Оглавление

Пролог

Прежде чем открывать двери, стоит подумать о последствиях. Не многие, приотворяя завесу между одной комнатой и другой, ожидают подвоха. Но можно ли отделить представления одной прошлой жизни от той, что поджидает, когда массивная дубовая дверь, глубокие очертания её узоров поражают, перестанет быть преградой? Осматривая одну комнату за другой, нельзя не отчаяться, голос слабеет, но покуда он может выдавать звук, поиск не прекращается. Вокруг всё смолкает, когда не можешь смириться и просто уйти, покинуть пристанище, сбежать из хаоса, который творится вокруг. Пока бежишь, мчишься от преследователей, не забываешь, не можешь забыть, ради чего приходил, и продолжаешь мчаться, не желая спрятаться в одиночку. Люди врассыпную спасаются, а ты делаешь по-своему, хоть и не было такого указа. Напротив, ты пообещала уйти и ждать в глубине чащи и там встретиться вновь. Щемящее чувство в груди, оно не даёт продохнуть, и близкий страх смерти становится ничем по сравнению с неизбежностью сбежать без него.

Радостные моменты в жизни, они были прожиты вместе с ним, грустные тоже, и бросить его, сбежать, когда каждый божий день проживаешь с одной мыслью, что сделаешь всё, чтобы придать явью чужие мечты, невозможно. Нет, не так, те мечты уже не такие чужие, они сроднились с тобой, стали твоей неотъемлемой частью, они в той же мере другого человека, как и твои. Вы вместе сделаете их явью, а после можно подумать и о более несущественных делах. Вздох прошёл через горло, а значит ты жив, ты идёшь, а туман застилает глаза, потому что не смеешь признаться, ты сам упустил. Атака сразу пошла не по плану, больно удачно было начало, оно дало предостережение: не смей соваться сегодня. Звёзды, вторя удаче, отблеском на небосводе вопили: стой, не суйся, плохое поджидает; а ты не признала знак, посчитала суеверием или вовсе проигнорировала. Когда живёшь не подвластно законам, в среде такой жестокой, что любой намёк стоит воспринимать с долей истины, опасливо не отступать в моменты дурных знамений. Суеверия отцов и матерей, потомков нужно незамедлительно брать на вооружение.

Подготовка в этот раз сразу не удалась, мечи не вытачивались, суета сбивала с ног, все, кто состоял в их маленьком, но отважном отряде, были слишком опьянены от перспективы унести в ночь полной луны как можно больше. Припасы, спрятанные за толстыми камнями дворца, в глубине, под засовами огромной величины, уже манили вовсю. И вы отлично продумали мельчайшие детали, выстраивали атаку ни одни световые сутки, но понапрасну доверять фальшивым намёкам, несносно, никто не оценит. Отважные мужчины вряд ли пойдут на поводу у одной раскисшей женщины, строящей из себя равную им. Никто и никогда не смел ей говорить, что она не подходит, ведь в навыках и ловкости она превосходила неповоротливых приятелей. Женщине в силу комплекции легче уклоняться и заносить оружие, а смекалка выше всяких похвал, но они-то мужчины и не позволят ни одной другой даме сражаться на равных, привилегия очевидна.

И всё же стоило подать сомнение, высказать недоверие лёгкости, особенно когда они попали в дворец чрезвычайно легко. Мелкие предыдущие вылазки всегда проходили под звуки горна, под непрестанные звоны отлитого металла, приходилось расправляться с выбежавшими из укрытий воинами в латах, убивать без предупреждения воинов, стоявших на посту. Никогда не удавалось пробраться настолько незамеченными, а группа, что пришла в сегодняшнюю ночь, была гораздо крупнее, чем раньше. Риск оправдается, если припасов хватит людям до конца зимы, а она обещает быть суровой, что абсолютно неудивительно. Редкие зимы смилостивятся и установят температуру достаточную, чтобы покинуть пределы сезона без особых потерь. Хотя потерь всегда больше, чем ожидаешь, как всегда самые слабые не переживут её суровый нрав.

Приходить сегодня — ошибка, стоявшая жизни многих людей, зайти всегда проще, чем впоследствии выбраться, но такого не случалось давно, чтобы стольких из отряда вырезали. Прошли те унылые будни, когда ещё несформированная кучка бродяг, которые прежде сновали по улицам и играли, имела потери несопоставимые с тем запасом, что удалось ценной их жизней добыть. Обучившись и набравшись сноровки, удавалось теперь выходить почти полным составом, каким и пришли, и даже при таком раскладе терялись друзья, соратники, любовники. Каждая загубленная молодая жизнь потеря, и не только для тех, кто знал того человека, которого потеряли, но и в целом, уменьшение душ — несравнимая потеря гораздо большего масштаба. Чем меньше противников нынешнего короля, тем меньше луч надежды, вселяющийся верным бравым мужчинам отвагу идти на смерть, от их предводителя. Скоро его многоликий голос перестанет вселять боевой дух, и все сдадутся, и именно поэтому так важно вернуть любимого. Каждый отдаст жизнь за идеалы, к которым идёт, но именно его гибель станет так мучительна, и не только для остальных, но и для неё, кто всеми силами ищет.

Её имя Агнесс, и она познала смерть во всех красках, и эта особенная часть повествования для той, кто не стремился стать в рядах сопротивления. В вечном поиске спокойной жизни, ей было нужно одно — отыскать свой небольшой рай, маленький уют дома, и прожить в несуетливой обычной скучной манере, а вместо этого не осталось иного выбора, как сражаться и идти по пути борьбы. И сейчас бегая по коридорам, заглядывая в каждую дверь осознавать, она сознаёт, что скорее всего ей не выйти живой. Вокруг сражаются те, кто положил жизнь и смерть на одну чашу весов. Без сопротивления нет будущего, а борьба отнимает будущее ещё более стремительно. Множество трупов раскидано по склизкому, залитому свернувшейся кровью, полу, мешая проходу и осмотру каждой щели. Приходится останавливаться дабы послать последнюю молитву за ратного друга, который преждевременно обрёл покой, хоть и не знал, принесла ли его смерть хоть что-то. Не дойдя до финала трудно понять, какая из сторон, по итогу, придёт к победе, может случиться и такое, что борьба будет продолжаться бесконечно долго, ведь люди не привыкли проживать спокойно, им нужны хлеба и зрелища, мука, иначе от пресности можно сдохнуть.

Нес, а именно так себя просила величать молодая женщина, подозревала, что трудности будут преследовать и дальше, и будет ли настоящий покой для тех, кто рискнул и погиб, не оставив за собой ни следа на памятование? Лишь её память будет вспоминать тех, кто дал своей смертью мнимый шанс. И она будет всякую минуту бесконечности земной жизни думать, а не зря ли уготованные часы жизни потратились на пустую борьбу, когда можно было набивать брюхо, пить горячительные напитки и трахаться? Веселье доступное всем, оно могло скрасить несколько лет, а затем и не жалко сдохнуть от лихорадки или от голода, или по многим другим причинам для любого из погибших. Так ли на самом деле дорога жизнь, которая может оборваться от банальной царапины, которая незамедлительно принесёт холодный пот, мертвенно бледную кожу и пару часов агонии, прежде чем душа отойдёт в мир иной? Самое страшное не смерть, а часы конвульсий и боли, Нес видела, многократно, как тот, кто претерпевал пытки, сдавался перед ликом всепрощающего конца, который доставался отнюдь непросто. Она давала милость отойти быстрее, когда человек просил о пощаде, отточенное движение рукоятки ножа резко проскакивало к сердцу через толстую кожу, и минуту спустя агония прекращалась, а человек с отблеском благодарности застывал в своём последнем сне.

Убийство или спасение для отравленного жизнью, мечущегося перед престолом покаяния, уготованному вскоре каждому, кто отошёл, не разобрать. Некоторые, особенно религиозные, не признавали лёгкой смерти, давая знак не прекращать боль, и тогда Нес не оставалось ничего, кроме того, чтобы сидеть подле страдальца и наблюдать затем, как, напоследок, из оболочки высасывают последние силы, как убого корчится лицо и как разрывающие толчки изничтожают волю, ломают людей, которым и так уготовано уйти. Она, как вероотступница, не понимала, чем жертва поможет после смерти, не верила, что страдание облегчит искупление всех прегрешений жизни, ведь и грехи не делаются просто по прихоти. Не стоит думать, что человеку так нужно, на самом деле, искать утешение в объятиях падшей женщины или убивать в угоду веселью. Какие грехи, если тяжёлая непокорная жизнь сама заставляет идти на уступки с моралью, какая мораль если ты в постоянной опасности. Скрытое лицо под платком не может прятаться вечно, и если тебя не зарубят во время вылазки, то могут узнать на улице, или более банальная причина уведёт из мира живых. И без риска сражений Нес несколько раз сталкивалась лицом к лицу со смертью и, видя её очертания перед собой, плевала прямо в цель, не поддаваясь на уловки.

Кровь и запах от кончины не выводили из равновесия и, переступив через очередную жертву, хоть сзади и приближался охранник, Нес не побежала стремглав, успев предать забвению встретившееся лицо, больше не издававшее звуки. Отчитав положенное стишье перед усопшим, она, искоса, посмотрела в сторону мужчины в доспехах и разозлилась от того, что он имел наглость, не дать, спокойно, проститься с другом, который вчера раздобыл муки, а из неё уже, на рассвете, выпекли лепёшки, ставшие единственной путной едой перед вылазкой. Увернувшись от карающей плахи стали, женщина не потеряла бдительность при молитве, она вытащила из ножен своё оружие и, нежно погладив, всадила между двумя брешами лат, прямо воину в бок и, провернув, побежала дальше, останавливаться было некогда, впереди могли ждать неосмотренные комнаты. Главаря могли и не убить сразу, отсрочить его смерть и пытать, чтобы выведать, где прячутся и строят заговоры отступники короля. Он никогда не выдаст, какую бы боль ему не причиняли, а от мысли о мучениях любимого кровь Нес закипала в жилах, давая ей силы двигаться вглубь.

Посреди закоулков обнаруживались, не успевшие выбежать, товарищи, они заплутали, эта сторона дворца была им неизвестна, их специально загнали сюда, чтобы перебить поодиночке, но не учли, что каждый человек на стороне справедливости стоит десяток стражников, которые бьются в угоду денег и покровительства, а не в угоду семьи, друзей, любимых. Праведная цель ведёт оголодавших граждан куда яростнее, чем сытая жизнь за стеной. Слепая месть тоже куда эффективнее обывательских увеселений и пышных пиров. У каждого из них, без исключений, на глазах умирали близкие люди. Не успев ребёнок осознать себя, он уже сталкивался со смертью, однажды после особенно тяжкой снежной зимы не досчитывался друга, с которым бегал этой осенью, и это, не считая всех детей, которых мать теряла в родах или в первые годы их младенческой жизни. Такие потери уже не считают, ребёнок обретает имя и активно поддерживается, если переступил хотя бы пару лет, а лучше дорос минимум до пятилетнего возраста. Тогда можно полагать, что он созрел и вполне справится с дальнейшим взрослением. Кто будет уповать на слабого, который едва пищит, пока другой, более сильный, сохраняет силы, чтобы вырасти в бравого юношу или нежную деву. По детям сразу, с первых секунд, видно, кто не жилец, и зачем тратить силы и еду, на того, кто в любом случае не выживет? Лучше дать ему умереть сразу, не мучать. Религия в этом вопросе куда более солидарна с населением, чем в вопросах убийства перед смертью, как способом избавления от агонии.

Нес неслась, она перестала считать потери, их было колоссально много, треть, а может и больше. не встретит рассвет, но привычка куда сильнее, и чтобы хоть как-то уследить, чтобы донести после, кто точно не придёт, она делала пометки углём по тёмной обугленной солнцем коже. Инициал и чёрточка, на случай если она выберется живой, дадут память о потерях, не дадут товарищам ложного ощущения, что человек потерялся или придёт позже, лучше сразу дать знать о мёртвых, чтобы не грустить понапрасну. Двери поддавались плохо, некоторые не открывались вовсе, и к этим дверям женщина льнула ухом, пытаясь услышать голоса или сдавленный крик. Кроме, порой, скрежета местных крыс, за дверями было тихо, многие помещения вмещали в себя комнаты никогда не используемые, они были построены по одной причине — увеличить помпезность и роскошь, украсть ресурсы. Так, по крайней мере, думала сама Нес, хотя и не подозревала их истинное предназначение, дворец стоял задолго до её рождения, вполне вероятно комнаты — кладовые для вещей высокого ранга людей.

Следующая дверь отличалась от предыдущих, и не только размером, дерево наливалось узором и предчувствием, которым за сегодняшнюю ночь? Но сейчас Нес ощущала иное чувство нежели пару часов назад. Те знамения тревожили, но не так глубоко, чтобы поднимать тревогу, а это так взволновало, что открывать дверь перехотелось. Она боялась, что если посмеет отворить, то жизнь разделится на две главы, женщина не была готова узнать следующую главу, эта-то была не самой прекрасной, которую следовало бы лелеять, но и перелистывать её она не горела желанием. Здесь хотя бы понятно, как происходит движение, немудрённое перетекание жизни несёт каплю счастья перед скорой зимой, а если повезёт, то счастье будет и дальше, зима отступит на целый год, и до следующей не о чем будет так волноваться.

Прильнув к двери ухом, Нес, не услышала голосов и поверила, что там никого нет, но решиться пройти внутрь, не могла. Всякий раз она слушала, уже прежде опробованную, дверь, а в этот раз изменила традиции и сделала второй шаг за место первого. Сердце заколотилось то ли от безнадёжности, то ли от страха, это заставило разум прийти в чувство. Она была не из тех, кто пасовал перед испытаниями, её учили не так, и сдаться, не то, что было ей дозволено. Дверь оказалась на редкость тяжёлой и, на миг, Нес обрадовалась, что она не отворится и можно будет, с чистой совестью, бежать в глубину дальше, а там гляди и возлюбленный подхватит со спины и укоризненным тоном отругает, за то, что она не ушла раньше, что искала его так долго, подвергаясь излишней опасности.

Он давал сил, и только его лик мог вернуть на землю, не дать сломаться окончательно. Его глаза такие понурые со всеми, кроме неё, могут вселить уверенность, которую потерял. Не зря именно ему подчиняются, его боготворят, за ним идут, на него молятся. Она, презирающая религию, всегда искала утешение в истинной любви к мужчине, и именно он был для неё Богом, а кто если не Всевышний снизошёл и не привнёс такое количество счастья в мир, где априори нельзя быть счастливым. Нес так бы и не узнала, бродя до самой смерти, что значит любить, если бы не встретила его глаза на своём пути. Их цели и желания были едины, потому что и они половина одного целого, сливавшиеся сердцевинами, всегда, когда предоставлялась возможность. Никого нельзя любить так, как она любит его, ни одна другая сила не сокрушает надежды и не даёт глоток утешения, как соитие с любимым, и это всё, что нужно после хорошей битвы или после непродолжительного сна. Любовь обычно недолговечна, наскучивает через пару лет, приедается в быстрой жизни. Пока жив, хочется испытать всё, так заведено. Веселье и праздность, они остаются перед неизведанным. Каждый вправе прожить как дозволено и, если бы не сковывающие речи священнослужителей перед греховностью и небесным покаянием, редкий бы человек застрял с одним партнёром на всю отмеренную жизнь. Такой редкостью является и Нес, её нельзя сковать цепью из слов, но зачем ей нужны другие, когда самый близкий уже рядом. Зачем эти другие, когда любимый с тобой. Его запах, травянистый от росы, что он привносит на рассвете на своих ботинках, его ясные глаза без доли сомнения, его узкий рот, кажущийся иным строгим, но не ей, для неё его губы самые прекрасные и чувственные, ведь они предназначены ей.

«Мой любимый, прошу, не оставь меня одну на этой земле, если тебе суждено умереть, пусть для начала заберут мою жизнь, она мне не дорога, в отличии от твоей. Я не готова прожить и день без тебя, моя любовь, не покидай этот мир, пока мы не исцелим его от скверны и не проживём целую длинную жизнь вместе в домике на отшибе, самом холодном и промозглом, но вместе», — молились в истинном откровении губы Нес. Она не запасла для такого случая молитвы и просто шептала слова, приходившие на ум, составляя свою собственную молитву, которая была гораздо сильнее любой другой, ведь произносилась искренним любящим сердцем. Дверь начала поддаваться и, как и всякая прежняя, издавала скрипящий тягостный звук, сводивший с ума уши. Отворив её до конца, Нес слишком долго смахивала туман порождённый в один миг, он прикрывал, спасал от погибели. Глаза отказывались глядеть, голос говорить, а тело двигаться. Она застыла в дверях, вглядываясь в одну точку, чтобы приметить, чьё тело так безвольно лежит на коленях старой замученной женщины. Женщина не смотрела по сторонам, а пела тихую колыбельную, звуки песни так успокаивали, говоря, что теперь всё хорошо. Любимый в спасительных объятиях, и, непроизвольно, Нес улыбнулась, хотя не знала зачем, нужно было бежать, иначе их всех втроём здесь и прикончат, а выход находился очень далеко.

Умиротворение покрывалом снизошло на плечи и своим невольным уютом мешало прийти в себе. Картина представилась до невозможности прекрасной и не важно, как была странна. Нес мало думала, хотя редко так забывалась прежде. Всё же, не стоило терять бдительность, но она её потеряла. Как и всякий человек познавший любовь, она испытала облегчение. Видение возлюбленного в безопасности, и инстинкты собственного сохранения отошли на второй план. Милый спал изумительным сном, его лицо казалось таким безмятежным, чего так давно не случалось. Некогда ему было предаваться спокойным снам, покуда остальной мир гнил изнутри. И пробуждать его только за тем, чтобы увести подальше, виделось чистым безумием. Когда ему ещё удастся поспать без забот? Открыв глаза, он опять столкнётся с тяжёлой ношей, так имеет ли она права будить? Но ей, снова, хотелось углубиться в сияние глаз, через глаза она видела его душу, его самого тем, кто он есть, без всех этих жутких дел, постоянно мешавших жить.

Глаза, Нес мечтала взглянуть в них каждый рассвет, вставав по утру. Первое утрешнее дело — посмотреть ему в глаза, мир может и подождать, но не глаза, они всегда давали надежду, что и этот день они переживут, вот и конец истории. А следующий день — вновь неясность, до тех пор, пока не заглянешь ему в глаза. Пока ритуал соблюдался, бояться нечего, но вот уже почти рассвет, а она так и не смогла насладиться синевой его глаз, скрывавшейся под тяжёлыми заспанными веками. Будить его и бежать, а если надо взвалить на спину, взять под руку старую женщину, и увести их обоих наружу, Нес отчаянно сражалась за право прервать умиротворение, как можно быстрее. Но она не успела, ни один шаг не был сделан на встречу, когда нож в правой руке женщины соединился с сердцем любимого. Железо провернулось под рёбрами и, в мгновение, забрало дыхание из трепетавшейся груди. И даже тогда Нес не шевельнулась, она и сама проделывала такой трюк, которому её научили, но с безнадёжными, и никогда с теми, кто не имел ранений, а просто спал. Стража, такая ненавистная по причине защиты безумного короля, и то никогда не прощалась с жизнью так жутко. Нес не искала лёгкого пути, никогда не отнимала жизнь у не подозревавшей жертвы. Если стражник спал, она его будила, а лишь после делала шаг навстречу железа и тела, так и никак иначе, без соблюдения правил наступил бы хаос, а она и так не следовала божьим законам.

Глава 1. Да будет рождение!

