Оглавление

Штормило!

Рассказ

— Ну, есть тут у меня одна швея-портниха на примете. Серёжей зовут.

Подружка Ксюха всегда развивает тему телефонного разговора, как будто нехотя, не торопясь, вразвалочку.

Пока не психанёт.

— Серёжей? — насторожилась я.

— Серёжей, — что-то громко жуя в трубку, подтвердила Ксюха. — Ну чё… брать будешь?

— Так у меня выбора вроде нет… Выходит, возьму, — согласилась я неуверенно, потому что до сей поры меня обшивали только пожилые усердные тётушки, у которых под конец уходящего года оказалось дел невпроворот… Впервые отдаться мужчине было волнительно.

— Ну, тогда пиши номер! — скороговоркой, раздражённо, с набитым ртом повелела мне Ксюха. — Некогда мне тут с тобой сюсюкаться!

По ускоренному темпу речи подруги я поняла: ей неприятна мысль о том, что у нас будет общий портной.

— Нет, Ксюш… если ты не хочешь отдавать Серёжу — не отдавай… Хотя, чё переживать-то так? У нас всё равно фигуры разные. Да нас хоть в одинаковое одень, мы всё равно не похожи!

— Конечно! Я ведь толстая! — понесло Ксюху.

— Ксюш… Я не возьму Серёжу. Ты мне дороже.

— Да ладно… бери… Сама же с ним намаешься, — подозрительно намекнула на неожиданные обстоятельства Ксюха и продиктовала номер.

                                    * * *

— Господа, товарищи! Наша новогодняя вечеринка выпала на четверг… поэтому тема маскарада — рыбный день!

За неделю до разговора с Ксюхой в актовом зале рыбоперерабатывающего консервного комбината, где я работаю, торжественно объявил с трибуны наш начальник Иван Карлович, плешивый, плюгавенький мужичок в изрядно поношенном классическом коричневом костюме, и двумя руками поправил галстук.

— Карлуша галстук правит! Сейчас от хохота животик надорвёшь, — локтем пихнул меня сослуживец Мошкин.

С этим сослуживцем я с утра до вечера бок о бок сижу в отделе рекламы и продаю оптовикам консервы.

Карлович — тоже на виду. Он давно «как облупленный».

Поэтому не только Мошкин, но и все комбинатовцы знают, что если начальник правит галстук — он шутит.

Как правило, неудачно.

Несмотря на несмешные Карлушины потуги, многие стараются хотя бы улыбнуться, потому что Иван — человек душевный, и жалко его обижать.

По залу прокатился смешок.

                                    * * *

— Так вот! — вдохновлённый реакцией слушателей, продолжал Карлович. — Предлагаю празднование Нового года провести в родной нам стихии, на море!

Работники рыбного комбината навострили уши. Рядом с нашим комбинатом моря никогда в помине не было.

И большинство комбинатовцев моря отродясь не видали.

У тугодумов ёкнуло сердце: неужто теперь увидят?

Кто посообразительней — сразу понял, что Карлович снова шутит. Тем более вон, галстук опять теребит.

— Предлагаю наш комбинат на один день переименовать в Морское Царство! — провозгласил-таки Иван.

— А вот это уже не смешно! — с места выкрикнул Мошкин. — И даже обидно! Обмолвились про море — гоните море!

— А море — ваших рук дело! — решил начальник. — Наряжайтесь на праздник всякими рыбами, медузами, морской капустой и приходите на праздник.

— У капусты ног нет, — не унимался Мошкин.

— Тогда прикатись.

— Морская капуста не круглая, чтобы катиться, — опять «лез в бутылку» Мошкин.

— Значит, скачи, плыви, ползи, а на празднике будь! — начал сердиться начальник.

— Не… ползти я с праздника буду, — нагло намекнул на нехорошие последствия мероприятия раззадоренный Мошкин. — А на вечеринку я, пожалуй, и правда прискачу. На коне! На морском! В седле с селёдкой «под шубой»!

На том и порешили.

                                    * * *

Через неделю мне предлагалось явиться на корпоративную вечеринку в костюме, видимо, рыбы.

Пока то да сё, через пять дней я позвонила Ксюхе.

Ксюха пообещала мне Серёжу.

У нас с портным остались сутки «с хвостиком».

— Слушай, ты Серёгу у себя в квартире на замок запри. А сама ко мне спать приходи, — почему-то шёпотом сообщила мне по телефону Ксюха в тот самый момент, когда у меня в коридоре призывно заулюлюкал домофон, предвещающий приход Серёжи.

— Зачем? — с трубкой у уха застыла я.

