Ruffo Dogert

Огненно-рыжая

Зло порождает зло

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Ruffo Dogert, 2018

— Папа, а правда, что ведьмы существуют? Их правда сжигали на этом костре?

— Ох, где ты это услышал? Конечно же их не существует, это все сказки.

— Ведьмы! — потусторонний холод прокатился по площади, вызывая крупную дрожь у мальчика и взрослого. — Знавала я истории про таких… — скрипучий голос ненадолго замолк, прежде чем продолжить. — Не существует их, значит, говоришь? Ну-ну…

18+

ISBN 978-5-4493-5700-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Огненно-рыжая

Яркое закатное солнце едва различимым полукругом виднелось на горизонте, окрашивая его контур багровым заревом. С главной площади коттеджного городка неспешно расходились по своим домам жители, все еще периодически посматривающие в темно синее небо. Полные энтузиазма, навеянного прошедшим праздником, они громко переговаривались меж собой, беззаботно обсуждая отгремевший фейерверк и делясь охватившими их впечатлениями.

В наступающем осеннем сумраке с темнеющего неба оседали разноцветные искры увядающих бутонов салюта, путаясь среди «просыпающихся» звезд. В центре площади неугомонно трещали бревна в догорающем костре, вторя веселому щебету мальчишки, раззадоренному ежегодным весельем.

— Папа, а это правда? Нy… то, о чем говорили? Правда, что раньше наша площадь была главной в городе? А правда, что весь город был таким маленьким, как наш поселок? И лес был? А большой? — вопросы сыпались градом. Мальчишка, тараторя, восторженно всматривался в лицо отца, тепло и совсем чуть-чуть снисходительно улыбающегося в ответ. Яркие карие — совсем как у матери — глаза ребенка, горящие пламенем и азартом юного исследователя, вынуждали мужчину весело щуриться в ответ и коротко согласно кивать, молча отвечая на все вопросы.

Мальчишка с льющимся через край энтузиазмом подпрыгнул на месте и с восторгом подпихнул пузатый камень носком кроссовка. От резкого движения шапка под тяжестью огромного красного помпона сползла на его лоб, прикрыв один глаз. Мальчишка обернулся обратно к отцу, широко и непосредственно улыбаясь щербатой — когда молочные зубы уже выпали, а новые не успели вырасти — детской улыбкой. Тихо хмыкнув, заботливый отец поправил шапку, глубже натягивая ее на детскую голову, прикрывая вечно простывающие уши. Камень, «квакая как толстая жаба» боками об асфальт, обиженно спрятался под колесами припаркованного автомобиля.

— А ведьмы существуют? Их сжигали на том самом месте, где горел наш праздничный костер?

— Что? — мужчина перестал улыбаться и едва заметно нахмурился, явно удивившись такому вопросу. Но мальчишка, увлеченный своими мыслями о героических приключениях, этого не заметил и беззаботно продолжил. Отстранившись от рук мужчины, он в спешке затараторил, плохо выговаривая букву «Р».

— Ну, Джон Хэйл сказал, когда мы бегали у костра, что раньше на этом самом месте заживо сжигали людей. Он сказал, что они были ведьмами и их проклятые души до сих пор летают над нашим городом. Они на чердаках живут, — со знанием дела добавил он, видя явное недоумение на лице отца, — и следят с крыш домов за плохими мальчишками. Души проклинают их, если они им не нравятся, или когда те плохо себя вели. Поэтому беспричинно загораются дома и случаются разные аварии, — мальчишка ненадолго замолчал и замер, перестав махать подхваченной с земли веткой, словно импровизированным мечом. Он вскинул голову и уставился на отца округлившимися от страха и волнения глазами: — А что если я тоже им не нравлюсь? Но я же не был плохим, да? Ведьмы же не захотят сжечь наш дом?

— Ох, Адам. Ты, конечно, нашел, кого слушать! — мужчина вздохнул, а затем насмешливо всплеснул руками и продолжил: — Никогда не сжигали у нас тут ведьм, и уж точно не летают у нас над городом неприкаянные души, желающие поджигать дома направо и налево, — договорив, мужчина лукаво прищурил глаза. Мальчишка, встретившись со светлым взглядом и уловив в нем знакомые искры, весело пискнул и сорвался с места.

Мужчина «грозно» зарычал и расставил руки в стороны, в несколько быстрых шагов нагоняя убегающего сына. Склонившись, он крепко обхватил за пояс звонко хохочущего и отбивающегося мальчишку. Крепче перехватив вьющегося ужом ребенка, отец костяшками пальцев с силой потер его голову под вновь сползшей набок шапкой, взъерошивая короткий ежик темных волос.

