Кантемир

XYN

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Кантемир, 2019

Я совсем не уверен, что это хорошая книга. И, если честно, я хотел бы написать что-то более яркое и живое. Но у меня не вышло.

18+

ISBN 978-5-4496-8107-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. XYN
2. «Воспоминание»
3. XYN
   1. Свет
   2. Тьма
   3. Свет
   4. Тьма
   5. Свет
   6. Тьма
   7. Свет
   8. Тьма
4. XYN
   1. Клише для критика
   2. Ответ автора
5. XYN

«Воспоминание»

Эту историю я решил написать примерно так: пару дней назад ко мне приехал мой двадцатилетний сын. Этот юноша, наверное, любит меня. Пусть до сих пор и не может простить мне то, что я бросил его мать. Ему тогда было всего пять.

Странно, но, вспоминая ее, вспоминая ее запах, цвет глаз, кожу, бедра, я совсем не могу вспомнить, почему же я женился на ней. Я был юн, беден, дерзок и местами даже красив. Наверное, это самый полный набор качеств юноши для завоевания абсолютно любой девушки. Простите за глупую сентиментальность, но ничего не могу с собой поделать. С момента ее смерти прошло уже три года. И за это время, ее могила стала мне сильно ближе, чем была она сама. Вообще, смерть делает любого человека хорошим (не уверен, что это лучшее слово, но ничего другого я не придумал) — мы как будто не имеем права говорить о нем плохо… Сына зовут Марк. Странное, наверное, имя — никогда не думал, что я назову сына Марком.

Это имя ему досталось задолго до его рождения — да и зачатия, если быть честным -, будучи влюбленными студентами, мы поспорили на одном из первых свиданий, что назовем сына именем проходящего мужчины. И вот — Марк… Какая милая глупость.

А ее звали Анна. Я мечтал о жене с именем Анна. Самое, кажется, трагичное имя. Холодное и изысканное. Мы, наверное, любили друг друга. Анна (я никогда не называл ее Аней) была очень красива. Мы познакомились с ней на последнем курсе института. Она, кажется, была на факультете математики, а я, кажется, — на факультете экономики. Каждый раз, когда мы шли вместе, парни, что стояли рядом, с недоумением оглядывались, пытаясь понять, как такому неказистому юноше, как я, удалось завоевать столь прекрасную девушку. Самые смелые иногда беспардонно подходили к нам и, почти издеваясь надо мной, пытались закадрить ее. Она даже не обращала на них внимания. Мы шепотом говорили друг другу, что они «глупцы, враги и чужаки» — так мы называли почти всех окружающих нас людей. Мы думали лишь о том, что опаздываем на сеанс очередного французского фильма. Годар, Трюффо… Как это было давно.

А меня зовут Кантемир — сначала я хотел придумать более обыденное имя, но потом понял, что не так много времени мне осталось, и скрывать свое лицо совсем не имеет смысла. Кантемир, Анна и Марк — крохотная, когда-то счастливая неячейка общества… Я почти никогда не вспоминал те времена. Прошло много лет, и только сейчас я понимаю, что, наверное, это лучшее, что случалось со мной. Пусть я так и не могу вспомнить, почему же я женился на ней. Вряд ли только из-за имени.

Когда меня пригласили преподавать в один из самых крупных университетов страны, я сказал ей что-то вроде:

— Слушай, я устал… Я люблю тебя, но, наверное…

— Да-да, я понимаю — все хорошо, не переживай, — перебив, абсолютно спокойно и ровно ответила она. Без истерик и криков. После — взяла мою ладонь, поднесла к щеке, закрыла на мгновения глаза и поцеловала ее.

Она понимала меня. Не думаю, что такая реакция была вызвана и ее желанием расстаться. Вряд ли. Просто она была женщиной. Женщиной. Пятнадцать лет спустя окажется, что больше я никогда не женюсь. А каждое расставание с девушками будет сопровождаться звуками битой посуды, чаще — тарелок (сугубо статистические заметки) … Я буду стареть, а юной глупой девочке, засыпающей рядом со мной, всегда будет двадцать. Гнусная картинка.

