Ника Январёва

И пели ей райские птицы

© Ника Январёва, 2017

© Мария Михайлова, иллюстрации, 2017

Иллюстратор Мария Михайлова

У повести богатая история. Первая встреча с Лилей, Павлом, Олегом, Светланой состоялась у автора в 12 лет. Потом было ещё несколько вариантов; последний обрел право на существование в виде полноценного произведения. Благодарность художнику Марии Михайловой. Непростая история любви, роковой цыганский глаз, тайны раннего детства, остроумные детские проделки, настоящие чувства и кипящие страсти. В первую очередь книга адресована девушкам «в интересном положении» и молодым мамам, а также влюблённым.

ISBN 978-5-4483-7577-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. И пели ей райские птицы
2. Глава 1. Магда. Лилька
3. Глава 2. Настя. Коварство
4. Глава 3. Едет…
5. Глава 4. Вот так встреча!
6. Глава 5. От лета до лета
7. Глава 6. Шалят…
8. Глава 7. Будни
9. Глава 8. В армии
10. Глава 9. Что с ней?
11. Глава 10. Наперекор судьбе
12. Глава 11. Загадай желание!
13. Глава 12. Дневник
14. Глава 13. Обретая себя
15. Глава 14. Пробуждение
16. Глава 15. Маришка
17. Глава 16. Райские птицы
18. Глава 17. Каникулы
19. Глава 18. Подарки
20. Глава 19. Путеводная нить аромата
21. Глава 20. По-мужски
22. Глава 21. Последствия духов
23. Глава 22. Примите и распишитесь!
24. Глава 23. Двойняшки
25. Глава 24. Ночные страхи
26. Глава 25. Только няня?
27. Глава 26. И так бывает!
28. Глава 27. Сюрприз
29. Глава 28. Скандал
30. Глава 29. Очередь
31. Глава 30. Письмо из прошлого
32. Глава 31. Воспоминания
33. Глава 32. В Германии
34. Глава 33. С приездом!
35. Глава 34. Музыкантша
36. Глава 35. Неурядицы
37. Глава 36. На отдыхе
38. Глава 37. День рождения
39. Глава 38. Две кузины
40. Глава 39. Приехали!
41. Глава 40. Лилькино творчество
42. Глава 41. В поздний час
43. Глава 42. Белая птица
44. Глава 43. После ремонта
45. Глава 44. На природе
46. Глава 45. Юные полиглоты
47. Глава 46. Новости в образовании
48. Глава 47. Внезапно
49. Глава 48. Открытие
50. Глава 49. Ожидание
51. Глава 50. Пал Палыч
52. Глава 51. Новенький
53. Глава 52. Снова больница
54. Глава 53. Вот такой педсовет…
55. Глава 54. Цыганский глаз?
56. Глава 55. Поединок
57. Глава 56. Откровение
58. Послесловие. «И пели мне райские птицы!»
59. Эпилог

Глава 1. Магда. Лилька

А как же девочка?..

Губы Магды были полненькие и яркие даже без помады. Хотелось прикасаться к их податливой мягкости снова и снова. С ней было так уютно, так завораживающе просто, что тревоги и сомнения обволакивались чем-то пухлым и не кололи душу. Вероятно, поэтому у него и получилось всё с первого раза…

Жительница Германии, наследница разных кровей, учительница русского языка фройлен Магда приехала в сибирский городок в рамках программы клуба интернациональной дружбы «За мир!» В течение ряда лет советский и германский КИД обменивались письмами, в которых рассказывали о полной славных дел комсомольской и пионерской работе, об истории и достопримечательностях родного города. А потом созрела идея обмена визитами. После полугодовой кропотливой работы все формальности были улажены. Проводив в Германию самого достойного представителя своего коллектива, коим оказалась преподавательница немецкого языка, завуч, орденоносец, ветеран труда Таисия Макаровна, русские кидовцы с нетерпением ожидали приезда иностранной гостьи.

На вокзале встречали большой торжественной группой. Несколько старшеклаcсниц-активисток в белых бантиках, несколько не менее их взволнованных учительниц. Прочие — солидные мужчины: физик, завуч, директор школы, а также представители гороно и горкома комсомола. В руках у каждого трепетали полосатые птички немецких флажков. Дорогую гостью домчали до школы на горисполкомовской «Волге». Основная масса встречающих прибыла на общественном транспорте.

В актовом зале силами изучающих немецкий язык старшеклассников была представлена приветственная программа. А потом — музеи, выставки, театры, многочисленные встречи и приёмы, растянувшиеся на целую неделю. Весь город желал лицезреть заморскую диковинку под названием «иностранная гостья». Газеты пестрели её фотографиями и бесконечными интервью с нею. Ошеломлённая всей этой шумихой, фройлен Магда была просто счастлива, когда ей, наконец, позволили окунуться в рабочую атмосферу обычной советской школы. В чём, собственно, и состояла цель визита.

Оснащение кабинетов показалось Магде до неприличия скромным, хотя всё везде блистало чистотой и какой-то домашней топорностью. Количество учеников в каждом классе было неимоверным. Одинаковость одеяния вызывала ассоциации с вполне определёнными учреждениями. И тем приятнее было Магде вслушиваться в неподвластный учительской указке гомон на переменках. Что же касается тех нескольких уроков, на которые её пригласили… Строгие и немилосердно грешащие местным диалектом её коллеги и ученики, похожие на роботов поведением (которое именуется дисциплиной) и одинаковостью, вызывали тоску и напряжение в скулах. Когда же во внеурочное время устраивались пионерские сборы и комсомольские собрания с её участием, у Магды возникало ощущение многократного «дежа вю»: вопросы задавались одни и те же, с почти одинаковой интонацией, с одинаковым вежливым вниманием выслушивались ответы.

Исключение случилось лишь одно… Сначала высоченные десятиклассницы, облачённые в форменные бантики и оборочки, задали ряд дежурных вопросов, на которые Магда ответила весьма дружелюбно. Хотя и со скрытой иронией. Кроме того, она позволила себе эдакую едва слышную «реплику в сторону». И увидела, как озорные чёртики заскакали в чёрных глазах сидящего прямо перед ней мальчишки. Внешне строгий и серьёзный, в отлично отглаженном костюме, с сурово уложенными волосами, на первый взгляд он производил впечатление «законченного активиста» и непробиваемого сухаря, от которого приходилось ждать идеологически выверенных вопросов и сдержанной реакции. Ну уж никак не смешинок в глазах. И не того, что сможет уловить едва заметную иронию из уст природной немки. А он ещё вдруг о чём-то и спросил вполголоса. Так запросто — с сочувствующей улыбкой, не подняв руки и не вставая. Магда ответила так же, вполголоса. Это было настолько вопиюще безобразно в глазах классной руководительницы 10 «А» Марьи Степановны, что она на какое-то время онемела от изумления. Это позволило Магде и десятикласснику перекинуться ещё парой-тройкой непринуждённых фраз. У всех школяров приоткрылись рты. Марья Степановна с подобострастным извинением обратилась к гостье, после чего с громоподобным рыком обрушилась на нарушителя дисциплины. Он слушал, опустив голову, олицетворённое «виноват, исправлюсь». «Павел Зорин», — повторила про себя фройлен Магда услышанное имя провинившегося. И — одними губами: «Приятно познакомиться!» Он чуть заметно поклонился, усмехнувшись уголком рта.

