангела хранителя… А потом как заговорит моим голосом!

— Твоим голосом?! — Изумляется Надя. Мамино впечатление потихоньку передается и ей.

— Ну да!

— Как он это сделал?..

— Не знаю!

***

Колдун Марат просит привезти чистую белую ткань, большую миску, церковную свечку и кирпичик хлеба. Очередь к колдуну Марату внушительная. Двор дома, в котором живет колдун, опрятный и чистый. Собаки нет. Периодически в поле зрения показывается полная пожилая женщина. У нее в руках то таз с бельем, которое она быстро и ловко развешивает на веревке, то небольшое корытце с чем-то съестным, которое тут же уносится за дом и скармливается горластым курам.

Надя не знает, в каких домах должны жить колдуны, но этот двор, и этот небольшой дом, и эта женщина, кажутся ей слишком обычными.

— Я слышала, что ему триста лет, — говорит какая-то тетенька из очереди во дворе.

— Да прям — триста… — Скептически морщится другая, — но маг сильный. Очень многим помог.

Дверь дома открывается, из нее выходит женщина, затем еще одна — помоложе, а затем — мальчик. Надя так и подскакивает на месте: этот мальчик — Оболенский. Тот тоже пялит на нее глаза, и вдруг глупо улыбается. Уголки Надиных губ тоже ползут вверх. Ей хочется поболтать с ним, но мама тянет ее за руку: сейчас их очередь.

Надино сердце замирает в груди: не каждый день удается увидеть трехсотлетнего мага!..

Колдун Марат сидит в маленькой тесной комнате. Слева от него — стена из «кирпичиков» хлеба, над его головой — старинная кривая сабля. На красивом смуглом и молодом лице красуются монгольские миндалевидные глаза и тонкий турецкий нос. На голове у колдуна тюбетейка.

Стол, за которым сидит колдун, застелен белоснежной скатертью. Холеные руки мага мирно покоятся на огромной книге. Колдун задерживает на Наде взгляд, спрашивает, как ее зовут, сколько ей лет, где она учится. Надю это, честно говоря, разочаровывает. Она-то ожидала, что он сам про нее все расскажет.

Наконец колдун хмурит брови и говорит:

— Давайте сюда ваш хлеб.

Мама с почтением и страхом передает ему купленный вчера «кирпичик». Колдун тщательно ощупывает хлеб, морщится, что-то беззвучно шепчет, нюхает его, пристально рассматривает, и, когда Наде начинает казаться, что он вот-вот попробует его на зуб, наконец говорит:

— На вас очень сильная порча. На смерть сделана. Всем троим. Мужчина и женщина делали.

Мама выпрямляется и застывает в напряженной позе.

— Вы можете нам помочь? — Выдавливает она из себя слова.

— Я попробую, — говорит колдун, — но понадобится несколько сеансов.

— Мы согласны, — переглянувшись с Надей, говорит мама.

Колдун встает, заходит сзади, простирает свои руки над их головами, и начинает:

— Алла… Бисмилляхи рахмани рахим…

Надя почему-то ничего не чувствует. Колдун, продолжая читать заклинание, делает еще несколько пассов, но она все равно ничего не чувствует. Однако колдун говорит, что ему что-то удалось, и теперь они должны выйти за дверь и по очереди плюнуть за порог.

Слюна прилипает к Надиному подбородку, и она брезгливо вытирает ее тыльной стороной ладони. Несмотря на всю экзотичность сеанса, он начинает казаться ей забавным.

Когда они возвращаются, колдун предлагает им сесть напротив большого зеркала. Покрыв их головы привезенной ими белой тканью, он наливает в миску воду, зажигает свечу, которая почему-то начинает сильно трещать, и читает какое-то другое заклинание.

И тут черт дергает Надю посмотреть в зеркало. В отражении, вместо себя и мамы, она видит два торжественно-неподвижных белоснежных бугорка, повыше и пониже. Это страшно веселит ее, и она начинает трястись от смеха. Голос колдуна звучит величественно и строго, и от этого ей становится еще смешнее. Она кусает губы, всхлипывает, и вдруг получает ощутимый толчок под ребра:

— Надя! — Шипит зловеще второй бугорок.

Надя впивается ногтями в ладони, закусывает губу до крови, и наконец, с огромным трудом успокаивается. Колдун невозмутимо дочитывает заклинание, снимает с них покрывало, подает Наде миску и совсем другим, добрым и приветливым голосом, говорит:

— Вот, посмотри, кто в твоей бабушке сидел.

Надя смотрит в миску и видит четкие очертание воскового черта — с рожками, хвостиком и копытцами.

***

Порчу сняли, но бабушке почему-то становится не лучше, а хуже. Как-то ночью она начинает задыхаться, и мама вызывает неотложку. Наде страшно, жалко бабушку и одновременно стыдно за то, что безмерно уставшую, издерганную маму и себя ей жалко больше. На задворках сознания скользит трусливой тенью жуткая мысль о том, что сейчас, наверное, все и закончится…

Врачи скорой говорят, что бабушка скоро прекратит самостоятельно дышать, и ей необходим какой-то специальный аппарат. Благодаря маминой помешанности на этом аппарате, он ассоциируется у Нади с каким-то чудодейственным ультрасовременным спутником.

