Оглавление

2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
9. 7
10. 8
11. 9
13. 10
14. 11
15. 12
17. 13
18. 14
19. 15
20. 16
21. 17
22. 18
23. 19
24. 20
25. 21

1

Как остановить эту сумасшедшую белку, что крутит колесо в моей голове? Как стать одним из тех людей, которые не страдают идиотским самоанализом и умеют радоваться жизни? Что думают все эти сторонники «позитивного мышления» о том, что меня выбивает из седла почти любая мелочь? И, на самом деле, не так важно, что кожа не стала толстой и к состоянию угнетенного сознания может привести красота опадающей желтой листвы или вскользь брошенная фраза малознакомого человека, по-настоящему мешает эта склонность к самокопанию и глубокому субъективному анализу происходящего снаружи и особенно внутри.

Как же чудовищно одиноко и неуютно в центре самого густонаселенного города Европы. Александровский сад полон людей, здесь назначены тысячи свиданий тем, кого любят. По брусчатке на Красной площади ходят толпы тех, кто живет интересной и насыщенной жизнью, той жизнью, которую я себе представлял, когда подростком смотрел кино. Но став взрослым, вместо музеев, концертов и экскурсий я хожу на работу, а по выходным вместо саморазвития и расширения границ разума, вливаю в себя алкоголь и пытаюсь засунуть свой член в наибольшее количество женщин. Все — это моя тупиковая ветвь развития, моя личная эволюция-наоборот.

Будущий труп утром варит кофе в турке, потом закрывает дверь съемной квартиры, заводит автомобиль или идет до метро и едет на любимую, но осточертевшую работу, чтобы оплачивать проживание на этой планете. Будущий труп доволен собой. У будущего трупа сегодня пятница — алкоголь, громкая музыка и, может быть, секс.

Я сижу в кофейне и пью кофе, читаю записки какого-то загнанного таксиста:

«…А ты так и останешься в моей голове, в моем сердце. В самых лучших фильмах, в самой настоящей музыке, в полотнах всех гениальных художников. Ты так и останешься героиней лучших книг. Ты будешь и Соней Мармеладовой, и Кармен и Лолитой, будешь и Лилией Бриг и Айседорой Дункан и Мариной Басмановой и Полиной Виардо. Ты будешь ездить со мной в вечерних трамваях и просиживать в вечерних кафе, ты будешь со мной подниматься на вершину Эйфелевой башни, прогуливаться по Бродвею и танцевать самбу на бразильском карнавале. Ты будешь рядом солнечной весной, жарким летом, болдинской осенью и ледяной зимой. Ты будешь рядом в Европе и в Азии, в Америке, в Австралии, и на всех полюсах, на всех островах, где мы мечтали побывать. Ты будешь рядом, даже когда меня не будет. Через двадцать лет ты будешь актрисой бродячего цирка, худая и постаревшая, но все такая же очаровательная, а я буду матросом на рыболовецком судне. Ты будешь курить элегантно-тонкие сигареты и мундштук, а я буду грубо кашлять, вдыхая дым трубки или обломка сигары. И по каким-то тайным знакам мы узнаем друг друга, мы будем общаться так, словно не было этих двадцати лет, будто я спустился в магазин купить кофе, сигарет и вина и вернулся, когда ты еще не успела досмотреть свой любимый фильм».

В какой-то момент я обратил внимание на девушку за столиком у окна, она смотрела в экран смартфона своими большими красивыми глазищами, черные волосы собраны в хвост, на черной футболке надпись — эйфория. Первые впечатления — лоб высокий, как признак интеллекта, слегка нервные движения как признак отсутствия постоянного сексуального партнера, родинка на щеке — как метка человека с повышенным уровнем эротизма. Какая же это чушь — составление психологического портрета по внешним признакам, все в этом мире так относительно, все такие разные и одинаковые одновременно.

Дальше я как заядлый вуайерист представил, как было бы здорово прикоснуться своими губами к ее губам. Взять за волосы сзади, спустить узкие джинсы, отодвинуть трусики… В моей голове мы, уставшие от трехчасового секс-марафона, лежим на кровати и курим одну сигарету на двоих. Но я не могу подойти к ней сейчас — у меня мигрень, трясутся руки и отчаяние в моей голове с утра не дает возможности нормально заговорить. Всю эту неделю я разобран на части. Если я подойду к ней, она примет меня за городского сумасшедшего и, вероятно, будет права. Я смотрю на нее пожирающим взглядом, и меня уже злит мысль, что она явно с кем-то переписывается и улыбается от полученных сообщений. В голове своей после секса я устраиваю ей жуткую сцену ревности.

Мне становится вдруг не по себе — в какой-то момент меня накрыл океан всепоглощающей нежности. Я хочу ее обнять, обнять очень крепко, прижать к себе с невероятной силой и закрыть собой от всех бед и невзгод этого мира. Я хочу сказать ей, что ее глаза такие же невероятно красивые, как у Татьяны Самойловой, в слезах обнимающей букет цветов на перроне Белорусского вокзала.

