Марина Саввиных

По великим снегам

Стихи

© Марина Саввиных, 2017

© Александр Лопатин, дизайн обложки, 2017

Дизайнер обложки Александр Лопатин

В книге собраны стихи разных лет, в том числе ранее не публиковавшиеся. Тревожные события последнего времени, многочисленные путешествия автора, встречи с яркими талантливыми людьми определили атмосферу сборника.

ISBN 978-5-4483-7488-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. По великим снегам
2. Русский дух Марины Саввиных
3. Свободный полёт
4. I. Лёд и уголь
   1. «По берегам Днепра и Иртыша…»
   2. «Я — Россия…»
   3. «По великим снегам, страну мою обуявшим…»
   4. «Да — всё отвергнуть или всё принять…»
   5. Сад снов
   6. Ширвани Чалаеву
   7. Койсу
   8. В.А.
   9. «Боль моя, удушье окаянное…»
   10. «Не оставляй меня одну…»
   11. «Я говорю себе: забудь!..»
   12. Андрею Леонтьеву
   13. «Ваш кабинет напоминает грот…»
   14. Аслану Галазову
   15. «Мой Древоград осаждает…»
   16. «Осень Осетии …»
   17. Махачкалинский ветер
   18. Румяне Внуковой
   19. Памяти В. М. Саввиных
5. II. Река Гераклита
   1. «Я скрипка полдневного зноя…»
   2. «…но кто из них тогда не жаждал крови…»
   3. Родная речь
   4. «Меж нами — хаос или космос?..»
   5. «Только горе оставит свой след…»
   6. «Вон какая трава на буграх…»
   7. Полония
   8. Нестор
6. III. По былинам сего времени
   1. «То ли там колодезь, то ли банечка…»
   2. «Мы живём в атмосфере тотальной войны…»
   3. «Здесь яд — кипит… но что тебе, гроза…»
   4. Туча
   5. Стихи и песни из драмы «Катилина»
   6. По былинам сего времени
   7. «Пусть будет дом на улице Коммуны…»
   8. «А мы в судьбу впадали, словно в роль…»
   9. Вагнер
   10. Евгению Минину
   11. «В том городе вдалеке…»
   12. «Во глубине нерукотворных гротов…»
   13. «Вина вина — соблазн… вины не зная…»
   14. Исе Айтукаеву
   15. Сердце Чечни
   16. «Заросли света, заводи тьмы…»

Русский дух Марины Саввиных

Все поэты делятся на идеалистов и формалистов, — в зависимости от того, как они решают основной вопрос поэтики — вопрос первичности содержания или формы. Марина Саввиных — ярко выраженный идеалист: идейная заостренность и пафос, преданный ее оппонентами анафеме, неотделимы от ее лирического тембра. Она по-толстовски не приемлет стилистических изысков, не поверенных нравственным отношением к жизни и литературе.

Марина Саввиных — безусловно русский поэт («здесь русский дух», и здесь начало ее идеализма). Ее творчество подтверждает умозрительные догадки о том, что искусства — прежде всего поэзии как словесного искусства — не бывает вне национальности. Арифметика не может быть национальной, а поэзия не может не быть национальной.

Что делает ее русским поэтом? Ее владение русским языком, включая все его лексические пласты, глубоко и академично. Ее творчество возвращает слова «к родному смыслу»: поэтически это больше, чем открытие нового смысла. И в то же время в этой филологической душе «бродят древние наитья». Ее поэтический слух безупречен: он учтет все обертоны слова и строки. У нее — «бездомная луна», «священный ужас», «каторжный Христос» и «рыдающий Аллах». Ей мало чистой: у нее «пречистая русская речь». Это — владение языком в той степени, когда язык владеет человеком.

