Сергей Смирнов

Трещина

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Сергей Смирнов, 2019

Действие повести происходит в начале восьмидесятых годов. Студент мединститута Стас Смидович решается прервать учебу, чтобы пройти службу в армии. Ему кажется, что для него нет недостижимых целей. Но в реальности все далеко не так. В армии он песчинка в огромном механизме, и шестеренки этого механизма почти раздавили его. Но случай, помогает ему подняться наверх. Стаса ждут взлеты и падения, любовь и смерть, подлость и доброта людей. В конце повести он получает неожиданный приз.

16+

ISBN 978-5-4496-2636-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Трещина
2. Пролог
3. Часть 1. Отвесное падение
4. Часть 2. Лифт наверх
5. Часть 3. С небес на землю
6. Часть 3. В пещере Али-Бабы
7. Часть 4. Мементо мори
   1. Эпилог

Пролог

Первые теплые лучи мартовского солнца прогрели пятачок асфальта возле бокового входа в главный корпус мединститута. На нем прямо под стендом «Навстречу олимпиаде 80» толпились студенты. Эту разномастную публику объединяла одна деталь. Из-под пальто, курток, дубленок виднелись белые халаты. Выделялась одна группа, стоявшая особняком. Студенты беспечно курили, щелкали жвачкой, периодически взрываясь хохотом и веселыми комментариями. Высокий парень, перевесив сумку с конспектами на плечо, отчаянно жестикулируя руками, с жаром рассказывал какую-то историю, слушавшие его ребята временами перебивали его, требуя подробностей. Входная стеклянная дверь немного приоткрылась. Полная девушка, высунув голову в проем, посмотрела на стоявших парней. Заметив, кого-то громко, крикнула:

— Смидович, зайди в деканат.

Рассказчик замолк, обернувшись на голос, а коренастый студент, с обвислыми усами, недавно хохотавший до слез сказал:

— Меня тоже вчера за прогулы в деканат вызывали, — и, посерьезнев, произнес, — ладно пошли на лекцию.

Ребята, дружно побросав окурки в урну, быстро просочились в помещение. Надвигалась сессия, и каждый думал о своем. Компания моментально растворилась в общей массе народа. В студенческой раздевалке было настоящее столпотворение. Одни заходили с улицы и быстро раздеваясь, бежали на лекции, другие спешили одеться, чтобы успеть на кафедры и в клиники. За стойкой работали четыре гардеробщика, они шустро брали номерки, выдавая верхнюю одежду, и молниеносно принимали ее у других. Работа в гардеробе оплачивалась, и заняты там были преимущественно студенты. Наиболее активные ребята, умудрялись заниматься этим в окнах между лекциями.

— Стас, подходи сюда, — крикнул один из гардеробщиков.

— Саша, привет, — ответил Стас, на ходу снимая дубленку и подавая ее окрикнувшему его гардеробщику. Саша отошел в сторону и поманил за собой Стаса.

— Подходи сегодня к четырем в телевизор, — сказал Саша, — обсудим летний калым, а заодно и пива попьем.

Телевизором называлась большая застекленная рекреация, с рядами стульев, как в кинотеатрах, стоявшими вдоль стен. Излюбленное место встреч и неформального общения студентов.

— Кстати, я тут недавно общался с одним человечком, сыном председателя колхоза, его папаша предлагает работу по реконструкции клуба, и готов, хорошо, заплатить, — сказал Стас.

— Неожиданное предложение, а как мы это сделаем, это же не коровник построить, — ответил Саша.

— У меня есть один знакомый литовец, художник оформитель, профессионал, он это делал не раз, — сказал Стас, постепенно двигаясь к выходу,

— Ладно, я побежал, увидимся.

До начала лекции оставалось минут десять, и Стас решил быстро заскочить в деканат. Взбежав по лестнице на второй этаж и пройдя по коридору, он постучал в огромную двухстворчатую дверь. Ответа не последовало. Приоткрыв одну створку, и заглянув в комнату, Стас спросил:

— Можно?

Посреди комнаты на огромном столе, заваленном папками, брошюрами, анкетами и бумагами стояла пишущая машинка. На ней печатала худощавая женщина средних лет. Направо и налево от нее находились двери кабинетов декана и зам декана. Секретарь оторвалась от машинки, взглянула на вошедшего посетителя, и сказала:

— А, Смидович, смотри, допрыгаешься, могут и посадить.

— Татьяна Ивановна, а в чем дело? — удивился Стас.

Секретарь повернулась в крутящемся кресле, достала с полки картонную папку, развязала тесемки и вынула небольшую бумажку.

— Повестка в военкомат, уже третья, с уведомлением, распишись, — сказала она и протянула ручку. Он, молча, расписался. Татьяна Ивановна оторвала корешок с подписью, убрала его назад в папку и отдала бумажку студенту.

— Это все? — спросил Стас. Она, молча, кивнула.

— Ладно, изучу на лекции, до свидания.

Он вышел. Зайдя в лекционную аудиторию, Стас привычно прошел на задние ряды и подсел к студенту с усами. Лекция еще не началась, и было минуты три, чтобы немного поболтать.

— Ты куда летом поедешь? Как обычно с Конющуком? — спросил студент с усами.

— Пока не решил, но есть интересная тема, реконструкция дома культуры — ответил Стас.

— А сколько платят?

— Ну, на «Жигули» за лето можно заработать, — сосед тихо присвистнул, и после паузы сказал, — тебя Лена искала.

Стас махнул рукой и отвернулся к сумке, вспомнив про повестку. Он достал ее, положил на стол и начал изучать. Сверху синел штамп «повторная», ниже ровными буквами было написано: 16 мая в 9.00 вам предписано явиться на сборный пункт по адресу…, при себе иметь…, в случае неявки будете привлечены к уголовной ответственности. В задумчивости подняв глаза, он увидел, что к нему подошла Аня.

— Ты что, от меня бегаешь? — спросила она, отводя глаза в сторону.

— Да вроде нет, — ответил он.

— Ладно, — сказала она.

— Вот, тебе Витек передал, — протягивая Стасу пухлый заклеенный конверт.

— Спасибо, — сказал он, спрятав конверт в карман.

— А вы что теперь вместе?

— Дурак, — ответила она, и резко повернувшись на каблуках, пошла на первый ряд, конспектировать лекции.

— Этого еще не хватало, язык мой — враг мой, наверно обиделась, — подумал Стас.

Поздним вечером, придя домой и, поужинав в одиночестве, Стас решил переговорить с родителями. Они сидели в зале на диване и, смотря телевизор, о чем-то негромко разговаривали. Увидев его, сразу замолкли. Без предисловия, он произнес:

— Меня забирают в армию, что посоветуете?

Мать радостно подхватила эту тему, будто о ней постоянно и думала.

— Стасик, так всем будет лучше, смотри, у тети Кати сына посадили за уклонение, а так все равно заберут, чего тянуть. Может быть, устроишься в медсанбат, опять же медицинский стаж. Не успеешь оглянуться, а пенсия вот она, и стаж пригодится. И медицинского опыта наберешься.

Отец молчал, видно это уже было внутри них согласовано.

— Ясно, ваша позиция понятна, — в растяжку произнес Стас, одевая дубленку.

— А ты куда? — забеспокоилась мать.

— Сегодня мое дежурство в детсаду, — сказал он, беря сумку и выходя из квартиры.

Утром сидя на лекции, он взвешивал все за и против. Конечно, хорошо на какое-то время уйти от проблем, накопившихся за последний год, передохнуть, разобраться со своими подругами, подумать о дальнейшей карьере, отдохнуть от пьяных вечеринок. Хорошо было бы вернуться с «табуля раза» (чистой доской) в голове, а потом можно и на новый круг жизни. В армии можно вступить в партию, на гражданке провернуть это очень трудно, кругом сплошные карьеристы, все прут туда. А может, заберут служить за границу, в Германию или Венгрию, слышал сейчас идет большой набор в Афганистан. Там можно отовариться пластинками и джинсами по дешевке, и мир посмотреть. Говорят, и дедовщины в армии сейчас нет. С другой стороны, терять два года просто так тоже не хотелось. Имея много знакомых, отслуживших в армии, он видел трансформацию в психике людей «до» и «после». Многие говорят «возмужал» после армии. Но после армии, люди словно выгорали изнутри, все были похожи друг на друга, все действия как будто роботизированные, по шаблону. Вернулся, женился, пошел на работу, купил польскую стенку, наплодил детей, стал инвалидом по болезни, посидел несколько лет на лавочке у подъезда, и все, ку-ку. В общем, работа — дом, работа-кладбище. Это пугало. Что там с ними произошло? И, все-таки, Стас решился пойти в армию, срочно сдав сессию, благо время до срока явки по повестке еще было.