Первый вздох для ребёнка прекрасен, он говорит о том, что дитя живо, оно родилось, не умерло в родовых путях, не запуталось в пуповине на выходе. Щёки розовеют не сразу, сперва маленькому комочку следует привыкнуть, что мир снаружи матери такой большой и не заканчивается в её чреве. Обычно рождение радостно, первые дни оно ликованием отзывается в сердцах родителей, а если ребёнок не издох сразу, то абсолютно прекрасно. А вот потом, когда первый глоток счастья проходит, можно и вспомнить, что скорее всего ребёнок не переживёт первый год, дальше придёт мысль о том, что если и сможет выжить, если Господь смилостивится и позволит добраться дитю до совершеннолетия, а точнее шестнадцати годов от роду, то вскоре ребёнка одолеет тяжкое бремя жизни в неблагоприятной среде. Может быть родители бы и не желали обрекать ребёнка на такие муки, но как по-другому, избежать рождения детей невозможно, если хочешь удовлетворять похоть, а препятствовать инстинктам уж совсем невозможно, так и получается — жизнь не становится легче, а дети продолжают рождаться на свет, и великая благодать, если они появляются, не забирая жизнь матери, которая их рожает в болезненных потугах.

Нес родилась на исходе долгой зимы, высосав свою мать до последней капли. Она выбралась из чрева измождённой и слабой, не дышала несколько минут, пока повитуха не извлекла из горла комок слизи и не отбросила его на земляной пол. Дитя смогло задышать, стало наливаться кровью, и тельце, которое минуту назад казалось отошло в мир иной, обрело второе рождение. Девочку положили на грудь матери, и она начала жадно сосать, вцепляясь дёснами, издирая сосок до крови, пытаясь добраться до малых капель молока, едва выходивших наружу, не оставляя ничего на пропитание двум старшим погодкам-братьям, которые лежали в углу и почти не плакали, хранили силы. Они бы и были рады заголосить, но даже годовалые дети в жестокие, голодные дни способны понять — хочешь выжить, меньше шевелись, так шансов больше.

Вскоре после того, как Нес родилась, мать забеременела снова, но ребенок, который с таким трудом выносился почти до окончания срока, умер во чреве на исходе тридцать четвёртой недели, он просто перестал шевелиться, а потом, отозвавшись на молитвы, вышел, не стал гнить внутри матери, дав ей ещё пару лет жизни. Как ни печально, женщина всё равно умерла, но не от родов, а подхватив лихорадку. Она кашляла ужасающе долго, два месяца сражалась, но сдалась и умерла, не приходя в сознание, забрав с собой напоследок очередного малыша, который, к облегчению отца, не успел выбраться наружу. Посчитав это событие благостным знаком, он, на несколько лет, взял обет не брать новой жены, оплакивать прошлую и растить троих детей, которые почему-то не собирались умирать. Так они и держались, Нес росла, ей было пять лет, а братьям шесть и семь соответственно, урожая было мало, его с трудом хватало. Налоги росли, постоянство, с которым отнимались, запасы поражало, но крестьяне плодились и заполняли города, рождаемость превышала смертность, количество людей обгоняло продовольствие, и голод нарастал, делая жителей ослабленными и больными. Можно было бы посчитать, что так и закончится, и вскоре вспышки неудовольствия достигнут предела, и начнётся битва за выживание, и брат пойдёт на брата, ради наполнения сосущего нутра едой.

Ясность внесла одна из зим, Нес вспоминала её особенно чётко, несмотря на малолетний возраст. Ей к тому времени было целых шесть лет, а к исходу зимы она собиралась спраздновать семилетие, если, конечно, дожила бы. А вот дожить в эту зиму до весны было непосильной задачей и для взрослых, не то что для маленького ребёнка. Год с самого начала не задался, весна и лето, отвратительно холодные, не дали высеять достаточное количество овса и проса, они вымерзали от сквозняков и ветра, вырывались из вспаханной земли бураном и беспрерывным дождём, часто заканчивавшегося градом. Лишь август напитал солнечным светом поля, напитал до одури, выжег остатки, сохранившейся культуры. Малый урожай пугал всех, а после уплаты налогов обещал стать совсем ничтожным. Каждый прятал по закромам мешки муки, в одури вырывал деревянные настилы избы, чтобы затолкнуть поглубже то, что смогли уберечь от погибели. По осени по улицам не бродил смех и гогот, по обычаю раздававшийся по случаю окончания сезона. Не было и гуляний, которые проходили и в самые суровые годы, остались лишь отчаянные косые взгляды деревенщин и трактирные сальные песни мужиков, напивавшихся до беспамятства, их страх был гораздо сильнее женского, женщины выли и давали волю эмоциям, в то время как мужи сходили с ума, не позволяя тоске выказаться напрямую.

Родители и дети в едином порыве ощущали безысходность и молились, молились, молились. Молитва была единственным утешением в страхе перед зимой. Они молились зиме, снегу и бурану, как божествам, распоряжающимися их жизнями. Как в последний раз, каждый окидывал лица односельчан, чтобы запомнить, как выглядели соседи, друзья, товарищи по работе, они потеряли их заранее. Но чаще народ просто сидел по домам, запирая двери на все засовы, на ночь строя баррикады, спасаясь от грабителей, которые отбирали продовольствие для своих семей у более слабых. И, конечно, запирались от стражи, которая, в отличие от соседей, имела главный аргумент в споре — силу и оружие. Бандиты с мечами, с королевским гербом на латах, вваливались в дома, не чураясь солнечного света, собирали причитающиеся припасы, не уменьшив плату ни на процент, сгребали остатки своими ручищами и тащили награбленное, по велению короля, за более высокую стену дворца, где жили иные люди в добротных домах, с жёнами и детьми, которые не знали страха голода, только болезни, от них нельзя убежать. Холёная жизнь спасала от угасания, и даже в случае затяжных болезней за стеной умирали гораздо реже.

Середина зимы пришла не скоро, дни становились хоть и темнее, но такими длинными, что диву даёшься. Каждые последующие сутки удлинялись, будто время растягивалось. Нес не понимала то ли и правда сутки могли увеличиваться, то ли воображение играло с ней такую шутку. Когда желудок пустой, а твой первый брат уже лежит погребённый на заднем дворе, — думать не очень прилично. Он умер быстро, не было ни одного знака, а казалось, что он такой сильный, раз старший. Отец только встал по утру, чтобы вытащить немного дров из поленницы и натопить избу, когда обнаружил Августа бездыханным. Подозвав Нес и Маркуса к себе, отец зачитал самую длинную молитву, после чего достал лопату и ударами разрубил толщу льда. Ему, неделю не бравшему в рот ни крошки, пришлось не сладко, промёрзшая земля совсем не поддавалась, до самого вечера мужчина сражался за право придать мальчика земле. Он валился с ног, сознание покидало его неоднократно, и, если бы не тёплые руки живых детей, суждено бы ему было замёрзнуть в снегу, в последнем сне рядом с окоченевшим трупом своего первенца. Усилия были напрасны, тело спокойно пролежало бы на снегу, не гния, как и несколько кусков от курицы, зарубленной перед наступлением нового года, но вера не позволяла отцу оставить дело не оконченным.

Мужчина не бросил занятие и, покончив с лопатой, начал копать руками, выдирать куски промёрзшей земли, углублять могилу. К окончанию света солнца сосед, живший в соседнем доме и наблюдавший со стороны, смилостивился и, достав свою лопату, помог закончить приготовления. Он мог ничего не делать, сидеть и смотреть, но жалость пересилила, и его силы были брошены на чужую беду, а не на свою собственную. Жена и девятилетний сын соседа требовали от него, чтобы отец и муж пережил зиму вместе с ними. Когда Август лежал на дне, без гроба, колотить деревянное пристанище уже никто не сумел, живые снова произнесли молитвы, бросили по горсти земли вниз и закопали яму быстро и ровно, чтобы люди в деревне не прознали, что где-то покоится человек. Религия отступала перед голодом, а мясо, хоть и греховное, могло насытить желудок. В ту зиму каждый прятал тела умерших так глубоко, как только мог, не давая никому прознать, что случилась трагедия. Оставалось довольствоваться тем, что тела переживут зиму в земле, а там, если их выкопают и сожрут дикие звери, так уж и нет особого стыда, животным дозволено больше в силу их тупости.

Пошёл последний месяц зимы, февраль принёс стужу и пургу, невиданную до тех пор и невиданную после тех пор, и люди начали таять стремительно, обогрев жилища занимал куда больше усилий, а припасы и вовсе закончились. Молитвы не дошли до небес, наткнулись на ограждения и осыпались на землю вместе со снегом. Нельзя было так, навскидку, сказать много ли погибло, ведь редко кто отходил от ворот дома, чтобы проверить, но смертью пахло ото всех домов, она заглянула во все дворы и продолжала слоняться по пятам, а там с ней и стража, которая видно не удовлетворилась побором осенью и пришла отбирать, перемешанное с пылью половиц, съестное к концу зимы. Они обходили все дома, а тех, кто противился, умертвляли на месте. И раньше кровь проливалась при несогласии, это было не ново. Король славился карающей смертью, дарованной им беспричинно, на то он был и безумец, не спроста же его так называли: король-безумец. Его отец страдал той же хворью, а вот отца его отца мало помнили, но каждому известно — безумие передаётся не хуже лихорадки, затрагивает детей безумных родителей. Видно что-то из тела передаётся потомству, скорее всего гнилое семя, сброшенное в чрево уготованной женской плоти. Сын от отца, дочь от матери, любой постулат бессилен перед плотью. Безумие — порождение худших грехов, сотворённых при жизни, оно покаянным бременем возлагается на плечи потомков. Что сотворил предок короля, оставалось тайной, но грех был видно слишком тяжек, раз будущие поколения были прокляты.

Они, стража, пришли на исходе страшного бурана, вывшего всю долгую безлунную ночь. Вернулись из дальних земель, чтобы насладиться муками самой приближённой к дворцу деревни в последней радостной трапезе. Ходили стройно, отбирали остатки, хохотали без перерыва, отнимали жизни у несогласных. Люд вставал на их пути, чтобы прекратить свои страдания и уйти, пока голод не умертвил раньше. Слабость — умереть от голода, а от меча — нет, так даже лучше, станешь мучеником и заслужишь отпущение всех земных прегрешений. Страх перед смертью отступал, а кто не мог откинуть страх, впалыми глазами тихо следили за казнями со стороны. Король приказал в этот год не щадить никого, умножил потери на исходе зимы, как будто смертей от голода было недостаточно. Это был самый худший из годов, не иначе проклятый, по-другому не назовёшь. Кто пережил его, до сих пор не смогли разуметь, как удалось остаться в живых.

Нес, во время похода стражи, сидела в натопленной избе и ждала, когда заглянут и к ним, обнимаясь с Маркусом, обмениваясь с ним теплом, ведь печка хоть и топила прилично, но не могла обогреть худые затравленные тела. Украдкой девочка заглядывала в окно и с ужасом представляла погибель. Она думала о том, что неужели, как и Августу, ей придётся лежать в вырытой наспех могиле, а потом быть сожранной зверями, а ведь она так и не успела понять вкус жизни. За окном в соседнем доме началась суета, сквозь снежные хлопья девочка заметила, как двое взрослых бегают по двору и усиленно прячут нечто в поленнице. «Еда», — завертелось в голове слово. Еда — вот, что они прятали, иных драгоценностей не изобрели, живот сразу запротестовал от невыносимой боли; он представил, как нечто спустится вниз и обретёт пристанище именно в нём. Слюна непроизвольно вытекла изо рта, спала на пол и отпечаталась в грязи. Нес догадывалась, что такие мысли неправильны, но поделать ничего не могла и продолжала украдкой глядеть, пока солнце поднималось выше и выше. Его не было видно, но это не было важно, оно, невзирая на тучи, поднималось и опускалось вниз. В дни, когда зима не была такой тяжкой, девочка и сама поднималась вместе с солнцем на горку и летела за ним вниз по склону, а потом поднималась и опускалась вновь, гораздо быстрее, чем солнце, соревнуясь только с прежней собой, светило было плохим компаньоном для игр. Оглянувшись, Нес углядела, что брат заснул, он много спал, сохраняя силы, а она же, напротив, не могла так легко, позабыв обо всём, раствориться в морфее. Девочка завидовала брату, его дни проходили гораздо быстрее, чем её.

Собравшись в кучку, она снова глянула в окно, больше соседи не мелькали на горизонте, а вместо них явились люди в блестящем металле. Их латы заставили сглотнуть слюну и примолкнуть; дыхание, сбивчатое, привлекало внимание, а отец, как назло, не возвращался, как ушёл с утра по дрова, так и не появился обратно. Стоило пригнуть голову, притвориться, что дом опустел, тогда они решат будто-то здесь нет живых и пройдут стороной, но вспомнилась пресловутая струйка дыма от печки, и прятаться показалось бессмысленным. Вместо этого Нес смотрела в окно так пристально, как могла, стараясь взглядом отпугнуть демонов, и увидала возню. Стража сковала и бросила на белый пух соседа, его нос разлил кровяную струйку наземь, отчего снег вокруг зловеще заблестел, ослепил. Нес зажмурилась, насилие она не терпела, боли от голода было достаточно. Пару раз отец бил её по голове, и эти дни становились особенно страшными, дополнительная мука усугубляла безволие к жизни.

Мужчина, что теперь валялся навзничь, встал, он, не оглядываясь на жену, что билась в неистовстве, подставил грудь под удар, зная, к чему приведёт его нахальство. Быстрая смерть уготована для тех, кто преклонится, но этот мужчина не собирался унижаться и стремился отправиться на тот свет с достоинством. Храбрость и глупость сразили девочку наповал, она больше не глядела испуганно, только заинтересованно и встревоженно, любопытство пересилило все остальные чувства. Мужчину мучали долго, били ногами, но не по голове, а по телу, неудачный пинок тяжёлых ботинок по черепу мог расколоть его невзначай, а им было важно не отобрать жизнь сразу, так и глядела Нес, так и била стража. Молчаливое эхо не поддакивало, а застыло, сохранив момент навсегда, где гордость не отступала, а просто существовала. Так бы мечтала погибнуть и Нес, опустив голову, но не забыв, что боль не превосходит её собственной важности. Первый урок был выучен. Когда с мужиком было кончено, то стража не осталась удовлетворена, их пыл упал, ведь из горла раздавленного человека не раздалось ни звука. Они бросили взгляд на вдову и, плюнув ей прямо в макушку, ушли прочь, позабыв отобрать припасы.

Отец вернулся ближе к ночи, от него несло спиртным, раздобытым неясным путём, ведь ещё месяц назад последние капли алкоголя вылакали люди, которые мечтали забыться в пьяном угаре до весны. Он проспал целые сутки, а потом и целую ночь, не поднимаясь, и Нес было решила, что отец так и помрёт, но ему уготовано было пожить на земле чуть дольше, чем она ожидала. После того, как отец проспался, девочка доложила ему о том, как убили соседа, как избивали его до самого последнего вздоха, словно дворовую псину. Отец яростно сжал кулаки, но они тут же ослабились, мочи бороться и тратить попусту движения тела на неравную схватку было глупо. Вскоре он ушёл к вдове, чтобы помочь закопать тело, он помнил добро и желал выплатить долг. Его понятия, как для того, кто познал так много потерь, не иссушились, а стали напротив куда сильнее. «Если встать против совести, останков морали, то ничего не останется. Честь, она может и пережиток, но забыть её — словно умереть при жизни», — так отец иногда говорил, когда собирал десяток слов за месяц. В целом, он мало разговаривал, больше молчал, кроме одного дня за месяц, в котором считал долгом чему-то обучить своих чад.

Чтобы отцу не было одиноко рыть могилу, дети засеменили на тонких ногах за ним, они больше не боялись умереть от движения, ведь постоянно слабели и так, а потому старались выбраться на свет, хотя бы раз за день, дабы не умереть, не увидев отблеска предрассветного утра. Дворы прижимались друг к другу вплотную, места не хватило бы для всего люда, коли дома бы раскинулись далеко, так что все жили вблизи, но даже путь длиной в три шага растянулся на вечность. Слабость мешала передвигаться быстрее, а ноги заплетались и грозились опрокинуть в сугроб. Снег перестали счищать на улицу недели три назад, и теперь приходилось, через узенькую тропинку, пробираться к дымке соседского дома. Отец постучал отрывисто и слабо, поджидая хозяйку, но она не спешила открывать. Её можно было понять, оставшись женщиной при дворе без мужа, хоть и с сыном, она могла ожидать подвоха. Всякий пожелает разграбить поленницу, забрать еду и уйти восвояси, больше не убережёшься. Нес видела, как женщина украдкой заглянула за занавеску, отец этого не приметил, он, как и все мужчины, мало замечал, что творилось перед его носом.

Наверное, посчитав отца не опасным, женщина всё же открыла, но продолжала с опаской поглядывать на компанию из мужчины и двух худых детей. Отец не стал медлить и быстро предложил похоронить её мужа, который валялся во дворе на самой вершине сугроба, конечно, не забыв упомянуть о том, что таким образом хочет возместить долг. Женщина не изменила лица, она в принципе не походила на живую, мертвенно бледная она виделась трупом, а зелёные круги под глазами только подтверждали предположение. Нес слышала из старых рассказов, что иногда мёртвые ходят среди живых и могут вскрыть череп и съесть мозги, чтобы удовлетворить такого рода голод. Девочка не желала закончить в пасти восставшей и потянула отца за рубаху в сторону дома, но мужчина только отмахнулся и сдёрнул маленькую ручонку со своей незамысловатой одежды. Он продолжал убеждать женщину, видно приняв её за человека.

— Нет, спасибо, — вскоре произнёс слабый голос, — Он мёртв, ему всё равно.

Нес успокоилась, мёртвые не говорят, даже ожившие, а значит на сегодня её мозги останутся при ней, и стоило ли так бояться? От такой мысли даже голод прошёл; радость, не оказаться сожранной заживо, взбодрила; но вот поленница и спрятанная в ней еда пьянили не хуже страха. Девочка никогда не пила алкоголь, но знала, опьянение голодом — нечто похожее на алкогольный угар; а когда, став более взрослой, смогла добраться до спиртного, то поняла, что её ощущения были на редкость точны.

— Да как же так, нельзя его бросить, грех это, — отец продолжал настаивать на погребении, находя новые доводы.

— Нет грехов сейчас, а религия к чёрту её! Пусть горит. Мой возлюбленный, вот он божество, а те, кто на небесах не вправе таковыми называться! Они позабыли о нас.

На том разговор и закончился, отец больше не настаивал, он отшатнулся от женщины, как от окаянной, и перекрестился, хотя обычно такового не делал. Нес и Маркус последовали его примеру и тоже скрестили пальцы, а женщина будто не придала этому значения, выражение её лица было отстранённым и пустым. Она не заходила внутрь и не выходила наружу, стояла на пороге, прикованная, опустошённая и полуживая, вцепившись в дверной косяк, и тогда девочка поняла, это злость и слабость, которые нельзя отпустить. Не став идти за отцом, который продвигался обратно с братом к избе, девочка застыла и глядела на женщину, в глазах которой видела отражение действительности, сковавшей их вместе. Это не был тот взгляд, что дарят родным, а тот, которым утешают путников на дороге; от него не ждёшь ответного тепла, но надежда всё равно появляется и озаряет дали, неведомые тропы.

— Иди прочь, иди за отцом! — завораживающим тонов распорядилась женщина.

