Мы отвергаем расхлябанность, лишний жир, седину, несолидный вид – все то, что позволяют себе люди вокруг нас. Мы из кожи вон лезем, чтобы произведение получилось действительно идеальным. И мы довольны результатом, радуемся – пока не увидим фотографию или не услышим запись собственного голоса. Нет хуже пытки, чем узреть себя на видеозаписи, узреть неуклюжее, визгливое существо, которое мы так старательно лепили. Того себя, которого мы выбрали среди множества возможных. И вот оказывается, что ту единственную жизнь, что нам отпущена, мы посвятили совершенствованию кособокого, вздорного и насквозь фальшивого существа, слепленного, как чудовище Франкенштейна, из кусочков других людей. А все, что было в нас уникального, присущего нам с рождения, мы давным-давно отвергли.
Каждый вечер превращался в выбор: почитать классику или отправиться на тусовку с коллегами по цеху. Иными словами, провести время с талантливыми мертвецами или с живыми идиотами
Митци и сама как-то попробовала «уйти по-фонтейновски». Слухи доносили этот незамысловатый фокус до каждого нового жильца: просто открываешь дверь (отличная шутка, ведь ты хочешь «уйти»), а раз веревочку привязать некуда, вяжешь на дверную ручку. Тут прекрасно подходит мягкий поясок махрового халата. Один конец – к ручке, другой перекидываешь через дверку, мастеришь петельку. Забираешься на стул, даешь ему хорошего пинка и пляшешь сарабанду на гладкой поверхности крашеной двери.
Фостер задался вопросом: осталось ли в этом мире хоть что-то настоящее, подлинное? Хоть что-то или хоть кто-то. Даже у попкорна вкус оказался какой-то не такой.
Нет хуже пытки, чем узреть себя на видеозаписи, узреть неуклюжее, визгливое существо, которое мы так старательно лепили. Того себя, которого мы выбрали среди множества возможных. И вот оказывается, что ту единственную жизнь, что нам отпущена, мы посвятили совершенствованию кособокого, вздорного и насквозь фальшивого существа, слепленного, как чудовище Франкенштейна, из кусочков других людей. А все, что было в нас уникального, присущего нам с рождения, мы давным-давно отвергли.
Конечно, мы со Шло трахаемся! Немедленно развяжи меня, а не то пожалеешь! Ты что, думаешь, эта малышка – твой ребенок? Не смеши меня! Мое чудо – ребенок Шло!
Представь, что такой же есть у человека. Что-то типа уитменовского «варварского визга», от которого пробудится первобытный вой во всяком, кто его слышит.
