2

Однако настала пора рассказать, откуда у меня в рюкзаке взялось старинное письмо, которое я бережно хранила сто дней и вручила Оресту – так легко разорвавшему его на мелкие кусочки.

Всё началось зимним вечером, когда мама взялась печь сахарное печенье и обнаружила, что самого главного не хватает.

– Сбегаешь к соседям одолжить сахару? – попросила она. И вот я выскочила из дома без куртки, с кружкой в руке.

На улице было холодно и снежно. Небо казалось черным, но ясным и звездным – настолько, что захватывает дух от величия всего и собственной ничтожности, хотя всего лишь стоишь на крыльце своего дома.

Сначала я собиралась сбегать к Ларссонам, потому что они живут к нам ближе всего, но у них было темно, так что я перешла дорогу и направилась к Росенам. Дорожку к дому они почистили от снега, но на вид она всё равно оставалась скользкой и казалась длинней обычного, а высокие кусты заслоняли собой свет фонарей с улицы. На столбе прямо возле дома висела лампа, но Росены ее, как обычно, не зажгли. Однако в их окнах, по крайней мере, горел свет, и я пошлепала туда в темноте, не видя собственных ног.

Дверь мне открыла Инга. Она насыпала мне полную чашку сахара и задала всего-навсего четыре вопроса:

– Ага, стало быть, вы что-то печете так поздно вечером? (Вроде бы очевидно.)

– Тебе не холодно? (Холодно.)

– Что же мама не сказала тебе, чтобы ты надела куртку? (Не успела.)

– Папа уже вернулся? (Нет.)

Когда Инга закончила меня допрашивать, я осторожно начала спускаться обратно на дорогу. Это оказалось куда сложнее, поскольку теперь мне надо было ровно держать кружку, до краев заполненную сахаром. В окне нашего дома по другую сторону улицы я видела маму, которая возилась с тестом. Окно манило теплом и светом среди холодных блесток зимней ночи.

Пройти в темноте всего несколько шагов, миновать засыпанные снегом кусты – и я снова окажусь на освещенной улице. Но тут он выскочил из кустов рядом с почтовым ящиком Росенов. Я так испугалась, что рассыпала половину сахара.

Он был высокий и тощий, в просторном старинном пальто и гигантской меховой шапке. В темноте я не смогла разглядеть лицо, но мне показалось, что он усатый.

– Подожди! – окликнул он меня. – Стой! Подожди! Не бойся!

Не бойся? Сердце отчаянно колотилось в груди, и я только не могла решить, что лучше – бежать назад в надежде, что Инга откроет дверь, или нестись прямо к маме.

– Это важно, – продолжил он. – На карту поставлено будущее! На карту поставлено всё… жизнь! Ты должна меня выслушать!

Он положил мне на локоть свою тяжелую руку. Я замерла, превратившись в ледяной столб.

– Прости, – проговорил он и убрал руку. – Не хотел тебя пугать, но… это очень важно! Но сперва я должен узнать… ты рыба?

– Да, – прошептала я в ответ неожиданно сиплым голосом, едва слышным в темноте.

Потому что я действительно Рыба – родилась четырнадцатого марта, под знаком Рыб. У меня есть маленький серебряный кулончик на цепочке в виде двух рыбок. Его мне подарил папа.

– Тогда всё сходится, – проговорил незнакомец. Он быстро поднял глаза и посмотрел на небо. – Сегодня ясная ночь.

Теперь я окончательно убедилась, что у него не все дома. Пора уходить, живо!

Я успела сделать лишь пару шагов – незнакомец воскликнул:

– Подожди! У меня для тебя важное задание!

Он снова положил руку мне на локоть. В другой он что-то держал. Письмо. В его толстой варежке оно казалось совсем маленьким.

– Ты должна взять это письмо, – проговорил он, – и передать его человеку, который появится вот здесь. – Он указал на дом Росенов. – Это будет необычный ребенок. Дитя с лозой. Вы встретитесь через сто дней, и это письмо нужно передать ему. Не отдавай его никому другому. И никому о нем не рассказывай. Письмо ребенку-лозоходцу, который появится через сто дней. Поняла?

Лицо незнакомца я разглядеть не могла из-за тени от меховой шапки. Но его голос звучал серьезно, а рука еще крепче сжала мой локоть. Он протянул мне письмо.