Когда через день Магде предложили провести несколько уроков в классе на выбор, она назвала 10 «А». «Маленькие дети практически не воспринимают иностранный в устах носителя языка», — пояснила завучу. Нельзя сказать, что Марья Степановна была в восторге, но в интересах школы приходилось потрафлять этой, с точки зрения некоторых, малосимпатичной и легкомысленной дамочке.

А на уроках её присутствие ничуть не мешало. Магда добросовестно объясняла материал и задавала вопросы всему классу. И кто ж виноват, что лишь Павел Зорин мог дать исчерпывающие ответы! А дополнительные вопросы — это право любого учителя. Марья Степановна сокрушённо качала головой, не всегда поспевая за прыткими язычками Магды (ну, это понятно!) и Павла. Оказавшегося вундеркиндом. Надо сказать, что он учился в этой школе всего четвёртый месяц, а потому Марья Степановна не успела узнать его как следует.

Впрочем, переживала классная напрасно. Диалоги Магды и Павла не содержали никакой крамолы. Но ведь, помимо слов, существует мимика… взгляды… А их-то к делу не пришьёшь.

Вскоре в одном из классов захворала учительница и, кроме как Марье Степановне, заменить её было некому. «Фройлен Магда и одна некоторое время поработает», — огорошил классную 10 «А» директор. Неясное беспокойство — не аргумент, а потому пришлось подчиниться.

Магда, почувствовав себя в безнаказанности, оживила учебный процесс. В частности, один из уроков она провела до безобразия нетрадиционно, на улице. Своим-то ученикам она регулярно устраивала подобное.

Выпущенные на волю великовозрастные детишки вмиг стали непосредственными и говорливыми. Магда, смеясь, отвечала на их уже заинтересованные вопросы «без протокола» — главным образом, по-русски. Но коллективный рассказ на тему «Мой город» добросовестно составлялся так, как и положено на уроке немецкого языка. Самые находчивые и скорые поспешили высказать избитые, но вполне уместные фразы. Остальные «перлы» немало позабавили Магду. Которая, однако, самоотверженно пыталась спрятать улыбку и терпеливо поправляла все огрехи.

И вот уже почти все высказались, и Магда ощутила лёгкое беспокойство: почему-то Павел непривычно молчит. Где он? И тут же, как бывало всегда, когда она подумает о нём, их взгляды встретились. Павел словно слышал её. Вот и сейчас он как-то неприметно приблизился. И сказал быстро и взволнованно, только для неё: «Мне дорог этот город, потому что здесь я встретил вас». Случившийся рядом Егорычев, который безуспешно пытался высказаться по теме, тут же повторил то, что уловил, — первую часть фразы Зорина, а от себя добавил с апломбом: «Потому что у нас самые „гут“ девушки». Магда хвалила Егорычева за патриотизм — а сама, покачивая головой, смотрела на пылающего лицом Павла.

Магде было 27 лет. Дома, в Германии, у неё был Фредди, близкий друг, с которым собирались пожениться в неопределённом будущем. Русский мальчишка затмил своей яркостью рыхлую фигуру Фредди, бесцветные глаза которого решительно не помнила. А эти угли зажгли кровь, их не забыть…

Всё в Магде казалось мягким: и медовый оттенок слегка рыжеватых волос, и белый подбородок, и маленькие розовые мочки ушей. И манера говорить, и жесты, и выражение лица… Если бы её звали по отчеству, если бы голос её был твёрже и зычней, вряд ли в голову Павлу заглянули бы крамольные мысли. А так… «Фройлен Магда» — и холодок по спине. Её брючный костюм тоже в диковинку и на учительнице смотрится… гм… более вызывающе, чем на девчонках мини. Разумеется, на дискотеках.

…Магда обвела взглядом десятиклассников и сказала, что они молодцы и что урок окончен. Детки завопили «ура». А Егорычев жизнерадостно предложил «отметить это дело» в кафе, что призывно сверкало вывеской напротив.

Неожиданный набег не застал врасплох шефа заведения. Места за столиками нашлись для всех. И горячие напитки не заставили себя ждать. Шумные посетители оказались в большинстве своём людьми занятыми — кружки, секции, неотложные дела довольно скоро унесли многих. Правда, некоторые позволили себе полакомиться пирожным или перекусить бутербродом. «Хлоп-хлоп», — выплёвывала недовольная дверь краткосрочных клиентов. Вскоре не осталось почти никого. Стала слышна музыка и звяканье убираемой посуды.

У Павла через час начиналась тренировка в секции фехтования, и он, никогда не числящийся в прогульщиках, прекрасно помнил об этом. Но… Подняться и уйти было выше его сил. Напротив сидела Магда. Её лицо от мороза и последующего тепла стало по-русски румяным. Ни оттенка учительского выражения не осталось на нём. А всегдашняя притягательность усилилась. И во всём — в спустившемся на розовое ушко рыжеватом завитке волос, в изящных пальчиках, что держали чайную ложку, в пухловатых губах, в округлом подбородке — во всём её облике было столько магнетизма, столько манящей запредельности…

Магда чувствовала обжигающие взгляды, и фраза Павла — «о городе» — непрестанно звучала в мозгу. Сосредоточенно помешивая остывший кофе, она казалась отстранённо-далёкой. На самом же деле — она решала одну из самых сложных задач… Может быть, он всё же уйдёт?..

— О, уже никого нет! — так и не дождавшись, Магда тряхнула, наконец, головой и, поднимаясь из-за стола, огляделась. Намеренно избегая встречаться глазами с Павлом. Он вскочил. В висках стучало. Только ли от выпитого кофе?

— О, уже темно, проводи меня, — обронила Магда, не обернувшись, когда они вышли на улицу.

Это прозвучало так естественно… «Я в любом случае пошёл бы», — внутренне холодея, понял себя Павел.

«Он и без этого пошёл бы за мной», — подумала Магда, заметив краем глаза, как дрогнули при её словах его ресницы.