Когда отец отступил на свой двор, женщина вроде порозовела, её щёки стали не такими впалыми, и Нес решила, что молитва во спасение пропащей души сможет воскресить погибающую, и потому девочка зашептала знакомые с детства слова.

— Что ты делаешь? — спросила женщина и поставила на девочку удивлённый взгляд.

— Молюсь во спасение вашей души.

Чистый невинный голос ребёнка утихомирил бурю внутри женщины, и она и правда предстала окаянной, засмеялась, так что дом зашатался. «Вот оно», — подумала Нес, — «Дьявол покидает тело, так что нужно и дальше молиться». И чем девочка усерднее складывала слова, тем сильнее женщина веселилась, и девочка уж подумала, что та полетит, прильнёт к потолку дома, ей рассказывали, что такое бывает, что тело может воспарить в очищении; его станет корёжить, оно будет издавать выкрики, и, если дух сильный можно будет надеяться, что спасение придёт. Это казалось чудодейственным деянием, которое случается единожды. Нес улыбалась, она не могла вообразить, почему стала так сильна в своей вере, порой и самые верующие мужи из приходов не были в состоянии очистить человека, а она сможет отпустить чужие грехи. Вдоволь насмеявшись женщина в раз посерьёзнела, нельзя было сказать, что ещё секунду назад она так хохотала.

— Прекрати! — выкрикнула женщина и потрепала за плечи Нес, — Не видишь, моя душа не поддаётся, не трать молитву на такую как я. Помолись лучше за отца и брата. А теперь прочь!

Девочка не шелохнулась, ей стало страшно от выкрика, и она пожалела, что не ушла с отцом сразу, а теперь он в избе и не видит, как его дочь попала в ловушку. Если она погибнет сейчас, то ему наоборот станет легче, одного ребёнка можно довести до весны, а вот двоих навряд ли.

— Почему вы не похороните мужа? Это грех бросить его, он умер, честно страдая, и не заслужил валяться в снегу.

Нес собрала всё своё мужество, чтобы это сказать, она не пыталась вразумить женщину, она просто интересовалась, почему-то безумие уже не было достаточным оправданием поступку.

— Потому что он мёртв, а мёртвый человек — не живой, ему плевать, где лежать. Если доживу до весны, а его тело не утащат раньше, похороню, возьму лопату вырою могилу и положу его туда, брошу горсть земли, скажу напутственные слова, как положено, — женщина в первый раз за всё это время бросила взгляд в сторону трупа, — А сейчас не время, нужно хранить силы, чтобы выжить, чтобы похоронить его после. Ты понимаешь меня?

Не сильно понимала девочка, что ей стараются донести, но всё же кивнула. Она знала с взрослыми лучше не спорить, можно заработать оплеуху. Она с трёх лет перестала дерзить и упрямиться, так и сейчас не стоило начинать.

— Ничего ты не поняла, — женщина упрямо продолжала, — Смотри, — она взяла Нес и развернула к мёртвому мужчине, — Он мёртв, ты жива, я жива, и зачем тратить силы на обряды, значение которых мы и сами не знаем? Ты уверена, что, похоронив его, он обретёт покой, или что нам отпустят грехи? Какие грехи можно совершить, чтобы так тяжко страдать? Ты мала, но тебе нужно задуматься, кто мы такие люди, почему нам посланы страдания не по силам? Кто распоряжается нашими жизнями, и по чьей указке мы обязаны соблюдать традиции? Кто нам поможет, если мы умрём пока копаем могилу, или кто нас спасёт, если не мы сами? Живи и помни, что стоит иногда поглядеть по сторонам и задать пару вопросов к жизни. Молитвы пока хватит, а если она не поможет, то тут уж дело случая, а никак не прихотей Богов. Они не следят за каждым. Соблюдай все правила, если это было для человека важно, пусть он и мёртв, так будет правильно. А если ему и при жизни это не было нужно, то и смерть ничего не решит. Живи назло жизни, а не вопреки себе.

Нес поняла, как не понимала раньше, вот оно, откровение, которое не смилостивится дать отец. Дикая судорога сковала желудок, и больше мыслей о греховности не возникало, какой смысл искать грех, когда желудок пустой. Что ей до мёртвого человек, когда нет надежды дожить до следующего дня. Хватит и того, что его будут лелеять до нужного времени. Помнить о жизни — превыше ритуалов, которые были созданы неизвестно кем, и даже если в них есть смысл, так и ладно, пусть, но откладывать, не значит забыть, и конец истории. Тогда, в тот день, Нес стала вероотступницей, не утратив веры, и даже в шесть можно понять того, что не понимают взрослые. Взрослость, она так помолодела в наши дни. Наоборот вера Нес стала, что ни на есть, крепкой, сильной, но другой, абсолютно отличной от той, которой учат детей. Вера прежде всего в себя и близких людей, а уже после в тех, кто на небесах. Такой Нес вынесла для себя урок, и чтобы не позабыть его от голода, запереть его в самом сердце, она поспешила удалиться в избу, чтобы, придя домой, сесть в уголочке и посмаковать слова соседки.

— Погоди, — Нес на половине пути окликнул голом, — Иди сюда, подойди, как можно ближе.

Девочка подчинилась, заворожённо проследовала за женщиной к поленнице, где пряталась еда. С трепетом и диким волнением в сердце, что это обман, Нес застыла в ожидании, пока женщина вытаскивала из-под дров мешок. Он, серый и протёртый, был не иначе подарком судьбы, и любые богатства за него можно было отдать, настолько он был важен. Если его забрать, то протянуть до весны стало бы проще, и девочка имела бы шанс вырасти. Ей так хотелось повзрослеть, увидеть ту сторону жизни, что как откровение, была дарована только людям-взрослым таким, как соседка или отец.

— Бери его. Ну же. И беги, беги со всех ног, чтобы никто не увидел.

Собираясь сделать, как велено, Нес схватила узелок и готова была убежать; она уже представляла, как сегодня вечером сумеет поужинать, наесться; и брат, и отец будут делить ужин вместе с ней, и как им будет хорошо, и лучше чем под спиртным. Сладостный запах пищи защекотал нос, нельзя забыть запах свежеприготовленного хлеба или печёной картошки, а запах курятины или свинины, которые так редко переступали порог избы, так и вовсе искоренить невозможно, сколько месяцев ты бы их не едал. Но Нес знала, что всегда нужно платить по долгам, поэтому должной отец её учил не быть; мешок, что сейчас лежал на снегу, завлекал в кабалу, хоть и был так желанен.

— Не могу, — пропищала девочка, — Не могу! — крикнула она сильнее, — А вы, как же вы, и ваш сын?

Нес видела мальчика, что жил в этой избе, редко, он мало придавался уличным забавам, чаще выглядывал из окна, чем принимал участие в делах уличных; он всегда был настороже, ему казалось нет дела до игр. Девочка, глядя на этого мальчика ощущала, что не уместно веселиться, пока отец в поле, пашет как проклятый, чтобы насобирать побольше урожая к зиме, но несмотря на это преданно забавлялась с соседскими детьми, забывая о времени, о том, где находится, и о том, что, возможно, не доживёт до взрослости.

— О нас не волнуйся, бери мешок, да неси в дом, — женщина добродушно улыбнулась и вложила узелок в маленькую ручку, — Бери, если предлагают, не думай, а у нас ещё есть. Пусть жертва моего мужа не станет напрасной. Так беги же, чего стоишь?

Позабыв обо всём, о правильности и неправильности, о стыде, о грехе, о долге, Нес, больше не упрямясь, рванула, откуда только силы взялись, голод и мешок, и больше нет в этом свете ничего более подходящего одного к другому. Забравшись на крыльцо, девочка чуть не упала, прилив сил прошёл также быстро, как и появился, а тяжёлая поклажа потянула в снег, но Нес не сдалась, а рванула снова, перепрыгнула порог и завалилась в дом, где отец и брат уже лежали и готовились ко сну, и день не был тому помехой. Шум поднял обоих, как умалишённые они двинулись к раздобытому богатству и принялись озираться вокруг, будто ожидали, что кто-то отнимет. Мужчина дёрнул мешок и, не без восхищения, развязал, обнаружил муку, гору муки, такой чисто просеянной, просто загляденье. Такую обычно не увидишь и за всю жизнь, такая достаётся верхам, а не простым работягам.

— Где взяла? — строгий голос отца привёл в чувство.

Нес глупо заулыбалась, но не смирила гнев мужчины. Она боялась ему сказать, что греховная женщина поделилась едой, приказала забрать, он мог выкинуть то, что побывало в нечистых руках. Пока между отцом и дочерью установилась безмолвная перепалка, Маркус, который не участвовал в баталии, подполз к мешку и горстью зачерпнул в ладонь муки, и стал жадно лизать белый порошок; слёзы текли из его глаз от отвращения к себе; он, ребёнок, знал, что, увидев его таким, отец побьёт сильно, но сопротивляться инстинктам не сумел, плакал и лизал, лизал и плакал, клейкая масса заполняла желудок, а больше и страшиться было нечего.

— Соседка дала, — пропищала Нес и закрыла глаза, ожидая оплеуху.

Отец только вздохнул, он не готов был жертвовать мукой, которая могла спасти их от смерти, вера отступила на второй план, его, как и детей, одолевал голод, просто он сильнее сопротивлялся. Ничего не сказав, мужчина, наклонился, чтобы взять мешок и запрятать, чтобы по чуть-чуть выдавать паёк своим детям каждый рассвет, а сегодня сготовить небольшой ужин, поесть вдоволь, а потом уж и тянуть остаток. Маркус обнаружился, его личико напоминало бледную поганку, гриб, который можно было спутать с съедобными, если не разбираешься. Грибники хорошо отличали одно от другого, а вот Нес всегда путалась, когда ей доводилось бродить по лесу, запасая дары природы на зиму.

Отец яростно мигнул, его прошибла злоба, со всей дури его рука повалилась на голову бледному от муки мальчику. Из глаз Маркуса посыпались звёзды, он их видел и готов был поклясться, что может схватить перелив рукой, но протягивая вперёд руку, он постоянно промахивался, видно опьянение от сытости давало промах. Жалел ли мальчик о том, что сделал? Едва ли. Яркие переливы и сытость, и жизнь заиграла по-новому, и повилась надежда выжить и не умереть, как Август. Сегодня Маркус спал особенно сладким сном.

***

Март. Целый месяц прошёл, мешок с мукой сильно поубавился, а вот поганая зима не отступала, также сбрасывала снег, который не спешил таять. Откладывались посевы, и это значило только одно — следующая зима могла стать такой же ужасной. Нельзя было и охотиться, и дело не только в законе, который жестко пресекал подобные вылазки и карался ударами плетью, всю дичь давно переловили; редкий зверь пробегал поблизости в эту зиму, он уж точно знал, ему не поздоровиться, встреться он с человеком. А настил снега не позволял пробираться вглубь чащи, мешал ранним ягодам созреть, ранним грибам показаться. Что уж говорить, и цветки, вполне пригодные для жевания, не вылезали из земли, ведь и земля не показывалась. Вечный мороз, Нес предполагала, что он останется с ними до конца, до последнего человека, живой души, и так и закончится людская эпоха. Стражи тоже, в конечном счёте, помрут, и их припасы подойдут к очевидному концу, кто если не крестьяне обеспечат их, бедные и не подозревают, как уныло закончат, а они-то считали, что выше всех остальных по рангу.

Когда еда снова начала подходить к концу, отец больше не ел, он иногда тихо плакал по ночам и перебирал горсти, которых на одного-то ребёнка едва ли могло хватить, а на двух и в помине нет. Нес плохо спала по ночам, она слушала причитания отца, который выбирал, кто из детей боле достоин жизни. У мужчины было много детей, как рождённых, так и нет. Нес знала, что и до них с Маркусом мать потеряла не мало плодов, осталось среди всех приплодов всего двое, но и из них отцу придётся выбрать одного. В одну тихую звёздную ночь отец легонечко погладил Маркуса по голове, по которой раньше бил, поцеловал мальчика в темя. Мальчик не обратил внимание, слишком крепко спал, а вот Нес заметила, она всё поняла. Главным аргументом отца стал вес девочки, у неё было больше шансов выжить на скромном пайке, Маркусу, как мальчику, нужно было больше. Отец больше не причитал, сожалел только об одном, что не принял такое решение раньше, а теперь сможет ли хотя бы дочь пережить зиму.

Конец марта стал проблеском надежды, снег начал таять стремительно, становилось теплее, из-под белой толщи начали проглядывать первые цветы, маленькие зелёные стебельки с белыми шапочками, мелкие и почти невзрачные, они выходили на свет, а вместе с ними и выжившие люди. После долгой спячки некогда было умиляться превратностям погоды, пора было брать плуги и лопаты и копать, копать, копать, чтобы собрать первые всходы к лету. Зерно, отложенное и закрытое в плотном амбаре, осталось нетронутым. Многие покушались, но никто так и не забрал ни зернышка, ни клубня; тех, кого заставали даже за созерцанием без раздумий казнили. Каждый понимал, что останутся выжившие после зимы, а зерно в амбаре — очень важный, самый важный запас, на случай наступления следующего года. Вместо удовлетворения краткосрочных желаний, в кои то веки все объединились ради неясного будущего и не прогадали. Люди живучи, их не искоренить так просто, не уничтожить голодом и зимой, а значит вместе с ними придёт и лето, а там и до следующего года недалеко.

Нес участвовала в общем празднестве жизни над смертью, она смогла переступить через шесть лет, теперь-то ей было целых семь, а значит нужно было приниматься за работу, помогать людям, которые едва держались на ногах. Она после муки не выглядела такой же жалкой, как остальные, и собиралась внести общий вклад в дело. Что же до Маркуса, возлюбленного брата, он не дожил буквально неделю до празднества, умер ночью во сне. В конце жизни он больше сидел в углу, смотря как сестре достаётся еда, а ему ни крошки, но не жаловался, он сознавал, что его не выбрали, и тихо скулил, пока не проваливался в сон, где ему снилось самое большое застолье на свете. Столы, полные всяческих явст, ломились от тяжести, а он набивал брюхо и во сне жевал. Нес проливала слёзы, когда просыпалась от чавканья пустого рта, и хотела подсунуть брату хоть крошку лепёшки, но отец, зная, что на запас могут посягнуть, ночью прятал всю еду под собой. Он бы мгновенно проснулся, учуяв, как его обкрадывают. Страдал ли отец, что даёт жизнь одному ребёнку за счёт жизни другого, Нес не знала, мужчина больше не шептал по ночам. Казалось, ему стало легче, когда он избрал такой путь, и здесь девочка не могла не согласиться, гораздо легче знать наперёд, чем существовать в счастливом неведении. Нес была той, кто поспособствовал гибели жизни, и вина преследовала её годами напролёт, забыть, что жив благодаря другому, нельзя, так она и жила и весной, и осенью, и зимой, и летом. Она старалась вымолить прощения у брата, когда приходила к нему на могилку. Девочка точно не знала в каком месте похоронены её родные, отец не ставил указателей, она находила место, что притягивало больше других, и разговаривала и с братьями, и с матерью, и впоследствии с отцом, как с живыми.

Отец умер вскоре после долгой чёрной зимы, таковой её прозвали горожане, больше такого губительного сезона не случилось. Поля засаживались чётко, вспахивались правильно, а погода, хоть и чинила препятствия, всё же давала богатый урожай, которого с трудом, но хватало до следующего сезона. Такого количеств людей боле не гибло от голода, но восстановить прежнюю численность населения удавалось плохо, подорванное голодом здоровье ещё долго приносило мёртвых детей из чрев матерей. Но отец умер не от голода, после страшного пути, который он избрал, ему больше и в голову не взбрело держать обет перед умершей женой, а брать новую он не собирался. Ему вскружило голову, что он остался в живых, от осознания жизни он забывался в пьяном угаре с каждой встречной шлюхой на дороге. Простой обмен, обещание части урожая или нескольких медяков за бурную ночь, а лучше в объятиях нескольких дам. Те женщины не поносили детей, погубленные постоянным развратом тела, они не имели способности зачать, а редкие беременности прерывались настойками и физической тяжбой, от чего отец так и не заимел нового ребёнка. Шлюхи давали ему откровение жизни, такое же, как и для Нес когда-то, только для этого ей понадобились просто слова, а ему смерть всех, кого он любил.

Заболел отец тяжко, одна из шлюх поделилась гнилой плотью и дала здоровому мужчине тяжкое испытание. Когда девка померла, отец забеспокоился ни на шутку, зная, что может произойти дальше, но он не жаловался дочке на боли, когда осознал, что и сам захворал. Он ходил в поле с остальными мужиками, сколько мог, и беспрерывно молился вечерами, отмаливая грех, что не сдержал обещание; он молился, хотел остаться в живых, ему была невыносима мысль оставить дочь одну в целом свете, никто не заботится о чужих детях, свои-то в тягость. Нес любила отца и считала его, несмотря на излишнюю суровость, очень добрым, она могла наблюдать, как других соседских детей избивали без надобности, за малейшие проступки, когда ей за всю жизнь доставалось лишь по делу. «Возможно будь жизнь чуточку легче, он стал бы другим человеком», — думала иногда девочка и сразу пугалась неподобающих мыслей. Как человек может быть другим, он есть такой, какой есть, а если под обстоятельствами изменяет натуру, так как его можно назвать не безумным, нет, это смрад. Вот король, он безумен, меняет законы на протяжение одного дня, его рассудок с ним не в ладах, а убийства без причины — это ли не признак сумасшествия. Всегда человек одинаковый, а если меняется, то это признак умалишения, здесь остаётся только сожалеть о загубленной душе. Простой труд и каждодневная молитва и этого много, это и есть прекрасное счастье — проснуться с утра, а как иначе, это и есть важность.

Жаль Якоб, возлюбленный отец и муж, больше не сможет быть счастлив. Его закопали вместе со всеми остальными, молитвы не помогли, ему и так удалось выторговать целых полтора года в сражении с болезнью, которая и унесла его жизнь. Мужчине не следовало удовлетворять свою похоть со шлюхами, стоило найти одну чистую женщину и справлять нужду всякого человека с ней, сбрызгивать застрявшее семя в неё, и она бы родила ему детей, поэтому для такого нужно было взять девку по-моложе, покрепче, с широкими бёдрами, которая сумела бы разродиться, но он больше не хотел обрекать ни жену, ни ребёнка на погибель. Однажды Якоб признался в этом Нес, когда его плоть разлагалась, он сказал:

— Если цена моей жизни, чужая смерть, то такая цена меня не устраивает.

В эту же ночь в агонии Якоб и сгорел, его глаза выпучились и больше никогда не закрылись, а Нес поняла тогда, что смерть целой семьи на него очень сильно повлияла, хотя она так и не думала раньше. Сколько открытий даровано было ей из-за пустой прихоти страстей, и сколько ей ещё было уготовано впереди. Тогда девятилетняя девочка и поклялась не делить с мужчинами постель, чтобы не даровать жизнь детям, чтобы те не познали никаких откровений, но клятва забылась, и Нес никогда боле не вспоминала, чего пожелала у изголовья отца. Отец умер, а она предстала ненужной сироткой, и таким детям дорога в приют, дом на отшибе, где о детях не заботятся, там они предоставлены сами себе. Трудясь в поле на равных со взрослыми, дети из приюта чаще прочих не переживали зимы, непосильная ноша губила.

