Руслан Леонидович Богомолов

Сотворение Волжской России

4 книги

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Руслан Леонидович Богомолов, 2018

Приключения целого города, из 1999 года провалившегося во времени в 13 век, весьма были бы печальны и апокалептичны, если бы это не был РУССКИЙ город, с народом, имеющим невероятный дух стойкости и самоорганизации. Стремление к справедливости и человеколюбие помогли горожанам не просто выстоять в отрыве от привычной цивилизации, но и втянуть в становление справедливого общества без агрессии и насилия соседние народы.

18+

ISBN 978-5-4493-2060-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Сотворение Волжской России
2. ПРЕДИСЛОВИЕ
3. Книга первая. Девять дней одного года
   1. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ, загадочный
   2. ДЕНЬ ВТОРОЙ, воскресенье, 17 апреля 1224 года
   3. ДЕНЬ ТРЕТИЙ, понедельник, 18.04.1224 г.
   4. ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ, вторник 19.04.1224 г.
   5. ДЕНЬ ПЯТЫЙ, среда 20.04.1224 г.
   6. ДЕНЬ ШЕСТОЙ, четверг 21.04.1224 г.
   7. ДЕНЬ СЕДЬМОЙ, пятница, 22.04.1224 г.
   8. ДЕНЬ ВОСЬМОЙ, суббота 23.04.1224 г.
   9. ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ, воскресенье, 24.05.1224 года
4. Книга вторая. Горячее лето 1224 года
   1. ГЛАВА ΙΙ. ПЛАНЫ ПОХИЩЕНИЙ
   2. ГЛАВА ΙΙΙ. ВОЙНА
   3. ГЛАВА ΙV. НЕУЯЗВИМЫЙ ЛИС
   4. ГЛАВА V. БЕГЛЕЦЫ
   5. ГЛАВА VΙ. ЭМИР УШЁЛ — ДАЗДРАВСТВУЕТ ЭМИР!
   6. ГЛАВА VΙΙ. ПРЕДВЫБОРНАЯ СУЕТА
   7. ГЛАВА VΙΙΙ. ДЕРПТСКИЙ ПОХОД
   8. ГЛАВА ΙX. БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ
5. Книга 3. Пять лет спустя
   1. К МЕСТУ СЛУЖБЫ
   2. Презентация
   3. Русский союз
   4. Дети с нянькой
   5. Размышления
   6. Послание
6. Книга 4. РОД
   1. Мошенник — он и в Сибири мошенник
   2. Рагимов действует аккуратно (как всегда)
   3. РОД
   4. Катастрофа
   5. Султанша
   6. Поиск хитромудрого решения
   7. Кандидат от РОДа
   8. Жена бизнесмен — беда мужу государственнику
   9. Кандидат от РОДа (продолжение)
   10. Встреча
   11. Беглецы
   12. Гибель Бату-хана
   13. Совет безопасности

ПРЕДИСЛОВИЕ

Роман «Сотворение Волжской России» написан в жанре фантастики, но, скорее всего, это политическая фантастика. В нём заложено много идей устройства общества не освоенных, а то и просто утерянных современной цивилизацией. Одна из них — столкновение и взаимодействие различных культур и цивилизаций на основе многовековой российской традиции, о которой известный русофоб лорд Керзон сказал в самом начале двадцатого века, что это политика «объятий и поцелуев после хорошей трёпки».

Первая книга написана в 1998—1999 году в стране пережившей унижение поражением Югославии и в Чечне, пережившей дефолт. В стране, о которую «вытирали ноги» все кому было не лень, в первую очередь собственные «бизнесмены».

Вторая закончена в 2005 году. Одна из главных идей, высказанных героем романа — «Нетерпимость к нетерпимости» — социальный контракт между всеми членами общества, который обеспечивает отсутствие непримиримого антагонизма между людьми разных социальных групп.

И ещё одна из идей романа — возвращение русской армии её главного победоносного фундамента, который лаконично, как всё что он выражал, описал А.В.Суворов в приказе по крымскому и кубанскому корпусам, которыми он некоторое время командовал: «Человеколюбием побеждать противника не менее оружия».

Третья книга, завершённая в 2012 году, развивая идеи первых двух книг, открывает новые подходы к обсчётам экономической эффективности, а так же к главному закону экономики — нет высокого качества товара без высокого качества его производителя.

Кроме того, в третьей книге ставится проблема единства морально-нравственной идеологии общества и государства, чему категорически сопротивляется Конституция РФ своей статьёй 13 п.2.

Четвёртая книга, развивая идеи предыдущих, продолжает развивать идеи справедливого общества, справедливой экономики и форм участия в экономической и политической жизни общества человека.

Книга первая. Девять дней одного года

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ, загадочный

Пятница 15 октября 1999 года выдалась на редкость тёп­лой. Почти три недели с сентября тянулись холодные, дождли­вые дни, бы­ло слякотно, промозгло. Но в ночь с 14-го на 15-е подул сильный юго-восточный ветер, и к концу этой пятницы часов за пять до заката выглянуло солнце. Вместе с тёп­лым ветром дохнуло ещё не забытым летом, и засветились лица горо­жан. Распахнулись куртки, а фуражки и шляпы, если их не снимали, сдви­гались на затылок. На задний план отошли все заботы и раз­дражения от роста цен, поисков заработка, предвыборной болтовни политиков… Одним словом, от бестолковой жизни. И как было ни радоваться, глядя на осо­бенно красивые в лучах бабьелетовского солнца лица девчат и молодок, у которых как будто выросли ноги в колготках.

Как бы там ни было, но к ночи тучи разогнало совсем. Небо вызвез­дило. Многочисленные небесные светляки освещали ночные пейзажи за го­родом, размыто отражались в Волге. Са­мо­ходная баржа, груженная на все десять тысяч тонн мукой, в 23—55 подходила к порту города Волжского. Для неё это был последний рейс навигации. Рулевой Семён Кошкин уже видел впереди огни плотины и молового маяка, который он должен был обойти. Капи­тан Иван Кадырович Рахметов поднялся на мостик. Ему нравился этот молодой матрос, окончивший Вол­гоградское речное училище, отслужив­ший в Севастополе и вот уже два года ходивший по Волге под его началом. Капитан вполне был в нём уверен, но при заходе в порт и швартовке всегда присутствовал на мостике.

— Ну как, ждут в порту? — спросил Рахметов. Его узкие губы на широ­коскулом лице дрогнули в едва заметной улыбке.

Баржа немного запаздывала, идя против ветра весь путь, держа са­мые экономичные обороты.

— Ждёт, Иван Кадырович, — ответил Кошкин, бросив взгляд на не­вы­сокую плотную фигуру сорокапятилетнего крепыша-капитана.

— Разрешите завести на швартовку?

— Заводи.

Когда светящийся маяк зашёл за левый борт, баржа стала мед­ленно поворачиваться. Уже перед её носом тихо поползли огни Вол­жского порта, как произошло что-то непонятное. Баржу тряхнуло, она накренилась чуть-чуть на левый бок, огни порта застыли на месте, а потом двинулись назад, влево. Встревоженный капитан машинально крикнул: «Стоп машина!» — и рванул рычаг на экстрен­ный «стоп». Кошкин, уступив ему штурвал, ухва­тился за поручень. Баржу покачивало и разворачивало вправо. Вдруг её с нарастающей скоростью потащило назад, вращая, как щепку, по часовой стрелке. Там, выше по течению, что-то гудело и ревело. Через минуту-дру­гую и плотина, и порт скрылись из виду, а какая-то невиданная сила про­должала тащить их вверх по течению.

Волга повернула вспять!!!

По включенному капитаном сигналу тревоги команда, на ходу про­сыпаясь и цепляясь за поручни, занимала места по ав­ральному расписанию. Впечатление было такое, как будто мощное течение с водоворотами тащит баржу вместе с Волгой назад, в Николаевск. По свисту ветра и рёву воды ощущалась огромная ско­рость движения. Около четверти часа, которые ка­зались вечностью, баржа прыгала и скакала по волнам, пока вдруг что-то не заскрипело под днищем. Судно накренилось, развернулось носом по взбе­сившемуся течению, проползло по дну метров сто и остановилось. Мимо продолжала бурлить вода… вверх по Волге. Капитан постоял несколько се­кунд, продолжая держаться побелевшими руками за штур­вал, повернул го­лову с округленными глазами к Кошкину и приказал каким-то чужим, но ровный голосом:

— Проверь наличие людей и собери всех на палубе.

— Есть, — Кошкин вышел из транса, отпустил, наконец, поручни и пу­лей выскочил из рубки. Хорошо иметь командира — загрузил го­лову его приказом и вперёд.

Через минуту вся команда, собравшись на слегка наклонённой па­лубе, наблюдала, как спокойно спускается капитан.

Вода из-под баржи продолжала уходить, правда, быстро зати­хая. Судно крепко сидело на дубах. С правого борта, на пологом берегу прожек­торы освещали дубраву с огромными, мощными деревь­ями.

Через полчаса вода стала медленно прибывать, но те­перь уже с вер­ховьев Волги. Капитан собрал команду в кают-компании подводить итоги осмотра корабля.

И так, корпус незначительно помят, но цел, течи нигде нет. Винты целые, хотя на одной лопасти есть подозрение на трещину. Часть руля со­гнута влево градусов на пять, но работоспособность сохранена. Двигатели в норме. Баржа стоит на грунте и вырванных с корнем дубах, погруженная в воду всего на полметра.

— Какие будут предложения? Кто что думает? — Капитан оглядел ко­манду.

Механик Юрий Орман, ветеран корабля, оглядел лица товарищей и, уставившись в пол, отрапортовал:

— Главный двигатель остановлен, работает движок резервного ге­не­ратора. Предлагаю остановить и его, потому что ничего не ясно, а горючее надо экономить.

— Принято, — как-то облегчённо сказал капитан.

Кошкин переживал за свою невесту Любу, которая встречала его там, на причале. Она уже два месяца была беременной, а через две недели намечалась их свадьба. Поэтому он спросил:

— А что там порт, не отвечает?

— Эфир вообще пуст. У меня такое впечатление, что мы провалились в потусторонний мир.

— Чертовщина какая-то. — Матрос Сёмин развел руками; — на стрем­нине Волги льдины, и подморозило.

Наступившую гнетущую тишину прервал капитан:

— Итак, первое: останавливаем все двигательные установки. Юра, сливай воду со всех систем, Кошкина возьми в помощь. Второе: Паша, си­дишь как проклятый на рации и прослушиваешь весь эфир. Через каждые четверть часа вызываешь порт. Третье: Воропаев, берёшь монтировку и на охрану баржи. Маршрут — периметр палубы. Осматриваешь всё вокруг ко­рабля, обо всём необычном немедленно докладываешь мне. Остальные: Сёмин старший, проверить и задраить на замки все люки и двери, кроме входа сюда. Всем отдыхать здесь. Сёмин, примешь вахту у Воропаева в три тридцать. На рассвете оглядимся и примем решение. Приступили!

Роман Карпенко, сидя в кабине КАМАЗа, который летел со скоро­стью девяносто километров в час по трассе, вглядывался в ог­ни прибли­жающегося Волжского. Оставалось километров пятнадцать-двадцать до первого городского поста ДПС. Шофёр Вася Чухнов за­курил и мечтательно произнёс:

— Сейчас в баньке попаримся, отоспимся и утром свеженькие, как огурчики, на завод.

Чухнов ещё днём уговорил Романа заехать к нему в Погромный, в дом его бабки, где он жил со своей женой и двумя малютками-по­годками. Роман согласился, так как в Волгоград к родителям он не успевал, а в Волжском ему ночевать было негде, разве что на за­воде, куда он вёз ком­плектующие на двадцать ветроагрегатов.

Карпенко целый год искал на эти «ветряки» заказчиков, завод-изго­товитель, деньги на комплектующие. В конце концов, почти всё, кроме электрогенераторов (а это лопасти, стойки, редукторы и дру­гая мелочёвка) он достал практически по цене металлолома. Две ма­шины, гружённые ло­пастями, Карпенко отправил на завод еще неделю назад, тремя днями раньше ушли ещё две с генераторами и редукто­рами, за ними на следую­щий день полуприцеп с секциями стоек. Сей­час, последним рейсом они везли остатки деталей и стоек.

В автомобильном радиоприемнике оборвалась песня Ободзинского и пошла мелодия «Подмосковных вечеров».

— Сейчас посмотрим, — сказал Роман, глядя на часы, — как там Москва с нами сверяется.

Навстречу, издали, все ярче светились фары двух встречных машин. Чухнов сбросил обороты, стрелка скорости поползла влево к цифре 65. В радиоприемнике запикало. Мимо просвистела встречная легковушка, и вдруг машину тряхнуло на шестом сигнале «Пик». Мимо пролетела и вто­рая машина, джип Чероки. Не успели Роман с Василием, чуть приподнятые толчком, вновь прижаться к сиденьям, как сзади что-то загромыхало. Чух­нов резко затормозил, и машина, про­летев по шоссе ещё метров пятьдесят, остановилась.

— Кажется, что-то с прицепом, — пробормотал озабоченно Чухнов, вы­скакивая из кабины.

Роман, тоже встревоженный, вышел из машины и пошёл назад. Пе­ред ними открылась более чем странная картина. Прицеп, соб­ственно, только его передняя половина, стоял, устремившись перед­ним бортом в небо. Впечатление было такое, как будто кто-то акку­ратно разрезал его по­перёк. Круглые секции стоек, естественно выпавшие из прицепа, раскати­лись в правый кювет. Посветив зажи­галкой, Роман осмотрел две из них, об­резанные, как лазером попе­рёк, аккурат в размер оставшейся части при­цепа.

Они пошли назад искать потерянную часть. Василий черты­хался, кляня всех, кто ехал в джипе. Другого объясне­ния происшедшего, как ди­версия, просто не приходило на ум. Вдруг они увидели ещё более порази­тельное зрелище: дорога, обрезанная как по струнке, обрывалась, а за ней, ниже на полметра, начина­лось снежное поле. Влево и вправо от дороги виднелась четкая гра­ница между снежным полем впереди и черной, пропи­танной осенними дождями землей, сзади. Насколько хватало глаз и звёзд­ного света, перед ними тянулась эта заснеженная земля. Только сейчас Ро­ман почувствовал морозный холод, которым тянуло на них с Василием от этого белого простора. Впереди, метрах в тридцати, разво­рачивался джип. Он подъехал вплотную к срезу до­роги, и из него вышли четверо — двое молодых парней и пожилая пара.

— Мужики, что это было? — спросил водитель джипа, берясь за руку Романа и поднимаясь на полотно дороги. Это был молодой высокий брюнет лет двадцати пяти. Он был явно возбуждён, как, впрочем, и его спутники, коротким полётом машины и её приземлением на вне­запно возникшем снежном поле.

— Спроси чего полегче, — ответил Василий, помогая подняться на полотно пожилому, но однозначно крепкому мужчине, — у нас полпри­цепа как корова языком слизала, прямо тут.

— Вместе с дорогой, — добавил Роман, когда все уже были рядом.

— Какие-то инопланетянские шутки, — нервно хихикнул юноша лет восемнадцати.

— Где же наши молодые, что с ними? — запричитала женщина, — они ехали впереди нас на десятке, не видели? — спросила она у Романа.

— Да, за секунду до встряски они пролетели мимо, — Роман вдруг отчетливо понял, что десятка исчезла вместе с дорогой, и ему за­хотелось успокоить эту женщину, — мне кажется, надо разведать, где-то этот снег обязательно кончается, и, может, там ваши тоже сто­ят и думают: «Где это наши с джипом».

— Действительно, — поддержал Романа её муж, — сделаем так: ты с сыном и этими хлопцами доедешь до поста, а мы со Степаном пое­дем искать, где кончается эта чертовщина.

— Меня возьмите, — Роману уже не терпелось заглянуть за этот темный ночной горизонт.

— Нет, я еду с вами, — решительно сказала женщина.

— Нет, — не менее решительно и жестко отрезал мужчина, потом заговорил мягче: — Зоенька, я тебя прошу, езжай до поста, там есть связь с милицией, армией, с чем хочешь, хоть с Москвой. Подыми всех на ноги, пусть присылают сюда ОМОН, спецназ, криминалис­тов, специалистов, спасателей, кого угодно, а мы пока осторожно разведаем, что по чём. В любом случае мы вернемся часа через два, не больше. Я прошу тебя, и возьми Ванюшку с собой.

— Я поеду с вами, — возмутился юноша.

— Иди сюда, — пожилой мужчина отвёл его в сторонку и стал что-то тихо объяснять.

Роман вспомнил, что в КАМАЗе у него в куртке есть газовый пистолет, который непременно надо взять с собой.

— Пойдем к машине, — сказал он Василию и добавил, обращаясь к водителю джипа: — я сейчас вернусь, куртку одену, а то морозец.

— Давай, — буркнул водитель, и Роман с Чухновым пошли к КАМАЗу.

По дороге Карпенко почти уговорил Василия дать ему ружье, которое тот всегда брал с собой в дальний рейс, но когда они, отцепив прицеп-калеку, залезли в кабину, Чухнов сказал:

— Глянь-ка, Рома, огней вообще никаких.

Оглядевшись, Карпенко заметил, что и вправду нет огней ни Волжского, ни Второго поселка, которые они уже видели впереди, до этой остановки.

— А вдруг там дальше такая же чертовщина?

— Я не удивлюсь. После того, что сейчас видели, танцует всё.

— Так что извини, дорогой, ружьё не дам. Сам понимаешь, со мной баба с сопляком. Может, придётся одному за всех троих держать оборону.

— Никаких возражений, Васёк, — Роман надел свой старый японский пуховик, проверил документы, сигареты, зажигалку, пистолет, за­пасную обойму с нервнопаралитическим газом — в пистолете у него стояла с разрешёнными слезоточивыми патронами. Он вдруг подумал, что случилось действительно что-то из ряда вон выходящее, если обесточен весь левый берег, а что там Волгоград? У него защемило в душе — кой чёрт он едет неизвестно куда, неизвестно зачем. Может рвануть с Чухновым, а там хоть на такси, да на правый берег, как там родные? Но назад отрабатывать уже поздно, решение принято — машина закрутилась.

— Ну, я пошёл, будь осторожен и… в общем, удачи тебе.

— Спасибо, и тебе всего, — пожелал ему Чухнов, и Роман хлопнул дверью.

За полчаса движения по заснеженной степи Карпенко успел познакомиться со своими новыми спутниками. Пожилой сорокавосьмилетний мужчина Константин Ефимович Барков — фермер из-под Николаевки — женил своего старшего сына. Свадьбу сыграли в Волго­граде ещё в прошлую субботу, но до пятницы у него ещё были дела по поставке ржи, по ссуде на энергостроительство, по зачёту на­логов поставками, по… Короче, только вечером пятнадцатого они собрались домой, сын вёз молодую жену и двух сестер на своей десятке, а джип Константина Ефимовича с ним, женой и младшим сыном вёл его племянник Степан, монтёр Николаевского участка левобережных сетей. Константин Ефимович специально взял его с собой, чтобы можно было, где пригубить, а где и выпить без оглядки на свою машину, зато у Степана на неделю наступил сухой закон. Вот и сегодня, вернее, уже вчера, Барков со сватом остограммились на дорожку.

Константин Ефимович всё нахваливал невестку — студентку четвертого курса сельхоз академии. Там старший сын с ней и по­знакомился — он этой весной получил диплом агронома.

Машина, после долгого, ровного как стол участка, стала спускаться в лощинку шириной в сто метров и глубиной четыре-пять. На её камышовом дне подо льдом тёк почти вымерзший ручей, шириной не больше метра. Выбрав место, где камыш был пореже, Степан сходу, ломая жидкий ледок под снегом, проскочил ручей и повел джип вверх из лощины. Метров через 200, забравшись на вершину пологого холма, откуда снова виднелась только голая заснеженная степь, он остановил машину и, по просьбе Баркова, выключил мотор. Константин Ефимович вышел из джипа, взяв свое пятизарядное охотничье ружьё. Вышли из машины и его спутники. Они встали, слушая, как замолкает гудение центрифуги. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался снежный ковер. Они уже с полчаса ехали почти точно на север, ну, может, немного смещаясь на восток. Ефимыч дал Степану в ориентир Полярную звезду, которую тот держал чуть-чуть левее.

— Километров двадцать прошли, — предположил Роман.

— Двадцать четыре по спидометру, — уточнил Степан.

— Тихо! — Скомандовал Ефимыч, — послушайте.

Все затаили дыхание, вслушиваясь в звенящую тишину. Вдруг где-то сзади раздалось: «Ууу», — и чуть ниже по лощине недруж­но запели несколько голосов: «Ууу».

— Волки? — тревожно спросил Степан.

— Они, — ответил Ефимыч и уточнил: — стая.

— Поохотимся, — азартно сказал Степан и, открыв дверь джипа, достал из-под сиденья самодельный охотничий нож-тесак.

— Из клапанной стали, — похвастался он Роману, повертев ножом под внутренним освещением кабины.

— Видать, внизу в лощине их логово, а сейчас мы их шумом прив­лекли, они на след наш вышли и идут за нами, — рассудил Барков, — Степан, разворачивай машину назад и по моей команде включай освещение.

Пока Степан быстро разворачивал, Роман заменил в своем пис­толете магазин со слезоточивыми патронами на нервнопаралитические. Ждать пришлось недолго. Через несколько секунд после того, как вновь затих двигатель, стоящий справа от капота Ефимыч про­шептал Роману, который прислонился к капоту с другой стороны:

— Вон они, метров тридцать пять.

На белом снегу виднелась группа волков, десятка полтора. Они остановились, видимо заметив свою жертву, и вдруг передний, вожак, медленно двинулся к машине, а остальные бросились врассып­ную, охватывая людей полукольцом.

— Врубай, — шепотом скомандовал Ефимыч, и галогенки осветили оскалившиеся в предвкушении добычи пасти.

Первым же выстрелом Ефимыч уложил вожака. Стрелял он отмен­но: пять выстрелов — пять волков со своего фланга, последний в десяти шагах справа от машины. Ему, повидавшему в жизни многое, ходившему охотиться и на кабанов, и на медведя, когда работал в Сибири, такого видеть не приходилось. Зверь, даже в самой глухой тайге, уже очень хорошо знал силу человека, поэтому включенный свет фар и первые выстрелы обращали в бегство самых матерых хищников, но чтобы вот так, презирая смерть, зверь шёл на него!.. Патроны были в машине в сумке за задним сиденьем. Барков рва­нулся к задней двери, вскочил в машину, краем глаза наблюдая, как несётся на него прыжками оскалившаяся морда. Едва успел захлопнуть дверь, как на неё буквально упал рычащий зверь. Джип качнуло, но Ефимыч быстро достал из сумки початую коробку с патронами. Пальцы тряслись и плохо слушались, когда он, торопясь, набивал магазин ружья.

