Давай скажем так: тело человека не храм, а обычный жилой дом. Где прохудилось, мы латаем, где сломалось — чиним. Но естественный износ не обманешь. Если сгнил каркас — всё кончено. Человек устроен плохо; если бы он был сотворён хорошо, он бы не умирал так рано. И ты, — доктор внимательно смотрит на меня, — ты, быть может, изменишь историю архитектуры.
Само слово «хирургия» происходит от греческих слов, буквально обозначающих «работа руками». У идеального хирурга его руки – самый верный инструмент. Лучше всякой машины. Он не имеет права сдать. Малейшая ошибка может стать летальной. Этот инструмент не должны испортить ни старческий тремор, ни плохой тонус, ни растяжение, ни болезнь.
Здесь он и начал работать над тем, над чем работает сейчас: над созданием жизни практически из ничего. Из мёртвой материи. Как видишь, – он обводит меня сухой
Гильгамеше… Здесь аккуратнее, давай помогу… Это легенда о полубожественном правителе, который после гибели своего ближайшего друга осознаёт весь ужас смерти и понимает, что всех постигнет та же участь. И в том числе его. В конце концов он находит цветок, дарующий бессмертие. Гильгамеш хочет вернуться к своему народу, с ним вкусить цветок… однако по пути на родину решает устроить привал и – это такой человеческий момент – во время отдыха теряет бдительность. И оставленный им цветок, что обещал бессмертие, уносит змей. Царь был всего в шаге от своей цели, но сама человеческая природа сгубила его. – Доктор останавливает меня жестом и придерживает зажим. – И
– Тогда почему… – поскорее спрашиваю я, – почему вам пришла идея искать вечную жизнь? Если, ну… Если смерть так естественна? – Потому что могу. Потому что нет более интересного и могущественного соперника, чем природа. – Он щурится на меня поверх тканевой маски, настойчивым взглядом указывает на операционное поле, и я тут же испуганно возвращаюсь к выскабливанию. – Нет-нет, меньше угол. Ты же не хочешь повредить ткани… Вряд ли тут должна быть какая-то причина. Человечество с древнейших времён искало эликсир вечной жизни, а в Средние века алхимики ломали голову над философским камнем. В любом уголке планеты непременно найдётся история о попытке достичь бессмертия. Знаешь, даже старейший известный человечеству эпос – а ему почти четыре тысячи лет, – шумерский эпос о царе
– Давай скажем так: тело человека не храм, а обычный жилой дом. Где прохудилось, мы латаем, где сломалось – чиним. Но естественный износ не обманешь. Если сгнил каркас – всё кончено. Человек устроен плохо; если бы он был сотворён хорошо, он бы не умирал так рано. И ты, – доктор внимательно смотрит на меня, – ты, быть может, изменишь историю архитектуры.
Теперь я могу беситься сколько вздумается, да хоть по кроватям прыгать и кидаться кубиками в стены, а мне никто и слова поперёк не скажет. Но это неправильная свобода. Потому что радости она не приносит.