— Иначе «плакало» твоё платье!

— А кто его обидит? — несмотря на домофонную истерику, докапывалась я.

— Это тебя Серж обидит!.. Не сошьёт он тебе платье за сутки! — всё пуще распалялась подруга.

— Так он же обещал.

— Обещанного три года ждут!

— Он пьёт?

— Да не пьющий он! Просто творческий… Кутюрье!.. Сядет шить и уснёт… Ты ему через сутки позвонишь, а он тебе: «Я не золотая рыбка, чтоб по щелчку желанья исполнять».

Я кинулась отворять дверь творческому Серёже.

                                    * * *

На пороге стоял очаровательный молодой человек.

Очень невысокого роста, зато стильно одетый и с доброжелательным выражением лица.

Это вам не Мошкин, который хоть и «положил на меня глаз» давным-давно, а всё равно с моего стола бумажные платочки тырит, когда простывает и сопливит.

А я позволяю.

Опасаюсь, что он сморкаться прямо в рукав своего «седого» от поросли катышей свитера станет.

А я этого не хочу.

Поэтому не забываю покупать платки.

— Я Серёжа, — представился гость. — Очень рад познакомиться.

И кутюрье поцеловал мне руку.

Изящность Серёжиных манер затмила мой разум.

Я кинулась сволакивать с него элегантную верхнюю одежду. Не знаю, как она называется… Ну, не курткой же такую модную вещь обозвать!

                                    * * *

— Так что мы шьём? — обмерив меня пристальным взглядом, спросил Серёжа.

— Рыбу, — чувствуя, как от смущения по шее поползли багровые пятна, выпалила я.

— Не понял? — приподнял красивую бровь Серёжа.

— Ну, или медузу… Конька можно. Морского… Капусту, опять же.

— У вас карнавал, что ли? — предположил мой догадливый собеседник.

— Типа того… Морское царство… Рыбный день.

— Хм-м-м, — подложив кулак под подбородок, изучающе глянул на меня и по-сократовски сморщил лоб озадаченный мастер.

Он обошёл вокруг меня.

— Нарекаю тебя Русалочкой! — вытянув руку вперёд, провозгласил портной. И вдохновенно сверкнул очами.

                                    * * *

Не успела я насладиться мощным эффектом Серёгиных слов, вновь раздался телефонный звонок.

— Ты сделала, что я сказала? — с наездом требовала отчёта Ксюха.

Я зажала трубку рукой и шмыгнула в спальню. Хорошо, что Серёга уже что-то рисовал в своём блокноте.

— Что надо было делать? Запереть Серёгу в квартире? — шёпотом орала я на Ксюху.

— Да! — ответно орала Ксюха на меня. — Только сначала его выгуляй. Сходи с ним в магазин, купи, что нужно… И под замок его. Иначе — пожалеешь!

— Как я ему об этом скажу?

— Прямо!

— Он согласится?

— Он тоже кушать хочет!

— А кормить-то его чем?

— Ой, ну я тебя умоляю… У тебя чё, консервы закончились?

                                    * * *

— Серёжа, а оставайся на ночь у меня! — пылко воскликнула я. — У меня, но без меня, конечно!

— Не понял, — беспокойно глянув на дверь, признался портной, — зачем мне оставаться?

— Для уединения. Для погружения в пучину творчества. Вынырнешь обратно — глядь, а платье-то готово! Как сшил, сам не заметил!

— Из чего-шить-то? Из крапивы? Так я не ваша сестрица, а вы не заколдованный принц, — к месту вспомнив сказку про диких лебедей, остроумно возразил мне Серж, — ткани-то нет.

— Так и машинки швейной нет, и ниток нет, и мела, — жарко поддакнула я. — Серёженька, всё будет! Соглашайся!

Не дожидаясь ответа, я набрала номер такси.

«Сергей, диктуй домашний адрес», — велела я портному. А тот, заглотив-таки наживку, попался мне на удочку, назвав улицу и номер дома.

                                    * * *

Я вернулась домой спустя сутки.

В квартире от сигаретного дыма «топор висел».

Запах курева отчаянно бился за власть с тошнотворных душком вчера, видимо, вскрытых консервированных сардин в томате.

Серёга сидел на стуле, закинув ноги в уличной обуви на кухонный стол, и красными от напряжения и бессонницы глазами, ничуть не смущаясь, в упор смотрел на меня.

— А вот и я пришла… Серёже денежек принесла, — чувствуя себя ещё и виноватой, пропела я.

— Кормилица ты моя! — оживился Серёга. И, спустив-таки ноги на пол, расторопно нырнул в мою спальную комнату.

