© Анастасия Князь, 2025

© Bagriel, иллюстрация на форзацы, 2025

© Darya Bler, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

Купалья ночь

333 год Рассвета

Лишь несколько ночей в году Скитальца никто не гнал от своего порога, и сегодня была именно такая ночь. Пламя костра вилось в звёздное небо, покуда вокруг танцевали распустившие косы девушки. Свирель и флейта задавали мотив, а гусли и хлопки вторили, делая мелодию звонче, и люди запевали песню, заклиная Купалью ночь:

 

Как же ночка коротка

На Купальи летни дни,

На Купальи летни дни

Люба ночка да мала!

 

Морен сидел у корней, скрытый в тени ветвистого дерева, и издали наблюдал за празднеством. Куцик хохлился у него на плече. Его, большую хищную заморскую птицу, пугали скопление людей, музыка и шум. Морен не держал его, Куцик спокойно мог улететь и найти для себя место потише, спрятаться в ветвях вяза, под которым они сидели, но он упрямо оставался подле хозяина. Повернув голову, следил жёлтым глазом за танцующими и иногда клевал Морена в маску на лице – выпрашивал что-нибудь поесть, чувствуя, что хозяин в хорошем расположении духа.

Праздники в деревнях всегда сопровождались играми, плясками и весёлым раздольем, но Купальи ночи воистину были особенными. Три дня и три ночи длились гулянья, в которые славили начало лета и зарождение жизни. У леса разжигали большой костёр, и пока мужчины, сидя на брёвнах полукругом, играли музыку, девушки танцевали вокруг огня. Распустив волосы, сняв обувку и пояса, они оставались в одних лишь просторных рубахах до пят, а украшением служили цветы да яркие ленты на запястьях и стопах. А головы танцующих укрывали венки, сплетённые из лесных и полевых цветов да веточек.

 

По реке венок пущу

И так милого найду!

И так милого найду,

Под венец за ним пойду!

 

Одна из девушек, с пышной копной ярко-каштановых кудрей, остановилась перед Мореном, подмигнула ему, крутанулась, обернув юбку вокруг стройных ног, и изящной ланью прыгнула через костёр. То одна, то другая красавица в танце открывала босые ножки на усладу мужским глазам. Некоторые, разбежавшись, не успевали остановиться, когда их ступни касались земли, и падали в объятия юношей, случайно или намеренно – никто не знал. Говаривали, если прыгнуть через костёр и попасть в руки мужчины, то будет верный знак: свёл вас сам огонь и это и есть твой суженый. Назавтра те девушки, кому не повезло найти пару сегодня, отправят по реке венки, гадая на наречённого. Кто выловит венок из воды, тот и позовёт под венец – такая была примета, поэтому каждый венок красавицы плели сами, нарвав заранее любимые цветы.

 

А в лесу цветёт цветок

Красным заревом в ночи!

Коль отыщешь, принесёшь,

За тебя люба пойдёт!

 

Музыка зазвучала быстрее, флейта вышла на первый план, застучали ложки. Кто не умел играть, хлопал в ладоши, бил себя по коленям в такт или затягивал песню. Девушки смеялись, случайно встречаясь друг с другом в танце, сплетали пальчики и кружили, будто влюблённые пташки по весне. Иногда к ним присоединялись юноши – они ловили пляшущих девушек, а тех из них, кого удавалось схватить, утаскивали с собой под общее улюлюканье и смех.

Морен прятал под маской улыбку. В праздники считалось дурным прогнать гостя или хоть чем-то обидеть его – так и беду накликать можно, – потому сегодняшним утром Скитальца встретили как родного. Его не звали в круг, не предлагали сыграть или станцевать, а девушки не дарили венки из полевых цветов. Но зато его усадили за праздничный стол, накормили и позволили остаться, а к ночи даже пригласили к костру вместе со всеми. Именно за это Морен и любил праздники – вечный изгнанник, которого боятся люди, в такие дни не чувствовал себя изгоем.

 

Но коварен тот цветок,

Лес его не зря хранит!

А Купалья ночь скора…

Как же ночка коротка!

 

Стройная мелодия запнулась, струны лютни неприятно звякнули и затихли. Один из музыкантов оборвал игру, за ним второй, третий, и музыка остановилась. Волной прокатились по толпе шепотки. Наступила зловещая тишина, и Морен услыхал полный паники и животного страха крик:

– Псы! Охотники!

Деревенские бросились врассыпную. Мигом поднялся шум, голоса ревели от ужаса, многие повскакивали с мест, роняя инструменты. Девушки кинулись в лес, надеясь укрыться среди теней и деревьев. Морен встал на ноги, и Куцик спорхнул с плеча, издав пронзительный клич. Сквозь голоса, топот и крики явственно слышались лошадиное ржание и стук копыт. В освещённый огнём круг, сбивая с ног людей, ворвались всадники – Охотники Единой Церкви, облачённые в плащи из кроваво-красной кожи.

Кони их встали на дыбы перед костром, вселяя ещё больше страха в убегающих людей. Далеко не все жители деревни успели скрыться, многие бросались наутёк не разбирая дороги, поэтому запинались и падали. Тех же, кто замешкался или просто оказался недостаточно проворен, всадники ловили под локоть или за шиворот рубахи и толкали да швыряли обратно к костру. Постепенно Охотников, пришедших из темноты, становилось всё больше, и они замыкали круг, не давая сбежать тем, кого удалось поймать. В большинстве своём пленёнными оказались девушки. Всадники теснили их к огню, глумились и посмеивались:

– Ведьмы! Только ведьмы и потаскухи так ходят.

– Потаскухи и есть. Волосы распустили, так и сами, видать…

– Уверен, они и ноги вместе не удержат. Так, глядишь, и для нас местечко найдётся, а?

Среди пойманных оказалась и та, с гривой каштановых волос, что танцевала перед Мореном, – она закрывала собой девчонок помладше, и те жались к ней, цепляясь за её руки. Смеясь, один из Охотников – крупный, коренастый, с багровым лицом и массивной челюстью – подвёл коня к костру, не обращая внимания на его нервное ржание, и схватил девушку за локоть. Рванул к себе, отделяя от других, и бросил ей в лицо с глумливой ухмылкой:

– Сжечь бы тебя, да жалко такую красоту – и в костёр.

– Пусть сначала пользу принесёт, – вторил ему другой всадник. – Замолит, так сказать, свои грехи, а потом уж и в костёр.

Девушка попыталась вырваться, но держащий её только рассмеялся и притянул ближе. Лошади нервно трясли головами вблизи огня и пугали деревенских не меньше Охотников, заставляя цепенеть от ужаса, – разъярённый конь куда опаснее голодного волка. Но Охотник не замечал или не желал замечать страха людей и своей лошади. Явно веселясь, он полез рукой в перчатке под платье пойманной, желая пощупать грудь. Девушка вырвалась и плюнула ему в лицо. Толпа всадников рассмеялась, и только оскорблённый Охотник побагровел ещё сильнее, вытирая слюну с лица.

– Ах ты…

Он потянулся к мечу, но властный мужской голос за его спиной холодно молвил:

– Оставь её. Язычников надлежит сжечь. Пусть же сгорят в собственном костре, раз не побоялись разжечь его, – вмешался другой Охотник.

– Ну уж нет! Сначала я проучу их, покажу, кто здесь главный. А подружки её и трусливые дружки пускай посмотрят.

Когда он спрыгнул с коня, Морен не выдержал. Не обнажая меч, он вышел из тени в круг света и крикнул:

– Отпустите их!

