Наряд
Книга 1. Чёрное небо
Ярослав Калака

© Ярослав Калака, 2016

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I
в которой главный герой проходит подготовительный инструктаж

– Поехали! – глядя себе под ноги, произнёс Алексей Дмитриевич спокойным, будничным тоном. – Готов? – поднял он глаза.

– Да, – кивнул я, сосредотачиваясь.

Мне ли было не знать, как всего лишь на протяжении одной фразы его спокойная речь могла превратиться в крик. Я вздохнул и украдкой посмотрел на часы. До ужина оставалось ещё целая вечность – около часа.

– После успешной сдачи инструктажа я приступаю к проверке необходимого снаряжения. Оружие, то есть… пистолет Макарова… КР 3910, вместе с дежурным по роте достаю из пирамиды…

– Номер своего оружия должен отскакивать от зубов! – Вскочил со своего места Алексей Дмитриевич Гнездевилов и, сложив руки за спиной, нетерпеливо зашагал взад-вперёд. – Что значит: «вместе с дежурным по роте»? Думай, что говоришь, формулируй свои мысли чётко, собранно и верно, а не как придётся! Продолжай.

– Заряжаю обоймы, – продолжил я более твёрдым тоном, – для того чтобы завтра не тратить на это время. Получаю одежду у каптёрщика. Осматриваю её на предмет пригодности. Иду…

– Местность! – прервал меня Гнездивилов нетерпеливым жестом.

Я принялся подробно описывать маршрут своего движения. Время от времени мой инструктор прерывал меня, чтобы осведомиться о той или иной детали, но, получив ответ, удовлетворительно кивал головой. Я использовал метод, который изобрёл мой друг Андрей Ильин. Он состоял в том, чтобы в своём воображении привязывать карту местности к потолку грота, в котором происходила защита подготовки, превращая его, таким образом, в огромную подсказку.

Постепенно, по мере объёма произнесённых мною слов у меня начала теплиться надежда на то, что на этот раз я наконец-то сдам ненавистный инструктаж. Мы начали утром, и за целый день этого своеобразного экзамена, прерванного всего лишь единожды на обед, я неимоверно устал. Мой же беспощадный экзаменатор – тщедушный человек с большой головой и необыкновенно пронзительными глазами, выглядел так, как будто бы мы начали пятнадцать минут назад.

– Так, – на этот раз плавно прервал меня Алексей Дмитриевич тогда, когда моя победа на ниве знания рельефа была в этот раз вне сомнения. Облокотившись на огромную указку, кончик которой упирался в пол, он прищурился. Поняв, что сейчас последует один из тех вопросов, которые с лёгкостью способны возвратить всю процедуру к исходной точке, то есть началу, я замер.

– Ты наткнулся на патруль… на патрульного, пусть он будет один, так смоделируем ситуацию, – неторопливо заговорил мой наставник, – дистанция между вами – пятнадцать метров. Ты принял решение бежать. Позади тебя улица, через пятьдесят метров перекрёсток. Как будешь бежать?

– Справа налево, – ответил я, не веря, что вопрос оказался настолько простым. – То есть, заверну за левый угол на перекрёстке.

– Верно, – задумчиво подтвердил Гнездивилов. – А почему?

– Человек так устроен, что по движущейся цели ему проще стрелять, когда она движется слева направо, поэтому убегать от стрелка следует наоборот, то есть справа налево. Так больше шансов не быть подстреленным.

– Ну и крайний, – он снова облокотился на указку и прищурился. – Какой период для собак наиболее благоприятен для работы со следом на поверхности – дневной или ночной?

Я молча покосился на стопку конспектов, лежащую на парте передо мной. Вряд ли ответ на этот вопрос был даже там; пришлось гадать:

– Дневной?

– Нет. Наиболее высокие результаты работы, товарищ курсант, собаки показывают в ночное, а самые худшие – в дневное время, между 11 и 16 часами. Пересдача. Ровно через сорок минут я Вас жду, идите на ужин.

– А почему ночной, Алексей Дмитриевич? – после паузы и вздоха спросил я.

– Солнечная радиация. Влияние величины радиационного баланса земной поверхности на результаты работы собак довольно значительно. Наилучшие результаты собаки показывают при низких и особенно отрицательных радиационных балансах. Секунду! – он достал учебник и принялся искать нужное место. – Вот! – надел он очки. – При отрицательном радиационном балансе результаты работы ищеек по выборке и проработке следов высокие – выше 97%. Наоборот, при повышенном радиационном балансе собаки прорабатывают менее половины следов. Какие, кстати факторы ещё влияют на работу наших четвероногих врагов? – уже дружелюбно спросил мой инструктор, захлопывая книгу.

– Жара, – ответил я, с трудом заставляя уставший язык говорить чётко, не мямлить, – сильная жара быстро изнуряет собаку и способствует быстрому улетучиванию запаха следа. Влажность воздуха… относительная… с её увеличением результаты работы собак улучшаются…

– Да, да, – рассеянно прервал он меня, листая оценочный журнал, – ступай есть.

Только покинув грот, в шутку прозванный курсантами «Гротом утопающих» за то, что подавляющая часть инструктажей происходила именно в нём, я вспомнил, что назначенное время для встречи с моим товарищем уже давно прошло, но всё равно, надеясь, что меня до сих пор ждут, поспешил к условленному месту. Освещение ещё не выключили, хотя было бы уже пора. На тот случай, если это произойдёт внезапно, я достал из кармана фонарь. Мой путь шёл по учебной части системы Центра, которая к этому времени обычно всегда была безлюдна.

С моим товарищем мы договорились встретиться возле «Ночной кобылы», чтобы вмести пойти на ужин. «Ночной кобылой» назывался рисунок, расположенный возле одного из перекрёстков, откуда было одинаково удобно добираться и до жилой части Центра, которую мы называли «расположением», или просто «располагой», и до столовой.

Хотя при освещении, которое вот-вот должны были выключить на ночь, как было всегда, для экономии топлива, которым питались наши дизели, заблудиться очень трудно, я всё равно старался сосредоточиться на пути. Конечно, если бы я ошибся и свернул не туда, ничего страшного бы не случилось. Но не хотелось терять время и использовать освещение, в котором было проще ориентироваться. Наконец-то я добрался до одного из поворотов, над которым нависал уж очень характерный чемодан – нависавшая глыба была единственной в своём роде на всю нашу систему Центра. Это означало, что я почти вышел на относительно прямой путь.