Станиславу Романовичу Смидовичу на вид было лет двадцать, высокого роста, спортивного телосложения, приятной наружности. Особых внешних примет не имелось, и он ничем не отличался от тысяч сверстников. По характеру спокоен, общителен, хладнокровен, практически сангвиник, с хорошо подвешенным языком, и большим кругозором. В любой компании всегда легко находил язык с разными собеседниками, и мог разговаривать на любые темы, пересыпая фразы цитатами из книг и латинскими поговорками. Не любил создавать конфликтные ситуации, был сторонником мирных решений. В последнее время, сильно избалован вниманием девушек, поэтому всячески старался уйти от серьезных отношений с ними. Был он в меру ленив, любил выпить, послушать хорошую музыку. В детстве учился в музыкальной школе по классу фортепиано, но не закончил ее, переметнувшись в спортивные секции. Занимался спортивным ориентированием, самбо, большим теннисом. Учась в школе, играл в нескольких музыкальных коллективах, выступал на городских соревнованиях по самбо. Без посторонней помощи и репетиторов поступил в медицинский институт. Живя с родителями, и пользуясь всеми радостями «бесплатной» жизни, на хорошую одежду, развлечения и рестораны зарабатывал сам. Раньше это была только спекуляция «фарцовка», торговал всем; значками с фото популярных западных музыкантов, жевательной резинкой, джинсами, мохеровыми шарфами, исландскими свитерами, монгольскими дубленками. На заработанные деньги купил швейную машинку с оверлоком. Скопировав выкройки, начал шить «самопал». Брюки, джинсы, кожаные сумки. В общем, все то, чего не было в советских магазинах. И что можно, красиво запаковав в целлофан, впарить на вещевом рынке, вместе с фирменными вещами. В последнее время это стало опасно, многих знакомых спекулянтов посадили, а за один только доказанный факт, отчисляли из института. Но приторговывать фирменными вещами для студентов, в небольших количествах было возможно. Естественно объемы этой деятельности сократились в разы, приходилось подрабатывать ночным сторожем, в детсадах, магазинах, и даже бассейнах. Это конечно не очень удобно, раз в три дня спать не дома, а на стульях, кушетках и столах без простыней и одеяла. Зато пришел к 23.00 пост принял, поспал, в 7.00 пост сдал и пошел досыпать на лекциях. Но главное, зарплата в 80—90 рублей позволяла относительно безбедно существовать. В последнее время, учась в институте, увлекся стройотрядовским движением, на летних каникулах, строили сельхоз объекты, а осенью ездили с агитбригадами. И это было лучше, чем перебирать мерзлую картошку на поле. Учеба давалась легко, и можно было бы получать и повышенную стипендию, если бы не огромное количество пропусков занятий. А отработка пропущенного, занимала много драгоценного времени. Хвостов по учебе не было, и то ладно. Диплом и так получит, рассуждал он, а после окончания ВУЗа Стас не планировал долго засиживаться простым доктором, его влекла карьера крупного организатора здравоохранения.

Часть 1. Отвесное падение

Весь ужас своего положения Стас понял, когда работник военкомата забрал у него паспорт и другие документы. Старший лейтенант после этого сразу изменился, никаких «вы», а сразу на «ты», в глазах холод, в голосе командные ноты.

— Если нужно в уборную, вон толчок, — сказал он, указывая на желто-зеленый покосившийся домик, — не вздумай употреблять спиртное, сиди и жди перекличку. Дважды повторять не будут, не заберут сегодня, ночевать будешь на плацу. Шагом марш. Стас ответил:

— Понял, спасибо, — и побрел осмотреться.

Стояла поздняя весна, середина мая, а на улице было очень холодно. Апрель, побаловав теплом, запустил бурный рост растений, все зацвело, зазеленело. Но в мае холодный арктический фронт накрыл область снегопадами и заморозками. Люди, не зная, что одеть, делали выбор в пользу зимней одежды. Но сегодня выглянуло яркое солнце, и, припекая как летом, заставило щуриться и расстегивать верхнюю одежду.

Сборный пункт, это заасфальтированный участок земли с двухэтажным домом — конторой, куда входили и выходили военные, неся кипы документов, и уличный туалет. В стороне из земли торчала водяная колонка. Окружен он был кованным металлическим забором, высотой метра два, увенчанным погнутыми пиками, и въездными воротами, возле которых стояли солдаты с повязками дежурного по КПП. Позади забора местами росли раскидистые деревья, создавая тень молодой листвой. На плацу на вещмешках и чемоданах сидели и лежали призывники, некоторые расположились в тени деревьев, где-то бренчала расстроенная гитара. Только сейчас Стас обратил внимание на людей, стоявших за забором. Наверное, родители новобранцев, подумал он. Изредка оттуда кто-то выкрикивал фамилии и названия населенных пунктов и деревень, им отвечали и подходили к ограде. Слышались негромкие, в основном женские голоса, иногда кто-то всхлипывал.

— Как на войну провожают, — подумал Стас. Окинув взглядом призывников, желая найти собеседника, он не смог ни за кого зацепиться взором, это была не его аудитория. В основном это были жители деревень, почти все были одеты в старые фуфайки и телогрейки, из прорех которых торчала вата, да в старомодные потертые пальто и овчинные, засаленные полушубки. На ногах были разного рода кирзовые и резиновые сапоги, грубые ботинки и ботиночки «прощай молодость» из войлока с замочком по центру. В общем, все то, что можно было без жалости, потом выбросить. Некоторые были уже пострижены наголо. Почти все что-то жевали, доставая из вещмешков, каждый себе, домашние заготовки, кто сало, кто печенье. Запивали молоком, налитым в водочные бутылки и заткнутые свернутой газетой, сырой водой, налитой из колонки, а кто-то с осторожностью, и выпивал. В нескольких местах играли в карты на «щелбаны», радостно отщелкивая, по лбу друг друга, костяшками пальцев.

Стас заприметил двух парней, отличавшихся от других. Прилично одетые они сидели на своих сумках, курили, и наблюдали за происходящим. Один из них был высокий в красной куртке — ветровке и потертых джинсах, другой среднего роста, с длинными волосами, одет в короткое черное двубортное пальто и серые расклешенные брюки с кепкой на голове. Стас подошел к ним и сказал:

— Привет, можно присесть? — парни кивнули.

— Ты откуда? — спросил высокий.

— Из меда, — ответил Стас, отсрочку потерял.

— Я из политехнического, такая же ерунда.

— А ты?

Парень в черном пальто неохотно ответил:

— Окончил художественное училище, и вместо обещанной работы загремел в армию. Повисла небольшая пауза.

— А что здесь происходит? — спросил Стас.

— Покупатели из воинских частей отбирают себе бойцов, как наберут нужное количество, будет перекличка, и повезут в разные стороны, — ответил художник.

— А повлиять на выбор можно как-нибудь, может, я хочу в Германию.

— Шутишь, — ухмыльнулся высокий парень, — это конец весеннего призыва в армию, всех, кого надо было набрать в нормальные войска, уже набрали. Остался один стройбат и желдорбат, туда забирают всех остальных. Хромых, косых. Но лучше пойти в стройбат, можно хоть денег заработать.

Станислав это уже понял, хотя и был раздосадован, что не узнал этого раньше. Когда он рассматривал собравшихся здесь призывников, тогда еще подумал, как можно за два года сделать что-то из этого материала. Заскрипели ворота, открываемые солдатами, и на территорию въехали четыре автобуса.

— Стас, Стасик, — услышал он знакомые голоса. Подняв голову, он увидел у забора небольшую компанию людей, просунув руки между прутьями, махали чьи-то белые ладошки. Он встал, взял в руки сумку, и пошел к ограде. На глаза навернулись слезы, молодцы, не забыли, пришли. Но по мере приближения к ним, он вдруг ощутил, что между ними уже как будто выросла стена, что они смотрят на него, как на зверя в зоопарке. Они там, на свободе, едят пломбир, смеются, а ты как лев, бегаешь внутри клетки. Возможно, ему это просто показалось, ребята весело махали ему и были искренне рады. Проводить его пришли четверо парней, среди них гардеробщик Саша, и девчонки Аня и Лена.

— Ха-ха-ха, привет, еще не обрили, — сказал кто-то из парней, — куда повезут служить? Автомат дали? Почему штаны без лампасов?