— Так он лечебный? — Уточняет она.

— Да, — машинально отвечает мама, думая, конечно, об аппарате — имей в виду, сегодня вернусь поздно.

— Это во сколько?

— Не знаю. Восемь- в девять, наверное.

Бабушка передается на руки какой-то приходящей тете. Надя, исключительно с целью избавления от зверька, сосущего и грызущего ее сердце, интересуется у тети, чем ей помочь. Когда та, усмехнувшись с пониманием, говорит, что ничем, она испытывает колоссальное облегчение и, кивнув Юльке, галопом несется во двор.

Во дворе, окутанном бархатными летними сумерками, идет бурная дискуссия.

— Вы слышали, девча, по Рейдеру показывали, маньяка поймали? — Спрашивает красавица Оля. Она сидит рядом с Бахой и держит его за руку. Бахины запястья туго забинтованы. Уже ни для кого не секрет, что он, узнав, что Оля, действительно, встречается с каким-то большим пацаном, пытался перерезать себе вены.

Ребята сидят по периметру песочницы. Несколько дней назад туда завезли свежий песок, и теперь она как магнитом притягивает, как оказалось, не только малышню.

— Поймали? — Живо интересуется Надя, садясь рядом с Катькой.

— В очередной раз, — щурится в улыбке Талгат.

— В смысле? — спрашивает Юлька.

— В том смысле, что наши менты ловят плохо, — поясняет Баха.

— А он, что, все время убегает от них, что ли? Прям из тюрьмы сбегает? Или как? — Недоумевает Юлька.

Талгат усмехается и сплевывает в сторону. Юльке отвечает Баха:

— Нет. В смысле, менты постоянно ловят не того, — он внимательно смотрит на Юльку, точно пытается внушить ей какую-то мысль, — догоняешь?

Баха, у которого уже давно «сломался» голос, Баха, говорящий мягким баритоном, Баха, у которого растут черные усы, обращается с ней, как с равной. И Юлька, вытаращив глаза, «по-взрослому» отвечает:

— Ага… То есть, настоящий маньяк — на свободе.

— Умная девочка, — хмыкает Талгат.

— Слушайте, ну с чего вы взяли, что не того? — Спрашивает Катька, — убийств же больше не было!

Талгат поворачивается к ней, и белки его глаз зловеще белеют в наступающей темноте.

— Пока не было, — со значением говорит он, подняв к верху палец.

Юлька украдкой озирается и прижимается к Наде. Повисает тяжелая пауза, и сестренка, поерзав немного, говорит:

— А у нас в Астане нашествие саранчи!

По группе ребят волной пробегает смешок. Баха и Оля обмениваются каким-то своим взглядом, а потом Оля говорит:

— Это называется «разрядить обстановку».

И все кивают, и снова смеются. Юлька, уверенная, что правильно поняла причину их смеха, задорно продолжает:

— Ну да! Огромная саранча, вот такая! — И она растопыривает пальцы, — одной тетеньке на остановке, я видела, одна саранчина прям вот сюда, в декольте прыгнула.

— Фу, гадость какая, — брезгливо фыркает Оля.

— А когда едешь в машине, она прям хрустит под колесами, — продолжает, наслаждаясь всеобщим вниманием, Юлька.

— Фу… Она же и воняет при этом, наверное… Я бы сдохла. — Качает головой Оля.

— А китайцы ее жрут, — ехидно говорит Талгат.

— Ффууууууу! Да ну тебя нафиг! — Под общий смех визжит Оля и трясет своими роскошными волосами так, как будто туда только что запрыгнула чудовищная саранча из Юлькиного рассказа.

— Это же в какой-то библии было, да? — Спрашивает Катька у Нади, — ну, про саранчу? Расскажи, ты же у нас спец по библиям!

— Ну да, там Бог фараона так наказал, — неохотно отвечает Надя, — и еще, вроде как, во время Армагеддона нашествие саранчи будет.

— Че за Армагеддон? — Скептически фыркает Талгат.

— Не Армагеддон, а конец света и Страшный Суд, — поправляет Оля.

— Да какая разница? — Отмахивается Талгат, — все равно этого не будет. — Немного помолчав, он дает новое направление беседе. — Кстати, вы слышали, что девушка в белом опять появилась?

— Это та, что на Мечникова-Шевченко? — Интересуется Катька.

— Не на Мечникова. — Возражает Оля и смотрит на Баху, — на Шагабутдинова-Шевченко, да же?

— Вроде как, да. Появилась, и че?