Андрей ждал меня не в маленьком углублении неподалёку, в котором было так удобно прятаться от глаз начальства, а прямо возле самой «Ночной кобылы» – громадного, почти в натуральную величину изображения на стене штрека чёрной лошади, грациозно державшей в своих зубах красную розу. Это художество было ещё с дооккупационных времён, когда все жили на поверхности, а не под землёй. А этот и другие рисунки, иногда скульптуры, остались в память о беззаботных туристах, которые из-за любви ко всему подземному проводили свой досуг, посещая различные подмосковные (и не только) катакомбы и пещеры. Тогда никто из них и не подозревал, что совсем скоро степень профессионализма их навыков станет вопросом выживания целой страны, или, если быть точнее, её жалких остатков.

– Ну не дуйся, – уговаривал я своего друга, скрестившего руки на груди, – разве я думал, что до сих пор буду сдавать этот чёртов инструктаж! Сам рассчитывал переделать к этому времени кучу дел, а не сделал пока ничего!

– Дима, я прождал тебя час! – когда мой товарищ нервничал, он начинал чуть заметно картавить.

– 53 минуты, – возразил я, посмотрев на часы.

– Ах, да, ну конечно, это существенно меняет дело! В столовой наверняка уже всё остыло, я мог бы давным-давно поесть и уже спокойно читать, лёжа в своей кровати, – проговорил он, немного успокаиваясь.

– Что ты читаешь на этот раз?

– Фантастику.

– Новая книга?

– Нет.

– До сих пор читаешь ту толстую книгу о куче принцев из немецкой разведки?

– Что ты несёшь? Нет там никакой немецкой разведки!

– А сёстры у твоих принцев были?

– Были.

– Перескажешь, когда прочтёшь?

– Сам возьмёшь книгу и прочтёшь.

– Ну ладно, хватит дуться, пошли.

Образ жизни, который вели все мы, не способствовал образованию излишков веса, но Андрей Ильин напоминал скелет, обтянутый ну совсем тоненькой кожицей, и был ещё худее меня, будучи немного выше; а я при своих 187 сантиметрах весил 65 килограммов. У него были живые чёрные глаза, такого же цвета волосы, смешно топорщившиеся на голове во все стороны, и длинные руки, которыми он очень любил размахивать, словно мельница, когда увлекался тем, о чём говорил.

– Ну что, сдал? – наконец-то поинтересовался он. – Пошли быстрее… ну вот, вырубили свет!

– Нет, – ответил я, щёлкнув светодиодным «Фениксом», в то время как Ильин возился со своим коногоном. Разобравшись со светом, мы двинулись дальше.

– Нет? До сих пор? Да ты шутишь?

– Я похож сейчас на шутника?

– Ладно… ладно… – примирительно ответил Андрей, заметив мою взвинченность.

– Знаешь, как устал? – вздохнул я. – Кстати, и есть-то хочется!

– На чём запоролся в крайний раз?

– На собаках. Вот ты мне скажи, ты знаешь, когда собака лучше берёт след, днём или ночью?

– Ночью, – ответил мой друг, – а ты что, не знал?

– Да ну тебя, – окончательно расстроился я. – Это у тебя инструктором спокойный Стеклов, он вообще хоть раз в жизни на кого-нибудь кричал? Разве сравнить с Гнездивиловым?

– Да, тут тебе, конечно, повезло… Но зато у него самые лучшие выпускники, это весь Центр знает. К тому же у тебя первый самостоятельный выброс, я вон тоже, хоть и у Стеклова, но тоже не сразу сдал.

Ильин своим первым самостоятельным выходом опередил меня на целых три недели, будучи по счёту девятым со всего курса курсантом, выполнившим без инструктора свое первое, пусть и учебное, наземное задание. Завтра мне предстояло стать тринадцатым по счёту желторотым птенцом нашего курса, которого отправят на поверхность с первым самостоятельным заданием. Весьма неплохой результат, особенно если учесть, что воспитанники Гнездивилова традиционно, конечно же, не по своей воле, совершали свой первый одиночный выброс тогда, когда тянуть было просто некуда. К тому же в этом году я был первым из его учеников, кто шёл сам, что само по себе кое-что значило. Мне же, как всегда, было мало.

– Завтра догонишь меня, и мне придётся придумать что-нибудь новенькое, чтобы подтрунивать над тобой, – стараясь не вертеть головой, на которой крепился фонарь его коногона, заметил мой товарищ.

– Скорей бы, – хмыкнул я. К этому времени мы подошли к столовой.

Для катакомб, вообще, верно то, что в них, как правило, отсутствуют большие, просторные гроты. Это объясняется тем, что они результат рук человеческих и своим возникновением изначально обязаны не эстетике, а тому, что людям когда-то понадобился известняк для того, чтобы строить свои города. Конечно, не всегда обязательно известняк – иногда это был гипс, песок или другие породы земных недр.

Поэтому чаще всего, если вы в просторном гроте, размеры которого занимают более чем внушительные пространства, то, скорее всего, он сделан специально для каких-то нужд уже после Великого Исхода. Это было верным и для нашего расположения, и для столовой, в которую мы вошли.

– Пошли помоем руки? – спросил Андрей.

– А, – махнул рукой я.

Сели не за свой, а за более удобный стол, пользуясь тем, что наши уже поужинали. Вообще-то, мы должны были придти на ужин вместе со всеми, как и положено, строем. Но сегодня было воскресение, тем более конец дня. К тому же вместе со всеми я бы и не успел. На самом деле у этого оправдания не было настоящей ценности просто потому, что даже если бы я и успевал, то всё равно бы пошёл с Ильиным самостоятельно, без строя. Мы часто делали так в выходные, пользуясь традиционным для будней ослаблением контроля офицеров за нами.

Наряд по столовой неторопливо убирал со столов грязную посуду.

– У тебя завтра первый самостоятельный выброс? – к нашему столу подошёл Гусалов, курсант из нашего отделения. Его белая рубаха, забрызганная водой, указывала, что, скорее всего, ему выпало быть на посудомойке. В наряде по столовой было несколько мест, к которым курсанты прикреплялись на всё время своего дежурства. Иногда в самом начале наряда их выбор решался жребием, но бывало, что желания всех заступавших совпадали, и в нём не было никакого смысла: у каждого из них были свои фанаты.

Месяц назад мы здорово разругались, и дело тогда чудом не дошло до драки. Конечно, если бы у спортсмена Феликса, так звали осетина Гусалова, не хватило выдержки, и он всё-таки треснул бы меня, не вытерпев моего действительно несносного тогда упрямства, у меня вряд ли был бы шанс ответить. Потом мы помирились и стали, как иногда бывает после подобных инцидентов, невероятно вежливы и предупредительны друг перед другом.

– Да, Феликс, – ответил я.

– Боишься?

Конечно, следовало сказать как можно более уверенным тоном: «Нет!» или что-нибудь ещё в подобном духе, но мне почему-то вдруг так расхотелось врать, что я ответил:

– Немного.