Воздух был свеж, и морозец крепчал. Потому Магда, пряча лицо в пушистый воротничок, шла быстро. Павел мороза не замечал. Он завороженно смотрел на снежинки, что зависали в выбившемся из-под шапочки медовом локоне. А синие сумерки подступали всё ближе. Их расчерчивали подвижные жёлтые дорожки фар. Фырчали моторы, звенели проходящие мимо трамваи, люди пробегали по своим делам — улица была наполнена обычными вечерними звуками. Но Павел слышал лишь звук высоких чёрных каблучков, которые так по-нашему поскрипывали, вдавливая снег…

Магда жила довольно близко, в пятиэтажном кирпичном доме — это директор школы расстарался, чтоб не ударить в грязь лицом, — на первом этаже. Что было очень удобно… В подъезде горела тусклая лампочка. Магда отыскала в сумочке ключ. Свет в коридоре брызнул в глаза неожиданно ярко. Павел чуть зажмурился.

— Битте, раздевайся, — совсем рядом раздался чарующий голосок Магды.

«Что я делаю?!» — запоздало шевельнулось в мозгу десятиклассника. Внезапно скованный, он неловко разулся, снял шапку и куртку. Механически провёл по волосам. Глаза уже освоились со светом, и Павел с восхищением принялся смотреть. Нет, не на учительницу — на ту прелестную молодую женщину, что с небрежноватым кокетством поправляла перед круглым настенным зеркалом растрепавшиеся прядки. Округлые плечики угадывались под тёмно-ореховым пиджачком. Без каблучков фройлен оказалась неожиданно дюймовистой, чуть выше его плеча. И Павел окончательно перестал чувствовать себя учеником. Социальные различия утратили власть. Они были просто мужчина и женщина — взрослые люди, которым незачем притворяться друг перед другом. Магда поняла это, когда, обернувшись, оказалась с Павлом неожиданно близко, и он не отшатнулся вспугнутым оленёнком, а бережно принял её в свои объятья.

Каким горячим, неутомимым и уверенным в себе открылся Магде этот неискушённый мальчик! Его первые — она не могла обмануться! — первые! — поцелуи своей непосредственностью, вкраплённой в страсть, были пьянящи до умопомрачения. Его мускулистое ловкое тело хотелось обнимать бесконечно. Никогда ещё Магде не приходилось так глубоко, так безвозвратно окунаться в пучину страсти. Грех совращения она сама себе простила. Павел смотрел на неё обожающими глазами — и ни тени раскаяния не испытывал.

То, как они будут общаться на людях, больше всего беспокоило Магду: ей казалось, что все сразу поймут… Но эта тревога оказалась совершенно напрасной: Павел не переменился с ней ни на йоту. Подчёркнуто вежлив и корректен, он с прежним спокойствием смотрел ей в глаза и обращался без единой сомнительной ноты в голосе. Такого самообладания она и ожидать не могла… И тем желаннее, по контрасту, становились встречи тет-а-тет. «Как я буду жить без него?» — однажды подумала Магда и испугалась: «буду жить» — это о будущем, а какое будущее может быть у них одно на двоих? Да никакого. Так что слишком увлекаться вовсе не следовало. Красивый русский мальчик встретит красивую русскую девочку. Нет, не из тех, что учатся с ним вместе — ни в одной Магда не увидела достойную Павла. Другую. Обязательно встретит. Жаль только, что они больше никогда не увидятся…

…А девочка была. Только Магда о ней не узнала. Потому что Павел задвинул в ящик летние приключения — вместе с фотографией своей летней подруги. Едва лишь познакомился с Магдой… В ошарашивающей взрослой жизни не было места ни тоске, ни беспросветности осени. И летняя романтическая история, завершившаяся сплошным минором, съёжилась и отступила куда-то на задворки.

Они познакомились случайно, волею обстоятельств оказавшись в кардиологическом санатории: двое подростков среди пожилого контингента.

Экзамены за 8 класс не лучшим образом сказались на здоровье Лили: в сердце обнаружились шумы, в крови — недостаток гемоглобина. А один ветеран некстати отказался от почти оформленной путёвки — ему предложили более престижную здравницу. И участковый терапевт, убивая двух зайцев, убедил Лилиного брата Олега воспользоваться шансом поправить здоровье сестры. А Павел угодил в санаторий по милости отца, заглаживающего свою вину…

В тот день Павел поднялся рано. Солнце трогало лучом занавеску, приглашая на волю. Два соседа по комнате, как и положено нормальным отдыхающим, ещё досматривали сны. И Павел решил воспользоваться моментом, чтобы сгонять к морю.

Утренняя прохлада была приятна. Благоухающая природа, казалось, недоумевала: как люди могут спать? Неужели их не прельщает свежесть, которую через час-другой растворит зной?

Павел шёл по дорожке к запасному выходу, логично рассудив, что именно им пользуются нелегальные купальщики.

Полузаросшая тропка петляла, то ныряя в заросли, то выскакивая на открытое место, то почти приближаясь к основной аллее, вдоль которой выстроились домики отдыхающих. Павел передвигался сначала крадучись, но потом понял, что нереально на кого-то наткнуться в этот неурочный час. Задумавшись, не сразу заметил, как тропинка в очередной раз выскочила из кустов и вывела к синему домику, на ступеньках которого сидело заспанное создание: длиннокосое, синеногое, в солнечно-яркой футболке. При его появлении создание вскочило — и Павел узнал «барышню», которую обнаружил накануне сидящей на скрытой зарослями скамейке. С книжкой в руках и в беленьком сарафанчике. Окликнуть её вчера он не решился — незамеченный, обалдело простоял несколько минут и ушёл. А сейчас как-то само собой слетело с языка:

— Пойдём к морю!

Она, смеясь, закивала и через три ступеньки прыгнула к нему.

…Магда уезжала после зимних каникул. Никаких прощальных сцен с заламыванием рук и обливанием слезами не было. Сувениров и вещиц на память — тоже. Магда лишь крепко прижалась к Павлу, сказала: «Ты — настоящий. Оставайся таким». И, к немалому смущению юноши, перекрестила его — комсомольца и советского школьника. За одно это его могли бы запросто вычеркнуть из ВЛКСМ. А за аморальную связь (!) с взрослой женщиной (!!), с учительницей (!!!), с иностранной подданной (!!!!!) карательные органы, пожалуй, стёрли бы его с лица земли. Но Павел, к своему удивлению, не чувствовал ни ужаса, ни угрызений совести.

На расчищенной площадке перед школой состоялся прощальный митинг, по причине мороза довольно краткий. Павел смотрел из-за спин. Но его зрение было иным, чем у любого из присутствующих. Магда с выражением вынужденной любезности улыбалась пухловатыми губами, и только он, один из всех, знал их мягкий вкус. Рыжеватое колечко волос спустилось на щеку, и он тут же вспомнил, какие они на ощупь — волосы и щека. Магда таким знакомым движением передёрнула плечиками: «Холодно!» — и ещё вчера он в ответ непременно бы обнял эти плечики, как случалось не раз. Хорошо, что никто не может проникнуть в его мысли. А внешне Павел абсолютно бесстрастен. И его взгляд, который напоследок находит Магда, совершенно спокоен. Слегка уязвлённая, она подносит пальцы к губам. Нечто вроде воздушного поцелуя? Павел едва заметно кивает и выбирается из толпы. Машина уезжает уже без него.