– Держи, – сказал он. – Пожалуйста, возьми его!

Я взяла письмо. Оно показалось мне тяжелым, и гладким, и теплым.

– На карту поставлено будущее! Это очень важно! Ты должна отдать его ребенку. Ровно через сто дней! Ты справишься, я знаю…

– Ма-а-али-ин! – разнесся мамин голос над глухим переулком. Я увидела, что она стоит на крыльце нашего дома. Мужчина кивнул мне и попятился в тень между кустами. В следующую секунду он исчез. В этот момент как раз послышался грохот – должно быть, проезжал товарный поезд, у нас же за домами железная дорога.

– Малин! Иди скорее! – позвала меня мама. Она уже прошла полдороги, поскальзываясь в тапочках.

Молниеносно я засунула письмо в первое попавшееся место – в почтовый ящик Росенов.

– Кто это был? Чего он хотел? Он тебя напугал? – принялась расспрашивать мама.

– Он… он искал улицу Рюдсбергсвеген, – пробормотала я.

– Вот как? – удивилась мама. – И что ты сказала?

– Я ему об… объяснила, как пройти на Рю… Рюдсбергсвеген, ясное дело. – Зубы у меня так сильно стучали, словно холод внезапно проник глубоко внутрь.

Мама крепко обняла меня, и мы двинулись по замерзшей улочке обратно к дому. Три раза она хваталась за меня, поскальзываясь в своих тапочках, и каждый раз я всё больше ощущала тепло ее руки. В темноте светилась наша входная дверь, оставленная нараспашку – навстречу зимней стуже.

Когда мы закрыли за собой дверь, мама спросила, почему я одолжила у Инги так ничтожно мало сахара.

Все те сорок минут, пока сахарное печенье стояло в духовке, я не могла думать ни о чём, кроме странного незнакомца, письма и предупреждения о будущем. Мне казалось, будто рука незнакомца до сих пор сжимает мой локоть.

Мама тоже выглядела задумчивой, хотя о письме она, само собой, ничего не знала. Она снова спросила, что это за человек и как ему могло прийти в голову, что Рюдсбергсвеген находится у въезда на участок Росенов. Она не упустила случая напомнить мне все те причины, по которым не следует разговаривать с незнакомцами. Я согласилась с ней по каждому пункту – у меня всё еще руки дрожали. Но когда печенье было готово и, сидя за кухонным столом, мы пробовали его, обжигая пальцы, мы обе успокоились.

– Сегодня такая ясная ночь, – проговорила мама, глядя в окно кухни. Я вздрогнула, потому что незнакомец на улице сказал то же самое. Но мама продолжила: – Так и встреча планет лучше видна.

Обернувшись ко мне, она принялась объяснять:

– Сегодня ночью произойдет встреча планет. Это когда орбиты двух планет пересекаются. Но с Земли кажется, что планеты стоят на одном месте – как будто они сошлись в небе.

Вот в этом вся мама – быть в курсе таких вещей. Она знает всё про сверхновые звезды, черные дыры и тому подобное. В прошлом году мы с ней несколько часов простояли посреди луга, наблюдая метеоритный дождь.

– В прежние времена люди верили, что это волшебные мгновения. Когда планеты встречаются, их качества проявляются особенно сильно. Планеты объединяются, и в это время может происходить что-то магическое.

– Магическое? – Я перестала грызть сахарное печенье. Если чего-то не хватает в жизни нашей семьи, так это магии.

– Не смотри так. Думаю, всё это ерунда, – проговорила мама. – Древние суеверия. Летом будет еще одна встреча планет, но в целом это довольно редкое явление. На самом деле можно рассчитать, когда оно снова произойдет, это несложно…

И после этого она рассказала мне всё, что нужно знать о расчетах углов в космосе и сложных гравитационных системах.

Я то и дело кивала, однако про себя размышляла над тем, связана ли встреча планет с загадочным письмом, которое я получила от не менее загадочного человека в ночной темноте. Мне было немножко страшно, но и радостно. Подумать только – мне поручили задание. Важную миссию! От которой зависит будущее.

И только когда я уже улеглась в постель, мне пришло в голову, что письмо по-прежнему лежит в почтовом ящике Росенов и Инга наверняка обнаружит его, когда пойдет утром вынимать газеты. Стало быть, я кровь из носу должна забрать письмо до шести утра, когда Росены обычно встают.