– Все боятся, – успокоил меня он. – И я буду… Сейчас принесу вам поесть, – он ушёл в направлении кухни.

– Смотри-ка, – сказал Ильин, – судя по объедкам, сегодня твоя любимая килька с картофельным пюре.

Вслед за его словами, в точности подтверждая прогноз, возвратился Гусалов с подносом в руках. В качестве бонуса была третья порция, и все тёплые – приятное обстоятельство, на которое мы уже и не рассчитывали.

– А ты знаешь, – проговорил с набитым ртом Ильин после того, как мы, поблагодарив осетина, остались одни, – что мы с тобой идём во вторник в наряд?

– Да, – оживился я, – а куда?

– Сюда, – удовлетворённо ответил Ильин.

Он сосредоточенно макал галетное печенье в томатный соус от кильки. Как обычно, ничего не выходило – каменные галеты и прежде просто так не сдавались.

– Хоть одна хорошая новость за целый день, – обрадовался я. – Как ты думаешь, баба Зина больше не сердится на нас за ту сгущёнку?

– М… – ответил мой товарищ, сглатывая. – Если б она знала про тушёнку… Кстати, здорово ты тогда придумал.

– Слушай, – спохватился я, понял, что мне пора, – всё, побежал… Я кратким путём, а ты ешь.

– Ни пуха…

– Слушай, Андрюш, – перебил его я, – у меня к тебе просьба, в ответ проси что хочешь!

– Ну?

– Ты же понимаешь, сейчас инструктаж, затем к Пароконному, потом… кстати, ты узнал, кто у меня проводник?

– Бурмистров.

– Петрович, это хорошо, вот, потом к Буру договариваться, к Коле Кривенко за шмотьём…

– Намазать твои берцы касторовым маслом?

– Ага.

– Слушай, это уже во второй раз!

– Ну, пожалуйста, ты же видишь, что я действительно не успеваю!

– Плеер на… два, нет, на три вечера, хорошо?

– Договорились, сейчас отдать?

– Нет, завтра, сегодня я буду читать.

– Спасибо!

Когда я вернулся, Алексей Дмитриевич допивал чай.

– Поехали, – в очередной раз невозмутимо сказал он. Мы без приключений преодолели такие классические разделы, как подготовку, снаряжение, знание местности, опознавание, ориентировку и застряли на теме столкновения с оккупантами – солдатами Альянса.

– Запомни, Дима, – говорил Гнездевилов, чеканя каждое слово, глядя мне прямо в глаза, – ты выйдешь на поверхность во сколько?

– 5.30, по плану в 5.30.

– Да, расчётное время твоего движения до цели составляет?

– Порядка 40—50 минут.

– И расчётное время до точки заброса?

– Порядка 35—45 минут.

– Да, так вот, ты прекрасно знаешь, что с шести до семи часов утра у Альянса происходит смена патрулей. Это хорошо. Их просто не должно быть, но если ты всё же наткнёшься на один из них, им будет проще пристрелить тебя, чем вести в отделение своей комендатуры… Правда, проще и отпустить, поэтому будь спокоен при разговоре… Ты – босоножка, пистолет тобой найден, всю местность ты знаешь. Никогда не смотри в глаза. Они сами могут ответить на заданный тебе вопрос ещё до того, как ты откроешь рот! Смотри сюда, – он ткнул себя в лоб между бровями.

Это же самое, возможно, даже подробнее, я уже проговаривал, и не раз, за сегодняшнюю сдачу. Но таков уж был порядок.

– Запомни, запомни это так твёрдо, словно это выжжено у тебя на лбу: пистолет тебе даётся не для того, чтобы палить по патрулям. Стандартный патруль саксов состоит из?..

– Обычно пять человек, может усиливаться до семи или девяти как во время проведения широкомасштабных, так и локальных спецопераций Альянса…

– Да, а если учесть, что звук выстрелов соберёт все патрули вокруг… Словом, заруби себе на носу то, что твой ПМ может спасти твою жизнь при столкновении один на один с босоножками, далеко не все из них дружелюбны! С саксами-мародерами… От диких собак, но ты всегда должен невероятно трезво просчитывать ситуацию и думать, что делаешь! Предусматривать, хорошенько запомни это слово, – предусматривать развитие экстремальной ситуации и быть способным принимать верные решения в условиях стрессовой нагрузки, – вот что, прежде всего, поможет тебе выжить при непредвиденном происшествии. Часто тебе будет достаточно навыков общения, вспомни случай Лебедева. Ситуацию Човган. Из свежих – ЧП Егорова… и ещё, напомни фамилию, на прошлом месяце…

– Подгорный?

– Нет! Говорю же, на прошлом месяце!

– Вивчарь?

– Да, точно! Не забывай, как резко меняется твой статус на поверхности с того мгновения, когда ты даже не применил, иногда бывает достаточным демонстрации противнику того, что ты готов применить своё оружие… Когда-то курсанты вообще ходили наверх без него… Перед выбросом, после того как… твой подземный оперативник Бурмистров, не так ли?

– Да.

– После того как Анатолий Петрович снимет с твоих глаз повязку, ты должен отрешиться от обычной житейской суеты, от великого и от малого. Ты не будешь уже принадлежать ни самому себе, ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям. Ты отказываешься от своего прошлого, будущего, храня всё это только в сердце своём. Не будешь иметь имени, как лесная птица. Ты должен срастись с улицами, развалинами, землёй, по которым ты будешь идти, стать духом этих пространств, осторожным, подстерегающим, в глубине своего мозга вынашивающим одну мысль: свою задачу. Так для тебя начнётся древняя игра, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть… И на этот раз с тобой рядом не будет инструктора, то есть меня, – тебе придётся рассчитывать только на самого себя, на свои собственные реакцию, ум, смекалку, навыки и пока ещё маленький опыт… Давай тетрадь подготовки к наземным действиям.

Пока я разворачивал тетрадь с расписанной подготовкой, зазвонил телефон – старенький коричневый тапик.

– Да, – ответил инструктор.

– Алексей Дмитриевич, Пароконный. Я хотел Вас спросить, как Ваше настроение и самочувствие? Как Ваш подопечный? Вы знаете, мы уже понемножечку закругляемся, даже больше, – в основном ждём Вас, – в трубке звучал голос начальника 72-го учебного центра подземных коммуникаций сопротивления. В бывшей жизни, по слухам, он был начальником кафедры тактики одного из военных училищ, которое ликвидировали незадолго до Великого Исхода.

– Мы уже идём, Николай Иванович, будем через 25 минут.

Подписав инструктаж и включив свой коногон, Алексей Дмитриевич повёл меня в командный блок.

В гроте, который играл роль приёмной, мы столкнулись нос к носу с подполковником Перчиным, начальником подземной разведки центра и преподавателем.

