Дисклеймер
Все персонажи и события в этом рассказе — вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми, местами или ситуациями случайны. Автор не преследует цели кого-либо оскорбить, задеть или дискредитировать. Мнения героев не отражают точку зрения автора. Если вы чувствительны к определенным темам, рекомендуем оценить содержание заранее.
Лоре
Всемирная реинкарнация, поп и монашки
Кабинет (он же подсобка за алтарем, пахнущая воском, мышами и чем-то крепким) был забит под завязку. Монашки, как испуганные воробьи в черном, теснились на лавках, их лица застыли в универсально-противозачаточном выражении — смесь святости, туповатого смирения и готовности немедленно отвергнуть любую крамольную мысль. В центре, восседая на шатком табурете, пылал эпицентром ароматов — батюшка отец Ермолай. Запах дешевого самогона благородно переплетался с амбре чеснока такой концентрации, что ангелы чихали на седьмом небе. Его ряса, украшенная загадочными пятнами (то ли просфоры, то ли самогон пролился), излучала благовоние трудового пота.
— Соберите ум в кулак, матушки! — рявкнул Ермолай, стуча костяшками пальцев по единственной книге на столе — «Кулинарные изыски сельского прихода». — Сегодня разберем главное: как объяснить Марье-дуре, Петру-скептику и прочим прихожанам, отягощенным… эээ… современными веяниями, что душа у нас одна, как пупок, а не шныряет туда-сюда, как блоха по собаке! И что реинкарнируют там всякие язычники да грешники по своим восточным каруселям, а мы-то, православные — чисты, уникальны и неповторимы, как… как последняя стопка в погребке!
Он ткнул жирным пальцем в воздух.
— Вот приходит, скажем, Василий. И спрашивает: «Батюшка, а как же реинкарнация? Я в прошлой жизни, допустим, был великим воином! А нынче — слесарь Вася. Где мои навыки? Где меч?»
Тут с передней лавки, откуда и ждали, раздался звонкий голосок:
— А если я была лягушкой, батюшка? Я ж квакать умела! А нынче — ни разу! Обидно! — Марфа Просветленная, обладательница взгляда, способного заморозить кипяток, и мозга, похожего на решето, уставилась на попа с обидой ребенка, у которого отняли конфету.
Ермолай вздрогнул, будто его самогоном обрызгали.
— Марфа! Опять ты! Лягушкой… вздох, пахнущий горилкой… Матушка Марфа, душенька, лягушка — тварь бессловесная! Душа ее — проста, как мычание! Твоя же душа — сложная! Как… как борщ с пампушками! При перезагрузке… то есть, при рождении… все ненужное стирается! Чтоб не мозолило!
— А зачем тогда прошлые жизни, коли стирается? — не унималась Марфа, ковыряя грязным пальцем в скатерти. — Бесполезно как-то!
— Не бесполезно, а… эээ… базово! — отец Ермолай отчаянно искал аналогию. — Вот картошка! В прошлой жизни она была в супе! В этой — пюре! Суть та же — картошка! Но форма другая! Навыки супа к пюре не применишь! Поняла?
— Значит, я как картошка? — Марфа надулась.
— В духовном смысле, матушка! В духовном! — поп побагровел.
С задних рядов поднялась рука худой монахини с лицом, будто выточенным из сухаря.
— Батюшка, а как же врожденные таланты? Вот мальчик Ваня — с пеленок на скрипке играет! Это ж явно память прошлой жизни! Он же в консерватории не учился еще!
Ермолай закатил глаза.
— Сестра Серафима! Это не память, а… Божий дар! Или гены! Как у тещи моей — злость врожденная! — Он махнул рукой. — А реинкарнация — это, понимаешь, восточная штучка. Нам не катит! У нас душа — разовая посуда! Помыл — и на полку до Страшного Суда! Никаких перерождений!
— А карма, батюшка? — пискнула еще одна монашка. — Люди говорят, что карма накапливается…
— Карма?! — Отец Ермолай фыркнул так, что чуть не свалился с табурета. — Карма — это от лукавого! У нас есть Господь и Суд Его! А карма — это как… как долги по ЖКХ! Не платишь — свет отключат! Только в духовном смысле! Но это не прошлые жизни! Это… последствия грехов! Текущих! Вот! — Он торжествующе стукнул кулаком по «Кулинарным изыскам», поднимая облако пыли.
— Батюшка, а если душа сильно нагрешила в прошлой жизни? — не унималась Марфа, явно уловив слабину. — Ей дали шанс исправиться? Переродилась же!