Будильник я поставила на половину третьего. Впрочем, в этом не было никакой необходимости – я так и не заснула. Час за часом я лежала в темноте без сна и думала о словах незнакомца: «На карту поставлено будущее! На карту поставлена жизнь!» Когда часовые стрелки показали два часа ночи, я надела халат и прошмыгнула вниз по лестнице.

Я засунула ноги в зимние сапоги, наплевав на куртку. Мне ведь только быстро-быстро забрать письмо.

На улице было страшно холодно, выпал новый слой снега. В серебристом свете луны казалось, что всё вокруг окунули в сахар. Под ногами у меня скрипел снег, пока я шла через наш глухой переулок.

Луна светила красиво, но мне стало немного жутко. Ночь казалась такой огромной, а тени такими длинными… Чтобы открыть почтовый ящик Росенов, мне пришлось повернуться спиной к кустам, в которых тогда стоял незнакомец. А что, если он всё еще там? Вдруг он псих? Вдруг выскочит и схватит меня?

У огромного почтового ящика Росенов была узкая щель наверху и большая дверца сбоку, через которую можно вынимать почту. Но она никак не открывалась. Вероятно, примерзла. Или заперта. Мои пальцы беспомощно скользили по холодному железу.

Я понеслась обратно в дом за двумя вещами – складной рулеткой и суперклеем. Я точно знала, где они лежат. Выходить в темноту во второй раз оказалось еще тяжелее. Теперь мне снова предстояло пересечь в одиночку темный переулок, снова повернуться спиной к кустам и склониться над почтовым ящиком, и я тряслась всем телом – сама не знаю, от холода или от страха.

Но мой план удался! Я выдавила на складную рулетку капельку суперклея, просунула ее в щель, и мои холодные как лед пальцы подцепили письмо. Наконец-то!

* * *

Когда я закрыла за собой входную дверь и собиралась разуться, не включая свет в прихожей, ступеньки лестницы заскрипели. Я не успела ничего предпринять – в меня врезалось что-то большое и мягкое.

– Ой, что ты тут делаешь?! – услышала я мамин голос. Затем зажглась лампа. Мама моргала из-за света – взлохмаченная, в домашней кофте. – Я тебя напугала? – спросила она, хотя мне показалось, что она испугалась больше меня, когда мы столкнулись в темноте. – Извини, я не думала, что тебя разбудит мой будильник! Я просто хотела посмотреть встречу планет, – продолжала она. – Сейчас ее видно лучше всего.

Она открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Я поспешно засунула письмо в карман халата.

– Да, вот она! – сказала мама. – Юпитер и Венера. Сейчас даже не видно расстояния между ними. Одна большая звезда!

Я тоже взглянула на небо. Действительно, в небе сияла одна большая звезда – ослепительно белая. В эту минуту, когда мы с мамой стояли на крыльце в ночной темноте, всё и вправду казалось таким волшебным.

* * *

Когда мы уже открыли дверь, чтобы вернуться, мама спросила:

– А это что такое?

Радость в ее голосе мигом улетучилась.

Я обернулась. Мама кивнула в сторону разворота в конце улицы. Лунный свет падал на мягкое белое одеяло из нетронутого снега. Нетронутого за исключением мест, протоптанных моими ботинками. Все мои шаги взад и вперед, туда и обратно, через глухой переулок между нашей дверью и почтовым ящиком Росенов, были видны.

– Понятия не имею, – ответила я чересчур поспешно.

Мама не слушала меня. Она стояла уставившись на мои ноги.

Я тоже опустила глаза и посмотрела на ботинки. Маленький комок снега упал с них на коврик у двери и растаял.

– Я… я просто подумала, что встречу планет оттуда будет лучше видно, – медленно проговорила я.

– Послушай, Малин, – с грустью ответила мама, – что ты затеяла?

Теперь она смотрела на мой живот. Я опустила глаза. Прилипший тюбик суперклея висел на моем халате чуть ниже пояса.

Не хочу повторять ту ложь, которую я тогда из себя выдавила. Достаточно сказать, что удачной ее не назовешь, и мама это сразу поняла. «Загадочный незнакомец вечером» + «отлучка из дома ночью» + «непонятный интерес к суперклею» = «Малин снова что-то затеяла». Опять.