– Здравствуйте, Алексей Дмитриевич, не хворать и тебе, завтра будь осторожен, Гарвий.

– Здравия желаю, буду стараться, товарищ подполковник.

– Как дела, Серёжа? – спросил его Гнездивилов.

– Господи, как же он любит говорить, – вздохнул Перчин, имея в виду Пароконного, и кивнул на дверь. – Вас ждут.

Мы постучались и вошли, оказавшись в гроте, прозванном «верховным». За огромным столом восседал начальник Центра, беседуя по телефону. Рядом сидел командир моей роты, майор Перегудов, усатый, круглолицый человек. Грот освещался светом свечей и трёх керосиновых ламп: Пароконный не любил электричества. Стол был завален документами, стены увешаны флагами, а на многочисленных полках шкафов размещалась всякая всячина – начиная от каких-то спортивных кубков и заканчивая огрызками карандашей.

В углу капитан Лапшин, кадровик Центра, возился с проигрывателем дисков. В воздухе стоял запах виски.

– Почему Вас не было на построении на ужин, Гарвий? – рявкнул Перегудов.

– Был задержан мною, – невозмутимо ответил за меня Алексей Дмитриевич, который всегда заступался за «своих» курсантов. Владимир Дмитриевич насупился в усы, но решил промолчать: то, что связываться с Гнездивиловым было себе дороже, знали все.

В это время Лапшину всё же удалось наладить упрямое устройство, которое почему-то всегда, когда мне приходилось здесь бывать, либо ломалось, либо чинилось. По гроту ласково заструилась музыка. Николай Иванович махнул рукой Лапшину, указав на меня, после чего тот, поздоровавшись, сказал:

– Пошли пока выведем приказ, и распишешься…

Мы вернулись в приёмный грот, где, усадив меня на скамью, капитан ловко распечатал приказ на выброс и указал все места в многочисленных журналах безопасности и инструктажа, в которых было необходимо расписаться.

– Ну, с Богом, завтра, Дима. Удачи, и не волнуйся! – пожелал он. Несмотря на разницу в возрасте и званиях, мы были дружны и частенько общались на интересовавшие нас обоих темы. – Вот приказ, иди!

Когда я вошёл, общее напряжение спало, и мой командир роты с моим инструктором уже что-то живо обсуждали.

– Товарищ полковник, приказ, – я протянул бумаги Пароконному, перед ним была раскрыта моя тетрадь с подготовкой, подписанная Гнездивиловым, не хватало только его подписи. Начальник Центра уже, было, занёс чернильное перо перьевой ручки, но ему было суждено замереть в воздухе.

– Товарищ курсант, уже поздно, у Вас ещё масса подготовительных дел, – его хотел, было, перебить Перегудов, но осёкся, – и завтра, бесспорно, необыкновенно важный день, который открывает новую страницу Вашей жизни. Николай Иванович имел громадный, высокий лоб, маленькие серые глаза и необычайно подвижные руки фокусника, помогавшие каждому его слову жестикуляцией. – Но для одного вопроса время мы всё же найдём… – он в задумчивости потёр пальцами лоб, что было у него привычкой.

Боковым зрением я заметил, как замерцали глаза у моего внешне невозмутимого инструктора. Теперь подвергались экзамену мы оба.

– Скажите-ка мне, Гарвий, конечно же, не дай Бог, но всё-таки, нет, не Вам, давайте возьмём гипотетических стрелков, предположим, что один из них стоит лицом, грудью по направлению к ожидаемым пулям противника, а второй боком… обоим не за что укрыться… Кто из них меньше рискует и почему?

В конце вопроса в грот вошли Перчин и Лапшин.

– Я извиняюсь, – сказал последний, – товарищ полковник, начальник службы жизнеобеспечения будет через 15, начальник медицинской через 10 минут, а до начальника связи пока не могу дозвониться.

Я облегчённо вздохнул. С вопросом повезло:

– Не следует стоять боком к противнику под тем якобы предлогом, что так представляешь меньшую площадь для прицела. Дело в том, что в таком положении наиболее важные для жизни органы человека более уязвимы для пуль противника, чем в положении, когда он стоит к нему лицом.

Гнездивилов победоносно улыбнулся уголками губ и поднялся со скамьи.

– Останьтесь, Алексей Дмитриевич, – попросил Пароконный, – если не торопитесь. А Вы, Гарвий, свободны, – расписавшись, он протянул мне мою тетрадь, – и помните, что все мы, будем завтра ждать Вашего благополучного возвращения.

– До свидания, товарищ полковник, товарищ подполковник, товарищ майор, товарищ капитан, Алексей Дмитриевич.

– Кривенко ждёт тебя, – пробасил Перегудов. – И через час ты должен быть в постели, я проверю!

– И помни, Гарвий, – напоследок сказал Перчин, передавая мне маленький тубус – контейнер для моего связного, – что если риск – отец разведки, то осторожность – её мать.

Глава II
в которой главный герой получает отнюдь не новый выходной костюм, видит соблазнительный натюрморт с бутылью, наполненной подозрительной прозрачной жидкостью неизвестного происхождения, идёт в кино, учит молитву, а также с нескрываемым наслаждением вместе с товарищами уплетает галеты и лук

Время поджимало, но, несмотря на усталость, до отбоя мне предстояло сделать кучу дел. Все они касались предстоящего завтра выброса на поверхность и были безотлагательны. Плюнув на логику очерёдности, я решил выполнять их по принципу «что первое под руку попадётся». Первым попалось получение гражданской одежды. В ней на поверхности я был должен выглядеть как обыкновенный босоножка, то есть бродяга. Для этого я пришёл в каптёрный грот, который располагался в жилой части системы Центра.

– Смотри-ка, Дима, у меня припасён для тебя подарок, – сказал мне каптёрщик Коля Кривенко, протягивая мне синие кальсоны.

– Тёплые, – улыбнулся я, пробуя ткань на ощупь. – Что тебя интересует в этот раз?

– Олово, – ответил Коля.

Он был круглолиц и отличался необыкновенно практичным складом ума. Впрочем, каптёрщики всегда парни не промах.

– Если тебе на глаза попадётся оловянная ложка или вилка, а лучше парочка, я буду несказанно рад.

– Я тебя понял… Коля, а когда будет смена комков? Мой совсем стёрся, погляди, особенно с внутренней стороны! – я расстегнул несколько пуговиц, чтобы продемонстрировать состояние своего кителя.

В Центре курсанты ходили в военной полевой форме. Говорят, что прежде их меняли раз в полгода.

