Оглавление

Чужие боги

Чужие боги правят нами, и не славянские они.

Мы виноваты в этом сами: позарились на чей-то нимб.

На чьи-то платья расписные, чужие сказки и обряд,

Не знали, что придут иные и наши сказки запретят.

Заставят гнуть по-рабски спину, чужие руки целовать,

Послушать сгонят, как скотину, чужого пастыря слова.

Чужие песни и молитвы, чужие мысли и язык,

Погонят на чужие битвы, кто от отечества отвык.

Чужими будут океаны, такими же материки,

На них чужие будут страны, и умные, и дураки.

Чужие женщины и дети. Друзья чужие и враги.

В итоге на чужой планете никто нам не подаст руки.

Чужие боги, до свиданья! И пусть нам вспомнить не дано

Свои стихи, свои преданья, мы со своими заодно!

Откуда это знать мы можем и не боимся ли греха?

И, может, наши боги строже и жизнь при них была плоха?

Быть может, так. Но мы созрели до понимания того,

Что можем мы весну в апреле просить у бога своего.

А то ведь и весны не будет — мы видели такой расклад,

Чужие боги, как и люди, весну нам просто запретят!

Как запрещали сновиденья, игру свободного ума,

И даже общий день рожденья украли в общем-то у нас.

Чужие боги, извините, но с вами нам не по пути.

Вслепую пусть и по наитью, но дальше нам самим идти!

Как цветут яблони

А я забыл, как яблони цветут...

Владимир Науменков

Не видел я, как яблони цветут —

В краю суровом нет подобных красок,

И наблюдаю эту красоту

Как будто бы с тревогой и опаской.

Но в генах есть и яблони, и май,

Высокие деревья с соловьями,

Наверное, так выглядел бы рай,

Для тех, кто просидел полжизни в яме.

Я просидел. И яма мне милей,

И озираюсь я вокруг с опаской,

И всё-таки мечтаю поскорей

Освоиться с прекрасной детской сказкой.

Я в детстве рисовал вот этот лес,

Не тундру и не волны океана,

И знал всегда - мне нужно позарез

Туда, где эти сосны-великаны.

Я езжу на Камчатку и сейчас,

Я вечный раб её суровых граций,

Но раз в году выкраиваю час,

Чтобы в деревьях белых растворяться.

Последний романтик

Я последний романтик двадцатого века.

В двадцать первом такого не встретишь уже.

Тут и просто не встретить уже человека,

А романтик и вовсе — поручик Киже!

Я стихи свои скоро писать перестану,

Потому что их некому будет читать,

Я остался поклонник девичьего стана,

А у нынешних женщин — особая стать!

И не нужно уже никаких возлияний,

Всё конкретно и чётко должно быть у них,

А любовь — это как ритуал обезьяний:

Побыстрее бы только разделся жених!

Потепление климата, что ли, влияет,

И любовь превратилась уже в катаклизм:

Не воспримет никто уже в будущем мае

Наступленье весны как природный сюрприз.

Да чего там про май — что закончилось лето

Не расскажете нынче уже никому,

Потому что решат, что вы дядя с приветом,

Как чиновний кореец в ООН Пан Ги Мун.

И последний романтик двадцатого века

Проиграл навсегда королевский гамбит:

У последнего рыцаря есть ли утеха,

Кроме Дамы Прекрасной? Поэтому бит!

Сервантес предсказал Дон Кихота заране,

Скольких мир наплодил чудаков напослед?

Ковыряюсь в стихах как в взаправдашней ране

Я — последний романтик на старости лет!

Небо славян

Небо славян над Европой — в это не верит никто,

Скажут: славянские тропы издревле шли на Восток!

Я и не против, ребятки, вот вам моя ДНК —

Небо славян над Камчаткой, там мне знакомый вулкан!

Небо славян над Аляской и над Китаем оно,

В Индии русские сказки слушают тоже давно.

Небо славян над Уралом — это серьёзный вопрос —

Русским ли быть перестало, жив ли здесь великоросс?

Через алтайские степи древние тропы ведут,

Будто бы тайные скрепы предки оставили тут.

Может, в районе Байкала родина первых славян?

Разных курганов немало, каждый из них — безымян,

Только вам небо расскажет лучше любой ДНК,

Этих могильников даже, что пережили века.