Нес больше не могла положиться ни на кого и собирала скудные вещи, чтобы прийти до полуночи в натопленный дом и вместе с детьми без родителей уснуть и проснуться на следующие утро на самой заре, выйти на работу, стать преждевременно взрослой. Помогать по дому, убираться и готовить еду — простые дела, с которыми она справлялась с трёх лет, теперь ей предстояло узнать каков настоящий труд, но она улыбалась и собиралась, собиралась и улыбалась, а улыбка не покидала. Девочка не намеревалась так просто сдаваться. Когда у неё была семья, она не верила, что сможет их пережить, они были гораздо сильнее, крупнее и величественнее, братья родились и сразу же закричали. Если бы она играла в игру, где ставят на кон деньги, то никогда бы в здравом уме не поставила на себя, такая вероятность была ничтожной, но вот она живая и относительно здоровая, девятилетняя маленькая, но уже сумевшая выстоять в схватке, девочка. Про таких удачливых Нес слыхала, они, несмотря на все неприятности, идут по земле своими ногами, а за ними все остальные, которые спотыкаются на ровном месте и падают в свои же могилы. За удачу приходится платить, потому что жизнь не даёт ничего просто так, и будучи ребёнком Нес сознавала, что в конечном счёте будет всегда одинока, сколько бы людей не находилось вокруг — плата за обхождение собственной могилы. Её удача и её проклятие шли рука об руку, а Нес просто улыбалась, выхода не было, она не была властна вершить ни свою судьбу, ни чужую, придётся мириться с неизбежностью, расплачиваться за возможность стать взрослой.

Из дома девочка вышла уже в кромешной темноте, она не желала быть увиденной на дорогах, да и сама не хотела видеть дом, который покидала. Тёплый бревенчатый дом, его заберут, и, если ей снова захочется прийти на могилки родных, ей не удастся, новая семья будет там и не захочет пустить странницу в дом, поэтому Нес посидела в последний раз во дворе на дорожку. Сидеть долго она не могла, да и смысла как такого в этом не видела. Ей очень хотелось верить в то, что семья услышит голос их дорогой Нес, и всякий раз говорила от сердца, но не верила, что и правда её слышат, а и если слышат, то они уже осознали, что им не суждено боле встретиться. Свежая могила, девочка подошла к ней в последнюю очередь. Сегодняшней ночью она собственными руками вырыла её и положила туда отца, а после зарыла наспех, надеясь, что сумела сделать всё верно. Отец бы в любом случае пожурил, ведь его дочь не выкопала яму достаточно глубокой, а землю, когда бросала, не притаптывала, поэтому не вся вырытая земля поместилась обратно, и вид у могилы не был сильно порядочным, нужно было сделать более аккуратно, но она так устала, что посчитала излишние труды вздором. Конечно, отец мог бы сделать замечание, но он умер, красоваться было не перед кем. Она, воспитанная в его порядках, сейчас их потеряла, и не стала бы и делать могилы, но не могла оставить человека, нуждавшегося в ритуалах, без них, ведь отец так свято верил, что приличная могила важна.

Поклонившись сырой земле, Нес отвернулась, не желая показывать в блеске звёзд свои слёзы, она пообещала, что не будет горевать, позволит себе единожды поплакать, а больше не станет. «Слёзы иссушают душу», — так говорил отец, но изредка плакал, Нес не знала почему он противоречит своим словам, а вот сегодня поняла. Как не желай, слёзы помимо воли вытекают из глаз, но, если давать им волю слишком долго, они уведут на тот свет, не зачем долго страдать по поводу смерти, лучше стремиться жить и наслаждаться маленькими житейскими радостями, к примеру звёздами, которые будут сопровождать посреди тёмных улиц. Если они будут благодатны, то доведут ребёнка до цели невредимым, в такие часы надо сидеть дома, ведь по ночам выползают гады изо всяких щелей.

«Вот и начало новой жизни», — подумала Нес, взяла кулёк и подалась в бегство, вышла за крыльцо, ещё раз поклонилась дому, что её так долго оберегал; самые счастливые воспоминания будут жить по ту сторону, в них жива и мать, и отец; в них Нес скачет вокруг дома за братьями, что дразнят её; в них навсегда отпечатается лепёшка, что так прекрасно пахла посреди голода. Стены не запомнят печали, они избирательно подойдут к памяти людей, живших в стенах, и запечатают горести куда глубже, туда, куда взор человека не сумеет пробраться. Собрав смелость в кулак, Нес плелась, ей думалось, что она отходит дальше и дальше, но вместо этого девочка ковыляла по одному и тому же маршруту и постоянно возвращалась к исходной точке; она боялась того, что зациклилась на одном дне и никогда не сможет пройти вперёд. Все грандиозные планы провалились, делая из себя взрослую, она ею взаправду не становилась и грустила от собственной беспомощности.

В очередной раз вернувшись к избе, что должна была быть забыта, Нес задрожала, упала на землю, она не старалась подняться, а просто легла, глупость вырасти уже покинула голову, осталась мечта уйти поскорее, соединиться с родными, ведь не зря же отец молился, по ту сторону смерти находилась другая более светлая жизнь. «Может и не стоит дальше бороться, может они меня ждут и не понимают, чего я боюсь, ведь им так хорошо», — Нес снова заплакала, пустила солёную воду в грязь дороги. Случайных прохожих не было, все в такой час сидели по домам, ели простую еду, никто не видел ребёнка, кончавшегося в муках одиночества. Но это не совсем так, соседка вот уже несколько часов наблюдала из своего окна за происходящим, собираясь выйти и спасти девочку, только никак не решалась.

Одно дело растить собственного сына, которого она рожала целую ночь, целый день и ещё одну ночь, который появился из её чрева, а другой вопрос — сиротка. Таких сироток на пути в поле каждый день встречается с десяток, она была не в состоянии всем помочь, спасти девочку — значило в трудную зиму ущемить себя и своего родного по крови ребёнка в пропитании, а его стало добывать труднее после того, когда муж отправился на тот свет. Раньше муж ходил в поле, пока жена хлопотала по хозяйству, тяжёлый труд не для женщин, вынашивающих во чреве детей, но, если женщина становится вдовой, а дети не созрели, чтобы пахать поле самим, одиночкам приходится облачаться в шкуру мужчин, а иначе откуда брать еду. Самые удачливые попадали во дворец и там служили королю, продолжали хлопотать по хозяйству, либо готовить еду, но редко сейчас кого нанимали, служанки и поварихи не бросали работу, а лишние люди не требовались. Ещё одним вариантом было устроиться на постоялый двор или в дом знатного господина, но и там женщин было под завязку, да если и требовались, то нанимались обычно совсем молоденькие, а не такие старухи, как она. Так что Беатрис, кратко Бет, женщина предпочитала сокращённый вариант, не имела право беспечно, по первому зову жалости, бросаться забирать чужого ребёнка.

Пока девочка рыла отцу могилу, женщина беспрерывно смотрела в окно, она думала, что та сдастся, лопата была слишком большой, девочка с трудом ей орудовала. Если бы Нес сдалась, то женщина бы бросила пустое наблюдение и для себя бы всё решила, но настойчивость, с которой ребёнок на протяжении целой ночи делал однотипное дело, наталкивала на размышления и не позволяла закрыть глаза. Женщина продолжала слежку, прервав её на время, когда ходила собирать урожай, а вернувшись к вечеру, обнаружила, что могила закопана, а значит ребёнок сумел дотащить тяжёлый окоченевший труп до самого последнего пристанища. Жалость к ребёнку удвоилась, но так и не возобладала над разумом во время скромного ужина с сыном, который явился под вечер, хотя ему было запрещено разгуливать до вечера. Бет передвинула стул поближе к окну и наблюдала за девочкой во время трапезы. Сын, который иногда казалось находится по другую сторону от всех жизненных дилемм, заприметил косой взгляд матери и сообщил, что девочку нужно забрать, ведь ему так кажется правильным. Но что мог понимать одиннадцатилетний мальчик, который с будущего года пойдёт за место матери на поле, он уже всё решил и просто ожидал, когда ещё слегка подрастёт. Бет не полагалась на мнение ребёнка в такого рода вещах и приказала идти спать.

Женщина уж было захотела пойти за сыном следом, позабыв о девочке за окном. Услышав мнение своего ребёнка, она твёрдо убедилась, что лишний рот им ни к чему, но не могла уснуть, хотя прежде не терзалась бессонницей. Накинув уличные одеяния, она вышла за порог подышать свежим морозным воздухом, решив, что он сломит непокорную бессонницу. Соседский дом перестал пускать дымку, а значит его покинули все обладатели, лучина в окна не отблёскивала, верный признак заброшенного дома. Бет, с облегчением, поплелась внутрь избы, но увидала ребёнка, который вывернул из-за угла, девочку трудно было заметить, темнота не позволяла разглядеть лица, но женщина точно знала Нес плачет. Чтобы сердце не растаяло, а глупые мысли снова не посетили, женщина вбежала в дом, боясь, что её обнаружат снаружи. Она утешалась тем, что завтра, на самой заре, последует работа, и поэтому нужно хорошо выспаться, чтобы собрать, как можно больше, но вместо того, чтобы спать, женщина вновь устроилась у окна, чтобы подглядывать со стороны за происходящим. Движущаяся точка каждый раз удалялась, и, казалось бы, больше не повернёт в обратном направление, но как назло, раз за разом, сворачивала сюда, на эту улицу, к этому дому, и проходила впритык, затихала, приостанавливалась, потом наращивала шаг, уходила прочь только за тем, чтобы снова явиться и подвергнуть слабый дух смотрящей испытанию. Не стерпев, Бет вскакивала со стула, подбегала к двери, но не дёргала ручку, а возвращалась в караул, коря себя за слабохарактерность.

Время шло, звёзды меркли, то пропадали, то появлялись из-за редких облаков, а всё шло по кругу. Нес приходила, Бет подскакивала, и чокнутый карнавал не прекращал своё адское верчение. «За что мне такие муки, я знаю, что грешна, все мои мысли наполнены мраком, но зачем испытывать меня таким ужасным путём?» — бормотала Бет в свете полуночного мерцания свечи. Слёзы она не лила, может быть и хотела, но их запас давно закончился. Все последние слезинки забрала смерть мужа, а сколько слёз забрали мёртвые дети, которых она выплёвывала из своего чрева несколько лет подряд, да и болезнь единственного живого сына весьма источила запас. За тот нескончаемый месяц половина всего запаса слёз, причитаемого на одну человеческую жизнь, была потрачена.

Уолтер болел болезнью похуже родовой агонии, он кашлял, стенал от внутреннего жара, покрывался потом, страдал от галлюцинаций, ему всё казалось, что он находится не здесь, а в самом дальнем краю, около зачарованного леса, где пар вздымается выше облаков, где свист и рокот эхом раздаётся по ближайшей глуши, где боится пролететь и птица, так громко. Бет воображала, что её драгоценный сын стоит между жизнью и смертью, а именно там он и был, люди во время жара часто гибли, их тело по неведомой причине сгорало изнутри, выплавлялся внутренний дух, оставалось только тело, и именно там, в том проклятом месте, где заканчивается граница реального мира и начинаются владения ада. «Почему?», — она сотню раз себя спрашивала в ту пору, — «Почему мой сын должен гореть в пламени? Неужели моё грехопадение передалось сыну? Он то не успел ничего натворить, за что должен расплачиваться». За тот месяц Бет ни единожды молилась, хотя к тому времени и позабыла, что это значит, так неприглядно ей казалось тогда просить о пощаде неведомые силы, когда настоящие реальные убивали и отбирали еду. Но она молилась, просила Бога, что Уолтер смог выжить, побороть чуму и вырасти сильным, смелым, отважным мужчиной, как и его отец.

Бет и сейчас вспоминала, сидя у окна, как ей было тогда плохо, как она не спала ночей, всё вслушивалась в дыхание сына, как бродила поблизости, пока он причитал о паре и свисте. Милости просила она, единственной милости, которую может просить в отчаянии мать. Как она хотела его рождения, как желала стать родителем, это чувство превозмогало все невзгоды. Если она заберёт дитя с улицы, то вправе ли она назваться матерью своему сыну? Она нужна ему, а он ей, как нужна человеку еда, как нужна чужая тёплая плоть или как нужен сон, который чудодейственным образом снимает дневную усталость. Девочка чужая, и хоть Бет стало её на мгновение жалко, и она отдала запас муки, но нужно ли такому забвению случиться вновь? Мука предназначалась тогда и её возлюбленному, тело которого так и не долежало до весны, пропало в одну тёмную ночь, и тогда всё было правильным, она возместила жизнь одного и тем заслужила расплату за не вырытую могилу, но то было давним прошлым, и мешок муки не мог сравнится с целой кучей лет заботы о сиротке. Родители знают, рожая дитя, что могут оставить таких малюток раньше совершеннолетия и понимают всю тяжесть, не всем суждено прожить жизнь, и не каждый способен вырасти в окружении заботливых рук, сиротство везде, особенно много стало таких детей после чёрной зимы, предаваться унынию по одной девочке было беспечно.

Избрав оставаться матерью одному ребёнку, женщина усилием воли заставила себя подняться, её глаза, полные сухой истерики, разрывались на части. Ни моргнуть, ни выпустить слезу не удавалось, а потому приходилось смотреть на адские муки ребёнка; от этой картины не находилось спасения, не придумали ещё худшей расплаты за намерение совершить злодеяние. И вдруг, тонкие ножки девочки подвернулись, она скользнула наземь, как веточка, упавшая с дерева, не по возрасту маленькое крошечное создание упало на отшибе в ожидании смерти. Завтра с утра она испустит дух, не переживёт ночь. Когда люди теряют волю к жизни, остаётся всего несколько часов до конца, сколько бы до этого не переживал несчастий, именно сломленный дух отбирает последнюю мочь. Пока Нес ходила, можно было утешать себя, что она вскоре уйдёт, ей надоест слоняться и захочется спать, и по утру женщина бы не чувствовала такого стыда, как сейчас.

Бет вспомнила ночь, яркое тёмное пятно на памяти, которое она не в силах была позабыть, оно напоминало о себе каждый день, не давая спокойствия. В ту ночь женщина сидела и слушала дыхание сына, его сердце стало колотиться гораздо реже, а она знала, что когда сердце сдаётся, тело отмирает следом, ночь стала роковой, если Уолтер не оправится к утру, то эти часы стали бы последним оплотом единения сына и матери. Тогда, казалось, больше нет в целом свете веры, она забрела под толстую крону ивы, что стоит на берегу быстрой реки и прячется ото всех, чтобы её не увидали. Бет ощущала, что её ребёнку плохо, но поделать ничего не могла и крепче сжимала его руку. Она хотела, чтобы её никчёмную жизнь забрали в обмен на спасение того, кто должен продолжить видеть мир. Проснувшись после тягостной ночи, Бет ожидала найти тело сына бездыханным, но, к удивлению, обнаружила, что её ребёнок сидит за столом и тихонечко, устало, хлебает суп. Счастье озарило их дом, в тот момент женщина поклялась, что спасёт жизнь другого за такую неслыханную радость. До сегодняшнего дня она думала, что заплатила долг с лихвой, но только сейчас поняла, как мало на самом деле сделала, и что Бог специально послал ей испытание. Больше она не могла противиться зову и отворила дверь, и забрала девочку внутрь, и закутала в одеяло. Нес так и не проснулась, пока её кутали, а завтра ей предстояло стать дочерью матери. Бет же предстояло стать матерью дочери, и женщина поклялась, что вырастит её как своё дитя, никогда не укажет на дверь, не заберёт часть еды, будет заботиться и не сравнивать с сыном, и они оба будут её родными детьми, так и будет, а сегодня пора найти благословенный сон.

Глава 2. Да будет жизнь!

Проснувшись с первым лучом солнца, постучавшимся через тонкую ткань повешенную на оконный проём, Нес не сразу открыла глаза, она оттягивала момент на подольше. Она хорошо помнила вчерашний день, сумятица ото сна не дала о нём позабыть. Девочка тщетно пыталась понять, где находится, ей было тепло и уютно, а поблизости раздавался приятный запах овсяной каши. «Это рай или сон?», — думала девочка, предполагая, что, когда сможет решиться открыть глаза, увидит свою семью в сборе; будь это рай или сон, все, кого она потеряла, будут с ней, она не сомневалась, ни на секунду, в ином исходе. Разум ей твердил, что всё в порядке, бояться нечего, а вот глаза предательски не слушались и не желали открыться и узреть истинное счастье, может ей и не было дано вырасти, и она навсегда застряла в девятилетнем возрасте, так и что с того, зато можно каждый день касаться матери, смотреть на отца, дурачиться с братьями, прекрасный мир, в нём не жалко не вырасти, жалко его вновь потерять.

Нес принюхивалась к запаху еды, и желудок заурчал. «Неужели и на небесах хочется есть?», — и девочка, к стыду, осознала, что вряд ли это так, все рассказы про жизнь после смерти непременно заканчивались простой истиной: смерть — избавление от всех мирских забот и проблем, а значит то место, где она находится, не загробное царство, а нечто иное, может и сиротский дом; а она, бродя в бреду, просто забыла о том, как до него добралась. Распахнув глаза, девочка, усилием, заставила себя оглядеться, ей, чертовски, стало противно от того, что она не умерла по дороге, что цела и невредима, а семья — далеко, по другую от неё сторону. Захныкав от горести, Нес перестала смотреть, она ощутила недуг, как при болезни, тело ломило, а внутренний жар повысился, её затрясло, так что угадать очертания помещения, где она находилась, не удавалось. Едва ли девочка сознавала, что не одна. Мать и сын трапезничали, не стали будить заблудшего человека, давая возможность вдоволь выспаться, пожалели дитя.

Первым заприметил возню Уолтер и сразу же ткнул мать, чтобы и она поглядела. Женщина увидала, что ребёнок проснулся, рот девочки перекосило от страха и слёз, и она поспешила утешить создание, убаюкать в нежных объятиях, а после, ни теряя времени, пойти на поле. Сын опередил старую женщину и подбежал к названной сестрице, так скоро, как мог, и поглядел прямо в глаза испуганному найдёнышу и, когда сумел пробраться через затравленный взгляд, увидел, что слёзы девочки сразу пропали, они исчезли, будто их и не было никогда. Уолтер улыбнулся, смахнул остатки сна с Нес и прильнул к ней, заключил в своих объятиях, а она, не смело, отозвалась на зов, прижалась так крепко, как только могла. Детская непосредственность покорила сердце женщины, и не важно, что они не были в той степени детьми, которые едва могут говорить и ходить; в подросших детях она видела такую же умилительную силу, а может и гораздо сильнее. Когда разум подкидывает мысли для осмысления, в детях тяжелее найти любовь, они подобно зверёнышам отделяются от родителей, от семейных уз, становятся закрытыми, скованными и такими далёкими, и как же странно, что её сын отозвался, так горячо, к новому человеку.

— Ты больше не плачь, я позабочусь о тебе, слово даю, — сказал Уолтер и потрепал спутанные прядки.

— А кто ты? — спросила девочка, не вспомнив лицо мальчика из окна.

— Твой брат, Уолтер, а ты Агнесс, моя дорогая сестрица.

Помимо воли Нес встрепенулась, ей почудилось, будто её бросили в огонь, девочка впала в одервенение, перестав шевелиться. Она снова и снова прокручивала желание воссоединиться с семьёй, плохо понимая, что значит стать снова сестрой, когда братья давно уже лежат в сырой земле. Одно дело умереть и стать частью той новой жизни, а не стать частью чужой жизни и, будучи взаправду живой, обрести нового брата. Как бы ей не хотелось утонуть в глазах этого мальчика, снова прильнуть к его теплоте, она не могла назвать его братом, он — соседский ребёнок, который с ней мило здоровался, проходя мимо, теперь она вспомнила. Она его совсем не знала, они не резвились по улицам летом, не катались с горки зимой, и почему же тогда девочка чувствовала, что он взаправду её семья, сидя сейчас на полу; за одно единственное созерцание, после суток одиночества, нельзя наполниться подобными чувствами к незнакомцу, так она полагала. Спас не он, а его мать, теперь Нес вспоминала, как заботливые женские руки вносят в избу и как укладывают спать. Женщина спасла её тело от смерти, а вот Уолтер похоже спас её душу, он за одно мгновение вернул ей тягу к жизни, и послевкусие от неминуемой погибели горечью распространилось на языке. Она не могла и представить, что в темноте ночи мыслила умереть, сама мысль казалась противной. Многие, кто желал жизни в молитвах, не находились среди живых в данный момент, а она была жива.