– В следующем месяце… Думаю, в конце… Может быть. Не говори пока никому, на данный момент это строго конфиденциальные данные, – подмигнул он мне и улыбнулся. – Держи. Носки, штаны, футболка, джемпер, свитер, куртка, ремень, кепка… – он вывалил передо мной кучу замызганного тряпья, от которого отвратительно разило. – Распишись здесь. Я торопливо, но тщательно проверил одежду и расписался в карточке выдачи.

– Через какие точки выходишь-входишь? – спросил Кривенко, стряхивая пепел от сигареты в полулитровую банку, наполовину заполненную почему-то не окурками, а одним только пеплом.

– Восемнадцатая и первая.

– Ну, можно сказать, что повезло.

– Почему?

– Недалеко от нас.

– А, ты об этом. Коля, побежал, куча дел, спасибо.

– Ни пуха тебе завтра, Дима!

Центром жилой части системы 72-го уц КСПН пкс, что расшифровывалось как «учебного центра Командования специального подземного назначения подземных коммуникаций сопротивления», был плацевой грот. Его размеры впечатляли: громадный высокий зал своим существованием, казалось, бросал вызов подземному миру, которому по понятным причинам не свойственны большие пространства. Потолок плацевого грота мы называли «чёрным небом» из-за его переплетённой паутины гирлянд ламп вверху, снизу отдалённо напоминающих звёзды. В нём же, как в самом вместительном гроте, происходили построения.

К нему примыкали, первый – с западной, а второй – с южной стороны, два других грота. Меньше по площади, они имели с плацевым гротом общий потолок. Однако их высота была куда ниже, то есть, говоря другими словами, их пол располагался выше пола плацевого. Таким образом, они как бы «нависали» над ним так, что из них открывался вид на плацевой примерно с трёхметровой высоты.

В гроте, примыкавшем с западной стороны, располагался второй курс. А в южном гроте – мой, то есть первый курс. В нём в два яруса стояли армейские кровати, на которых мы спали. В соседних ответвлениях, они были небольшого размера, размещались остальные комнаты нашей казармы. Самыми главными среди них были канцелярия, оружейная, бытовая и досуговая.

В отличие от плацевого, мы, так же, как и расположение второго курса, отапливались дизелями, которые, находясь в агрегатном гроте, грели воду, поступавшую к нам по трубам. Для того что сохранять тепло, на месте соединения с плацевым гротом была перегородка, состоявшая из деревянных перекрытий и громадных стеклянных окон. Моя кровать была верхней, в углу у окна. Рядом, тоже на втором ярусе, была кровать Ильина. Данное обстоятельство позволяло вести наши беседы, а бывало, и споры, и после отбоя тоже.

Плацевой круглосуточно освещали три фонаря, и иногда, если хоть немного постараться и забыть, что находишься глубоко под землёй, ночью, то есть того, когда в расположении отключали свет, было приятно мечтать, глядя в окно. Вместе с фонарями оно поддерживало иллюзию того, что спустя несколько часов произойдёт одно из самых волнующих обыкновенных чудес нашей планеты. То самое, которое люди научились ценить только после того, как им во время Великого Исхода пришлось покинуть поверхность Земли и скрыться в её недрах. Это восхитительно-обыкновенное чудо – восход солнца.

В расположении происходила обычная вечерняя деятельность: наряд дежурил, поочерёдно сменяя друг друга на «тумбочке», все остальные предавались своим делам. Кто-то зубрил конспекты, кто-то читал. Некоторые чинили свою форму и пришивали свежий подворотничок, были такие, кто брился или мыл в умывальнике голову. Работал телевизор, снабжённый стареньким проигрывателем дисков. Иные курсанты просто разговаривали между собой, добавляя в постоянный звуковой фон помещения обрывки своей речи. Они состояли из еле слышного шёпота, восклицаний, обрывков фраз и взрывов смеха, – всего на первом курсе обучались 77 человек.

Я притащил выданное Колей тряпьё и бросил его на табуретку перед своей кроватью.

– Эй! Ты чего его сюда притащил? – возмутился Вова Пузанов, имевший скандальный характер. – Мы сейчас все здесь задохнёмся от этой вони! – он оттопырил свою огромную нижнюю губу.

– Закрой рот, – огрызнулся я. Мне было решительно некогда ругаться и спорить.

– Володя прав, – сказал Юра Варнашкин, другой курсант нашего отделения, в задумчивости поднимая фигуру коня, он играл в шахматы с Сухом, тоже нашим курсантом, – а почему ты не отнёс в бытовку и не развесил на батарее, как обычно делают все остальные?

– Какие вы все умные! – драматически воскликнул я. – Ну, конечно же, бытовка, как же раньше я не думал? Может быть, я вообще не знал о ней все эти месяцы?! Раз я принёс всё это сюда, значит, бытовка занята, дети дебилов! Почём мне знать, кто развесил там своё постиранное тряпьё!

– Псих, – спокойно сказал Сушко, задумчиво глядя на доску, – постирался Гамлет. Вам просто нужно поменяться, Карапет пусть принесёт свою постиранную форму сюда, а ты на его место, – и, наконец, приняв решение, сделал ход ферзём.

– Да он просто… – принялся разворачивать скандал Пузанов, но был прерван:

– Если не закроешь рот, то получишь по роже! – заорал я на него.

– Послушай, Дима, – оторвался от своей книги Андрей Ильин, видимо, запах уже добрался до второго яруса, – Карапетян сейчас придёт со второго курса и освободит бытовку. – Он перевернул страницу и продолжил: – А ты пока всё-таки отнёс бы туда свой гардероб, а?

Не выдержав дружного сопротивления, а так же прекрасно понимая, что в этом споре неправ, я подхватил тряпьё и понёс его в бытовку. Впрочем, на пути я встретил Гамлета Карапетяна, так неудачно выбравшего время для стирки. Этот неизменно добродушный и вежливый армянин тоже был курсантом из нашего отделения. Именно с ним я в своё время поменялся кроватями, чтобы стать соседом Ильна. Вместе мы быстро восстановили всеобщую гармонию, развесив всё на свои места.

Покончив с сушкой тряпья, я отправился к Анатолию Петровичу Бурмистрову. До грота, в котором он жил, было неблизко. Как назло, я всё-таки поддался искушению пойти по более короткому пути. Разумеется, в конечном итоге «короткий» малоизвестный путь отнял больше времени, чем «длинный», но знакомый. Следовало торопиться: я уже должен был быть в постели, потому что завтра для того, чтобы выброситься в 5.30, проснуться надо было около четырёх часов утра. Я шёл к своему подземному оперативнику, то есть человеку, которому завтра предстояло провести меня от КПЛ №2 – контрольно-пропускного люка №2, одной из трёх границ, отделявших систему 72-го учебного центра КСПН пкс от внешней Системы, до точки выброса, то есть до места, в котором наш подземный мир соприкасался с миром поверхности.