Да, ему очень хотелось проводить её — одному, без всех этих «официальных лиц». Примчаться, к примеру, на вокзал с охапкой роз, и увидеть восторг с изумлением в милых карих глазах, и обнять, и замереть в последнем поцелуе — самом сладком из всех… Но нельзя позволить себе быть бесшабашным, как Иван Анненков из «Звезды пленительного счастья». Нельзя.

Теперь Павел часами бродит по городу. Нет, уроки, как и положено, тщательно приготовлены — это уже необременительная многолетняя привычка. И в секции фехтования теперь без пропусков. Но всё остальное время, которого оказывается до нестерпимости много, Павел проводит в хаотичном и бессистемном движении по улицам. Магды с ним больше не будет. И к этому надо привыкнуть.

Вскоре блуждания наскучили Павлу, он схватился за книги. Читал всё подряд, глотая том за томом. Пока, наконец, не наткнулся на научно-популярное издание по психологии. Вот тут-то и вспыхнул интерес. И последовало более вдумчивое отношение к чтиву. А там — случайная фраза в автобусе — о факультете психологии местного института, где проводятся вечерние занятия для всех желающих.

Тренинги, ролевые игры, тесты. И — раздумья, открытия, постижение себя и окружающих. Мир на глазах преображается. Точнее, взгляд на него. Угрюмость отступает. Появляется настроение что-то делать, а не в качестве автомата впрягаться в повседневную рутину.

Совсем внезапно, как отголосок из другого мира, как солёные брызги далёкого летнего моря, как протянутая сверху соломинка, донеслось до него однажды письмо от Лили. Наивная девочка всё ещё была во власти августовской катастрофы, она обречённо металась в замкнутом круге сомнений, боли, ненависти-любви к нему. Полное слёз и терзаний, письмо было притом вовсе не униженно-молящим, а уж скорее гордо-трагическим. Ох, как же противно заныло внутри от сознания собственной подлости! Последние месяцы — яркие, взрослые, пряные, наполненные Магдой и воспоминаниями о ней, напрочь заслонили в памяти летний эпизод, горечь от нелепой разлуки, изматывающую тоску осени. Единственным проблеском помнилась весточка от Светланы. Старшая сестра сообщала удивительные вещи. Оказывается, она осталась в родном городе не просто наперекор отцу — она вышла замуж. И, волею случая, избранник её оказался Лиле родным братом… В письме была и фотография — они снялись буквально за час или два до разлуки. Лиля обронила квитанцию, Павел из этого тут же сделал вывод: забыт и вычеркнут. Своё изображение отстриг и сунул небрежно между бумаг, а Лилькина унылая мордашка смотрела с его стола довольно долго. До появления Магды. Вот тогда укоряющие глаза летней подружки захотелось не видеть. А сейчас — самое время корчиться от боли под прицелом разъедающего душу «эх, ты!» «Ну гад я! Гад! Изменил тебе!» Но нежное полудетское личико никак не соглашается быть соотнесённым с жёстким и взрослым словом «измена». Увидеть в Лиле объект страсти как-то нелепо, гадко, цинично даже… И, значит, он её не любил? Но разве могут так терзать платонические чувства? Чушь. И всё же представить её в своей постели сродни святотатству. Снежно-чистая. А потому притягивает и отталкивает. Идол для поклонения, предмет обожания, фетиш. Павел с замиранием в груди рассматривает вздыбленную чёлку, слегка нахмуренные брови, со смутной тревогой глаза. И кажется, что не было никакой «любовной интрижки». Ох, нет, не поворачивается язык опустить тостоль низко — слишком свежо, слишком ещё больно. И не правда совсем! Измываться над этим нельзя, иначе себя тоже низведёшь до уровня… В непроницаемый хрустальный ларец, в самый глубокий закуток души. Навсегда. Ото всех. А для Лили стать тем, кем хочет его видеть: рыцарем без страха и упрёка. Она-то выдержала испытание разлукой. И незачем взваливать на её худенькие плечики его вину и раскаяние… которого, кажется, и нет.

Павел наполняет себя воспоминаниями, стремясь отодвинуть пока мысль о столь нелёгком для него ответном письме.

Лиля стояла против солнца. Раскрытыми ладонями она подбрасывала, встряхивая, тёмные и длинные волокна своих мокрых волос, и они буквально на глазах менялись, становясь всё более светлыми, лёгкими, роднясь цветом и блеском с солнечными лучами, что подсвечивали их сзади. И вот уже это не девочка, до бёдер покрытая ниспадающими лучами, это какое-то неземное, воздушное существо, источающее свет. Павел, замерев, взирает на чудесное перевоплощение. А Лиля, приметив, наконец, его столбняк, вдруг срывается с места и, заливисто смеясь, устремляется в какое-то замысловатое кружение — то ли танец, то ли полёт. Её волосы вместе с тонкими загорелыми руками образуют подвижный искрящийся конус. Блики влаги и света пятнают стройную фигурку. Серебряный смех скачет по округе.

«Самые те» слова, наконец, приходят. Павел осторожно и бережно заполняет строчку за строчкой. Запечатывая письмо, чувствует себя полностью выжатым, как после трёхчасовой тренировки.

Последующие послания даются значительно легче: привычным иронично-лёгким слогом, каким сочинения писал: о своей жизни «анахорета», о зимних прелестях «солнечного Магадана», о «скорпионах в банке» — соседях по этажу и «стойких оловянных солдатиках» — приятелях по секции фехтования. При этом Павел постоянно обращался к Лиле — тепло и ласково, будто беседовали, присев на берегу, или бродили среди пышной южной растительности.

Лилька писала взахлёб, точно боясь не успеть, забыть, упустить что-то важное, — обо всём, обрушиваясь сквозь прорванную запруду каскадами впечатлений, размышлений, воспоминаний. В стремлении открыть всю душу, поделиться каждым мигом жизни, убедить: я хорошая, интересная, переживи это вместе со мной!

Иногда, стоя в ожидании автобуса, пряча от ветра за ворот лицо, Павел задумывался: «А смогу ли соответствовать? А осилю ли эту лавину эмоций? А нужно ли это мне?» Но дома Лилькин взгляд оказывался вдруг рассерженным. Или разочарованным. Или опечаленным. И Павел тогда усмехался: о чём это я? Всё уже сплелось.

О Светлане и Олеге Лиля упоминала изредка, только вскользь. И тем неожиданнее было для Павла сообщение о рождении племянницы. «Так вот почему сестрица выскочила замуж семнадцати лет!» Скромница и тихоня, кто б мог подумать. Отец на эти новости только хмыкнул: у него были проблемы на работе… да и в личной жизни хватало своих забот.