Вся эта бестолковая реальность привела меня к бесконечным воспоминаниям… Как же трудно осознать, что ты все уже потерял. Не осталось почти никого. И все из-за тебя самого… Я сохранил не так много обрывков памяти, но последние три года — после ее смерти — каждую ночь мне снится один и тот же сон, где она в первый и в последний раз допустила меня до своего сердца (как же банально):

Июль. Нежный оранжевый. Розовый. И голубой. Нам каких-то двадцать с небольшим. Она худая, изможденная. Одета в длинную синюю юбку. Футболка. И кеды. В воздухе пахнет лишь ее молодым и нежным телом. Ее тонкая худая ладонь держит меня за пальцы. Иногда, она подносит их своим губам и нежно целует их, напоминая о том, что любит меня. Я и так это знал. Мы дерзко шагаем, доказывая злому миру его бесправие на нашу свободу. Вот-вот солнце зайдет за крыши домов. Я шучу какую-то глупую шутку, и она начинает смеяться. Лучи, точно попадая в ее большие, сейчас прекрасно блестящие глаза, напоминают мне о том, что она моя. Живой и так сильно любимый человек держит меня за руку. Резко сделав нарочито серьезное лицо, она поворачивается ко мне, несколько минут смотрит на меня, будто с укоризной. И вдруг целует. Тут взор моего сна отделяется от тела — теперь я могу видеть и самого себя. У меня роскошные длинные волосы. Грязные, заношенные до дыр на пятке джинсы. Расстегнутая рубашка. Прекрасные мы — стоим и целуемся. Наши руки, минуя глупую одежду, касаются спин друг друга. Люди снуют — кто куда. Оборачиваются на нас. Больше не имея сил стоять на месте, все в том же поцелуе, я толкаю ее к стене здания. И все это как будто длится вечность. Самая лучшая вечность из всех возможных. И невозможных. Облокотившись о стену, она обвивает ногами мое тело… И тут сон обрывается.

Я просыпаюсь в холодном поту. С желанием наконец выдохнуть, я нервно и пристально смотрю на белый потолок своей спальни. Пытаясь отвлечь себя, ищу на нем неровности и шероховатости, высматриваю тени, которые своими огнями порождает ночной город. Когда тревожный сон отступает, появляется пустота. Потом чувство утраты. Гнев. А потом и слезы. Я вдруг начинаю понимать, что она мертва. А я жив. Но никто из нас никогда больше не будет счастлив. Мне становится гнусно от осознания того, что всему этому виной — Я. Преподаватель экономики. Недописатель. Литературный критик. Неудачник-бизнесмен. И глупец.

…Странное начало романа, не правда ли?

Что-то я заговорился. Вчера приезжал Марк и, выпив по стаканчику виски, почему-то мы начали говорить о его матери. Когда я спросил, помнит ли он, что было после того, как я ушел, он ответил:

— Она приготовила мне ужин, уложила спать, а утром я увидел ее уснувшей в кресле. Она придвинула его прямо к окну. Рядом стоял бокал вина, а на подоконнике лежала книга. Кажется, «Милый Друг», — он выдержал большую паузу, — слушай, пап, раз уж ты захотел поговорить об этом всем… Может это и глупо, и бессмысленно, но мне все же интересно — почему ты так поступил? Нет-нет, вообще не так… мне хочется узнать, какая была твоя жизнь, твоя молодость, как ты стал тем, кем являешься (тут он, конечно, перегнул с банальностью, но я не подал виду)? Ты знаешь, сейчас я нахожусь в очень сложной ситуации и совсем не понимаю, как с этим всем справиться.