Наш УЦ готовил наземных оперативников, то есть специалистов, предназначенных для выполнения задач на поверхности. Считалось, что ориентироваться под землёй, за пределами территории нашего Центра, было не только необязательным, но и вредным для нас. Поэтому курсантов к точке выброса вели подземные оперативники, большую часть пути плотно завязывая нам глаза чёрной тканью. Так блюлась безопасность: схваченный на поверхности будущий поверхностный оперативник был не способен выдать врагу дорогу к своей подземной учебной цитадели просто потому, что не знал её.

Конечно, Альянс не раз пытался решить проблему одним махом, но вынужденный так или иначе вести боевые действия с самыми разными партизанскими сопротивлениями практически по всему земному шару, испытывал катастрофическую нехватку кадров, усугублявшуюся тем, что внутренняя мотивация наёмника всегда проигрывала, и будет проигрывать мотивации патриота. Он сражается за свою семью, народ, страну, культуру, цивилизацию, в конце концов, то есть те ценности, которые, что бы ни говорили, всегда будут иметь место в этом мире.

Да, считалось, что существуют специальные подразделения Альянса, задачей которых было ведение боевых действий под землёй, но они были малочисленны и не блистали подготовкой, – их называли «кротами». Но и на эту проблему у Сопротивления было решение, оно заключалось в широком использовании высокопоставленных заложников, некогда метко прозванных неизвестным остряком «аватарами» за то, что их частенько использовали для того, чтобы сделать видеозапись с посланием противнику. Не только 72-й УЦ пкс, но и все важные объекты КСПН – Командования специального подземного назначения, располагавшегося под уровнем земной поверхности Москвы и Московской области, обладали как минимум одним, а чаще всего, несколькими «аватарами». Без этого уничтожить большинство подземелий было бы возможно даже без штурма, пусть не затопив их (почти все они имели более-менее адекватную защиту от затопления), так применив АХОВы – активные химически отравляющие вещества. Например, используя тот же хлор, который тяжелее воздуха и на местности сам стремится занять все овраги и траншеи, встречающиеся на его пути.

Как и большинство жилых гротов, вход в грот Петровича был занавешен плотным покрывалом. Подобрав камень, специально лежащий для этих целей справа от входа, я легонько, по земным меркам неуловимо тихо, постучал по стене.

– Войдите! – громовым голосом пробасил Анатолий Петрович изнутри, и я, отодвинув занавесь, вошёл внутрь.

Бурмистров вечерял. Его жилище имело овальную форму, и точно так же, как и его хозяин, было необыкновенно опрятным. В этой части системы Центра не было отопления, но была проведена электрическая сеть, от которой работал нагреватель. На стенах висели рисунки, сделанные хозяином, а в углу что-то бубнил маленький телевизор, подключённый к плееру, освещая грот вместе с уютным светом керосиновой лампы.

– Будешь? – Петрович указал на стол. Там были: раскрытая банка кильки, к которой ещё не успели притронуться, стопка галет и громадная очищенная луковица. Натюрморт довершала бутыль с прозрачной жидкостью. Разведённый спирт, догадался я. «Интересно, где он раздобыл эти богатства?» – пронеслось в моей голове, но спустя мгновение я уже достаточно овладел собой, для того чтобы не смотреть на стол.

– Спасибо, но я на две секунды, Анатолий Петрович, сами понимаете.

– Ну, смотри… – хозяин погладил свою содержавшуюся в идеальном порядке бороду, – давай проверим. Через какую выбрасываешься?

– Через восемнадцатую.

– А забрасываешься?

– Через первую.

– Точки знакомы?

– Первая – да, на восемнадцатой быть не приходилось, – ответил я.

– Гм… – задумчиво продолжал гладить бороду Бурмистров, – ну ничего, выведу тебя к восемнадцатой, а вот у первой тебе, конечно, меня придётся часика три подождать… Забрасываться планируешь во сколько?

– Около семи.

– Даже четыре… Ну, думаю, ничего, потерпишь.

– Конечно, – улыбнулся я, мысль о возращении грела.

– Выброс запланирован на пять часов?

– На 5.30.

– Понятно… А встретимся мы с тобой у второго КПЛ ровно в… четыре часа утра… Кстати, тебе пора на боковую. Что касается твоего света. Ничего не изменилось? «Феникс», а в качестве запасного маленький армейский старого образца, так?

– Да.

– Противогаз не забудь… Ну, по моей части, пожалуй, всё… Мне что одного тебя вести, что с инструктором, одна только разница – для глаз одну чёрную повязку брать или две…

– Петрович? – спросил я.

– Да?

– А Вы помните, говорили о кобуре, может… правда, как рассчитываться с Вами буду, честно, не знаю, а?

Бурмистров улыбнулся, подошёл к своему импровизированному, совершенно невообразимым образом сбитому из разных дощечек шкафу. Порылся внутри.

– А портупея-то у тебя есть?

– Неа, – ответил я. – Но я хоть кобуру буду к одежде крепить булавками, а то ведь каждый раз приходится карман из ткани пришивать под ПМ, а на это ну никакого времени не остаётся.

– Держи, – он протянул мне сначала кобуру, затем портупею.

– Спасибо! – от всей души сказал я.

– Не спеши, вот возьми, – и он сунул мне в руку четыре галеты и луковицу средней величины. – А вот теперь ступай, и завтра не опаздывай.

– Спасибо, Петрович, спасибо Вам огромное!

На обратном пути я заскочил в тренажёрный грот, суверенное государство двух курсантов – Славы Савилова и Серёжи Ходячих.

– Гарвий, мы тебя целый день ждём, – насупился Слава, – садись быстрее.

Значительно старше всех нас, он был небольшого роста, при котором обладал огромной головой.

– Серёжа, заряжай, – закричал он Ходячему и убежал наверх, по пути выключив освещение. Грот представлял собой не что иное, как малюсенький кинозал. Мне предстояло просмотреть небольшую программу, состоящую из нарезок самых разных фильмов и передач, кусочки которых были подобраны по одному принципу: на них были солнце, небо, листва, улицы, луга, – одним словом, поверхность.

Когда человек долгое время находится под землёй, тем более, живёт, при выходе наружу с ним случается некое подобие шока от резкого увеличения потока поступающей в мозг информации, потому как существенно расширяется палитра цветов, спектр звуков, изменяются другие параметры окружающей среды. Одним словом, человек просто разом лишается практически полной изоляции от физических воздействий внешнего, наземного мира.

Смягчить предстоящую мне завтра адаптацию и было целью этого показа.

Вернувшись в расположение, я отыскал дежурного по роте. Им оказался заместитель командира нашего взвода, сержант Андрей Харций.

– Пойдём, Андрюша, выдашь оружие.

– Что значит «пойдём, выдашь»? – сдвинул брови сержант. – Это же оружие! Когда ты уже станешь серьёзным!