Неожиданно, вероятно, под влиянием «образа принца», в который старательно вживался, у Павла прорезалась способность к стихоплётству. Лиля была в восторге, хотя посылал ей далеко не всё. А однажды она робко призналась, что тоже сочиняет… но «низачто-низачто» не покажет ему. Можно представить, сколько милых глупостей таила её тетрадка. И как же это приятно… Его же «опусы» — вот они.

***

Зелёные волны — белый гребешок.

Солнце сыплет жгучесть прямо на песок.

Гладенькие камешки, ребристые створки.

Нам с тобою весело, как ребятне на горке.

Плавали, ныряли, врезаясь в медуз.

Как меня смущала ты, червонный туз!

Но твои пятнадцать, скромность, чистота

Крепче всех запретов пали на уста.

Чёрными глазами жадно пожирал.

Тёмными ночами — во сне лишь! — обнимал.

Ревности ужимки — колкие иголки.

Ты смеялась весело, а душу грызли волки.

Под дождём простыла, вымокнув дотла.

О, вот это шутка надо мной была!

Я носил ей супчик, кашу и компот.

Зарывшись в одеяло, лишь кривила рот.

Я читал ей книжки, смешил и развлекал.

А врачиха с трубочкой устроила финал:

Ей болеть мешаю! Прочь меня и вон!

Фу, дурища злая, устроила разгон.

Маялся ужасно в стае стариков.

Ох, и надоели, сбежал аж со всех ног.

Снова были вместе, радовались лету.

Но — письмо от брата: «Встретить не приеду.

На родном заводе покалечил ногу.

Ты сама справляйся, птенчик, понемногу…»

От вестей унылых приключился шок.

И никто помочь ей из врачей не смог.

Сумки-чемоданы — да на мои плечи.

Утром уезжали, но вечера не легче.

До Москвы — билеты,

Ну, а дальше — нету!

Электричка, поезд, попутка и автобус…

Так устали, будто облазали весь глобус.

***

Тебе хотел я объяснить,

Что год почти — ужасно долго,

Что ты захочешь всё забыть,

Вдруг повстречав того, кто… Полно!

«Всё поменяется, поверь.

Мы встретимся — совсем чужие.

Смотреть с стыдом в прошедший день?

Зачем — раскаянья стихия?

Не стоит душу бередить

Словами «может быть».

Лист летний нам перевернуть

Осталось… В добрый путь!»

Но ты упряма и верна.

Но ты мой вывод опровергла.

И остаётся мне одна

Надежда: что твой вывод — верный.

***

Мы встретились случайно,

В глазах мерцала тайна,

Которую хотел я разгадать.

А чувство было ранним,

А море — третьим крайним.

О, деды и старушки, вам это не понять!

Но скоро с неба манна

Закончилась обманно —

И восвояси надо уезжать.

Порвалось всё нежданно.

Где «вира» и где «майна»,

Теперь уж никому не разгадать.

***

Видишь ли, моя хорошая,

Думал: будет снегом запорошено

То, что было с нами:

Лето за горами.

Видишь ли, хотел как лучше я,

Получилось: пламя без огня.

Получилось, что в тоске зимы

Заблудились мы.

Вижу я теперь: связала нить.

И её мудрёно разрубить

Топором-разлукой.

Будет впредь наука!

***

О моя принцесса с серыми глазами!

Как к тебе стремлюсь я — выражу едва ли.

Снега километры, ветры и позёмки.

У берёзок ветки тонкие так ломки.

Путь по рельсам скользким длинен, ненадёжен.

Я твоими письмами только обнадёжен.

А иначе — выйти б в лунные поляны

И завыть с ветрами яростно и рьяно.

***

Так не хотелось ехать в санаторий!

Деды, печальный перечень историй

Из их болезней, хворей; прошлый дым.

За домино. За шашками. Режим.

Так было скучно — хоть убей!

Но тут пора сказать о Ней.

Меня пленили пепельные косы

И хрупкость заострённого лица,

Глаза большие, чуточку раскосы,

И чистый взгляд младенца-агнеца.

Смущеньем и тревогой холодея,

Смотрел с восторгом из густых ветвей.

И кровь в висках стучала всё сильнее,

Лишь трогал ветер платьице у ней.

Закрытый томик рядом на скамейке —

Я «Бальмонт» на обложке прочитал.

Дорожки кос — как две лукавых змейки.

И скован думой худенький овал…

А море было рядом, и с режимом

Не подружились мы, спеша к нему.

И, не рискуя показаться лживым,

Скажу, что больше, чем любил волну,

Хотел смотреть в безмолвном упоенье

На стройную фигурку в сонме брызг…

А врач дежурный мерил мне давленье.

А кое-кто так напивался вдрызг…

Глава 2. Настя. Коварство

Это был удар ниже пояса.

Что от любви до ненависти путь невелик, Павел, естественно, знал. Но ждать такой подлости мог бы — от кого-кого, только не от Насти. Хотя именно эта белокурая красавица попортила ему немало крови.

С новичками не церемонились нигде и никогда. Им устраивали проверки, их презирали и унижали, делали козлами отпущения — не скоро и не всегда переводя в ранжир равных. Живущий отголосками летних событий, весь во власти переживания от расставания с Лилей, Павел ничуть не думал о своём сосуществовании с новыми одноклассниками. В своих знаниях он был уверен, учителей не опасался, а уж с кем сидеть в классе бок о бок всего каких-то несчастных девять месяцев, его совершенно не заботило.

Парни сразу оценили его основательность, немногословность и уверенность в себе. Девочки сочли это пренебрежением и жутко возмущались, чуть не в глаза называя зазнайкой и сухарём. Особенно же поведение Павла задело Настю Пескову, признанную красавицу и покорительницу сердец. Пусть новенький был весьма яркой наружности. Пусть он имел спортивную фигуру. Пусть — чёрные цыганистые глаза и рот тонко очерченный, а по мнению девчонок, и очень чувственный. Но ведь и Настя была — не «горемыка с рынка»: «высока, стройна, бела, и умом, и всем взяла». А что «горда, гневлива, своенравна и ревнива» — так это ж не минус для знающей себе цену девушки. Привыкшая к восхищённым взглядам «публики», Настя больше всех оказалась задета: Павел не смотрел и в её сторону тоже! Будто она обычная Жанка или Светка. Немудрено, что коварный план созрел в её хорошенькой головке довольно быстро. Подговорить Жорика Жмыха, признанного авторитета 10 «А», Насте не составило труда: тот был давним воздыхателем томной красавицы.