— Примерь, — с видом фокусника, по велению которого вот-вот должно случиться чудо, протянул мне обнову Серж.

Я надела платье.

Из зеркала, как из голубоватой водной глади, на меня смотрела Русалка.

Платье из тонкого синего кружева плотно облегало фигуру, оголяя плечи и грудь, узкий подол ворохом лёгких оборок перерастал в русалочий хвост.

— Серё-ж-а-а-а, да где же ты раньше-то был?! — зачаровано вглядываясь в зеркало, отмороженно взывала я. — Да если б у меня такое платье раньше было! Да разве ж я рыбные консервы оптовикам продавала? Да я б сиганула прямиком к синему морю! Разбежалась бы с обрыва и в морскую пучину — плюх! Эх, Серёжа, Серёжа…

                                    * * *

Карлуша меня не узнал. Ну, или просто с переполоху имя забыл. Пригласил на танец. Неуверенно топтался рядом, положив мне руки на русалочью талию, что-то мямлил. Морской царицей назвал.

— А вы почему не по теме одеты? — спросила я Карловича, расслабленно двигаясь с ним под советскую классику, под песню Антонова «Море, море…».

— Так я ж того… на собрании про рыбный день… пошутил, — признался затейник и, сняв руку с моей талии, потеребил свой поношенный галстук, затем препроводил к столу…

Карлуша не сразу узнал меня.

А я не сразу узнала Мошкина.

Да и как его было узнать без свитера в катышах?

Пират Мошкин был чертовски хорош собой.

— Никак у Джонни Деппа костюмчик «отжал»? — открыв рот от удивления, разглядывала я потрёпанную треуголку, белую атласную рубаху и красный широкий пояс морского разбойника.

— Не отжимал я ничего у Джонни… а вот у тебя платочки тырю… Простишь? — повинился передо мною пират и пластанул ножом цыплячью тушку. — Я больше на них не посягну. Я теперь ромом лечиться буду!

— Ничего, ничего… Бери платочки, не стесняйся, — заверила я пирата. — Взамен расскажи, где сундук мертвецов с золотом прячешь.

                                    * * *

А потом нашу палубу качало.

Я, сидя за столом, смотрела на пирата Мошкина, который на танцполе прискакивал и вихлялся в кругу слегка «поддавших» матёрых акул, и думала: «А он не так уж и плох! Если лечить его вовремя… Не-е-е, не ромом… Любовью… Только любовью».

Я продралась сквозь толпу пьяненьких тётушек.

Пристроилась к Мошкину.

Вильнула русалочьим хвостом.

Мошкин удивился, а потом, переорав громкую музыку, протрубил мне в ухо: «Сейчас свяжу тебя тугими верёвками, уволоку на пиратский корабль, отчалим от берега, будешь жить со мной на необитаемом острове».

«Вяжи», — протянула я руки Мошкину.

                                    * * *

— Ну чё, Русалка, хвост вчера не потеряла? — Ксюха привычно что-то жевала в трубку.

— Голову потеряла, — устало, но довольно ответила я.

— Штормило?

— На все девять баллов…

Потом я позвонила Серёже.

— Ты можешь приодеть одного Пирата? — спросила я.

— На вечеринке на хвост поймала?

— Точно… знатный улов случился, кормилец!

— Что шить будем?

— Что-нибудь не пиратское… Человеческое… Как по-вашему, по-модному, куртка твоя называется?

— Парка?

— Ага. Её!

Втроём

Рассказ

Мне нужно было простить себя за предательство.

Пока не получалось. Так я попал в то место. Мне нужно было где-то срочно поселиться. И я суматошно искал очередное временное пристанище.

Сносное и совсем дешёвое.

«Вот то, что вам надо, — по-русски сказала мне круглолицая риелторша-казашка, которую, как и меня, ветер странствий замёл на этот остров, — комплекс старый, дома пошарпаны, но территория ухожена. Садик внутри… Да и море рядом… Зайдём, посмотрим»?

Я молча осмотрелся.

Вид комплекса снаружи произвёл на меня гнетущее впечатление. Вереница старых двухэтажных домов с телами, при рождении наделёнными белой известковой кожей, но теперь испещрённая витиеватыми изгибами замшелых трещин, закольцовывала общее пространство, выпятив наружу входы в подъезды.

— А других вариантов нет? — спросил я у риелторши, тотчас поняв, что в этом месте говорить мне надо сильно громче, чем я это обычно делаю, потому что голос тонул в грохоте проходящих мимо машин. С подъездной стороны, как грешник, терпеливо несущий свой крест, подвывала, ахала и дребезжала автомобильная дорога.