— Мне знакомый рассказывал, — развязно говорит Талгат, — он сам ее подвозил. Она, короче, голосовала, он ее посадил, повез по названному адресу. Девушка красивая, он давай заигрывать. Она ему номер телефона оставила. Тут он, короче, ее довозит, а она бац — и исчезает! Ну он в шоке, приезжает домой, звонит по номеру, а отвечает ее мать. И она говорит, что ее дочери уже давно в живых нет. Кто-то ее изнасиловал и убил, и теперь она ищет того самого таксиста.

— Не, ты это про другую девушку, — дослушав до конца, возражает Катька, — та, которая в белом, была сбита на пересечении улиц! И теперь, да, она пытается найти того, кто ее сбил. Ходит, заглядывает в окна машин…

— Не заглядывает! — Вмешивается Надя, — она просто ходит по дороге. Заглядывает это та, которая с копытами, на Капчагайской трассе.

— Ну, может быть, — не спорит Катька. Во дворе уже совсем темно. Тополя кажутся мрачными. Где-то в их ветвях прячется таинственная птица-сплюшка, и печально кричит «Сплю, сплю, сплю…». Катька ежится и говорит с небольшим смешком, — блин, и как я теперь домой пойду?

— Да мы проводим, че ты, — говорит Оля и переглядывается с Бахой, — да же?

— Мы тебя не бросим, — тут же отзывается Талгат и глядит на Надю, — да же?

— И я с вами! — Тревожно встревает Юлька.

— Ты домой пойдешь, — строго говорит Надя.

— Ну нетушки! Я с вами!

— Нет! Темно!

— А тебе, что ли, не темно?

— Ты еще маленькая.

— Ой, ты прям взрослая, — иронично говорит Юлька, и Надя, не выдержав, дает ей подзатыльник.

— Да ладно вам, — примирительно говорит Катька, — я у папки могу переночевать…

Тут Оля предлагает поиграть в игру: ведущий загадывает у игрока предмет в одежде на определенную букву, а тот должен отгадать. Играющему дается три попытки, а потом ведущий считает до десяти. Если играющий и после этого не отгадает, то он отдает ведущему один свой башмак.

Игра продолжается долго, и вот, роль ведущего достается Юльке.

— Что у тебя есть на букву «Пэ»? — Лисьим голосом спрашивает она у Катьки.

— На «Пэ»? — Катька судорожно осматривает себя, — п.п…пояс?

— Нет.

— Блин, че на «Пэ» -то?.. П..п.. подарок? — И Катька показывает подаренный ей Талгатом браслет из одуванчиков.

— Неа, — говорит еще более лисьим голосом Юлька. — У тебя последняя попытка.

— П… помада! — Отчаянно вскрикивает Катька.

— Нет! — Кровожадным басом восклицает Юлька и смеется сатанинским смехом, — считаю до десяти. Ра-аз…

— Пэ, пэ… Блин, да не знаю я!

Все смотрят на Юльку. Выдержав театральную паузу, она говорит:

— У тебя… есть… ПИСЯ!!!

— Юуууляааааа…. — вопит, закрыв руками пунцовое лицо, под общий гогот Надя.

Какая-то бабка выходит на балкон и начинает орать, что они оборзели, что сейчас одиннадцать часов, и визгливо требует, чтобы прекратили беситься, а то она вызовет милицию.

— Сейчас одиннадцать? — Тревожится Надя.

Талгат смотрит на часы:

— Не, девять тридцать.

— Ффух… — Друзья примолкают, и Надя объясняет — просто мама задерживается.

— А где она? — Спрашивает Талгат.

— Поехала искать какой-то дыхательный аппарат для бабушки.

— Кстати, как там твоя бабушка? — Спрашивает Катька, — не лучше?

— Хуже.

— За границей бы ее вылечили, — уверенно говорит Оля.

— За границу попасть далеко не каждый может, — возражает Баха, — это дорого. А что за аппарат? Может, я спрошу у папы.

Надя описывает с маминых слов, Баха задумывается, потом говорит:

— Хорошо, я спрошу.

Игра продолжается. Надя проигрывает обе свои сандалии, то же происходит и с другими играющими. Сварливая бабка снова выходит на балкон.

— Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе! — Высунув язык, передразнивает ее Юлька.

И тут, точно из ниоткуда слышится мамин голос:

— Та-а-ак… Это так вы смотрите за бабушкой?

Вскоре из тьмы появляется и сама мама. В руках у нее большой пакет.

— Здрасьте, — невпопад говорят ребята.

— Здрасьте! — Весело отвечает мама, и Надя понимает, что она не сердится, — почему до сих пор на улице?

— Да вот, заигрались… — отвечает Надя.

— Даю пять минут, — говорит мама и идет к подъезду.

— Эх жаль, не доиграли, — скулит Юлька, — вот бы всю ночь…

— Ну ладно, пока тогда, — неуверенно говорит Катька, — нам всем домой надо…

— Да, мы тоже пойдем, — отзывается Талгат, — самое время, как раз «Спокойной ночи, малыши» начались… Катюх, проводи меня до подъезда, а то я боюсь, вдруг там маньяк?

— Отвали! — смеется Катька.