В изобилии росли темные липы, с которых по велению бабушек обирали сладкий летний цвет на чай — хотя в чае ни сладости, ни медового аромата потом не чувствовалось, только еле уловимый привкус пыльного городского июля.
В жаркие моменты межквартирных баталий, когда кто-то кого-то заливал или шумел допоздна, Вейсов обзывали «ветчинными рылами» и обещали припомнить Сталинград, но в целом они были полноправной частью дворового добрососедского круга.
Клены, которые ценны осенью и очень начитанны, — в каждой домашней библиотеке нашего двора, в тяжелых словарях и энциклопедиях, хранились старательно расправленные для вечности кленовые листья — красные, желтые, оранжевые, с лихорадочной прозеленью…
Неизвестного мужчину из третьего подъезда дома с мозаикой увезла «скорая». Когда за ним приехали, у него уже не было лица, а в стене образовалась вмятина
А в ее широко раскрытых остановившихся глазах горел черный огонь — вот тогда Ада увидела черный огонь впервые. Он слепил, как вольтова дуга, и Ада, заслоняясь рукой, отвернулась.
Дядечка, который напал на нее, теперь стоял у обшарпанной стены подъезда и бился о нее головой. По стене, собираясь ручейками в стыках между кирпичами, бежала кровь
Но она все хмурилась, смотрела на покрытые наростами деревья и цокала языком. А однажды потребовала подвезти ее к липе, достала из рукава длинную булавку и ткнула в нарост. Потом вытерла булавку носовым платком и показала своей внучке, молоденькой Пистимее. Та недоуменно вытаращила глаза.
На платке была кроваво-красная полоска.
— Видишь, откуда ветер дует? — строго спросила Авигея.
— С ю-юга?.. — промямлила внучка.
Авигея только рукой махнула.
Назавтра ей стало хуже, она никого не узнавала, металась на постели и все бормотала, что гость, гость с подарком пришел, и надо смотреть,
Вейса прозрачный пузырь, наполненный ее жгучей болью.
— Что еще…
Вейс поперхнулся словами и застыл на месте с окаменевшим лицом. Потом медленно открыл рот и высунул во всю длину язык с белесым гастритным налетом. Ошалело глядя прямо перед собой, взял с тарелки ножом немного горчицы и аккуратно размазал ее по языку. Глаза его покраснели и набухли слезами.
— Па-апа? — пролепетала Ада.
Вейс оскалился и с силой сомкнул зубы, прикусив свой язык посередине. По белесо-розовому, намазанному горчицей куску живого мяса побежала быстрая темная кровь, закапала в картофельное пюре.
Лиля просто ушла из палаты в ночной рубашке, босая. И никто в ту ночь ее не заметил — ни дежурная медсестра, ни сторож, — все двери на ее пути оказались почему-то открыты, а черные длинные следы на тонком слое пороши терялись в поле, за которым ничего не было — болото да старое кладбище.
