— Русская дура! — кричал на нее иногда Оскар. — Американка давно бы уже сделала себе капитал. С твоей красотой, с твоим телом и темпераментом ты можешь выйти замуж за миллиардера, если захочешь, а ты ебешься с неудачниками! — Ну да, — соглашалась Наташа скептически, сидя в постели и затягиваясь сигаретой, — и он посадит меня на цепь. И лишит меня всех удовольствий, которые я имею сейчас. И запретит встречаться с тобой, О, между прочим, — ехидно прибавляла Наташа. — В первую очередь.
Конечно женственный, — смеется Наташка. — Для меня ты как братик, ласковый братик. Это твоих богатых идиоток ты можешь обмануть и внушить им, что ты палач и грозное животное, Оскар, но не меня, котик…
высказала грустное предположение, что, куда бы Оскар ни уехал, от себя самого он не убежит. Тогда радостному Оскару, убегавшему из провинциальной Зелена-Гуры в столицу, предложение матери показалось просто бессильной мудростью потерпевшего в жизни поражение человека… Но теперь, после нескольких побегов от самого себя, лежа на Мортон-стрит в Нью-Йорке, в городе, в котором его мать, наверное, боялась бы выходить на улицу, Оскар вдруг осознает, что мать была права. От себя Оскар не убежал. Может быть, она, побывавшая в Варшаве всего три раза и прожившая всю жизнь в родном маленьком городке, имела иные какие-то возможности постичь мир, помимо путешествий и…
Он разговаривает со мной. Не то что ты! — бросила Наташка. — Он? Он умеет разговаривать? — Да, умеет! — запальчиво сказала Наташка. — Он пишет стихи. Мы целую ночь пили и разговаривали…
Ты меня знаешь, — сказала Наташка решительно, — какая есть такая есть. Не общайся со мной, если я тебе не подхожу. Вокруг полным-полно высокоморальных, скучных как смерть, порядочных женщин, что же ты упрямо общаешься со мной? Это было самое больное место Оскара. Наташка знала, где ударить и как…