«Ну, вы же просили самое дешёвое!» — фыркнула моя спутница.

Я молча кивнул, и мы вошли в подъезд.

— Где здесь жить? — оглядывая белые «больничные» стены, тесно меня обступившие, раздражённо «наехал» я на риелторшу.

— Ну как? — тоном обиженного человека буркнула та. — Вот вам гостиная с выходом на балкон… с балкона море видно.

Девушка толкнула стеклянную дверь.

Солнце уже садилось.

В котле из крон вековых усталых эвкалиптов, как черничное варенье, сладко кипело и пенилось море.

Я облизнул пересохшие губы.

                                    * * *

— Да, и спальня тут приличная, — торопилась сделать своё дело казашка, выходя с балкона, — вот, сами посмотрите.

— Нормальная спальня… Спальня как спальня, — согласился я, заглянув в комнатушку, которая была добросовестно оснащена арендодателем чёрной железной кроватью, — только уж очень душно.

— А вы окно откройте, — следуя за мной по пятам, посоветовала мне провожатая.

— Да, пожалуй, — согласился я и двинул в сторону створку раздвижного окна.

С улицы, как из шкафа, под завязку набитого разным хламьём и внезапно открытого, на меня обрушилась лавина грохота, скрежета и пыли.

— Душегубка, блин, — выругался я и задвинул окно обратно.

— Привыкнете, — твёрдо заверила меня девушка.

— Думаете, привыкну?

— Ещё как!.. Конечно привыкнете… Ну, что? По рукам?

— По рукам.

                                    * * *

Вечером у продуктового магазина я натырил и составил в пирамиду несколько разнокалиберных картонных коробок, чтобы восполнить недостачу шифоньера, комода и книжного шкафа в своём жилище.

Распаковал сумки.

Застелил свежим бельём кровать, потом порезал хлеб, сыр и колбасу. Налил полстакана красного вина и, держа в одной руке выпивку, в другой — бутерброды, с удовольствием плюхнулся на продавленный рыжий диван.

Голод утолился быстро.

Но я нуждался ещё и в пище духовной, поэтому, открыв электронную книгу, прилёг на диван.

Там, словно в вазочке, похожие на надкушенные конфеты, хранились книги, лишь на несколько страничек приоткрытые. Я всегда так «пробую на вкус» незнакомые мне тексты.

Сначала «надкусываю».

Потом читаю.

Сегодня мне хотелось приторно-сладкого. Но стоило мне едва прикоснуться к лакомству, как я тут же ощутил сытую усталость.

Опустив книгу в картонную коробку из-под пачек с макаронами «Мутлу» (в переводе с местного — «счастье»), взятую у супермаркета, я закрыл глаза.

И мне уже казалось, что шум с дороги — вовсе не шум.

А колыбельная ночного моря.

                                    * * *

Меня зовут Марина.

Мне двадцать шесть.

Внешность моя слишком обыкновенна, чтобы подробно её описывать. Подтверждение тому — частые возгласы знакомых, примерно такие:

— О! Чугункова, я недавно видела девушку, вылитая ты! Я чуть было не кинулась ей навстречу… Потом гляжу, вроде не ты.

— А… так это моя сестра-близнец! — как от назойливой мухи, отмахиваюсь я от очередного приписанного мне сходства. — Нас все путают!

Впрочем, был в моей жизни ещё такой случай, который вкратце обо мне расскажет.

Как-то раз я оступилась на лестнице и вывихнула ногу. Пришлось ехать на приём к «дорогому» доктору с хвалебными рекомендациями.

— Балерина? — неожиданно спросил меня он, острыми пальцами впиваясь в больную мышцу.

— Я? Нет! Что вы? Конечно нет, — не без сожаления отреклась я от образа, по ошибке мне приписанного. — Я лыжница… Бывшая.

— А… я смотрю, ты жилистая, — пояснил своё предположение доктор. И в первый раз за приём взглянул мне в лицо утомлёнными, в красных змейках лопнувших прожилок, умными глазами.

Потом врач выписал мне рецепт.

И я, одетая в чёрную обтягивающую водолазку, у гардеробного зеркала закрутила свой хвост в пучок на затылке, напялила тяжёлый дутый пуховик и с нафантазированной гордостью самой собой покинула больницу.

Я шла, прихрамывая и представляя себя балериной, подстреленной театром в ногу.

                                    * * *

Близился Новый год.

На календаре торопливо частил декабрь.

Я пришла в редакцию газеты, в которой тогда работала журналисткой.