С нетерпением Настя ждала начала нового дня, а точнее — появления Зорина в школе. Но его внешность и поведение сегодня ничуть не отличались от ставших уже привычными. А вот Жорик, явившийся следом, нынче заметно прихрамывал. Ещё трое его приятелей сверкали синяками и ссадинами, кое-как закамуфлированными под застаревшие. Вид все четверо имели весьма сконфуженный и — отчасти — удивлённый. Проучить новенького банальным битьём не удалось: даже застигнутый врасплох, он вмиг раскидал нехиленьких налётчиков. Чем вызвал к себе уважение у нападавших. Того ли добивалась Настя?! Чтобы её проверенные годами школьной дружбы одноклассники вдруг променяли её на какого-то чужака?! Впрочем, с помощью верных подружек ей удалось проделать ещё несколько мелких пакостей, вроде девчачьего бойкота (на день их и хватило-то всего), бумажек с гадкими словечками на спине, колюще-режущих предметов на стуле, испорченной странички в дневнике… Этот бесчувственный чурбан казался неуязвимым. И Настя в конце концов отступилась… Но с содроганием в душе вынуждена была признаться себе, отчего её так бесит его непроницаемость и равнодушие: она-то к нему вовсе не-равнодушна, и более того — влюблена по самое некуда! Ах, зла ты, любовь, зла! И одноклассники многие оказались куда проницательнее, чем она предполагала. Чего стоила одна только ухмылочка преданного прежде Жмыха. И Настя самым натуральным образом страдала — никогда и не подозревала в себе такой способности. Но слёзы по ночам и отсутствие аппетита мгновенно прекратились с появлением Магды. На которую тут же положил глаз Зорин. Ревнивая злоба необычайно зорка, а потому ни малейший нюанс отношений Магды и Павла не укрылся от Насти. Страдание сменилось пламенным желанием отомстить. «Первая красавица школы недостаточно хороша для тебя — заграничную взрослую диву подавай!» — негодовала сама с собой уязвлённая девушка. Но Магда уехала, и скис теперь уже мнимый сухарь. Правда, эти олухи окружающие ничего не замечали, но Насте достаточно было едва уловимой тени под глазами, скользнувшего туманного взгляда, неясного движения руки… Но мало, мало этого было за поруганное самолюбие Насти Песковой. Она вынашивала поистине дьявольский план, смакуя детали и предвкушая триумф. Скандал при любом исходе обещал быть нешуточным, а скандальная слава и головокружительное сокрушение врага — что может быть слаще и упоительнее?!

Удар был явно ниже пояса. Зорин побелел на миг. В простодушных словах Насти, казалось, не крылось никакого подвоха:

— Тебе ведь знаком этот адрес, не правда ли?

Однажды под вечер Зорин случайно попался Насте на глаза. Она, незамеченная, проследовала за ним до названного теперь дома… Она умеет молчать, до поры — до времени не открывая своих козырей. Это Павел понял сейчас. О, женское коварство!

— Мне надо подумать, — внешне спокойно проговорил Павел, и тем самым ввёл Настю в соблазн свершить всё немедленно. Но минутные порывы она подавлять умела. А потому лишь плотоядно облизнулась, выдерживая мучительнейшую, по её мнению, для Зорина паузу.

— Завтра в пять, — обронила, наконец, елейным голосочком, который обычно выводил собеседника из себя.

Это был шантаж, дело ясное. За молчание Настя — умнейшая, стервознейшая Настя! — вряд ли запросит денег: всем известно, что семья Песковых едва ли не самая обеспеченная в районе. Тогда что ей нужно? Удовлетворить своё требующее отмщения самолюбие. А это — унизить и сломить строптивца, который предпочёл ей другую. Смертельно обидев. Итак, на одну чашу весов она, без сомнения, положит… себя. С другой был, почему бы теперь — не с ней? А потом распишет в красках подругам, сместив акценты в нужном направлении, выставив его посмешищем на всеобщее обозрение… А то и накропав слезное заявление о том, как распоясавшийся охальник её обесчестил. А влиятельный папаша за любимую дочуру любому глотку перегрызёт, это всем известно. Но этот путь грозит позором и ей. Неужели она хочет такой популярности — чтобы пальцем показывали да хихикали за спиной? А в глаза притворно жалели и сочувствовали? Ей нужна такая слава?! Сомнительное удовольствие… Но, может, ей именно так хочется разнообразить пресно-беспроблемную жизнь? Или крыша маленько съехала от «безответной любви»? Кто ж её знает…

А на другой чаше весов — вестимо, разоблачение его связи с Магдой. Всё ж таки проницательна эта Настя сверх всякой меры. И так долго выжидать удобный момент! Отпираться бессмысленно, это не может быть блефом. У неё наверняка есть доказательства. Эх, не бывать тебе разведчиком, Павел Зорин! И никем вообще не бывать, если не найдёшь выход.

Но Настя, ослеплённая желанием отомстить, кое-что всё-таки упустила из вида. Отомстить она хочет одному Павлу. Но ведь каждый комсомолец — не сам по себе. Он член коллектива. И его проступок ляжет тяжёлым пятном на всю школьную комсомольскую организацию, на весь район. И они, безвинные, пострадают оттого только, что одной самолюбивой девочке не удалось захомутать понравившегося мальчика. Хм, только вот где, Пашка, были прежде твои похвальные мысли о коллективе, который не хочешь теперь подставлять? О чём думал ты, комсомолец Зорин, когда пошёл на поводу у своих… «низменных инстинктов» — так, кажется, это называется в приличном обществе? И ведь счастлив был, и думать ни о чём не думал. Раз шито-крыто — то и совесть спит? Перед собой-то можно не юлить, и сейчас ведь нет никакого дела ни до коллектива, ни до школы, ни до целого района. Прикрываться высокопарными словами перед самим собой бессмысленно. Он ведь банально ищет способ выйти сухим из воды. А для того, — понимает вдруг Павел, — ему непременно союзник нужен. Да такой, чтоб больше его был заинтересован в неразглашении скандальной информации. Таких, пожалуй, немало, но «именно того» надо угадать. Директор школы? Что он может сделать? — Исключить. За аморалку. Но пятно ведь на школе останется. Настя язык не удержит. Что ж ему — бежать? Прочь из города. Но куда же? — посреди учебного года, без справки даже об образовании. Поделиться с отцом? Вон он в соседней комнате сопит в телефонную трубку, слова с трудом подбирает — не иначе, с дамою беседует. И уж не в первый раз. Что ему до оболтуса-сына, на которого ещё в сентябре рукой махнул? Поможет? Как? Или вовсе из дома выгонит? Да пустое, пустое… С сестрицей посоветоваться? Далеко она. И вряд ли с сочувствием отнесётся к его «похождениям». Не хочется упасть в её глазах.