Роман первый выстрел сделал одновременно с последним Баркова. Волк, ослеплённый фарами и пытавшийся обойти этот свет правее, почти перед самой машиной вышел из её луча и рухнул, вдохнув пары отравы. Второй получил свою порцию, уже разгибаясь в прыж­ке, и долетел-таки, окаменевшим, к ногам Карпенко. Третий уже зашел сбоку, но был не один. С ним рядом бежал другой, помельче. Поэтому, когда этот третий рухнул, его сосед остановился и мед­ленно, покачиваясь и спотыкаясь, стал пятиться, видно, тоже чуть хватанул газа. Слабый, еле заметный ветерок тянул через машину и Романа на правый фланг волчьей стаи. Видимо учуяв запах смерти, волки остановились, не решаясь идти дальше.

В это время Степан, с ножом и монтировкой прикрывавший Романа с тыла, обратил внимание на неистового волчару, который врезался в дверь, захлопнутую Ефимычем. Он в ярости попытался уку­сить кузов, потом обойти технику сзади, но, видимо, его спугнули красные габариты. Наконец, когда Ефимыч, зарядив ружье, вышел из машины к ним, на левую сторону, волчара отступил метров на пять и с разбегу запрыгнул на джип, уцепившись за багажную решетку.

— Берегись, братцы! — Степан со всей силы опустил на оскаленную пасть монтировку.

Яростное рычание заглушил выстрел Баркова. Неистовый при­поднялся и молча рухнул на решетку. Оставшиеся в живых волки растворились в темноте.

Роман опустил пистолет в карман и достал пачку «Ростова». Руки не слушались, с трудом достал две сигареты, дал одну Сте­пану, другую неловко всунул в неразжимающиеся губы. Барков обошёл машину, осмотрел окрестности, выключил свет и взял сигарету из протянутой Романом пачки. Степана никак не слушалась зажигалка, и Ефимыч достал и зажег спички. Когда все прикурили, затянувшись, сказал:

— Д-а-а-а?!

Романа после двух затяжек уже отпустил, начавшийся было озноб, и он спросил с ярко выраженной иронией:

— Интересно, кто на кого охотился?

Степан вдруг взорвался таким заразительным хохотом, что с минуту их всех трясло от смеха. Потом, уже докуривая сигарету, Ефимыч добавил со всей серьезностью:

— Поверьте старому охотнику, я не только не видел, но и не слышал о таких непуганых зверюгах. По всему, они должны были бежать, как только мы зажжём фары, и тут хорошо бы двух-трех успеть пристрелить.

— А красного света они все же боятся, — Степан убирал на место монтировку и нож, — этот-то волчара с крыши не стал обходить сзади красные габариты.

— Гм, уже не плохо, — хмыкнул Ефимыч, — и всё же загадочное мес­то. Куда нас занесло?

— А что, если свернуть на запад, к Волге, здесь километров пять должно быть, не больше, если Волга на месте, значит всё не так уж и плохо. Может, на берегу, какой хуторок будет, связь, — пред­ложил Роман.

— Времени почти час, — задумчиво произнёс Барков, — а что, к двум назад успеем.

Сказано — сделано. Через десять минут, уложив и увязав шесть волков (больше не поместилось) на крышу джипа, разведчики мчались на запад.

Проехав километра четыре, они вдруг увидели встречного всадника, который, попав в свет фар, развернулся, подняв коня на дыбы, и поскакал прочь, забирая правее.

— Давай-ка за ним, — скомандовал Ефимыч, и Степан, доворачивая и доворачивая вправо, объезжая невесть откуда появившиеся кусты и деревья, погнал джип за наездником. Роман заметил в левом окне далеко мелькнувший огонёк, а потом там выросла стена леса.

— Прибавь-ка, Стёпа, — попросил Барков, и машина, подминая неболь­шие кусты, подпрыгивая на каких-то кочках и ветках, стала быстро сокращать расстояние до всадника, углубляясь вместе с ним в ред­колесье.

Когда дистанция сократилась с пятидесяти метров до десяти, Степан посигналил, но всадник повернул влево и скрылся в чаще. Машина развернулась за ним и резко затормозила, подмяв молодую поросль и едва не врезавшись в деревья, которые оставляли проход всего метра полтора.

— Глуши, послушаем, — приказал Барков и вышел из машины с ружьем наготове, чертыхаясь и кляня загадочного всадника. Вышли и Роман со Степаном. Свет фар упирался в часто стоящие деревья метрах в пяти от машины. Вдруг в тишине из леса раздался мощный звериный рёв, слившийся с ржанием лошади и шумом ломающихся сучьев. В све­те фар пролетела справа налево, с храпом раскидывая ветви деревь­ев, лошадь. Внезапно, прямо перед капотом, тоже справа, появилась летящая сильными прыжками фигура странного юноши, одетого в по­добие овчинного полушубка серым мехом наружу, серые штаны и мехо­вые короткие сапоги-унты. На голове у этого юноши была меховая островерхая шапка с волчьей или собачьей шерстью наружу. Ослеп­ленный светом, юноша не заметил согнутый почти до земли левым передним колесом машины дубок-подросток, зацепился за него го­ленью и растянулся на снегу. Степан с Романом подхватили и быстро подняли его, крепко держа за руки. Юноша, визжа, тщетно пы­тался вырваться, но в это время с рычанием перед машиной выка­тился огромный бурый медведь, который преследовал потерявшего коня всадника. Наткнувшись на свет фар, зверь поднялся во весь свой более чем двухметровый рост. Его рычание перешло в рев, но не успел он сделать движение в сторону держащихся за руки людей, как прозвучали один за другим два выстрела. Ефимыч справа от капо­та послал свою пулю под ухо в лохматую голову медведя, а Роман в его пасть свою отраву.

Юноша, наконец-то, онемел от увиденного, задрожал, его ноги подкосились, и он рухнул на колени где стоял. Бросив его, Степан и Роман вслед за Барковым кинулись к медведю, распластавшемуся на снегу. Зверь был мёртв, его грязная и мокрая шкура парила смрадом.

— Странно, как будто он только вышел из берлоги после зимней спячки, — проговорил Ефимыч.

— Вообще за последний час столько странностей: слежавшийся снег с твердым настом, небольшой морозец, медведь после зимней спяч­ки, непуганые волки… Впечатление такое, словно мы попали в дикую лесостепь в раннюю весну, — рассуждал Роман.

— Странный парень, может, он…, — обернулся Степан, но юнца не было, — сбежал!

— Ладно, пора поворачивать назад, — скомандовал Барков, — доставай тросик, отбуксируем зверя.

Через несколько минут они тронулись по своим следам назад, волоча по снегу медвежью тушу. Когда машина выехала из леса. Ро­ман вспомнил про мелькнувший свет и внимательно стал смотреть вправо. Вдруг он за лесом снова увидел мерцающий огонь.

— Ефимыч, может, завернём на огонёк? — предложил он Баркову.

— Где? — встрепенулся тот.

— А вон и правда, — тоже заметил Степан.

— Поворачивай, тут метров пятьсот, — распорядился Барков, — успеем.

Чем ближе они приближались к костру, спускаясь по небольшому склону, тем явственней различали несколько высоких шатров вокруг или, вернее, в полукруг него и людей, стоящих с какими-то жердями. Сбросив скорость, Степан осторожно приблизился к ним метров на десять, остановился, вежливо выключив свет.

— Степан, не глуши, сиди на стреме. Роман, выходим, дверь не закрывай, будь наготове, — встревожено распорядился Барков, сам выходя из машины с ружьём наперевес и не спуская глаз со странно одетых людей.

Большой костёр горел в низинке, шагах в восьми сзади стоящей шеренги из семи человек. Их лица разглядеть было трудно, но они стояли, держа наперевес шесть копий и щиты!!! Роман разглядел слева у костра сбежавшего юношу, который одной рукой держал под уздцы своего коня, а в другой темнело что-то похожее на нож. «На­шёл-таки свою лошадку», — подумал Карпенко. Справа от костра стоял с непокрытой головой седой, обросший старик, он держал в правой руке саблю, а в левой щит. За костром толпились женщины и подрост­ки, вооруженные какими-то кольями, рогатинами, топорами. Позы у всех были самые решительные, и одновременно на лицах читался ужас. Какие-то юнцы держали на привязи трёх лохматых псов непонятной породы. Собаки рычали и изредка взлаивали.

— Стой тут, прикроешь, если что, — бросил Роману Барков.

Он не спеша вышел из машины, встал перед ней, заложил ружье за спину, поднял правую руку и сказал:

— Здравствуйте, господа.

Шеренга зашевелилась, загудела: «Рус, рус, рус». Из её се­редины вышел на один шаг человек, видимо, командир этой шеренги. В левой руке у него был почти круглый щит с полметра в диаметре, а в правой опущенный вниз меч.

— Ты русич? — спросил он Баркова.

Барков тоже сделал шаг вперед и заговорил:

— Русский, русский, русич, — и спросил, разведя руками, — а вы кто?

Они подошли друг к другу поближе, и командир шеренги сказал, вложив меч в ножны:

— Тэп кэча, род кэчев. Половэцы.

Ефимыч оглянулся и крикнул, махнув вниз рукой:

— Глуши, Степан. Это, ребята, половцы. Чёрт меня возьми, если я что-то понимаю.

Командир шеренги тоже повернулся к своим и на каком-то гор­танном языке что-то им скомандовал. Короткие копья шеренги дрогну­ли и поползли вверх, на плечи этих невысоких молодцов. Когда ко­мандир поворачивался к Баркову, тот в отблеске костра увидел его обезображенное шрамом лицо. Шрам проходил от левого надбровья через яму, зияющую вместо глаза, через переносицу и заканчивался над правым углом губ, где усы сливались с седевшей короткой боро­дой. На голове у него была такая же, как и у юноши, шапка, соб­ственно, такие же шапки были у всех мужчин, подошедших к ним.

Ефимыч протянул одноглазому руку и представился:

— Костя — меня так зовут.

— Кэчтэн, — сказал одноглазый и пожал Баркову руку выше запястья.

Барков неловко пожал запястье Кэчтэна.

— Идэ, — одноглазый жестом руки предложил Баркову пройти к кос­тру, где женщины, попрятав свое нехитрое оружие, обступили их и принялись ощупывать кожанку и воротник с искусственным мехом на Ефимыче. Кэчтэн отдал свой щит одной из них, а старик у костра вдруг зычно крикнул на обступивших Ефимыча, они тут же отстали от него и расступились, давая дорогу к костру Баркову и последова­вшему за ним Карпенко. Кэчтэн что-то объяснил старику, потом представил его Косте: «Башкэч»…

Через полчаса мужчины недалеко от костра разделыва­ли тушу медведя, отданную Барковым в знак дружбы роду Кэч. Джип стоял повёрнутый задом к костру, там, где прежде была готовая к бою шеренга, и Барков успел рассказать о том, что он крестьянин (оратай), а Роман — инженер, то бишь розмысл, что Степан электрик, то есть человек, который делает такой вот яркий свет, как у машины.

Разговор вели в основном Ефимыч с Башкэчем, а переводил с ветхо русского Кэчтэна, вымученного его жутким акцентом, Роман, который, на счастье, увлекался историей «Слова о полку Игореве» и самим этим произведением.

Весь табор, как его окрестил Карпенко, кроме мужчин, занятых на разделке медведя, а также беседующего с гостями степенного главы рода Башкэча, переводившего беседу Кэчтэна и юноши-разведчика, крутил­ся возле машины. Степан стоял там же, покрикивая на наиболее усердствующих юнцов, не только щупавших тёплый капот, но и ты­кающих чем попало в шины. Его слушались беспрекословно, ибо сама фигура Степана с его широкими плечами и ростом под метр девяносто внушала уважение половцам. Для них, ростом не превышающих метр шестьдесят, он представлялся великаном-богатырём. Собственно, единственным богатырём, ростом метр семьдесят, в их роду был Кэчтэн. Он был воин, и этот страшный сабельный шрам получил, как выяснилось из разговора, в прошлом году («прошэл лэто») в битве с «татэр», где половцы потерпели поражение вместе с русскими от великого полководца Сэбэдэя.

— Это было на речке Калке? — переспросил Роман.

— Бысть на Каэле, — ответил Кэчтэн.

Роман с Ефимычем переглянулись.

— Кажется, 1223 год, — сказал Роман.

— Я уже ничему не удивляюсь, — потёр виски Барков и добавил, — но самое интересное — это не сон.

Ещё они выяснили, что Волга (Итиль) в полночь вдруг заревела и залила землю буквально в 50 шагах от стана Кэчев, потом вода спала, но что-то огромное со светящимися огнями, двигаясь вверх по течению, с шумом остановилось примерно в тысяче шагов от них, затихло и погасило свет.

Собрав всю эту информацию, разведчики уже подумывали о том, что пора возвращаться в большой город, как раздался шум двигателя, и со степи стало видно УАЗик с мигалкой на крыше, летящий явно по их следам.

— Это бояре из того самого города, о котором мы вам говорили, — сказал Роман одноглазому, усмехнувшись про себя: «Бояре».

— Мы должны поговорить с ними, — заявил Башкэчу Барков.

Все встали, и Роман с Барковым пошли навстречу УАЗику.

Остановившись перед самым носом джипа, УАЗик распахнул все двери, из которых вышли четверо омоновцев в бронежилетах поверх курток, касках и с автоматами в руках. Вышедший из передней двери капитан тут же наткнулся на Ефимыча и увидел вокруг себя об­ступивших машину странно одетых людей, которые молча, с наивным нескрываемым любопытством рассматривали милицейский отряд. Капитану стало как-то не по себе, и он, зацепившись взглядом за при­вычно одетых гражданских, отдал им честь и, представившись: «Капитан Кочкин», — не нашел ничего лучше, как привычным хозяйским тоном спросить:

— Кто такие? Ваши документы!

Роман и Барков достали паспорта и отдали капитану.

— Послушай, капитан… — начал, было, Роман.

— Карпенко Роман Алексеевич, — прервал его Кочкин, читая, приг­нувшись к свету фар, его паспорт. Капитан знал, кто они. В его блокноте были записаны и Карпенко, и оба Баркова, на посту ДПС он получил и записал информацию о них от Василия и жены Баркова, но ему было неловко под взглядами этой толпы и, спасая свое командирское достоинство, он от растерянности пёр напролом.

— Седенко, Николай, проверь документы на машину и оружие, — приказал он сержанту.

— Степан, покажи там документы, — оглянулся Барков, потом спросил капитана:

— Вы можете выслушать меня пару минут? Чтобы прояснить вам обстановку.

Седенко проверял у Степана документы, и капитан, как бы получив паузу, ожидая доклада об этой проверке, снизошёл до выс­лушивания Баркова. Он даже отдал паспорта обоим.

— Так вот, — продолжал Ефимыч, — это половцы, один из их родов, сейчас здесь весна 1224 года.

— Похоже, что эта территория провалилась во времени из-за како­го-то катаклизма, — добавил Роман.

— И здесь есть человек, — продолжал Барков, — который сражался в русско-половецком войске против татар в прошлом году на реке Калке. Нам удалось наладить с ними дружеские отношения, поэтому попроси-ка своих хлопцев убрать автоматы от греха подальше.

— Вам бы, товарищ капитан, представиться старейшине рода Кэчев Башкэчу, вон там, у костра, — предложил Роман.

Кочкин прислонился к капоту УАЗика, задумчиво вынул пачку ЛМ и закурил под шепот и переглядывания половцев, которых он, впрочем, не замечал. Задуматься было о чём. Получив задание проверить исчез­новение дороги на Быково, он прибыл на пост ДПС, где и записал первую информацию, и, пока, ещё не отъехал от города на 20 кило­метров, его радиостанция прослушивала переговоры, из которых вырисовывалась странная картина. Из водохранилища пе­ред плотиной ушла вся вода. За плотиной, на правом бере­гу, появилась лесная чаща. Исчезли огни Волгограда и Ерзовки. Исчез почти полностью посёлок Средняя Ахтуба, за ахтубинским аэродромом такая же снежная степь. В город перестал поступать газ по газопроводу. То, что сейчас ска­зали эти двое, приводило к страшному выводу…

— Братцы, — как-то по-свойски, потеряв милицейскую напыщенность, сказал Кочкин, — похоже, что это наш Волжский провалился в жуткое прошлое.

Подошёл Седенко и доложил:

— Всё в порядке.

Кочкин решительно встал, бросил недокуренную сигарету и ско­мандовал:

— Оружие за спину.

И пока его хлопцы убирали стволы, он обратился к Баркову:

— Константин Ефимович, блин буду, не поверят. Надо кого-то из твоих половцев забрать с собой и срочно ехать назад докладывать, а то рация не достаёт отсюда. Ведите меня к их вождю…

Примерно к часу ночи Паша, вернувшийся на родную волну, услы­шал вызов диспетчера. Он тут же включил передачу:

— Я сто семьдесят третий, я сто семьдесят третий, как слышите, прием?

И в ответ такое родное и милое:

— Я порт-43, я порт-43, сто семьдесят третий, доложите обстановку.

— Товарищ капитан! — крикнул Паша, выглянув из рубки, — порт на связи.

Рахметов, которому не спалось, в черном бушлате и черной зимней форменной шапке стоял на палубе и разглядывал в свете звезд темную воду с льдинами под ней. Вода явно прибывала. Услышав Пашу, он быстро поднялся в радиорубку и взял микрофон:

— Я 173-й, докладываю, баржа сидит на мели, личный состав не пострадал, повреждения баржи незначительные, вода в реке прибывает. Как поняли? Приём.

— Я порт-43, понял Вас хорошо. Воды нет ни в порту, ни перед плотиной. Сообщите, где находитесь.

— Местоположение неопределённо. Предполагаем: нас отнесло кило­метров на двадцать-тридцать от порта.

— Вас понял, будьте на связи, и привет от Кошкиной.

У Рахметова отлегло от сердца. Он несколько повеселел, — порт жив, связь восстановлена, пропасть не дадут. И всё же, и всё же, произошло что-то невероятное.

— Иди, Паша, поспи, нужен будешь — позову.

— Есть, капитан, — улыбающийся радист вышел из рубки.

В час сорок снова в эфире раздался голос диспетчера порта:

— Я порт-43, вызываю 173-й, ответьте, приём.

— Я 173-й, на связи, — доложил Рахметов.

— Я порт-43, возможно, в радиусе действия вашей радиостанции находится милицейская машина, позывной «24». Попробуйте выйти с ней на связь и узнать, что с ними, а то мы их потеряли. Милицей­ская частота 1932 герца. Как поняли?

— Понял вас хорошо, ищу милицейскую машину на частоте 1932 герца. На время поиска ухожу с нашей волны, — принял команду Рахметов и тут же стал перестраиваться.

Услышав характерный шум в эфире и определив по шкале, что он у цели, Иван Кадырович включил передатчик:

— 24-й, 24-й, я 173-й, прошу ответить, — подождав секунд 15, снова повторил, — 24-й, 24-й, я 173-й, прошу ответить, — и опять замолчал, вслушиваясь в эфир.

И тут в наушниках бухнуло:

— Я 24-й, я 24-й, кто такой 173-й? Приём.

— 173-й — это я, капитан баржи Рахметов. Сижу на мели недалеко от вас. Поскольку горотдел милиции потерял связь с вами, то просили через нас выяснить, как у вас дела, почему не отвечаете? Приём.

И уже другой голос:

— Я 24-й, капитан Кочкин, связь потеряна потому, что углубились на 30 километров от города, подождите минут пять, есть очень важная информация, а пока передайте, что Барковы и Карпенко живы и здоровы, вернутся с нами. Всё.

— Понял, через пять минут выйду на связь снова.

Рахметов перевёл радиостанцию на речпортовскую волну и передал диспетчеру свои переговоры с Кочкиным. Затем опять вер­нулся на милицейскую частоту:

— 24-й, я 173-й, на вашей волне жду информации. Как поняли? Приём.

И опять первый голос:

— Понял хорошо, ждите.

Прошло пять минут, шесть, восемь, десять. Рахметов уже хотел ещё раз вызвать 24-го, но в это время в микрофоне раздалось:

— Рахметов, это я, Кочкин, приготовь бумагу и ручку. Слышишь?

— Слышу отлично. Приготовил. Приём.

— Давай, Рахметов, записывай точно. Диктую медленно. Ничему не удивляйся. Готов?

— Готов, давай.

— «Нахожусь на территории, соответствующей весне 1224 года. Буду в городе через час. Доставлю половца, участника битвы на Калке 1223 года. Капитан Кочкин». Всё! Записал? Повтори.

Рахметов повторил текст и спросил:

— Кочкин, ты серьёзно?

— Серьёзней не бывает. Не думай, что у меня крыша поехала. Как передашь, сообщи. Жду на связи.

Рахметов передал в порт радиограмму.

— 173-й, это я, порт. У твоего Кочкина все на месте? Приём.

— Когда я сижу на мели посреди дубравы, а ты видишь вместо Волжско­го моря его дно, то у нас с тобой все на месте? Передай в горотдел и сообщи мне. Жду на связи.

Через пару минут в наушниках снова зазвучал голос диспетчера, но уже какой-то глухой, потерянный.

— 173-й, передал слово в слово. Это же жуть, если правда.

Рахметов, который за это время пытался переварить радиограмму Кочкина, как истинный капитан, всё, что ни происходило вокруг, примерял к своему кораблю.

Он вдруг ощутил жуткую опасность для него, неподвижно застрявшего в этом лесу тринадцатого века. Какие племена, какие орды бродят вокруг?!

— Порт-43, это опять я, 173-й, попроси горотдел, чтобы распо­рядились Кочкину оставить мне пару своих человек с оружием. Мне баржу с мукой на мели охранять нечем.

— Понял, 173-й. Жди на связи.

Через пару минут:

— 173-й, дежурный горотдела разрешил на усмотрение Кочкина. Как понял? Приём.

— Понял, и на том спасибо. Перестраиваюсь на милицейскую волну.

Кочкин с нетерпением ждал результатов передачи радиограммы в горотдел. С помощью Баркова и, конечно, Карпенко, который кое-как переводил с ломанного старорусского Кэчтэна и обратно, капитану удалось уговорить Башкэча — направить Кэчтэна к «вэлыкому кназу» большого города в качестве посла. Договорились, что Кэчтэн поедет не один, а с Кэчушем — юношей, который завлекал в лес, подальше от родного стана неизвестный «авгол» (дом на колесах). Он же и сообщил своему роду о результатах разведки, о «грумпыче» (гром-копьё — ружьё), о сильных и высоких людях из авгола, о том, что это, наверно, они своим грумпычем издавали далеко в степи те звуки, из-за которых он, Кэчуш, поскакал в разведку. Этот Кэчуш был последним и единственным сыном Башкэча, пятеро его братьев погибли, защищая ещё год назад многочисленный род Кэчев, и, как сын вождя, несмотря на свои 14 лет, храбро брался за любые опасные дела. Он просто жаждал отправиться в посольство со своим дядей Кэчтэном. Ему понравились эти люди, которые, не смотря на свою силу и грумпычи, очень уважительно говорили с его отцом. Даже этот боярин с четырьмя звездочками на каждом плече. Наверное, большой воин, главный дружинник в городе у русов. Дядя, правда, говорит, что у этих русов какая-то странная речь, похожая, но не такая, как у русычей, вместе с которыми тот воевал против татэр — гибели половецкой.