Всадники обернулись к нему без особого интереса. Их глазам предстала невысокая фигура в тёмных одеждах под распахнутым плащом. Глаза Морен прятал под шляпой с загнутыми полями, а половину лица – за чёрной тканевой маской, уходящей под ворот куртки. Кто-то из Охотников даже усмехнулся, оценив одиночку в странных потрёпанных одеждах, вооружённого коротким мечом. Они ему не чета, ведь каждый Охотник был облачён в яркий, с иголочки плащ из красной кожи, расшитый золотой нитью орнаментом в виде солнца. У каждого – прикреплённый к седельным сумкам арбалет и меч на поясе. Их шляпы украшали маховые орлиные перья и золочёные бляшки с собачьей головой, держащей в пасти остроконечное солнце. Такие же бляшки, как знак отличия, висели на груди и поясах. Богатые, дорогие одежды и добротное снаряжение, но главное – их было много, а он один.

– Герой выискался, – с презрительной усмешкой бросил ему в лицо коренастый. – Язычников защищаешь?

– Оставьте их в покое. Они не сделали ничего дурного.

– Языческие празднества запрещены. Они понимали, на что шли.

И вновь этот холодный надменный голос, но лишь теперь, когда Морен подошёл ближе, он сумел разглядеть самого Охотника. Худой, со впалыми щеками и вострым лицом, он был сильно старше остальных. Крючковатый нос, тонкие сжатые губы, впалые глаза с залёгшими под ними синяками – впечатление он производил отталкивающее. А ещё, в отличие от других, голова его была гладко выбрита, что говорило о принадлежности к свещенникам [1]. Вот только свещенники не облачались в красные плащи, если только их не лишали сана за какой-либо проступок.

– А похоть, насколько я знаю, грех, – произнёс Морен, оглядывая остальных, ведь следующие слова предназначались уже им: – Не боитесь?

– В меру можно всё, – ответил ему коренастый. – Иди куда шёл, а то за ними в костёр отправим.

Морен извлёк меч из ножен и подошёл ближе. Железные пластины, нашитые на штаны и куртку, отразили пламя костра тусклыми бликами. Куцик опустился к нему на плечо, открыл клюв и прокричал мужицким голосом:

– Псы! Охотники!

– Я вежливо попросил отпустить их, – обратился Морен к Охотнику, что всё ещё стоял подле девушек.

Тот окинул его взглядом, ухмыльнулся самодовольно и достал меч. Девушки испуганно вскрикнули и зажали рты ладонями, когда он шагнул к Морену. Но прежде чем случилось непоправимое, старший Охотник подскочил и преградил ему путь. Конь его при этом взбрыкнул, переминаясь с ноги на ногу.

– Стой! С проклятым не стоит связываться.

– С проклятым? – переспросил коренастый, точно не понял.

Но когда он вгляделся в Морена, глаза его распахнулись, отражая страх.

– Я бы предпочёл, чтоб меня называли по имени, – вмешался Морен. – Или хотя бы Скитальцем.

– Имя сути не изменит. – Старший окинул взглядом остальных. – Едем, нам до́лжно было разогнать языческое празднество, Бог сам покарает их за грехи.

Охотники понуро опустили головы. Коренастый взобрался на коня и следом за остальными развернул его в сторону деревни. Оставив людей в покое, не оборачиваясь, они скрылись во тьме так же, как и появились.

Когда топот копыт утих, деревенские стали расходиться. С опаской и затаённой благодарностью они поглядывали на Морена, пара девушек даже поклонились ему, прежде чем поспешить домой. Из леса показались и остальные, кто прятался там в ожидании, когда утихнет буря. Но лишь незнакомка с каштановыми кудрями смело подошла к Скитальцу как к давнему другу и улыбнулась ему.

– Я хочу отблагодарить вас.

– Я, по сути, ничего не сделал.

– А вот и неправда, вы за нас вступились. Говорят, вы чудовище, нечисть, и лика человечьего у вас нет. А по мне, так это они звери, что в человечьей шкуре прячутся. – Она вздохнула. – Жаль только, они вернутся. Всегда возвращаются.

– Неподалёку построили церковь? Не припомню Охотников здесь прежде.

– Верно, в Предречье. Её только недавно достроили, ещё и двора нет, а Охотников уже нагнали. А они вот нас гоняют. Вы не подумайте, мы супротив Бога не идём, да и праздник наш прежде ему не мешал. Другое им от нас нужно.

– Это что же?

Она игриво улыбнулась, повернулась к нему полубоком, повела плечом, словно зазывая за собой. Морен вскинул брови и не сдвинулся с места. Тогда она рассмеялась и заговорила вновь:

– Давай так: в благодарность я тебя к себе отведу, ночь у меня переждёшь. Наверняка не откажешься от сытного ужина да крыши над головой. А я расскажу тебе одну тайну. Хочешь снова стать человеком?

Но Морен замотал головой и только сейчас, опомнившись, убрал меч.

– Я не верю в сказки.

– А отец Ерофим, наш новый епархий, верит, оттого и отправляет к нам Охотников. Слышал когда-нибудь про огненный цветок?

– Что это?

– О-о-о, заинтересовался? – протянула она со смехом. – Раз в год распускается он, лишь на Купальи ночи. В лесу после захода солнца расцветает папоротник огненным цветом и сияет закатным заревом до утра. Коли сорвёшь такой цветок, он любое желание исполнит. Ну так что, пойдёшь ко мне?

Морен пристально вгляделся в смеющиеся карие глаза.

– Не боишься меня? – спросил он.

– Чего же мне тебя бояться? Я не чудовище, не бес, не нечисть. А коли стану ими, так только рада буду, ежели ты рядом окажешься.

– И отец с матерью не будут против?

Она рассмеялась пуще прежнего, но без былого веселья.

– Некому уж возразить, одна я осталась. Да и не нужен мне никто, оттого они меня ведьмой и кличут.

Но Морен упрямо покачал головой.

– О тебе дурная молва пойдёт, если на ночь останусь, не стоит.

Незнакомка, казалось, совсем не обиделась на отказ. Игриво улыбаясь, она сорвала с него шляпу и сунула в руки, сняла с себя венок и надела ему на голову. При свете костра её сияющие карие глаза чудились расплавленным золотом.

– Отец Ерофим позовёт тебя к себе, вот увидишь, и попросит найти тот цветок. Не отказывайся. Без тебя ему вовек его не сыскать.

Едва последнее слово сорвалось с её губ, она развернулась и убежала в сторону деревни, скрывшись в ночной темноте. Морен снял с головы венок и рассмотрел: сплетённый из тонких веточек молодой яблони, он был украшен жёлтыми цветами купальницы и яркими соцветиями иван-да-марьи. Купальница – красивый цветок, но бесполезный. А вот марьянник, иван-да-марья, служит хорошей защитой от чертей, если верно приготовить отвар. Опустившись обратно под дерево, Морен расплёл венок и приберёг марьянник на будущее.

Он заночевал под тем же вязом, устроившись в его корнях на палой листве и свежей зелени. Благо стояло самое сердце лета и ночи были тёплыми, лишь иногда освежающе прохладными. В такие ночи в лесу и полях спалось особенно сладко, не то что в душной избе.

К тому часу, когда Морен открыл глаза, деревенька уже кипела жизнью. Шумели разговоры, стучало в кузнице, квохтали куры и мычал скот. В десятке шагов поодаль орава мальчишек лет семи таращилась на него во все глаза, выглядывая из-за деревьев. На лицах читались страх, настороженность и любопытство – один в один поговорка «и хочется и колется». Морен улыбнулся, надеясь, что они по глазам прочтут его намерения, но увидав, что Скиталец заметил их, ребятня сорвалась с места и бросилась наутёк. Кто-то крикнул вдогонку остальным: «Ща башку оттяпает!», и Морен усмехнулся им вслед. Забрал сумки, на которых дремал, сложив под голову, и направился в деревню.