— Честно-честно? — через пару минут веселой возни, задыхаясь от смеха, выдавил из себя раскрасневшийся мальчишка. Он, наконец, вырвался из крепких объятий поддавшегося отца и, широко улыбаясь, победно шмыгнул носом, мазнув по нему тыльной стороной ладони. Небрежно сдвинув шапку со лба, он был готов в любой момент пуститься наутек, пока осенний ветер, словно игривый щенок, трепал подол его детского пальто.

— Честно-честно, — едва сдерживая теплый грудной смех, подтвердил мужчина, когда за его спиной, словно из пустоты безлюдной ночной площади, раздался хриплый и каркающий, как у старой вороны, голос.

— Ведьмы! — казалось, мужчина лишь силой воли подавил в себе желание подскочить на месте, как это сделал стоящий перед ним сын.

В бывшую на редкость теплую осень, холодный ветер, пробравший до костей даже сквозь осеннее пальто, был весьма странным явлением. С леденящим душу воем он пронесся по площади и, появившись из ниоткуда, исчез в никуда. Мужчина с едва скрываемой настороженностью расправил широкие плечи и обернулся на голос, чтобы увидеть перед собой незнакомую горбатую старуху, тяжело опирающуюся на кривую клюку.

Старинного покроя потрепанный черный плащ, накинутый на кривой горб, свисал до самой земли, подметая полами асфальт. Глубокий капюшон был надвинут по самое основание, скрывая от чужих взглядов дряхлое морщинистое лицо. Черная ткань шевельнулась, когда старуха повела головой и шумно, хорошо различимо в вязкой тишине осенней ночи, быстро задышала, кажется, принюхиваясь. Замерший мужчина был не в силах оторвать от нее взгляд, готовый поклясться в том, что крылья ее носа, крючком выступающего из-под черного балахона, трепетали в хищном предвкушении. Огромная бородавка, приковывающая к себе взгляд, не смотря на вызываемое отвращение, покачивалась в такт коротких движений.

Мужчина сглотнул — от женщины тянуло необъяснимым холодом — могильным холодом, вызывая в нем сковывающий мышцы трепет. Не отдавая сам себе в этом отчет, он сделал шаг назад, пытаясь прикрыть собой смотрящего во все глаза на странную старуху сына. Однако та лишь отчетливо насмешливо фыркнула и с усердием застучала клюкой по асфальтированной площади, чтобы несколькими секундами позже уже не спеша обогнуть напрягшегося человека. Она заглянула за широкую спину и встретилась с неуверенным взглядом карих глаз мальчишки, который, в силу детской наивности, еще не до конца решил для себя чего испытывает больше: страха или неподдельного интереса.

— Знавала я истории про таких… — прокаркала странная незнакомка, пока с хитрым прищуром всматривалась в вытянувшееся лицо ребенка, медленно пожевывая морщинистую нижнюю губу. Острый выступающий подбородок размеренно шевелился в такт движениям впалой челюсти и несколько длинных седых волосков на нем трепетали на осеннем ночном ветру.

Старуха молчала еще какое-то время, а затем неожиданно вскинула голову, заставив мужчину вздрогнуть и отступить на несколько шагов назад, вновь в инстинктивном защитном жесте оттесняя сына за спину.

— Не существует их, значит, говоришь? Ну-ну…

Женщина в черном балахоне подняла свою клюку и, несмотря на то, что хромала на обе ноги, как старая утка прытко подошла вплотную к напрягшемуся отцу ребенка. Терпкий запах старости резанул по его обонянию, контрастируя со зловонием гниющих зубов. Корявая деревянная ручка клюки, отполированная за многие годы старческой ладонью, уперлась в его солнечное сплетение, необъяснимым образом сковывая и, кажется, не давая не только пошевелиться, но и вздохнуть. Прищурив тусклые зеленые глаза, сверкающие в беспроглядной тьме капюшона как у кошки, странная старуха продолжила таинственным голосом, вдавливая неожиданно твердой рукой в грудь человека деревянную рукоять:

— Низкие серые тучи в тот день тянулись вдаль, до самого горизонта — обещали вновь принести за собой холодные капли дождя, что всем уже опостылел. Рваной пористой дорогой они неспешно плыли друг за другом. Извивались. Копошились. Они были как клубок гремучих змей на предгрозовом небе. Плясали и вили кольца, отбрасывая на грязные камни этой щербатой мостовой свои тени: причудливые и черные. Они хитро прятались за верхушками деревьев: высоких… корявых… стоящих здесь не первый век, густым кольцом плотно обступавших городок — богом забытый и вытравленный чумой.

С каждым годом, с тех самых пор как в нем поселились люди, возведя свои постройки, черные стволы, будто приманенные безумием и злобой, подползали все ближе и ближе, словно намереваясь проглотить погрязшее в пучине безумной «охоты на ведьм» поселение.