— Вот, Чугункова, это тарелка, — фотограф Вова, возникший внезапно, нахлобучил на мой рабочий стол чистый лист бумаги форматом А4, — пусть полежит пока… Я тортик тебе оставил… Ты жди, я сейчас…

Не успела я спросить Владимира о том, по какому случаю банкет, как взамен мелькавшей между редакционных столов взлохмаченной светловолосой головы уходящего фотографа выплыла на первый план широкобёдрая, давно уже зрелая женщина, корректорша Вера.

— У Вовки день рождения сегодня, — Вера приподняла белёсую бровь, — не знала?

— Откуда? — оправдывалась я. — Месяц всего в редакции работаю… Эх, хорошо бы подарок купить.

— А ты купи, купи, — Вера протянула мне мой текст, ею поправленный. — Тортик — это ведь прелюдия к пиршеству… Вовка обычно такой ужин закатывает, что пальчики оближешь! Он уже приволок из дома кастрюли. В прошлом году голубчиками нас угощал, салатиками всякими.

Вера сглотнула слюну.

                                    * * *

Весь начавшийся декабрь Вера сидела на диете.

Она, притаскивая на работу лотки с тёртой морковкой и ещё чем-то овощным и пресным, плакалась на свою судьбу всем подряд.

— Жена? — удивлённо вскинулась я.

— Чья жена? — не поняла Вера, очарованная воспоминаниями о голубцах.

— Ну, Вовкина жена… Это она голубцы с салатиками готовит?

— Да какая там у Вовки нашего жена! — сморщила носик Вера. — Нету у Вовки никакой жены… Родила ему уродика и исчезла.

— Уродика?

— Уродика.

— И исчезла?

— Исчезла.

— Куда?

— Ну, я не знаю… вообще никто не знает.

Верина неосведомлённость ввела меня в ещё большее недоумение. Корректорша знала всё. И я уж было открыла рот, чтоб тем не менее прояснить ситуацию.

Но осеклась.

— Т-с-с-с!… — увидев, как на горизонте замаячила Вовкина голова, настороженно зашипела я.

— Ну, я пошла… А ты ошибки-то исправь, — снисходительно глянула на меня сверху вниз образцово грамотная корректорша и, плавно качнув бедром, учуявшим приближение мужчины, удалилась прочь.

А Вовка аккуратно серебряной лодкой-ложечкой выложил из нарядной коробки мне на бумажную «тарелку» форматом А4 последний кусочек вишнёвого чизкейка.

Вовкин деньрожденный ужин я так и не отведала.

Да и подарок ему не купила.

Вместо этого я поехала собирать материал для очередной статьи, хоть написание её не требовало срочности.

«А Вовка о тебе вчера спрашивал», — сообщила мне на следующий день корректорша Вера.

«Я не могла остаться, — без тени сожаления соврала я. — Дела, дела…»

                                    * * *

— Марина, зайди ко мне, — редактор газеты Филина курила в форточку, стоя на подъездной лестнице, когда я поднималась наверх, — дело есть.

— Хорошо, зайду, — намеренно пустив в голос струю напыщенного энтузиазма, ответила я начальнице.

Под руководством Филиной я проработала всего месяц. И мне нужно было упрочить своё место в журналистском коллективе, поэтому приходилось хорохориться, демонстрировать рабочую прыть… Хотя думать в эту минуту хотелось о другом.

Я с тоской глянула в окно, которое полузаслонила редакторша.

Там, сквозь гусиным пиром изящно писаную изморозь, разноцветными огнями мерцала городская ёлка.

                                    * * *

— Марина, а езжай-ка ты в галерею. Там местные художники выставку сегодня открывают, — Филина, похожая на развязного очкастого юношу, теперь сидела за столом своего рабочего кабинета, как всегда, в расслабленной позе.

Одним плечом она касалась спинки кожаного кресла, вторым висела в воздухе, явно преодолевая желание (это слишком угадывалось) закинуть ногу на ногу. Потёртые джинсы, к редакторскому счастью, не сковывали движений.

Сковывали правила поведения, написанные для безупречно вышколенных девочек.

— Сейчас нужно ехать? — уточнила я.

— Нет, сейчас беги в поликлинику на медицинский осмотр. Он обязательный, ежегодный, в целях профилактики… А потом — в галерею.

— Ага, — кивнула я и развернулась, готовая сорваться.

— Чугункова!

— А?

— Фотографа не забудь! — Филина взглянула на ручные часы с крупным круглым циферблатом, покрывающим её запястье, и закинула-таки ногу на ногу. — Вовку в галерею возьми.

                                    * * *

Я проснулся от навязчивого звука, не сразу поняв, где нахожусь.