Вы посмотрите на небо, общее что для землян,

Это — по вам, а по мне бы — синее небо славян!

То, что случилось в Европе — помнит дремучая кровь,

Вымазан в этом сиропе нынешних жителей кров.

Может быть, что-то забыли, может быть, что-то простим,

Клятвы уже и не в силе, будем ли следовать им?

Пусть и забытые клятвы — каждый в них видит изъян,

Но из души не изъято древнее небо славян.

Я — тайга!

Я — тайга! Я горю и рыдаю,

и корчусь от гнева и боли!

Я кричу на весь мир,

я — Сибирь, ну и где-то, наверное, вы!

Я всю жизнь прикрывала

Россию и даже планету собою,

Как случилось, что стали вы все

в отношенье меня неправы?

Говорят, хорошо, что сжигают обычных

и даже не очень микробов,

И какую-то плесень,

что будто во мне испокон завелась,

Даже зеки мои, побросав впопыхах

на забор полосатые робы,

Потянулись в отрыв, наплевав на меня,

закусив до крови удила.

Вам не жалко, смотрю,

обожжённых, облезших волчат и зайчишек,

От жаркого из дичи

вы их отличите на фото, наверно, едва,

Вы надеетесь, станут со временем

крики их тише и тише,

А тайга нарастёт,

будто бы в огороде весной молодая ботва?

Может быть, нарастёт, —

нарастают, наверное, сотни и сотни гектаров,

Ну а может, и нет —

ведь случалась у этой планеты не раз и беда,

Как тайга я на время

умру от огня, пусть не очень и старой,

Как Россия уйду я от мира и вас,

но, поверьте, уже навсегда!

Впрочем, будет, возможно,

Сибирь промежуточным чем-то и долгим,

Только ей без России тоскливее будет,

чем вам без сосновой тайги!

Как Россию представить нельзя

испокон без Москвы и без Волги,

Так Сибирь без России

не смогут представить заклятые даже враги.

Я — тайга! Я прошу, я молю,

сквозь клубы ядовитого, едкого дыма!

Я кричу и рычу сотней глоток

своих ошалевших зверей и пичуг:

Почему самолёты

всё время летят высоко и по-прежнему мимо?

Неужели им в небе не слышно,

как я, загибаясь от боли, кричу?

Неужели не видно им в небе

такого густого и чёрного пепла,

И, порой достающих до крыльев,

огромных и жарких огня языков?

Ну и кто после этого скажет,

что вера в Россию безмерно окрепла?

А не то, что работа кипела

ещё до рассвета в стране дураков…

Я — тайга…

Я — любовь!

Я — любовь! Вот такая заявка.

Предъявляйте мне гамбургский счёт!

Безнадёжно провалена явка

И пароли, и что там ещё…

И гестапо стоит на пороге

В виде тёщи и новых мужей,

Нелегко будет мне, недотроге,

В алиментах среди платежей.

Только я себе вены не вскрою,

Не накину на шею петлю

И отвечу завистников рою,

Тем, которым я не по плечу.

Я — любовь, что не купишь за взятку,

За брильянт золотого колье,

Не сошлёте меня на Камчатку,

Что-то выискав в грязном белье.

И со мною нельзя на Мальдивы,

Мне противно названье Канар,

Я сама как волшебное диво,

Вас способное вызволить с нар.

Я с войны дожидалась убитых,

Поднимала с постели больных,

Мы с богами, пожалуй что, квиты,

Не скажу, что сама я из них.

Мне с богами пронзительно скучно,

Ну а им так же скучно со мной,

Ведь в любви нужно жить безразлучно,

Не стремясь обойти стороной.

Я — любовь и большая награда,

Кто со мною, тот просто герой!

Но сама себе, впрочем, не рада,

Так как ставлю всегда на зеро.

Это выигрышу мало поможет,

Гарантирован вечный пролёт,

Где с живого снимается кожа,

А потом — словно рыбу об лёд!

Вот такие ужасные сказки,

А не хочешь, мой друг, не взыщи,

А ходи без любви и опаски

И дави в интернете прыщи.

Я — любовь, я само провиденье,

Мне не нужен ничей указуй!

Вместе с вами хожу каждый день я

Небольшою соринкой в глазу.

Удалить только прочь со слезами

Не пытайтесь навеки меня,

А поставьте-ка в ряд с образами

И молитесь, любя и кляня.