Лошадь он оставил на ночь у здешнего кузнеца, одного из немногих в деревне, кто мог приютить на время лишнюю животину. Вчера он был не против помочь, а сегодня даже плату за услугу отказался брать. В праздники негоже пользоваться людской добротой сверх меры, но в этот раз Морен не стал настаивать: собственные запасы монет были на исходе, а седло уж истёрлось, менять надо.

Но стоило вывести лошадь со двора, как к нему, сжимая в руках худой кошель, подошла молодая женщина. Платье висело на ней как с чужого плеча, будто, некогда пышная и округлая, она исхудала и осунулась. Глаза раскрасневшиеся и усталые, словно в горе провела она всю ночь, а то и не одну. Тёмная, как ржавчина, рыжина волос и россыпь веснушек на носу сейчас казались ярче, чем следовало, из-за побелевшего лица и делали её невзрачной. Ранее она наверняка считалась красавицей со своей тугой, пышной косой необыкновенного цвета, но следы измождения и тоски портили её, добавляя лишних лет.

– Могу я обратиться к вам? – заговорила она с Мореном. – Аксинья сказала, вы с моей бедой помочь можете.

Голос её звучал тихо и дрожал от волнения, а взгляд бегал, то поднимаясь к лицу Скитальца, то испуганно опускаясь в землю. Морен огляделся и предложил ей:

– Давайте отойдём в сторону, и вы мне всё расскажете.

Они нашли укромный уголок в тени отцветающих лип у околицы. Женщина представилась Арфеньей. Убедившись, что они одни и никто их не подслушивает, она заговорила быстро, бегло, перескакивая с одного на другое, словно боялась, что страх в любой момент одолеет её и на просьбу она не решится:

– Сестра моя Руслана русалкой стала. Я точно знаю, видела её, да и пошто она обратилась, тоже знаю. А вот как быть теперь, ума не приложу… Вы мне поможете?

– Пока я не совсем понимаю как. Расскажите, что случилось.

– Влюбилась она. В женатого, – со сбившимся дыханием выпалила Арфенья постыдное признание. – Молодые ей проходу не давали, а она на него одного смотрит. Говорила я ей, не водись с ним, дурное это дело, грешное. А она всё одно: взгляды на него украдкой, разговоры один на один, подарки, встречи… Как-то назначила она ему свидание на реке в ночь, а дальше… Дальше уж не знаю, как там было, да вам виднее, поди.

Голос её подвёл, она запнулась, и слеза скатилась по щеке. Но Арфенья в раздражении смахнула её, точно злилась на женскую слабость.

– Федька, парень тот, говорит, отверг её. Сказал: жену любит, а взгляды их и разговоры – смех это всё, баловство, и только. Она и разозлилась, что он её обманул. Наобещал, как она думала, а слово не сдержал. Утопить его пыталась из ревности. И пока боролись они, глаза у ней покраснели, клыки, когти выросли…

Арфенья глотнула воздух ртом, точно задыхалась. Слёзы, уже не сдерживаемые, бежали по щекам, голос дрожал, сипел, слова проглатывались, но она продолжала упрямо говорить, и Морен сумел уловить суть.

– Федька тогда еле ноги унёс. А её… никто её не видел больше. Окромя меня никто не видел. Я до последнего верить не хотела. Ревела, просила мужа отпустить меня к ней, найти её! Уж в нашей деревне все знают, где в Русальем лесу русалки житьё ведут… Насилу он меня удержал. А я всё равно из дому в ночь выбралась, нашла её. Всё как Федька сказал… – голос её вновь подвёл и надломился. – И глаза, и когти… Не моя сестра то больше, чудовище.

Морен дал ей время перевести дух, прежде чем спросил как можно мягче:

– Она пыталась убить вас?

Арфенья покачала головой:

– Я как её увидала, меня такой страх обуял… А она руки ко мне тянет и зовёт: «Сестра! Сестра моя, сестричка!» У меня чуть сердце не остановилось. Убежала я оттуда, дороги от слёз и страха не разбирая, до сих пор прийти в себя не могу. Знаю я, что русалка женщину никогда не тронет и что всех они сёстрами кличут, а сердце всё разрывается, как вспомню.

Она снова утёрла слёзы, лишь сейчас, видать, вспомнив о них. Морен молчал, давая ей время успокоиться и набраться сил.

– Так вы поможете мне? – Арфенья с надеждой заглядывала ему в глаза.

– От Проклятья нет лекарства.

– Знаю я… – Она опустила взгляд на свои руки, прижала кошель к груди напоследок и протянула Морену, не поднимая головы. – Мне нужно, чтоб вы нашли и убили, как то обычно делаете.

Тот оторопел и уточнил на всякий случай:

– Человека? Федьку?

– Что вы, что вы! – воскликнула Арфенья в ужасе, замотав головой. – Её найдите! Прекратите её мучения…

Тишина стеной встала меж ними. Морен не знал, что сказать, а главное, как сказать так, чтоб не разозлить и не обидеть, причинив ещё бо́льшую боль. Не найдя верных слов, он покачал головой.

– Она убила кого-нибудь?

– Нет… Пока нет.

– И Федьку вашего более убить не пыталась?

Арфенья распахнула глаза, не понимая, к чему он клонит и почему не принял кошель, который она всё так же протягивала ему.

– Откуда ж я знаю? Зачем вы мне сердце рвёте?! Не хочу я о таком думать!

– Я не возьму с вас денег, – уже твёрдо сказал Морен. – И заказ этот не приму. Ваша сестра стала проклятой – этого, увы, не изменить, и я сочувствую вашему горю. Но она сохранила разум и рассудок, никому не причинила вреда, и русалки безобидны, если не ходить к их реке. У меня нет причин убивать её.

Арфенья смотрела на него во все глаза, словно впервые увидела. Потрясение сменилось ужасом, а затем лицо исказилось от гнева и злые слёзы побежали по её лицу.

– Думаете, она такой доли себе желала?! Хотела себе такой участи?!

– Нет. Но и о смерти она не просила, я ведь прав?

– Сердца у вас нет! – выпалила она, задыхаясь. – Вам денег мало? Так я больше найду!

– Мне не нужны ваши деньги. – Морен повысил голос, и тон его был холоден, точно сталь. – Оставьте сестру. Это лучшее, что вы можете для неё сделать.

Посчитав, что разговор окончен, он вышел из тени увядающих лип, и несколько упавших соцветий скатились с плеч и ворота плаща. Куцик ждал его на луке седла с таким гордым видом, словно охранял вещи, пока нет хозяина. Морен взобрался верхом, подстегнул лошадь и тронулся в путь. А Арфенья так и стояла под липами, глотая слёзы обиды и разочарования.

Морен покинул деревню в тот же час. Прежде путь его лежал на север, но услыхав, что в Предречье построили новую церковь, он задумался, не заглянуть ли туда и не навестить ли назначенного туда епархия. В конце концов, у Единой Церкви могла найтись работа для него.

«Отец Ерофим позовёт тебя к себе, вот увидишь, и попросит найти тот цветок. Не отказывайся. Без тебя ему вовек его не сыскать», – слова ведуньи не шли из головы, но Морен вовсе не того желал, что она предрекала. Гоняться за местными преданиями ему не хотелось вовсе, скорее уж наоборот: слова её подстёгивали развернуть лошадь и убраться прочь отсюда.

«Быть может, она ошиблась, а я уже накрутил себя. Пока не явлюсь в церковь, всё равно не узнаю. А отказаться всегда успею, если в самом деле отправят за цветком», – договорившись с самим собой и по обыкновению игнорируя дурное предчувствие, Морен направился в Предречье.