А ещё этот писк, жалобный, но настырный.

Приподнявшись на локтях, щуря ещё не привыкшие к свету глаза, я пробовал осмотреться, чтобы вернуть себя в действительность.

«А… квартира…», — сообразил-таки я, углядев на полу картонную коробку из-под макарон «Мутлу», в которой заночевала моя электронная книга.

Я слегка успокоился… Но вопль!

Он продолжал пытать моё сердце, и без того сбитое с толку внезапным пробуждением и скакавшее теперь вприпрыжку.

Я вылез из кровати. Босиком прошлёпал к балконной двери.

В её стеклянный проём частил дождь.

Сквозь белёсую смуту воды застиранным зелёным пятном мне являлись полупризраки-полудеревья.

Я открыл дверь.

                                   * * *

Господи Иисусе!

Выходцы из ада существуют!

То был котёнок с разинутой в полувопле, в полушипении алой пастью.

Он как будто осатанел, поняв, что дверь перед ним распахнулась, и ринулся напролом с намереньем зубами выгрызть из меня добычу: еду и тепло.

Его чёрная мокрая торчащая клочьями шерсть, круглая большая морда с алчным оскалом и глаза обезумевшего звериного детёныша делали его похожим на маленькую гиену.

Вот только хвост!

Хвост у котёнка не был поджат, как это делают падальщики.

Хвост стоял торчком.

И он был бледно-розовым!

Кожаным!

Голым!

«Да у тебя лишай!» — уворачиваясь от котёнка, который норовил потереться о мои ноги головой, ужаснулся я.

Мощным пинком отшвырнув пришельца в сторону, я выскочил в подъезд.

Тот мгновенно оправился от боли и бросился за мной.

Но я его обхитрил.

Выманив его из квартиры, я изловчился и, занырнув обратно, хлопнул дверью прямо перед носом у обманутого гиенёныша, открывшего в жалобном «мяу» зубастый рот.

                                     * * *

Отвязавшись от лишайного котёнка, я принялся «сдирать с себя кожу». Тёр ноги моющим средством для посуды «Фейри», спиртовыми салфетками, купленными год назад для авиаперелёта, и дорогим парфюмом, приобретённым в том же в аэропорту в дьюти-фри.

А гиенёныш, оставшийся в подъезде, всё взывал, стонал и плакался.

Но прошло время, и страдалец затих.

Я выглянул в мутный дверной глазок.

Котёнок, прижавшись боком к холодной стене, подвернув под себя лапы, словно маленькая лошадка, обречённо клевал носом.

«Меня караулит», — подумал я. А утром позвонил риелторке.

«Так у вас там начальник есть. Пожалуйтесь ему, — посоветовала та. — Пусть утилизирует этого котёнка лишайного, куда надо».

                                    * * *

Я пришла в поликлинику.

На медицинский осмотр. Как велела мне Филина.

— Сегодня сто двадцать сисек прощупала, — скорее в пространство, нежели мне, сказала врач, невысокая крепкая женщина с причёской, напоминающей перья разбуженной совы. Коротко стриженные, бурые с подпалинами волосы ниспадали на стёкла огромных очков. Оттого врач уж вовсе смахивала на ночную лесную птицу.

— Много, — представив сто двадцать сисек, вслух подумала я. И задрала вверх блузку.

— Много, — вздохнула врач и без энтузиазма принялась пальпировать и моё тело.

— А где столько сисек взяли? — заела меня случайно оброненная фраза.

— Так медосмотр в Сосновом бору.

Сосновый бор — это место, где в нашем городе находился интернат для женщин с нарушениями психики.

В народе их называли дурочками.

— А что?.. — застёгивая блузку, спросила я. — У дурочек сиськи красивые?

Женщина вздрогнула. Как будто бы ждала, что я спрошу её об этом.

— Сегодня видела такую, — врач, тревожно упёрлась взглядом в пространство. Как будто снова увидела ту самую дурочку. — Молодая. Высокая. Бледная, как луна… А волосы рыжие, почти красные, по плечам раскиданы! Стоит, молчит… Глядишь на неё, и страшно становится… Как думаешь, красота бывает страшной? — вопросительно впёрла в меня глаза впечатлённая докторша.

— Бывает, — уверенно рубанула я, поддавшись её состоянию. — Ещё как бывает!

                                    * * *

Мы с Володькой пришли на выставку.

Внутри галереи слишком ярко, даже тревожно ярко освещённой большими круглыми люстрами, с вытянутыми бутонами электрических ламп, имитирующих свечи, волнующе пахло обрывками парфюмерных ароматов и живых цветов.