Ермолай почувствовал, как почва уходит из-под ног, а самогон начинает играть в его голове злые шутки.
— Нет! Нет перерождений! Грехи искупаются здесь! Молитвой, постом, трудом праведным! Или… или чистилищем! Да! Чистилище — это как предбанник перед раем! Там все ненужные… эээ… ненужный опыт выжигают каленым железом! Чтобы душа чистая предстала! — Он вытер лоб рукавом, оставив новый жирный след.
— Аааа… — Марфа протянула, и в ее глазах зажглись огоньки внезапного озарения. — Значит, чистилище — это как стиральная машина для души? С отбеливателем? Чтобы отмыть все пятна от прошлых… картошек?
Тут, как назло, подняла руку сестра Евлампия, известная своей любовью к кошкам:
— Батюшка, благослови! А коты? Вот Мурзик наш церковный — он явно не в первый раз тут! Мышей ловит, как заправский спецназовец, и на меня смотрит так, будто я ему должна за прошлую жизнь! Это же реинкарнация? Душа воина, например?
Отец Ермолай закашлялся, чуть не подавившись слюной (или парами фляжки).
— Евлампия! Коты?! Да ты что! Кот — тварь бессловесная и безгрешная! У него душа — простая, как… как клубок ниток! Она не перерождается, она… она ангельским мурлыканием Господу угождает! А на тебя он так смотрит, потому что ты его вчера сметаной недокормила, еретичка!
Не успел он перевести дух, как с самой дальней лавки, где обычно дремали, раздался сонный голос сестры Алевтины:
— Батюшка, а вот я читала… Если душа, значит, одна жизнь, одна. А как же дети-вундеркинды? Вот в газете писали — мальчик трех лет всю «Войну и мир» наизусть знает! Откуда, коли прошлых жизней нет? Он что, в утробе матери конспекты делал?
Поп схватился за голову, будто «Война и мир» обрушилась ему на темя.
— Алевтина! Опять ты газеты читаешь вместо Псалтыри! Это… это не память прошлых жизней! Это… бесовское наваждение! Или… или ангел-хранитель ему подсказывает! Шепчет на ушко! А ты с газетами — вот тебе и нашептали ересь!
Сестра Феврония, румяная и вечно восторженная, вдруг вскочила, впав в нечто среднее между экстазом и гипнотическим трансом:
— Ой, батюшка, благослови! А вот моя знакомая, Любаша, к гипнотизеру ходила! Он ее в прошлую жизнь отправил! Она там, говорит, была фрейлиной у Екатерины! Платья шикарные носила, с Потемкиным чай пила! А нынче — продавщицей в «Пятерочке»! Вот оно как! То-то я смотрю, у нее осанка царская!
Ермолай аж подпрыгнул на табурете.
— Феврония! Очухайся! Гипноз?! Это ж чистой воды бесовщина! Сатана тебе любые картинки в голову вставит! И фрейлину, и Потемкина, и хоть инопланетянина! А осанка у твоей Любаши не царская, а от сколиоза! От мешков с сахаром таскания! Запомни: гипноз — врата ада! А рассказы о прошлых жизнях — бред сивой кобылы под снотворным!
Марфа Просветленная не выдержала, перебивая:
— А если душа переродилась в микроба, батюшка? Вот в прошлой жизни грешил, а теперь — бактерия холера! Ему чистилище-стиралка поможет? Его там прокипятят?
Отец Ермолай побледнел (под слоем естественного румянца), потом побагровел.
И тут в бой вступила сестра Пульхерия, тихая, но с философской жилкой:
— Батюшка, благослови… А вот ежели душа одна и жизнь одна… Зачем Господу столько грешников на вечные муки плодить? Неужто, Ему так любо наказания раздавать? Развиваться-то им некуда, коли в Ад навечно! А по восточной штучке — так душа и в микроба, и в слона переродится, уроки учит, из низших в высшие идет… Пока не вознесется! Логичнее же!
Ермолай замер, будто громом пораженным. Вечность грешников? Развитие? Он мысленно перебрал все запасы самогона в подсобке, но ответа не находил.
— Пульхерия! — заорал он, тряся жирным пальцем. — Не смей о Господних Путях разумом судить! Ему виднее, кому гореть, а кому сиять! Может, Ему… эээ… коллекция нужна! Как мне бутылки пустые! Для полноты картины! Или… или чтоб праведникам на фоне грешников приятнее было! Как цветы на грядке сорняками подчеркиваются! Запомни: Господь не обязан быть логичным! Он — Творец! Ему виднее!