— Я не могу звать тебя братом.

Девочка подготавливала эти слова целый день, пока они, как дети, сидели дома. Бет ушла сразу же после завтрака, и не скоро должна была вернуться домой. Нес прибиралась в доме, делала привычные дела, привыкала к размеренной жизни, истошно боясь помыслить, не пропадёт ли её семья вновь, они, как и все люди, могли в любой момент уйти, покинуть, бросить её. Нес не знала, сможет ли снова пережить смерть и заставить себя закопать тела в могилы. Они ещё и одни световые сутки не прожили вместе, но мрачные мысли заползали в дурную голову девочки, которая столкнулась со смертью ни один раз. Это не было предчувствием, а лишь тлетворной, разрушающей порядок, кручиной, обычно приходившей в момент, когда удача поворачивалась лицом к другим. Следовало принимать подарки и каждодневно благодарить судьбу за милость, а вместо этого Нес говорила ужасные слова мальчику, который её спас.

— Не зови, раз не можешь. Только скажи, кто мы друг другу, если не брат с сестрой? Как мне тебя называть? — деловито осведомился Уолтер.

— Не знаю… Моё имя Агнесс, зови меня по имени, пожалуйста.

— Агнесс, значит. Хорошо, с сегодняшнего дня для меня ты Агнесс, а я не иначе как Уолтер для тебя. Правильно? — мальчик призадумался, — Нет же! Ты девочка Нес! Твоё имя слишком красивое, его нужно оберегать, лучше называться коротким именем, а полное сохранить для себя. А ты как полагаешь?

Зачарованная магией слов девочка безоговорочно поверила мальчику, она навсегда будет просто Нес, если он так посчитал правильным. Что имя, когда его слова спасают от бедствия, недалёким утром она так страдала, боялась остаться одна, а сейчас все плохие мысли исчезли, они просто пропали, как пропадает роса от лучей солнца, как исчезает закат при наступлении тьмы, как растворяется луна в объятиях тучи. Ей всегда казалось, что жизнь несправедлива, что она отнимает родных, дарует болезни, порождает голод, но нет, в ней помимо беды было много прекрасного: похлёбка в обед, закат и рассвет, чистое платье, поле пшеницы, мальчик по имени Уолтер.

— Ты теперь моя семья, а я твоя. Страха больше нет. Посреди темноты, ты должна знать, всегда есть проблеск света, так и мы будем этим светом друг для друга. В самые суровые дни, когда всё будет казаться потерянным, вспоминай своего, так и не названного братом, Уолтера, и тогда никакие ненастья не будут страшны, — мальчик приостановился и заговорил вновь, давая время девочке осознать его мысль, — Мы станем взрослыми, переживём нашу мать, станем важными, и тогда перед нами откроется будущее. Я рад, что ты не назвала меня братом, потому что ты не моя сестра, ты порождение нашей общей надежды, в котором больше не будет жизни одним днём. Нас впереди ожидает долгое счастливое будущее, полное осмысленности и стремлений. И тогда, оглянувшись назад, мы увидим, что создали такой мир своими собственными руками.

Описание безоблачного будущего впечатлило Нес, она и думать больше не могла ни о чём, как о неведомом будущем, в котором пропадают ненастья и беды, в котором все счастливы и живут в мире, в котором дети не умирают, в котором людям не приходится трудиться от рассвета и до заката. Что за чудный мир, прежде воображение так красочно не рисовало будущее, но сейчас оно наполнило живую картину многочисленными деталями. «Неужели Уолтер говорит всерьёз?», — думала девочка, — «Как можно полагать, что такой мир наступит, мир, где можно верить, что сегодняшний день не последний, где есть планы на год вперёд? Он явно шутит, но как у него это складно выходит, его слова как ручеёк, освежающий от зноя. Он познал нечто важное в мире, где нет порядка». Конечно, Нес не могла поверить в такое будущее сразу, да и сказать подобное не могла, порой и говорить без запинки ей было сложно, а не то чтобы придумывать разные истории и сплетать их воедино, таким навыкам дома не учили.

— Скажи, а ты серьёзно сейчас говоришь? — Нес подползла ближе, взяла Уолтера за руку.

Мальчик слегка смутился, былое утреннее вдохновение прошло, он-то по утру обнимал сестрицу, а не просто девочку Нес. Девочек не стоит касаться, они колко отзовутся, если почуют неладное, им нужно поклоняться, перед ними следует трепетать, а не по сиюминутному желанию касаться; но эта девочка не походила на тех, которых удалось встретить за жизнь, она словно мягкое облако обволакивало, её прикосновение не жгло, а ласкало. Руки матери, Уолтер сравнивал два ощущения и видел между ними так много отличий. Мама дотрагивалась до него со страхом, боясь отпустить птенца на свободу, руки же Нес несли свободу в чистом, первозданном, виде, они, без единой шероховатости, имели детскую лёгкость, тогда как руки матери уже не могли нести лёгкость, труд взрастил на коже материнских рук мозоли и потёртости. Некое таинство несли руки девочки, и Уолтер, по незнанию, хотел бы спросить совет у взрослых, да не мог, было что-то неясное, сейчас, между ним и Нес, но оно касалось лишь их двоих.

— Конечно, — Уолтер поддался позыву и схватил ладошку Нес сильно-сильно.

«Какая у неё маленькая ручка, не то что моя», — подумал мальчик, — «Она всего на два года младше, а кажется на полжизни, слишком худая и бледная». Тогда Уолтер и сделал самый важный выбор, на который способен мальчишка: как бы не было трудно, какие бы препятствия не стояли на пути, ему необходимо создать для малышки такое будущее, какое можно увидеть разве что в прекрасных снах. Существование, что идёт беспрекословно, рухнет, дворцы и пиры в них разрушатся, над людьми перестанут возвышаться правители, у людей больше не отнимут еды, и мир станет чистым и светлым, а он и она станут теми, кто создаст такое будущее для всех. Бестелесные мечты воплотятся, и жестокость, что так присуща обычным людям, сменится добротой, и это чистая правда. Мир станет таким же лёгким, как рука драгоценной Нес, он станет понятным и не обретёт шероховатостей и потёртости рук взрослых людей.

***

Время шло без запинки, без остановки, но это не то прежнее время, оно стало другим, по-новому заиграло с обретением второй жизни и второй семьи. При этом Нес не забывала ни братьев, ни матери, ни отца, она видела их лица по одному лишь желанию, не теряла связь с отчим домом, с кровью своих предков. Дом, где она жила раньше, как и положено пустым ненужным домам, забрали молодожёны, они пришли и вселились туда без предупреждения, захватили маленький уголок, который не сооружали собственноручно, но Нес не была против. Ей, как и всякому человеку, чей дом отобрали, было слегка обидно, но не более того; в отличие от людей вещи не прихотливы, им всего лишь-то нужно, чтоб ими пользовались, больше ничего. Дом бы пропал без заботливой руки человека, покрылся бы паутиной, погряз бы в пыли и грязи, вскоре бы полностью разрушился, а крыша его бы провалилась от залежей неубранного сверху снега. Дыхание жизни вновь озарило окна прежнего дома Нес, тонкая струйка дыма просочилась из дымохода, а люди начали повторять судьбу прежних обладателей. Всё пошло заново.

В сумраке, когда солнце на небосводе давно погасло, Нес заглядывала через окно в свой старый двор, где лежали все родные, и со страхом предполагала, что и эту семью, которая выстраивает подле себя уют, может постигнуть несчастье. Молодая дева, что постоянно хлопотала за забором, скоро должна была понести ребёнка. Так начинали и её родители; будучи совсем юными они оборудовали место для жизни, по непреложным правилам, а в итоге умерли, не до конца ухватив все прелести жизни. Что они в сущности видели? Крайне мало. Поле, да дом, смерть, да голод. Времена, наступившие сейчас, худо-бедно стабилизировали бытие, стало немного спокойней за будущий год. Когда родители были живы такого не было, они работали не покладая рук, мать рожала детей, но Нес утешалась тем, что её родители покоятся в окружении всех тех детей, что не удалось родить, тех детей, которые умерли, не открыв глаза или вскоре после рождения. И Нес всегда повторяла, глядя на задний двор, чтобы они не беспокоились о ней, а спали спокойно, она сможет прожить, ведь у неё есть мама и Уолтер.

Мама, так называла девочка женщину, которая приняла её в дом, а как иначе, никому бы и в голову не пришло забрать с улицы сиротку, а она забрала и растила, как свою. Нес не могла найти слов благодарности и не имела понятия как расплатиться за благодать, меньшее, что она могла, это назвать женщину мамой. Бет учила девочку всему тому, что знала сама, оказалось соседка, которая всегда настороженно относилась к незнакомцам и чаще пряталась в доме, имела много всяческих знаний, которыми и делилась с детьми, сидя в ночи у свечи. Каждый день мама, как бы поздно не возвращалась, до отбытия ко сну рассказывала истории, учила писать и считать, объясняла закономерности жизни, и, ко всему прочему, не забывала прививать любовь к миру; она говорила так вкрадчиво и доходчиво, что даже глупая Нес понимала всё с первого раза. Нес и помыслить не могла, что когда-нибудь обучится чтению, отец её этому не учил, он жил безграмотным, как он мог научить тому, чего не знал сам.

Мама обычно приносила несколько жёлтых листов бумаги и, в самые редкие дни, рукописи, за которые расплачивалась раздобытыми монетами. Книги не отдавались навсегда, лишь на короткий промежуток времени, в течение которого Нес и Уолтер должны были успеть их прочесть. Ночами, пока Бет спала, дети, прижавшись друг к другу, по очереди держа свечу, читали истории о храбрых мужах, о любовных похождениях, читали мифы и легенды, очерки о запасах зерна. В рассказах ничего не значилось о дальних землях или жизни прошлых людей, а это, к стыду, интересовало обоих гораздо больше, чем остальное. Такого рода вещи не записывались на бумагу, а передавались и уст в уста, чтобы не накликать беду. Никому в здравом уме не пришла бы мысль, описывать на бумаге край, где свет и тень встречаются воедино, где пар и свист открывают врата в ад; край, где и кончается земля. Если сойдёшь с клочка земли, упадёшь в никуда; туда попадают те, кто слишком любопытен, кто не умерил нрав и, несмотря на предостережения, побрёл в поисках ответов; там за горизонтом и заканчивается земная жизнь; заблудшая душа, которая однажды попала в бесконечный край, обречена на вечные поиски уже не ответа, а выхода. Лабиринт, у которого нет ни конца, ни начала заставит переживать вновь и вновь дни из жизни, будет насмешливо возрождать их в памяти. Человек, умирая, не должен видеть жизнь, как наяву, это сведёт с ума, то будет не жизнь, а иллюзия жизни, а реальность больше не появится; такова расплата за то, что захотел покинуть родной дом, свою деревню и своего короля. Мама, как могла, предостерегала детей от такого исхода, она наказывала, чтобы они не смели думать о подобном, но замечала, что именно этим они и занимаются, когда она покидает дом. Да, они были слишком своевольны и не терпимы к понуканию.

Всякого человека влечёт неизвестность, то ли дело увидеть своими глазами, а не только услышать из уст матери. Уолтер и Нес никогда не забегали дальше деревни, всегда замедлялись около забора, который отделял жизнь людей от дремучего леса, но всегда, стоя на границе, представляли, как зайдут глубже, проберутся сквозь чащу, добредут до следующих деревень, дойдут до обочины и осторожно приблизятся к разгадке. На самом же деле, Нес никогда не привлекала затея уйти до конца мира, она страшилась участи упасть в лабиринт или вместе с паром раствориться в лапах ада, но ни разу не говорила об этом Уолтору. Он был бесстрашен, умён и презирал опасность, Нес могла поклясться, что, если бы не обещание данное матери, он бы рискнул и сбежал, добрался бы до конца света. Чтобы не отставать от него, девочка поддерживала его безумные стремления, не хотела, чтобы он догадался об её страхе. Рядом с ним страх уменьшался, но бесследно не исчезал, и всё равно она принимала его желания безоговорочно и всецело. Нес понимала, что скоро, когда они совсем вырастут, ей придётся идти, куда он укажет, и тогда она не спасует, пойдёт рядом, несмотря на страх и дурное предчувствие, главное с ним; а пока этот день не настал, она могла собраться с духом.

Иногда, когда дни, особенно жаркие, радовали вечерней прохладой, они могли задержаться под открытым небом на всю долгую ночь, пролежать в поле до самого рассвета. Когда Нес было десять, они обсуждали будущие надежды; когда ей исполнилось одиннадцать, стали разрабатывать тактику действий; в её двенадцать лет они говорили значительно меньше, некогда было разговаривать, рот постоянно был занят поцелуями; в тринадцать лет подошло время реализовывать болтовню и предпринимать важные шаги, пока ещё не наступило четырнадцатилетние Нес, после которого у них стало намного меньше времени; в четырнадцать лет стало некогда заниматься посторонними вещами по ночам, бурная молодость приостановила грандиозные порывы и увлекла в мир небольших взрослых радостей.

И действительно, в год перед четырнадцатилетнем, Нес и Уолтер проделали занимательный путь. Сперва, как и положено, обзавелись сторонниками. Уолтер отчаянно сопротивлялся этой идее, он был застенчив и сторонился людей, да и не доверял им. Но Нес переубедила его, ей удалось доказать ему, что вдвоём невозможно перевернуть порядок с ног на голову, вдвоём нельзя пробраться сквозь стражу или утащить достаточно зерна, которого хватило бы с избытком на будущую зиму. Опасения Уолтера не были беспочвенны, но и он пришёл к мысли о том, что товарищи — важная составляющая хорошей позиции. И тогда-то они и принялись бродить по улицам в поисках подходящих по возрасту кандидатур. Большинство их чуралось, страх сковывал руки молодых людей, которые жили бедно и плохо, но то было жизнью, а то, что предлагали двое их знакомых, вело к точной и скоропостижной смерти. Всякое неповиновение королю каралось строго, если тебя подозревали в связи с любого рода организацией, подрывающей непоколебимость власти, то голова, без суда, отделялась от тела в тоже мгновение.

Нес понимала людей гораздо лучше, чем Уолтер, да и деревенские, бывшие, дети ей были ближе, ведь она бегала с ними по улицам, в то время, пока возлюбленный сидел и грезил о светлом безоблачном будущем или копал ходы под землёй; он ничего из начатого не окончил, но его рвение поражало воображение. С самого раннего детства все мысли Уолтера были сосредоточены исключительно на цели, он не успел ни единого года провести в ребяческой непосредственности, будто родился взрослым. Именно девушке в год перед своим четырнадцатым днём рождения приходилось призывать своих одногодок их с Уолтером выслушать, они, по старой памяти, исполняли небольшую просьбу подруги детства, но как только она начинала говорить, все тотчас пугались, в этот момент приходил на помощь возлюбленный. Не все, конечно, слушали и его, но те, кто дослушал до конца, прозревали. Они менялись к концу пламенной речи, сказанной в тихом углу, где никто не услышит, и уже не становились прежними собой. Нес и сама пережила нечто подобное, после ночи, которая не несла за собой рассвет, слова Уолтера вернули её на землю, рассвет всё-таки наступил. Рассвет наступал и для тех, кто услышал. И солнце, и трава, и луг, и лес преображались в газах слушающих, образ будущего, лёгкого будущего, без смрада и вражды, открывал глаза, обратного пути больше не было, он мерк в сумерках, таял под палящим солнцем. Жертвы на пути к этому будущему не были важны, смерть была не приговором, а платой за будущее для других, иных людей, которые будут рождены в этом мире, слабых людей, которые не познали бед и отчаяния, голода и болезни. Но лучше стать слабым, чем быть сильным в тлетворном мире, так полагали теперь все те, кто отважился встать на иной путь. Перестав быть детьми, команда из взрослых людей возжелала лишь одного — воплотить мечты здесь и сейчас и, если потомки будут жить в таком будущем, то нечего сожалеть, что ты сам не застал лучших времён.

Ах жизнь, как же она была прекрасна в те годы юности, она не омрачалась ни тяжёлым трудом, ни отсутствием сна. Когда светило солнце, Уолтер и Нес вспахивали землю, после заката они отправлялись выкапывать подземные туннели. Жизнь горела огнём, а смерть казалась такой далёкой, позабытой. Уолтер выкрал бумагу из прихода и нарисовал положение туннелей относительно деревни и леса. За года, в которые он пытался выстроить сеть подземных ходов в одиночку, ему удалось правильно рассчитать их глубину и протяжённость, чтобы земля не упала на голову и не похоронила заживо в случае неудачи, но плану не хватало деталей. Только опытным путём Уолтеру удалось определить, как укрепить стены глиной, чтобы туннели вышли за пределы деревни. Окончательной точкой всего маршрута была определена плакучая ива, расположенная по другую сторону от протекавшей неподалёку от деревни речки, под ней-то в глубине, спустя несколько лет строительства, и появится убежище, где и будут разработаны самые величайшие планы, где и будут прятаться люди, названные братья. Тяжкий труд в ту пору не страшил, каждый с удовольствием выполнял свой фронт работ, скрываясь от посторонних глаз и, без устали, копая, роя и роя, валясь с ног, но не прекращая орудовать лопатой. О здоровье никто не мыслил, ведь цель оправдывала любые средства.

Три года, именно столько заняло подвести окончательную черту в строительстве. Нес к тому времени исполнилось шестнадцать лет, и это значило, что ей удалось вырасти окончательно, перешагнуть порог зрелости, да непросто перешагнуть, а обрести любовь, дружбу, стремления. Благодаря Уолтору и его матери, она просыпалась с утра, дышала и могла лицезреть новый день, такой великолепный, такой идеальный. Она всерьёз полагала, что нет ничего лучше, чем сидеть за маленьким столом и есть рядом с любимыми людьми, дорогой матерью и будущим мужем. Она и Уолтер уже могли обвенчаться перед людьми и Богом, ведь ей исполнилось нужное количество лет, но они не спешили, поклявшись перед друг другом, что соединятся узами брака только тогда, когда, проснувшись с первой зорькой, оглянутся назад и поймут — все беды прошли стороной, а их руки, именно их руки причастны к сотворению нового прелестного мира, чему, конечно, не была счастлива их мать. Всякий родитель будет тревожиться, видя детей, живущих во грехе.

Момент, когда её дети стали так близки, что стали делить жизнь, мысли и постель, Бет не могла и вспомнить. Уходя спозаранку и возвращаясь в бревенчатый дом с заходом солнца, она не успевала следить за их выходками. Они, постоянно увлечённые некими идеями, напоминали ей о былых временах. Когда Бет была молода и наивна, она встретила Саймона у реки, она полоскала бельё. Они видели друг друга с рождения, почти каждый день, да и как она могла его не знать, каждый на деревне знает своих соседей, это не удивительно, их деревня была самая большая, но не такая же огромная, как вся земля. Но в тот день она его встретила впервые, тот мальчик Саймон, который жил за три дома от неё, не походил на Саймона, который обнаружился у реки, и тогда-то они и поняли, что не смогут жить один без другого.