У раздевалки губастый мужик в лохматой шапке, в пальто со столь же лохматым воротником, похожий на медведя, расцарапывал свёрток из плотной суровой бумаги.

Губы у посетителя выставки шевелились. Маленькие глазки под лохмами шапки двигались. «Медведь» священнодействовал. Как будто раздвигал малинник, предвкушая увидеть внутри куста яркие сочные ягоды.

Наконец, из-под грубой серой брони явились на свет хрупкие белые лилии.

Мужик взволнованно облизнулся.

А я начала стаскивать с себя пуховик.

«Давай помогу», — предложил Володька, содрал с меня одежду и сдал её в галерейный гардероб молодящейся старушке со сгустками оранжевой помады в морщинистых губах.

                                    * * *

В самом дальнем углу галереи скромно жалась тётенька.

Она была сильно не похожая на снующую туда-сюда богему с пузырящимся сквозь бокальное стекло шампанским в дорого окольцованных руках.

Тётечка эта не была похожа на художницу.

Её бардовая старомодная кофта с карманами, седеющие волосы, собранные в жидкую кичку на затылке, нерешительность — всё указывало на то, что женщина чувствует себя чужой на этом празднике жизни.

— Извините, кто автор этих картин? — тем не менее спросила я, указывая на несколько полотен, связанных одной темой. На каждом из них было небо.

— Я, — встрепенувшись, откликнулась тётушка с видом торговки неходовым товаром на рынке, к которой наконец-то обратился покупатель.

                                    * * *

— Я всегда рисую только небо, — охотно заявила в интервью художница.

— Почему?

— Потому что на небе Ангелы живут.

— Ага… вот как?.. А что они там делают?

— Ну, я же говорю… Они там живут! Конечно, иногда они спускаются на землю… Но не часто… Кстати! У вас за спиной сейчас Ангелочек стоит.

— У меня???

— Да. Мальчик лет семи. …Сам светленький, а свитерок у него тёмненький… На груди пятнышко маленькое… розовое… Этот мальчик всегда будет хранить вас. Всю жизнь.

— Ну, что ж… всё может быть, всё может быть, — торопливо засовывая в сумку блокнот с записями, поспешила свернуть я беседу, опасно норовящую скатиться в бред. — Наша газета обязательно опубликует интервью с вами… Возможно, во вторник… Ловите.

«Мадам ку-ку…» — уже мысленно и глубоко разочарованно закончила я свою речь, потом зло окликнула Вовку, чтобы он прекратил-таки щёлкать фотоаппаратом.

                                    * * *

В тот год, стремительно уходящий, я была на «мели».

Жильё моё, съёмная квартирка на окраине города, расположенная в двухэтажном жёлтом бараке, ничуть меня не радовала.

То ветер, воющий за окном, вгонял в меня смертельную тоску; то почти остывшие рёбра батарей доводили меня до «белого» каления; а уж ночные бурные попойки соседей-алкашей за стенкой и вовсе рождали во мне приступы животного жгучего страха.

Арендовать другое жильё я пока не могла.

Смена работы, на которую я решилась месяц назад, была кульбитом рискованным. Я экономила каждую копейку, боясь остаться с «фигушкой в кармане».

Личная моя жизнь и вовсе разладилась, многолетний вялотекущий любовный роман, словно старый и грустный тягловый мерин, пал вдруг на бок, да и сдох.

«Наконец-то, — с облегчением подумала я, — туда тебе и дорога».

                                    * * *

— Где Новый год встречать будешь? — спросил меня Вовка, когда мы шли на очередное задание редакции мимо магазинных витрин, торжественно мерцающих весёлыми огнями.

— А, — безнадёжно хмыкнула я, — дома встречу. Куплю в гастрономе селёдку под шубой… Ещё в моём холодильнике давным-давно стоит недопитое вино «Изабелла» в картонной коробке, надеюсь, оно не прокисло. Включу телевизор, приволоку на диван ватное одеяло, зароюсь в него… в квартире очень холодно… чокнусь с ведущими «Голубого огонька»… Вот и вся моя программа новогодней ночи.

— В Новый год — одна? — удивился Вовка.

— Одна. Совсем одна!

— А я с сыном Новый год встречать буду. Приходи, если хочешь.

— Хочу, — как «за соломинку» ухватилась я за Вовкино предложение. — Конечно хочу!

                                    * * *

Я нажала на кнопку звонка.

Дверь медленно приоткрылась.

В проёме я увидела мальчика лет шести-семи.

Дневной зимний свет, которого хватало сполна, когда я бодро шагала по свежезастеленной снегом улице, теперь умалил свою милость.

