Мы рождены в это время и должны смело пройти до конца предназначенный нам путь. Другого нет. Терпеливо и без надежды стоять на проигранных позициях — таков наш долг. Стоять, как тот римский солдат, чьи кости нашли перед воротами Помпеи, погибшего, потому что ему забыли отдать приказ об отходе во время извержения Везувия
С той же силой, с какой он превозносил способность проходить сквозь стены наших притупленных чувств, он предостерегал от того, чтобы презирать людей в минуту их слабости. Касаясь этой темы, он нередко упоминал о такой петле, описать которую способен даже самый ничтожный человек, и еще о том, что врата смерти, важнейшие из всех незримых врат, открыты денно и нощно для всех нас без исключения. Смерть называл он самым удивительным путешествием, на которое только способен человек, истинным волшебством, главной шапкой-невидимкой, иронической репликой в вечном споре, последней и неприступной твердыней всех свободных и храбрых, — и вообще в разговоре об этой материи он не скупился на сравнения и похвалы.
Впрочем, счастливым, по его словам, можно назвать даже того, кто живет в мире, совершая зеркальные действия и будучи способен описать петлю хотя бы на одно мгновение. В качестве примера Нигромонтан приводил секундное молчание, что наступает сразу вслед за требованием сдаться. Затем следует отказ
Место возвышенного прозрения — не в укромных каморках, а в средостении мира. Оно рождает мысль, которая не касается обособленных и разделенных истин, а проникает в самую суть взаимосвязей, мысль, упорядочивающая сила которой зиждется на комбинаторной способности
По всему миру о нас идет молва, что мы способны разрушать соборы. Такая слава многое значит в то время, когда сознание бесплодности порождает один музей за другим… В это время занятие немца — тащить со всех сторон вещи и поддерживать огонь пожара, что он разжег из своих понятий»
Дарование это причиняет мне тем большую боль, чем чаще я — в пику нашей эпохе — вижу во всем нормальном то великое, что связывает человека с Богом.
Слепое уничтожение образов всегда говорит о пошатнувшихся основах. За ним следует череда разоблачений, возвещающих о том, что процесс брожения начался. К их числу относится поклонение огню, причем не стихии света, а стихии пламени: в одну эпоху поклоняются факелу, в другую — нефти или динамиту.
Когда наука объединяется с музейным инстинктом, она утрачивает волю и подозрительность, свойственную людям техники; в ней уже нет ни борьбы за патенты, ни боязни конкурентов
Государство и церковь встречаются на территории музея как бы в общем фойе. Левиафан уже не раз мог бы одним махом проглотить все, что осталось после секуляризации, если бы не испытывал сомнений. Он пребывает в замешательстве и потому не может объять все и вся. Не желая отделять от себя церковь или каким-то образом принуждать ее, он делает более умный ход, закрепляя за ней своеобразную роль хранителя. Оберегая древности, будь то памятники архитектуры и искусства, будь то нравы и обычаи, церковь теперь занимает новое положение, своеобразие которого именно и заключается в музейном характере.
Государство и церковь встречаются на территории музея как бы в общем фойе.