В конце концов она сдалась и велела мне идти ложиться.

Сама же пошла на кухню и уселась там в одиночестве.

Моя мама – Самая Добрая на свете. Пожалуй, немного странная, но добрая. Просто дело в том, что после того неприятного случая в интернете (который у нас в семье называют Инцидентом, и говорить о нем подробно нет никакой необходимости) она стала еще и Самой Тревожной мамой. Теперь достаточно малейшей мелочи, чтобы она начала волноваться. А я как раз и спрятала письмо, решив поберечь ей нервы.

Это сразу стало заметно утром, когда мама не спросила, что мне снилось, а только сделала ли я уроки. Это характерно для Тревожной мамы. Она всё время ужасающе жутко молчит.

Она не может ни о чём говорить, потому что у нее в голове вертятся всякие мысли, а когда всё же заводит разговор, то только об уроках, или о домашних обязанностях, или о правилах, или о каких-нибудь опасностях.

Пока я завтракала, она сидела и молча смотрела на меня. Когда я допила какао, она вздохнула:

– Малин, я думала, мы с тобой договорились. Никаких секретов.

Я молча кивнула. Ответить я ничего не могла. Мама продолжала:

– У тебя нет секретов от меня, а у меня – от тебя. Так мы с тобой решили.

В горле у меня встал ком. Но я выдавила из себя одну фразу:

– А когда вернется папа?

Поскольку опять настало время, когда у нас нет друг от друга секретов.

– Я правда не знаю, – ответила она и привычным жестом погладила меня по щеке. – И никто не знает.

Вид у нее был такой несчастный – мне захотелось срочно всё ей рассказать. Но от этого ситуация только ухудшилась бы. И к тому же я не могла сообщить о письме никому, кроме этого загадочного ребенка, который появится в моей жизни ровно через сто дней. Поэтому я просто молча обняла маму. И решила про себя, что сделаю всё, лишь бы она снова стала спокойной и веселой.

И тут же начала действовать:

1. Послала ей эсэмэску, когда пришла утром в школу.

2. Послала ей эсэмэску, выйдя из школы.

3. Послала ей эсмэску, когда вошла домой.

А идти мне от дома до школы всего пять минут, так что вы поняли: это всё легкий перебор.

Вечером я даже не пыталась выйти из дома и не стала лазить в интернете с маминого телефона, хотя она и оставила его на кухонном столе без присмотра. В довершение ко всему я сделала вид, что читаю книгу, которую мама любит (а вы знали, что «Властелин колец» прекрасно вмещается в обложку «Краткой истории освоения космоса»?). Так она, по крайней мере, не будет волноваться из-за того, что я витаю в облаках, – раз уж начала переживать из-за всего остального. Но я и не думала ей рассказывать о незнакомце в меховой шапке, о письме и о своей миссии.

Понадобилось немало времени – целых три дня, – прежде чем мама успокоилась. Но когда она стала напевать что-то себе под нос и рассуждать о том, в чём разница между «или» и «либо» (легко!), я мысленно выдохнула. Мама снова стала сама собой.

Несколько месяцев спустя, когда снег начал таять, Росены продали свой дом на другой стороне улицы. Они были уже в возрасте, им стало тяжело очищать от снега длинную дорожку к дому, так что они купили себе таунхаус поближе к центру. Не могу утверждать, что буду очень без них скучать.

В канун Вальборга [2] в домик въехала новая семья. Мы с мамой как раз собирались идти к праздничному костру на улице Алудден и увидели, как к дому подъехал грузовик. Мы даже подумывали остаться дома – ужасно любопытно было взглянуть на новых соседей, – однако передумали. Праздничный костер – это как- никак праздничный костер! Его разжигают один раз в год.

Поэтому я и не видела Ореста до того момента, пока он не появился в школе в понедельник после Вальборга. К этому моменту прошло ровно сто дней с той ясной зимней ночи, когда планеты встретились и в моей руке оказалось странное письмо. Вернее, сто пять дней.

3

С тех пор как Орест разорвал тайное письмо на бесполезные белые клочки, даже не взглянув на текст, мы с ним больше не общались. Впрочем, он не обмолвился словом и ни с кем другим из класса – разговаривал только в случае крайней необходимости.

Однако два момента по поводу Ореста я поняла в первую же неделю. И не только я – это заметил весь класс.