Здесь, в подъезде, его источником служило только мутное подъездное окно.

Мне пришлось прищурить глаза, чтобы получше рассмотреть белокурого ребёнка, стоящего на пороге.

Его острое лицо казалось тем более бледным, почти размыто-голубым, как будто бы служило фоном для больших и тоже голубых (таким бывает небо в конце марта) глядящих на меня усталых детских глаз.

Но взгляд мой резко съехал ниже.

Мальчику на грудь.

Там, под тщательно отутюженной рубашкой, стремясь к подбородку, уродливо бугрился горб.

— Вы Марина? — спросил меня мальчик. Его вопрос лёг на свист, доносящийся из груди, как слова песни на музыку.

— Да. А ты Влад?

— Ну конечно… Входите.

                                    * * *

Влад отступил внутрь, и я шагнула в квартиру.

— Давайте куртку, — маленький хозяин услужливо потянул меня за рукав. — Папа сейчас вернётся. Он в магазин убежал. За ванилью.

— Что печёте?.. Запах-то, запах! — с наслаждением поводя носом и вытаскивая из сумки нарядный свёрток, спросила я.

— Штрудель. Яблочный, — скороговоркой ответил мальчик, более заинтересованный моими действиями, чем беседой. — Что это? Подарок?

— Подарок.

— Только не сочиняйте, что Дед Мороз передал… Я не маленький.

— Ну почему же Дед Мороз? — замялась я. И прижала пакет к груди. — Это от меня тебе подарок. Уж не знаю, понравится ли…

— Мне не понравятся коньки, мяч, велосипед… — один за другим принялся зажимать на руке пальцы Владик, — всё остальное понравится.

— Круто! Я знала! Я знала, что большая кастрюля для варки щей тебе точно понравится! — подзадорила я мальчишку.

— Чего? — сморщил носик Влад. — Кастрюля для щей? С капустой? С варёной морковкой? Бе-е-е… ненавижу… Но там не кастрюля… У вас в руках что-то плоское.

— Э, да ты у нас наблюдательный, как Шерлок Холмс! — одобряюще похлопала я по плечу ненавистника щей. — Ну на, держи.

— Лего! — взвизгнул Влад, извлекая из-под нарядной обёртки коробку с конструктором. — Самолёт! Я о нём сто лет мечтал!

                                    * * *

Я смотрела вслед мальчику, улизнувшему от меня из коридора в гостиную.

Влад не ускакал вприпрыжку.

Он именно улизнул.

Сделал это плавно, как бы увернулся.

Этим телесным кульбитом выражалась максимальная Владова скорость. И коробку с самолётом он не прижимал ручонками к груди, как делают многие дети на свете в момент получения желанного подарка, а волок, зажав под мышкой, накреняясь немного вбок под тяжестью крупной добычи. Эти жесты, продуманные, осмотрительные, лишённые детского восторженного задора, добавляли ему много-много лет.

А голос, низкий, одышечный, и вовсе делал Влада похожим на маленького старичка.

                                    * * *

Я вгляделась в своё отражение в зеркале, висящем в тесном коридоре.

Зеркало ничем не удивило.

Тот же пучок на затылке.

Под левым глазом чуть подтёкшая, растворённая попавшей в глаз снежинкой дешёвая чёрная тушь.

— Мари-и-и на… — произнёс моё имя с очень длинным «и» вошедший в квартиру Вовка.

И это долгое «и» сделало звучание имени особенным.

Я вздрогнула от этой неожиданно блеснувшей своей мысли о том, что особенными делают наши имена люди любящие.

— Здравствуй, Володя, — улыбнулась я.

— С Владом уже познакомилась?

— Конечно.

— А почему здесь стоишь? К ёлке идём! К ёлке!

                                    * * *

— Вот так ёлка! — искренне удивилась я. — Никогда такую не видела.

— Мы её из картонной коробки сделали, — сидя на ковре перед горой рассыпанного лего, важно сказал Влад, — жалко живую губить.

— Конечно жалко!.. А ваша ёлка просто чудо.

Я подошла поближе, чтобы рассмотреть кособокое картонное творение, неряшливо выкрашенное в буро-зелёный цвет и уляпанное сверху бумажными снежинками, вырезанными из тетрадных страничек в клеточку.

Я представила себе, как Вовка, набегавшись с фотоаппаратом по редакционным делам, садится вечером на диван рядом с больным сыном, в одиночестве прождавшим его весь день, берёт ножницы, бумагу и чикает, чикает, чикает…

Сердце моё наполнилось мучительной, но сл