Когда кэпытэн Кочкын предложил Кэчтэну ехать с ним, Башкэч сказал: «Надо ехать и сделать всё, чтобы эти сильные люди с их страшными грумпычами стали союзниками половцев. И хотя большая часть половецких родов истреблена татарами полностью, а остав­шиеся, как и кэчи, сильно уменьшились и рассыпались прочь от Дана и Итыля, всё же стоит тогда снова объединиться против та­тэр. Всё это сильно воодушевило Кэчуша, и он рискнул попросить отца дать ему в дорогу свой щит, окованный медью с выбитой на нем лисой — главным божеством и символом Кэчев. Потом он достал свой длинный нож с оббитыми медью деревянными ножнами и подвесил их за кожаное кольцо к кожаному поясу.

Кэчтэн, кроме своего щита и меча на поясе, получил от Башкэча золотой медальон, размером с ладонь подростка. Он крепился к массивной цепи, которую Башкэч и повесил на грудь Кэчтэна. На медальоне красовался барельеф головы лисицы.

Кочкин с интересом смотрел на эти приготовления, когда в динамике рации раздался голос Рахметова:

— 24-й, как слышишь? Приём.

Кочкин взял в руки микрофон:

— Слушаю тебя, капитан.

— Твоя радиограмма из порта в горотдел передана дежурному, а у меня к тебе просьба: сможешь мне дать пару человек с оружием? Сам понимаешь, баржа с мукой на мели, беззащитная, а вокруг чёрте-чо. Дежурный горотдела добро дал. Приём.

— Кормить их будешь?

— А куда я денусь?

— Где находишься? Ракету дать можешь?

— Смогу, подожди минутку.

— Сейчас с баржи будет ракета; всем наблюдать, где взлетит, — приказал Кочкин своим.

Через полминуты, она, зелёная, вертикально взвилась в звёздное небо за лесом.

— Рахметов, вижу. Метров семьсот будет. Значит так, здесь поло­вецкий стан, я ребят у них оставлю до утра с рацией. А утром ты сможешь за ними посудинку прислать? Приём.

— Смогу, спасибо. Значит, как рассветёт, пускай включаются, я с ними свяжусь и переправлю.

— Всё, держитесь до утра. Вызовешь братьев Седенко,

Положив микрофон, Кочкин обратился к двоим омоновцам,

— Седенки, остаётесь здесь, рацию включите на рассвете — батарейки берегите. Вас вызо­вет капитан баржи. Задача: перебраться на ту посудину для охра­ны в распоряжение её капитана Рахметова. Ясно?

— Ясно, командир, — ответил за двоих Седенко-старший, — до утра отдыхать по очереди?

— Разумеется. Оружие и снаряжение из рук не выпускать, даже во сне.

— Понятно, командир.

— Как попадёте на борт, передайте по радио в порт, чтоб доло­жили дежурному.

— Есть.

— Карпенко, — позвал Романа Кочкин, — объясни половцам, что до утра с ними остаются двое наших ребят, а утром они переправятся на баржу, которая стоит тут на мели. Ракету видел?

— Видел.

— Ну вот, это с неё.

— Ясно, — Роман и вооружённые омоновцы пошли к костру.

Полковник Жилин Виктор Борисович задержался на работе допоздна. Два года он возглавлял отдел внутренних дел города Вол­жского и все эти два года держал на особом контроле разработку трех крупных криминальных группировок, которые поделили между собой весь город. За два года слежки, сбора оперативной информации, в том числе и от внедрённых в эти банды сотрудников, было собрано достаточно материала, чтобы посадить почти всех членов этих банд. Неуязвимыми с точки зрения доказанных фактов оставались несколько человек, в том числе все трое главарей. И, тем не менее, он принял решение брать всех и добрать необходимые доказа­тельства уже в ходе допросов, очных ставок и тому подобного.

Подождать бы ещё пару месяцев, но где-то из милицейских кабинетов произошла утечка информации. Бандиты что-то заподоз­рили и собрались в 10 утра на сходку. К полудню взяли всех — от сборщиков рэкетирского налога, транспортировщиков наркоты и фальшивой водки, до лидеров этих трёх группировок, и начались допросы, опознания… В общем, пошла рутинная работа по оформле­нию доказательств тех преступных фактов, которые были уже из­вестны разработчикам, и выявлению новых. Пока всё шло как обыч­но, кто-то из бандитов скисал, кто-то вёл себя нагло, а кто-то изворачивался, прикидываясь паинькой. Только к полуночи замотанная следственная бригада собралась в его кабинете, отправив задержанных в переполненный следственный изолятор, в камеры, из которых загодя выпустили под подписку почти весь остальной под­следственный контингент.

Жилин поблагодарил ребят за их тяжкий труд и отправил всех по домам до завтрашнего позднего утра, когда они должны были возобновить работу. Оставшись один, он включил радиоприемник на волне «Маяка» и под тихую музыку стал ещё раз прокручивать инфор­мацию сегодняшнего дня, чертя на листе бумаги кружочки и мягкие линии. Через несколько минут, когда «Подмосковные вечера» напом­нили о наступающей полночи, он встал и пошёл к шкафу за тёплой милицейской кожанкой. Пора было домой — утро вечера мудренее. Надел куртку и пошёл к столу выключить радио, глядя на часы. От­ставание с полминуты. Взялся подвести стрелку и тут звякнул стакан, стоящий вплотную к пустой бутылке из-под минеральной. Жилин насторожился. Радио замолкло. Он машинально стал прокру­чивать настройку — тишина. Не было ничего, ни на ФМ, ни на KB, ни на СВ, ни своих, ни заграничных. Эфир был пуст, как стриженая голова новобранца. Тревожное предчувствие чего-то неприятного охватило Жилина, стало обидно, как ребёнку, у которого отняли игрушку. «Сходил домой, называется», — подумал он и как-то особенно затосковал по теплой своей постели с тёплой женой, по горячему свежезаваренному чаю, который она непременно наливала ему, когда он приходил даже заполночь. Потух свет, причём потух сразу: и в кабинете, и за окном. Жилин тут же забыл о теплом доме. Он резко поднял трубку телефона — тишина мёртвая, положил её на место, на ощупь подошел к сейфу, на ощупь же его открыл и, поша­рив на нижней полке, достал фонарик и огрызок свечи в блюдце. Посветил и взял кобуру с Макаровым, не выключая фонаря, поставил блюдце на стол, надел ремень с кобурой и портупеей, взял фонарик и пошёл к выходу из кабинета.

Внизу в комнате дежурного в рации шумел, нет, громыхал эфир. Дежурный по горотделу старший лейтенант Иванов уже переключил радиостанцию на резервные аккумуляторы и при свете фонаря пытал­ся записывать информацию, но в эфир, перебивая друг друга, вле­зали то одни, то другие, Жилин вошёл в дежурку, взял из рук Иванова микрофон и решительным голосом приказал:

— Всем стоп. Объявляю режим радиомолчания. Запрещаю выходить на связь без моего вызова. Говорит полковник Жилин, повторяю: запрещаю выходить на связь без моего вызова.

Затем, отключившись от эфира, спросил Иванова:

— Все машины на выезде?

— Нет, три стоят возле отдела.

— Всех старших машин ко мне сюда.

Пока Иванов передавал команду сержанту, охраняющему вход в здание, Жилин просмотрел список радиоточек постов и патрульных машин с их позывными и начал с дальних постов:

— 11-й, я первый. Вопросы есть?

— Я 11-й, — это был пост на ГЭС со стороны Волгограда, — доклады­ваю: перед плотиной с ревом уходит вода! Да уже ушла вода из Вол­жского моря, прекратился сброс воды из-под турбин. Погас свет на плотине. Исчезла опора на правом берегу, а провода право-центральной опоры свисают в воду. Исчезли огни на правом берегу, нет связи с волгоградским постом ДПС у монумента, и вообще телефон молчит. И ещё, какие-то ощущения… С правого берега веет какой-то жутью и холодом. Всё черно. У меня вроде все.

— 11-й, я первый, пост не покидай, жди подкрепления. И давай там без мистики. Всё. 12-й, докладывай.

— Я 12-й (пост на плотине со стороны Волжского), могу добавить к 11-му, что горят огни только на военном сторожевике и туристском теплоходе, которые вошли в шлюзы, и в канале перед шлюзом светится баржа. Всё.

В это время в дежурку вошли два лейтенанта и старшина — старшие трех машин.

— Веселов, — обратился Жилин к седоватому старшине, — ты на УАЗке?

— Так точно.

— Вдвоём с водителем?

— Нет, ещё сержант Бородин.

— Отлично, едешь на плотину, возьмешь 12-го, ну пост, что с на­шей стороны, и вчетвером к посту у монумента. Свяжись там с об­ластным дежурным. Доложишь, что мы без связи и света, и что-то с плотиной.

В это время тихонько щёлкнул телефон. Иванов поднял трубку: «Работает».

— Свяжись с Волгоградом, с дежурным по УВД, — приказал Жилин Иванову, а старшине, приподняв левую руку, сказал:

— Постой пока.

— Цыплаков, — уже обращаясь к молодому лейтенанту, — дуй в порт на своей БМВ, оценишь обстановку и назад, доложишь, что и как.

Зазвенел 02.

— Темнов, на телефон, принимай информацию, пока Иванов дозванива­ется.

— Товарищ полковник, по межгороду связи нет ни с кем. Вообще ни с кем, не только с Волгоградом. Телефонистка на 07 сама удивля­ется, а по коду сбрасывает, — доложил Иванов.

— Веселов, вперёд, — скомандовал Жилин и добавил в спину стар­шине, — потом без доклада с 11-го не уходи.

— Понял, — оглянулся Веселов и несуетливо, но быстро пошёл к выходу.

— Товарищ полковник, — Темнов положил трубку телефона 02, — на резервной подстанции в лаборатории инженерно-строительного, воз­ле ТЭЦ-1 ЧП, и похоже убили человека.

— Всё, лети туда, — распорядился Жилин и опять в микрофон радио­станции, — 35-й, я первый, где находитесь?

— Я 35-й, нахожусь между 11-м и 16-м микрорайонами.

— Я первый, 35-й, направляйтесь на ТЭС-2 и выясните причину отсутствия света.

Жилин, не выпуская из рук микрофона, сдвинул фуражку на заты­лок. Принимая экстренные решения, направляя людей в тревожные точ­ки, он не особенно вдумывался в происходящее. Как человек, уко­ловшись, сперва отдергивает руку, а потом разбирается, что там укололо, так и Жилин по привычке, выработанной всем опытом его работы, сначала реагировал на всю полученную им информацию машинально. Нет света, был сбой с телефонной связью, межгорода и сейчас нет, удивительное произошло на ГЭС… «Стоп!!! Ушла вода из Волжского моря! Не может быть! Но докладывали об этом оба поста. Исчезла опора на правом берегу, исчезли огни Волгограда и Ерзовки», — мысли Жилина уперлись во что-то сверхтревожное. Предчув­ствие опасности, выходящей за рамки обычного, нарастало.

— Иванов, — Жилин передал дежурному микрофон, — выясни обста­новку на всех постах. В случае малейшей неясности или ещё чего-нибудь посылай туда патрульные машины на усиление.

— Есть, товарищ полковник.

Жилин снял фуражку, вытер невесть от каких мыслей появив­шуюся испарину на лбу своего широкого, несколько курносого ли­ца пятидесятилетнего мужчины, и взял телефонную трубку.

Через четверть часа он поднял с постели всех начальников отделов и командира ОМОНа, которому дал полчаса на сбор по тре­воге своих орлов в горотделе, а всем остальным приказал собраться к часу в полном составе. Затем связался с заместителем главы администрации города Ярославцевым, позвонив к нему домой, и сооб­щил всё, что знал о происходящем на границах города и в порту. После связался с начальником ГОЧС. За это время Иванов доложил Жилину о ещё одном ЧП — пост ДПС за рабочим поселком сообщил об исчезновении дороги сразу за Средне-Ахтубинским перекрестком. Исчезла дорога на восток вместе с большей частью самого посел­ка. Иванов отправил туда патрульную машину.

В 0 часов 23 минуты вышел на связь старшина Веселов. Его доклад не вписывался ни в какие, самые пессимистические предполо­жения. Старшина слыл самым невозмутимым сотрудником горотдела. Он сохранял спокойствие и свой ровный убаюкивающий баритон в самых отчаянных ситуациях. О его невозмутимости ходили анекдоты и легенды не только в городе, но и по области. Поэтому Жилин был крайне озадачен, услышав его взволнованный голос по телефону:

— Товарищ полковник, дороги за плотиной осталось только метров 20, не больше. Дальше стена дремучего леса. Лес в снегу. На машине не пробиться. Информация обоих постов подтверждается. Плотина молчит, воды в Волжском море нет, но она не ушла через плотину. В общем, ГЭС стоит.

— Веселов, оставайся там за старшего, а машину с одним водителем отправь сюда. Ждите ОМОН в подкрепление.

— Товарищ полковник, — обратился Иванов, дождавшись конца его разговора с Веселовым, — с поста на Погромный доложили об ис­чезновении дороги на север в 10-ти километрах от них. Сообщил водитель-дальнобойщик. Вместо дороги там появилась заснеженная степь. В эту степь поехали на Джипе в разведку три человека гражданских. Послал туда последнюю патрульную машину.

— Хорошо, — сказал Жилин и подумал; «Чего хорошего?»

Ситуация складывалась хуже некуда. Город, получалось, ок­ружен каким-то снегом. Исчезли дороги, вода в водохранилище, свет… «О, легок на помине», — обрадовано подумал Жилин, потому что в это мгновение вспыхнуло освещение, и на душе немного отлегло. Позвонил 35-й прямо с ТЭС-2 и доложил, что на станции пропал газ. На остатках давления энергетики давали ток только непрерывным производствам, а сейчас они раскочегарили котел на ре­зервном мазуте. Газовики уже подняты и отправились проверять трассу на машине — связь на трассе пропала.

Жилин приказал ему возвращаться в горотдел, а Иванову поручил освобождающиеся патрульные все вызывать к горотделу.

Когда в час ночи ему позвонил Ярославцев и пригласил в горадминистрацию, Жилин уже разослал патрульные на Погромное-ЛПК, за химкомплекс, за новые микрорайоны, в сторону Средней Ахтубы, а капитана Кочкина на веселовском УАЗике за Бар­ковым и Карпенко. Цель — усиление постов и разведка ситуации вокруг города.

Андрей Андреевич Ярославцев был заместителем главы администрации по коммунальному хозяйству города. После того, как к власти в городе пришли коммунисты, он был единственным замом, оставшимся на своем месте от прежней администрации. Дело он свое знал и исполнял отлично. Школов, новый глава администрации, кото­рый естественно потащил за собой членов своей партии, очень скоро беспомощно забуксовал с новой командой, ибо строить коммунизм дальше город, как и вся страна, уже не имел сил, а эффективно работать в условиях капиталистического рынка они не умели. Городу и так доставалось от учебы господ-товарищей, его лихора­дило от забастовок, голодовок, митингов и пикетов бюджетников. В этих условиях добить своими соратниками ещё и коммунальное хозяйство Школов не решился и сперва оставил демократа Ярослав­цева на потом, а потом прошло уже почти два года, и последний из трех замов Школова так и работал.

Андрей Андреевич был сорокапятилетним немного лысоватым человеком чуть выше среднего роста с крупными добродушными чер­тами лица и синими глазами. Те, кто знал Ярославцева только в деле, счи­тали его добродушную внешность весьма обманчивой. Он был очень жестким руководителем, но, правду сказать, никогда жестоким. Крайне редко кому-то помогал, используя служебное положение, но никогда не использовал его для себя. Прекрасно разбираться в технических, организационных и экономических мелочах ему помо­гали два его высших образования и опыт работы, как с техникой, так и с людьми. Ярославцев никогда не позволил бы себе занять должность, перебегая дорогу другому человеку, либо подсиживая кого-то. По всему этому он и пользовался уважением у всех, с кем работал. 15-го утром Школов вместе с директором Трубного улетел в Москву в командировку. Официально для согласования вопросов реструктуризации бюджетных долгов завода, а не официально — для субботнего совещания коммунистов о ходе предвыборной кампании в госдуму. Два его первых зама рванули вечером на охоту под Копьяр. Ярославцев же остался, так как его «епархия» проводила подклю­чение домов к теплу, а тут надо было быть на чеку.

Всё шло без серьезных сбоев. Вылезали обычные в таких случаях казусы, которые устранялись по ходу без больших проб­лем. К вечеру оставалось подключить к теплу не больше 20% домов, но Ярославцев распорядился перенести эти работы на завтра — погода не склоняла к спешке, а любые дела лучше не делать, на ночь глядя. Согласовав с начальниками ЖЭУ количество людей и техники на 16-е, Ярославцев уже в восемь вечера был дома и, прокружившись с домашни­ми делами и заботами, лег спать пораньше. В двенадцатом часу он уже был в постели и, приняв снотворное, так он называл минут 10, не больше, чтения любовных романов, уснул спокойным сном натру­дившегося с пользой дела человека, чтобы до рассвета быть на ногах.

Жена Татьяна, работающая бухгалтером в филиале Русюгбанка, дождалась сыновей — 15-летнего Петра и 13-летнего Вовку, которые только в полдвенадцатого пришли со школьной дискотеки, скомандова­ла им водные процедуры и отбой, а сама села перед телевизором посмотреть только что начавшийся фильм. На лоджии сохла куча белья, которую успел развесить Андрюша. Завтра выходной. Пред­стояло перегладить всю эту гору постиранного, а сейчас ей прос­то хотелось побыть одной, забыть обо всех заботах, о работе в банке и по дому и посмотреть американский детектив с хэппи-эндом. Когда уже затихли мальчишки, вдруг тихо задребезжали окна, и зарябил телевизор — на экране всё пропало. Татьяна пробежала по всем каналам — тишина. «Что-то на телецентре», — подумала она, положила пульт на журнальный столик, встала с кресла и машиналь­но пошла к окну на кухне, из которого было видно Мамаев курган, но там не просматривались габаритные огни телевышки, не видно было и освещённой мощными прожекторами статуи Родины-матери. Татьяна выключила свет и снова подошла к окну. Эффект тот же. Вдруг что-то случилось на улице, а вот — потухли фонари и освещение рынка справа через дорогу. Она вернулась в темноте в зал — не горел торшер, экран телевизора не светился. Щелкнула выклю­чателем — света не было. В темноте, на ощупь сняла в коридоре с вешалки куртку, надела её на халат и вышла на лоджию. Пробрав­шись через висящее белье к перилам, она, с высоты восьмого эта­жа увидела удивительную картину. Небо было звездное, но не прос­то звездное, оно было звездами усеяно и представляло собой просто сказочную красоту.

«Надо же, чтобы увидеть такую прелесть, оказывается надо просто отключить электричество», — подумала Татьяна и снова ста­ла искать Мамаев курган с телевышкой. Глаза привыкали к темноте, а звезды горели очень ярко, и она вдруг с удивлением обнаружила, что на том берегу… лежит снег!? На горизонте выпуклым холмиком светлел Мамаев курган, вышки и статуи Родины-матери не было! Татьяна стукнула с силой ладонью по перилам. Ладошку обожгло — да, это не сон. Ещё раз взглянув за Волгу, она повернулась и вош­ла в квартиру…

— Андрей, Андрей, — тихонько будила мужа, присаживаясь на край кровати, — вставай.

Андрей открыл глаза и повернул заспанное лицо к жене.

— Что случилось? — спросил он, увидев её встревоженное лицо, ос­вещенное бликами неровного пламени свечи.

— Андрюша, у меня крыша поехала или на самом деле Волгоград ис­чез.

Андрей спросонья, не особенно вникая в её слова, вдруг увидел, как прядь чёлки упала, закрыв левую бровь. Он убрал эту прядь в сторону, погладил пальцами её виски и с нежностью привлек её лицо к себе. Не успел Андрей поцеловать её губы, как Татьяна мягко отстранилась, встала, взяла подсвечник и сказала:

— Андрюша, вставай, одевайся. Я не знаю что, но произошло что-то ужасное. Вставай.

Андрею, наконец, передалась её тревога, он встал и спросил, натягивая домашнее трико:

— Что случилось? Света нету? Что там исчезло?

Татьяна протянула ему куртку:

— Пойдём на балкон, — так она звала лоджию.

Стоя на лоджии и выслушивая жену, озадаченный Ярославцев окончательно освобождался ото сна.

— Знаешь, Танюша, это не похоже на общее помешательство, — проговорил он, задумчиво глядя за Волгу.

Он вдруг вспомнил, что в городе нет мэра и обоих его первых замов и что он по должности единственный, кто вправе принимать сейчас «пожарные» решения.

— Ладно, пошли, — сказал он, зевнув и окончательно проснувшись, — хватит тут мёрзнуть.

Умывшись холодной водой, Ярославцев стал одеваться на служ­бу. Он не любил собирать информацию и руководить из квартиры. Как мог, оберегал свой дом от суеты своих дел. Поэтому-то Андрей спешил в свой кабинет. Телефонный звонок застал его уже обу­тым. Татьяна принесла ему аппарат в прихожую — звонил Жилин. При­няв информацию начальника милиции и пообещав ему позвонить из администрации, Ярославцев поцеловал жену и вышел из квартиры.

— Позвони, если что узнаешь, — попросила она, когда он выходил.

— Обязательно, ложись, поспи, — сказал он на прощанье, понимая, что долго не уснёт теперь его Татьяна.

До здания горадминистрации было полторы автобусные оста­новки. Ярославцев почти всегда ходил туда пешком, ему хорошо думалось во время таких пеших маршрутов, а сейчас ему позарез нужно было как раз хорошо подумать и переварить ошеломляющую ин­формацию Жилина. Однако когда он стучал в уже освещённую дверь здания «мэрии», в голове ещё была каша, никаких решений не вырисо­вывалось.

Дежурный милиционер-охранник заглянул через стеклянную дверь и, узнав Ярославцева, тут же открыл её. Молодой рослый милиционер удивлённо поднял брови:

— Что-то случилось, Андрей Андреевич?

— А ты не знаешь? Вся милиция на ногах, небось ваш эфир гудит.

— Какой там эфир, уже два дня как наша старушка накрылась, док­ладывали всем, обещали заменить, но пока новой нет.

У охраны администрации стояла старая ламповая радиостанция, её постоянно чинили, а она постоянно давала сбои. Жилин всё от­некивался, у него не хватало раций на патрулей, а тут можно было и обойтись. Недавно ему удалось под проведение вчерашней операции выпросить несколько новых аппаратов в областном управлении и после ареста криминалитета он обещал администратору здания «мэ­рии» Василию Васильевичу Горину заменить старушку на новую японскую, да вот не успел…

— Ясно, — ответил охраннику Ярославцев и, уже поднимаясь по лест­нице к себе в кабинет, добавил, — вызывай начальника караула и Горина, — остановился, — Горину скажи, пусть немедленно поднимает водителей, и чтобы обе машины стояли у подъезда по тревоге.

Войдя в свой кабинет, Ярославцев уже знал, что надо сделать в первую очередь. Не раздеваясь он позвонил секретарю Школова Марии Ивановне Дюжевой. Ответил сонный мужской голос: «Алё».

— Простите за поздний звонок, это говорит Ярославцев, пригласите, пожалуйста, Марию Ивановну.

— Послушайте, — раздражённый мужской голос заговорил уже жёстко, — Вы знаете, сколько времени?