Первое: он обладал фантастическими математическими способностями.

То есть без преувеличения – он считал превосходно! Уж я-то знаю, потому что до его появления лучше всех в классе была я. Именно я раньше всех проходила главы учебника и получала дополнительные задания – типа сколько получится рукопожатий, если все ученики в классе поздороваются друг с другом. Но Орест, похоже, уже изучил учебник шестого класса. И седьмого тоже. То пособие, которое ему подобрала учительница, выглядело подозрительно взрослым – то есть жутко скучным.

Второе: он бегал невероятно быстро.

В четверг той первой недели Орест появился в темно- зеленом спортивном костюме, явно из двадцатого века. Выглядел он совершенно нелепо. Анте, который всю неделю поддразнивал Ореста, но так ничего и не добился, злорадно ухмыльнулся. Сам он стоял в своем суперкрутом фирменном спортивном прикиде и наверняка думал о том, как же Орест справится с уроком физкультуры. Собственно, меня это тоже интересовало.

Для разминки нам предложили какую-то детскую игру – не помню названия. В ней всем раздаются ленточки разных цветов, которые надо вставить сзади себе за пояс, так что получается нечто вроде хвоста. Потом все бегают по полю, стараясь вырвать ленты друг у друга. Тот, у кого выдрали хвост, выходит из игры. Победителем считается последний игрок, оставшийся на поле.

Я вылетела довольно быстро, и под конец по полю бегали только двое: Анте и Орест.

Обычно Анте всегда выигрывает – однако теперь все увидели, что у него нет шансов, хотя он носится так, что гравий, кажется, вот-вот задымится! Странно было видеть Ореста на площадке в зеленом старомодном спортивном костюме. Он улыбался и был почти неузнаваем. И бегал быстрее ветра. На бегу говорил что-то Анте – мы не слышали, что именно, но, ясное дело, он его поддразнивал. Анте всё больше краснел от злости. Он привык быть на другой стороне – сам дразнить других. В конце концов Анте остановился посреди футбольного поля и, тяжело дыша, согнулся так, что голова оказалась ниже колен.

– Ты просто нереально быстро бегаешь! – крикнул он.

Честно говоря, я совсем не понимаю мальчишек. То играют, то дерутся, то ссорятся, то мирятся. Кажется, вот-вот поубивают друг друга, но тут они становятся друзьями. Или что-то типа того.

Хотя Орест не смеялся. Он только улыбнулся.

На следующий день Орест не пришел в школу. Учительница попросила меня отнести ему домашнее задание.

– Поскольку вы с ним живете по соседству, – проговорила она, глядя на меня ясным учительским взглядом. Я не ответила, просто молча запихнула книги Ореста в рюкзак.

Само собой, я пошла по велосипедной дорожке, а потом свернула на тропинку через дубовую рощу, как обычно. Небо хмурилось, дул холодный ветер, так что цветки дубравницы сомкнули лепестки и снова стали похожи на бутоны. При взгляде на них я подумала о клочках письма, и мне захотелось пойти прямиком домой. Чтобы попасть ко мне, надо пройти по тропинке позади дома Ореста, а затем подойти к моему дому с задней стороны.

Я нашла совсем узенькую дорожку, отходившую вбок от тропинки, и стала спускаться с холма к саду Ореста. Глупо было подходить к их дому сзади, словно я подкрадываюсь тайком. Но это был самый близкий путь.

Когда в доме жили Росены, у них на участке царил идеальный порядок. Газон был ровно подстрижен, розовые кусты росли в одну сторону, а садовая мебель стояла вдоль дома как по линейке.

Теперь же, я сразу заметила, что-то изменилось. Кто-то перелопатил всю подстриженную траву, вырыл розовые кусты и превратил участок в огород. Из земли уже прорастали светло-зеленые побеги. В одном конце сада я увидела большой синий стеклянный шар. Второй такой же, только белый, стоял ближе к дому.

Тут и там в землю были воткнуты таблички с надписями. Такими, например: «Переменчива, как Луна», «Пробуждающиеся ночью» и «Дигиталис». Я не поняла, что это может значить.