Но ведь есть тот, — доходит, наконец, до Павла, — есть тот, кому любой из потенциальных поступков Насти придётся не по душе. Во-первых, потому что она — его дочь. И во-вторых, потому что их школа находится на территории возглавляемого им района. Это ей прославиться охота — а расхлёбывать-то ему придётся. Эх, и здорово! Теперь только надо, пока взят тайм-аут и Настя предвкушает, но бездействует, надо немедленно связаться с её отцом.

Имя-отчество секретаря райкома известно всем. Как и то, что домой он прибывает около семи. И адрес Песковых Павлу хорошо знаком.

Зорин тщательно одевается и, придав лицу официально-серьёзный вид, пускается в путь.

Чутьём опытного партийного функционера Песков безошибочно определил, что презентабельного вида юноша владеет значимой информацией. А потому с пониманием принял отказ парня подняться в квартиру. Они говорили в служебной машине, шофёра из которой Песков послал предупредить жену, что немного задержится.

Познания в психологии и врождённая интуиция позволили Павлу умело и неприметно манипулировать собеседником. И серьёзности ему было не занимать. Акцентируя внимание родителя на легкомысленности планов дочери, а партийного работника — на вполне реальной угрозе прогреметь на всю область, Павел не вдавался в интимные подробности своей биографии. Говорил коротко и веско. Песков сразу уловил суть и уяснил первоочередные меры для себя: изолировать на время дочь, а этого юношу возможно скорее выдворить из обозримых пределов. Подумав минуты две, он изрёк:

— Дочь завтра же — в санаторий. Ты тоже завтра, в воскресенье, сдаёшь все экзамены, получаешь документ — и чтоб духу твоего!.. Деньги будут.

— Не надо, — мотнул головой Павел.

— Не возражать! — повысил голос начальник. И тут же хлопнул Павла по плечу, добавив «человеческим голосом»:

— За Настю спасибо, а остальное — на твоей совести.

Дальше события понеслись кувырком. Отозванные с выходного учителя в спешке пытали Павла по всем предметам. И, если бы не феноменальная память и способность молниеносно адаптироваться к любым условиям, скороспелому выпускнику пришлось бы совсем туго. Спешно строчились протоколы испытаний и заверялись экзаменационные листы. Аттестат с печатями и подписями, датированный грядущим июнем, Павлу торжественно вручили в половине десятого вечера. Причём, как ни странно, учителя, лишённые по вине ученика законного выходного, негативных эмоций к нему не испытывали. О причине скоропалительной высылки никто достоверно не знал, но гонимые у русского человека на уровне инстинкта вызывают сочувствие. К тому же, далеко не каждый способен держаться молодцом в подобной ситуации. Да и блестящие знания не могли не вызвать в душах педагогов законного восхищения. Так что пожелания были тёплые и искренние. Кое-кто даже не смог сдержать слёз.

Поздним вечером Павлу вручили билет. А ранним утром за ним пришла машина. Парень прекрасно понимал, что такой «почёт» сродни надзору за преступником. А сопровождающий — тот же конвоир. Но не испытывал оттого ни обиды, ни досады: Песков знал, чем рисковал, и не мог быть спокоен, если б не контролировал события.

Помогая Павлу в поезде запихнуть под полку вещи, песковский шофёр туда же поставил средних размеров спортивную сумку, кратко буркнул:

— Деньги в кармане сбоку.

О чём говорил Песков с его отцом, Павел не знал: это произошло в то время, пока шли экзамены. Сыну же Евгений Иванович Зорин по возвращении сказал:

— Хорош, шельмец. Драл я тебя, видать, мало. Живи теперича, как сам кумекаешь, — и пронзил неприязненным взглядом из-под кустистых насупленных бровей. Хрустнув новыми корочками сыновнего аттестата, криво усмехнулся:

— Пятёрочник, тудыт тя в качель! Наш пострел везде поспел!

С минуту пожевал сморщенным ртом, подумал.

— А ведь окромя как к Фёдорычу, деваться тебе некуда. Подашь мою депешу — на завод пристроит и общежитским бытом обеспечит… Эх, кабы не Пескова девка, гнить бы тебе, щенок, в тюряге! — словно смакуя каждое слово, медленно ронял отец на склонённую голову сына. «Похоже, батюшка избавляется от хомута, — понял Павел. — Да и к лучшему всё. Нечего было тащить меня в сибирские дали…»

Словно подслушав, отец продолжил:

— Думал, что девка уродилась непутёвая, так хоть ты по моим стопам пойдёшь. Головастый ведь и руки не кривые. А ты, видать, хоть и мордой в меня чёрен, нутром в ихнюю породу уродился, в антилихентную. Ну, так тому и быть: вот Бог — вот порог. И люди мы теперь посторонние.

Глава 3. Едет…

Павел присел на полку и, прислонившись к стене, закрыл глаза. Образ Магды тут же возник перед ним. С мягким выражением взгляд, рыжеватые пряди, улыбающиеся сочные губы. Сердце защемило. Никогда, никогда, никогда… Усилием воли заставил себя представить Лилю. Хрупкая фигурка, доверчивое личико, капризные тонкие губки. Она с надеждой ждёт лета, когда он, наконец, сможет приехать. А он уже едет, не предупредив. Как и когда они встретятся? Павел предполагал пока устроиться на работу и на житьё, не соприкасаясь с подружкой. Несколько месяцев, в идеале, он хотел провести инкогнито. Но — как оправдать перед Лилей своё молчание в ответ на её письма? Вообразит невесть что. Да и отцу, не хотелось бы, чтобы попали её послания. Значит, надо как-то её предупредить. Путь долгий.

Павел достаёт блокнот и ручку. Его соседи по купе, разного возраста командировочные мужчины, поглощены захватывающим трёпом о своих похождениях. И никакого внимания на желторотого юнца не обращают. Он же иногда невольно вспыхивает от их живописных скабрезностей. Письмо Лиле получается куцее и неряшливое: Павел пишет на колене, сжавшись в уголке у окна, отстранившись, насколько это возможно, от гнусностей и пошлостей. Конверт чисто случайно обнаруживается у проводницы. На первой же остановке Павел опускает в ящик весточку для подружки. Хочется думать, что она не очень рассердится и испугается. Павел довольно туманно обрисовал ситуацию, из-за которой ему пришлось сменить место жительства и причины, по которым они не смогут переписываться. Пожалуй, месяц можно продержаться. Там что-нибудь придумается.

Глава 4. Вот так встреча!

Фёдорыч, невысокий коренастый мужик с огромными ручищами, встретил Павла не то чтоб с удивлением — так, брови кустистые чуть приподнял. А вот по прочтении отцова послания взглянул уже с нескрываемым интересом.

— Хе, это ж чем ты так отличился, что посеред года из школы выгнали? Не хулиганистый как будто… Али политика? — в красноватых ниточках глазки пытливо просверлили Пашкину (вполне интеллигентную) личность и, когда он сдержанно кивнул, беспокойно забегали.