— Знаю, — не менее жёстко перебил его Ярославцев, — и у меня его нет разжевывать вам причину. Немедленно дайте трубку Марии Ивановне.

— Я слушаю, — раздался недовольный голос Дюжевой.

— Извините за поздний звонок, Мария Ивановна, — твёрдо, ещё не остыв от жёсткого тона, сказал Ярославцев, — но вам сейчас срочно надо приехать в администрацию и ещё обзвоните и немедленно вызовите на работу весь секретариат, всех машинисток. Вы меня поняли?

— Андрей Андреевич, без 25-ти час, транспорт не ходит…

— Ловите такси, попутку, максимум через час я жду Вас на работе…

Ярославцев дал отбой и, покопавшись в справочнике, нашёл домашний телефон начальника службы ГОЧС, недавно назначенного молодого капитана Альтена Григория Альфредовича. Альтен ответил сразу. Он доложил, что в курсе — Жилин уже проинформировал, и сейчас он поднял свою команду и едет в порт. Там, кажется, нужна помощь. Ярославцев попросил его сразу же, после того как он определится в порту и организует работу, подъехать к нему.

— Понял, буду, — ответил Альтен и положил трубку, спеша к подъ­езду, где его уже ждал ЗИЛ-131 с командой. Следующим был дежурный по части учебного батальона. Узнав, с кем говорит, дежурный тут же соединил его с подполковником Кузнецовым Виктором Викторовичем. Тот уже прибыл в батальон, поднятый по тревоге по просьбе Жилина, и даже успел послать один взвод на машине в порт, в помощь Альтену, а отделение на БТР и тяжелую саперную машину сейчас отправлял на правый берег у ГЭС, чтобы разобраться с дорогой на Волгоград.

— Виктор Викторович, давайте подъезжайте-ка ко мне и захватите самую мощную радиостанцию, какая у Вас есть, и ещё: не пробивайтесь пока к Волгограду, похоже его там нет.

— Как нет? А где же он?

— А бог его знает. Приезжайте, будем разбираться, где что. Сейчас и Жилина приглашу, а разведку за плотиной все же пусть ваши ребята проведут.

— Ждите, буду.

Ярославцев снял куртку, спустился вниз к охраннику и взял ключи от кабинета Школова. Охранник доложил ему о том, что Горина и начальника караула он вызвал, а потом спросил:

— А что случилось-то, Андрей Андреевич?

— Не знаю толком, но что-то провалилось в тартарары, — помолчал и добавил, — похоже — это мы… Кто придёт, я в кабинете «мэра».

Поднявшись обратно и зайдя в кабинет к Школову, порылся у того в столе, достал ключ от сейфа, открыл его и извлек «секрет­ку» — точную топографическую карту земель Волжского и части приле­гающих к нему районов, развернул её и положил на широкий стол совещаний. Глянув на часы, которые показывали уже около часу ночи, позвонил Жилину, попросив его приехать и захватить обещанную рацию.

Потом отметил на карте сообщённые Жилиным точки, где про­пали дороги, и появился снег, взял карандаш и линейку, которую использовал как циркуль, и путем нехитрых манипуляций нашел центр этих несчастий — лабораторию «Горхоза». Горхозом по старинке звали бывший институт инженеров городского хозяйства ныне инженерно-строительный. Подумав немного, он позвонил до­мой начальнику городского отдела ФСБ Гринёву Александру Беркетовичу. Трубку подняла его жена и сказала, что он ещё в полночь куда-то уехал. Ярославцев позвонил тому на работу — телефон молчал. Снова домой и, ещё раз извинившись, попросил его жену передать Гринёву, чтобы тот немедленно заехал или позвонил в горадминистрацию.

В коридоре раздались шаги, отчетливые в тишине пустого здания. В открытую дверь вошёл Жилин, за ним двое оперативников в штатском несли рацию. Ярославцев поздоровался со всеми, и пока опера­тивники устанавливали рядом с телефоном и подключали свой аппарат, он показал Жилину карту:

— Смотри сюда, Виктор Борисович, — и, ткнув пальцем в точку на карте, спросил, — не можешь сюда кого-нибудь послать?

Жилин посмотрел внимательно и, протянув ладонь к этой точке, ответил:

— Это же район ТЭЦ-1 и лаборатории горхоза. Там же Темнов. Сей­час.

— Оперативники уже подключили рацию, и Жилин взял микрофон:

— 32-й, 32-й, ответьте «мэру».

— Я 32-й, на связи.

— Я «мэр», где Темнов?

— Темнов в комнате охраны допрашивает свидетелей и подозреваемых.

— Передай ему, пусть немедленно позвонит 25-32-42. Как понял? Повтори.

— Я 32-й, срочно позвонить 25-32-42, иду выполнять.

Ярославцев сел наконец-то в кресло Школова и пригласил сесть Жилина с оперативниками.

— Да, Виктор Борисович, пошлите, пожалуйста, к охраннику за ключом от кабинета первого зама. Там радиотелефон, он пока Ваш.

— Саша, — распорядился Жилин, — одна нога здесь, другая там.

Один из оперативников сорвался из-за стола и быстро вышел из кабинета. «Уважают», — довольно отметил про себя Ярославцев и включил микрофон внешней связи зазвонившего телефона:

— Ярославцев слушает.

— Говорит Темнов, — раздалось в кабинете.

— Темнов, здесь исполняющий обязанности главы администрации города Ярославцев и полковник Жилин. Доложите обстановку.

— Какие-то экспериментаторы подключили машину времени что ли и напутали в проводах. В результате один погиб, другого увезли на ско­рой, а третий тут крутит хвостом. Да, здесь ФСБ, Гринёв и с ним двое, обнаружили склад с оружием, боеприпасами и кое-какой боевой техникой.

— Темнов, давай пулей всех подозреваемых в горадминистрацию, а Гринёву скажи, пусть мне срочно позвонит.

— Насчет подозреваемых, пусть подтвердит приказ полковник Жилин.

— Темнов, — Жилин наклонился к микрофону, — это я, Жилин, исполняй.

Дверь открылась, и вошёл подполковник Кузнецов, стройный, подтянутый, высокий, с правильными чертами лица — красавец мужчина. За ним вошёл оперативник Саша, принёс трубку переносного телефона и ключи от комнаты первого зама.

— Здравия желаю, — козырнул Кузнецов.

— Присаживайтесь, Виктор Викторович, — показал на стул Ярославцев.

— Передвижная радиостанция здесь, Андрей Андреич, — доложил подполковник, — антенну разворачивать?

— Не надо, подключитесь к нашей, — Ярославцев повернулся к Жили­ну, — Ваши ребята помогут?

— Конечно. Давайте, хлопцы, там, на охране, есть ещё один ввод.

— Знаем, — сказал Саша, — и оперативники ушли.

Позвонил Гринёв. Он сообщил, что огромный ангар доверху набит ящиками с патронами и снарядами к 27-мимиллиметровой пушке, а возле ангара стоит БМД-3 и две емкости с соляркой, всего тонн на 40. У входа в ангар, в яме, вырытой наклоном к северу, на глубине 3-х метров, лежит свинцовый цилиндр с метр в диаметре и 2,5 метра высотой и от него тянется кабель к подстанциям.

— Нужна срочная усиленная охрана этого склада.

— Понял, Александр Беркетович, охрана будет. Оставь там пока своих людей, а сам срочно сюда, в администрацию. Виктор Викторович, надо послать взвод солдат караулить этот склад.

— Надо значит надо, — сказал Кузнецов и, взяв трубку у Жилина, набрал телефон своего дежурного и отдал распоряжение.

К двум часам в здании администрации сидели на своих местах секретарши и обзванивали город, вызывая на работу немедленно весь административный аппарат, а две машины мотались по городу, этот аппарат собирая.

В кабинете «мэра», у Ярославцева собрались Жилин, Кузнецов, Гринёв, Альтен и военный комиссар полковник Зубов Георгий Вален­тинович. Допросив здесь же в кабинете задержанных группой Темнова, выяснили следующую картину произошедшего:

1. Неизвестный гражданин, двое задержанных знали его только как Сёма, изобрёл машину времени. Для этого он использовал ядер­ный взрыв, вся энергия которого в его конструкции превращалась в энергию временного поля. Часть этой энергии тратилась на изо­ляцию сферы, в которой находились люди, не изменяющие своего пребывания во времени, а другая часть материализовала в нынешнее из прошедшего времени Землю, Луну и Солнце на заданное время из прошлого.

При этом происходила рокировка защищённой сферы с такой же сферой земли из прошлого. Значит, в один час ночи 16-го октября 1940-го года — куда они собирались попасть — в голой сте­пи возник бы ангар вместе с ними и со всем, что находилось в пределах этой небольшой, радиусом 100 метров, сферы, а на зем­ле 1999 года в это же время вместо них появился бы кусок степи образца 1940 года.

В пространстве эта материализация прошлого в настоящее могла происходить двумя вариантами. Первый: земля 1940 года материализовалась там, где она была 59 лет назад, но этот ва­риант предусматривал постоянство пространства, в чем Сёма сильно сомневался, но на всякий случай в поле материализации включил Солнце, благо энергии было достаточно. Второй: Самое большое по массе вещество, попавшее в сферу поля, материализовалось вместе со всем, что в этом поле было в точке, симметричной оси пространственного движения этого тела, то есть Солнце с Землею попадало на противоположный конец галактики.

2. Пять человек, имевших доступ к огромным, не своим, деньгам, клюнули на это предложение Сёмы. Все они были нацистами из национал-коммунистической группы. Они поставили цель — вернуться на 59 лет назад в осень 1940 года и повернуть историю иначе. Для этого они собрали на арендованном у «горхоза» ангаре два комплекта видеотехники (один в резерве) и видеокассеты о катастрофическом для СССР начале войны 22-го июня 1941 года, а также всё это, обнаруженное Гринёвым, вооружение.

Тактика их действий была проста, топорна и тупа до безу­мия: захватить Берию, привести его в глухое место и там пока­зать все эти видеоматериалы, ошеломить суперсовременной техникой, показать действительно реальные направления развития техники от генетики до кибернетики и ядерной физики. Потом отпустить Берию и через него выйти на Сталина, чтобы всей мощью Красной армии ударить по немцам утром 21 июня 1941-го года, захватить всю Европу, освобождая её от Гитлера, потом, используя ресурсы Европы, зах­ватить всю Азию и Африку, освобождая их от колониализма и японского милитаризма. Последним этапом был захват поставленной на колени Америки. Таким образом завершить мировую революцию, до­биться цели, обозначенной в Декларации об образовании СССР — Создать Всемирную Советскую Социалистическую Республику.

Потом, уже, создав мощный космический флот, вернуться на грешную Землю и завоевать её народы, обратив их в правоверную советскую социалистическую веру.

Специальное устройство внутри Сёминой бомбы распределяло энергию, точно дозируя её на срок — 59 лет и на сферу рокировки — радиус 100 метров. Остальная часть энергии создавала то самое временное пространственное поле в виде широкого конуса с округлой вершиной. В эту вершину попадали Земля с Луной, а основание конуса с большим запасом захватывало Солнце.

Включение прибора намечалось на час ночи 16 октября, когда Солнце стояло в зените на противоположной стороне Земли. Общий сбор был намечен на ноль часов сорок минут, но они с Сёмой приехали на место около двенадцати. Сёма хотел лично проверить ещё раз все соединения для включения электричества. Когда он спустился к свой «бомбе», проверяя клеммы подсоединения кабеля, ударил мощный электрический разряд, убив Сёму и взорвав клеммы.

3. Электрик лаборатории, за хорошую оплату подсоединивший вечером пятнадцатого прибор Сёмы, протащил кабель от рубильника на 220 вольт, который стоял на выходе из основной подстанции, к резервной, через неё, дальше по двору лаборатории и оказалось, что не хватило всего около метра до самого прибора. Искать еще кусок был негде, некогда, да и неохота. Всего-то заказчики просили подключить до утра. Шины высокой стороны резервной подстанции тянулись на четыре метра, и этот лодырь обрезал кабель и подсоединил его обрезанные концы к этим шинам («все равно не включены, а завтра утром отсоединю и сниму»). Потом он подсоединил прибор и уехал домой, чтобы вернуться к пол-первого ночи и, сверив часы с заказчи­ками, ровно в час подать напряжение, включив рубильник за 300 метров от эксперимента.

4. В 10 вечера 15-го октября проректор инженерно-строительно­го института по хозяйственной части позвонил главному энергетику института домой и поинтересовался, подключил ли он новую локальную теплоустановку в лаборатории.

— Нет, — ответил энергетик, — некогда было. Завтра подключу.

— Что ты меня завтраками кормишь? Тебе было задание подключить 15-го?

— Было, но на улице потеплело же, а у меня куча согласований с энергонадзором, весь день кружился.

— Не знаю, как хочешь, но чтобы сегодня до полуночи всё работало!

— Сейчас поеду и ровно в 24 ноль-ноль подключу.

— Не язви, а чтобы сегодня же до нуля часов подключил! Всё! — проректор бросил трубку.

Матерясь и чертыхаясь, кляня, на чем свет стоит, проректора, институт и все детали безвинной локальной сети, энергетик стал названивать домой электрику лаборатории, думая: «Я тебе, господин проректор, подключу ровно в ноль-ноль, подниму с постели и доложу в час ночи». Электрика дома не оказалось, дочка передала, что «он сказал, что задержится на работе».

Взбешённый энергетик оделся, взял ключи от машины и поехал в лабораторию, где электрика уже и след простыл.

Самостоятельно осмотрев новый вихревой нагреватель и проверив давление в системе отопления (все было нормально), энергетик прове­рил подсоединение электрической части и ахнул — двигатель вихрево­го подогревателя был подключен к резервной подстанции. Позавчера монтажники закончили все работы и доложили об этом. Сам он проверить не мог, просил проследить этого «змея» электрика…

«Бездельник, мать… Распи… его в душу. Выгоню к…", — матерился про себя отчаянно обозлённый на весь белый свет энергетик и пинал ни в чём не повинный двигатель. Наконец, немного остыв, решил отомстить всему свету личной точностью: «Ну, гады, ноль-ноль так ноль-ноль». Глянул на свои старые электронные часы. Они у него отставали на три секунды в неделю. Сегодня утром по сигналу точного времени энергетик поставил их на 10 секунд вперед.

— На десятой секунде и включу, — крикнул он электродвигателю и еще раз пнул его ногой. Однако, устыдившись за свой срыв, нем­ного успокоился и пошёл надевать резиновые перчатки. Зайдя в подстанцию, он включил свет, но единственная из четырех целая лампочка лопнула и погасла. Энергетик задохнулся и только удив­лённо выдавил: «Твою мать, ну что за бл-во». Потом открыл пошире входную дверь, чтобы свет хоть как-то проникал в подстанцию, пошёл в основную, достал там дежурный фонарик и вернулся к автома­ту на резервной. Подсвечивая фонариком, следил, как мелькают секунды, и ровно на десятой щелкнул автоматом, послав 10 киловольт на трансформаторы, но тут что-то вспыхнуло с треском в левом углу и тут же выбило автомат. «Ну что ещё?!» — в отчаянии подумал энергетик, посветил на край шин и увидел невесть откуда взявшиеся обгоревшие концы кабеля…

Итак, выяснив вкратце всю эту информацию, совещание отпустило задержанных под конвоем в СИЗО, и все столпились над картой. Жилин расставлял границы снежного поля, разведанные его патруля­ми. Все правильно, получалось кольцо с центром в лаборатории. Зазвонил жилинский телефон.

— Да, — ответил он и стал быстро записывать радиограмму Кочкина.

Потом отключил телефон, положил его на стол и прочитал радиограмму ровным без эмоций голосом. Все молча сели на свои места и посмотрели на Ярославцева, только Кузнецов каким-то глухим голосом проговорил: «Ни хрена себе сходил за хлебом».

У Ярославцева заныло под ложечкой, он закрыл глаза, провёл по лицу ладонями, легонько стукнул по столу и сказал:

— Подведем итоги. Первое: в лаборатории горхоза рехнувшиеся на идее авантюристы и гениальный изобретатель подключили машину времени. Второе: замороченный энергетик, благодаря своему разгильдяю электрику, послал в эту машину нерасчетливо большой заряд электричества. Там что-то немного нарушилось, в результате радиус рокировочной сферы увеличился со ста расчетных метров до 14 километров, а время материализации прошлого с 59-ти лет увеличилось до семисот семидесяти пяти.

— Похоже, — продолжал он, — что временное поле в результате такого перераспределения энергии сильно уменьшилось и не затронуло Солнца. Я сегодня наблюдал звездное небо, видимых изменений нет. Следовательно, сработал второй вариант материализации, и мы находимся на противоположной от современной Земли стороне Солнца.

— Так или иначе, а ситуация критическая. Резервного запаса мазута на ТЭС хватит только на месяц. Водохранилище же будет наполняться… бог его знает сколько. Надо с гидрологами поговорить. Насколько я знаю, запасов зерна и муки в город успели завести пока только на 4 месяца. Всего остального продовольствия примерно на месяц. Думаю, если не предпринять жестких и необычных мер, с утра начнется паника, город будет неуправляем и погибнет быстрее Атлантиды.

— Уже сейчас те, кто успел хоть немного узнать о ситуации, сооб­щают её всем знакомым и родным, пытаясь самостоятельно выбраться из неё живым и с минимальными потерями. Надо немедленно при­нимать меры. Какие будут предложения? — спросил Ярославцев, оглядев присутствующих.

По его твердому тону ощущалось, что у него уже рождалось решение.

— Мои посты сразу закрыли доступ транспорта к границам снежного поля, назовем его так, — доложил Жилин и добавил, — считаю необ­ходимым ввести жёсткое распределение продуктов и взять под ох­рану продовольственные объекты города. У меня пока всё.

— Разрешите? — вступил в разговор Кузнецов, — учитывая, что вокруг нас племена диких и агрессивных степняков, нужно срочно организовать оборону города. Моего батальона не хватит, надо проводить мобилизацию.

Альтен, посмотрев на Жилина и Кузнецова, поднял руку, как школьник, и сказал:

— Предлагаю официально ввести в городе чрезвычайное положение и немедленно.

— Нужно создать Совет обороны с широкими полномочиями, добавил Зубов.

— У Вас есть мобилизационный план? — спросил Ярославцев.

— Есть, старый, — ответил Зубов, — на развертывание мотопехотной дивизии в Волгограде. Мы должны в течение трех часов собрать и отправить в Прудбой на её формирование личный состав двух батальонов.

— Виктор Викторович, сколько у Вас на складе обмундирования? — спросил Ярославцев у Кузнецова.

— Недавно завезли для будущего пополнения батальона, наших-то курсантов выпускаем через неделю, то есть должны были выпустить в войска, — мрачно добавил Кузнецов, — а свободного оружия наберу человек на сто восемьдесят.

— А у Вас, Виктор Борисович?

— Обмундирования человек на 30, а свободного оружия, вместе с конфискованным у преступников, сотни две стволов наберем.

— Еще и склад в лаборатории, — добавил Ярославцев и предложил: — Будем считать наше совещание пока не утвержденным Советом обороны, а я, значит, его председатель. Нет возражений?

Все закивали головами, напряжение на лицах ослабло.

— Возражений нет, — подытожил реакцию присутствующих Кузнецов.

— Ну и ладно, первым заместителем я назначаю Виктора Борисовича Жилина. А теперь наши действия. Георгий Валентинович, прямо сейчас едете к себе и по тревоге проводите мобилизацию. Соберите один полнокровный батальон и бегом отправьте его к Кузнецову. В четыре часа прошу вернуться сюда с предложениями по всеобщей мобилизации для строительства укреплений вокруг города. Вопросы есть?

— Техника будет?

— Техники, скорее всего, не будет, ей нужно горючее, а на всей нашей земле сейчас нет ни одной нефтяной скважины.

— Понял. Разрешите идти?

— Да. Григорий Альфредович, — Ярославцев уже обращался к Альтену, — вот Вам ключ от моего кабинета. Вызванивайте всех руководителей непрерывных производств и дайте им срок до восьми утра остановить заводы. С этого времени электричества и тепла им поставлять уже не будут. Кстати, передайте им, что в пять утра здесь, в актовом зале будет экстренное совещание всех руководителей предприятий. Директору ТЭЦ-1 скажите, чтобы в восемь утра остановился, а потом поедете на ТЭС-2 и с ее дирек­тором согласуете минимальную мощность, которую он может дать коммунальному хозяйству и городу при режиме жесточайшей эконо­мии топлива. Понятно?

— Понятно, — сказал Альтен, взяв ключи у Ярославцева.

— Виктор Борисович, отправьте всех своих сотрудников, весь ОМОН, всех постовых, участковых, следователей… В общем, всех-всех на охрану автозаправок, складов с горючим, продовольственных баз, складов, магазинов и киосков — всё опечатать и вскрывать только по Вашему разрешению. Город на осадном положении и Вы назначаетесь военным комендантов, а командовать внешней обороной будет Виктор Викторович, ему передайте все свои 200 сво­бодных единиц оружия.

— Ясно.

— Ну, с богом.

Жилин ушёл, а вышедший из-за своего стола Ярославцев подо­шёл к карте, и вместе с Кузнецовым и Гринёвым стали определять места постов и оборонительных сооружений вокруг города. Решили, учитывая условия раннего средневековья лучше всего всё-таки вырыть вокруг города ров и насыпать вал. Расчертили план оборонительного обвода — от Волги, у лесопромышленного комбината (ЛПК), к заводу органического синтеза (ЗОС), далее на восток и, захватив дачи и поселок Звездный, по прямой на юг-юго-запад к среднеахтубинскому перекрестку и к реке Ахтуба. Получалось около сорока километров. На выезде на правый берег Волги, у плотины, решили построить из стоящего там леса настоящие крепостные стены.

Кроме существующих внешних постов посчитали необходимым поставить еще пять и наладить пешее патрулирование внешнего обвода.

Кузнецов уехал выводить свой батальон на рубежи обороны и встречать пополнение — командовать «Российской Армией», как сказал ему Ярославцев, пожелав удачи. Потом, вызвал Дюжеву, и поручил ей новое задание: вызвать всех депутатов городской ду­мы на 4 часа, директоров предприятий или их замов на 5 и немедлен­но к нему, как наконец появится, заведующую торговым отделом.

Отпустив Дюжеву сел напротив Гринёва:

— Ну как, «начальник тайной полиции»?

Гринёв усмехнулся:

— Тяжело вам придётся.

— Да уж, как придётся. Знаете, Александр Беркетович, что я хо­тел бы вас попросить? Всё-таки ФСБ и внешняя разведка всегда работали рядом.

— Вы хотите, чтобы я организовал внешнюю стратегическую развед­ку?

— Не только. Через несколько дней, когда устоится наше новое существование, надо будет организовать несколько посольств: в Киев, Владимир, Новгород, Византию, на юг и восток, да и на север к Волжским булгарам, они, кажется, разгромили в прошлом году монголо-татар. В общем, надо провести предварительную кон­сультацию с историками, покопаться в литературе, чтобы как можно лучше представлять мир 1224 года, подобрать людей. «Посольс­кий приказ» вам в руки. Включим его пока в состав вашей службы, тем более, что вопросы приёма ответных посольств и службы контр­разведки соприкасаются. Сейчас вы, знаете что? Забирайте гос­тиницу «Волжская» в полное распоряжение, встретьте, как доро­гого гостя, половца, которого везут ребята Жилина, побеседуйте с ним. Ладно? А к пяти часам его сюда.