Внезапно у меня возникло чувство, что кто-то следит за мной. Я бегом понеслась вперед, завернула за угол дома и подбежала к входной двери со стороны улицы. Розовый куст Инги кто-то срезал, а вместо роз у входа красовалась табличка:

ГЕЛИОНАВТИКА

Альтернатива Всему

Целительное пение, кристаллотерапия, магнитотерапия, ароматерапия, гороскопы, гадание на картах Таро, толкование снов, нумерология, помощь в реинкарнации, духовное наставничество

Лечение и беседа

Люди и животные

Рано или поздно

Табличка была небрежно сколочена из старых досок – посеревших, явно валявшихся где-то на улице. Казалось, вывеска вот-вот упадет. Но буквы на ней были красиво выведены кисточкой причудливыми линиями разных цветов. Верхний ряд – огненно-оранжевый, следующий – красный, затем буквы становились фиолетовыми, потом зелеными и, наконец, темно-синими.

Едва я дочитала последнюю строчку, как дверь распахнулась. На высокое крыльцо вышла женщина в белом платье до пола. Держалась она прямо, а распущенные светлые волосы лежали на плечах как фата. На голове у нее красовалась серебряная диадема, которая блеснула, когда женщина повернула голову и увидела меня.

– Здравствуй! – проговорила она сердечно. – Чем я могу тебе помочь?

Наши соседи обычно не ходят в белых платьях с диадемами. Они носят джинсы, футболки и конский хвост на затылке.

Я просто не знала, что сказать. У меня было такое чувство, словно я встретила королеву эльфов.

Больше она ни о чём не спрашивала, лишь внимательно разглядывала меня. Потом улыбнулась, и в эту секунду между туч проглянул маленький лучик солнца. Это трудно объяснить, но мне показалось, что от ее улыбки исходило такое же тепло, как от солнца. Словно она искренне обрадовалась, что я пришла. При этом она совершенно не знала, кто я такая.

В конце концов я выдавила из себя:

– Я только хотела передать домашнее задание. То есть… учебники. Оресту. Я… Он… Мы с ним учимся в одном классе.

– Как мило! – воскликнула она и плавно спустилась вниз по лестнице. – Как тебя зовут?

– Малин, – ответила я. Только теперь я заметила, что ее длинные волосы взлохмачены, а на лбу есть мелкие морщинки. По возрасту такая же, как моя мама, – может, чуточку моложе. С голубыми глазами, ясным взглядом – совсем не таким мрачным, как у Ореста. И светлой, почти белой, как и у Ореста, кожей.

– Малин, – повторила мама Ореста. Не спрашивая, она сняла у меня с плеча рюкзак, а другой рукой взяла прядь моих волос. Волосы у меня самые заурядные, не светлые и не темные, и обычно не вызывают интереса. Даже у меня самой. Но она зажала мою прядь между пальцами и держала ее так несколько секунд. Потом глаза у нее блеснули, и она отпустила мои волосы. – Проходи, – сказала она и пошла впереди меня по лестнице с моим рюкзаком на плече. – Орест в своей комнате.

Женщина-эльф ступала босыми ногами совершенно бесшумно. На пальце ноги у нее было кольцо. Она снова улыбнулась мне.

– Мне кажется, тебе нужно немного куркумы, – сказала она.

В прихожей стоял резкий запах. Как мне показалось, приправ и цветов. И чего-то еще – трудно сказать, чего именно. Под потолком висело множество блестящих кусочков металла и осколков стекла, соединенных длинными нитями.

– У тебя есть телефон? – спросила мама Ореста.

– Да, в рюкзаке, – ответила я.

– Ты можешь положить его сюда, – сказала мама Ореста, кивнув в сторону черного ящика, похожего на почтовый, который висел на стене в прихожей. Получив рюкзак обратно, я достала телефон и положила его в ящик. Прямо как в школе.

Из прихожей дверь вела в гостиную. У меня остались воспоминания о том, как здесь было при Росенах: помню полированные журнальные столики и мягкую мебель. А остальное – смутно.

Теперь всё стало по-другому.

Ярко, уютно, и… везде беспорядок!

Первое, что бросилось мне в глаза, – цвета. Красные, зеленые, коричневые узоры на цветастых коврах, лежавших вдоль и поперек на полу и полностью застилавших паркет. Красные и зеленые мягкие подушки от диванов и кресел валялись кое-где на полу. У меня возникло желание упасть на них. Вся мебель была старая, а на журнальном столике и большом книжном шкафу виднелись царапины и темные пятна. Однако мне они всё равно показались очень красивыми. Всё здесь выглядело потрепанным и захламленным, но очень уютным.