Добрался и въехал в ворота около полудня, настолько близко располагалось оно к Заречью, где он провёл ночь. Ещё недавно столь же заброшенная, сколь и остальные, почти умирающая деревня с приходом Единой Церкви начала возрождаться. Церковь всегда делала поселение богаче. Туда начинали стекаться ремесленники, что обеспечивали нужды Охотников и служителей храма, а где ремесленники, там и бойкая торговля. Вместе с Единой Церковью сюда прибыли и деньги, подвластные ей: пожертвования прихожан, средства от архиепископа, плата за защиту Охотников. Ещё дюжина лет, и деревенька, разрастающаяся по воле и с позволения епархия, а то и благодаря ему, могла стать полноценным городом. Поселению, в котором единственным оплотом Единой веры служат лишь махонькая часовенка да одинокий свещенник при ней, никогда не добиться того же.

От самых ворот шло бойкое строительство новых домов и дворов, а те, что сохранились с прошлых лет и не утратили крепости стен, облагораживали, белили и красили. Пока Морен держал путь по деревне, повсюду на глаза попадались недостроенные избы, каркасы будущих жилищ и уже отстроенные красивые терема, вокруг которых возводили заборы да курятники. Новые дома шли ввысь, все с резными крыльцами, фигурными коньками да кружевными наличниками – добротное жильё, позволить себе такое мог не каждый.

Вот только людей на стройках отчего-то не было. Деревня не казалась заброшенной или вымершей – Морен ещё у околицы услыхал десятки голосов, да скотина стояла в стойлах обжитых домов. Но все люди собрались почти у окраины, столпившись у одного дома. Морен направился туда же, и чем ближе подходил он к толпе, тем оглушительней становились шум и гомон. Сам дом, привлёкший столько внимания, оказался старым, обветшалым, потемневшим от времени и косым; в крыше виднелись прорехи, а заколоченные ставни пропускали солнечный свет сквозь широкие щели. В нём явно давно уж никто не жил, но будто всё поселение собралось поглядеть на него. И никто даже не заметил Скитальца, остановившегося за спинами людей.

Чуть поодаль от толпы, у самых стен дома, Морен заметил троих Охотников. Двое из них, помоложе, сдерживали людей, не давая подойти слишком близко, а третий складывал солому у подгнивающих стен. Морен не нашёл знакомых лиц – ночью ему повстречались другие Охотники. Но его внимание привлёк парнишка лет четырнадцати – выставив вперёд руки, он старался удержать толпу, хотя был на голову ниже мужичья, что переругивалось меж собой, воюя за место и оттоптанные ноги.

«А их здесь больше, чем я представлял», – наскоро посчитал Морен тех Охотников, что уже повстречались ему. А чем их больше, тем крупнее церковь, в которой они служат, и тем выше её власть и сила.

Как только солома была разложена, Охотник достал огниво и щёлкнул им над сухой подстилкой. Когда пламя занялось, он подобрал горящий пучок и разнёс огонь к другим стенам дома. И за всё время не проронил ни слова. В жаркий безветренный летний день пожар разгорелся быстро. Языки пламени лизали стены и ставни, тянулись к крыше, обволакивали двор и округу дымным маревом, отчего всё плыло и размывалось перед глазами. В воздух поднялись дым, запах горящего дерева и треск жара, но никто не спешил уходить – лица собравшихся были обращены к дому, и все затаили дыхание, точно ждали чего-то. Не в силах понять, что происходит, Морен подвёл лошадь к толпе и обратился к стоящему позади всех старичку:

– Что они делают?

– Домового жгут, – ответил тот бойко. – Эка напасть в доме завелась, и не починить теперь! А ты чой-то, не знал? Не местный?

Он обернулся к Морену, да так и обомлел, белея на глазах. Открывая и закрывая рот, не в силах вымолвить и слова, он постучал по плечу стоящего рядом старика. Тот отмахнулся было, но затем оглянулся и замер с тем же лицом, что и его приятель. Один за другим и остальные, кто слышал их разговор, оборачивались, пока по толпе волной не прошли шепотки и всё внимание не обратилось к Скитальцу. В конце концов его заметили и Охотники, но ни один не шелохнулся и не сказал ни слова, только взгляды их стали враждебными и настороженными да приковались к нему одному. Однако Морен смотрел лишь на занимающееся пламя, с замиранием сердца ожидая того же, что и все остальные.

Дом взвыл нечеловеческим голосом. Толпа отпрянула, девки и бабы заохали и запричитали. Кто-то из мужиков выругался, другие достали из-под одежды золотое солнце на шнурке и выставили перед собой либо зажали в руке, запевая молитву. «Будто та могла их защитить», – ядовито подумал Морен. Пуще прежнего взвыл, заплакал дом или, скорее, существо, жившее в нём. Не в силах покинуть огненную ловушку, оно ревело, скулило и вопило в агонии. Охотники как один обернулись к дверям дома и выхватили мечи, готовые убить тварь, если та выскочит.

Но Морен остался спокоен. Он знал, что никто не выпрыгнет на людей из огня, ведь домовой не может покинуть дом, к которому привязан. Однако от жуткого, полного отчаяния, страдания и боли воя, что стоял над деревней, сердце его обливалось кровью. Рубящий голову меч всегда казался ему милосерднее очищающего огня Единой Церкви.

Как только вой затих, Морен тронулся с места, направляясь дальше. Жар и пламя пожирали дом за его спиной, а дым чёрным рукавом тянулся над Предречьем. И никто, кроме, возможно, Охотников, не заметил, как он ушёл.

Новая церковь стояла на холме, чуть поодаль от поселения, и, возвышаясь над ним, будто давила прихожан своим величием. Белоснежные стены сияли в свете полуденного летнего солнца, а позолоченные купола слепили блеском – богатство и роскошь, сила и влияние. Единая Церковь не знала нужды, раз могла позволить себе такие храмы, но продолжала собирать подати, якобы для защиты от Проклятья и проклятых.

Символ Единой веры – остроконечное солнце из чистого золота – возвышался на шпилях округлых крыш. Солнце, освещающее мир, считалось ликом Единого Бога. Золото же принимали за крупицы его милости, благодать, ниспосланную с небес и разбросанную по миру. Вот почему оно стекалось именно в Единую Церковь, и Церковь же украшала им свои купола, одежды, стены, книги и атрибуты веры.

Золото считалось чистым, божественным металлом, и служители Церкви умело закрывали глаза на то, сколько крови могло пролиться в погоне за ним. «Золото неповинно в людской жадности. Так мне, кажется, говорили когда-то», – Морен мотнул головой, прогоняя навязчивые дурные мысли. Они были похожи на болотную тину, липкие, вязкие, и утаскивали на дно ещё более мрачных дум. Поэтому Морен старался не размышлять о пороках Церкви – ему с головой хватало тех, с коими он сталкивался ежедневно. «Покуда в стенах Церкви не расхаживают проклятые, мне нет до них никакого дела», – успокаивал он себя, но бывать в ней любил тем меньше, чем богаче выглядел храм.

Его встретили облачённые в просторные белые рясы служители церкви и проводили в покои епархия. Свещенники почти не говорили с ним, да и друг с другом общались жестами и кивками головы, соблюдая тишину и таинство этих стен.

