– Не пойму вас, Ванзаров, – сказал Лебедев, отправляя холодную сигарку вслед погибшей трости. – Пристав о вас отзывается сегодня так, будто завтра повесит ваш портрет рядом с физиономией градоначальника. Оказывается, одним махом раскрыли пять своих дел и три – с других участков, не считая самоубийства Карсавина. Подполковник уже готовит на груди место для ордена. А потом получаю от вас записку: «Если хотите узнать истину, поспешите…» Странное поведение для чиновника полиции…
Лебедев так спешил, что даже запыхался. Подбегая к Родиону, преспокойно заложившему руки в карманы, криминалист закричал: – Ах ты, холера! Опоздали! Что ж так поздно сообщили… Я и подмогу собрал!
Что остается скромному чиновнику полиции? Разве только немного благодарности… – Я поняла вас, – сказала Софья Петровна, краем глаза посматривая, как объемный чемодан благополучно упал на ступеньку вагона и далее на перрон. – Назовите цену… – Всего лишь скромный подарок. – Сколько? – Мне будет приятно оставить на память золоченую булавку с цифрой «один», которая предназначалась мне. Дама великолепно владела собой, нет, в самом деле, редкое достоинство. Она лишь оправила и так идеальную пелеринку, переложила саквояж, тянувший руку, и мягко спросила:
– Ну кто там еще? – спросил полусонный голос, борясь с зевком. – К мадам Гильотон, на гадание. – Не принимаю… Рано еще… После приходите… – Сделайте исключение для полиции, – попросил Родион, за которым уже топтались дворник со слесарем. – А то ведь дверь сломаем.
– Кто это может подтвердить? – Даю вам свое честное и благородное слово. Старший городовой недисциплинированно хмыкнул. Родион не осудил мелкий проступок. Более того: схожего мнения сам придерживался. Если бы «честное и благородное слово» способно было поражать молнией всякого лгуна, по улицам трудно было бы пройти от догорающих тел.