Лишь девчонки спросили:

— Ты что-нибудь ел, не голоден?

Оказавшись в кругу друзей, после долгого молчания Стаса прорвало, и он, без перерыва, рассказывал им анекдоты, почему прапорщики не едят соленых огурцов, сколько надо прапорщиков, чтобы завернуть лампочку и другие шутки. Все дружно покатывались со смеху, было весело и время летело незаметно. Лена сделав знак рукой, поближе наклонилась к решетке, Стас наклонился к ней. По всему было видно, что, Лена имела высокое социальное положение, она выгодно отличалась от других. Среднего роста, светлые волосы подстрижены под «Сэссун», правильные черты лица, в ушах и на пальцах рук сверкали бриллианты. Ослепительно белый пиджак с надставными плечами, имел трапециевидную форму, под ним короткая синяя юбка в крупную складку, на ногах светло-голубые лосины до щиколоток и белые туфли-лодочки.

— Ты все решил? — спросила она.

— Да, — быстро ответил Стас.

— Я говорила с отцом, он, конечно, удивлен твоим полетом фантазии, — Лена сделал паузу, — у него на тебя были большие планы. Может, еще передумаешь? Пока не поздно.

— Я все решил, — ответил он. Лена нервно пожала плечами.

— Что там за секреты от нас? — раздались голоса ребят.

Внезапно на плацу все пришло в движение, призывники вставали, слышались громкие голоса, из конторы выходили военные с коробками документов.

— На чем я остановился? — бодро начал Стас, но увидев происходящие перемены на призывном участке, осекся на полуслове. Быстро погрустнев, сказал:

— Ну, все друзья, мне пора, скоро увидимся, пока. Саша собери все, что осталось от наших дел у себя, потом разберемся, обратился он к гардеробщику. Девочки всех целую.

Стас решительно повернулся и пошел к центру плаца. В голове мелькнула мысль, поскорей бы они ушли, не смотрели бы на печальную сцену загона скота в «скотовозку».

А на плац из конторы выходили военные, офицеры и прапорщики, а с ним несколько сержантов. Они тащили огромные картонные коробки с документами, формулярами, папками. Разделившись на четыре группы, и разойдясь в стороны, военные поставили коробки на асфальт. Начиналась перекличка. Чтобы не было путаницы, каждая группа дожидалась конца переклички предыдущей. Сержант первой группы, взяв в руки мегафон, стал выкрикивать фамилии. Услышав свою фамилию, призывник подходил к старшему офицеру. Прокричали очередную фамилию, и знакомый Стаса, тот, который высокий, взяв свои вещи, пошел к своей группе. Огласив весь список и собрав всех, призывников повели к автобусу. Стас, и художник, молча, ждали своей участи. Сержант с мегафоном начал новую перекличку. Послушно, как заколдованные люди, услышав свою фамилию, вставали и шли к центру.

— Смидович, — выкрикнул сержант. Стас безучастно сидел, потом внезапно подскочил, сказал зачем-то:

— Я, — и, взяв вещи, пошел к своей группе. Закончив сбор, всех повели к автобусу. Закрыв заднюю дверь, и поставив возле нее сержанта, прапорщик со списком встал у передней двери, второй сержант стоял позади ватаги призывников, контролируя тылы.

— Как в кино. Не хватает только лающей овчарки и фашиста с автоматом, — подумал Стас. Прапорщик снова выкрикивал фамилии, и призывники загружались в автобус. Сержант с тыла покрикивал:

— Быстрее, не задерживаться, — и люди, недавно спокойно, даже вальяжно сидевшие и лежавшие в ожидании отправки, внезапно побежали. Быстро заскакивая на подножку, и преодолевая ступеньки, запинались, падали, заволакивая свой скарб внутрь транспорта. Сержанты, почувствовав свою власть, покрикивали уже в проходе автобуса:

— Плотнее садиться, не курить, не распаковывать вещи.

Призывники присмирели, и лишь крутили головами по сторонам, протирая руками, запотевшие стекла окон и силились что-то увидеть в них. Двери закрыли, автобус поехал. В нос Стасу ударил сильный запах смеси перегара, старой овчины, грязных носков и дешевого одеколона. В обморок, конечно, он и не думал падать, на вскрытии в анатомке и не такое нюхал. Но все же, это вызывало ощущение того, что он не может уже ничего изменить, и нет возможности, ни на что повлиять самому. Его несло по течению.

Автобус приехал на железнодорожный вокзал, заехал на платформу в тупик и открыл передние двери. На путях одиноко стоял ободранный общий вагон, двери были открыты. Возле вагона переминались с ноги на ногу, дежурили еще два сержанта сопровождения. Вагон прицепят потом к поезду, подумал Стас. Не давая передышки, и видимо, чтобы избежать разбредания призывников по перрону, сержанты встали живым коридор между автобусом и вагоном. Прапорщик скомандовал:

— Переходим в вагон, вещи не оставлять, не задерживаться.

Раздались голоса:

— А покурить, дайте покурить.

— Покурите в вагоне, окна там откроем, — парировал прапорщик. Продвигаясь к выходу из автобуса Стас заметил того парня, художника, он шел впереди. Отлично, сяду рядом с ним, будет хоть с кем поговорить, подумал он. Выйдя на перрон, Стас понял, зачем нужна была та поспешность, с которой призывников запихивали в вагон. На перроне то тут, то там появлялись провожающие, это были уже не родители, а друзья- приятели. Все они были навеселе, громко разговаривали, некоторые откровенно пьяны, и в их сумках слышалось подозрительное позвякивание. Призывники, зашедшие в пока еще чистенький вагон, рассаживались по купе, распределяя свои вещи по полкам и рундукам, открывали окна, закуривали, выпуская наружу клубы дыма. Общаясь через открытые окна с провожающими, призывники то и дело принимали внутрь вагона звякающие сумки и пакеты, быстро пряча их в вещах. Сержанты, пытаясь пресечь пронос спиртного, ходили от одного купе к другому и кричали:

— Продукты питания, и алкоголь передавать запрещено. Произошла очередная метаморфоза. Призывники еще недавно покорно, как бараны, шедшие на заклание, теперь очутившись в просторном вагоне, и чувствуя свое преимущество в силе, по крайней мере, в общем количестве, осмелели и дерзко разговаривали с сопровождающими, оттесняя их от окон. Стас подсел в купе, где расположился художник, и, протянув руку, представился:

— Стас.

Парень, пожав руку, ответил:

— Анатолий, будем знакомы.

— Скорее всего, будем служить вместе, ты из города? — спросил Стас.

— Из пригорода, из Нахаловки, знаешь такое место? — ответил Анатолий.

— Да уж, место известное, можно сказать легендарное, ночью лучше туда не соваться, сплошные химики, да еще и зона, местное население весьма специфично, — ответил Стас. Он припомнил, как однажды ночью, зимой, в сильный мороз, в течение часа ловил там такси, чтобы добраться до дома, и несколько раз к нему подходили подозрительные типы, с просьбой закурить, но тогда пронесло. А еще у его знакомого, там отняли новенький мотоцикл «Ява». Потом, правда покатались и вернули. Да, было дело.

— А я там всю жизнь прожил, привык ко всему, — ответил Анатолий, нисколько не обижаясь на сказанное Стасом. Местные меня знают, не трогают, да и природа там красивая, лес, река, рыбалка. Там я научился писать природу, с училищем постоянно ходили на пленэр. Только делать там особо нечего, работы по моему профилю нет, разве, что афиши в клубе рисовать.

— Даа, — протянул Стас, — ладно, отдашь долг Родине и весь мир у тебя в кармане, живи, где хочешь, ты ведь не женат? Этот вопрос он задал потому, что парень выглядел постарше остальных.

— Бог миловал, — пробурчал Анатолий. Послышался характерный лязг и вагон дернулся, потом еще, и еще.

— Скоро поедем? Товарищ прапорщик, а куда нас везут?

Посыпались вопросы со всех сторон, к проходившему по проходу военному, одетому в полевую форму, в портупее и сапогах. Фуражки на голове не было, показывая идеальный пробор в набриолиненных волосах.

— Поезд следует на Восток. Будем в пути полтора суток, по приезду все узнаете, — остановившись, сказал он. — Во время следования поезда вам будет выдан сухой паек. Жалобы, пожелания есть?

— Нет, — не дружно ответил хор голосов.

— Напоминаю, — продолжал он, — что употребление спиртных напитков запрещено. Теперь вы в армии и подчиняетесь командирам.