— Нет возражений.

— Вот и хорошо, Александр Беркетович.

Ярославцев остался один и стал писать обращение к жителям города, затем постановление Совета обороны. Он спешил успеть к четырём часам. За это время его прерывали дважды. Первый раз позвонил Альтен — директор ТЭС отказывается выполнять распоряжение об отключении заводов, требуя письменного приказа от губернатора области.

— У тебя есть оружие и люди с собой? — спросил Ярославцев.

— Газовый пистолет, а люди мои все в порту спасают корабли из ила.

— Сможешь его арестовать и назначить на его место начальника смены?

— Смогу, — решительно и зло ответил Альтен.

— Тогда дай ему трубку и, если после разговора со мной он будет артачиться, действуй!

После минутной паузы раздался голос Зарубина — директора ТЭС.

— Алё, слушаю Вас, Андрей Андреевич.

Ярославцев хорошо и давно знал Зарубина. Ещё учились вмес­те на инженеров-теплотехников. Если тот закусит удила, а этому особенно благоприятствовали студенческие пирушки, то только получив, наконец, в лоб, он успокаивался и приходил в норму.

— Станислав Сергеевич, послушай, дорогой, и уясни до конца, что нет ни Волгограда, ни Москвы, ни правительства, ни губернаторов. Вся Россия — это наш город. Ты меня знаешь?

— Знаю, — ещё бы он не знал «Ярова Славу», этой, ещё давней сту­денческой кличкой его звали между собой и руководители предпри­ятий города, так или иначе сталкивавшиеся с ним.

— Так вот, я волею судьбы сейчас возглавляю это государство, и если ты немедленно не выполнишь распоряжение члена Совета обороны, я не поставлю тебя к стенке, осажденному городу дороги патроны, я отправлю тебя через трибунал под охраной ребят с автоматами сутками рыть оборонительные укрепления, пока не загнёшься! По­нял!!?

— Понял.

— Вперёд! — Ярославцев бросил трубку.

Зарубин сегодня был поднят в начале первого начальником смены, который доложил о пропаже газа и предпринимаемых мерах. Он тут же вскочил с постели и через полчаса уже был на работе, застав отъезжающую милицейскую машину. Ознакомившись с обстановкой, сел на телефон давить на газовиков. Когда в половине второго ночи стало ясно, что пропала газовая магистраль с севера и что там, в двух метрах от газовой подстанции, начиналась от среза трубы заснеженная, абсолютно пустая степь, он подумал, что над ним шутят. Рассвирепев, стал искать начальника газовой службы, но того нигде не было; позвонил на всякий случай в приемную администрации города. На удивление, ему ответила Дюжева, но сказала, что Ярославцев занят — в кабинете Школова проводит какое-то важное совещание. Тогда Зарубин несколько успокоился, раз Администрация на ногах, значит, меры примут и газ найдут. Он даже прилёг поспать на диване в кабинете, наказав началь­нику смены разбудить его, если появится что-то новое.

И вот в три часа ночи его будит какой-то молодой капитан, плетёт какие-то сказки о машине времени и приказывает прекра­тить подачу электричества на все предприятия города с 8-ми ча­сов утра.

Зарубин взорвался. Знает ли этот молокосос, что подобные распоряжения согласуются с губернатором области, что надо это согласовать с руководством левобережных сетей. Короче, Заруби­на понесло. Альтен, спокойно пытающийся вразумить директора ТЭС, распалял его ещё больше, в конце концов, он пообещал вышвырнуть этого капитана, если тот немедленно не уйдет сам. Альтен вышел из его кабинета и от начальника смены позвонил Ярославцеву. Туда же, к телефону, он и пригласил Зарубина, появившись у него неожиданно снова…

— Пиши официальное распоряжение и подпишешься: «Член Совета обороны такой-то», — пробормотал, положив трубку, Зарубин.

В половине четвертого появилась наконец-то заведующая тор­говым отделом Седенко Наталья Петровна, сорокатрёхлетняя жен­щина. На вид ей трудно было дать даже сорок. Стройная, красивая до недоступности, она была вдовой одного из летчиков, лечившихся в Будёновске и расстрелянных Басаевым, захватившим там больницу и роддом. Два её сына, Николай и Сер­гей, погодки, один за другим отслужили в ВДВ. Последний, Сергей, вернулся из армии только полгода назад и поступил, вслед за братом, служить в ОМОН. Они в тайне ото всех, тем более от матери поклялись друг другу захватить, судить и расстрелять Басаева, как преступника, поскольку месть — это не по-христиански, а те, кто должен был его судить, не судили. Теперь им надо было дождаться совместного отпуска, чтобы попробовать достичь своей цели. Наталья Петровна материнским сердцем догадывалась, что неспроста её сыновья так рьяно принялись изучать солдатские науки и чеченский язык, но не знала, как им помешать и не пы­талась этого делать.

— Что-то вы долго, — попенял Ярославцев, встав и предложив ей стул.

— Так автобусы не ходят, я пешком. Пока дошла. На ночном такси с моей зарплатой не наездишься.

— Да уж верно, — сказал Ярославцев, присаживаясь сам.

Он немного знал Седенко, но то, что знал о её честном и открытом характере, о её большом опыте работы в общественном питании и оптовой торговле продовольствием, давало ему надежду на правильность его решения.

— Наталья Петровна, я хочу вам поручить очень важное дело.

Он вкратце, не вдаваясь в подробности, обрисовал ей сло­жившуюся ситуацию и рассказал об уже принятых мерах.

Седенко слушала, опустив голову, изредка бросая взгляд на Ярославцева, пытаясь оценить по выражению лица, тону голоса, насколько, волею судьбы оказавшись во главе большого города, этот человек способен им управлять. До сих пор она знала его по выступлениям на разных совещаниях, да по отзывам непосредственно работавших с ним людей. Тревога на её душе возникла, когда ещё в первом часу ночи были подняты с постели оба её сына, она постоянно нарастала всю эту ночь от обрывков самых невероятных слухов и возросла почти до паники, когда Дюжева подтвердила ей кошмарную реальность. Сейчас эта тревога исчезла. Седенко вдруг стало спокойно оттого, что всю ночь на ногах вся милиция, что город берут под охрану военные, что у Ярославцева уже есть ка­кой-то план действий и что город просто в крепких руках этого мужчины. Когда Ярославцев закончил говорить, она спросила:

— Что я-то смогу сделать со своим отделом из двух инспекторов?

— Вам, Наталья Петровна, предстоит встать во главе материально­го обеспечения населения осажденного города и всех его учреждений. Первый этап: необходимо сегодня до 12-ти часов дня перепи­сать все продовольственные товары, которые находятся в магазинах, киосках, торговых точках, базах и складах города. Второй этап: организовать питание всего населения по типу полевых кухонь и в столовых не позднее утра семнадцатого, то есть завтра, а сегодня, я думаю, где-то во второй половине дня, комендант го­рода и командующий внешним кольцом обороны, дадут вам количество людей и пунктов питания. И, наконец, третий этап: переписать все непродовольственные товары. Самое главное, что все — и продовольственные, и непродовольственные товары изымаются у их владельцев по накладной в долг, то есть не конфискуются, а, скажем, реквизируются на нужды города. В дальнейшем товары будут либо возвращены владельцам, либо те получат денежную компенсацию. Теперь о ваших людях, — Ярославцев кивнул, заметив попытку Седенко что-то сказать, — кроме Марии Ивановны, и еще двух секретарей весь остальной аппарат администрации передаётся в Ваше распо­ряжение на 24 часа в сутки. Ещё в Ваше распоряжение мобилизу­ется аппарат всех банков города, вся налоговая и торговая ин­спекции, и посмотрим, кого ещё можно будет передать Вам. В об­щем, учёт и распределение продовольствия по типу «военного коммунизма» на срок, может быть, несколько месяцев. Задача ясна?

— Не совсем. А зачем нужны непродовольственные товары?

— Пока не знаю точно, но в условиях, когда в наш город прекращено поступление ткани и обуви, бумаги и спичек и тысячи других вещей, и, пока, мы что-то, не начнём делать сами, а что-то, заку­пать у окружающего нас мира, мы не можем дать этим товарам ис­чезнуть в одночасье.

— Тогда надо проверить и склады готовой продукции предприятий.

— Правильно, в первую очередь пищевых.

— Понятно.

— Тогда приступайте немедленно. Горин поможет вам собрать весь аппарат администрации. В четыре зайдите сюда, я представлю Вас Совету обороны. К десяти часам представите мне план ваших действий. Всё, можете идти…

В четыре часа утра в кабинете у Ярославцева собрались члены Совета обороны. После представления им Седенко в её новом качестве, они, вместе с Председателем Думы, прошли в зал заседаний, где собрались члены городской думы.

Председатель Думы, Сафонов Николай Степанович, был уже подробно проинформирован Жилиным о ситуации, в которую попал город, и о действиях Ярославцева, и уже успел рассказать дум­цам вкратце об этом. Удивительное дело, но его почему-то больше волновало не то, что предпримет Ярославцев для спасения города, а то, что будет с Думой. Когда в зал входили и рассаживались в первом ряду силовики и Седенко, Сафонову на секунду показалось, что решительно идущий за ними Ярославцев сейчас взойдет на три­буну и объявит о роспуске Думы до лучших времен, о переходе всей власти в руки Совета обороны, о диктатуре этого Совета, а значит о диктатуре Ярославцева в городе, о расстрельных мерах по созданию жесткой дисциплины и мертвящего порядка. Но Ярославцев сел в первом ряду, рядом с Жилиным и мягко попросил Сафонова дать ему 20 минут для экстренного сообщения. Тревога Сафонова поутихла, но не отстала. Он открыл экстренное заседание Думы и сообщил, что депутаты вызваны из-за чрезвычайной ситуации, в которую попал город сегодня ночью. Затем предоставил слово для подробного сообщения об этом Ярославцеву.

Председатель Совета обороны поднялся на трибуну и оглядел зал. Перед ним сидели 24 человека, избранных населением города. Взглянув на эти такие разные лица, он обнаружил отсутствие объ­единявшего их прежде выражения уверенности в себе, которую им придавало ощущение поддержки тысяч людей, проголосовавших за них на выборах. Сейчас, среди депутатов, были разлиты тревога и абсолютная неопределенность положения города и их собствен­ного. Прежде, когда от их решений зависело многое, они в спорах, столкновениях взглядов и мнений медленно, но, в основном, верно принимали эти решения. Сейчас же не было времени на обсуждения. Ситуация катастрофическая, требующая принятия любых решений, но мгновенно, ибо в таких случаях не совсем верные действия всегда лучше их отсутствия. Сейчас у Ярославцева было два пути. Самый простой: приостановить существование Думы на неопределенный срок, а может и навсегда, объявить городу, что ради спасения его жителей от хаоса, паники и гибели, Ярославцев всю власть принимает на себя, а Совет обороны, как совещательный орган, призван помогать ему. Однако этот путь привел бы к возникно­вению подпольной оппозиции каждому его решению, даже безоши­бочному на все сто процентов. Далее пойдут репрессии к недовольным его действиями, а кончится всё это мертвящей дисциплиной, доносами и развращением общества любовью каждого к непогрешимому Ярославцеву. А уж потом, в этой драконовской системе, каждый новый дракон будет смешивать с грязью память о драконе предшествующем.

Ярославцев был странным демократом. Он терпеть не мог словоблудия демократических тусовок. За всё время с 1990 года он искренне и убежденно участвовал в деятельности разных демократичес­ких партий и движений, но ни в одной из них он не нашел «умения хотеть». Этим «неумением хотеть» объяснял, любимый Ярославцевым А. В. Суворов поражения автрийской армии от французов в конце XVIII века. В конце концов, он охладел к политической возне, но в душе оставался антикоммунистом. Он был ярым противником искусствен­ного равенства между работящим и ответственным человеком и разгильдяем, а то и просто наплевистом, неважно, в какой области эти люди работали. Кроме того, было естественное неравенство между людьми по уму, темпераменту, физическим данным, наконец, по накопленному, а не пропитому и растранжиренному богатству, переданному потомкам. Поэтому он не собирался жёсткую политику «военного коммунизма» превращать в трамплин для собственного диктатор­ства. Гораздо больше он рассчитывал на деловую инициативу сво­бодных людей, способных ради собственных амбиций и благополучия вытащить из тяжелого положения весь город — то, что осталось от России 1999-го на этой земле 1224-го года…

Так что Ярославцев, по своей натуре человек честолюбивый и не желавший, чтобы о нём шла дурная слава даже у потомков, решил избрать второй вариант.

Он безо всяких предисловий зачитал депутатам проект обра­щения к гражданам города Волжского. В начале обращения вкратце сообщалось о положении, в котором оказался город с пригородами, затем в городе объявлялось чрезвычайное военное положение. Всё население с 16-летнего возраста объявлялось мобилизованным на защиту города с оружием и с лопатами на строительство обо­ронительных сооружений. Вся власть в городе сроком на один месяц передавалась Совету обороны под председательством и.о. главы администрации Ярославцева. На время чрезвычайного положения отменялось хождение всяких денежных знаков, а прежние деньги объявлялись ничтожными. Все продовольственные и промышленные товары объявлялись реквизированными Советом обороны с последующим возвращением их владельцам или выплатой компенсации за них.

Заканчивалось обращение следующими словами: «Россияне, сегодня мы, оторванные от нашей большой Родины, просто обязаны сохранить присущие нашему народу во все века силу духа, терпе­ние и стойкость. Только все вместе мы сможем защитить и сох­ранить наш город, наши семьи, наших детей и наше будущее от трагической развязки. Да поможет нам Бог и наша воля к жизни».

И не давая депутатам опомниться, Ярославцев зачитал им проект постановления о создании Совета обороны. Кроме уже наз­ванных и работающих всю ночь Жилина, Кузнецова, Гринёва, Альтена, Зубова и Седенко, он предложил ввести в его состав председателя думы Сафонова, председателя городского суда Дьякову Веру Никитичну и прокурора города Замятина Александра Николаевича. После чего Ярославцев сел за столом президиума рядом с Сафоновым.

— Какие будут замечания по предложенным исполняющим обязанности главы администрации документам? — спросил Сафонов.

— Факты положения города, изложенные в обращении, неимоверно фантастичны, — прокричал, встав со своего места и заглушая гул депутатских голосов, депутат Казанцев, — они требуют проверки. Предлагаю создать комиссию по этой проверке и доработке обращения.

— Тихо, тихо, товарищи, — пытался успокоить депутатов Сафонов и, заметив поднятую руку Гринёва, добавил, — слово предоставляется начальнику горотдела ФСБ Гринёву Александру Беркетовичу.

— Хочу доложить вам, господа депутаты, что час назад мною в гостинице «Волжская» размещён половецкий посол — воин Кэчтен — с его помощником Кэчушем. Сейчас санитарная бригада проводит дез­инфекцию их одежды, карантинную проверку их самих, и к пяти ча­сам он будет здесь и сам расскажет вам о том, как в прошлом году русско-половецкое войско потерпело поражение на Калке.

В притихшем зале, после некоторой паузы, раздался голос Сафонова:

— Уважаемые коллеги депутаты. У нас нет времени на длительные обсуждения и проверки. Я предлагаю утвердить два этих документа, в противном случае Совет обороны обойдется и без нас — он уже действует де-факто, но само его существование и решения не будут иметь вполне законную силу, а всякое промедление сейчас поистине смерти подобно.

Снова взял слово Ярославцев. Он рассказал о принятых уже Советом обороны мерах и добавил:

— Господа, сегодня вы являетесь единственными депутатами России на этой планете. Осознайте, пожалуйста, что сейчас наша Городская Дума — это государственная Дума России. Всякое промедление с принятием решений может привести к потере города, а значит и России, а за словом «потеря» стоит гибель большинства нашего населения и деградация остального. Я твердо обещаю, что самое позднее через четыре недели вы соберётесь снова, заслушаете доклад Председателя Совета обороны и примете решение о дальнейших действиях всех структур власти, а пока дайте возможность работать «пожарной команде» в режиме тушения пожара…

…Без двадцати пять депутаты, после краткого, репликами, обсуждения, утвердили обращение к гражданам «Волжской России» — так они изменили его название. В обращение был включен список Совета обороны с указанием новых должностей Жилина (комендант города, заместитель Председателя Совета обороны) и Кузнецова (командующий вооруженными силами Волжской России). Был утвержден состав Совета обороны, предложенный Ярославцевым с добавлением в него главного санитарного врача Бескаравайновой Юлии Рома­новны.

Городская Дума приняла постановление о введении с нуля часов 16-го апреля 1224 года, сроком на один месяц, чрезвычайного положения в городе и передачи на этот срок всей власти Совету обороны, а так же о собственном заседании не позже как за два дня до окончания срока ЧП.

Перед тем, как разойтись, Ярославцев объявил депутатам, что они его, Председателя Совета обороны, решением передаются на три дня в распоряжение Седенко для проведения реквизиционных мероприятий.

Затем Ярославцев пошёл в свой, теперь уже надолго свой кабинет главы администрации, пригласив Жилина, Зубова, Кузнецова, Альтена и Гринёва.

Не успели ещё войти все, как Жилин, по просьбе Ярославцева, стал докладывать о принятых мерах: опечатаны и взяты под охрану все продовольственные склады, магазины, киоски и все предприятия пищевой промышленности. Опечатаны и под охраной все бензозапра­вочные станции. Сейчас те же меры применяются в отношении пром­товарных точек непродовольственной группы. Опечатать их милиция спечатает, но на охрану сил уже нет. Зубов обещал дать Жилину по мобилизации человек 150, после того, как сформирует батальон для Кузнецова.

Военком доложил, что первая мобилизованная рота уже отправлена Кузнецову и что полностью пополнение и ему, и Жилину поступит к восьми утра. Что касается всеобщей мобилизации населения, то тут есть два варианта. Первый, по месту жительства, но тогда нужно вводить в каждом микрорайоне военного комиссара; второй, через предприятия города — проще, все задачи по формиро­ванию рабочих полков ложатся на руководителей предприятий.

— Вот что мы сделаем, — сказал Ярославцев, — в каждом микрорайоне, из числа пенсионеров-офицеров надо назначить коменданта микрорайо­на, а во дворах — комендантов дворов. Такая структура позволит Жилину осуществлять руководство городом, на этих же комендантов и возложить функции по мобилизации всего свободного населения по первому варианту.

Теперь о том, как кормить население. Первое: дети будут обеспечиваться питанием вместе с учителями в школах с завтрашнего дня. Второе: врачи и больные — в больницах. Третье: служащие и рабочие, занятые в своих организациях и предприятиях — по месту службы и работы. Четвертое: все женщины с детьми до пятнадцати лет, не задействованные в службе по школам, больницам, организа­циям и тому подобное, остаются мобилизованными в подчинении комендантов дворов для организации круглосуточного патрулирования этих дворов и прилегающих улиц, аналогично пенсионеры и инвалиды. Питаться они будут либо в близлежащих столовых, либо как-то готовить на комендантскую команду самостоятельно.

— Всё остальное население формируется в рабочие роты, батальоны, полки и отправляется рыть укрепления вокруг города в распоря­жение Кузнецова, который организует их питание так же, как и боевых подразделений. Такая схема мобилизации будет рабо­тать наиболее эффективно и прозрачно.

— Что у вас, Виктор Викторович? — спросил далее Ярославцев у Кузнецова.

— Батальон полностью выведен на позиции вокруг города. Пока за внешним кольцом всё спокойно, но вот проблема: без конца возвращаем машины, которые пытаются вырваться наружу в объезд постов. Приходится даже открывать огонь. Я разрешил в таких случаях, стрелять аккуратно по колесам. Пополнение на­чало прибывать. Одеваю, вооружаю и на позиции.

— Сколько у вас полевых кухонь?

— Одна и две в резерве на консервации.

— Обе резервные сюда и как можно быстрее.

Открылась дверь, заглянула Дюжева:

— Андрей Андреевич, руководители предприятий собрались в боль­шом актовом зале.

— Спасибо, сейчас иду. Обращение напечатали?

— Да, Сафонов размножает сейчас на ксероксе.

— Хорошо, — и обращаясь уже к Жилину, — Виктор Борисович, под­готовьте вместе с Георгием Валентиновичем решение Совета обороны «О мобилизации», «Об организации комендантской службы», о назначении Вас комендантом города и приказ о запрещении движения по городу всякого транспорта в целях экономии горючего. Оставьте на ходу по две легковые машины у себя, Кузнецова и у меня, ос­тальные неспециализированные немедленно в гаражи, а нарушителей с 10-ти утра на штрафные стоянки. Александр Беркетович, где ваш половец? — повернулся он к Гринёву.

— Уже привезли, в кабинете первого зама.

— Возьмите, пожалуйста, обращение, зачитайте его директорам и попросите половца рассказать им о себе, я подойду чуть позже.

— Есть, — Гринёв вышел из кабинета.

— Виктор Викторович, где будет ваш штаб, где вас искать при необходимости?

— Штаб останется в части на Деревянном (так в городе неофициально назывался поселок, где размещался учебный батальон), а где меня найти, будет знать дежурный. Проще через сержанта, что в радиостан­ции под вашим окном.

— Ну что ж, желаю удачи, — отпустил его Ярославцев.

Кузнецов вышел.

— Григорий Альфредович, возьмите под свое начало порт и ГЭС. Ваша задача: в минимально короткий срок восстановить и привести в действие весь наш флот и подготовить агрегаты ГЭС к приему большой воды. Напишите проект постановления Совета обороны об этом, и сегодня, к двум часам дня, вместе с директором ГЭС и начальником порта представите мне план действий. Вопросы есть?

— Вопросов нет. Разрешите идти?

— Действуйте.

— Ну что, господа, оставляю вас здесь, работайте, буду после совещания с директорами, — сказал Ярославцев Жилину с Зубовым, писавшим проекты приказов, и вышел в приемную.

— Мария Ивановна, — он отвлек Дюжеву от очередного телефонного звонка, — сделайте себе, пожалуйста, список членов Совета обороны с их адресами и телефонами и пригласите их всех на заседание на 16 часов. Да, ещё, оставьте за себя в приёмной одну девочку, а сами с другой отдыхать. Вы приедете к 14-ти часам, а вторая секретарша к 20-ти, на ночное дежурство. Возьмите одну машину, она отвезет вас по домам.