Тут он прервался. Я вопросительно, немного ухмыляясь, перевел взгляд со стакана на сына. Марк немного нервно продолжил:

— Нет-нет, ничего конкретного. Все нормально. Просто сейчас я пытаюсь найти ответы на абсолютно разные вопросы. Мне никто не помогал понять, что плохо, что хорошо. Никто так и не рассказал мне, что такое честь, что такое достоинство. Я рос не только без отца, но и без матери. После того, как ты ушел, ей пришлось самой платить за квартиру… Пришлось много работать. И я рос в абсолютном одиночестве. Нет-нет, я, ни в коем случае, не пытаюсь тебя обвинять за что-либо… это был твой выбор и, может быть, теперь я даже понимаю, почему ты так поступил. Просто я совсем ничего о тебе не знаю. Я никогда не видел свою бабушку. И никогда не видел своего дедушку. Даже их фотографий мне так никто и не показал. А каждый раз, когда я пытался спросить у мамы, как вы с ней познакомились, она говорила, что расскажет потом. Теперь у меня есть только ты.

Я был в растерянности.

— Марк, обещаю тебе рассказать обо всем в следующий раз, — этот трюк я, по-видимому, украл у его матери, — но сейчас я совсем не готов… Кстати, ты читал «Милого Друга»…

Так и закончился, толком и не начавшись, этот первый тяжелый разговор отца с сыном, который я, как всегда грамотно, перевел на какую-то бессмысленную болтовню. Проводив его до такси (машину он оставил на стоянке), расцеловав его как только мог и вернувшись домой, я сел на табуретку в прихожей и посмотрел в зеркало, что висит напротив. Вдруг я с ужасом осознал: мне совсем нечего ему сказать. Я преподаватель экономики, был женат, разведен… Написал несколько глупых, бульварных романов — вероятно, из-за одиночества и кучи свободного времени. А больше ведь ничего и не помню. Помню лишь, что запретил своей матери видеться с внуком. Помню, что отец не захотел издеваться над ее чувствами и отказался от встречи с Марком, пока его не увидит мать. Их уже не стало. Их всех уже не стало… Помню, что был ужасным сыном. Помню, с раннего детства посещал психотерапевтов, был одиночкой и отличником. И даже это немногое скорее похоже не на воспоминание, а на сумрачный туман. Я не помню. Не помню ни одного яркого момента из своего детства. Не помню, как мама читала мне на ночь сказку. Не помню, как папа водил меня с собой на какое-нибудь излишне мужское развлечение — скажем, футбол. Не помню. Я не помню. И, вполне возможно, не помню лишь из-за того, что всего этого не было.

Я понял, что, уже, по меньшей мере, пройдя две трети своего пути, не могу ничего рассказать о себе единственному живому близкому, а самое главное –, видимо, нуждающемуся во мне, человеку. Я точно знаю, что Марк — это совокупность огромной боли, которую принесли ему разные люди, и комплексов, которые последовали за болью. Более того, я знаю, что каждый человек — это совокупность боли и комплексов. Боли, комплексов и предательств. Что, по большей степени, одно и то же.

Напротив зеркала я просидел до самого утра, полностью опустошив бутылку «Jim Beam» и пачку «Camel». Как вдруг в полудреме, вспомнил, что в юности, влюбившись в одну девушку, которую возбуждала литература, я написал какую-то глупую книжку (факт изданной книги был для нее веской причиной отдаться автору, если в твердой обложке — то в любой позе). Забавно.

Это, конечно, очень смешно, но я точно помню, что писал ее. Я, кажется, даже относил эти великие письмена в издательство. А вот дальше ничего не помню. Конечно, эти гениальные труды никто не напечатал, но сейчас вдруг это стало важным и даже обрело смысл. Может быть именно там я и смогу отыскать свое прошлое.

Кстати, да: с этой девочкой я все-таки, кажется, спал.

Как бы банально это ни прозвучало, прошлое меня совершенно не интересует. Мне просто хочется хотя бы раз сделать для Марка что-то и вправду стоящее. Подвиг. Мне пятьдесят. В этом возрасте редко свершаются подвиги. Плохо может отразиться на суставах. Но попробовать уж точно стоит. С суставами как-нибудь разберемся.