Марфа, вдохновленная логикой Пульхерии, оживилась:
— Ага! А вот почему, батюшка, коли жизнь одна, то одни рождаются богатыми и красивыми, а другие — бедными уродами? Одни сильные и добрые, а я вот… (тут Марфа скромно потупилась) …дура дурой? Где справедливость? А в переселении душ — так понятно: в прошлой жизни наворовал — в этой бедным уродился! Не помолился — дураком стал! Исправляйся!
— Марфааа! — взвыл Ермолай, чувствуя, что теряет последние опоры. — Какая справедливость?! Это ж… жребий! Как в лотерее! Или… испытание! Бедность — чтоб смирению учиться! Уродство — чтоб не гордиться! А дурость… — он с яростью посмотрел на Марфу, — …чтоб лишних вопросов не задавать! И вообще, кто сказал, что богатые счастливы? У них… язвы желудка от излишеств! А бедные — чисты душой! А жизнь одна — так это ж азартнее! Ставки выше! После нас — Страшный Суд, а не потоп! И точка!
Последний удар нанесла все та же Пульхерия, шепотом, но так, что все услышали:
— Батюшка, а если жизнь одна, и душа не перерождается… Зачем тогда столько страданий? Не проще ли по-восточному: наделал глупостей — переродился, осознал, исправился? А то так… раз попал под поезд дурачком — и вечно гореть? Жалко дурачка-то…
Отец Ермолай стоял, как монумент абсурду. Вечность дурачков в аду? Восточная исправительная система? Его мозг, сдобренный самогоном, отказал.
— Да что ж вы все, как заведенные, про эту реинкарнацию?! — взревел он, тряся фляжкой. — Миллиарды верят? Ага, миллиарды мух жрут… кхм… нечистоты! И что? Значит, это истина? Верить они могут хоть в летающего макаронного монстра! Правда-то одна — у нас! В Священном Писании! А все остальное — тьма языческая, мрак невежества и козни лукавого! Понятно?!
Марфа, вдохновленная словом мрак, вдруг воскликнула с неожиданной резвостью:
— Батюшка, а вот Пушкин! Он же попов знал! Он одного попа назвал… как его… толоконным лбом! Это про таких, как мы, тупых, что про реинкарнацию спрашивают?
Тишина в подсобке стала ледяной. Все противозачаточные выражения лиц монашек мгновенно сменились на маски ужаса. Отец Ермолай побледнел, как мел, потом побагровел так, что казалось, вот-вот лопнет.
— МАРФААА! — завопил он, заглушая звон собственной фляжки, упавшей на пол. — ПУШКИН?! Да ты что?! Пушкин — это… это… вольнодумец! Бунтовщик! Безбожник! А «толоконный лоб» — это не про нас! Это… это про католиков! Или про дьяконов! И вообще, не смей светских стихоплетов цитировать! Сто земных поклонов! Нет, двести! Нет, до потери пульса! И отлучение от киселя на неделю! СЕМИНАР ЗАКАНЧИВАЕТСЯ!!! ВОН ВСЕ!!!
Семинар был окончательно, бесповоротно и с треском завершен. Отец Ермолай, пошатываясь, как корабль в шторм греховных сомнений и пушкинских оскорблений, ринулся к выходу, спотыкаясь и оставляя за собой шлейф чеснока, самогона, неразрешимых противоречий вселенского масштаба и ненависти к Александру Сергеевичу. Марфа Просветленная сияла как, новогодняя елка, гордая тем, что вспомнила Пушкина (пусть и невпопад). Пульхерия задумчиво смотрела в окно, размышляя о вечности дурачков и эффективности восточных методик. Остальные монашки расходились в глубоком когнитивном тумане, гадая, как теперь объяснить Васе-слесарю, почему он не помнит, где закопал меч, если прошлых жизней нет, а карма — это долги за свет, чистилище — стиралка, коты — ангелы-мурлыки, вундеркинды — бесноватые, гипноз — врата ада, богатство — путь к язве, бедность — к чистоте душевной, страдания — для закалки, вечные муки — божественная коллекция, Пушкин — опасный вольнодумец, а миллиарды верующих в реинкарнацию — жрущие нечистоты мухи. Абсурд торжествовал полной, тотальной и безоговорочной победой над разумом, логикой и чувством собственного достоинства отца Ермолая. И пах чесноком. И самым дешевым самогоном. И безнадегой.
Сумасшедший и психиатры
