Владислав озадачился. Это был интересный юридический казус. Если человек, у которого ты взял деньги, стал международным террористом, означает ли это, что возврат долга подпадает под статью «финансирование преступной деятельности»?
– Убью, как собаку! – вскричал Магомедсалих и ринулся следом.
Один из охранников Салаудина Баматова попытался заступить ему дорогу. Грохнул выстрел, и охранник повалился на землю с простреленным плечом.
Вице-спикер парламента перемахнул через кованую решетку, отгораживавшую площадь от разбитого справа парка, и припустил по широкой дубовой аллее, засыпанной желтым песочком.
Ты живешь, как трутень, ты берешь деньги и не отдаешь их, ты влипаешь во все дерьмо, которое лежит на дороге, а потом ты скулишь и просишь о помощи.
Любому журналисту CNN, снимавшему толпу из-за плеча вооруженных охранников Ниязбека, она показалась бы неотличимой от той, что брала Бастилию в 1789 году или Зимний в 1917-м. На самом деле отличие было, и оно заключалось в том, что Бастилию брали отдельные люди. Они могли быть объединены общей идеей или общим безумием, их могли привести с собой друзья или даже отцы, но в обычной жизни каждый из людей, бравших Бастилию, был обыкновенным сапожником, шорником или чернорабочим, и в своей жизни он руководствовался теми правилами, которые диктовал для себя он сам, Всевышний и закон.
В этой толпе мельчайшей единицей был не человек, а род, и каждый человек делал не то, во что он верил, а то, что приказывали ему старшие. Люди, пришедшие на площадь, были родственники и односельчане тех, кто сидел сейчас в Доме на Холме. Ниязбек хорошо знал, что немногим из стоящих под ним людей было дело до свободы или Аллаха. Насчет свободы или Аллаха решал за них тот человек, который своим предыдущим поведением доказал, что он достоин решать, и Ниязбеку это казалось гораздо более разумным установлением, чем всякие глупости вроде западной демократии.
Панков попытался осмыслить схему экономики, при которой президент платит главному террористу республики за то, чтобы тот не мешал его сыну воровать нефть, а милиционеров мочат для того, чтобы те не конкурировали с террористом в благородном деле нефтяного рэкета. Осмыслению схема поддавалась плохо.
Когда полковник Шеболев объяснил своему коллеге про международный скандал и сокращение инвестиций, тот только презрительно скривил тонкие губы и сказал, что великая Россия не нуждается в подачках и что присяга офицера не позволяет ему поступиться стратегическими интересами России в обмен на проклятые деньги потенциальных диверсантов. Тогда Шеболев показал ему фото, на котором намеченный им в разработку «иностранный шпион» обнимался с президентом России, и тут майор побледнел, покраснел, забыл разом и про стратегические интересы, и про происки западных спецслужб и вскричал: «Да меня подставили!»
– Твой племянник – убийца и пьяница, – ответил Ниязбек, – ему двадцать один, он в крови по подбородок, и никто не скажет, что он убивал только тех, кто это заслужил.
– Но он инвалид, – сказал дядя, – он же не может бить людей. Он может их только убивать.