Проспав на табуретке пару часов, я проснулся крайне свежим, воодушевленный идеей заполучить утраченное воспоминание. Неспешно прогулявшись до магазина за табаком и минералкой, я сел за письменный стол, провел рукой по сукну, поджег сигарету и впитывал августовский восход. Прекрасная картина. Я чувствовал сладкий вкус предвкушения. Позвонив на работу, я сказал, что беру отпуск на неделю. Это было впервые — и никто даже не стал возражать. К тому же, меня там любили и уважали: как студенты, так и преподаватели. А может и нет — если честно, мне все равно.

К тому же, сейчас каникулы и на работе все просто пьют чай, без конца обсуждая женщин, если речь идет об одиноких мужчинах; и мужчин — если речь идет об одиноких женщинах. Я всегда смотрел на это с непониманием, но умилением.

Позвонив на работу, я просидел в кресле еще около часа. Давно я так не был счастлив. Солнце, сигареты. Я взял одну из них — белая бумага, желтый фильтр. Я долго смотрел на нее. Такое чувство, что это не просто так… Очень много лет я курю одни и те же сигареты. Почему? Я всерьез задумался над этим, но так ни к чему и не пришел… Глупость какая-то — слишком много мыслей об обычной сигарете.

Издевательски улыбаясь своим конспирологическими нападкам, я встал с кресла, посмотрел в окно — люди, люди, люди. Они повсюду. И за каждым из них стоит какая-то история. Множество предательств, обманов, объятий, партнеров. Этот список бесконечен. И каждый из нас все равно думает лишь о своей истории, либо об истории человека, в которой он принял участие. Вряд ли у меня получилось складно объяснить свою мысль — я и не преследую этой цели.

Снова встав перед зеркалом, я начал думать о том, где же раздобыть ту книжку. Думать пришлось не так долго. Я отыскал в социальных сетях своих однокурсников. Потом — еще каких-то. В итоге долгих и занимательных поисков, приправленных злорадным или умилительным интересом к нынешней жизни людей, которые когда-то были моими друзьями, у меня в руках оказался домашний номер Юлии. Номер той самой девушки, имеющей на редкость сильную любовь к литературе.

В тот момент, когда я набирал в телефоне номер с кодом давно забытого, но любимого города, у меня дрожали руки. Много лет я день изо дня пытался стирать все то, что со мной происходит. Каждый вечер я научился моментально забывать о том, что произошло днем. Так легче. Хочется просто жить. И сейчас, в факте существования этих цифр таилось так сильно и тщательно отрицаемое прошлое. Как бы то ни было, все эти эпитеты оказались абсолютно беспочвенными. Телефон никто не взял. Не взял и через час, и через два. Последний звонок я сделал следующим утром.

Ничего страшного.

За эти годы я перестал быть излишне чувствительным и эмоциональным. Не самая престижная работа, небольшой и редко прибыльный бизнес, любовные неудачи и многое другое научили меня тому, что мужчина, вероятно, — это то существо, что обязано найти выход. Иначе виски себе не купишь. А без виски и жизнь не мила.

Снова погрузившись в поиски прошлого, я смог раздобыть адрес Юлии. Адрес той самой девушки.

Тем же вечером я взял билет на скоростной поезд, а утром уже вышел с вокзала, который когда-то был для меня предвестником какого-то нового путешествия.

Дома, в котором я когда-то жил, уже нет. Как нет уже и всех его обитателей. Кроме меня.

Время рушит архитектуру, попутно нечаянно избавляясь и от людей.