Она так похожа на Марию. Этот образ уже больше года не возникал в моей голове и так неожиданно вернулся сейчас. Шлаки воспоминаний, раздирающие сердце, о которых писал Ремарк. Я посмотрел на нее вдруг как на дочь или на сестру. Я должен ее спасти, и в эту ядерную зиму, мы будто бы остались одни: вокруг нас вечные сумерки и радиоактивный пепел. Я хочу войти в нее намного глубже — под кожу, внутрь черепной коробки…

Ее голова лежит на моей груди, и я глажу ее волосы. Я представляю, как сутками напролет мы болтаем обо всем на свете. Ты смотришь на меня и с интересом слушаешь эту чушь, которую я несу про открытый космос, постмодернизм, магический реализм и годаровскую новую волну. Я говорю, что хочу научиться рисовать, чтобы рисовать твои глаза, или научиться писать стихи, как Полозкова, чтобы посвящать их тебе, Мария.

— Сеть наших кофеин работает по всей стране, — отвечает ей официант. — Мы готовы сделать скидочную карту, назовите номер вашего телефона.

Я напрягаю слух и беру в руки телефон.

— Восемь, девятьсот двенадцать, двести семьдесят…

В гостиничном номере свет от ночника освещает ее смуглые бедра, она опирается локтями на узкий подоконник, я стою сзади, мой член глубоко в ней. На ее загорелом теле белый след от трусиков, который выдает, что еще совсем недавно она лежала под жарким солнцем где-то у моря.

Мы оба смотри на отражение двух обнаженных тел в ночном стекле и на ярко освещенную площадь Европы. Мы трахаемся уже несколько часов с прекрасной незнакомкой, которая приехала на экскурсию в Москву и отстала от своей группы. Ее тело идеально, почти как тело Марии, и разговаривает она почти так же загадочно и красиво. Я пытаюсь прочитать латинские буквы, вытатуированные на ее ребрах, и спрашиваю, как переводится эта фраза.

— Не знаю, не отвлекай, — отвечает Она, тяжело дыша.

Наши тела мокрые от пота, я замедляю темп и шлепаю ее ладонью по ягодицам, дотягиваюсь до столика, одной рукой наливаю вино в бокал и передаю ей со словами:

— Выпей вина, моя красотка.

Она улыбается, берет бокал и просит меня остановиться, но не выходить из нее. Она выпивает, а я закуриваю сигарету и продолжаю медленно и глубоко входить в нее.

— Как же хорошо, — нежно шепчет Она.

Я смотрю на ее обнаженную спину и почему-то вспоминаю, как Мария бросала свои вещи в сумку и говорила, что уезжает из нашего городка, что наши отношения исчерпали себя, что я так и останусь в этой дыре со своими мечтами написать книгу или записать суперхит и никогда не пойму, что нельзя совать свой член во всех телок подряд.

Я предложил сменить позу и с силой толкнул свою новую знакомую на кровать. Она лежала на спине, а я, крепко прижав ее к себе, сжал ее волосы в руке и резко вошел в нее. Она слегка покусывала мою грудь. Мне хотелось вырвать клок ее волос, как все эти ненужные воспоминания. Я механически трахал ее, она стонала и царапала мне спину. В тот вечер, когда мы познакомились с Марией, она была пьяна и сказала, что хотела бы гореть в аду рядом со мной.

— Нет, у меня свой, персональный ад, и он одноместный, прости, — ответил тогда я ей.

— Принцесса, а ты бы могла представить, как сейчас на Марсе идет снег? — говорю я и чувствую, как мое дыхание сбивается от быстрого темпа.

­– О да, только не останавливайся, — почти кричала она, — я сейчас кончу! Да, да, ещё, как же я хочу тебя, о боже!

2

Проснувшись с больной головой, полной мыслей о смерти — все, что здесь происходит, что вы называете жизнью, такое сиюминутное явление, с точки зрения вечности. В 30 лет в однокомнатной квартире в Кузьминках надеюсь только на притовомигренозные препараты, так как анальгетики не помогают. Вчера — ни глотка, ни затяжки. Только пару чашек крепкого кофе, а голова просто рассыпается на тысячи осколков — ощущение как будто внутрь поместили миксер и периодически краткосрочно его включают. И тошнота, как у Сартра. Не хочу ни о чем думать, сейчас лекарство подействует — и я начну собирать пазлы внутри своей головы. Радует, что сегодня суббота и не нужно спускаться в метро, ехать в офис и пожимать влажные ладони коллег.

— Мир тебя ненавидит, — подумалось мне.

Потом я подхожу к зеркалу и начинаю себя передразнивать дурацким голосом:

— Мир тебя ненавидит, мир тебя ненавидит. Ха, он даже не знает о твоем существовании, чувак. Всем просто плевать на тебя. И ты не уникальный и не живешь интересную жизнь и вообще не представляешь собой ничего, кроме этого временного тела с костями и набором хромосом. Но в общем-то, как и все, только без всяких иллюзий.

Мне почему-то кажется, что все вы лучше и все вы знаете то, чего я не знаю. Вы все знаете, как жить, и меня это пугает, потому что я ни черта не понимаю. Вообще не понимаю, как пролетели последние 10 лет. Вот я на плацу, в парадной форме и в мечтах заслушиваю приказ об увольнении в запас, а вот я уже стареющий, одинокий и никому не интересный пассажир, спешащий на работу по фиолетовой ветке метро. Вот тебе сказка о потерянном времени.