– Ну, я имел в виду, наготовим. Ты же понял! Пошли, Андрей, время!

– Ну, пошли, – согласился он, поправляя красную повязку дежурного на рукаве. – А ты знаешь, что ты давно уже должен быть в постели, а?

– Знаю, знаю, – пробурчал я, – тем более, пошли быстрее.

– Дежурного по роте к телефону! – послышался крик дневального.

Мы подошли к телефону, Харций поднял трубку:

– Дежурный по первому курсу сержант Харций.

– Харций, Гарвий лёг? – в трубке наборника был легко различим голос Перегудова.

– Только что, товарищ, майор.

– Хорошо, как там всё?

– Как обычно, товарищ майор.

– По распорядку, Харций.

– Есть, – ответил тот, положил трубку и посмотрел на меня с укоризной.

Довольно быстро проверив оружие и зарядив обоймы, не забыв про противогаз, мы закончили приготовления на завтра и, положив всё на сейф, закрыли оружейный грот.

– Андрюша, разбудишь завтра без четверти четыре? Не забудешь, а?

– Не волнуйся, разбужу, – заверил меня Харций.

Я вернулся к своей кровати. Ильин всё так же читал, а Варнашкин с Сухом по-прежнему играли в шахматы.

– Ну, похоже, на сегодня всё. Ничего не забыл? – сам себя вслух спросил я и сам себе ответил: – Ничего. Наконец-то спать!

– А у батюшки был? – спросил Варнашкин.

– Нет, – ответил я, ещё не понимая, подначивают меня или нет.

– Зря, – сказал Вова Пузанов, решив, было, по моему появлению дуться, но не вытерпел и вступил в разговор.

– Володя, – повернулся я к нему, – ты хочешь сказать, что ты ходил к священнику перед своим выходом?

– Да. За благословлением. А что тут такого? Или ты хочешь сказать, что это не так?

– Ты? – не поверил я.

– Да, я! А что здесь, ещё раз спрашиваю, такого фантастического?

– То, что ты ходил, я знаю, – повернулся я к Ильину, видя, что и он собирается что-то сказать.

– И, между прочим, – начал Андрей, – ты просто…

– Ну, раз так, – прервал я его, по интонации начатой тирады зная, что она надолго, – то тоже схожу… – и отправился в келью священнослужителя.

Хотя наткнуться на начальство было в это время маловероятно, но всё же надо было быть осторожным, хотя бы для того, чтобы не подвести Харция, совравшего ради того, чтобы меня не настигло наказание.

Священника в своей келье не было, но я нашёл его в маленькой церкви, в которую был переоборудован соседний с его жилищем грот. Стоя на коленях на известковом полу, батюшка Амвросий молился перед иконой Богородицы. Из свечей была зажжена всего одна; со стен сквозь сумрак смотрели лики других образов. Я вошёл, как мне казалось, очень тихо, но он всё равно почувствовал моё присутствие и обернулся.

Это был седой старец с огромными синими глазами, которые словно два глубоких чистых озера сияли на его лице своею кристальной чистотой. Всю свою жизнь замечал я, что такие глаза бывают только у тех, кто постоянно и подолгу молится, и никак иначе.

– Здравствуйте, батюшка.

– Здравствуй, дитя моё.

– Благословите меня на мой первый самостоятельный выход?

Клирик наложил край своих одежд и зашептал слова, которые я так и не смог разобрать. После благословления и того, когда я, как и положено, поцеловал его руку, он сказал:

– Ступай, дитя моё, тебе нужно как следует выспаться.

Попрощавшись, я уже, было, сделал несколько шагов к выходу, как вдруг неожиданно для себя обернулся и спросил:

– Батюшка, ведь мы никогда не победим?

Получилось как-то по-детски глупо и не к месту. Старец вздохнул и, пригласив меня жестом присесть на скамью, стоявшую у стены, зажёг ещё несколько свечей, стоящих на паникадиле. Затем он присел возле меня и взглянул прямо в глаза. От этого словно тёплая волна летнего моря ласково окатила меня с головы до пят.

– Понимаете, – заговорил он, – есть такие битвы, в которых мы сами решаем, когда нам поставить точку, и пока мы сами её не поставим, нельзя будет признать нашего поражения. Россия много раз оказывалась на краю гибели. Казалась, что всё, потеряна и разрушена она, когда одолело её татаро-монгольское иго… Поляки чуть не захватили нас во время внутренних раздоров и смут… Французское, немецкое нашествия. Каждый раз всегда были моменты, иногда они тянулись не один год, когда казалось, что всё потеряно и проиграно, но каждый раз мы восставали из пепла подобно мифической птице Феникс. Кстати, думаете, двуглавый орёл был на гербе нашей…

– Но нас никогда не загоняли под пол, словно крыс! – перебил я.

– Да, никогда, но разве нет тут нашей вины? Когда обрушился на нашу с Вами Родину вооружённый до зубов фашистский монстр, многие говорили, что в этом была искупительная кара за предательство и поругание своих святынь, которые мы с таким легкомыслием отбросили в лихие революционные годы… то же и здесь. Вы молоды, но разве не помните Вы, как было всё незадолго до войны? – вздохнул он. – Не только Русь, весь мир в огне, но только мы могли знать, и не сделали ничего, чтобы спасти себя, других… напротив.

– Знаете, – продолжил он после паузы, – когда я был юн, я слышал историю об одном человеке. Это быль, и по её мотивам тогда даже сняли фильм. До Второй мировой войны он работал в цирке, был известным акробатом. А потом ушёл воевать, потерял руку. После войны он не смог найти себя нигде, и вернулся обратно в цирк. Сначала он был простым уборщиком, но потом разработал номер и потратил годы на тренировки для того, чтобы вывести его на арену. Он делал стойку на перекладине, которую затем поднимали к куполу цирка, а потом опускали вниз. Всё это время он стоял на одной руке, на левой, представляете?

– Но однажды, – продолжил он, – во время зарубежных гастролей нам решили устроить пакость. К сожалению, я сейчас уже не помню, где это произошло, то ли в Будапеште, возможно, в Праге. Начиналось всё как обычно: акробат сделал стойку, его подняли под купол цирка. И тут был устроен саботаж – короткое замыкание. Более сорока минут он стоял на своей единственной руке на громадной высоте, в кромешной темноте. Пока не починили электропроводку, не включили свет и не смогло заработать оборудование, которое спустило его перекладину вниз на арену… у него тоже был выбор – стоять дальше или… но он выстоял и упал без чувств только тогда, когда до земли оставалось всего два метра… Как Вы думаете, не хотелось бы ему сдаться, а?

– Да уж… – только и мог ответить я.