Саймон и Бет много мечтали, в их красочных мечтах жизнь могла поменяться, но они не стали отдаваться на волю случая, поэтому и начали выдумывать разного рода забавы, так они их называли. Они при помощи разного рода ухищрений забирали кошельки у стражи, а также путали их взгляды, чтобы те просчитались и не заметили отсутствие мешка с зерном. Но такие выходки были редкими, а после рождения сына и вовсе остались в прошлом, Бет и Саймон, предусмотрительно, перестали подвергать свои жизни опасности. Но эти двое, её родные дети, самое дорогое что у неё было, начхали на все заповеди и вели себя так, будто вправе перевернуть уклад вещей и сотворить невозможное.

Бет доподлинно не знала, что именно происходит в её отсутствие, поэтому она безостановочно молилась о том, чтобы Уолтера и Нес не схватили, чтобы не обрубили их молодые жизни, чтобы судьба благосклонно оберегала от ненастий близкие души. Наставлений не делать глупостей, она дать не могла, ведь и сама не отличалась, по молодости, благоразумием, да и смерть Саймона, сама по себе, не давала намёка на праведность, его заподозрили в краже муки из амбара короля, и в чём стража была не права? Кража было истинной, мужа приговорили к смерти заслуженно, но заслуженной ли смерть стала для вдовы? Бет не кляла мужа за кражу, она кляла стражу за его гибель, а короля за чрезмерную жадность и безумие. Понятия о праведности вывернулись наизнанку, а головы праведных судей покрывались проклятиями и пожеланиями скорейшего ада за содеянное злодеяние. Отобрать жизнь, когда природа разбушевалась, из-за еды, без которой тягостно и долго тянулись дни, суля погибель, более греховно, чем факт кражи, это не вызывало сомнений. Бредовая жизнь в созерцании прекрасной естественной красоты мира и созерцании несправедливой судьбы, где все находились под гнётом короля. Король, который отбирает жизни подданных по прихоти, не мог называться столь благородным словом, но кроме маленькой кучки людей, о которой Бет ещё долго не подозревала, никто не прекращал преклоняться перед диктатором. Народ не сомневался в том, что он это делает божьей рукой, дающей право распоряжаться чужой судьбой на своё усмотрение.

***

— Подойди Нес, — приказала одним снежным утром Бет дочери.

При наступлении зимы они редко покидали дом, не переставая топить печь, стужа задувала через все щели, да и через разбитые стёкла. Как бы не берегла Бет стёкла, в один из летних дней соседский мальчишка, по случайности, пульнул картофелиной в окно, и потому сейчас оно, разбитое, пропускало сквозняк. Технология изготовления стекла погибла давно, задолго до рождения короля, крестьяне довольствовались остатками былой роскоши, которая пропускала в дом свет и отвлекала от долгих дней зимы.

Но сегодня дома задержались только Бет и Нес, Уолтер ушёл, спозаранку, оттачивать мастерство владения холодным оружием, парочку мечей их команда добыла с неделю назад. Вылазка отобрала половину бравых парней, которые по неосторожности попались страже, на самом деле потерь было бы больше, если бы сторожевые псы не расслабились и не спали бы на посту. Одурманенные превосходством, ни один из них не ожидал, что, спустя более чем двадцать лет, кому-то взбредёт в голову ограбить дворец. Последний подобный случай пресекли быстро, и никто больше не осмеливался пробираться через узкие коридоры дворца в запрятанные кладовые, до этого момента. Но мечи были жизненно необходимы, без них нельзя было планировать дальше. Металл, из которого можно было бы сплавить мечи, не валялся на улице, и поэтому другого выхода, кроме как пойти напролом, не было. Головы тех, кого поймали, сейчас висели на пиках, окружавших дворец, предостерегая других от подобных затей. К счастью, злодеи не подозревали, что тех, кто примкнул к группе, одинаково переживших смерть близких, не сломить смертью товарищей. Группа людей поклялась, что они не станут считать потери и будут следовать за мечтой, которая была важнее нескольких убитых друзей. Завтра был черёд Нес овладевать мечом, поэтому она пребывала в ослепительной близости перед тем, чтобы сравниться по силе с остальными. Этим и были заняты мысли девицы, когда мать неожиданно подозвала.

— Да, матушка, вы хотели со мной беседовать, — Нес подошла к маме и обняла, формальные речи не мешали вольностям.

— Хотела бы, да не знаю послушаешь ли ты свою старую мать.

Выражение лица Бет приобрело серьёзный вид, Нес сразу догадалась о чём пойдёт речь; она давно подозревала о том, что мать догадывается об их с Уолтером приключениях.

— Вчера… ты же знаешь о вчерашних событиях?

— Как же не знать, мама, эти люди зверьми обратились, уничтожили пять молодых жизней, а ради чего, ради смеха, увеселений. Не от хорошей жизни они пробрались во дворец, не от лёгкой работы заприметили такой выход.

— Так я и думала, — Бет понуро склонила голову, — Я уверена, ты знала этих ребят, наверняка, ты играла с ними в детстве, и мне бы хотелось верить, что ты не вхожа в их группу, как и Уолтер, но это же не так, вы оба гораздо больше знаете, чем говорите. Так ли это, моя девочка?

Лицезреть мать, то как она тосковала, Нес совершенно не могла, но и врать тоже не могла, поэтому скромно промолчала. Она и без того знает правду, так и зачем говорить напрямую, это не успокоит, не принесёт меньше страданий в случае смерти.

— Ладно, можешь молчать, я хотела с тобой поговорить о другом, — Бет сжала руку дочери, — Я вскоре покину вас, через неделю.

— Что ты такое говоришь!? — вскричала Нес.

Перебив мать, дева представила, что некая болезнь одолела тело старой женщины, как же она испугалась. «Похороны только не это, не снова, не могила посреди двора, не молитва об упокоении», — губы Нес в судороге потеряли влагу, скорчились от трещин.

— Мама, не умирай, мама, не покидай меня, не покидай Уолтера! — Нес бросилась на колени, запричитала, обняла ноги матери, впилась в них пальцами, — Я тебя не отпущу, слышишь, не отпущу!

— Я не умираю, встань, не бойся, дитя, — Бет пригладила голову дочери, обняла её плечи, приласкала, как и всегда, делясь умиротворением, — Я не умру, пока могу жить, буду жить, назло смерти, не умру, не умру!

— Тогда куда ты уйдёшь? — встревоженный голос Нес не мог успокоиться, она слишком устала терять родных.

— Я нашла работу, буду жить в богатом добротном доме в услужении привилегированной почтенной семьи. Буду мыть пол, стирать бельё, всё то что делаю и здесь, но за оплату, если надо, буду сидеть с их детьми. Вы оба мои дети, вы выросли, вам пора жить одним, так будет лучше каждому.

От удивления Нес вскочила с пола, посмотрела на мать по иному «Как же так», — думала она, — «Она заслуживает пожить в спокойствии, без дел и забот, а вместо этого пристраивается в услужение».

— Не надо, если ты делаешь это только из-за нас, мы не одобрим. Уолтер тебя не отпустит, так и знай. Он не для того пашет круглый год, чтобы мать бросилась прислуживать иродам, что убивают людей. Какие в наш век достопочтенные люди? Не те ли люди, что вчера приговорили к смерти пять мужчин, пять неприкаянных душ, не заслуживших и последней молитвы.

— Не спорь со мной! — Бет умела заставить трепетать перед собой, когда искала послушания её голос менялся и резким окликом подчинял, — Как ты смеешь мне дерзить, я знаю, что делаю, это моё решение, и я его не изменю! Я затеяла разговор, чтобы поставить тебя перед фактом, а вечером узнает и Уолтер.

— Но для чего? Только в этом признайся, скажи, чего тебе здесь не хватает. Разве мы недостаточно тебя любим, мама? — Нес отчаянно взывала к разуму, не принимая выбор женщины.

— Доченька моя, моя Нес, не серчай, ваша любовь ко мне безгранична, я чувствую её каждый рассвет, мне всего на свете хватает, — голос женщины потеплел, — Помнишь чему я тебя учила, скажи мне, ты помнишь?

Мама учила многому, и Нес стала вспоминать вечера проведённые за тлеющей свечой, вспоминать знания полученные в тусклом свете. Что из этого мама, сейчас, возжелала услышать? Может про любовь к миру, может отход от греховной мысли, может воззрения к будущему и прошлому? Сколько всего Нес переосмыслила за восемь лет жизни в этом уютном доме, сколько она узнала, разве мыслимо выбрать одну из тысяч необъятных идей? А как мама объясняла про веру, про жизнь и смерть, про короткий день и длинную ночь, сменявших друг друга. Она учила, что не стоит зацикливать на чужом мнение, выбирать путь самому; учила не забывать родных; помогала обрести понятия о делах молодой женщины. Даже Уолтер не впитал в себя столько, сколько впитала не родная по крови Нес. Разве мыслимо забыть, как переплетались их мысли и менялась память и отношение ко всем событиям прошлого и настоящего.

— Мама, ты меня очень многому научила, прости мою глупость, но я не знаю, чего именно ты хочешь услышать.

— Ничего, ничего, я знаю, — Бет улыбнулась и начала приговаривать, — Нес, так тебя назвал мой сын, он дал тебе хорошее доброе имя, как и мне однажды. Ему было три, и он так серьёзно сказал, что моё имя длинное, ему тяжело его выговаривать, и с тех пор я зовусь Бет. Я ему мать, а ты ему возлюбленная. Я не могла знать, что вы не станете братом с сестрой, но и не могла не подумать о таком исходе. И вот теперь вы стали взрослые, и я надеюсь сможете понять, когда-нибудь, ради чего я меняю свою жизнь.

— Так ответь мама, ради чего?

— Ради будущего разумеется, — Бет задумчиво посмотрела через осколки наружу, там за окном кружил мягкий пушистый снег, — Я хотела раньше, но не могла, ждала, когда вы наконец вырастите. Я учила тебя принимать прелести жизни такими какие они есть, не искать ложные пути, и сейчас я, как никогда, надеюсь, что ты сможешь понять, позже, значение поступка сегодняшнего. Ты можешь соврать, сказать, что всегда понимала, что мне хотелось до тебя донести, но твои слова не будут правдивы, даже если ты будешь считать их правдивыми. Надо делать жизнь вокруг себя лучше, а не гнаться за пустым. И сейчас настал мой черёд делать жизнь лучше, я так этого долго ждала, так не останавливай свою маму, отпусти.

К вечеру Бет сообщила и Уолтеру, что собирается через неделю покинуть дом, но он принял решение матери сразу, его мудрость и ум давали ему понять быстрее, чем бестолковой Нес, толкование запутанных слов. Она совершенно точно осознала одно, маме необходимо дать волю, она запертой птицей в клетке просидела много долгих лет, пережила стужу и ненастье, проводила мужа и преждевременно ушедших детей; она вытерпела труд в поле, и теперь готова была стать той молодой девой, что видела свет в грязи мира, что обрела новое видение в глади реки, встретив будущего мужа. Как бы не была глупа, Нес не имела права препятствовать или призывать остаться, и если свобода мамы была в уборке чужого дома, ей не дозволено было ставить выбор под сомнение. Мама сказала, что однажды придёт миг озарения; мама верила, что дочь станет чуть взрослей и разумней, ведь года придают размышлениям более детальные очертания, открывают новые стороны всех понятий; и сама Нес поверила, что время откроет ей всю красоту задумки поступка матери.

Как и было сказано, Бет покинула дом в конце недели, поцеловала детей на дорогу и растворилась в дали, а вот следы, что остались позади, зарделись, олицетворив надежду на будущую встречу. Следы на снегу не дали забыть женщину, которая однажды взяла в охапку маленького ребёнка и притащила в дом. День второго рождения всегда явственней трепетал сердце, он, как луч, ослеплял величием матери, которая, как и всякая порядочная женщина, не смогла пройти мимо чужого горя. Если бы не людская милость, мир прогнил бы до основания, а покуда люди приносили помощь, выслушивали покаяния, надежда на спасение не пропадала. Последний человек, что несёт добро растворится, тогда и только тогда можно ставить надгробие миру, даже если человеки продолжат существование, эпитафия будет гласить: «мир идёт дальше, время не застывает, но нет больше людей в целом свете, одни человеки остались, порождение тьмы и хаоса, а люди покинули свет, сдались перед гнилью, ничего больше нет, совсем ничего», — вот тогда и только тогда наступит истинный конец добродетелям.

***

Борьба, пока она ещё не потеряла смысл, люди не покинули мир до конца, а дело Нес и Уолтера множилось. Год прошёл быстро, а никто и не заметил. Лица тех, кто собрался кучей, уже перестали бездумно ввязывать в приключения, вылазки стали реже и избирательней, а вместе и с ними стража перестала заниматься глупостью на посту. Они сознали, не сразу, но довольно быстро, что теперь не будет как раньше, изменились порочные правила игры. Люди вышли из спячки, созрели вершить собственное правосудие в отсутствие законов и порядков. Храбрые сердца прибавлялись месяц от месяца, пополнение в рядах бравых мужей перестало удивлять. Поначалу гибло много, но количество сторонников не уменьшалось, напротив, чем кровожаднее расправлялись с товарищами, тем больше новобранцев приходило, несмело расспрашивало и в итоге присоединялось во славу добродетели.

Уолтер или как его величали друзья «Спаситель» всякий раз, когда волнения достигали придела, когда кровь и смерть переставали быть будничным делом, прибегал к словам. Он мастерски переставлял слова, чтобы они добрались до самого сердца, напитали решимостью, воззвали к причинам, для чего нужно сражаться. Соратники, после, приходили домой к старым больным родителям, любимым жёнам, неозарённых просветлением, детям, вдыхали запах родных, таких благодатных, совсем изнурённых, замученных снова возросшими по осени налогами и видели в словах правду. Когда последствия чёрной зимы подошли к завершению, король принялся терзать по старой привычке, ему видно не нравилось довольствие поданных, именно страдания виделись ему истинным наслаждением. Привычка сражаться за себя не являлась приоритетом, сражаться за семью, пожалуй, было более важно.

В отличие от Нес и Уолтера все боролись во славу будущего родных, тогда когда дети одной матери славили только друг друга, они и были родными, но если бы дорожили жизнью любимого до конца, не позволили бы идти в бой ни по единой причине. Уолтер жил так от начала, Нес пришла к этому озарению позже и приняла его на веру, целый день жила с убеждением правильности, и в один миг, когда рассвет сменял ночь, она глядела ему в глаза и не верила, что, на самом деле, сможет на сей раз отпустить, слишком опасно. Но бред утра всегда проходил и знамение проснувшихся глаз вверяло новую охоту к жизни в будущей лёгкости, глаза, они могли убедить в том, что день пройдёт удачно и наступит следующий день, а за ним и другой и так до бесконечности. В мире Нес смерть не существовала, она не охотно отошла на второй план, перестала выделяться, вокруг гибли люди, друзья, кто угодно мог умереть, но он, Уолтер, не мог. Он будет жить, покуда жив и сам род людей, таких суетливых, но всё же наивных до безумия.

Блаженные лица, которые наблюдала Нес по улицам, они, словно умалишённые, не видели праведности в тех, кто несёт им спасение, сколько дева слышала шёпотов, сплетен, которые как зараза распространялись по улицам. Люди вещали о том, как опасно дело, что затеяли ребята с их улиц. Никто конкретно не знал чьи сыновья, мужья или братья отважно доставали для народа необходимое пропитание из чертогов, под страхом погибели, но продолжали скулить о том, что не стоит идти им на погибель, хоть это и спасало жизни. Пока голова не появлялась на пике, многие и подумать не могли, что именно этот мужчина ввергал себя в опасность, и в конечном счёте прогадал; а его родные, ради которых всё и было затеяно, плакали навзрыд и взывали к пощаде Богов, которые встретят душу, стремившуюся спасти недалёких людей, которые не в состояние себя были спасти себя сами. Можно много говорить, что один человек не имеет роли, его гибель не приведёт к сиюминутному исцелению, но жертва за жертвой и мир будет спасён, в этот исход верил Уолтер, верила Нес, но не верили родные отдавшего жизнь, они не видели в такой жертве никакой благодати, будущее для них пока не наступило, а настоящее до сих пор было болезненно, налоги множились, как и болезни, и вдобавок боль от потери, которой за небольшую праведную жизнь?

Нес тяжело переживала не саму смерть товарища, она научилась принимать смерть спокойно, но переживать боль родных умершего так и не научилась. Года не меняли ничего в осмыслении боли, которую они с Уолтером причиняли семьям. Да, люди не знали, кто из соседей организовал подобную организацию, каждый налёт на дворец сопровождался тщательной маскировкой, если твоё лицо узнают, оно будет незамедлительно разыскано, тебя не спасут ни леса, ни просторы, мир, такой маленький, в нём не скрыться, можно пытаться бегать несколько лет, но в итоге тебя обнаружат в одной из деревень, если раньше не порешают на длинных тропах разбойники и грабители, но это же не умаляло прегрешений Уолтера и Нес. Да мир, взаправду, был мал, а вороватого люда по лесам развелось не мало — ещё одна причина не покидать насиженное место за городской стеной, пережить путь не каждый был способен, да и дикие звери могли застать путников. И между тем путешественники существовали. Вот недавно столицу посетила небольшая делегация в сопровождении стражи, с мечами и кольчугами сложно умереть по дороге, высокопоставленные богатые граждане вправе позволить себе немного странствий.

В отличие от простого люда богатые граждане были надёжно защищены, и тем не менее и обычный человек бродил, да не так далеко, но бродил. И поэтому среди новобранцев всё больше появлялось путников дорог, мужчин из ближайших деревень, наслышанных о великих деяниях «Спасителя». Они участвовали в налётах на равных, но не могли служить во благо на постоянной основе, отсутствие парочки лиц можно было не обнаружить в течение нескольких дней, но когда проходила неделя, даже слепцы замечали, поэтому приходилось сбегать осторожно, в дни без работы, на исходе осени или в самом начале весны, реже зимой, так как тропы заметало так, что через сугробы пришлось бы пролезать втрое дольше, а семья тоже не готова была ждать вечно. Уолтер принимал в строй людей на время и, по заслугам, выдавал награду, которую забирали в деревни, находившиеся так близко, но так далеко. За все года ни Нес, ни Уолтер ни разу не вышли дальше опушки, хотя парень настойчиво убеждал сбежать на пару дней, всего на пару маленьких деньков, дабы увидеть жизнь других, похожих, но отличных людей и вернуться, но Нес не страдала похожей тягой и балансировала страсть приключений долгом перед народом. Она говорила, что надо исполнить миссию, а потом уже отправляться в путь; страх в эти моменты не являлся ключевым фактором, просто дева сомневалась, что Уолтер сумеет вернуться, он тоже об этом знал, поэтому никуда и не шёл.