— До принятия присяги можно все, — крикнул кто-то с дальнего купе.

— Кто тут такой умный? — нараспев произнес прапорщик. Никто не ответил. Поезд потихоньку катился, набирая скорость. При выезде из города, дома постепенно становились все ниже, обшарпаннее, на пригорках стояли разнокалиберные металлические гаражи. Показались башни элеватора, и наконец, замелькал дощатыми заборами частный сектор, с заросшими сорняками косогорами и кучами угля и мусора, затем промелькнули огороды и поезд выехал на простор. Притихшие призывники смотрели в окна, как бы на время, прощаясь с родными местами. В вагоне, на какое-то время повисла тишина, прерываемая постукиванием колес на стыках рельсов. Но, выйдя из оцепенения, как по команде все начали распаковывать свои сумки, открывать чемоданы и вещмешки и извлекать оттуда завернутую в газеты или в полиэтилен снедь, выкладывая ее на столики в купе. Там быстро образовалась гора из вареных яиц, шматков сала, вареной курицы, соленых огурцов и хлеба. Стас тоже достал из сумки свою долю, мать завернула в кальку три бутерброда с копченой колбасой и три бутерброда с сыром, отец сказал, что в дороге обязаны кормить. Быстро перезнакомившись, призывники опять накинулись на еду, как будто голодали трое суток. Пиршество длилось недолго, кто-то еще дожевывал, кто-то, взяв, сигарету в губы оглядывался, по сторонам: можно ли курить в купе? По вагону потянулся дымок. Сразу же появились сержанты, обходя все закутки и покрикивая:

— Курить в дальнем тамбуре, по одному.

В хвост вагона потянулся народ.

— Пойдем, покурим, — сказал Анатолий. Стас, молча, встал, достал из сумки пачку сигарет «Союз-Аполлон» и последовал за Толей. В тамбуре не было места от курящих призывников, стоял такой смог, что можно было и не доставать сигарету. Никто не разговаривал, а только жадно затягивались и выпускали дым. Без удовольствия выкурив половину сигареты, Стас вернулся на место. Призывники между тем, перемещались по вагону, знакомились, подсаживались то к одним, то к другим. В некоторых купе собирались большие кучки, человек по десять, втихаря выпивали, горланили песни под гитару, играли в карты. Прапорщик и сержанты недооценили количество спрятанного спиртного, и к вечеру разнося сухой паек, уже урезонивали особенно буйных. Многие, собрав со стола свою провизию, залезали на полки, раскатывали матрацы, клали под голову свои вещмешки, и засыпали, или просто лежали.

Стас решил пройтись по проходу, свет был притушен, во многих купе уже спали, с полок свешивались ноги в вязаных носках.

— Э, садись к нам, — услышал Стас хриплый голос. Он подошел к небольшой компании, игравших в карты при свете ночника парней.

— Будешь? — спросил усатый парень у окна, характерно оттопырив мизинец и большой палец.

— Можно, — ответил Стас.

— Налей, — сказал парень веснушчатому толстяку.

— Бажен, он не сдавал, — пропищал толстяк.

— Я те сказал, налей! — пьяно рявкнул Бажен. Толстяк нырнул под стол, и в полнейшей темноте налил пол стакана водки. Вынырнув, он сказал:

— Держи! — Стас принял засаленный граненый стакан, и посмотрел вокруг. Из полутемноты на него смотрели шесть пар глаз, застыв с картами в руках.

— Ну, за тех, кто в сапогах, — пытаясь сойти «за своего», сказал Стас, где-то услышанный тост. Закусив подмоченным печеньем, поставил стакан на край стола.

— Ты еще не в сапогах, — сказал Бажен, остальные недружно засмеялись.

— Если завтра хочешь еще, сдавай пятерку.

Стас сразу понял, что это цена глотка водки, но не стал выяснять отношения, а решил поторговаться.

— У меня только трояк.

— Сдай Хомяку, — сказал Бажен. Стас достал из наружного кармана заранее припасенную мелочь, набрал три рубля, и отдал ее Хомяку. Хорошо, что разложил деньги по разным карманам, подумал он. Во внутреннем кармане на молнии у него лежали пятьдесят рублей новыми десятками, припасенными на экстренный случай. Попрощавшись, он встал и пошел спать в свое купе.

Ночью всех разбудил страшный крик. Кричало несколько человек, слышалось топанье ног, звон разбитой посуды, удары об перегородки. Кто-то голосил:

— Сзади, сзади, пацаны, бей сержантов, — в ответ летел отборный мат. Проснувшиеся от криков и шума призывники, как пугливые пингвины, развернувшись головами в проход, наблюдали за событиями. Стас, свесил ноги с полки, и в темноте прислушивался к происходящему. Похоже, это происходило там, где ему наливали.

— Ой, ой, я те дам, ах ты гад, брось вилку, больно, больно, рука, рука, тащи веревку, все, больно, — слышались многочисленные голоса.

Выкрики и шум борьбы постепенно стихали. Прапорщик и сержанты, одержав локальную победу, ходили по проходу и кричали:

— Всем лежать на своих местах, отбой.

Хотя и так все уже лежали на полосатых, комковатых матрацах. Стас, подтянув ноги на полку, повернулся к стенке, и подумал: вовремя я оттуда слинял.

Наутро проснувшись и не открывая глаза, под мерное покачивание вагона, и знакомый с детства перестук колес, Стас подумал, что едет к морю, к солнцу. Но открыв их, он увидел все туже картину, призывников, жующих пищу.

— Стас, спускайся завтракать, принесли сухпаек, — сказал Анатолий, заметив движение на верхней полке.

— Угу, — буркнул он в ответ, — сейчас умоюсь.

Взяв с собой домашнее полотенце, он прошел в конец вагона к туалету. Весь тамбур был завален мусором и окурками, под ногами скрипело разбитое стекло.

— Кажется, я вчера многое пропустил, — подумал он. Толкнув дверь туалета, Стас отпрянул, в нос ударил резкий запах мочи и экскрементов. На полу в слое мочи и зеленых плевков, плавали скомканные газеты, унитаз был настолько загажен испражнениями, что к нему нельзя было подойти, не испачкавшись.

— Как я буду чистить зубы? — подумал он, пойду в туалет в начале вагона.

— А тот туалет открыт? — спросил он курившего у тамбура, махнув рукой в сторону начала вагона.

— Нет, — ответил тот, — прапор закрыл, там только для сопровождающих. С усилием воли умывшись, Стас вернулся в купе и, перекусив, решил немного походить по вагону, размять ноги. Пассажирский поезд, к которому был, прицеплен вагон с призывниками, останавливался на станциях, но из вагона никого не выпускали. Пассажиры этого вагона развлекали себя сами, как могли, где-то разгадывали кроссворды, где-то играли на гитаре и пели «блатняк», а в основном лежали на полках, тупо разглядывая потолок. Дойдя до вчерашнего купе и остановившись, он увидел ту же компанию в полном составе. У окна сидел Бажен, вокруг него свита. Левый глаз его сильно заплыл и был наполовину прикрыт, под глазом чернел огромный синяк, губа разбита, со следами запекшейся крови, из черного приоткрытого рта сверкали червонным золотом зубы. В руках он держал стакан с чаем, кулаки были сбиты, а на двух пальцах Стас увидел синеющие наколки. Остальная компания тоже была изрядно потрепана, у кого ссадина, у кого синяк. И только Хомяк выглядел свежим, и невинным.

— Всю водку забрали козлы, похмелится нечем, — шипел Бажен.

— Я думал, сегодня с утра на станции купим у проводников, сержанты не дали даже в тамбур зайти, — оправдывался Хомяк.

— И земляки вчера все допили, — сказал один из сидящих.

— Слышь, город, выпить есть? — спросил у Стаса Бажен.

— Откуда, пожал плечами Стас, и, чтобы быть на одной волне, соврал, — вчера все выпили.

— Он нам еще два рубля должен, — вставил Хомяк.

— Потом разберемся, — отмахнулся Бажен.

Между тем наступил вечер, и новобранцы приближались к станции назначения. Сержанты заходили по проходу, будили спящих призывников и командовали:

— Всем собрать вещи, сесть на нижние полки, приготовиться к перекличке, остановка поезда 15 минут, не задерживаться.

Поезд остановился, призывники, вышли на перрон, крутили головами, и оглядывались, пытаясь прочитать название станции. Их встретило темное небо без звезд и луны и сильная влажность воздуха как после дождя. Сбившись в кучу, они попытались на перроне присесть на свои котомки.