Ярославцев пошёл в кабинет первого зама «мэра» и позвонил домой…

Люба Саркисян, с красивым армянским отчеством Армаисовна, ещё девятилетней девочкой попала в Волгоград вместе с родителями после известных сумгаитских событий. Её отец был врачом стоматологом, а мать — учительницей английского и немецкого языка. По паспорту её отец был армянин, а мать азербайджанка, но, по сути, они принадлежали к той, теперь уже размётанной и исчезающей в истории нации «Бакинец». Это была удивительная этническая общность, сложившаяся ещё в конце XIX века. Её костяком служили русский язык и русская культура, разбавленная кавказскими обычаями, еврейским и немецким практицизмом и мусульманским домостроем. Политиков-авантюристов никогда не устраивало мирное сожительство разных культур и обычаев, а тем более их взаимопро­никновение. Раздор и ненависть — вот главные слагаемые, которые позволяют быстро, буквально «из грязи — в князи» прорваться к власти, опираясь на минимум интеллекта. Поистине вечно живущий принцип: «Разделяй и властвуй». То, что в дальнейшем, в перспекти­ве, оказываются проигравшими их собственные народы, что на ненави­сти нельзя ничего строить, а только разрушать всё подряд, начиная с души и совести людей, этих политиков не волнует. Власть любой ценой, хоть по трупам собственных оболваненных националистов.

Так и пришлось Армаису увозить от угрозы расправы свою семью сюда, в Россию. На все свои сбережения он купил домишко на южной окраине Волгограда, и за десять лет постепенно отстроил его, превратив в двухэтажный коттедж. Всё это стоило Армаису и его жене Земфире очень больших трудов — не очень-то нашикуешься на зарплату врача и учителя. Поэтому отец Любы без конца пропадал на всяких подработках, а мать бралась за переводы на дому раз­личных статей, договоров, инструкций. И всё же средств хватало с большой натяжкой, а у Любы были ещё братик и две сестрички младше её. Поэтому девушка не могла согласиться на уговоры родителей и после 11-го класса пошла не в университет, как они настаивали, а в профтехучилище речников, на повара. Во-первых, через год у неё будет очень полезная профессия, во-вторых, в училище, кроме стипендии, было ещё и бесплатное питание. И если Люба не могла бы пока существенно помочь семье, то, по крайней мере, разгрузить хоть отчасти семейный бюджет от расходов на себя — уже было неплохо. В конце концов, отец смирился с решением дочери.

В мае, перед окончанием училища, Любу направили проходить практику на баржу Рахметова, и Кошкин влюбился в неё с первого взгляда. Она хорошо помнила, как этот красивый сильный парень потерял дар речи, когда Рахметов привел её с берега, чтобы представить команде кока-практиканта. Люба сначала даже обиделась — вся команда люди как люди, а этот угрюмый какой-то. Поэтому она всё пыталась в небольшое свободное время почаще крутиться возле него. Её разбирал азарт: сможет она разговорить этого Кошкина или нет. Прошла неделя, вторая, но Кошкина при ней, как подменяли, он терялся, не знал, куда себя деть и в то же время не мог отор­вать от неё глаз. Каждый раз, когда появлялась в его поле зрения её стройная фигура с черноволосой, черноглазой головкой, у него разливалась в груди какая-то теплота. Кошкин терялся и забывал про всё на свете. Он в этот момент ощущал только её присут­ствие и… терял дар речи.

Однажды, когда они подходили к Астрахани загружаться ран­ними помидорами для Москвы, Люба поднялась в рубку, где капитан наблюдал, как Кошкин заводит баржу в порт на швартовку.

— Можно мне посмотреть? — спросила она Рахметова.

— Проходи, дочка, — разрешил капитан улыбнувшись.

Кошкин, оказавшись между Рахметовым и Любой, слушая её воркующий голос и объяснения капитана, что, да зачем все эти кнопки, рычаги, тумблеры и приборы, просто весь взмок от напряжения. Ей-богу, в первый раз заводить баржу в порт было легче, чем сейчас. Он с огромным трудом выполнил все операции с максимальной точностью и, только, когда баржа уже стояла пришвартованная и заглушила двигатель, отер, наконец, пот со лба. Рахметов же, как будто специально добивая его, спросил Любу:

— А что, дочка, в Астрахани бывала?

— Нет, ни разу.

— Вот как? А Кошкин её знает вдоль и поперек.

Кошкин удивленно глянул на капитана, он ведь на самом деле всего два раза был на астраханском берегу, да и то в город не углублялся.

— Ну так вот, — продолжал Рахметов, — сегодня уже вечер, а завтра целый день будет погрузка и я даю вам с Кошкиным увольнительную на берег с восьми утра. Семён сходит в управление портом, зане­сет документы и будет тебя знакомить с городом. Согласны?

— Здорово! — воскликнула Люба, а Кошкин посмотрел на неё с такой нежностью и растерянностью, что ей стало его жалко, и она тихо добавила, — если не хочешь, я сама посмотрю город.

— Нет, нет, еще потеряешься, — встрепенулся Кошкин,

— Ну, тогда я завтра буду готова к восьми утра, — сказала Люба и, чего-то засмущавшись, выскочила из рубки.

На следующий деньСемёна как будто прорвало. Он, гуляя по Астрахани, без умолку рассказывал Любе о себе, о своих ка­зачьих корнях, о службе в Севастополе, о военных кораблях и их различиях, о Волге с её мелями и глубинами, о городе Волжском, где он родился и вырос, о…

Люба слушала его, вникая и не вникая в суть рассказа, её все больше и больше интересовал сам Кошкин. Она взяла его под левую руку, он как-то задохнулся на полуслове, пожал правой ладонью её пальцы на своей руке и уже тише продолжал расска­зывать дальше. Незаметно они зашли на базар, наполненный всевозмо­жным богатством. Люба стала прицениваться к клубнике, и Семён тут же купил ей кулек ранней ягоды, потом они пошли по рядам с заморскими фруктами, и вдруг Люба услышала знакомую азербайджанскую речь. Она взглянула — за прилавком стоял какой-то неприятный, нагловатый парень, лет семнадцати, и мужчина, лет тридцати пяти. Этот сопляк, поглядывая на неё, говорил на своем языке старшему: «Хороша фигурка, такую бы попку да в постель», а второй ему: «Вот бы воткнуть ей, чтоб завизжала и своей попкой завертела», — и, — «Ха-ха-ха».

Люба замерла, в ней мгновенно поднялась ярость и, повернувшись лицом к хохочущему мужику, она швырнула прямо в его лицо клубникой и прошипела на азербайджанско-русском:

— Втыкай своей сучке, гядаш паршивый, чтобы она у тебя что-нибудь отвертела.

— Что случилось, Люба? — спросил недоумевающий Кошкин, взяв её под руку.

Он не понимал, о чем речь, его удивило знание Любой азербайджанского и озадачила её ярость. Семён догадался, что эти двое действительно сказали что-то оскорбительное, и посмотрел на обидчиков решительно, как бы требуя объяснений.

— А ничего не случилось, забирай свою шалаву и проваливай отсю… — закричал ему юнец.

Но не успел он договорить, как левая рука Кошкина уже схвати­ла его за грудки. Опрокидывая с прилавка коробочки с апельсинами, яблоками, виноградом, Семён мгновенно выволок его к себе и резким ударом правой отправил лететь на три шага и ещё на пару шагов скользить-катиться по асфальту. Кошкина взвила наглая манера этого молокососа разговаривать таким тоном, да еще оскорблять обожаемую им девушку. В это время из-за прилавка выскочил старший напарник поверженного юнца и бросился на Кошкина с ножом. Семен схватил валяющийся деревянный ящик, подставил его под нож, и тот, с силой сломав боковую досочку, застрял в днище. Следующее мгновение: черноусое лицо, получившее силь­ный кошкинский удар в челюсть снизу, запрокинулось вправо-назад и, поднимая за собой туловище и выпустив из рук застрявший в ящике нож, улетело обратно через прилавок, чтобы с грохотом опуститься за ним.

Люба, придя в себя, схватила Семёна за руку:

— Бежим!

— Ни хрена, — прошипел сквозь зубы не остывший ещё Кошкин и, увидев подбегающих двоих парней в милицейской форме, пошёл прямо на них, не выпуская из рук ящика с застрявшим в нем ножом.

Старший сержант Баилин, приняв от Кошкина заявление о покуше­нии на убийство и записав его и Любы объяснение, повертел в руках нож со слоеной пластмассовой рукояткой и сказал:

— Теперь слушайте ребята внимательно. Сейчас идите на корабль. Вас там, а может, ещё по дороге, найдет их мафиози, ну что-то вроде главы их местного землячества или клана, как хотите, человек в семьдесят. Давно его ребята не попадали в такие переделки. Те-то двое новенькие, ещё не поняли, что они в России, а не у себя дома, где им подобное хамство по отношению к русским сходит с рук. Так вот, будет он просить, чтобы вы забрали заяв­ление — соглашайтесь, только скажите, чтобы я сам к вам на баржу заехал.

— Это, чтобы ты с них подороже взял? — усмехнулся Кошкин.

— Зря язвишь, — ухмыльнулся в ответ Баилин, — драку-то ты затеял. Я видел, и свидетели подтвердят, но могут подтвердить и твою интерпретацию, если я их об этом попрошу. Вот нож — это серьёзная улика и большое преступление, поэтому их пахан уже наверняка здесь и ждет встречи со мной. Тебе очень нужно таскаться по следствиям и судам, да девчонку свою таскать? А он с ними сам по-свойски разберётся, и снова вся его контора будет вести себя тихо и мирно, уважать православный народ. По­нятно?

— Понятно, я подумаю, — уже без усмешки сказал Кошкин и встал, встала и Люба. Семён взял её под руку.

— Подожди, я вас выпущу через чёрный ход, — встал из-за стола Баилин.

Они вышли прямо на улицу и не спеша пошли к порту.

— Я не знал, что ты по ихнему понимаешь, — прервал молчание Семён.

— У меня мать азербайджанка, я родилась в Баку и в школе начи­нала учить их язык.

— Вот как, а фамилия вроде армянская.

— И армянский знаю.

Кошкин с восхищение посмотрел на неё. Он сам учил в школе немецкий и так его толком и не знал. Поэтому всякий человек, знающий больше одного не русского языка, был для него академиком.

— А может, и ещё какие знаешь?

— Английский, я же готовилась в университет, да понимаешь, нас четверо детей, я старшая, родителям очень трудно, поэтому я — повар.

Семён нежно обнял её за плечи, ему вдруг захотелось разбиться, но чем-то помочь ей. Люба не отстранилась. Она только подняла на него свои чёрные насмешливые глаза и спросила:

— А где ты научился так здорово драться?

— А, до армии два года боксом занимался, а потом во флоте нас учили боевому самбо, — с деланной скромностью ответил Семен.

Когда через три часа они подходили к барже, в левой руке у сияющей Любы был букетик астр, купленный Кошкиным, а правой, прижимаясь к нему, девушка держала Семена под руку. Он, ощущая своим предплечьем девичью грудь, был на седьмом небе. Они мол­чали, думая каждый о своём, но уже представляли себя только вместе друг с другом.

Когда до баржи оставалось метров 300, их догнала невесть откуда вынырнувшая черная БМВ и, поравнявшись с ними с левой стороны, сбавила ход. В передней дверце опустилось стекло и, выглянувшая бритая голова спросила Любу:

— Айгыз, сан азербайджансан (девушка, ты азербайджанка)?

— Ёх, бакыям (нет, бакинка), — ответила Люба.

— Бу саним киши (это твой муж)?

— Хари, мян ону арвад (да, я его жена).

— О азербайджан дили билир (он понимает по-азербайджански)?

— Ёх (нет).

— Деян буюрун (подожди, пожалуйста), — и водителю БМВ, — Сахла (стой).

— Они просят нас остановиться, — сказала Люба Семёну, оста­навливаясь.

Семён, напрягшийся с самого начала разговора и готовый к немедленному отпору, не прерывал непонятного ему диалога, который пока вёлся вроде бы спокойно. Остановившись, он взял Любу за руку и прикрыл её левым плечом.

Из машины вышли четверо. Трое, как и этот бритый, здоровенный под два метра детина, были в черных футболках и серых пиджаках. Четвертый, в джинсовой куртке и с красной ссадиной под глазом, только-только начавшей синеть, был тот самый наглый юнец, през­рительно ухмылявшийся сейчас, глядя на Кошкина и Любу. Его взя­ли, чтобы опознать их, и наглец думал, что сейчас им кранты.

— Это твоя жена? — спросил бритый Кошкина, кивнув на Любу, ко­торая сжала ладонь своего матроса.

— Да, — уверенно соврал Семён и пожал в ответ ладонь подруги.

— Что там, на базаре случилось?

— Он оскорблял её, — ответил Кошкин, кивнув на наглого юнца.

В следующую секунду мощный удар пудового кулачища смел с лица юнца ухмылку, он упал, а молодой кучерявый парень молча поднял его, приложил к разбитому, кровоточащему носу под сразу ставшими удивленно-виноватыми глазами, платок и запихнул его на заднее сиденье машины.

— Больше он никого оскорблять не будет, а твою жену будет обходить за километр, — продолжил бритый, и, вытирая платком кулак, добавил, — что же касается того, который кинулся на тебя с ножом, то его боль­ше в Астрахани не будет никогда, клянусь чем хочешь, только забери заявление из милиции, — потом повернулся к водителю, — пичаг вер бура (дай сюда нож).

Водитель достал из машины тот самый нож с наборной ручкой.

— Отойдём в сторонку, — бритый взял Кошкина под руку и отвел его к бамперу машины, — возьми нож на память, это твой трофей. Забери заявление, и, когда что будет нужно, только спроси на базаре Газала, это я. Договорились? Сейчас, если хочешь, заплачу тысячу за обиду и отвезу туда, к Баилину, и обратно. Кошкин улыбнулся, вспомнив наставления старшего сержанта, и сказал:

— Вот что, Газал, скажи Баилину, чтоб выбросил мое заявление, а если не поверит, то привези его сюда. Я буду вон на той барже. А денег ваших не надо, я честью жены не торгую.

— Хорошо, — Газал хлопнул Кошкина по плечу, — ты мне, правда, нравишься — наш человек.

Они сели в машину и, развернувшись, поехали в город, а Семён подошёл к Любе:

— Ну, привет, «жена».

— «Киши», — и пояснила в ответ на недоуменный взгляд Кошкина, — «муж» — объелся груш.

Они засмеялись, и вдруг Кошкин обнял Любу, и они слились в коротком, но обжигающем поцелуе. Так они приняли сердцами слияние своих судеб в одну судьбу.

Вечером, за ужином в кают-компании Воропаев, который случайно видел с бака их разговор у БМВ, поинтересовался этим случаем. Пришлось им рассказать о своих приключениях на берегу. Люба обрисовала героическое поведение Семёна, его храбрость и силу. Матросы бурно реагировали на её рассказ, когда же она рассказала, как они прикинулись мужем и женой, — всё, кличку «молодожёны» они себе обеспечили минимум до конца навигации, а Любу, матросы, до конца практики, звали исключительно «Кошкиной».

Потом было знакомство с родителями и родителей друг с другом, была договорённость сделать скромную свадьбу в конце октября, Люба поступила всё же в университет на заочное отделение. В августе, когда её матери с остальными детьми удалось устроиться в загородный детский лагерь, а отец Любы был в командировке, к ней приехал отпущенный Рахметовым Кошкин, и она стала женщиной. Семён, уже имевший кое-какой севастопольский опыт, был очень нежен и нетороплив.

Двое медовых суток они не выходили из дома и распалились так, что Кошкин хотел бросить баржу, а Люба, напротив, — пересели­ться к нему в каюту, но, в конце концов, они приняли мудрое решение испытать страдание разлукой. Семён вернулся осунувшийся на баржу, а Люба, расцветая, понесла плод их любви. В сентябре, с помощью отца Семёна, ей удалось устроиться в волжский портовый ресторан «Прибой», и будущая госпожа Кошкина поселилась в Волжском, в двухкомнатной квартире прабабки Семёна. Там она принялась обус­траивать их будущее гнёздышко, да помогать по хозяйству ещё очень шустрой, несмотря на свои восемьдесят, одинокой старуш­ке, бабке Пелагее.

Когда на её глазах Волжское море исчезло вместе с дорогой сердцу баржей, она кинулась к диспетчеру и не отходила от него, пока не дали свет, не заработала портовая радиостанция, не услыша­ла знакомые голоса Паши и Рахметова.

Итак, баржа на мели, километров 25 от порта, это минут 25 по асфальту на север. Внизу у речного вокзала стоял старенький «Москвич» — отца Кошкина. Она сегодня специально взяла его, чтобы после встречи с Семёном, а может, даже, и с ним, добраться ночью домой. Обычно в половине двенадцатого, после закрытия ресторана, их развозил старый портовый ПАЗик.

Люба набрала телефон родителей Семёна, трубку поднял сон­ный отец, Григорий Петрович. Она рассказала ему всё, что знала, и сказала, что немедленно едет к Семёну, искать их баржу.

— Люба, не пори горячку, — Григорий Петрович был обескуражен её сообщением и, даже, ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что этот разговор, не сон, — сейчас же езжай к нам домой. Поедем искать Семёна вместе. Я уже собираюсь.

Когда она добралась до Кошкиных, Григорий Петрович и мать Семёна, Клавдия Андреевна, уже были на ногах. Клавдия Андреевна хлопотала на кухне. Григорий Петрович, открыв дверь Любе, вер­нулся в зал к телефону, а она прошла на кухню, поздоровалась со свекровью.

После того, как их невестка утроилась на работу в ресторан «Прибой» и поселилась в Волжском, стало ясно, что у них с Семёном будет ребенок, и свадьба стала просто формальностью. Тогда Люба, сперва неловко, а потом всё привычнее стала звать родителей Семёна папой и мамой.

Клавдия Андреевна кипятила в кастрюле кипятильником воду и укладывала в целлофановый пакет бутерброды.

— Принеси-ка, Любаша, из кладовой, там, зелёный рюкзак.

Люба принесла и удивилась, видя, как мать Семена укладывает в него несколько банок консервов, буханку хлеба и пакет с бу­тербродами.

— Куда столько, мама, мы же сегодня назад вернёмся, — спросила она.

— Э, дочка, — улыбнулась Клавдия Андреевна, — идёшь в поход на день, бери запасов на три, мало ли что.

— Ага, рюкзак уже здесь, — обрадовано отметил Кошкин-старший, зайдя на кухню, — я сейчас.

Он вернулся в зал, потом опять появился на кухне, неся с собой две пачки патронов к своему старенькому ружью 16-го калибра и большой охотничий нож.

— Значит, такая ситуация, — заговорил Григорий Петрович, укладывая в рюкзак боевое и бытовое снаряжение, — разговаривал с нашим казаком Гориным. Положение в городе аховое. Похоже, мы попали куда-то на другую планету или на землю в другое, прошлое время. Вот почему вода из вашего порта ушла. Моря-то Волжского тогда не было. Так что беда. Газа вот нету, не будет нефти и ничего вокруг не будет. Город в кольце снежного поля, за кольцом никаких дорог. Ничего. Администрация города вся поднята, милиция, военные, все на ногах. Выезды из города все перекрыты уже. Я думаю, к утру всё будет по карточкам или что-то в этом роде. Бед-а-а-а! Ну, да, ладно. У меня хороший знакомый, казак, в поселке ЛПК живёт. Ежели по суше к Семёну не доберёмся, то попробуем-таки по воде. А дочка? — улыбнулся Любе Григорий Петрович, — может, всё же останешься? Опасное, это, дело, а, ты, дитё ждёшь.

— Нет-нет, что Вы, папа, не возьмёте, я сама пойду, хоть пешком, но доберусь!

«Эк присушил девку, казак!» — довольный улыбнулся про себя отец Семёна. Ему сразу понравилась эта чернявая, когда сын, ещё, в июне привел её, в первый раз к ним домой в гости. Потом они с матерью ездили в Волгоград к её родителям и, несмотря на некоторое предубеждение: «к нерусским едем», Григорию Пет­ровичу очень понравилась эта гостеприимная и работящая семья. Он после этого, даже, как-то, по-новому, стал относиться к кавказцам. А боевую и трудолюбивую Любашу, они с матерью, просто полюбили. Клавдии Андреевне даже казалось, что её сын недостаточно внимателен к своей жене-невесте и, при случае, пеняла ему за это.

— Ну так, ладно, едем, — хлопнул себя по колену сидящий на табуретке Григорий Петрович, — а что там чай, мать, готов?

— Сейчас заварится, подсластю и всё, вроде, собрала.

— Добро, а ты, дочка, одевайся потеплее, — Григорий Петрович оглядел Любу, одетую в джинсовые брюки и вязаный свитер поверх кофточки, — оденешь материн пуховик, а штаны ватные, ладно, с собой возьмем, на всякий случай.

Люба попробовала возражать, но Клавдия Андреевна тут же отмела её возражения:

— Тю, я пока в твоей джинсе пощеголяю, — намекая на ее джинсовую курточку, в которой Люба приехала, — а ты смотри мне, береги внука.

Через четверть часа, загрузив рюкзак ещё и термосом с чаем, Люба и Григорий Петрович вышли из квартиры Кошкиных. Люба несла скрученные ватные штаны и канистру с водой, а Григорий Петрович — рюкзак и ружье.

Прежде чем ехать в степь, они на автозаправке залили бензином полный бак и запасную канистру и не успели отъехать, как появился милицейский автобус, из которого вышел знакомый Григорию Петровичу следователь. Автобус тронулся дальше, приятели поздоро­вались, и Кошкин-старший спросил:

— Какими судьбами?

— А вот повезло тебе, Петрович, успел заправиться. Опечатываю эту заправку и остаюсь её охранять. Весь отдел на ушах, опеча­тываем всё: и магазины, и склады, и заправки. Радиограмму с баржи передали, там наши омоновцы, где-то возле них половцев нашли, так получается, что мы вроде как, очутились на земле 1224-го года, за тринадцать лет до монгольского нашествия.

— Ого!

— Вот, тебе, и «ого», так что машины в стойло и садись казак «наконь». Там сейчас начальство Совет обороны создает, Жилин комен­дантом города, а комбат Кузнецов выводит на позиции за город войска, объявлена мобилизация. В общем, закрутилась карусель. А, ты-то, куда собрался на ночь глядя?

— А я, Василий Кузьмич, к той барже, сын у меня там.

— Т-а-а-к. Вот что, Петрович, попробуй выйти в степь за ЗОСом, там, твой знакомый казак Сивцов на посту. И давай торопись, а то наших там военные скоро сменят, черта с два тогда проскочишь — заблокируют город, ни туда, ни сюда.

— Ну, спасибо тебе, Василь Кузьмич, погнали мы, — Григорий Пет­рович подал руку знакомцу и сел за руль.

— Удачи тебе, — махнул рукой следователь и пошёл опечатывать заправку.

Кошкин-старший действительно встретил группу Сивцова за ЗОСом. Тот, узнав, что Григорий Петрович едет к сыну, пропустил его и посоветовал дождаться у дороги на Быково две встречные машины, которые возвращались с разведки с половцами, а потом, по их следам и добраться до баржи.

Григорий Петрович вырвался в степь и повернул на северо-запад. Чтобы выйти на Быковскую дорогу, ехать пришлось, объезжая поля, лесополосы и размокшие низинки в степи. Только через полчаса он увидел Быковскую трассу, почти, одновременно со снежным полем. Не въезжая на дорогу, его Москвичёк добрался до снега. Здесь они остановились и вышли из машины. Григорий Петрович достал свой большой бинокль и стал смотреть в сторону Волжского. Там, километрах в трех от них, остановилась поперек дороги машина, из кузова которой высыпали солдаты. Построились на шоссе, и командир ставил перед ними задачу, показывая влево и вправо от дороги. Затем они разошлись и стали рыть окопы.