— Та-а-ак, удружил Зорин, чтоб ему…

Павел уже подхватил сумку и сделал движение к двери: «Ну, больше некуда — придётся на милость сестрицы…» — когда Фёдорыч заскрипел своим стариковским смешком.

— Да ты погодь, паря… Меньше знаешь — крепче спишь, так? А отец про твои подвиги никаких подробностев не сообщает. Завтра пристрою куда-нито, а сегодня, так и быть, пользуйся гостеприимством бобыля-работяги.

Фёдорыч одобрительно смотрел, как Павел выгружает из своего баула кой-какие съестные припасы: макароны, колбасу, консервы, чай…

— Ну, а насчёт «с прибытием» как же? — подмигнув, искоса глянул хозяин. Павел развёл руками: в песковском проднаборе такого наименования не значилось.

— Не употребляешь, значит? — подытожил проницательный Фёдорыч. Павел выжал смущённую улыбку.

Михаила Фёдоровича Павел знал мало: отец свои взросло-рабочие и личные дела решал без сыновнего присутствия. А летом, почти уже два года назад, когда Павел подрабатывал у отца на заводе, Фёдорыч отдыхал по путёвке на турбазе. После микроинфаркта.

На другой день Павла оформили на полставки токарем — бумажка из УПК лишней не оказалась — и выдали ордер на общежитие.

Подрезая на станке детали, Павел ловил на себе взгляды рабочих. Из-за шума было не разобрать, о чём они переговаривались между собой, о чём расспрашивали Фёдорыча, который был мастером цеха.

В перерыв новоявленный токарь был представлен коллегам. Прямой взгляд, крепкое рукопожатие вызывали одобрительный гул. Рабочие поочередно называли себя.

— Олег, — последним представился широкоплечий здоровяк; он чуть прихрамывал при ходьбе. Стальной взгляд выражал хмурую настороженность, и вчерашний школяр почти не удивился, когда Олег задержал его руку и кивнул, отзывая в сторону.

— Пашка, айда в столовку, — панибратски кликнул рыжеволосый веснушчатый парень, с которым Павлу предстояло делить общежитскую комнатёнку.

— Иди, Гошик, мы скоро! — издали отозвался Олег.

Они присели на ящики, дожидаясь, когда опустеет цех. «Олег, Олег», — мучительно вертелось в голове у Павла. С кем связано это имя? Стало жарко, когда прозвучала и фамилия. Ну конечно. Муж Светланы и брат Лили. Уф!

Как ни владел собою Павел, а выражения тревоги и досады, мельком появившиеся на его лице, Олег уловил вполне. И не спешил с вопросами, понимая ошеломление новичка и ожидая, пока соберётся с мыслями. Что Павел мог рассказать этому незнакомому, недоверчиво смотрящему на него человеку?

— Мне надо подумать, — прервавшимся голосом произнёс Павел и встал, машинально ударяя ладонью штаны мешковатой спецовки. Как бы поправляя стрелочки на отглаженных клёшах.

— До конца смены, — бросил ему вслед Олег и задумчиво засвистел какую-то незамысловатую мелодию.

Весь остаток дня Павел был сосредоточен. Пенять на судьбу, что столкнула с Гладковым в первый же день, смысла не имело. Как ни отгонял эти мысли, а думалось: однажды они случайно столкнутся. С сестрой или с Лилей. И, может, получился не худший вариант.

Врать не хотелось. Говорить правду — обречь себя на бесславное будущее. Без Лили… Оставалась полуправда. Хотя проницательный Олег вряд ли будет удовлетворён. Надо очень постараться заслужить его доверие, иначе путь в дом Гладковых окажется закрыт.

В забегаловке недалеко от завода Олег и Павел забились в дальний уголок. Места были только стоячие, у высоких квадратных столиков на четыре персоны. В очереди Гладков подтолкнул парня вперёд себя, одобрительно крякнул, когда тот попросил к бутерброду минералку. Сам взял то же. Пить пришлось прямо из горла,чем явно недовольны были оба.

— Ну, поведай мне теперь, Павел Зорин, каким-таким образом оказался ты в марте месяце за тыщу вёрст от семьи, от школы и, так сказать, вне зоны действия контролирующих органов? И что-то мне подсказывает, что не случайно ты обозначился именно в нашем городе.

Едко ироничные слова Олега были неприятны. Но как бы сам Павел отнёсся к такому, с позволения сказать, родственнику, что свалился как снег на голову?

— Я оказался замешан в одну нелицеприятную историю с политической подоплёкой, грозящую скандальным резонансом в масштабах области, — без запинки оттарабанил Павел затверженную наизусть фразу.

Олег впечатлённо присвистнул.

— Лихо! А если поподробнее?

— Секретарь райкома партии велел мне под страхом «найду и уничтожу» забыть все подробности, — уверенно отпарировал Павел.

— Как жить-то будешь, недоучка? С волчьим билетом?

— Нет, тут у меня полный порядок. Только до лета продержаться тихо, а там…

— Что, досрочно отстрелялся?

Недоверчивость Олега пришлось добивать в общежитии, всеми имеющимися документами: аттестатом, паспортом с выпиской из «родного дома», удостоверением токаря низшего разряда. И значок ГТО, и грамоты с соревнований по фехтованию придирчиво рассмотрел Олег.

— К нам когда думаешь заявиться?

Павел вздохнул. Думал: пусть сначала всё утрясётся. А тут вдруг — всё кувырком.

— А ты как посоветуешь? — спросил подкупающе доброжелательно.

— Послушай, мальчик. Ни в жизнь не стал бы ни с кем так цацкаться, если б не Лилька, — жестковатое лицо мужчины неожиданно смягчилось, лишь только заговорил о сестре. — Даже из-за Светланы не стал бы. А эта дурочка так настрадалась по твоей милости. Башку бы оторвал мерзавцу! — замахнулся со зверским выражением, но не всерьёз.

Павел прикусил губы и болезненно сморщился. «За дело было бы оторвать мне башку, ох и за дело!»

— Да, а что ты собираешься сказать ей о своём внезапном появлении? Думаю, про политическую подоплёку — как-то чересчур…

Непонятно было, поверил ли сам Олег до конца в представленную версию, но что для его сестры это не подойдёт, было очевидно.

— Просто соскучился и сдал экстерном экзамены, чтобы поскорей её увидеть, — осенило Павла.

— О, вот это для её романтической натуры то, что надо.

Олег прошествовал, наконец, на выход; у дверей обернулся:

— Значит, пара дней, чтобы прийти в себя. А потом — куда ж от тебя деться, прошу.

«Так хоть всё под контролем будет», — буркнул под нос.

Маячивший в коридоре Гошка смог, наконец, вернуться в свою каморку, откуда был бесцеремонно выдворен нежданным набегом Олега Гладкова, мужика прямого и малость грубоватого.