автордың кітабынан сөз тіркестері  Вендиго

Элджернон Генри Блэквуд

может напугать Джозефа Дефаго!

– Хуже, не в пример хуже, – сказал он. – Смерть, в зависимости от взглядов, означает либо исчезновение, либо свободу от земной ограниченности чувств, но не влечет за собой изменения личности. Ты не станешь другим в один миг только потому, что лишишься тела. А нас может ждать радикальная перемена, полная деформация, жуткая потеря себя – гораздо хуже, чем смерть или исчезновение. Нас угораздило разбить лагерь в месте, где чужой мир соприкасается с нашим, где завеса между ними истончилась так…

– Хотя хозяев острова явно тревожит наше присутствие, они до сих пор нас не обнаружили – не вычислили, как сказал бы американец, – растолковал приятель. – Бродят вокруг, как будто ищут утечку газа. Весло, каноэ и провизия говорят о том же. По-моему, они чувствуют нас, но не видят. Надо сохранять спокойствие – они ловят наши мысли. И контролировать сознание, иначе нам конец

Дело не в реальности, от которой можно было бы сбежать, – объяснил он тоном врача, диагностирующего тяжелую болезнь. – Нам придется сидеть смирно и ждать. Вокруг собрались силы, способные за секунду перебить стадо слонов с той же легкостью, с какой мы прихлопываем муху. Единственный шанс – полностью затаиться. Возможно, именно в нашей ничтожности – наше спасение.

– Если мысль и чувства способны жить много лет после того, как мозг, в котором они зародились, обратится в прах, мне кажется чрезвычайно важным пресекать все дурные помыслы в самом их зачатке и ни в коем случае не позволять им увидеть свет.

Никакими словами не описать, сколь неправдоподобно, почти карикатурно выглядело существо, выдающее себя за Дефаго. Порывшись в руинах кошмарных воспоминаний о том дне, Симпсон заявляет, что лицо его скорее было звериным, нежели человеческим. Черты стали непропорционально вытянутыми, кожа одрябла и висела складками, как если бы ее долго и с огромным усилием тянули во все стороны.

Иногда он с грохотом оттуда спрыгивает и бежит по верхушкам деревьев, волоча за собой жертву, а потом бросает ее оземь, как скопа швыряет рыбину, чтобы убить ее и съесть. Только жертв своих он не ест. Надо же, из всей дряни, что можно найти в Чаще, его пища – мох! – Он коротко, неестественно хохотнул. – Пожиратель мха, вот он кто, этот Вендиго, – добавил проводник, заглядывая в глаза спутникам. – Пожиратель мха… – И он разразился самой непристойной бранью, на какую только был способен

– Так и Вендиго, говорят, стирает себе ноги, – очевидно, из-за чудовищной скорости бега и трения о землю. В конце концов они отваливаются, а на их месте отрастают точно такие же.

Симпсон слушал дядю, замирая от ужаса и изумления; однако больше всего его поразила бледность, разлившаяся по лицу Хэнка. Симпсон с радостью заткнул бы уши и зажмурил глаза, если бы посмел.

– А еще он ходит не только по земле, – раздался гнусавый голос проводника. – Но и по небу, да так высоко, что ему кажется, будто его жгут звезды

– А ведь легенда весьма интересная, – заметил доктор, просто чтобы нарушить в очередной раз воцарившееся у костра гробовое молчание. – Вендиго и есть воплощение того самого Зова Дикой Природы, который иные впечатлительные натуры слышат и идут за ним на верную смерть.

– Ваша правда, – отозвался Хэнк. – Если услышишь его – не ошибешься. Он тебя кличет по имени, ей-богу!

Опять наступила тишина. Тогда доктор Кэткарт вернулся к запретной теме, да так поспешно и настойчиво, что остальные в испуге подскочили на месте.

– А все-таки аллегория весьма примечательна! – воскликнул он, озираясь во тьме по сторонам. – Говорят, что Голос напоминает все бесчисленные звуки Чащи разом: вой ветра, плеск воды, крики животных и тому подобное. Стоит жертве услышать это – пиши пропало! Еще говорят, что у бедолаги больше всего страдают ноги и глаза. Ноги, понятное дело, из-за жажды к перемене мест и неостановимого бега, а глаза – от наслаждения красотой. Бедный скиталец мчится с такой скоростью, что стирает ноги, и из глаз у него течет кровь.

А еще Дефаго был удивительно восприимчив к тем чарам, что первозданная природа наводит на людей одиноких и чувствительных; необитаемые дебри он любил пылкой и романтической любовью, граничащей едва ли не с одержимостью. Жизнь бескрайних чащоб завораживала его