Церковь не отличалась скромностью даже внутри: портреты святых в драгоценных рамах, золотые орнаменты на белоснежных стенах, алтари и подсвечники всё из того же священного металла – повсюду кипенная белизна и сверкающее золото. Но стоило выйти из главной залы, где проводили молебен и богослужения, как позолота исчезала и на тебя давили пустые стены и тишина. Шорох подолов да башмаков эхом отдавался от белого камня, растекался по узким коридорам с низкими потолками. Даже в подборе мебели для себя свещенники соблюдали умеренность, полностью отказавшись от парчи, обивок и мягкого пуха: все скамьи были жёсткие, из одного только дерева, и даже постели у них – Морен знал не понаслышке – были сложены из соломы. Ни о каких перинах нельзя было и помыслить. Скромность, сдержанность и аскетизм – главные добродетели служителей Единой Церкви.

Новоиспечённый епархий встретил его в своих палатах за столом. Поприветствовав Морена, он махнул рукой, давая остальным понять, что их следует оставить одних. Проводившие Морена свещенники низко поклонились, выражая почтение, и удалились, мягко прикрыв за собой дверь.

Епархий Ерофим оказался уже немолод и, как и прочие свещенники, гладко брил и лицо, и голову. То был своего рода знак отличия от простых смертных, и, что более важно, от столь ненавистных Церкви волхвов. Тем в своё время как раз запрещалось стричь косы и бороды, дабы сохранить близость с животным естеством. Ерофим оказался крепко сложён и широк в плечах и когда-то в юности, вероятно, был красив. Но сейчас его лицо портили желтоватая, словно берёста, кожа и вдавленная, как после удара, переносица. Последнюю он закрывал холщовой лентой, но та всё равно провисала, выдавая недуг. Широкие скулы, крепко сжатая челюсть – он напускал на себя грозный вид, однако блёкло-голубые глаза его давно выцвели, выдавая пожилой возраст, как и морщины вокруг глаз, обмякшие щёки и седина, тронувшая брови.

– Мне доложили, что ты неподалёку. – Голос у него оказался гнусавым, сиплым, будто вдавленный нос дышал с трудом. – Вчера тебя видели на языческом празднике. Можешь объясниться?

– Не собираюсь. Но я действительно был там: разогнал ваших подчинённых, что хотели надругаться над крестьянками.

Епархий поморщился, однако лишь на вторую часть – дерзость Морена, похоже, нисколько его не смутила. Махнув рукой, он указал на лавку у стены.

– Садись, есть разговор.

Морен замешкался, но занял предложенное место, откинувшись спиной на стену.

– Я не намерен говорить о тех язычниках, – холодно и строго начал Ерофим. – У моих людей есть право самим выбирать наказание для грешников и богохульников. Твоё же дело – справляться с теми, для кого уже слишком поздно.

– Хотите сказать, у ваших Охотников кишка тонка охотиться на проклятых? Поэтому они предпочитают изводить крестьян?

Епархий вновь поморщился.

– Я сам с ними разберусь. Не для того я тебя позвал.

«Не ты меня звал, я сам к тебе пришёл», – подумал Морен, но вслух сказал иное:

– Неужели у вас завелись проклятые?

Скиталец язвил, но Ерофим, похоже, не заметил яда в его голосе. Или сделал вид, что не заметил.

– Как и везде. Ибо прежде в Радее переведутся леса, чем нечисть в них.

– И что же вам от меня потребовалось?

– В местных лесах растёт один цветок…

В памяти сами собой всплыли слова ведуньи, но Морен сохранил лицо, не выдавая, что уже слышал о нём.

– О чём вы?

– Раз в год, на три Купальи ночи, в Русальем лесу зацветает папоротник. Местные говорят, он распускается большими красными цветками, что светятся в темноте. Завтра на рассвете истекает третья ночь. Я хочу, чтобы ты провёл отряд Охотников через лес и раздобыл этот цветок. Но сорвать его нужно строго до рассвета, пока он не отгорел, иначе проку от него не будет. Всё ясно?

– Зачем он вам?

– Не твоё дело. Принесёшь – заплачу́, а коли нет, так лишь ночь потеряешь. Согласен?

Морен покачал головой.

– Не спешите. Я знаю этот лес и знаю, как он опасен. Папоротник есть в каждом лесу, зачем идти именно в этот?

– Папоротник, быть может, есть и в каждом, но лишь в этом лесу видели наверняка, как он зацветает. А нечисть там такая же, как и в любом другом, – смертная, если смерть несут серебро и железо.

– Да уж нет, нечисть нечисти рознь. Русалий лес своё имя неспроста заимел.

– Не учи меня, – строго и зло произнёс Ерофим, и глаза его сверкнули затаённым презрением. Казалось, он питал к Морену личную неприязнь, и тот догадывался, в чём дело. – Я тебя для того и позвал. Чем больше речных девок порешишь, чем больше душ опороченных освободишь, тем легче житься будет нам всем, а твоим дорогим язычникам и подавно. Ты хоть представляешь, скольких мужчин эти девки топят из года в год?

«Потому-то местные в этот лес и не ходят. А скольких Охотников ты сгубил, посылая за этим цветком?» – но Морен вновь оставил свои мысли при себе.

– Вы хотите, чтоб я выступил защитником для ваших людей?

– Не защитником, а проводником. Чувствуешь разницу?

– Дайте угадаю. Вам плевать, сколько из них погибнет?

Ерофим кивнул.

– Они сами за себя в ответе. Их полжизни учат с нечистью биться. Те, кто науку эту не освоил, мне не нужны.

Морен сощурился, вновь улавливая то ли оговорку, то ли открытое признание. «Мне не нужны», – сказал он. Ерофим руководствовался лишь личными мотивами, даже не пытаясь прикрыться нуждами Единой Церкви или Единым Богом. Вот только Морен не мог сказать наверняка, делает ему это честь или как раз наоборот?

– Раз так, – начал он, – то и ваши Охотники мне не нужны, один быстрее управлюсь.

– Одному тебе мне веры нет.

И тут Морен окончательно понял, в чём дело, в чём причина столь откровенной неприязни епархия к нему. Ерофим смотрел на него как на богохульную мерзость, нечисть, и явно считал, что Скиталец немногим лучше тех, чья кровь впиталась в его одежды.

Что ж, он и сам не горел желанием сближаться с ним.

– Кажется, вы кое-чего не понимаете или не знаете обо мне. – Теперь уже Морен жёг епархия холодным взглядом, поднимаясь на ноги и давая понять, что собирается уйти. – Я выполняю поручения Церкви по доброй воле, а не по чьей-то указке. И, как правило, это не поручения, а просьбы.

Ерофим скривил губы в усмешке.

– Но мою просьбу ты выполнишь. Хотя бы потому, что я тебе заплачу́, и куда больше, чем Церковь платит обычно.

Он склонил голову, отвязал от пояса кошель, отсчитал оттуда несколько монет и бросил остаток на стол. Намеренно так, чтоб золотые орелы покатились по столешнице. Не меньше дюжины, и это только то, что удалось посчитать на глаз. А ведь всего трёх таких монет с изображением орла достаточно, чтобы купить хорошую лошадь.

От подобных денег было сложно отказаться.

* * *

Условились, что с отрядом Охотников он встретится на заходе солнца. Времени до назначенного часа оставалось с лихвой, и Морен решил заглянуть в корчму, чтобы пополнить запасы еды в дорогу. Обычно он закупался на рынке, но в Предречье от его денег отказались все до единого – никто не желал иметь дело с проклятым. В деревнях при Церкви люди всегда были более набожны, и Морен к такому уже привык. Они не столько боялись его, сколько остерегались и опасались навлечь на себя не божий гнев, а немилость епархия. Вот и оставалась одна надежда на местного корчмаря.