На длинном подоконнике теснились растения с большими зелеными и красно-зелеными листьями, так что сада за окнами было почти не видно.

И потом – все эти вещи. Вернее, штучки. Даже не знаю, как их лучше назвать. Некоторые выглядели скорее как украшения – блестящие фигурки богов со множеством рук, стоявшие на столике, или деревянные маски на стене возле книжной полки. Металлические колокольчики и пучки засушенных цветов свисали над дверью, ведущей на веранду, а на комоде рядом с диваном полукругом стояли семь маленьких зеркал вокруг серого камня. Везде, на каждом квадратном сантиметре свободной поверхности – на столах и полках, – можно было увидеть очень странные вещицы. Бесполезные предметы. В невероятных количествах.

«Видела бы мама, – подумала я. – Ей было бы с чем сравнить, когда снова покажется, что я собираю всякий хлам».

Меня охватило чувство, что все эти Бесполезные вещи, вероятно, что-то значат, но я никак не могла понять, что именно. Спросить я тоже не успела, потому что мама Ореста уже ждала меня в конце небольшого коридорчика за гостиной.

– Вот комната Ореста, – сказала мама. – Он почти поправился.

Она постучала в закрытую дверь в конце коридора. Рядом с дверью на стене висела аппликация из ткани, изображающая большой синий глаз.

– Орест, к тебе пришла одноклассница!

Дверь приоткрылась, но никто не вышел. Через щель я увидела, что в комнате темно.

– Заходи, – кивнула мне его мама. Поначалу я заколебалась, но потом сделала как она сказала.

Дверь моментально захлопнулась за моей спиной. Орест подергал ручку, чтобы убедиться, что она закрыта. В полумраке его лицо казалось белым пятном, темные глаза смотрели серьезно.

Удивительно, как они похожи – Орест и его мама. И насколько непохожи.

4

Полумрак в комнате Ореста объяснялся тем, что рулонная штора была опущена. Орест тут же обернулся к окну и принялся ее поднимать. Стоя у него за спиной, я чувствовала себя ужасно глупо. Он даже не сказал «привет».

Стены в комнате Ореста были совершенно белыми, а кровать аккуратно застелена голубым покрывалом. На полу ничего – ни ковра, ни завитка пыли. И уж точно никаких Бесполезных вещей. Полная стерильность.

«Видела бы мама, – подумала я. – Ей бы это понравилось».

– Ну что? – спросил Орест, обернувшись ко мне. Он вытер руки о брючины. На нем, как всегда, были брюки из костюмной ткани, но вместо рубашки – джемпер с длинными рукавами. Разумеется, без складок. – Ну так что? – снова проговорил он. Щеки у него слегка порозовели, но в целом он выглядел как обычно. То есть не особенно любезно. А я-то надеялась, что в этот раз будет полегче и я, возможно, решусь спросить, почему он разорвал письмо. Но ситуация опять не располагала.

– Я принесла тебе учебники, – сказала я.

– Учебники? – переспросил он, в недоумении глядя на меня.

– Ну, по которым задали домашнее задание, – объяснила я.

Тот Самый Неловкий момент. Я как раз собиралась открыть рюкзак и отдать ему книги, когда в дверь постучали. Орест вздрогнул. С совершенно смущенным видом, словно ему хотелось провалиться сквозь землю. Стук повторился.

– Что такое? – крикнул Орест.

– Я принесла чай для Малин, – раздался из-за двери спокойный голос его мамы.

Орест уставился на меня, не меняя выражения лица.

Я пожала плечами.

– Ну входи, – сказал Орест.

Мама Ореста, похоже, не заметила странного напряжения между мной и Орестом. Дружелюбно улыбнувшись мне, она протянула большую глиняную кружку, от которой исходил терпкий запах.

– Пожалуйста, – проговорила она. – Куркума. Как раз то, что тебе нужно.

– Спасибо, – ответила я, принимая кружку. В нее до краев был налит горячий желтый чай.

– Орест, ты уверен, что не хочешь больше мяты? – спросила она и погладила его по щеке.

– Уверен, – ответил он. – Я хорошо себя чувствую.