— Т-а-а-к, — протянул Григорий Петрович, — армия дорогу перекрыла. Вовремя мы проскочили. Гм, спасибо Василь Кузьмичу.

— А вон и разведка, — кивнула, в противоположную сторону, Люба.

Действительно, там, в заснеженной степи показались, судя по свету фар, два автомобиля.

— Садись-ка скорее, — скомандовал Кошкин-старший и, сев за руль, завел свою машину. Потом развернул её лицом к дороге и задним ходом, не включая огней, отъехал от шоссе метров на сто.

И вовремя, машины разведчиков не стали въезжать на доро­гу прямо со снежного поля, а развернулись в сторону Москвича и, осветив фарами место, где он только что стоял, снова повернули параллельно дороге. Только проехав метров 700 вдоль трассы, они нашли, где кювет был помельче и дорога пониже, въехали на асфальт и погнали к военным.

Григорий Петрович только тут снова завёл свой темно-синий Москвич, слитый с темнотой; без огней въехал на снежное поле и ходко повёл его к следам только что проехавших машин. Звёздная ночь и белый снег делали пространство достаточно светлым, поэтому, около километра, он, не спеша, проехал по набитой в снегу колее без света и, включив дальнее освещение, полетел вперед на максимальной скорости.

Всё было бы хорошо, если бы не ручей в лощине, вернее, колея, размочалившая маленькое русло в приличную лужу, с раскисшим дном. Ещё бы, по этой нетронутой человеком степи уже пятый раз, всего, за три часа, проезжали колеса очередного автомобиля. В четвёртом часу, идя строго по колее, Москвич сел на задний мост, едва выбравшись с разгона из ручья и левое колесо весело забуксовало, разбрызгивая черный ил.

Чертыхаясь. Григории Петрович посадил Любу за руль, а сам, взяв топор, нарубил камыш и стал подбрасывать его под левое колесо, пока оно не остановилось, подмяв под себя десятка четыре камышин. Забуксовало правое. Когда Кошкин-старший накормил, наконец, камышом правую колею, машина напряглась, дернулась было и, снова, забуксовало левое…

Выбрались они из лощины на холмик битвы с волками, когда было уже около пяти утра.

— Стой, — скомандовал Григорий Петрович Любе, которая вела машину от ручья, — давай передохнем, чайку попьем, — и полез за термо­сом и бутербродами в рюкзак на заднем сиденье.

Невестка тоже была голодна. Они перекусили по бутерброду с колбасой, запили его горячим ещё чаем, и Люба вдруг почувство­вала усталость. Напряжение этой ночи куда-то отошло, и глаза сами стали смыкаться.

— Вот что, дочка, ложись-ка, покемарь маленько на заднем сиденье.

— А вы, — встрепенулась Люба.

— Ложись, ложись, а я осмотрюсь немного, — сказал Григорий Пет­рович.

Он опустил с заднего сиденья на пол рюкзак, взял заряженное ружье, положил в карман своей куртки несколько патронов, потом укрыл невестку, свернувшуюся калачиком, пахнущим бензином одеялом и, закрыв двери, пошёл с фонариком искать продолжение колеи из этого затоптанного и заезженного пятака. Покружившись вокруг машины, он обнаружил трупы трёх волков справа от неё и следы крови слева. Григорий Петрович присвистнул: «Славная была охота, если для всех убитых волков, места не нашлось в багаже».

Найдя следы колёс, которые, сливаясь, вели колею на запад, он вернулся к машине, включил двигатель и отопление, тихо выехал на найденную дорогу, остановился, выключил двигатель, нагнал тепла в кабину и закрыл глаза, решив тоже немного вздремнуть.

Григорий Петрович проснулся примерно через час. В степи было уже светло, но солнце ещё не встало. Опять включил двигатель с отоплением, оглянулся — Люба сладко спала, подложив обе ладошки под правую щеку. Он улыбнулся, глянул на часы и осторожно тронулся в путь.

Когда в половине седьмого Кошкин-старший подъехал к половец­кому костру, дым которого увидел ещё издали, к машине подошёл омоновец. Григорий Петрович вышел из машины, представился, ус­лышал в ответ: «Сержант Седенко», — и спросил:

— Тут, вроде, баржа поблизости застряла? Сын у меня там, Семён Кошкин, вот мы с его женой и приехали.

Вышла из машины проснувшаяся Люба. Она подошла к свёкру, который представил её Седенко:

— Люба, невестка моя.

— Николай. — Седенко пожал протянутую Любой руку, улыбнулся и уже совершенно расслабившись пояснил, — баржа здесь, — махнул рукой на северо-запад, — метров 700 будет. Они сейчас спустили шлюпку, а мой брательник пошёл на берег их встречать. Они там дым наш видели и плывут сюда. У меня приказ: в распоряжение капитана Рахметова на охрану баржи, а это вот половецкий стан рода Кэчев. Тут у них был один, который по-русски изъяснялся кое-как. Увезли его в Волжский, а остальные не бельмеса не понимают. А вообще-то вам надо представиться главе их рода Башкэчу — вон у костра стоит, на рассвете проснулся. Оружие у вас есть?

— Есть ружьишко.

— Возьмите с собой, очень уважают они оружие наше, и я понял, что явиться к ним с оружием, значит, как бы особое уважение оказать.

— Ясно, — Григорий Петрович достал своё ружье из машины, одел его за спину, — пошли.

Подойдя к костру, он поклонился Башкэчу и сказал, помогая себе жестами:

— Здравствуйте, я Кошкин, а это моя невестка Люба,

— Шала, — ответил, слегка наклонив голову, Башкэч.

Услышав в его приветствии что-то знакомое. Люба решила рискнуть и на азербайджанском рассказала Башкэчу, кто они и зачем приехали. Башкэч слушал очень внимательно, казалось, он пытается вникнуть в суть речи, похожей на их язык. Когда Люба закончила, он стал по-своему повторять то, что понял из её слов. Люба же, поддакивая, пыталась повторить его слова, смысл которых был ей в основном ясен. В конце концов, она доволь­ная беседой, дёрнула кулачком у своей груди:

— Йес, контакт установлен, — и посмотрела своими светящимися глазами на Кошкина-старшего, — он понял, зачем мы приехали.

— Ах, ты, толмачка моя, — обнял её за плечи Григорий Петрович.

Восхищенно глядевший на неё Николай сказал:

— Вам, Люба, надо срочно выучить их язык. Вам же цены нет, как переводчику, это же решение таких жутких проблем.

Люба снова обратилась к Башкэчу. Она сказала ему, что хотела бы хорошо говорить по-половецки и узнать историю их рода. Для этого она попросила Башкэча дать ей в помощь кого-нибудь из своего стана, чтобы она могла с ним беседовать там, на большом корабле, несколько дней.

Башкэч, опять повторив и уточнив её просьбу по-своему, кивнул и позвал: «Арвана». Из большого шатра вышла старуха с испещрённым морщинами лицом. Башкэч сказал ей что-то, указав рукой на Любу. Та посмотрела на молодку, подошла к ней поближе, посмотрела в глаза и что-то сказала. Люба вздрогнула и ответила: «Хари». Старуха улыбнулась, сказала ей что-то ещё и пошла обратно в шатёр.

— Что она сказала? — спросил Григорий Петрович.

— Она сказала, что я беременна и что… В общем, так, пустое, — ответила Люба, не вдаваясь в подробности.

Свёкор не стал особенно вникать, к тому же показались Сергей Седенко и с ним… Кошкин-младший, которого Рахметов послал вместе с Воропаевым на поиски омоновцев. Семён радостно обнял Любу, потом отца:

— Как вы нашли нас? Какими судьбами?

— Долго рассказывать, — Григорий Петрович улыбался, глядя на сияющее лицо сына, — принимай жену, а я поехал назад.

— Как назад?! — вспыхнула Люба, — это же опасно, одному.

— Ничего, проскачу как-нибудь, обойду лощину эту поближе к ис­току, а может за ним. В общем, пройду. Мы казаки.

— Пап, а почему бы и тебе не остаться на барже, дело у нас найдется, — попробовал уговорить Григория Петровича Семён.

— Нет-нет, Сёмушка, надо ехать, в городе уже, наверное, осадное положение. Беда, в общем-то, сам понимаешь, а мне там в таком случае быть надо, я ведь офицер запаса. Да и мать в городе, бабка Пелагея. Вы давайте быстрее с мели снимайтесь, да воз­вращайтесь, авось вместе-то беду и расхлебаем.

— Что же, как говорится, с Богом, может, посветлу и проще добраться, — согласился Семён.

Отец обнял его, потом Любашу, поцеловал её в лоб и с грустью сказал:

— Ты, милая, уже считай перед людьми, жена моему сыну, а нам дочка, роднее не бывает. Так что не грусти, что твои родные потерялись, не сирота ты, пока мы живы. А ты, Сёма, береги Любашку, ответишь перед нами, если что с ней случится или оби­дишь чем.

— Не бойся отец, за неё костьми лягу, ты же знаешь, — заверил Семён, обнимая свою Любу, у которой глаза уже были на мокром месте.

— Ну, добро, удачи вам, друзья, — пожимал руки Николая и Сергея Григорий Петрович. Потом, махнув всем рукой и поклонившись стоя­щему в стороне Башкэчу, пошёл к машине.

— И Вам, папа, удачи, — крикнула Люба.

— Ровной дороги, — добавил Семён.

Они помахали вслед поехавшему Москвичу и пошли к шлюпке.

Капитан Рахметов, приняв пополнение в свой экипаж, был несколько озадачен. Он и рад и не рад был увидеть Любу, а уж эта «старуха Изергиль», так он, про себя, окрестил половчанку Арвану. Что с ними делать? Баржа не гостиница. Однако поднявшиеся на борт матросы, омоновцы и женщины были очевидным фактом. «Без меня меня женили. Вот нежданное „подкрепление“ на мою голову», — подумал капитан.

Объяснения Любы, первой поднявшейся к нему, не успокоили. Тут впору думать о спасении корабля и экипажа, проблема, как выжить без поддержки извне, а ей тут блажь в голову — половецкий язык изучать. Не корабль, а институт иностранных языков. Однако подошедший следом с докладом о прибытии для охраны баржи Николай Седенко добил Рахметова. Он после доклада заявил капитану:

— Товарищ капитан, город сейчас в более тяжелом положении, чем Ваша баржа, мы попали в мир, где нет тысячи привычных вещей и не скоро будут, если будут. Зато есть дикая степь и кочевые племена. Если мы не научимся понимать их, говорить с ними — это только осложнит наше положение. Так что надо помочь городу. У Кошкиной талант к языкам и, если она побыстрому создаст что-то, вроде, русско-половецкого словаря, это ж какое подспорье всем нам.

У Рахметова все 12 лет службы капитаном этой баржи не было ничего дороже её. С женой он развелся 10 лет назад, дочка давно вышла замуж и уехала куда-то под Брянск. Баржа была для него всем: домом, семьей, малой родиной, наконец. Весь остальной мир — Волгоград, где у него была однокомнатная квартира, Россия, с её хорошо знакомыми речными портами на Волге и на Дону — всё было постольку-поскольку. Здесь, среди хорошо знакомого, поистине родного экипажа корабля, он чувствовал себя дома, на Родине. И вот сейчас, ему говорят, что, кроме баржи, есть ещё что-то. Недос­таточно того, что на мели корабль, ещё и город на его голову.

Он не спал всю эту ночь. В его голове прокручивались раз­ные варианты и способы выпутаться из создавшегося положения. Промелькнула и идея пиратства. Десять тысяч тонн муки им с экипажем хватит надолго, их можно использовать для обмена на другие продук­ты и даже на всё необходимое для переработки нефти хотя бы кус­тарным способом. Сырую нефть, которая выходит прямо на поверхность, можно хитростью или силой взять на Апшероне. Таким образом, для осуществления такого плана сначала надо было добыть сов­сем немного оружия и, главное, боеприпасов, а потом.… Потом баржа пре­вращалась в непобедимого рэкетира на Каспии, и все прикаспийские народы тогда обеспечивали бы экипаж всем, чего бы он ни пожелал. Эта авантюрная мысль засела у него в сознании, и первые два автомата, вместе с готовыми морпехами, он ожидал утром. И вдруг, на тебе…

Рахметов посмотрел на Николая, потом на экипаж, который в полном составе собрался на палубе, и внимательно наблюдал за реакцией своего родного капитана. Наступила напряженная тишина и только многоопытный Орман. знавший Рахметова все эти двенад­цать лет, покачал головой и проговорил, улыбнувшись, как будто прочитал потаённые мысли капитана и посчитал их верхом глупости:

— Ай-яй-яй, Кадырович.

Рахметову вдруг действительно стало нестерпимо стыдно своей мечты. Он увидел перед собой людей, крепко связанных с большой землей и ни минуты не сомневавшихся в том, что их спасение спа­яно со спасением города-берега.

Уже на следующее утро, отоспавшись после бессонных суток, Рахметов встанет со светлым ощущением себя частичкой русского народа, того народа, который в минуты острой опасности сплачива­ется против беды, а каждый русский, при этом, отставляет на зад­ний план свои личные амбиции, если они мешают общему делу спасения.

А сейчас капитан гостеприимно выделил Арване отдельную каюту, отдельную же каюту Кошкиным, а всем остальным распорядился потесниться друг с другом и с Седенками в оставшихся.

Карпенко уснул, только в семь утра, в отдельном номере гостиницы «Волжская». Он как в яму провалился, напряжение двух недель командировки, недосыпание на трассе, последняя бессонная ночь, полная приключений, отрубили его, что называется, мертве­цки.

Без двадцати минут три ночи он встретился на посту ДПС с Чухновым, который ждал его в своем КАМАЗе. Милиции на посту не было. Вместо неё там уже расположились старший сержант и три курсанта учебного батальона. Пока командир этой группы нахо­дился в будке, около телефона, трое его подчинённых рыли окопы по обеим сторонам дороги за перекрестком, как и их товарищи по взводу километрах в четырёх на север.

Разбуженный в КАМАзе Василий, очень коротко узнал от Рома­на результат их разведки и о том, что Карпенко едет дальше с половцами в качестве переводчика. Капитан Кочкин, получивший от сержанта телефонограмму с указанием доставить всех в гостиницу «Волжская», не стал медлить, а позвал срочно к себе Романа и попросил Баркова со всей семьёй ехать за ним. И Чухнов сразу же после отъезда разведчиков завёл свой грузовик и поехал домой.

Через двадцать минут к парадному подъезду гостиницы подъехали джип Барковых и милицейский УАЗик, из которого вышли Кочкин, Роман и половцы. Все вместе они прошли в вестибюль, где от стойки дежурного администратора к ним подошли два ФСБешника во главе с Гринёвым. Александр Беркетович представился им сам, предста­вил своих офицеров и ознакомил с планом действий. Во-первых: Барковы, которых размещали в двух номерах, должны были дать описание своей поездки офицерам Гринёва. Во-вторых: капитан Кочкин здесь же в вестибюле садился писать рапорт о своей поездке, после чего возвращался в распоряжение Жилина. И, в-третьих: Ро­ман с половцами поднимался в большой четырехместный — 403-й номер, где их ждали священник местной недавно открытой церкви и учитель истории, который заочно готовил диссертацию о государственном устройстве Древней Руси. Священник знал церковно-славянский, а историк копался в первоисточниках на древнерусском. Их обоих только что доставили ребята Гринёва, перебудившие ради этого половину интеллигенции города.

Кэчтэн был ошеломлён, начиная с поездки в УАЗике, Его на­пугала скорость, с которой ещё по степи гнал этот авгол. Он весь напрягся, но, ощутив, как так же напрягся, вытаращив глаза, Кэчуш, Кэчтэн вспомнил, что он воин и что воину негоже показывать свой страх перед юнцом. Он усилием воли попытался себя успокоить и расслабиться и глянул на сидящего справа Романа. Тот был споко­ен, только положил левую руку на спинку сидения Кочкина и, не спеша, рассказывал ему про злоключения с волками и медведем, потом о своих ветряках. Сержант-водитель время от времени, тоже, вступал в разговор. Все трое посмеивались и чувствовали себя нормально. Это почти окончательно успокоило Кэчтэна. Когда они выбирались через кювет на дорогу, Кэчтэн уже совсем привык к этой сумасшедшей скорости, но то, что началось на шоссе, снова заставило его почувствовать холодок под ложечкой. Однако вскоре, увидев такое огромное количество больших домов-дворцов, стоящих вдоль освещённых дорог, Кэчтэн забыл о страхе быстрой езды. То, что это были улицы, а не дороги, он догадался не сразу, потому что улицами в городах у русичей и у греков, где он бывал, назывались проезды между строениями для конных всадников шири­ной не более четырех шагов, а это были какие-то длинные площади. И странно, но город, да и дома совершенно не были защищены. Такой город можно было легко взять штурмом — нигде нет заборов, ворот, стражи. А такие огромные, особенно на некоторых нижних этажах стеклянные проёмы в зданиях… Нет, эти русичи или русские, как они себя сами называют, просто беспечный народ, откуда бы они ни появились. Просто удивительно, что их ещё никто не заво­евал. И тут он вспомнил про «грумпычи» и подумал, что навер­няка у них есть ещё какое-то более мощное оружие, поэтому они так бесстрашно построили свой очень большой город. Теперь ему была ещё и понятна работа Степана — конечно же, столько огней в городе стоило, наверное, немалых трудов зажигать и поддерживать.

Когда они выходили из авгола, Кэчтэну пришлось помочь Кэчушу разжать онемевшие пальцы, сомкнутые на спинке сиденья водителя. Юноша с трудом выбросил из кабины одеревеневшие ноги и встал-таки на них, когда Кэчтэн напомнил ему, что он воин (или муж­чина — у половцев это слово объединяло два таких понятия). Кэчуш пошёл, уцепившись за край щита Кэчтэна, чтобы не упасть. Он шёл и действовал, как во сне, медленно приходя в себя после ужаса быстрой езды. Как только они вошли в это, невиданно большое здание, через не то двери, не то ворота, он был поражен его рос­кошью внутри и ярким, как днём, светом. Юноша даже оглянулся, но за огромной прозрачной стеной (он никогда прежде не видел стёкол) была ночь. Тогда он поднял голову и увидел множество длинных светильников, которые горели ярким, как фары авгола, огнем. Кэчуш, не успев осмотреть весь вестибюль, уткнулся взглядом в маленький — ему по грудь — забор, к которому потянулась его рука, отцепившись от щита Кэчтэна, чтобы пощупать это красивое дерево, из которого он был сделан. За забором стояла женщина с двумя, почти круглыми прозрачными щитами перед каждым глазом. Щиты были соединены между собой и сидели на носу женщины, да, ещё как-то, крепились под её волосами; то ли сбоку, то ли сзади. Видимо, это была женщина-воин с защищенными глазами. Тут Кэчуш вспомнил про грумпычи воинов этих русичей и, уже с опаской глядя на эту женщину, отдернул руку. Тем более, что встретивший их человек, который представился: «Александр», и Роман, который объяснил, что это главный боярин по охране князя, позвали их к стене с дверями.

— Это лифт, — сказал Роман Кэчтэну, показывая на двери, а Алек­сандр нажал на черный квадратик в стене. За дверями что-то загуде­ло, потом замолкло, и они с легким шумом раздвинулись, открыв глухую комнату. Роман прошел в неё, и что-то раскатисто легонько стукнуло под полом. Повинуясь жесту Александра прошёл Кэчтэн, за ним Кэчуш, а Александр, замкнувший шествие, сразу же нажал один из многих стоящих в ряд квадратиков на стене. Двери, поя­вившиеся откуда-то из стены, задвинулись, комната, загудев, подпрыгнула вверх, чуть не подкосив ещё не совсем, ожившие ноги юноши, и он схватил Кэчтэна за руку, лежащую на рукояти меча. Тот стоял, прижимаясь спиной к стене, с напряженным лицом.

— Мы едем на четвертый этаж, — сказал Александр и показал на черный квадратик, прижатый к стене, — раз, два, три, а это чет­вертая кнопка включена. Видите?

Кэчтэн вежливо, и с достоинством кивнул головой. Хотя он и не совсем понимал слова Александра, но догадывался об их смысле и старался запоминать: «этаж», «лифт», «кнопка».

Лифт остановился, как будто чуть провалился, двери раздвинулись, и они вышли на какую-то улицу с высокой крышей. По краям этой улицы были красивые одинаковые стены из непонятного материала, они стояли от мощеной деревянными брусочками и устланной во всю длину ковром земли и до самой белой крыши. В стенах были расположены большие одинаковые двери с цифрами. Подойдя к одной из них, по левой стене, с цифрами 403, Александр открыл ее со словами: «Четыреста третий номер», и они вошли в широкий дом — «номер», в котором находились два человека. Пер­вый, стоявший у стола, судя по одежде, был христианский проповедник.

Один такой гостил четыре года назад у Кэчев. Они слушали по вечерам его рассказы о едином Боге, о его сыне Христе, о Христиан­ской церкви, о жизни и похождениях святых, но когда он начал предлагать им принять его веру, креститься и поклоняться его богу, все отказались. Их главным богом был дерзкий лис, голова которого сейчас украшала щиты Кэчтэна и Кэчуша. Кэчи боялись его гнева за измену, да и рассказы этого проповедника, как-то, не грели душу. В конце концов, когда он стал угрожать им карой своего бога, Башкэч распорядился прогнать его палками, что мужчины-воины их рода и выполнили с большой охотой, и поделом ему — не стращай людей, приютивших и накормивших тебя.

Поэтому Кэчтэн сразу же развернул щит навстречу священнику, как бы призывая своего бога самому разобраться с богом этого человека в чёрной рясе и с черным клобуком. Кэчуш, прижавшись правым плечом к Кэчтэну, гордо вскинул свою голову и положил правую ладонь на кинжал.

Второй человек, сидевший в кресле за столом, в очках-щи­тах на лице, встал при появлении гостей и улыбнувшись сказал:

— Видать, Николай Дмитриевич, насолил им кто-то в вашем обличии.

— Вижу, сын мой, Алексей Натанович, — тихо сказал отец Николай и, улыбнувшись, уже громче добавил, — проходите, гости дорогие, заждались, и поклонился половцам вместе с учителем.

Александр Беркетович, от которого не укрылось напряжение гостей, попросил Романа объяснить им, что это люди знающие язык тех русичей, в союзе с которыми, в прошлом году, воевали половцы. Роман начал объяснять Кэчтэну, подбирая слова, но его перебил Алексей Натанович.

— Вы позволите, я попробую ему объяснить?

— Да, конечно, — Роман был рад сбросить с себя труд перевод­чика.

Лайсман, такой была фамилия молодого двадцатисемилетнего учителя истории, стал довольно быстро говорить Кэчтэну на древне­русском. Половец внимательно слушал, потом коротко бросил что-то Кэчушу и опустил левую руку с щитом.

— Он всё понял, — сказал Лайсман Гринёву.

— Отлично, — искренне восхитился беглой речью учителя Александр Беркетович, — что ж, все к столу, — пригласил он гостей широким жестом.

