Глядя на Ермолкина, казалось, что родила его типографская машина и завертывала вместо пеленок вот в эти самые гранки и верстки, и, как в эту серую бумагу, навсегда впечатались в его сознание и в каждую его клетку несъедобные и мертвые слова.
Нет, что ни говори, понял Чонкин, а следователь следователю рознь.
незаконные отношения с Беляшовой…»
— Э-э! — всполошился Чонкин, чуя подвох. — Как же это незаконные? Я ж не насильничал, я ж по согласию.
— А я ничего такого и не говорю, — сказал майор. — Я имею только в виду, что ты с ней не был расписан. Это же правда?
— А, это-то? — сообразил Чонкин. — Это-то да.
Чонкин, видя, что ни один из его ответов их устроить не может, совсем озверел и на все вопросы отвечал одной фразой: «Кому надо, тот знает». За время следствия он отощал, постарел, засыпал прямо на допросах, иной раз терял сознание.
Роль князя явно ему не подходит — как был Чонкиным, так Чонкиным и остался. Маленький, щуплый, лопоухий, в старом красноармейском обмундировании, он сидит, раскрыв рот, и крутит во все стороны стриженой и шишковатой своей головой. А по бокам двое конвойных. Такие же лопоухие, кривоногие, любого из них посади на место Чонкина, Чонкина поставь на их место — ничего не изменится.
Чонкин поднял глаза. Ствол револьвера, как и на первом допросе, смотрел ему в переносицу. Но на этот раз страха не было.
играя роль Иванушки-дурачка.
«Ишь ты! — подумал Чонкин. — Полковник!»
Но ведь кому-то же надо все это делать», — уговаривал он сам себя, в глубине души подозревая, что как раз именно этого не надо делать никогда и никому.