В тесном от столов и лавок помещении было сумрачно даже в светлое время суток – ставни закрыли плотно, чтоб проходившие под окнами зеваки не могли разглядеть, кто заливает горло средь бела дня. А несмотря на ранний час, шум в корчме стоял несусветный – просторная комната так и ломилась от гуляющих, празднующих людей. Компании молодых парней и нестарого мужичья кутили и балагурили, надрывая глотки. Даже в полумраке Морен разглядел на тех, кто помоложе, красные плащи Охотников. Остальные, судя по одеждам, как раз были из местных, а также плотники и зодчие, занятые до того в строительстве. По пути сюда Морен видел, что к работам никто так и не вернулся, и теперь понимал почему: крестьянский люд не хотел трудиться в праздничные Купальи дни, даже под боком у Церкви. Вот только ещё вчера Охотники разгоняли одни гулянья, а уже сегодня присоединились к другим.

«Даже если это другие Охотники, не припомню, чтобы им позволялось поощрять языческие традиции», – с горькой усмешкой подумал Морен, проходя мимо них к стойке.

Корчмарь, пузатый, крупный, бородатый мужчина с залысиной, не стал его гнать и без сомнений согласился продать овса, вяленой рыбы и мяса. И всё бы прошло хорошо и тихо, если бы Морена вдруг не окликнули:

– Да это ж Скиталец! Добрый друг, присоединяйся к нам. Выпей за здоровье отца Ерофима.

Морен скрипнул зубами, но промолчал – вступать в перепалку с пьяными не имело смысла. Однако пока корчмарь искал в кладовых зерно, уже другой, более грубый, голос прокричал ему в спину:

– Чаво не отвечаешь?! Слишком важный, что ль? Глядьте, ребята, да он птица не нашего полёта!

– Ну-ну, не зубоскаль, – унял его первый голос. – Может, он скромный?

– Это он-то, душегуб, скромный?!

«А вот душегубом меня ещё не звали, – подумал про себя Морен. – Достижение это или наоборот?»

Корчмарь вернулся из кладовой и положил на стойку еду и овёс. Пересчитал протянутые ему монеты и выудил из-под прилавка пятак медных воробков сдачи. А подвыпившие постояльцы всё не унимались.

– Эй! – свистнул кто-то третий. – Говорят, ты младенцев жрёшь. Эт правда?

– Чего привязались?! – басом гаркнул на них корчмарь. – Сглаз аль порчу на себя захотел?! Себя, дурака, не жалко, так хоть жену и детей пожалел бы!

– Нет у них никого, – подал голос Морен, глядя на корчмаря. – Охотникам запрещено заводить семьи, вот они и злобятся.

«А это точно Охотники, – понял он уже давно. – Простым мужикам духу бы не хватило на такое».

Странно, но после его слов в корчме повисла тишина, точно никто и не ждал, что у него есть голос. Решив, что от него отстали, Морен забрал покупки и направился к выходу. Однако как только поравнялся со столом в углу, один из Охотников вскочил на ноги, а следом и другой. Но именно последний вышел из-за стола, опередил товарища и встал меж ним и Скитальцем.

Лишь теперь, заглянув в лица, Морен узнал поднявшегося первым: широкоплечий, коренастый, с маленькими глазками болотного цвета и крепкой челюстью, именно он вчера приставал к деревенским девушкам. Лицо его раскраснелось ещё сильнее, а глаза казались тёмными и мутными из-за выпитого хмеля. Последний исказил и голос, оттого Морен и не узнал Охотника сразу.

– Думаешь, что лучше нас, треклятый? – выплюнул тот с отвращением. – Сам с ведьмами да нечистью якшаешься, а потом на поклон к епархию захаживаешь? В церковь заходить не стыдно, а? Ничего не печёт? Да ещё и деньги приходские брать.

– Хватит, Михей! – оборвал его второй Охотник, что всё ещё преграждал ему путь, стоя между ним и Мореном.

Этот был сильно моложе Михея, но держался куда увереннее. Высокий, ладный лицом, он возвышался над Мореном на полголовы. Волосы, казавшиеся тёмными в полумраке, он зачесал назад и собрал в куцый хвост на затылке. Одежды Охотников на нём сидели строго по фигуре и не делали его громоздким, как того же Михея. Даже на фоне своих он выделялся, и взгляд его оставался ясным, будто он не пил вовсе. Несмотря на ситуацию, на губах его играла улыбка, которая стала извиняющейся, когда он заглянул в глаза Морена.

– Ты прости моего друга, – обратился он к нему, добавляя мёда в голос, – да не держи на нас зла. Выпей с нами! Примиримся, подружимся, забудем все обиды…

– Я не пью, – холодно ответил Морен.

Он почти не сводил глаз с Михея, лишь иногда косо поглядывая на второго да на остальных Охотников. Последние по-прежнему сидели за столом и не спешили вмешиваться, но слушали и наблюдали, затаив дыхание. Морен насчитал четырёх, с Михеем и его приятелем выходило шесть. Если дойдёт до драки, тяжело будет.

– Да что ты с ним цацкаешься, Дарий?! – не выдержал Михей. – Я с ним за один стол не сяду, только если в кружку плюну! Да и он не опустится до того, чтоб с простыми людьми харчи делить.

– Ты уж прости моего товарища, – виновато улыбаясь, повторил Дарий. – Он по пьяни не ведает, что мелет. Уважь его, он и успокоится.

«Я не доверяю вам обоим», – с тоской и усталостью подумал Морен, не в силах решить, что хуже: сладкие, но лживые речи или открытая неприязнь.

Однако когда он сделал шаг прочь, в сторону двери, Дарий вдруг преградил ему путь, не давая уйти. Его рука легла Морену на плечо. Он обошёл его, приобнял и спросил дружелюбно:

– Ну так что, сядешь с нами?

Такой наглости Морен уже не вытерпел.

– Руку убери, – прорычал он сквозь стиснутые зубы, и ладонь его потянулась к мечу.

Он лишь хотел припугнуть зарвавшегося юнца, но жест этот заметил Михей. Сжав кулак, он проревел: «Ах ты паскуда!» – и кинулся на Морена. Тот, не выпуская меч, поймал его за голову второй рукой и впечатал носом в стол. Сидевшие Охотники повскакивали со своих мест, раздались крики:

– Полегче!

– Ты что творишь?!

– Михей!

Дарий попытался схватить Морена за руку, но тот чуть высвободил меч из ножен, демонстрируя наточенное лезвие. Охотники замерли, Дарий отступил на шаг, выставив перед собой ладони. Михей стонал и корчился на полу от боли, держась за кровоточащий нос. Разлитый хмель стекал со стола и мерно капал ему на плечи.

Морена трясло от злости, но глаза его не горели, весьма некстати – быть может, тогда его испугались бы сильнее и отстали раньше. Сейчас же на лицах Охотников читались растерянность, враждебность и неприязнь, но никак не страх.

Корчмарь стоял за прилавком белее соли, выпучив глаза, тело его била крупная дрожь. Но тут он побагровел до ушей, затрясся пуще прежнего и проревел срывающимся басом:

– А ну на хер пошли отсюда! Не то за епархием пошлю!

Парочка Охотников подхватила Михея под локти и вывела его, сыплющего бранью, на улицу. Морен бросил взгляд на Дария, убрал меч и быстрым шагом направился прочь. Когда он вышел из корчмы, то первым делом услыхал ругань Михея. Другие Охотники усадили его на лавку здесь же, на крыльце, и пытались унять кровь. Морен прошёл мимо них не обернувшись.

* * *

Близился к завершению последний день праздничных гуляний, и в Заречье готовились к пиру: там, где накануне горел костёр, теперь стояли широкие столы, накрытые белыми скатертями. К закату разожгут огонь, устроят игры, песни, пляски. Сейчас же девушки, что не были заняты приготовлением еды, рвали свежие цветы на венки, украшали рубахи и вплетали ленты в волосы. Парни строгали сучья для костра или таскали бочки с мёдом, а ребятня бегала за мамками и выклянчивала сладости, не желая терпеть до вечера.