— Разобраться в колонну по три, вещи в правую руку, шагом марш. Бесформенная колонна вышла из вокзала, и пошла по краю дороги за прапорщиком.

— Командир, а где автобус? Долго идти? Скоро придем? — зазвучали голоса.

— До части три километра, идем строем, не растягиваться, — прикрикнул прапорщик. В полнейшей темноте, шли по дороге, освещаемой только фарами проезжающих машин. В строю замелькали огоньки сигарет. Почувствовав приближение части, сержанты начали чаще подавать команды.

— Отставить курение в строю, не растягиваться, шире шаг, держать строй.

Показались ворота со звездами на створках. Ворота открылись, и призывники недружно ввалились на территорию части. Тусклый свет фонарей уличного освещения позволял рассмотреть несколько рядов одноэтажных бараков. В части был уже отбой, поэтому кроме дежурного офицера и его помощника никого не было видно.

— Куда их? — спросил прапорщик.

— В первую роту, — ответил дежурный. Строй двинулся дальше. Внезапно в бараке открылась форточка, и высунувшаяся голова, нарушая тишину, возопила во все горло:

— Вешайтесь суки, вам конец пришел.

Стали открываться и другие форточки, рев голосов сливался в вой у-у-у:

— Вешайтесь, падлы!

Сержанты сопровождения, радостно ухмыляясь, усилили давление.

— Идем в ногу, раз — два, раз — два, держать строй, подтянись.

Призывники, ожидавшие услышать при встрече, как минимум марш «прощание славянки», втягивали головы в плечи, испуганно тараща глаза в сторону криков. Всех завели в помещение роты, развели по спальным комнатам, где на двухъярусных кроватях уже лежали матрацы и подушки, без простыней и одеял.

— На сегодня отбой, — приказал дежурный по части. Всем отдыхать, через пять минут будет потушен свет.

Стас прилег на кровать нижнего яруса, свернулся калачом, накрылся своей курткой и сразу же заснул.

Утро началось с команды:

— Подъем, выходи строиться, — зевая и почесываясь, разношерстная толпа вышла из помещения роты.

Всех призывников разделили на три взвода, а каждый взвод на три отделения. Отделение Стаса повели в каптерку, где каждому выдали трусы, майку, повседневную форму, портянки, сапоги, пилотку, ремень. Все, кроме трусов и маек было новенькое, и Стас быстро переодевшись, сидел на своей кровати и спичкой, окунаемой в баночку с раствором хлорки, подписывая свое обмундирование. Вид, конечно, у него был аховый, форма была великовата, и пузырилась в бедрах, рукава были чересчур длинны, а ворот широк. Кое-как, намотав новые жесткие портянки, он надел тяжеленные кирзовые сапоги, тоже великоватые, хлябающие в голяшке. Встав, попробовал пройтись. Все было неудобно и непривычно, как тяжелый водолазный костюм.

Построив новобранцев перед зданием роты, начали представлять командиров. Оказалось, у Стаса теперь с десяток командиров: командир отделения, зам комвзвода, командир взвода, старшина роты, замполит, командир роты. А есть еще и руководство части. Командир роты капитан Кадушкин, человек с кривыми кавалеристскими ногами, и косившим глазом, задвинул речь. Он говорил о том, что Родина поручила им служить в военно-строительном отряде, а коротко ВСО, это почетная обязанность каждого гражданина, этот отряд прошел большой трудовой путь, что им предстоит работать на строительстве химического комбината, где трудятся сотни и тысячи комсомольцев, коммунистов и беспартийных. Что партия и правительство ждут от них ударного труда. Объяснил принцип обращения военных друг к другу. Теперь надо было представляться при рапорте начальству, — военный строитель, рядовой такой-то. Наконец он объявил, что в роте объявлен карантин, призывники будут проходить в ближайшие десять дней курс молодого бойца, затем примут присягу, и в течение двух лет с лопатой наперевес, будут отдавать долг Родине. Затем старшина роты, построив повзводно, в колонну по три повел воинов на завтрак. Своей столовой в батальоне не было, а была она в соседней части тоже ВСО, примерно в километре от этой. Еще недавно пестрая, разношерстая толпа, ходившая гурьбой, вперевалку была переодета в единообразную форму, построена по росту, и, хоть и не в ногу, но послушно шла строем.

— Не так все и плохо, я думал, будет хуже, — подумал Стас, вышагивая в первых рядах взвода. Доведя личный состав до столовой, старшина передал командование ротой зам командирам взводов. По-другому их называли «замок», это были сержанты второго года службы. Началась потеха.

— Справа по одному, бегом в столовую, — проорал сержант первого взвода.

Призывники пошли шагом, но, только они зашли в помещение столовой, и скрылись от взгляда офицеров, как их уже ждали старослужащие. Сняв ремни и подгоняя ударами пряжек, погнали особо строптивых, те ускорялись и бежали, их поджидали новые засады со «стариками», и вновь свистели ремни, доводя бегущих бедолаг до исступления. Подбегая к столу, делясь, по десять человек на стол, они замирали, глядя на еду, а сержанты орали:

— На месте бегом, — и те стоя вокруг стола, невпопад топали ногами.

— Стой, сесть, приступить к приему пищи. Боец, сидящий с торца стола, черпаком, доставал из котла, и расплескивая, разливал по побитым алюминиевым чашкам, мутную бурду. Быстро хлебая из чашек и откусывая огромные куски хлеба, почти не жуя, салаги, старались освободить чашки для второго. Во втором котле была перловая каша под названием «кирза». Там же стоял огромный пятилитровый чайник с темной сладкой жижей, сильно отдававшей хлоркой. Торцевой начал было наваливать кашу в свободные чашки. Но раздалась команда сержанта:

— Прекратить прием пищи, встать, бегом на выход.

Кто-то не понял и продолжал, есть, но вокруг салаг уже толпились старослужащие, любители строгих армейских традиций, которые тут, же ловко щелкая ремнями, попадали им точно в мягкое место. Призывники ойкали, подпрыгивая от боли и бросив все, выбегали наружу. Там их уже ждали.

— Вешайтесь, вам конец, неслось отовсюду.

— Построиться, бегом марш в расположение. Добежав до роты, им дали пять минут на передышку, затем на плац. Занятие строевой подготовкой продолжалось два часа. Потом практические занятия. Сержант показывал, как надо заправлять кровать, как натягивать простынь и одеяло, как отбивать кромки, водрузив сверху взбитую в квадрат подушку. Получался идеальный прямоугольник. Причем у всех он должен быть одинаковый, чтобы в спальном помещении было единообразие. Затем, как наматывать портянки. Стас немного умел это делать, отец показывал ему, когда они ходили на рыбалку, и он надевал резиновые сапоги. После снова построение, строевые занятия. Взвод вывели на плац и под счет сержанта раз, два, левой, под палящим солнцем два часа маршировали. Потом обед. Все повторилось, опять не успев поесть, всех бегом погнали в роту. После обеда, — строевая подготовка. Ужин. Все тоже. После ужина свободное время. Надо почисть сапоги, подшить подворотничок, привести форму в порядок. И наконец, вечерняя поверка и отбой. Стас за этот день так устал, что моментального уснул.

— Рота подъем, — громко прокричал дневальный, вспыхнул яркий свет. Стас, ничего не понимая сел на кровать. Свист ремня и резкая боль в спине заставила его подскочить, и не о чем не думая быстро одеться.

— Выходи строиться, — в проходе роты, где построились салаги, прохаживались незнакомые старослужащие солдаты, со спущенными ремнями, в ушитых формах и фуражках на затылке.

— Че, салаги, приборзели, обурели! — орали они, на своем жаргоне. Старослужащие подходили к тем, кто на их взгляд им не понравился. Удар кулаком под дых, и бедолага, сгибаясь, падал на пол. К Стасу подошел рядовой небольшого роста, с прыщавой физиономией, потянув за пряжку ремня, и засунув, кулак между пряжкой и животом прогнусавил:

— Ты что, воин, обурел? — не дожидаясь ответа, он со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, но Стас устоял.

— Снял ремень, — сказал он. Стас снял ремень и подал его старослужащему. Тот, утянув его сантиметров на двадцать, буркнул:

— Одень!

Выдохнув весь воздух, и с трудом нащупав крючок, Стас застегнул ремень, дышать было тяжело. Все внутренние органы собрались в кучу.

— Увижу, что ослабишь, сгною на толчке, — сказал он.

Старослужащим надоели индивидуальные занятия, и они приступили к «учениям».