Я зашел в кафе. Милая девушка за баром великолепно улыбнулась мне. Подумал: «Заигрывает». Потом: «Да она тебе в дочери годится». А после: «Так ты и спишь-то только со студентками, дурень». Мысли эти никак не отразились на моем настроении — кофе все-таки был хороший. Кроме меня, в небольшом зале сидели юноша с девушкой — лет по восемнадцать, думаю. Из своего угла я пристально наблюдал за ними, а влюбленные были так заняты друг другом, что совсем позабыли о том, что они здесь не одни. А может — им было просто наплевать на всех. «Глупцы, враги и чужаки». Как бы то ни было, в какой-то момент рука мальчика, что во время поцелуя касалось ее шеи, оказалась чуть ниже живота девочки. В этот момент я подавился и закашлял. А потом продолжил смотреть на них с огромным интересом и широкой улыбкой. Наверное, когда-то я прожил и это.

Витрина кафе выходила на проспект. Прекрасное зрелище. Я будто бы существовал — до сих пор существовал — в каждой улочке, в каждом канале и шпиле этого города. Путешествие за прошлым уже было оправдано. Щурясь от солнца, я утопал в воспоминаниях о первой драке, первой любви, первом сексе. Ничего конкретного уловить в этих кадрах так и не сумел, но до сих пор я жил с мыслью, будто всего этого и не было. Я не помнил лица, имена, стилей одежды и музыки. Не помнил уже ничего. И — конечно же — я не так стар, чтобы просто забыть об этом. Мой возраст все еще вроде именуют зрелостью. Но я же уже говорил, что почему-то всегда жил с желанием забыть свое прошлое. И до сих пор я совсем не знаю, какие были на то причины. Точнее, я и это забыл… Странная, в целом, картина. Я бродил по городу, дотрагиваясь до парапетов, стен. Пытаясь кончиками пальцев коснуться самого себя в свободном состоянии. И мне это удавалось.

Люди, что вальяжно и будто нехотя переставляли свои ноги, произносили непонятные мне слова. Их одежда, прическа, повадки сильно отличались от того, что хранила моя память. Я не мог связать знакомые мне ветхие здания, улочки и проспекты с теми, кто по этим улочкам и проспектам шагал. Вельветовые, шерстяные и твидовые вещи превратились в какую-то спортивную вакханалию. И архитектура своей ржавчиной и трещинами, будто бы жаловалась на это.

Пройдя еще несколько кварталов, купив пачку «Camel» и выкурив две сигареты, я оказался в парадной, где была квартира Юлии. Я долго стоял у двери, с ухмылкой занимая себя игрой: «Угадай, насколько она стара». Сначала, конечно, я попытался вспомнить то, какой она была в институте. Рыжая, кудрявая, красотка. Составить я сумел лишь эту скудную характеристику. Но потом я вспомнил себя тогдашнего и себя нынешнего. Стало немного грустно. «А вдруг она совсем не изменилась; сильно ли она потолстела; обвисла ли грудь?». «Да конечно обвисла» — с хохотом произнес я.

Все. Я нажал на дверной звонок. И дверь открыла изможденная сухая старая женщина. Лицо ее было бесчувственным, но никак не злым. Я попытался создать интригу — не знаю, вышло ли у меня. Это была ее мать.

Как только я сказал, что я старый друг Юли, женщина, резко повеселев, впустила меня в квартиру. Забытый запах — что-то между борщем и лыжной мазью — открыл во мне детское желание, не слушаясь маму, кататься по дому на трехколесном велосипеде. Но сейчас, полагаю, это бы выглядело странно. Убранство квартиры было очень скромным — время здесь застыло. И снова воспоминания… Но сейчас не об этом.

— Ну рассказывай, чего пришел?

Объяснить это все ей стоило мне огромных усилий. Женщина вообще не могла поверить тому, что я приехал сюда за какими-то бумажками почти тридцатилетней давности. Но все же, выслушав меня и вроде поняв, зачем я оказался в ее доме, она сказала, что Юля здесь не живет уже много лет — уехала доченька с каким-то иностранцем.

После — меня ждали очень долгие и малоприятные слезы забытой дочерью матери. Будто ненароком выронив купюру (чтобы