На Скитальца, въехавшего в распахнутые ворота, никто не обратил внимания. Лишь некоторые провожали его взглядом, но, увидав, куда он направляется, теряли всякий интерес. Живя близ Русальего леса, жители Заречья не боялись тех, кто обитал в нём: уж несколько веков как устоялся меж ними мир, держащийся на своде правил, которые ни одна из сторон не смела нарушать. Все знали, за что Русалий лес получил такое имя, и просто мирились с ним как с неизбежным злом. А зло в ответ не нарушало границ, очерченных лесом. Пока держался этот хрупкий мир, люди не бросали Заречья и могли не бояться по ночам.

Но чем богаче и влиятельнее становился Липовец, ближайший отсюда крупный город, тем шире разрастались его стены и ближе подбиралась Церковь. А чем дальше заходило её влияние и чем больше появлялось часовен и церквей, тем хрупче и шатче делался этот мир. Тогда как простой люд приспособился и научился жить бок о бок с проклятыми, Церковь их терпеть не желала и вознамерилась истребить все порождения Чёрного Солнца. Будто то было возможно… Морену же оставалось лишь радоваться, что пока его не втягивали в эти распри.

Стоя под сенью деревьев на краю Русальего леса, он ждал, когда подоспеют Охотники, с которыми ему надлежало отправиться в путь. Летнее солнце угасало неохотно, оттягивая наступление ночи изо всех сил, и оставляло совсем немного времени до рассвета. Наблюдая за бытом людей, вглядываясь вдаль, ожидая увидеть красные с позолотой плащи, Морен пытался придумать, как бы ему отделаться от Охотников, как только они войдут в лес. Будь он один, поиск цветка не составил бы труда – он уже примерно знал, что и как нужно делать, но церковные псы в этот план не вписывались совершенно. Они могли всё испортить, усложнить или, того хуже, попросту погибнуть. Присматривать за ними, как за несмышлёными детьми, Морену вовсе не улыбалось, но и как избавиться от них, он пока не очень представлял.

Готовившиеся к празднику люди вдруг засуетились, побросали свои дела и скрылись в домах. Лишь немногие, по большей части крепкие мужики, остались на улице и продолжили разносить бочки с мёдом, вколачивать шесты для игр, расставлять лавки и рубить дрова на будущий костёр. По главной улице, не обращая внимания на праздничные убранства – цветы, травы да красные ленты, – рысью проехал отряд всадников. Морен насчитал четверых. Во главе, на ретивом сером жеребце, гордо подняв голову, ехал тот, кого Морен узнал сразу, ещё раньше, чем разглядел лицо. Именно этот немолодой мужчина со впалыми глазами, держащий спину ровно, будто жердь, командовал вчера отрядом Охотников, устроившим набег на селян. Ещё двоих Морен не знал, а вот увидав третьего, едва не застонал – им оказался Михей. Нос его так и остался изломан, распух и посинел, что придавало ему ещё более грозный и мрачный вид.

Подъехав к Морену, старший из Охотников кивком головы поприветствовал его. А затем развернул коня в сторону деревни и всмотрелся вдаль.

– Это не все? – тут же спросил Морен. – Будет ещё кто-то?

– Должен подоспеть один, но он опаздывает, – ответил старший Охотник всё тем же холодным, надменным тоном, которым разговаривал с ним и вчера. – Если не явится дотемна, отправимся без него.

– Я управлюсь один.

– Нет.

Воцарилось молчание. Михей буравил Морена яростным взглядом, старший всматривался в деревенские улочки, наблюдая за вернувшимися к делам селянами, а Морен изучал тех двоих, что были ему незнакомы. Юнцы лет по пятнадцать, очень схожие меж собой и наверняка братья, украдкой смущённо разглядывали Скитальца. У обоих были тёмно-русые кудри, выбивающиеся из-под шляп, и ярко-голубые, будто речная вода, глаза. Даже лошади под ними походили друг на друга: обе гнедые, с чёрными подпалинами на ногах. Вот только если один из братьев был крепко сложён и держался в седле уверенно, второй оказался миловиден, как девица, и тонок в плечах, как охотничий пёс. Но, будучи выше, он словно стыдился своего роста и сутулился, стараясь стать меньше, чем есть. Оба парня выглядели сильными, однако вряд ли у них было много опыта за плечами.

Заметив, что Скиталец рассматривает их, оба стушевались, и тот, что казался увереннее и старше, обратился к нему:

– Меня Неждан зовут, а его – Милан. – Он указал кивком на брата. – Старшого нашего – Истислав.

– Для тебя – Истлав, – вклинил ледяное слово главный Охотник, не сводя глаз с селян.

Неждан ещё больше стушевался, но слов не растерял:

– А его – Михей.

– Знакомы уж, – хмуро бросил тот.

Неждан потерялся окончательно, и даже конь его мотнул головой, чувствуя нервозность хозяина. Морен невольно улыбнулся и тоже представился.

И вновь воцарилось молчание.

Куцик, сидящий на плече Морена, задремал, и даже слепящий свет закатного солнца не мешал ему. Чистейшее безоблачное небо темнело до черничного оттенка, перетекая в ярчайший облепиховый, но и последний постепенно затухал, уходя за небесным светилом. Мир захватывали сумерки, приглушая, черниля краски. Неподалёку повздорила парочка серых ворон, укравших с людского стола баранку. Не в силах поделить её, они подняли страшный шум и не замечали, что рядом опасность: люди да более крупная хищная птица.

– Посмотрите на них, – заговорил вдруг Истлав, всё так же с презрением глядя на крестьян. – Только вчера их разогнали мечами и розгами, а уже сегодня, потеряв всякий страх, они вновь готовят свои языческие празднества.

– Люди всего лишь веселятся, – не выдержал Морен. – Какое вам до этого дело?

– Славя Старых Богов, они наделяют их силой. Той самой силой, что обрушила на них Божий гнев и кару. Но они, кажется, позабыли об этом.

Вопреки первоначальной задумке, далеко не все Охотники были глубоко или хоть сколько-нибудь верующими, Скиталец знал о том не понаслышке. Но Истлав явно смотрел на мир иначе, как истинный церковник. Морен скосил глаза на его короткие, некогда стриженные под корень волосы и в очередной раз задумался: за что праведника могли сослать в Охотники?

– Разогнать их? – предложил Михей. – Время ещё есть.

– Нет. Пока светит солнце и покуда не жгут костры, это всего лишь праздник, такой же, как и любой другой, свадьба или сватовство. Мы не вправе запретить им накрывать столы и собираться за ними.

«А жениха с невестой они вам быстро найдут, если попробуете им что-то предъявить», – мысленно закончил Морен, видевший такое уже не раз.

– О, явился! – бросил недовольный Михей.

Окольными путями, пробираясь сквозь толпу окруживших его крестьянок, к ним направлялся Дарий. Он словно красовался в седле, держа спину ровно, а широкие плечи отведя назад, и раздавал всем встречным улыбки. Его селяне не боялись и даже более того – собравшиеся вокруг девушки пытались вручить ему свои венки или угощения со стола, а он уделял внимание каждой и вежливо отказывался, лишь иногда принимая съестные дары. В закатном солнце его волосы цвета яркого каштана отливали медью, что делало его ещё краше в глазах девушек. Он явно наслаждался их вниманием и совершенно не спешил.