— Рота отбой, — и все молодые бежали, на ходу снимая одежду и запрыгивая на нары, накрываясь одеялом. Сержант, проходя, между рядов кроватей громко, говорил:

— Спичка горит пятнадцать секунд. Если взвод не успеет одеться, пока она горит, учения продолжаться. Чиркнув спичкой о коробок, заорал:

— Рота подъем!

И якобы спящие бойцы соскакивали с кроватей, стремглав надевая форму и сапоги. Прорепетировав раз десять, старики вальяжно удалились. Спать оставалось часа три. Стас, кажется, на минуту закрыл глаза, как опять услышал:

— Рота подъем, выходи строиться на зарядку с голым торсом.

И так день за днем. Через пять дней курса молодого бойца, Стаса с трудом можно было узнать. Похудевший килограммов на пять, он осунулся, глаза лихорадочно блестели. Повседневная форма его, и так была ему велика, но еще и растянулась, пузырясь засаленными коленями и манжетами. Наголо остриженная голова пестрела шрамами, полученными еще в детстве, а руки заскорузли и покрылись цыпками. Ноги болтались в широких голенищах сапог, он их стер до крови, и ходил прихрамывая. За прошедший период, он ни с кем практически не общался, кроме разговоров ни о чем в курилке. А главное, у него украли деньги, переложенные из гражданской куртки в повседневку, во внутренний карман. Заподозрить было некого, а жаловаться бесполезно. Он не мог купить себе даже самых дешевых сигарет в «Военторге». Пачка сигарет «Памир» стоила 10 копеек, а «Прима» 14. На «Опал» или «Родопи» даже не смотрел, целых 35 копеек. Угощал куревом приятель Толя, которому удалось припрятать несколько рублей, другие давали только докуривать. Это было унизительно, но постоянно сильно хотелось курить, а денег не было. Благо, что кормили бесплатно. В общем, упал так низко всего за неделю, докуриваю бычки, а что будет дальше? — невесело размышлял он. Старослужащие не давали прохода салагам, так же по ночам приходили в роту, проводить «тренировки», за просчеты наказывали приседаниями или отжиманиями, до изнеможения штрафника. Все, что можно было у салаг забрать, деньги, часы, вещи — забрали, даже поменяли ремни, новые на старые поношенные, с искореженными пряжками. Старшина роты возмущался, обещая наряд вне очереди за порчу имущества. Не брали только нательные крестики — это святое.

Измученные курсанты засыпали при первом удобном случае, стоя дневальным на тумбочке, или сидя на занятиях. Однажды Стас, находясь в ленинской комнате вместе с взводом, изучал уставы. Монотонный голос прапорщика твердил:

— Устав внутренней и караульной службы, — и уже засыпая, Стас слышал, — старшие и младшие, начальники и подчиненные, — глаза закрылись, он заснул.

— Смидович, гад, спишь?

От сильного удара ладонью в ухо, он подскочил, в голове стоял звон, как при контузии.

— Бегом на плац, — скомандовал сержант, — двадцать кругов.

Стас бегом поковылял к выходу, на плаце уже мотало круги человек пять.

К концу карантина приключилась еще беда. От перемены климата, питания, стресса, и стесненного нахождения большого числа людей в ограниченном пространстве, у Стаса на ягодицах, бедрах и голенях ног появились незаживающие язвы. Он старался не сдирать корочки и не расчесывать их, но ночью, во сне, себя не контролировал, и, проснувшись утром, при заправке кровати, видел простынь в пятнах крови. Записаться на прием к врачу было непросто, туда попадали только серьезно заболевшие солдаты, с высокой температурой или травмой. Остальные жалобщики на здоровье, объявлялись «косарями», и после посещения доктора на них падала еще более сильная нагрузка, по уборке помещений, мытью окон или подметанию плаца.

Утром партию «косарей» построили и отвели в медпункт. Стас сразу вспомнил анекдот, как в армии, военврач, разломив одну таблетку пополам, давал ее двум разным больным, со словами, — это от головы, а это от живота. Медпункт был в правом крыле штабного барака, с отдельной дверью. В нем служил доктор, лейтенант, призванный на один год, после окончания мединститута, и сержант фельдшер, срочник, прикомандированный, числился он в другой части, а жил в медпункте.

— Что у вас, — спросил доктор, — Стас показал израненные ноги, — доктор надавил пальцем на один из бордовых фурункулов, из него сочился кровавый гной.

— Стрептодермия, — сказал он фельдшеру, — назначить тетрациклиновую мазь, промывать перекисью водорода.

Фельдшер, проводив его в перевязочный кабинет, выполнил назначение врача.

— Процедура окончена, — сказал он, — завтра на перевязку. Ожидайте в коридоре. Стас сел на кушетку и с тоской обвел глазами помещение медпункта. Может сказать доктору, что я тоже почти врач, и готов работать даже санитаром, а может, он отправит меня в округ, в медсанбат, я готов служить. Медпункт состоял из нескольких комнат: ординаторской, приемной, перевязочной и изолятора на шесть коек. На стенах висели плакаты о мерах предупреждения дизентерии, вреде курения и алкоголя. Было светло, чисто и тихо. Размышления прервал окрик:

— Бегом, в роту «косари», — и бедняги прихрамывая, и пошатываясь, побежали в расположение, — всех косарей на полы, — приказал дежурный по роте, солдаты похватали ведра и тряпки и бросились в умывальник за водой. Чтобы неповадно было бегать по пустякам в медпункт, дежурный, проходя мимо драящих пол, ударом ноги переворачивал ведра, и грязная вода разливалась по помещению.

— Быстро собрать воду, отжимаем тряпки, свиньи, гадить только умеете. Остальная рота сидела на политзанятиях, и через открытую дверь, слыша это, делала для себя выводы. Ко врачу — никогда.

Карантин подходил к концу, и коробки новобранцев, марширующие по плацу, уже имели почти уставные навыки. Четко выполняли, команды стой, шагом марш, налево, направо, кругом. Конечно, были новобранцы, шагающие как роботы, правая рука и нога двигались одновременно, или поворачивались направо при команде налево. Их называли пингвинами, и, чтобы до них лучше доходило, заставляли бегом наматывать круги вокруг плаца. Стаса приметил и похвалил старшина роты:

— Смидович, где так научился строевой?

— Отец был военный, — рапортовал он, — с шестого класса в «Зарнице», до девятого класса там занимался. В остальном были только тычки, пинки и понукания. Стасу не одному доставалось, наравне с ним получали Бажен, и другие крепкие ребята, но все покорно бегали, прыгали, и маршировали. Еды постоянно не хватало, вернее, они просто не успевали все съесть, и, быстро вставая из-за столов, прятали хлеб в карманы галифе. Съесть его надо было очень быстро, пока бежишь на построение, если придешь с хлебом в роту, и будешь с ним пойман, то старики заставляли съедать целый кирпич серого, липкого хлеба. Молодые бойцы были измотаны до крайности. Особенно тяжело все переносили городские, не привыкшие ничего делать своими руками, а больше думать головой, здесь интеллигенты были не нужны. В основном это они мыли пол и убирались в туалете после отбоя, когда все уже спали. На днях и Стасу влетело за свой язык. Когда каптер ехидно спросил у него:

— Как дела, салага?

Стас ответил: «Дум спиро сперо» — пока дышу, надеюсь.

Что ты сказал? — побагровев, проревел он, — что ты сказал? — Ах ты, гад, со мной по-английски говорить вздумал, интеллигент, академик чертов. После отбоя, чтобы натер все краны в умывальнике до блеска, не унимался он, — бербера, мермера, — с ехидством повторял непонятные слова. И Стасу пришлось драить все двадцать медных кранов, с зубным порошком, до зеркального блеска, почти до трех ночи. Упав на кровать, он мысленно проклинал себя: «Идиот, кретин, надо же было так купиться, ведь предлагала Ленка — отец все решит, подумай. Нет, решил поиграть в брутального мужчину, принял самостоятельное решение, вот теперь и, расхлебывай.

Все с нетерпением ждали присягу, после принятия которой, режим должен бы был смягчиться. Старшина уже начал выдавать новую парадную форму, а к ней рубашки, ботинки, фуражки. Все это подписывалось, подгонялось, примерялось, пришивались погоны, шевроны, петлицы. Было немного странно смотреть на осунувшиеся, краснокирпичные лица, с гусиными шеями, в новой парадной форме. Как будто в концлагере с заключенных сняли полосатую робу, и надели зеленые, нарядные, одинаковые костюмы. Начались репетиции принятия присяги. Для начала научили держать автомат, затем прогон всего действия, от прохождения колонн перед трибуной, до заучивания наизусть текста присяги. Среди новобранцев было много казахов, киргизов, узбеков, которые вообще не знали русского языка. Как говорят, некоторые спустились с гор за солью, их тут же забрили в рекруты, но может это шутка, хотя вполне реальная. В принципе для работы лопатой, литературный язык и не нужен. А для выполнения постановлений 25 съезда КПСС, об основных направлениях развития народного хозяйства, тем более.