— Я, пожалуй, пойду, Александр Беркетович, — не стал присаживаться отец Николай, — Алексей Натанович блестяще справится без меня, а мой церковно-славянский всё же, более поздний русский язык, да и гостям без меня, видимо, легче.

— Ну что ж, спасибо вам, батюшка, извините за беспокойство, не смею задерживать, — пожал ему руку по-светски Гринёв.

Уже накинув теплую куртку, у дверей, отец Николай пере­крестил всех широким жестом:

— С богом, господа, а я пойду, помолюсь о спасении от смуты душ наших во дни испытаний, — и ушёл.

Однако не успели гости рассесться вокруг журнального столика, как зазвонил телефон. Уже ко многому привыкшие здесь половцы вздрогнули. Гринёв взял трубку, представился и выслушав бросил: «Иду». Потом, извинившись за уход и попросив Лайсмана продол­жить беседу с гостями, вышел.

В холле гостиницы его ждала Юлия Романовна Бескаравайнова — главный санитарный врач города. Её ещё около часа ночи разбудила жена Альтена Катя. Она рассказала о ЧП в порту, куда уехал её муж, о звонке Ярославцева. Юлия Романовна недавно приняла Катю на работу санинспектором в карантинную лабораторию, но уже успела проникнуться симпатией к этой грамотной и очень ответственной женщине, и если та поднимала её среди ночи, значит случилось что-то действительно из ряда вон.

Через пятнадцать минут, позвонив на станцию скорой помощи, в травматологию центральной больницы и домой к Жилину, она уже знала следующее: из порта в больницу доставили двух речников с сотрясением и переломами, ещё четверо с ушибами остались в порту спасать корабли. При резком падении воды, один матрос выпал за борт сухогруза и пропал без вести, вместе с водой.

Из лаборатории горхоза доставили человека, обожженного электрическим током и труп неизвестного, убитого тем же электрическим зарядам.

Из остатка поселка Средняя Ахтуба доставлен человек с сердечным приступом, а за ахтубинским перекрёстком расстилается невесть откуда взявшаяся снежная степь.

Полковник Жилин домой не возвращался, а вся милиция на ногах из-за, какой-то, катастрофы в городе.

Бескаравайнову охватила тревога. Она, пытаясь переварить информацию, застыла на диване с телефонной трубкой в руках минуты на три. Юлия Романовна, возможно, сидела бы и дольше, но подошёл из спальни проснувшийся вместе с ней от телефонного звонка муж, Гавриил Кириллович, главный инженер «Энергомаша».

— Что случилось? — спросил он жену, забирая и кладя на место телефонную трубку.

— Не знаю, — очнувшись, ответила Юлия Романовна, — исчезла вода в Волге и почти вся Средняя Ахтуба. произошла какая-то катастро­фа.

— Так что же мы сидим? Виктор что-нибудь знает? — снова спросил после некоторого раздумья Бескаравайнов.

Дело в том, что Жилин был мужем младшей сестры Гавриила Кирилловича Ольги и иначе, как Виктор, а то и Витькой он его не звал.

— Виктор не приходил домой, телефон на работе не отвечает. Он звонил Ольге, сказал только, что какая-то катастрофа. Его милиция вся на ногах, разбираются.

Потом, помолчав немного, взяла трубку и набрала дежурного врача инфекционной больницы. Поздоровавшись и представившись, Юлия Романовна передала распоряжение немедленно поднять с постели водителя их автобуса ПАЗика, чтобы через час он был готов к выезду и ждал ее распоряжений. Потом, положив трубку, обратилась к мужу:

— Заводи свою девятку, Гаврюша, надо срочно ехать.

Через полчаса, узнав от дежурного, что Жилин у Ярослав­цева, они поехали в администрацию и ждали в приемной, пока не закончится совещание и не выйдет Виктор Борисович. Узнав от него на бегу последние новости о том, где очутился их город, о половцах, о Совете обороны, о новых комендантских обязанностях Жилина, Бескаравайновы сели в машину переварить информацию.

— Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой, — причитала Юлия Романовна.

Гавриил Кириллович молчал, он пытался построить хоть какие-то прогнозы на, ближайшие дни, да что там дни — часы! И как ни крути, всё у него получалось одно мрачнее другого.

— Гаврюша, надо спасать детей и внуков! — внезапно воскликнула Юлия Романовна.

— Давай подумаем, как.

— Сейчас же поедем, соберём их и надо бежать и бежать отсюда! Гаврюша! Что ты стоишь? Скорее!!! Давай!!! Заводи!!!

— Куда бежать-то?!

— Куда-нибудь! К маме под Рязань. К твоему другу в Москву, на­конец! Бежать! Бежать! Бежать! — повторяла она, схватившись сбоку за баранку руля. Ее вытаращенные глаза смотрели на мужа с возмущением:

— Ну, скорее же!

Тридцать два года прожили они вместе, прожили, в общем-то, счастливо. Были у них и беды и праздники, и ссоры и моменты высшего духовного единства, вырастили и выдали замуж троих дочерей, радовались пятерым своим внукам и внучкам, и за всё это время Гавриил Кириллович ни разу, никогда не поднимал руку на свою жену. Сперва он страстно любил её и обожал, потом воспринимал уже просто как неотъемлемую часть своей жизни вместе с дочерьми, потом зятьями и внуками, а разве можно не любить свою жизнь. Грешно обижаться на судьбу, да ещё, если она подарила тебе такого верного и любящего тебя человека. За всю жизнь у неё только однажды было похожее состояние паники. Они жили тогда в сыром подвале частного дома на Рабочем посёлке, снимая его за 30 рублей в месяц, и платили хозяйке дома ещё 35 рублей, как нянечке. Он, отслужив после техникума в армии, третий год работал мастером на ГПЗ-15 и учился на вечернем отделении горхоза. Она — студентка второго курса медицинского института — родила около года назад их первую дочь Александру. В ту памятную ночь их дочурка под утро даже не плакала — температура у неё поднялась под сорок. И тогда те же вытаращенные глаза, то же: «Скорее! Бежим в больницу!» «Куда, родная? Через весь город? Я сейчас побегу и вызову скорую помощь». Он одевался, а она кутала дочурку, не слушая его. Когда же уже одетый увидел, что его Юлька надевает пальто, подошёл к ней, сильно встряхнул за плечи и крикнул: «Я сейчас приду со „скорой“ и с врачами и отвезу вас в больницу»! Силой снял с неё пальто, Юлька села на койку и согнувшись зарыдала.

Бегом по слякоти к телефону-автомату, ожидание «скорой» на промозглом ветру с мартовским снего-дождём, сопровождение машины с красным крестом к дому с мыслью: «Только бы не завязла в грязи» — всё это заняло полчаса, которые казались вечностью. Когда он вслед за доктором и медсестрой вошёл в дом, то увидел жену, рыдающую в прежнем положении.

Доктор, мужчина лет сорока, сразу же распеленал ребёнка и осматривая его стал задавать дежурные вопросы: «Когда, как, что делали, какие лекарства?..». Гавриил начал было отвечать, но врач его тут же прервал: «Я спрашиваю у вашей жены. Как её зовут? Юля, рассказывайте», и Юлька, встав с кровати, стала отвечать на его вопросы, подавляя всхлипывания и вытирая опухшие глаза. Врач сделал их дочке укол, записал что-то на листочке и всё то время, пока она укутывала ребёнка и одевалась сама, непрерывно с ней разговаривал о всяких житейских мелочах, а перед уходом спросил: «Знаете, Юля, какое сейчас главное лекарство для вашей дочки?» И сам же ответил: «Ваше спокойствие и уверенность в её выздоровлении. Бог его знает как, но ваша паника захватывает и ребёнка, а паника всегда ускоряет гибель. Так что успокойтесь и зарубите на своём носике — Ваша уверенность придаёт ребёнку силы. Пошли». Гавриил проводил жену с дочкой на «скорую» и всю жизнь благодарно вспоминал того доктора, спасшего его дочь и научившего их чему-то очень важному.

Бывали в жизни и другие крутые ситуации, но его Юлька всегда проявляла удивительную стойкость. И вот теперь, на тебе…

Гавриил Кириллович, у которого у самого сердце сжалось от беды, ударил жену ладонью по правой щеке:

— Остановись!!!

Юлия Романовна сникла и заплакала. Бескаравайнов взял ее лицо в свои ладони и, глядя ей в глаза, заговорил:

— Если то, что сказал Виктор, правда, а к несчастью так оно, скорее всего, и есть, то спасти детей и внуков можно только спасая город. Без него мы не выживем. Ты очнись, родная, нет ни Рязани, ни Москвы. Нет России, нет Европы и Америки, то есть континенты-то есть и города старинные, но нет никаких государств и народов нашего мира. Кругом варварские и дикие племена. По миру гуляют, как хотят, чума и холера, всякие твои сибирские и прочие язвы, войны, жестокость, рабство. Я не знаю как, но Виктор, Ярославцев, военные, сейчас, делают всё, чтобы спасти город. Им надо помочь, тогда спасем и себя и наших.

Он привлек её к себе и молча стал гладить её затылок. Так продолжалось несколько минут, пока у уже успокоившейся Юлии Романовны не возникло вдруг — так некстати, — желание этого любимого ею и такого привычно сильного мужчины. Она отстранилась от него и, подавляя своё чувство, попыталась возмутиться:

— Ты меня ударил? — возмущения не получилось, так, легкий каприз.

— Ну, прости, пожалуйста, я… как-то… Прости, не хотел.

— Свет включи и не смотри на меня, пожалуйста, — сказала Юлия Романовна, вытирая глаза и доставая косметичку. Гавриил Кириллович усмехнулся и, обняв баранку, уставился в лобовое стекло.

Быстро приведя своё лицо в приличный вид, Юлия Романовна попросила:

— Отвези меня, пожалуйста, в эпидемичку, а сам предупреди детей. Давай соберёмся все утром часов в девять. Я позвоню, будь дома. Хорошо?

— Ладно, — Гавриил Кириллович завёл машину.

И вот теперь Юлия Романовна, вызвав Гринёва, стояла в фойе гостиницы «Волжская». Она просто рвалась в бой. В её сознании крепко засела логически верная мысль мужа, что без спасения города невозможно спасти детей. И теперь она бросилась спасать город так, как это делает любая мать на земле — яростно и бескомпромиссно. Бескаравайнова буквально ошеломила Гринёва потоком своих требований:

— Александр Беркетович, я требую немедленно на границах города установить карантинные посты; во-вторых, сейчас же отправить все трупы волков к нам на анализ в лабораторию; в третьих, всех, кто общался с половцами, как и самих половцев, немедленно посадить на карантин в нашу больницу; в-четвертых: пока не будут исследованы анализы половцев, ни о каких контактах карантинной группы больше речи быть не может; в пятых, любой гражданин, бывший за границами города, должен проходить карантин при воз­вращении, а тем более любой… не гражданин, прибывающий в город извне. Ну, и последнее: нам нужно немедленно увидеть половцев и, в первую очередь, провести их обследование.

Гринёв был офицером контрразведки и для него, как, впрочем, и для любого военного человека, источником опасности всегда были люди. Он знал, как против человека строит оборону Кузнецов, а тем более, какие действия надлежит выполнять его службе безопа­сности, о невидимых же врагах, в виде микробов, вирусов и тому подобных, у него были самые поверхностные представления. Сейчас же, слушая Бескаравайнову, он умом начинал понимать, что они, выпав из привычного мира, выпали из той мировой системы противоэпидемической безопасности. Действительно, сейчас полностью отсутствует информация об эпидемиологическом состоянии любой территории земли. Ничего неизвестно даже о том, какие гадости дремлют под снегом возле города.

— Хорошо, трупы волков отвезут в вашу лабораторию, четвёртый этаж гостиницы будет карантинным, там будут размещены и половцы и все, кто с ними контактировал до тех пор, пока вы не получите результатов всех анализов. Насчёт карантинных постов вам, Юлия Романовна, надо обговорить все детали с командующим внешним кольцом обороны Кузнецовым, а что касается ограничения контактов, то я вам обещаю, что кроме визита к Ярославцеву в пять ноль-ноль, больше пока ничего не будет.

Сказано, сделано. Через полчаса четвёртый этаж гостиницы был освобожден ото всех ранее проживающих гостей, которых дежурная переселила на другие этажи. У всех прибывших из-за «кордона» была взята кровь на анализы, в том числе и у половцев. Все это происходило в той самой 403 комнате. Половцам объяснили, что это необходимо, чтобы узнать, не прокрались ли с ними какие-либо болезни. Лайсману удалось убедить Кэчтэна подчиниться мужчине и двум женщинам, одетым в белые халаты и шапочки и с белыми повязками на лицах, тем более, что все эти русские беспрекос­ловно оголяли свои руки и давали себя колоть тонкими иглами, через которые у них откачивали немного крови.

Когда оба половца, Лайсман и Карпенко выходили из гостиницы, все четверо были с марлевыми повязками на лицах. Кроме того, умывшиеся под душем Кэчтэн и Кэчуш были переодеты в чистые натель­ные рубашки и кальсоны, ещё им выделили теплые больничные кур­точки-пижамы, уже сверху всего этого было одето их кожано-меховое облачение, которое, несмотря на сушку фенами и почти часовое проветривание, все же попахивало хлорамином. Бескаравайнова хотела поменять им всю одежду, но тут Гринёв воспротивился. Он понимал, что без этого оригинального облачения и без оружия половцы не будут уже похожи на самих себя.

Кэчтэну очень понравилось купание в струях теплой воды и намыливание пахнущим сиренью удивительным веществом под наз­ванием «мыло». Роман, который объяснял ему и Кэчушу, как пользоваться душем и мылом, в свою очередь удивлялся сухому, но жилистому, с четким рельефом мышц телу Кэчтэна, исполосованному еще одним колото-рваным и тремя рублеными шрамами.

Вначале шестого в большом зале администрации собрались почти все руководители крупных и средних предприятий города, а также большинство депутатов городской думы, ожидавших обещанного им появления половцев. Шум и гвалт в переполненном зале стояли неимоверные — народ делился поразительной информацией, слухами, предложениями о том, что делать. В это время на сцену, к столу президиума, через отдельную закулисную дверь вошли Гринёв и четверо его спутников, которые сели за стол. Гринёв, сразу пройдя к трибуне и подождав, пока рассядется и затихнет зал, сказал через марлевую повязку:

— Прошу всех присутствующих, в целях соблюдения карантинных мероприятий, не подходить к сцене ближе первого ряда.

Затем, сдвинув повязку под подбородок и кивком головы раз­решив это сделать своим спутникам, он продолжил свое выступление, рассказав подробно о том, как, почему и где оказался их город. Потом, сообщив, что в тридцати километрах к северу от города было обнаружено стойбище одного из половецких родов, он предоста­вил слово Роману.

Роман, выйдя к трибуне, вкратце рассказал о своем путешествии по заснеженной степи, о битве с волками, об убитом ими медведе, о половецком стане.

Зал слушал с напряженным вниманием. Никто даже не дремал, несмотря на самую сонную предрассветную часть ночи.

В конце, как и договаривались с Гринёвым, он представил Залу Кэчтэна и Кэчуша, рассказав, кто они такие, и что отправились они сюда в качестве послов. Роман пригласил на свое место Кэчтэна и вернулся за стол.

Кэчтэн, который не выпускал из левой руки свой щит, вышел к трибуне, резко поднял над головой выдернутый из ножен меч, со свистом разрезал перед собой воздух и аккуратно положил его перед собой, накрыв щитом. Затем низко поклонился залу в пояс и начал свою короткую речь, которую переводил подошедший к нему Лайсман. Кэчтэн, которому Алексей представил сидящих в зале, как старших, «лучших» людей города, отнёсся к своему выступлению очень ответственно. Он рассказал о жестоких и яростных победителях русичей и половцев на Калке в прошлом году. Об их великом и непобедимом полководце Сэбэдае, о том, что половцы гордились бы союзом с их городом и о том, что он на межплеменном совете будет убеждать их заключить такой союз для защиты их с земель от татар.

Кэчтэн, сталкиваясь то с одним, то с другим техническим средством цивилизации конца двадцатого века, всё больше сомневался, люди ли эти русские, не боги ли они? — Разговаривают друг с другом на расстоянии, ездят на авголах, убивают грумпычами — всё волшебное, всё удивительное. При этом русские уважали и слушали Башкэча и теперь вот слушают его. Нет-нет, гордые, сильные и свободные половцы, предпочитающие погибнуть, но никому не подчиняться и не платить дани, должны согласиться с ним и стать данниками этих удивительных русских. Богам за свою защиту дань платить не стыдно.

Обезображенное лицо Кэчтэна притягивало и гипнотизировало зал. Оно воздействовало своей правдоподобностью больше, чем его щит, меч, одежда, да и сам рассказ. Вопросов не было. Тем более, что Гринёв пресёк попытки их задавать ещё во время выступ­ления Карпенко, попросив зал отложить их на потом. Когда Кэчтэн закончил свою речь, прерываемую переводом Лайсмана, Гринёв встал и объявил:

— А сейчас слово для доклада и ответов на вопросы предоставляется Председателю Совета обороны Ярославцеву Андрею Андреевичу.

— Пошли, — скомандовал он «президиуму» и они, надев свои марлевые повязки, покинули сцену через ту же закулисную дверь, через которую входили.

Ярославцев вошёл через другую дверь, прошёл через весь зал, поднявшись на сцену по ступенькам, встал к трибуне. Аудитория загудела, делясь впечатлениями. Председатель Совета обороны поднял руку и, не дожидаясь полной тишины, начал:

— Итак, господа, я думаю, вы получили всю имеющуюся у нас ин­формацию о положении города.

Он внимательно осмотрел зал. Перед ним сидела ВЛАСТЬ города. Ещё в юности, когда он только пришёл на завод и за свою активность и неравнодушие был почти сразу выбран в комитет комсомола, Андрей хорошо запомнил поучения многоопытного тридцатилетнего секретаря комитета Николая Филимонова. Тот говорил: «Знаешь, Андрюша, у нас, у комсомольцев, есть масса идей и желания что-то организовать, что-то сделать. Однако, для осуществления любой идеи нужны две составляющие, которых у нас нет. Первое: это деньги и другие материальные средства, они в руках у директора или профкома, что, в общем, тоже, считай, у директора. Второе: это властная „крыша“, то есть партком. Надо, чтобы он, если не будет помогать, то уж, по крайней мере, не мешал, согласился бы с твоими действи­ями. Так вот, хочешь добиться результатов? Привлеки на свою сторону две этих составляющие, а ребята тогда черту рога свернут».

Ярославцев неоднократно за свою бурную молодость получал подтверждение этой мысли Филимонова.

За последние восемь-девять лет в стране изменилось многое, но этот постулат: реальная власть всегда находится у того, у кого деньги, был незыблем, как закон природы. Да, несколько подрастеряла свою власть и вседозволенность компартия, уйдя в теневую «крышу». Её место заняли усилившие свое влияние государственные структуры, и Ярославцев всю ночь занимался тем, что обеспечивал себе поддержку этой «крыши», этих структур. Сейчас его активно поддерживали и уже развернули свою деятельность армия, милиция, усиленный аппарат администрации. Дума, по крайней мере, согласилась и, пока, не противодействует, и на том спасибо.

И, вот сейчас, перед ним сидит вторая составляющая — матери­альные средства, о деньгах пока придется позабыть, они превра­тились в ничего не значащие бумажки. Великое дело: не просто реквизировать их средства, а убедить хозяев этих средств в жёстокой необходимости такого шага для их же будущей выгоды, сделать их своими союзниками.

Вот почему Ярославцев использовал Гринёва с его подопечными для подробной обрисовки директорату всей картины случившегося. А сейчас он собирался не только объяснить ближайшие цели вынуж­денных действий Совета обороны, но и перспективу выживания города. Но главное — дать им сознание того, что они вовсе не превращаются в пешек, а остаются ферзями, от которых зависит главный успех сражения за спасение города от деградации.

Ярославцев, рассказав о принятых уже Советом обороны мерах, о мобилизации всего населения города на первоочередные меры по его защите, перешёл к главному:

— Теперь я хочу, чтобы вы задумались о том, что у нас нет никакого сырья для любого производства, а нам надо производить теперь самим всё: спички, бумагу, ГСМ, все металлы, мыло… короче, всё, что даёт нам привычные удобства для жизни и минимум, хотя бы стрелковое оружие, для обороны. Я жду ваших размышлений на этот счет и предложений. Бумагу будем экономить, поэтому с зав­трашнего дня с каждым из вас буду встречаться отдельно и будем решать, что делать с вашими предприятиями, что перепрофилировать, что развивать и какую сырьевую базу искать. Вопросы есть?

Зал опять загудел, посыпались вопросы: «Что с электроэнергией? Как там ГЭС? Как будет снабжаться продовольствием население?..». Ярославцев отвечал на одни, просил подождать с ответом на другие. Наконец, кто-то предложил собрать по городу всех докторов и кандидатов наук и провести мозговой штурм о средствах выживания города. Шум в зале нарастал. Ярославцев поднял руку, стало стихать, но очень медленно. В этот момент в дверях в конце зала показался прапорщик с солдатом.

— Тихо! — зычно крикнул Андрей Андреевич, стукнув кулаком по трибуне, и махнул рукой военным, приглашая их к себе. Притихший зал оглянулся и увидел проходящих прапорщика с «Макаровым» в кобуре и солдата с автоматом. Всё, это собрание, которое было на грани превращения в митингующую толпу, как будто спустилось на землю и уже с гробовым молчанием воспринимало слова Ярославцева:

— Попрошу не забывать, что у нас военное положение. Уясните сами и объясните это своим людям, что ответственность за невыполнение приказов Совета обороны и должностных лиц в этих условиях будет суровая. А теперь напоминаю: всем руководителям, у которых имеются здания, сооружения и оборудование — организовать немедленно усиленную охрану своих предприятий силами своих сотрудников. Согласовать количество и структуру охраны с комен­дантом города. Все свободны, кроме руководителей Энергомаша, Механического, Трубного и Подшипникого.

Директора с шумом встали и пошли к выходу, продолжая обду­мывать каждый своё и своих предприятий положение.

Прапорщик, козырнув, доложил:

— Товарищ Председатель Совета обороны, две полевые кухни дос­тавлены по вашему приказанию.

— Хорошо, сдайте их охране на входе и свободны.

— Есть, — и солдаты, развернувшись, пошли к выходу.

— Вот что, братцы, — Ярославцев обратился к оставшимся директорам, осмотрите эти кухни, и, через полчаса, жду ваших предложений по изготовлению двухсот штук чего-то похожего, — и, выйдя из зала, пошёл в свой председательский кабинет.

Как только он вошёл к себе, встал Гринёв, за ним, понимая эту демонстрацию уважения к первому лицу города-государства перед половцами, Жилин и Зубов, а уж остальные встали совершенно естественно. Лайсман тут же представил Ярославцева, как «кня­зя» города Кэчтэну, который пояснил это же на своем языке Кэчушу. Ярославцев подошёл к половцам, пожал им руки, слушая их имена из их же уст, затем поздоровался с представившимися ему Лайсманом и Карпенко, предложил всем сесть и прошёл к своему столу.

За окном уже почти совсем рассвело. «Рано, по-весеннему», — подумал он, и на душе