Ни страха, ни даже отвращения к нему я больше не чувствовал – теперь я ужасно жалел и его, и всех нас, зная, что каждый из нас в какой-то степени мертв и бродит в полусне, тогда как он спит непробудным сном; все мы глухи к пению жизни внутри и вокруг нас.
Мир, находящийся под нашим, накопив избыток энергии, выплескивал ее к нам: процесс этот един и для миров, и для мирозданий. В те древние времена юная Урд была всего лишь капелькой жидкого камня, летящей сквозь пустоту, а люди, обитая на тонкой корочке покрывавшей его накипи, по простоте душевной считали, будто им ничто не грозит.
В ответ Цадкиэль помахала рукой, улыбнулась и, что самое поразительное, выпрыгнула из воды, взвилась в воздух, полетела ко мне, трепеща пестрыми крылышками, будто лоскутами цветастого фая.
Я преклонил колени.
По-прежнему улыбаясь, она опустилась на берег рядом со мной.
– По-моему, летящей ты меня раньше не видел.
– Было одно видение… Ты парила на исполинских крыльях в пустоте среди звезд.
– Да, в пустоте, где нет притяжения, я могу летать, как пожелаю. Здесь для этого приходится становиться совсем маленькой. Знаешь ли ты, что такое гравитационное поле?
Взмахом руки не больше моей ладони она указала на луг у ручья.
– Поле я здесь вижу только вот это, о всесильный иерограммат, – ответил я
Однако тем, кому вправду, подобно Цадкиэлю, приходится вершить суд, сразу становится ясно: соблюсти справедливость в отношении одного, не обойдясь несправедливо с другим, невозможно.
Те, кто никогда не бывал в сражениях, полагают, будто дезертир, сбежавший с поля боя, стыдится содеянного. Нет, дезертиру нисколько не стыдно, иначе не бывать бы ему дезертиром: на поле боя, за исчезающе ничтожным исключением, бьются трусы, страшащиеся сбежать.