Лишь когда одна из селянок заметила, что Охотники наблюдают за ними, она ткнула локтем другую. Каждая оборачивалась на мгновение к Охотникам, затем шептала что-то подругам, а те передавали весть остальным. Девушки разбежались, позабыв про Дария, спеша скорее скрыться с глаз. Охотник проводил их тоскливой улыбкой и лишь затем пустил лошадь рысью. К удивлению Морена, Истлав не отчитал его, когда тот поравнялся с ними.

– Я не опоздал, – заявил Дарий вместо приветствия и кивнул на солнце. – Закат ещё не отгорел.

– На твоё счастье, – всё с той же прохладцей ответил Истлав. – Выступаем.

И отряд ступил в Русалий лес.

Морен не знал, есть ли хоть какой-то смысл объяснять Охотникам, как вести себя в этом лесу. Всё же то были не случайные путники, а опытные воины с годами выучки за спиной, и обучали их убивать именно проклятых. Когда появились Охотники – всего каких-то полвека назад, – Скиталец сильно потерял свой авторитет у простого люда. Многим казалось, что надёжнее обратиться за помощью к Церкви, чем искать защиты у чудовища, которое в их глазах не сильно отличалось от тех, кого они так боялись.

Охотников же было много. Они жили почти в каждом городе и близ крупных поселений, их нет нужды ждать месяцами или выпрашивать их милости у епархия. Скиталец же всего один и никак не мог поспеть всюду. А ещё Охотники были людьми, из той же плоти, что и другие, и в жилах их текла красная, а не чёрная кровь. Но по той же причине всегда находилась напасть, с которой мог справиться лишь Скиталец или за которую Охотники не желали браться.

Сейчас же Морен искренне не понимал, зачем он здесь. Истлав вёл себя так, будто Скиталец – лишь очередной боец в его отряде. Им не пытались командовать – и на том спасибо, – но и руководить походом не позволяли, словно и так известно, где растёт цветок. А может, так оно и было?..

Придя к этой мысли, Морен спросил в спину Истлава, ведущего их отряд по тропе в лес:

– Вы хоть знаете, куда путь держите?

– Знаю. Нам нужно в западную часть леса. Цветок видели там.

– Тогда зачем вам я?

– Чем больше бойцов, тем надёжнее. После захода солнца этот лес опасен. К тому же мало отыскать папоротник, нужно ещё заставить его расцвести. Либо найти тот самый, который цветёт в Купальи ночи. Отец Ерофим сказал: возможно, твои проклятые глаза пригодятся. Они видят то, чего не видят другие.

«Так вот в чём дело», – Морену захотелось горько рассмеяться.

– Местные знают про этот цветок, – не унимался он. – Значит, предположение епархия лишено смысла. Если цветок и существует…

– Если, – с саркастичной нотой повторил Истлав.

– …они его видели. А проклятых среди них я не заметил.

– Истлав, в самом деле, зачем он нам? – подал голос Михей. – Что мы, сами не справимся с кучкой русалок?

– Михей, как давно ты служишь под Липовцом?

Вопрос прозвучал столь внезапно, что Михей оторопел, во все глаза уставившись на старшого.

– Так-с… э-э-э… Ну-у-у… вот как нас перевели. С полгода, значит.

– А всего сколько служишь?

– Э-э-э… Лет десять уже.

– Тогда ты должен знать, как ведёт себя та или иная нечисть. Русалки сбиваются в стаи, и если рядом с поселением объявилась русалка, это всегда означает скорую гибель для всех мужчин близ реки, где они завелись. Этот же лес местные зовут Русальим как раз потому, что русалок здесь больше, чем во всей остальной Радее. Однако люди спокойно строят поселения близ него, ходят по здешним тропам, и лишь пришлые неизменно гибнут. Как думаешь, почему?

– А я почём знаю? Они ж безмозглые.

– Не настолько. – Истлав поджал губы. – Очень опасно недооценивать врага. Если русалки живут здесь по определённым законам, значит, в этом лесу есть нечто более сильное и древнее, ещё со времён Чёрного Солнца, что подчинило их себе.

Морен мысленно выругался. Истлав сказал верно: врага опасно недооценивать. А он очень сильно недооценил его.

– Возможно, это нечто, – продолжал Истлав, – как раз и охраняет цветок. И именно поэтому мы до сих пор не нашли его.

– Тогда пусть наш знаток нечисти и скажет, что это может быть, – вмешался Дарий.

Его голос звучал при этом столь бодро и весело, будто они собирались на пир, не иначе.

– Леший, – без раздумий ответил Морен. – Они большие, свирепые, если их потревожить, и живут в каждом лесу. Коли цветок растёт рядом с жилищем лешего, нет ничего удивительного, что он убивает каждого, кто подойдёт близко.

– Лешие не живут близ рек, – поправил его Истлав не терпящим возражений тоном. – И считают своим домом весь лес, а не единственный его участок.

– Это в том случае, если леший один. А если их несколько, они могли поделить лес меж собой. К тому же проклятые, обратившиеся в День Чёрного Солнца, чаще всего уникальны и непохожи друг на друга.

– Это верно.

Истлав словно поставил точку в разговоре, но Морен продолжил задавать вопросы:

– И всё же, как именно вы намерены искать цветок?

– Нужно дойти до речки Тишьи, – подал голос Неждан, не дождавшись ответа от Истлава. – Вдоль неё до острова и оттуда на запад в глубь леса.

– Вдоль реки? Это самоубийство.

– Близко к ней мы не подойдём, – всё же заговорил Истлав, – только чтоб напоить лошадей. Будем держать её в поле зрения.

«Отвратительный план», – выругался Морен в мыслях. Он всё больше злился, но виду не подавал.

Они вошли в чащу на закате, и лесные тени поглотили гаснущее у горизонта солнце. Сизое небо, проглядывающее сквозь листву и ветви, почернело на глазах. Облака так и не подтянулись, и пухлый месяц разгорелся ярче, обещая светлую звёздную ночь. Всадники держались тропы, протоптанной, вероятно, теми, кто месяцы и года́ ранее уже искал огненный цветок. Морен давно не был в здешних краях и очень хотел знать: как долго Ерофим охотится за местным преданием? Тропа казалась старой, по её краям буйно цвёл подлесок, кустарник щекотал бока лошадей, а репей цеплялся к их хвостам. Но пока затихающий лес казался вполне безопасным.

Когда совсем стемнело, Истлав приказал достать и разжечь факелы. Как только огонь занялся и окрасил чащу в золотые тона, Куцик открыл глаза, моргнул несколько раз и недовольно каркнул, точно ворона. Морен снял его с плеча, посадив на руку, шепнул пару слов и отправил в полёт. Один взмах широких крыльев – и Куцик скрылся в лесном пологе, поглощённый тьмой за пределами факелов. Морен думал, что никто не обратит на это внимания, пока Дарий не поравнял ход своего рыжего жеребца с его кобылой.

– Интересная у тебя птица. Заморская?

– Да.

– Зачем она тебе?

– Пожалел просто. Хозяин мёртв уж давно.

– А-а-а, – протянул Дарий. – А я-то думал, она у тебя вроде почтового голубя. Или охотничьего сокола.

– Второе более верно.

– Не боишься отпускать его? Коли на нас нападут, вдруг пригодится.

– Не коли, будь уверен, нападут. Когда станет нужен, сам вернётся.

– А ты, я смотрю, немногословен.

– Разве не слышал? По деревням молва ходит, почему именно я ношу маску.

Дарий отчего-то рассмеялся.

– Стало быть, правду говорят? – спросил он с улыбкой. – И под маской ты прячешь собачью пасть?

Морен не ответил, но Дарий не унимался.

– Мы начали знакомство не с той ложки, предлагаю это исправить. Моё имя Дарий.

– Морен.

– Эй, Дарий, хорош уже!