Как бы не была близка дорога, как бы она завораживающе не прослеживалась на горизонте, благоразумнее было, на время, оставить путь для тех, кого действительно ждали в конце непроглядной чащи. В том неизведанном краю, на конце маленькой извилистой тропки, проложенной несколькими путниками, стоит родной бревенчатый дом; отливают просторы, по которым бегал в детстве; живёт мать и отец, брат и сестра, жена и ребёнок — возможно давно мёртвые, но они живут там, где и умерли, там их могила и там их последнее самое важное пристанище. И дом, родной дом кажется человеку, который задержался в далёкой чужбине, более удобным, более большим, и нет дела никому, что он сквозит сильнее, чем дом, где тебя приютили; родной дом самый важный и нужный, и он же ждёт, самозабвенно и стойко, но как бы дом не ждал, не взывал обратно, не просил вернуться поскорее, некоторые люди оставались на чужбине навсегда, оторванные и от дома, и от семьи, и от памяти. Семья, что ждала, не сможет похоронить, не сможет оплакать, будет сидеть в неловком вопросе, а можно ли было человеку, который так нужен, никуда не идти? Выходом ли было просто остаться? И на такой вопрос никогда не будет ответа, как и на тот, лучше ли спокойно проживать неблагополучную жизнь, не испробовав шанса всё изменить?

И сегодня одному из заезжих тому, кому удалось выбраться из обмана, испытать удачу, попробовать изменить мир, не удастся вернуться в край, где всё начиналось, не удастся соприкоснуться с землёй, что дала жизнь; чужая земля отнимет жизнь прямо сейчас, дух уйдёт, будет покоиться, а тело навсегда застрянет здесь, где тоже живут люди, но другие, не лица родных, чьи глаза никогда не проводят в мир иной. Товарищи, они проводят сейчас не хуже, но среди нет ни одной родной души, а покинуть мир в окружении посторонних — неприятная ноша для отбывающей плоти. Мужчина, которому положено сегодня расстаться с жизнью, лежал на земле, в убежище под ивой, ему было почти тридцать, так много для человека и так мало для жизни. Он, испробовав все пути, перестал верить в чудо, в праведность и, поцеловав жену и детей, верно отправился на свободу, на несколько дней в чужой край, чтобы вернуться с провизией перед зимой. По воле небес ему не суждено было возвратиться обратно, посмотреть на детей, поглядеть на жену, сказать им слова любви на прощание, а всё из-за того, что его обобрали воры, стража, которая по прихоти короля утроила их семье налог в наказание за излишнюю плодовитость, как ни как семь детей — слишком много в век постоянных потуг. Забрав большую часть зерна, которое было подготовлено к зиме и должно было вскоре перемолоться, стража удовлетворённо удалилась прочь, а мужчина остался с испуганными взглядами детей наедине. Как ему нужно было объяснить одному из детей, что еда закончится раньше, чем ненастная вьюга, а потому единственный способ выжить всем вместе, вступить в отряд, вырезать тварей, которые посмели усмехнуться и забрать пищу?

Избрал бы мужчина сейчас, корчась в муках на сырой земле, иной путь, зная, что его выбор приведёт к погибели? Нет, так бы он ответил, если бы его спросили, сейчас он был уверен: добрые люди снесут его жене добытую еду, а жизнь, как цена, не была так уж и высока. Жена перестанет плодиться, а со следующего года старший сын выйдет в поле, и жизнь его семьи пойдёт по избитой дорожке. А сейчас он едва ли был способен трезво мыслить, ведь боль его мучила. Она проползала от раны на ноге вверх, грозясь в скором времени захватить тело целиком, он уже ощущает жар и вонь отвергнутой плоти, она почернела и истязала. И мужчина выл, просил пощады, но она не приходила, не укутывала, не обрамляла. Убить приговорённого к смерти, Нес, к восемнадцати годам, перестала так серьёзно к этому относиться. Зачем страдать, если можно за секунду избавить человека от боли, провернув клинок. Перед самым уходом мама показала, как это делать, научила быстро и гуманно умерщвлять. Всего-то было необходимо просунуть нож меж рёбрами и вколоть, не думая, чтобы не преумножить боль. Когда попал в сердце, не думай и вовсе, прокручивай, ведь за один присест можно не добиться желаемого, прокручивание надёжнее. Так же, как и скот, человек всего лишь кусок плоти, и его нужно убивать быстро, сознавая праведность действа. Но в данный час правильно ли было убить мужчину, который взывал к пощаде? Он кричал и кричал, просил забрать его жизнь, но Нес не была готова, она откладывала, робела. Для этого мужчины можно было избрать другой путь, отнять его ногу, дева не делала этого раньше, но представляла, как надо. Если забрать часть тела, что распространяет погибель, то остальное тело сможет пережить кошмар.

— Я могу вас спасти, отниму вашу левую ногу, не заставляйте отнимать жизнь, которая способна продолжить путь, — взмолилась Нес.

Друзья глядели на сцену, прижавшись к стенам, не откликаясь на чужую беду, их отстранённость не вызывала вопросов, они не видели жизнь без ноги необходимой. Обузой, вот кем становится человек лишённый части тела, без ног нельзя заталкивать лопату под землю, без рук орудовать мечом, что за жалкое существование, и это ли их подруга зовёт жизнью, честная смерть во стократ правильнее. Ей ли не видеть, как их товарищу плохо, к нему ли вопрошать с чудовищной просьбой, но она возлюбленная их Спасителя, да и с мечом обращается лучше многих, а может и всех. Для неё меч, что продолжение руки, и тяжёлый металл, кажется, эта девица несёт как перо, она лёгкими взмахами отбивает атаки на поле сражения, почти не взмыливаясь. Вот кто действительно впитал мастерство холодного оружия; природный талант, трудолюбие и сильная рука неоднократно помогали им выстоять в сражениях. И вдобавок, у девы была природная женская грациозность, отожествляющая, кажущуюся на первый взгляд, хрупкость. Поэтому братья не встревали, решив, что пусть она, на собственной шкуре, прочувствует, как недалёки её слова.

— Убей меня, убей, мне не нужны слезливые речи напоследок, просто сделай дело! Молю! — кричал в агонии мужчина, привстав на одно колено.

Движение отняло у страдальца последнее издыхание, но он не сломился, не рухнул наземь, вцепился в девушку, уткнулся ей в коленки и, тихо постанывая, сполз вниз; он, приговорённый, и нет иного пути, его дни сочтены.

— Забери мою плоть, о великая дева, проткни моё сердце, и дай мне уйти. Я об одном сожалею, что не смогу снова попасть домой, один бы день с семьёй у печки, я многое бы отдал за такую возможность. Но я знаю, какой путь избрал и не жалею, и когда буду гнить в чужом доме, не буду сожалеть ни на миг. А потому убей.

— Но вы же можете воплотить этот день, с семьёй у печи вы будете греться ни одну ночь, ни один год. Нога, я смогу отнять её быстро, будет безумно больно, но не так больно, как никогда не встретиться женой и детьми.

Мужчина перестал ощущать приближение смерти, на миг расслабился, и так доброжелательно поглядел на Нес, как на неразумное дитя. Он уверенно повернулся, широко улыбнулся, и будь он проклят, но и сама смерть была не страшна перед ликом такой нежной глупости. Дева смогла рассмешить старого человека, дать ему избавление перед неизбежностью, и как хорошо, что именно с ней удалось повстречаться на исходе пути. Лик девы согреет его тело, остановит на время озноб, возвратит былое воспоминание об ушедшем, где прошлое сливается с настоящим. Теперь не дева, дающая смерть стояла напротив, а его милая жена, милая подруга детских дней, с которой он сбегал от родителей, целовался по кустам, и жизнь была неразумно прекрасной. От лика его жены, от той весёлой яркости глаз не осталось ни следа, роды, быт, страх, голод — убрали задор, нарастили неровности кожи, но не забрали суть, а лишь на время припрятали под тяжестью жизни. И глаза, что сейчас так мило смотрели, напоминали о том, что когда-то на небесах он снова встретится с женой, и они будут счастливы, но навсегда и по-настоящему, и если его жертва облегчит жизнь будущих поколений, то смерть его будет благородна и праведна.

— Не заставляй просить дальше, моя жизнь закончится здесь и сейчас. Стража знает, кто я, люди без ног приметны, я уже мертвец, просто могу чуть-чуть говорить. Я мертвец и для жены, и для детей, они не должны взваливать меня на свои плечи, я обуза для них уже сейчас. Прости мою душу, и забери её поскорее.

Мужчина прикрыл глаза, его тело снова заполонили боль и озноб, временная передышка подошла к концу, агония снова начиналась и вынуждала кричать. Нес не шелохнулась, она застыла, как изваяние, покорённая и сбитая с толку, она искала пощады. Всё, что он произнёс, было верно, и Нес это знала лучше других, но забрать жизнь, которую можно спасти, разум не дозволял, связывал руки. А именно её руки давали наиболее лёгкую смерть, каждый мужчина мог снести, сейчас, голову несчастному в одно движение, но не спешил избавить девушку от обязанности. Они все, негласно, придерживались правила: именно рука Нес — не убийство, оно избавление; всякий жаждал, чтобы она умертвляла в случае надобности, так казалось и грех уменьшался. Иллюзия праведного убийства не имела ни малейшего подтверждения, но росла ежечасно, ежеминутно, когда боль заполоняла рассудок.

— Убей же его, я тебя прошу, — проговорил Уолтер.

«Он не знает, что это значит, убить невиновного, а вот мои руки знают, он любовь моей жизни, его просьбы моё проклятие и побуждение к действию», — думала Нес, — «Но как несправедливо лишать жизни человека без выбора, он умрёт, так и не познав, что теряет, разве бы я пожелала смерть отцу или матери, братьям, я бы предпочла видеть их калеками, но живыми». Сердце девы разрывалось, но она взяла клинок и неспешно подошла, её руки тряслись, в такие моменты нужно было выключить голову, выключить сердце, но не получалось, человеческая сущность порой бессильна.

— Отойди, ты сделала всё, что могла. Твои руки сейчас принесут только боль. Всё хорошо, ты и так справилась, — проговорил успокаивающий голос.

Уолтер забрал нож, а Нес и не сопротивлялась, и уже возлюбленный занёс металл над сердцем, быстро, не поведя глазом, спустил его в грудь и провернул, а после выдернул нож и прикрыл глаза, стал читать молитву. Его рука не имела такой же лёгкости; рана на груди умершего вывернулась, обнажив разрыв; жизнь ушла не так быстро и не так безболезненно, как если бы Нес занесла клинок, от чего вздох и вышел из молодой женской груди, но он не нёс облегчения, а просто избавлял от застоявшегося в груди воздуха.

— В следующий раз не думай, — сказал Уолтер, закончив процедуру отпевания, — Он страдал, ему хотелось, чтобы именно ты закончила с ним, а вмешался я, подумай, стало ли ему лучше?

Правдивые слова впились в сердце и без ножа, они выдернули душу, провернули её наизнанку; как бы легко и спокойно Уолтер не произнёс наставление, чудилось, что он презирал её за малодушие. Но нет, он её не презирал, просто очень устал и сказал, не подумав; он её слишком любил, чтобы она не сделала, какую бы подлость не совершила, она была его маленькой Нес, любимой драгоценностью и солнечным лучом среди разбушевавшегося урагана. Он бы смог её простить и за смерть, если бы она была дарована ею, не жалко и умереть в объятиях любимой. Что за жизнь без любви, всего лишь бесконечный день, где свет сменяет тьму, тьма свет, а день идёт, не прекращая бег. Что за жизнь, где нет схватки, доброй и честной, в борьбе путь и спасение. И любовь с борьбой неделимы, как неделима человеческая натура, такая хрупкая, лежащая подле ног, забранная пустяковым ранением. Повседневность жестока, поэтому мир, такой прекрасный в единстве вольного выбора, и привёл под дерево, вглубь земли, где ратные товарищи стоят и смотрят, восхваляют. Тяжёлая ноша нести ответственность за чужую жизнь, укреплять дух — одно и самых важных занятий, которое отнимает все силы, отнимает покой и приносит тягостные мысли о том, что, если бы ты не позвал, не было бы столько падших, их след будет преследовать всегда, смерть не принесёт отпущение грехов.

Но Нес, она была другой, Уолтер смотрел на её лицо, заглядывал в её глаза и не ведал того, как возлюбленная выносит такую огромную ношу. У него есть она, у неё он, но достаточно ли им было друг друга, дабы подкосить вековой порядок? Сколько лет король и его предки измывались над гражданами, а те покорялись, не ведая иного пути. И прежде всего Уолтер винил себя, именно он заставил её следовать за собой; он не мог не видеть того, как она его любит, такая любовь застилает предостережения, прячет от верного, подвергает жизнь постоянному страху. Нес — другая, она бы прожила жизнь по-своему, по-простому, как ей и мечталось в детстве; именно он подтолкнул, вогнал суетные мысли в голову девочки, которая так боялась остаться одна в целом мире. И больше всего Уолтер боялся того, что погибнет, оставит её одну, бросит, не выполнит своего обещания, защищать её. Но что его клятва, она была давно в прошлом, ведь он однажды уже о ней позабыл, собственноручно вложив металл в руку той, кого поклялся оберегать, заставив биться на равных с мужчинами любовь всей своей жизни. Она бы не простила, если бы он так не сделал, но он не простит себя за то, что всё же это сотворил. Её смерти он не боялся, ведь и его жизнь закончится в тоже мгновение, и клятва перед народом сгинет вместе с ним в аду, так и пусть, пусть сгинет, люди лживы, их мысли нечестивы, а она ему дороже всех до единого.

— Может сами отправимся в путь? Давай сами доставим жене нашего товарища пищу. Я покаюсь перед ней, попрошу прощения. Она не простит, проклянёт, но увидит моё лицо, увидит того, кто забрал жизнь её мужа.

Нес шла рядом, глубокая ночь прятала двух отправлявшихся домой людей, и звёзды сегодня не отвлекали, не красовались на небосводе. Доведётся ли им в будущем посмотреть на небо, лёжа в спокойном умиротворении, без борьбы? Мир с земли был такой огромный, неужто там, за пределами небосвода, простирается бесконечность, которая заставляет звёзды гореть, а луну постоянно менять обличие, которая передвигает солнце, зажигает его по утрам? Сколько много открытий можно было бы совершить, но люди только работают и существуют, не ведают, как прекрасно мироздание, не задаются вопросами.

— Я не хочу, не хочу покидать наш дом, скоро зима, а мы так мало успели, так мало забрали еды из сочащихся амбаров. Стража не будет голодать, а люди, что взрастили пищу, останутся на погибель. Стражи будут отбирать и отбирать, пока не сдохнут. Не ты ли сам говорил, что расточительно тратить нас на простые дела, которые могут сделать мальчишки? Они в лучшем виде снесут добытое, им же надо учиться, а что закаляет так, как не прогулка из отчего дома?

Глаза возлюбленной потухли, она не верила своим словам, она отрицала, как отрицала многое, она — человек, и она боялась не вернуться обратно. Дом для всякого человека — рай, но не для Уолтера, могила отца и не окрепших, не выросших братьев и сестёр его не утешали, они зловеще напоминали о былом пережитом, о том, что хотелось похоронить вместе с домом. Как забыть, что твоего отца растоптали, убили черти; что твоя мать, в муках, рожала детей, которым не суждено было даже издать первый крик? Это не те воспоминания, что греют по ночам, но пока Нес с ним, его родные были здесь, её теплая кожа была ему успокоением и утешением, и именно она была вольна выбирать, что им нужно делать, а не ему. Пар и свист подождёт до лучших времён, сказки про ад, ожидавший на краю света, ему виделись не более чем бреднями старух, боявшимися за детей и внуков. Не может мир так просто оборваться, он куда больше, чем каждому думается, святая вера поможет, однажды, своими глазами развенчать туман, нагнанный из-за страха.

— Ты права, нам будет дарован шанс. Мы отправимся дальше, чем все, перейдём через лабиринт, проберёмся через незасеянное пустое поле и найдём правду, расскажем её людям, а они, в вечной благодарности, будут преклонять перед нами. И это сделаем мы. Слышишь, мы! — всё как наяву, и лики тысячной толпы появились из ниоткуда и вели в никуда.

Предаваться будущему — позабытое чувство, но как оно прекрасно скрашивало одиночество душ. «Мы всегда одиноки, и люди, что вокруг нас, только на время заполняют наше одиночество», — думал Уолтер, — «Как же она изящна и статна. Нес лучшее творение Богов, она скрашивает моё одиночество и дарует надежду, пока можно заглянуть ей в глаза ничего не страшно, вольно грезить и вольно идти бок о бок, и жизнь так восхитительна».

— О чём ты? Мы пока не сделали ничего стоящего, наши потери полнятся. Да не как раньше, мы стали осмотрительнее, проворнее, не идём, прямиком, в лапы смерти, но мы также беспомощны, как и прежде. Рано нам грезить, когда смерть ещё здесь, по правое наше плечо. Лицо мужчины, который просил о смерти, а не о пощаде, я навсегда его запомнила, не смогу забыть. Я поклялась отнимать жизнь у тех, кто на пороге смерти, а не у тех, кто не готов принять уродства жизни, как есть, — Нес закрыла глаза, она редко плакала, но сегодня был один из тех дней.

Уолтер приобнял девушку и бессильно спустил голову ей на плечо. Она никогда не будет готова, как бы она не храбрилась, дальние земли, мечты ей не станут подвластны, она не сможет им покориться. Вольно ли ему решать за неё, переносить и дальше свои необъятные желания на милую Нес, взваливать целый мир на неподготовленные плечи? Он вновь забылся, всегда одно и тоже, и нет ему прощения, и ад уже так близок, то желания, а то она, настоящая живая, из плоти и крови. И ему не были нужны ни земли, что скрываются на конце света, ни признание людей, это такая мелочь по сравнению с домом, которые несут её руки.

— Может бросим нашу затею, станем жить как все, от года до года, и милостиво принимать подаренное нам время? Мне тошно думать о том, что ты несчастна. Я бы хотел дать тебе всё, бросить луну к твоим ногам, но я просто человек, я не Бог и не Спаситель, человек, который ведёт нас обоих к гибели.

Отстранившись, Уолтер не стерпел горечи слов, он лихорадочно соображал, сможет ли и в самом деле смириться, не узнать, как бы стало, если они продолжат. Надежда, она как последняя падаль не отпускала, стало быть она ввергает в нечестие, в противоречие и выносит отраву, которую хлебают все те, кто в неё поверил.

— Глупость! — вскричала Нес, — Мы сделали так много не для того, чтобы сдаться. Я тоже, порой, поддаюсь тлетворному очарованию, забыть начинания, но вскоре я просыпаюсь. Не для того люди вверили нам свои жизни, чтобы мы так просто с тобою сдались. Слишком много поставлено на кон. Ты всегда говорил одна жертва — ничто, одна жизнь — не важна, если принесёт счастье будущего. Мне не свойственно мыслить наперёд, долго рассуждать над мечтами, но это не значит, что я не думаю порой о том, какой замечательный мир можно посеять, одна такая мысль и я спасена.

— Я заложил это в тебе, но ты вольна сама избрать путь. Не дай любви одурманить, она — яд, любовь не постыдится изменить волю, — шёпотом сказал Уолтер, не ведая зачем переубеждать.

Как он сможет вынести бремя, если она разуверится? Его эгоизм желал, чтобы она до конца следовала его словам, но его любовь к ней рассуждала иначе. Разрешить ей уйти, вот что он должен был сделать, если назвал её своей любимой, ему нужно понести ответственность перед ней, перед Богом, который её послал к нему в дом. Уолтера пронзило. «Я не смогу, как бы я её не любил. Чувство борьбы родилось раньше меня, я обязан ему жизнью, оно повелело мне вдохнуть воздух, прожить так долго, недозволительно долго», — Уолтер стенал, его разрывало, ему пришлось бы её оставить, откажись она следовать за ним, мука его будет рождена на земле, — «Пусть поддастся очарованию», — проговаривал он про себя, — «Нет, пусть уйдёт, она не готова, она не должна», — приговаривал другой голос. Разрушить часть себя и собрать по кусочкам остатки — больше не осталось веры в свет; больная натура возжелала биться на смерть до тех пор, пока мир не образумится, пока люди не перестанут калечить и убивать другого; вот что его поджидало через пару шагов.