День был хмурый, резкие порывы ветра срывали с голов фуражки, и они то и дело катались по плацу, вызывая смех старослужащих. Личный состав всего батальона стоял на плаце. Налево от трибуны, напротив первой роты поставили три пюпитра с текстом военной присяги. Для надежности у каждого пюпитра дежурил сержант, который по строчке зачитывал текст воинской присяги, а новобранец должен был за ним его повторять. Направо от трибуны стоял духовой оркестр, из числа военных строителей разного года призыва. На размеченном белой краской плаце, все было готово для торжественного события. Не хватало только командира части. И вот дежурный от ворот громко возвестил:

— Батальон, смирно, — и через небольшую паузу, — вольно!

Неспешной походкой, с горки шел небольшого роста человек, в фуражке с очень высокой тульей. Чуть позади него, сильно наклонившись в его сторону, чтобы не проронить ни одного слова, шел высоченный дежурный по части старший лейтенант Сенин. Командир, казалось, распекал его за что-то глухим басом, слов не было слышно, но голос Сенина, — так точно, есть, так точно, был различим. Неспешно пройдя вдоль оркестра, он поднялся на трибуну. За ним, семеня ногами, забежал замполит части майор Корецкий. Начальник штаба батальона майор Кисляков, стоял под трибуной и командовал парадом.

— Батальон, смирно, — зычно прокричал он. Все замерли. Командир части, подполковник Сараев, поправив микрофон на трибуне, и пощелкав по нему пальцем, поздравил всех с молодым пополнением, сделал небольшой экскурс в историю о защитниках Отечества, выразил уверенность в важности труда военного строителя.

— Вольно! — приказал начальник штаба, — приступить к принятию присяги. На всех солдат, принимавших присягу, было всего три автомата, поэтому их передавали по очереди. Кто не знал русского языка, коряво повторял фразы за сержантом. В общем, присягу приняли все. Оркестр фальшиво ударил «Мой генерал», и молодые, теперь уже военные строители — рядовые, пройдясь торжественным маршем, пошли в роту сдавать парадки старшине. В общем, ничего не изменилось, и, переодевшись их, опять бегом погнали на обед. Ко всему прочему, теперь добавились еще занятия по технике безопасности при проведении работ, и курсы плотника-бетонщика. Их читали гражданские. Через пару недель личный состав должен был уже работать на строительстве химического комбината.

Оказывается, военному строителю положено денежное довольствие. Рядовому- 3 рубля 80 копеек, ефрейтору — 4 рубля 80 копеек, а сержанту — 10 рублей 80 копеек. А деньги, заработанные на стройке, клались на лицевой счет военного строителя. Получив денежное довольствие у старшины, Стас вышел покурить.

— Привет, друган, — на плечо ему легла рука Бажена, — про должок помнишь?

— Это несерьезно, когда это было, столько денег за полстакана, — попытался выкрутиться Стас.

— Я же тебя пить не заставлял, в горло не заливал, — грустно сказал Бажен. Стас, мысленно ругая себя за мягкотелость, достал из кармана и отдал два рубля.

— А проценты? — ухмыльнувшись, сказал Бажен. Стас, поняв, что у него забирают последнее, играя желваками твердо, ответил:

— Нет.

— Ладно, в расчете, не кипи, — сказал он и, повернувшись, пошел к солдатам, сидевшим в курилке.

На самом деле Бажена звали Баженко Николай Михайлович, ему было 23 года, он был из цыган, но не из таборных, а из оседлых, давно живших в пригороде. Среднего роста, коренастый, очень жилистый, с короткой «бычьей» шеей, так, что голова всегда поворачивалась вместе с плечами. Левую щеку рассекал небольшой шрам, карие, глубоко посаженные глаза, при гневе наливались кровью и становились неподвижными, как у удава. Носил усы, даже, когда всех постригли наголо, не дал сбрить. Во рту, на верхней челюсти, блестели четыре золотых зуба. Руки были короткие, но необычайно цепкие и сильные. Если что-то схватит, вырвать невозможно. На кисти правой руки, на среднем и безымянном пальце были наколки в виде перстней. Один был в виде сплошной черной площадки, а другой в виде креста на белой площадке. Наколки, имели отношение к уголовному прошлому. Ноги немного искривленные, он заметно сутулился при ходьбе. С трудом закончив восемь классов, писал с ошибками, медленно выводя буквы. Говорил тихо, ровно, никогда не повышая голос. Имел судимости, которых у него было две. Одна по малолетке, за кражу, другая недавняя, за мошенничество, с условным сроком. Поговаривали, что в армию его спрятали, чтобы прекратить новое уголовное дело. Близкие знакомые и цыгане звали его Нико.

Все молодое пополнение, сливаясь со старослужащими, выходило на работу. Объектом работы был строящийся химический комбинат. Всесоюзная стройка. Огромное предприятие, которое должно было обеспечивать химической продукцией всю Восточную Сибирь. На данный момент были практически закончены земляные работы, проложены временные дороги, и на огромной территории, площадью в 100 га то тут, то там над землей возвышались бетонные основания цехов, испарителей и переплетение металлоконструкций. Тысячи строителей укладывали бетон, клали кирпич, десятками огоньков сверкала сварка. По дорогам между объектов сновали многочисленные грузовики, подвозившие кирпич, доски, арматуру, бетон. С десяток башенных кранов, крутя стрелами в разные стороны, поднимали и опускали груз. Натужно гудели бульдозеры, двигая перед собой горы песка и глины. Экскаваторы поднимали и опускали ковши, копали траншеи и котлованы. И везде на всей стройплощадке копошились люди, в зеленой униформе — военные строители, в черной — бывшие заключенные, отбывающие срок в виде трудовой повинности (химия), и в меньшей мере разномастно одетые вольнонаемные. По всей территории были разбросаны бытовки строителей, разного цвета, типа и величины. Военные строители были заняты в основном заливкой бетона, кладкой кирпича и прокладкой многочисленных коммуникаций. Из солдат формировали бригады, у каждой бригады был свой объект, и свой объем работ, а также своя бытовка. Там можно было погреться зимой, посушить одежду, тут же хранили рабочий инструмент и стройматериалы. Химкомбинат находился в получасе ходьбы от воинской части. Передвигаться на работу и с работы можно только строем, никаких праздношатающихся солдат. После окончания работ, при возвращении в часть, на КПП проводился тщательный досмотр и обнюхивание. За запах алкоголя или его пронос на территорию части наказывали гауптвахтой, или нарядом вне очереди.

Отделение Стаса после завтрака, впервые повели на работу. Шли по дороге в колонну по двое. От проезжающих грузовиков поднималась такая пыль, что было видно только спину впереди идущего военного строителя. Подойдя к своей бытовке, командир отделения приказал:

— Разойдись, можно перекурить.

Все расселись на деревянные скамейки и закурили. В бригаду Стаса, попало несколько украинцев, в том, числе командир отделения Солоненко, несколько киргизов, да пара нелюдимых парней, с которыми он вместе призывался, здесь был и его земляк Миша.

— Ты слышал, — сказал Миша, — из нашего призыва набирают хозобслугу.

— А что это, — заинтересовался Стас.

— Двух кочегаров в котельную, трех человек в штаб, киномеханика и сантехника, и еще кого-то, — перечислил Миша, — они не ходят на работу, в общем, служба — почти халява. Я слышал, как наш старшина говорил с офицерами.

— А конкретно кто? Не знаешь, — заинтересовался Стас.

— Нет, — ответил Миша.

К бытовке подошел невысокого роста парень, густые черные волосы с проседью, пиджак и брюки густо покрыты пылью.

— Я ваш прораб, зовут меня Владимир Ильич, — сказал он. — В ближайшее время будем работать на устройстве ливневой канализации. Достав чертеж, испещренный контурами зданий, прямыми и пунктирными цветными линиями, сказал:

— Канализация длиной два километра, глубина три метра, ширина два метра, плюс устройство десяти колодцев. Это ваш объем работ. Наряды закрываю я, табеля подает командир отделения. Так что, чем быстрее построим, тем больше заработаем. Завтра будет экскаватор, а за сегодня надо подготовить для него площадку, перенести вот этот щебень, вон на ту отметку, — указал он на вбитый колышек, метрах в десяти от кучи.