Его мама вышла, и Орест тщательно закрыл за ней дверь. Потом покосился на кружку у меня в руках.

– Тебе вовсе не обязательно это пить, – проговорил он. – Она сумасшедшая. Совершенно поехавшая.

Сумасшедшая? Я даже не нашлась, что сказать. Вместо этого я понюхала чай в кружке. Оттуда пахло сеном. Круглая кружка, которую я держала, была горячей.

– Что это такое? – спросила я.

– Кипяток и куркума, – ответил Орест. Он сел на кровать – совершенно прямо, словно штык проглотил. – Она смешивает всё что попало. Говорит, что это полезно для сердца, или для желудка, или для души, или для мизинца. Для чего угодно. Полнейшая чушь.

– По крайней мере, на вкус очень ничего, – сказала я и отхлебнула глоток, понимая, что сначала надо было попробовать, а потом уже говорить. Напиток оказался таким пряным, что мне обожгло горло. Я заморгала.

Орест провел рукой по покрывалу, словно желая его разгладить, хотя оно и так было идеально гладким.

– Тебе бы так не показалось, если бы ты пила эту дрянь с утра до вечера! Когда единственное, что нужно, – это таблетка от головной боли. Каждый раз, когда у меня болит голова, я мечтаю, чтобы мне просто дали обезболивающее. А что она мне сует? Отвар мяты!

– Но почему? – удивилась я. – Почему она не дает тебе таблеток?

– Потому что мама не верит в лекарства, – пробормотал он. – В отличие от всего остального.

«В смысле – верит?» – подумала я. Не зная, что сказать, я отхлебнула еще чая с куркумой, чтобы вообще ничего не говорить. Поднявшись с кровати, Орест подошел к письменному столу и принялся переставлять карандаши в карандашнице, хотя они и так стояли строго по высоте, и теперь он просто вынимал их и ставил на место. Он продолжил:

– Короче, эта табличка у входа. Не я всем этим занимаюсь!

Оставив в покое карандаши, он начал вертеть глобус, стоявший рядом на столе.

– Куда бы мы ни приехали, мама вешает свою табличку, и после этого у нас набивается полный дом людей, которые занимаются целительным пением и реинкарнацией… Единственное, во что она не верит, – это в то, что действительно работает!

Орест говорил всё быстрее и громче. Никогда раньше мне не приходилось слышать, чтобы он говорил так много! Он обернулся ко мне, но я по-прежнему не знала, что сказать. Мне пришлось отхлебнуть еще глоток куркумы. В глазах защипало.

– Она уверена, что можно найти золото при помощи рамки и достичь счастья, если поставить диван в определенный угол гостиной… Уповает на то, что получится защитить свой дом силой мысли и вылечить недуг руками. Но обычные вещи – такие как пожарная сигнализация и лекарства – их она не признает!

Честно говоря, я терпеть не могу, когда люди сердятся. И не важно, на меня или нет. Просто терпеть не могу злость. Сейчас я выпила три глотка отвара, глаза у меня наполнились слезами от куркумы, а Орест и не думал успокаиваться. Так дальше продолжаться не могло. Я уже потянулась за рюкзаком, собираясь снова заговорить об уроках, но тут Орест перебил меня:

– Ненавижу эту дурацкую табличку, которую она приколотила рядом с нашей дверью! Я тогда подумал, что это всё из-за нее. Ну, когда ты пришла и начала что-то плести про звезды и избранных детей… Подумал… что ты надо мной издеваешься… Надо мной всегда кто-нибудь издевается. А потом решил, что ты из тех психов, которые к нам всегда приходят, – такая же.

Он устало опустился на стул. Внезапно я вспомнила, что у него болит голова.

– Иногда бывает потише, – проговорил он чуть слышно. – По крайней мере, когда мы только что переехали на новое место.

Мне подумалось, что он хочет попросить прощения за то, что вел себя как полный придурок и разорвал бесценное письмо только потому, что ему, видите ли, показалось, будто я над ним издеваюсь. Но нет, ничего подобного! Больше он не проронил ни слова. Теперь вид у него был печальный. А я терпеть не могу, когда люди грустят, – еще больше, чем когда злятся.

– Моя мама тоже сумасшедшая, – услышала я свой собственный голос. Мне нужно было хоть что-то сказать, потому что я не могла больше пить эту дрянь. О