– Вы знаете, Дмитрий, вот что. Мне ту недавно… впрочем, я не стану Вас задерживать более своими рассказами, – он живо поднялся со скамьи и направился к выходу. – Сделаем по-другому. Подождите меня, пожалуйста, минуту.

– Вот, – сказал он, протягивая мне образ, вернувшись действительно через минуту. Я взял маленькую икону, изображавшую Матерь Божью с младенцем. Площадью немногим более пачки сигарет, но гораздо тоньше, образ был напечатан, скорее всего, на принтере, и скотчем прикреплён к дощечке.

– Возьмите, она, конечно, самодельная, но освящённая.

– А…

– Это Ченстоховская Божия Матерь. Непобедимая победа. Именно с эти образом связывалось спасение Руси даже в те времена, когда это было ещё относительно несложно. Умеете молиться Богородице? – спросил он, ласково заглядывая в моё лицо. – Нет? Тогда повторяйте за мной: – Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…

На обратном пути я с удивлением осознал, что нервозное состояние, которое владело мной вот уже несколько дней, постепенно усиливаясь, практически исчезло. Нет, чувства не притупились, но теперь я думал о предстоящем мне завтра выходе как-то более спокойно, что ли. Многие всю ночь перед первым самостоятельным выходом просто не могли ни нормально заснуть, ни нормально спать, постоянно ворочаясь, как это было с Андреем Ильиным. Я же уснул моментально, сразу после того как разделся и лёг в кровать.

Проснулся мгновенно, от жуткой боли – правую икру свела судорога. Настолько нестерпимой, что пришлось как можно быстрее сигануть на пол, – всем известно, что стоит наступить на сведённую ногу, как судорога исчезает.

– Ты чего? – спросил Ильин, когда я вернулся в свою постель.

– Судорога, – ответил я.

– А…

– А ты чего не спишь? Кстати, который час?

– Начало одиннадцатого… Отбой был всего минут десять назад.

– Слушай, Андрей, – вдруг вспомнил я, – а ты касторовым маслом берцы…

– Не волнуйся, натёр.

– Спасибо, камрад… кстати! – я вспомнил про Бурмистровскую луковицу и галеты. Пришлось снова лезть за ними вниз, чтобы достать их из карманов формы.

– Дима, ты уже достал туда-сюда лазить, – зашипел сосед снизу, Крючков, тихо беседовавший с Гамлетом. Его кровать была под кроватью Ильина, койка Карапетяна – под моей.

– Пардон, – тихо сказал я, забираясь обратно.

– Доставай свой перочинный, – сказал я своему товарищу. – Коробок с солью далеко?

– Сейчас, пять секунд, – оживился Андрей, мгновенно сообразив, что означают подобные приготовления.

– Кстати, а ты сигареты на возвращение приготовил?

– Давным-давно, – ответил я, – ещё месяца два назад выменял у Кривенко на подсвечник с поверхности.

– Что у тебя?

– Луковица и четыре галеты.

– Кого это ты так?

– Бура.

– А… вот старый пройдоха!

К этому времени Ильин разыскал в верхнем ящичке своей тумбочки перочинный ножичек и соль в спичечном коробке. Похоже, мысль пришла в наши головы одновременно, и мы старательно сосредоточились, обдумывая её с разных сторон. Молчание нарушил Андрей:

– Ну, делиться будем?

– Будем, режь на четыре, – стоически сказал я, протягивая ему луковицу, и свесился с койки:

– Гамлет, Крючок, у нас лук и галеты!

Благодарные восклицания послышались снизу.

Когда с моим крохотным запасом провизии было покончено, я сказал:

– Если бы твой дурацкий Миф-Драннор существовал на самом деле, они хотя бы лук там растили, что ли!

Мой друг, умиротворённый угощением, спокойно возразил:

– Миф-Драннор существует.

– Ага. И кресты тоже существуют?

– И кресты, – также спокойно, стойко не поддаваясь на провокацию, ответил Ильин.

Мы возвратились, пожалуй, к самому длинному спору, который вели с самых первых дней нашего знакомства. Он касался реальности существования города, который был не только под, но и на поверхности кусочка территории бывшей России. Конечно, было покрыто мраком тайны, каким невероятным образом ему удавалось обманывать EOB – Electronic Orbital Beholder1 – глобальную спутниковую систему слежения, включающую в себя не только мириады спутников, беспрестанно наблюдавших за земным шаром в угоду своих хозяевам, но и мощную сеть суперкомпьютеров, также беспрерывно обрабатывавших собранную спутниками информацию: визуальную, инфракрасную, электромагнитную. Это были всего лишь глаза ужасной системы. Были ещё и когти, готовые мгновенно карать, – ракеты.

Но сегодня спорить почему-то не хотелось. Конечно же, дело было совсем не в мифическом городе, именно в котором, по слухам, и был штаб командования всеми оставшимися вооружёнными силами России, это был спор о надежде. Ведь если существовал он, и нам всё-таки удалось обмануть всемогущую EOB, значит, пусть маленькая, словно маковое зёрнышко, но есть надежда на то, что борьба и сопротивление не бессмысленны.

– О чём думаешь? – спросил я после паузы.

– О доме, – просто ответил Андрей, и, помолчав, добавил, – знаешь, раньше мы никогда не знали, вернее не задумывались над тем, что каждый день был разным! В один – шёл дождь, в другой – моросил. Постоянно менялись погода, время года, температура, запахи. Здесь всегда всё одинаково… а там сейчас весна… Завтра, если повезёт, увидишь солнышко. Соскучился?

– Ага, – улыбнулся я.

– Слушай, – спросил я, оторвав глаза от света фонарей в окне, – а ты долго ждал своего связного?

– Я тебе миллион раз свой самостоятельник рассказывал, а ты всё мимо ушей! Минут семь… И вообще тебе сейчас не болтать, а спать надо!

– Андрюх, – ответил я, переворачиваясь на бок, – а ты помнишь ту индийскую порнуху?

– Какую?

– Ну, недели две назад смотрели. Помнишь, диск кто-то притащил со второго курса?

– Фи! – скривился Ильин. – Это было ужасно! Эти громадные сальные… Ты чего ржёшь?

– Да ничего! – безуспешно старался справиться с душившим меня смехом я. – Я просто знаю, почему тебе не понравилось.

– Ну и почему же?

– Просто они не пели. Ни до, ни во время, ни после.

– Спокойной ночи, – холодно прервал меня мой друг. – Ты хотя бы сегодня обошёлся без своих идиотских шуточек.

– Зато я гранаты во сне не ищу в чужих кроватях, – парировал я, на что мой товарищ обиженно засопел и повернулся ко мне спиной.

Кто-то во сне кашлянул; тут же его кашель подхватили несколько человек со всех сторон, тоже во сне.