— Я вольна, это правда, — сердце Уолтера оборвалось, — Но я давно решила, я верю в тебя, верю в твои слова, и я буду верить в них, если ты сам в них разуверишься, — сердце Уолтера снова собралось, вернулось на место нетронутое, не раненное, — Я отдала тебе жизнь не по прихоти любви, я может и глупа, но мне ли не видеть, как тяжела жизнь просто человека. Они так безупречны в своей наивности, и меня это злит, я их ненавижу и жалею, мне их бесконечно жалко, они не выбирали быть наивны, за них это сделал мир. Они не видят того, как глупы, в каждом таком глупце я вижу себя из прошлого. И я была похожа на них, не видела ни конца, ни края страданию, горю, но сейчас всё по-другому; мама и ты даровали новое представление, убрали часть глупости из маленькой сиротки, которая валялась в грязи, на дороге, не зная наступит ли завтра. Идеи будущего вернули всё на свои места; теперь, изредка, я могу помышлять не только о будущем годе, а видеть наперёд целую жизнь, не это ли чудо. Я не могла такого желать, не помышляла, что такое возможно, поэтому я вверяю тебе мою жизнь.

Без лишних слов, Уолтер поднял Нес, закружил над землёй, поцеловал и вскружил вновь, он и она были неделимы, и вместе им предстояло разузнать, что скрывает это ёмкое слово «будущее». Вернувшись к земле, к всему что знал и хотел, юноша расслабился, усталость прошла, а рассвет приблизился снова, и день, он больше не проживает его бесцельно, день больше не длится бесконечно долго, ведь снова наступил рассвет, и снова её глаза оповестили — следующие сутки они переживут вместе.

Глава 3. Да будет надежда!

От зари до зари люди пашут, а к вечеру, после работы, пересчитывают сбережения и уповают на то, чтобы пережить следующий год. Земля суха, она высохла под ярким светилой. Будь проклята жара, весна и лето, о, как они смеются, как вершат судьбы, измываются, не поддаваясь на людские молитвы. Для Нес наступил двадцатый год пребывания на земле, для Уолтера двадцать второй, а они до сих пор не отпустили руки друг друга, так и идут вместе, тщетно пытаясь разузнать весточку про мать. Она ушла четыре года назад, в одно заснеженное морозное утро, и следы, даровавшие в ту пору надежду, давно припорошило, а сейчас и вовсе от них не осталось намёка. Жива ли она, где она, почему не присылает письма, как же смогла забыть о своих детях, неужели открестилась от любящих сердец? Это не могло быть правдой, и значило, что она умерла, а хозяева выбросили её тело, не придали земли. И вновь Уолтер и Нес обходили дома, спрашивали всех и каждого, кто знал Бет, не видели ли они её. Такой ритуал они совершали в конце каждого лета, но и намёка не было на то, что совсем скоро их семья воссоединится. Люди привыкли верить глазам, а не разуму, и пока они точно не узнали, не раскопали следов, как они могли причислять мать к миру мёртвым, грех.

И снова маршрут повторился, как и в прошлом году они заглянули всюду, куда их допустили. И лишь стена, отделявшая дворец и богатых горожан от простого люда, не покорилась, как и прежде им пришлось отступить, развернуться в обратный путь, всё повторилось; нельзя ступить за порог, если ты не облачён с головы да ног, да и то это не визит, а нападение. Долго сновать возле стены было нельзя, во время атак дети одной потерянной матери пытались заглядывать через щели домов, но безуспешно. Слишком долго бродить поблизости — значит примелькаться, твоё лицо запомнят, и нечаянный взгляд сможет вспомнить тебя, если однажды маска неудачно слетит вниз. Отчаянно биться за мать, обыскивать все дома — такая идея неоднократно приходила в голову, но ни разу не обрела уверенный вид. Уолтер и Нес страдали от неизвестности, а вот принять решение не получалось, вдвоём они, пожалуй, вышли бы на поиск в ночь, но стража увеличилась в разы, а брать на погибель товарищей ради собственных прихотей — не полагается добропорядочным людям. И зачем, а если узнается, что мать умерла, тогда все жертвы будут напрасны. Как не прискорбно, поход по соседям был всего лишь жалкой попыткой оправдать своё бездействие. «Если бы только знать, какой дом искать, я бы пошёл в одиночку», — думал Уолтер.

— Мы снова ничего не узнали, — юноша стукнул ногой камень, возлёгший препятствием на пути.

Нога заныла, распухла, но Уолтер, в бреду, не заметил того, что перестарался. Жизнь — великая радость, но радости в неё мало, если не знать жива ли мать или нет. Если она и жива, то вдруг она страдает, ей плохо, её избивают, мучают, отбирают еду? И кто знает, вдруг года поисков бесполезны? И кто знает, вдруг им никогда не суждено узнать, что с ней случилось? В последние месяцы Уолтер стал менее великодушен к будущему, оно перестало прельщать. Целая жизнь была возложена на алтарь, но они так и не достигли задумок. Король до сих пор торжествовал на престоле, делал, что вздумает, и был ли конец их борьбы? «Неужели…», — он думал, — «Неужели всё было зря, и мы так и погибнем, не увидав наших трудов?». Кончина виделась совсем близко, и он совсем перестал сопротивляться тягостным мыслям. Один год изменил его представления, люди, которые проходили вблизи стали раздражать; все вместе, объединившись, они бы давно свергли диктатора, но этих остолопов волновало только то, как набить брюхо, выпить и пережить один ничтожный день. Отчаяние стало омерзительно близко приближаться к шее, дыша гнилостным запахом прямо в похолодевшую кожу.

— Да, не узнали, но ты не наказывай себя, побереги ногу, она тебе пригодится, — Нес улыбнулась, но устало, ведь и дева начала терять силы поддерживать его веру.

Она замечала, что Уолтер в последнее время странно задумчив, он всё больше молчит; его речи перестали воодушевлять, огонь людей затухал, огонь Нес не стал исключением. Она помнила о том, что обещала не терять веру в него, но без его поддержки девушке стало очевидно — она не способна возродить в нём угасающее пламя. Её слова не складывались должным образом. А мать, как она переживала о ней, только раз в год дозволяя себе чуточку приуныть. Она чувствовала, тогда, в тот злополучный вечер, не стоит пускать маму наружу, но она так просила, рвалась на свободу как можно было запретить птенцу улететь из гнезда? Полуночные кошмары стали реальностью, а подделка жизни яро вершила собственное правосудие.

Уолтер хмуро побрёл к дому, к дому, который ненавидел всем сердцем, жажда приключений перед предчувствием смерти горела необычайно ярко. Не единожды за лето, засушливое и шутливое, он хотел сбежать, взять Нес в охапку и двинуться на край света, поискать спасение в другом месте, а может и мире, перестать хвататься за клочок поганой земли. Видения побега, как лихорадка, приходили неожиданно, в любой час и день. От них нельзя было укрыться работой или упованием Нес, ничего не могло изгнать их образ из головы. Пар и свист, он неоднократно слыхал о том, что там, в конце чащобы, открывается поле без травы, покрытое пылью и грязью. На том поле не сеют зерно, не вскапывают урожай, ведь там раздел между миром живых и миром мёртвых. Он слыхал и про устройство, которое бежит с нечеловеческой скоростью, уносит на перевал, где расположены ворота в ад, через них-то и можно покинуть мир, не прилагая усилий. Чувство смертельной последней схватки вершило над плотью Уолтера злодеяние, и он готов был бросить всё, чего добился, и сбежать туда, в тот край, который видел лишь в приступе жара, когда однажды умирал. Есть ли принципиальная разница между тем, чтобы умереть здесь или умереть там, но соприкоснувшись с таинственным разделением, вот то, чем были заняты его мысли.

— Наша дочь, девочка десять лет, светлые волосы, вы видели её, видели!? — выкрикивал мужчина в лицо каждого прохожего.

С ним, поодаль, брела женщина, чей рот перекорёживало, но при этом она умудрялась держать за руку двух своих малолетних детей. Соседи, поселившиеся в доме Нес, когда она его покинула, выплюнули в мир пять детишек, таких милых прелестных созданий, рождённых соединением двух любящих сердец. Любовь — вот что порождает в мир красивых детей. И впрямь, дети этих людей были необычайно красивы: луноликие, голубоглазые, светло-русые. Невозможно было отвести от них взгляда, на редкость удивительная притягательность, такой ныне не встретишь. Старшая малышка эти людей пропала, с неделю назад, не вернулась домой с улицы. Тревогу забили не сразу, ведь это ребёнок, ему в пору исчезать, чтобы потом вернуться к родителям, все возвращаются, не желая стать сиротой. Только спустя два дня родители пришли к неутешительному выводу: их первенец пропал бесследно. Они первыми забили тревогу, организовали поиски по ближайшей местности, в надежде на то, что их дочь заблудилась в лесу, собирая грибы или ягоды.

Уолтер привычно отвёл глаза, многие теряли родных, и прежде люди пропадали без намёка на возвращение, то были взрослые, а порой и старики. Не редко исчезали больные. Когда грудь человека поражал долгий кашель, перераставший в прожилки крови, каждый знал такого человека может к рассвету не обнаружить, пропадало и тело. Или вот с полгода назад после делегации из дальней деревни пропала молодая двенадцатилетняя барышня, которую скорее всего увезли для увеселения в притон. В столице воспрещалось иметь соитие с несовершеннолетней, а вот вдалеке от дворца, пожалуйста, порой для таких дел забирались и мальчики, чей взгляд был нарочито ясный. В мире злодеев не стоит иметь красивую внешность, приметят и увезут, а больных умертвят, чтобы не доставляли хлопот. Как сказать родителям неприглядную правду; как открыть правду о том, что их дочь будут гнусно использовать старые вонючие мужланы в целях весьма примитивных? Разврат доставляет таким нелюдям удовольствие похлеще всех даров и денег. Много похотливых ублюдков не почураются законов божьих и изведут детей, приведут к погибели, душа в мире живых — не важный товар; примитивные позывы перекрывают дорогу в ад.

— Вы не видели нашу дочь!? — мужчина схватил за плечи Уолтера и потряс, — Она пропала с неделю назад, помогите её найти, любая помощь сгодится.

Неестественно быстро Уолтер вывернулся из цепких пальцев, схватил за руку застывшую Нес и забрался с ней в дом, запер засов, а потом схватил стул и припёр дверь изнутри. Страх одолел его рассудок, и ему вновь почудилось, что пора убегать, лабиринты выстроились по комнате, зовя за собой, его затрясло, но не от мороза, от возбуждения мысли. «Клятвы, меня держат клятвы, нужно бороться, хватит страдать», — соображал Уолтер, — «Как можно бросить людей? Они погибнут». Эти мысли были тягостны; он понимал, если они не вступятся, то вскоре больные и дети снова пропадут, новая реальность была жизненно необходима. «Но если я не успею, если умру раньше, а так и не увижу ничего кроме этой земли, на которой вырос, моя жизнь будет забрана понапрасну. Мне всего-то и надо узнать, где кончается мир и начинается неизвестность», — Уолтер еле держался на ногах, он облокотился об стол.

— Тебе не хорошо? Может поспишь, сон снимает любые заговоры, а завтра мы увидимся вновь и наступит новый день, — Нес ласково прижалась к любимому, поправила его свисающую поблекшую прядь.

— Мне кажется, я скоро умру, — дыхание юноши сбилось, его голос захрипел, — Прости меня, я клялся защитить тебя, но брошу одну, совсем одну.

Ноги Нес подкосились, она задрожала, как лист на ветру, Уолтер говорил страшные вещи, говорил о смерти, когда впереди будущее, оно, неизведанное, манило к себе. Зачем он произносил вслух слова о смерти, накликивал беду? Ему что, было так нужно её позлить, заставить пролить слёзы; она не вытерпит смерть, сломается, без шанса на возрождение.

— Брось, а как же край света, надежды, возложенные ожидания? Ты не умрёшь так быстро, я не позволю, — и Нес прижалась к его боку крепче.

— Может уедем сегодня, прямо сейчас? — Уолтер дёрнулся, засобирался в дорогу, — Если уедем, мне не о чем будет жалеть. Но мы вернёмся, обязательно, и тогда я смогу принять смерть.

«Побег, даст ли он нам чуточку времени? Он скорее приблизит конец, не зря говорят, что того, кого тянет неизвестность, убивает любопытство», — Нес кричала внутри, но внешне сохраняла спокойствие, — «Пора вернуть обещание, возродить его веру, тогда его страх улетучится, уйдёт по взмаху руки».

— Не торопись, послушай меня, сперва послушай, — Нес схватила лицо Уолтера, через глаза заглянула ему в душу.

«Она кровоточит, страдает, кричит, ей так трудно уместиться, такой огромной, в таком маленьком теле», — девушка наблюдала конвульсии духа и поглаживала любимого по щеке, а по её щеке скатывалась слеза. Нес слизала её, и солёный привкус отрезвил, наделил даром говорить; душа Уолтера пришла к ней на выручку, отдала часть себя; грудь девы тотчас же зарделась. «Такая тяжёлая ноша… так много желает… нести так много ответственности», — Нес принимала дар и упивалась надеждами и мечтами, перестала в миг помышлять о настоящем, избрала другую стезю. Лёгкая пронзающая тоска пришла на смену огню, и Нес поняла, что тревожит Уолтера, он слишком долго нёс груз, не посильный любому другому человеку. В его глазах отразились все те, кто погиб, сражаясь по правую руку; по этой причине он и хотел биться в одиночку; он не стерпел переполненных вскриков, крови, перестал верить своим словам. Она куда более просто принимала жертвы во благо, а он нет, он страдал, страдал. Слёзы Нес полились с новой силой, именно его слёзы проходили через неё, выливались на пол и впитывались в дерево, устилавшее пол. Мы — порождение наших ошибок, и мы наделены даром нести вину, нести боль, и не важно какие светлые цели стоят за этим. И лучистый рассвет, и бескрайняя гладь, и поле зерна, и пашня, и жернова, и они подле них, стоят, как неприкаянные, опустошённые, но счастливые, а люди забирают запасы для своих нужд, и меньше болезней произрастает в телах незамотанных скотской жизнью людей. Каждый выполняет по силам, кто-то похает, кто-то стережёт стадо, кто-то прибирается, а кто-то растит детей. И Нес пересказывала видения, насыщала взгляд Уолтера прежней заносчивостью, порождая на его лице прежнее самодовольство.

— … смотри моими глазами, смотри, что я вижу, и узри сам. Как праведна станет жизнь, как престанет быть вера карающей рукой, как грехи станут вновь важны. Посмотри на мир моими глазами, окунись в бескрайний безоблачный свет, растворись в нём и позабудь о тягостных мыслях. Я не умру, ты не умрёшь, мы сможем выжить вопреки проклятиям. Сможем лицезреть творение рук Господа, в том виде, каким оно и создавалось. Мы люди, мы уничтожили замысел, разрушили прекрасную дарованную жизнь в угоду своим чрезмерным страстям. И может тогда, когда мы сотворим этот дивный мир, и явиться мама; она нам говорила, что не уйдёт так просто, она где-то есть, и она наблюдает за нами. Представь, как она будет гордиться тобой, своим сыном, и может чуточку мной. Что скажешь, пойдёшь со мной в это будущее или застрянешь здесь, застрянешь в жалости к себе?

Загорелись глаза Уолтера, вернулись к прежней красе, огонь не потух, он напротив стал ярче, горячее, злее. Пламя жгло руки Нес, но она их не отнимала, как отнять руки от живительного огня, даже если он жжёт. И по пальцам Нес потекли такие же горячие слёзы, бурным потоком они стекали вниз, но Уолтер не плакал, его глаза лили слёзы, но не его душа. Его тело очищалось, девушка целовала его щёки, его разгорячённый лоб; и его кожа целебным отваром возродила её стремление вернуться назад, к образам, но они, как и часть души Уолтера, вернулись к своему обладателю. Опустошение наступило, и Нес ниспала в руки любимого, а он поднял её и положил на кровать, укрыл одеялом, поцеловал в макушку и прошептал «спасибо». Тяжёлая дремота завладела Нес, она и не подозревала, что так вымоталась, копать землю под палящим солнце — не очень приятно, легче весь день оттачивать владение мечом, чем управляться с мотыгой.

— Я люблю тебя, люблю как свет любит тьму, как мать дитя, как мир любит людей, — приговаривал Уолтер, сев у изголовья, — Я бы давно умер, если бы ты не пришла в мой мир, не наполнила его своей радостью. Я бы умер, меня бы завалило землёй, пока в одиночку копал туннель, или бы изнемог от болезни. Тысяча причин может меня убить, но они не сравнятся с единственной причиной, по которой я продолжаю жить и бороться. Ты — причина, по которой мне так хочется жить. И всех лет, что мне отмеряно недостаточно, но они все мне нужны, чтобы провести их с тобой. Запомни, я отомщу обидчикам, отомщу гадам, которые воруют людей, которые отнимают продовольствие, которые забирают скот, которые отбирают последние гроши.

Спать перехотелось, Нес присела на кровать, откинулась на колени к Уолтеру и сладостно уткнулась в них носом, впитала его запах. Пахло потом и землёй, и какой же это был восхитительный запах, такой родной и волнующий, не передаваемый. Ночь без сна стояла глотка его объятий, а большего ей было и не надо.

***

Лето закончилось, возродился привычный страх перед зимой. Запасов не хватит, чёрная зима повторится, снова выкосит половину деревни, убьёт детей, заберёт больных. Солнце загубило так много посевов, не дало напитать землю влагой. Может быть людям хватило бы запасов, но налог колоссально поднялся, то, что выращено в трудах, в схватке с жарой и засухой, скоро отнимут, а вместе с едой и надежду на милость зимней стужи. И снова люди не собирались устраивать праздника, больше прятались по домам, не обменивались сплетнями с соседями, не устраивались около костерка и не пели песни по вечерам. Дух к жизни пропадал перед карающей судьбой, и плач раздавался по округе, и животный вой скулил из засохших, как и посевы, сердец. Если бы не мороз, люди бы снова принялись вспахивать, работать как проклятые, но плоды всё равно погибнут, когда тонкий слой снега покроет землю, облачит в сверкающую белоснежную шубу.

Между тем Уолтер готовился, перестал помогать в поле, целыми днями пропадал в убежище, выискивая стратегию для того, чтобы ухватить на пропитание горожан побольше мешков с продовольствием. План отчаянно не выстраивался, информацию о смене караулов собрать не удавалось, стража уходила с постов каждый день в разное время, путая мятежников. Стража не сидела без дела, почти четыре года налётов и проигрышей сыграли над самолюбием шутку, в эту осень они подготовились основательно, набрали в армию побольше мужчин, которые с удовольствием примкнули за еду, которая гарантировала выживание перед гиблой зимой. Самоубийством Уолтеру казалось идти сейчас, подготовка и дух были в данный момент на пике, но вот количеством они уступали. Слишком опасно было отправлять много людей, небольшая группа смогла бы пробраться незамеченной, увильнуть и от десятков стражников, но они не смогли бы унести достаточно на зиму, да и другие деревни, как отказать им в помощи, если с заснеженной тропы вывернет путник и попросит немного пропитания для своей семьи? Гонцы и просто сплетники давно разнесли, в каком месте можно надеяться на поддержку. На кону стояло выживание целого мира, а отделяло от спасения только количество сильных воинов.

Тщетно Нес пыталась успокоить люби