— Может лучше бульдозером? — жалобно спросил опытный сержант Солоненко.

— Сегодня техники не будет, инструменты в бытовке, приступайте, — сказал Владимир Ильич, свернул чертеж в трубочку и пошел дальше.

— Все встаем, берем лопаты, тачки, — продублировал командир отделения. К концу дня измотанные, но довольные новыми ощущениями и отсутствием дедовщины военные строители вернулись в часть.

Стас изнемогал от не прекращающейся стрептодермии, язвы на ногах и ягодицах, то подсыхали, то возникали в новом месте. Он еще раз сходил к доктору, взял мазь и перекись. Перед отбоем старался быстро промыть водой и обработать раны, но пыль и пот, не создавали условий для быстрого заживления. Саднили и поцарапанные руки, малейшая ранка нагнаивалась и долго не заживала. Такие же болячки были у многих молодых, старослужащие говорили, что после акклиматизации это проходит. Баня была один раз в неделю, и то все время бегом. Каптер выдавал нательное и постельное белье и полотенца, привезенные из прачки. Стас с отвращением одевал чужие трусы и майку, вытирался вафельным полотенцем с плохо отстиранной кровью, спал на серой, в разводах простыни. Однажды, проснувшись среди ночи, от пульсирующей боли во рту он долго не мог понять, что это, где болит? Ощупав в темноте лицо, обнаружил небольшую опухоль в районе верхней челюсти.

— Я ведь перед армией вылечил все зубы, — подумал он, потрогав языком зубной ряд, и не обнаружив никаких дефектов. Боль не утихала всю ночь, он, то засыпал, то просыпался в холодном поту, она, то нарастала, то ослабевала, хоть вой. Наутро лицо с правой стороны сильно разбарабанило. Старшина, посмотрев на него, на утренней поверке, покачав головой, сказал: — Давай в медпункт.

Армейский эскулап, собрав еще двух болезных, с такими же проблемами, посадил в УАЗ «буханку» и повез в городскую поликлинику. Стоматолог-хирург городской поликлиники, постучав ручкой зеркала по больному зубу, и увидев, как Стас передернулся, пошел к стерилизатору набирать в шприц новокаин.

— А может его раскрыть, дать отток? — поинтересовался Стас, — его же можно вылечить. Он сразу понял, что дело кончится удалением зуба, и пытался спасти зуб.

— Уже поздно лечить, надо удалять, — ответил стоматолог, явно не желая возиться со стройбатовцем. Подождав несколько минут, он наложил щипцы, навалился всем телом на пациента, и вытянул окровавленный, совершенно целый зуб.

— Боль сразу прекратилась, отек спал. Но появился черный провал в зубном ряду. Остался еще тридцать один, — грустно подумал Стас. Когда-то он так гордился своими белыми, ровными зубами, что даже, когда смеялся, специально открывал рот шире. Так же он гордился своими красивыми длинными пальцами, с ухоженными ногтями, гордой осанкой и мускулистым загорелым телом. Умением иронично и тонко подкалывать любого оппонента, и еще много чем. Всегда возле него группировалось несколько девчонок. Они заглядывали в глаза, смеялись над шутками. Если бы его сейчас увидел кто-то из знакомых, то не узнал бы в нем того Стаса.

Ночью он долго не мог заснуть. Что происходит? — думал он, — почему я за два, с небольшим, месяца упал на самое дно. Я же умнее и хитрее многих, могу со всеми договориться, быть полезным и незаменимым. А на сегодня нет никаких перспектив, нет возможностей подняться по карьерной лестнице, даже в этом коллективе. Наверное, дело во мне самом. Я переоценил себя. Думал, приду в армию, сразу стану начальником. Это с моими, то способностями. Тут ведь все тупые, недалекие. А здесь все другое. Меня не слышат, и слушать не хотят, и не понимают, о чем я им говорю. Все очень плохо. Я в болоте, тону. Я понимаю, что не погибну здесь, все возвращаются из армии живыми, но все это может искалечить меня изнутри. Я не смогу уже быть тем же, веселым и легкомысленным. Я буду другой, больной и потухший. Может сбежать из армии — нет, все равно поймают, посадят в дисбат, будет еще хуже. Может и правда повеситься, как они говорят, вот тогда они пожалеют, что не увидели моих талантов, не поняли меня, но будет уже поздно. Все будут плакать, заламывать руки, ах не оценили. Картины в воображении рисовались одна мрачнее другой. Девушки не дождутся его из армии, не родятся будущие дети. Мир без него рухнет. И тут в голову пришла мысль — Ленка! Она же говорила тогда, что отец может продлить отсрочку от армии, в крайнем случае, сделать так, чтобы я мог служить в городе, при военкомате, или в штабе округа. Ходить на службу как на работу, спать дома. Надо попробовать до нее дозвониться, покаяться, сказать, что я дурак, она так мудро, правильно говорила, а я ее не послушал. Надо переступить через свою гордость. Какая уж тут гордость, днем копать лопатой землю до изнеможения, а ночью мыть грязные полы и сортиры. Хорошо бы как-то попробовать позвонить. Но как? Мысленно он перебирал варианты: из штаба? Из города? С объекта? Но теперь уже поздно об этом думать и говорить. Надо искать другой выход. Постепенно мозг успокоился и он заснул.

На следующее утро при разводе на работу вывели из строя четырех человек. Старшина роты зачитал приказ по части, о том, что они с сегодняшнего дня переводятся на работу внутри батальона. Один кочегаром, один почтальоном, дневальным по штабу и сантехником. Все остальные пошли работать на комбинат. Стаса в списках не было, он опять пролетел. В тяжелых думках дошел до бытовки. Переодевшись в комбинезон, и получив задание от прораба, спустился на дно траншеи. Лопатой он разравнивал песчаную подстилку для укладки железобетонной трубы диаметром в один метр, водовода будущей ливневой канализации. Работа была тяжелая и монотонная, а главное срочная. Трактор трубоукладчик, уже стоял у края траншеи, и тракторист вольнонаемный ругал солдат за простои.

— Смидович, давай ко мне, — скомандовал сверху Солоненко. Стас по наспех сколоченной лесенке поднялся наверх.

— Держи два монтажных комплекта, — сказал он, — срочно отдашь сержанту Гапонову. Его отделение там, — он поднял руку и показал на синеющую вдали бытовку, возле бетонной конструкции. Инженер по технике безопасности пошел туда, а у них поясов нет. Стас пошел, перепрыгивая через лужи, и обходя горы строительного мусора. Приблизившись, он заметил, что синяя бытовка вплотную прилепилась к монолитной стене высотою метров десять, наверху на площадке военные строители вязали арматуру.

— На такой высоте работают, и без страховки, — подумал Стас, — Для этой цели и нужны монтажные комплекты, сбруя с карабинами, и страховочными фалами, а одевать всегда лень. Подойдя к двери, постучал.

— Разрешите?

— Входи, — раздался голос изнутри. Открыв дверь, Стас увидел стол, вокруг него деревянные лавки со спинками. Одно небольшое окошко, тускло освещало помещение. За столом сидели сержант Гапонов, Бажен, и двое гражданских лет тридцати.

— Вот, вам передал Солоненко, — сказал Стас, положив комплекты на лавку, — по объектам ходит инженер ТБ, надо одеть на монтажников.

— Ладно, Нико, мы пойдем, — произнес один из гражданских, вставая и одевая кепку.

— Воин, свободен, — сказал сержант Стасу. Стас вышел наружу, и чтобы не торопиться к рабочему месту, закурил. Дверь открылась и вышли оба гражданских. Сначала войдя в бытовку, и увидев незнакомцев, Стас подумал, что это наверно прораб с другого участка, или представители заказчика стройки. Сейчас, при свете дня он рассмотрел их. Это явно были химики, на руках синели наколки, один из них был по виду цыган, со смуглым лицом и обвислыми длинными усами.

— Ишь ты, уже своих сородичей нашел, — подумал про Бажена Стас.

Летом в стране начались долгожданные Олимпийские игры 80, и по вечерам у телевизора в ленинской комнате собирались старики. Они кричали, топали ногами, спорили о судействе. В воскресенье днем и молодым разрешалось немного посмотреть, и может быть даже поболеть. В один их таких дней в ленинскую комнату вошел старший сержант Рогов. Невысокого роста, в больших очках, за кот