Русским поэтом делает ее укоренённость в русской поэтической традиции. Неспроста она любит Тютчева, у нее есть историческое созерцание и ясность мысли («Есть тайные случайные дары, // Судеб и знаков скрытые сближенья…»). Но Цветаева и Ахматова тоже любили Тютчева. Марина Саввиных неизбежно мыслится в ряду самых благородных и изысканных лирических героинь от Гиппиус до Ахмадулиной. Ее стихи красивы, как скрипичный знак, бокал или кортик; так могла бы писать Прекрасная Дама Блока или Маргарита Булгакова: «Я — сгусток боли и стыда // Сестер, сожженных без суда». Русским поэтом делает ее христианская этика («Не я, Господи, а Ты мне говоришь…»), русский православный мистицизм («Беру огонь в рукав, как принимают схиму…»), самое ответственное — имперское — мышление и русское гражданство патрицианской высоты и высокомерия («Что вам дала, князья, гибельная наука // Милую степь бросать варварским сапогам?..»; «Олимпийская жесть подворотне скучна — // Подноготная истина ей не нужна…»)

Русским поэтом делает ее живой и страстный интерес к другой судьбе, другой душе («Души чужой взыскую! // Вот где грех!»; «Прочти меня, мой Черный Человек!..»): поэзии нет без одиночества, но поэзии нет и без единства. На концептуальном уровне это — пристрастие к странствию в пределы иной культуры, иного языка, иной народной души («Я заблудилась, город моей мечты, // Между твоими розами и огнями. // Что означают статуи и цветы? // Траурные стволы с мраморными ступнями? // Ты заблудил меня, околдовал и сдал // Царству чужих тенёт, призрачной паутине…»). Поэзии нет вне национальности, но поэзии нет и вне интернационализма.

Поэтически Марина Саввиных делает большую и важную работу, которую русская душа, по Достоевскому, должна выполнить на уровне исторического и общечеловеческого бытия. Как русский народ примиряет между собой и соединяет в общий лейтмотив идеи и судьбы разных народов, так чуткий талант Марины откликается голосам других культов и тишине чужих пантеонов и некрополей. И эта симфония — эта симпатия — делает ее русской и родной.

У нее Иудея, Рим и Эллада («Я ощущаю — страшную — ответственность за Гомера, // За Геликон, возвышенный, как Прометеев вздох»); Польша, Украина и Грузия («Грузия моя, где же ты? // Или по взыскании предела, // Искусившись зла и срамоты, // Автандил стреляет в Тариэла?»); Дагестан, Кабарда, Чечня и Осетия («О Кавказ, тоску вражды и мщения // Утолив на переправе дальней, // Русский дух взыскует очищения // В роковой твоей исповедальне»).

Нужно обладать известной мягкостью, чтобы быть восприимчивым к другим голосам, и надо обладать твердостью скалы, чтобы служить «эхом мира». Эта коллизия органично разрешается в переводческом творчестве Марины Саввиных. Ее «Мосты над облаками» — вовсе не воздушные замки; это замечательный образец реалистического литературного зодчества, а последние переводы из современной поэзии Северного Кавказа, органично дополняющие этот очерковый цикл, отличаются качеством, которого редко достигали и при советском литературоцентризме.

Она переводит не стихи, а реальность. Ей надо увидеть человека, услышать его речь, его смех, потрогать деревья в его саду и воровски набрать простых каштанов. Вот почему в ее переводах есть свои основания бытия; они хороши безотносительно к оригиналу и полны собственных, Марины, открытий, легко и естественно развивающих лучшие образы и интенции оригинала. Текст ее перевода — литой и плотный, в нем нет обидных трещин и щербинок, — и всегда делает честь оригиналу: «Нет за полночь огня — и над тобой // Уже не будет солнечного света…» // Смотри, не верь тому, кто скажет это. // Так говорит о свете лишь слепой».

Прекрасный символ поэтической веры. Этому можно верить: так говорит тот, кто строит мосты над облаками; а тот, кто строит мост, уже стоит на мосту.

Ирлан Хугаев