К тому дню, о котором я расскажу, черный лес уже пробивался сквозь сырой чернозем вплотную к обветшалым бревенчатым домам на окраине. Лукаво заглядывал в грязные окна, высовывал нос из-за низких пологих крыш домов, а вдалеке, за его взлохмаченной плешивой опушкой привычно для всех рокотал гром. Он вторил гомону разбушевавшейся в преддверии ожидаемого зрелища толпы… — старуха прервалась, а глаза ее покрылись дымкой воспоминаний. Она вновь вяло пожевала нижнюю губу беззубой челюстью, а затем, словно пробудившись ото сна, оттолкнула остолбеневшего и, кажется, задыхающегося мужчину со своей дороги. Цепко всмотревшись зло сверкающими глазами в лицо мальчишки, замершего и не имеющего возможности отвести от нее взгляда, она зловеще продолжила:

— Единственным путем, ведшим в город, был ухабистый дорожный тракт. Он длинной извилистой кишкой тянулся от самой столицы, через поля и этот дремучий лес, среди ветвей которого сгинуло множество путников, прерывая свой долгий-долгий путь на главной площади поселения. Прямо под самыми стопами толпящегося на ее обколотых камнях мостовой люда, — пожилая женщина устало опустила свою палку и, тяжело вздохнув, оперлась на нее дряхлыми морщинистыми руками.

— Именно по этой дороге, малыш, на расправу горожанам и тащили молодую и так интересную тебе «ведьму», словно скотину на убой… Ведьма! — старуха хмыкнула, а потом с необъяснимой злостью выплюнула, — девочка, на вид и успевшая повидать за свою жизнь и семнадцати с небольшим зим. Тонкая, словно кленовый листок, она, шатаясь, босая шла по неровным плитам мостовой. Двое городских смотрителей вели ее за туго натянутые цепи, крепящиеся к дубовым колодкам, сковывающих вместе руки и шею. Каждый из них норовил подогнать нерасторопную «ведьму» — считали своим долгом дернуть цепи каждый на себя, из раза в раз сбивая девушку с ног. На потеху восторженно визжащей, как свиньи, толпе: «Так ее», «Бей ведьму», «Сжечь чертовку!». Хрупкое девичье тело падало, безвольно повисало на толстых бычьих цепях, едва не задыхаясь в колодках, без возможности встать на ослабевшие ноги. Девчонка мучилась под насмешливыми, брезгливыми и безразличными взглядами безжалостных двуногих зверей.

Тяжелые осиновые кандалы давили на хрупкие девичьи плечи и шею, веся едва ли меньше, чем она сама, лишали какой-либо подвижности верхнюю часть туловища. Тяжелая ноша гнула отощавшую от допросов в темнице фигуру к сырой земле, к босым узким ступням, сбитым в кровь и влажно чавкающим об острые камни мостовой с тянущимся по ней кровавому следу. Каждый горожанин, что находился там, считал своим долгом кинуть камень или брезгливо сплюнуть наземь, под ноги еле держащегося изувеченного человека.

Легкое нижнее платье, ничуть не защищавшее прозябшее девичье тело от холода, висело бесполезной рваной тряпкой, колыхаясь в порывах лютого ветра. Некогда белоснежная с прекрасными воздушными рюшами сорочка, с любовью сшитая почившей матерью, теперь красовалась кровавыми подтеками от пережитого церковного дознавательства. Промозглый осенний воздух щерил свою колючую пасть, впивался острыми клыками в покрывшееся гусиной кожей девичье тело. Он неистово трепал густую копну спутавшихся огненно-рыжих волос, подобно дикому псу, нашедшему, наконец, свою добычу.

Но даже измученная, прозябшая и продрогшая девушка старалась не терять надежды. Она бросала умоляющие взгляды в толпу, пытаясь найти среди знакомых с самого детства людей хотя бы крупицу надежды на свое спасение. Однако встречала лишь множество искаженных ненавистью, ужасом и призрением к «ведьме» лица. Бывшие ранее почти родными, вырастившие ее люди, стояли тогда плотной живой стеной, источая аура гнева и ненависти, которая давила на несчастную сильнее, чем склоняющие к земле колодки. Сотни глаз мелькали перед заплаканным умоляющим взором, они менялись калейдоскопом цветов и эмоций, возрастов. А где-то позади, за спинами горожан, мельтешил низкорослый мальчишка, выпрыгивая из-за широких плеч людей. Он обиженно надул губы, покрытые сажей и грязью, ведь ему не удавалось рассмотреть то, что происходило впереди.

— Ведьма! — горланили люди беспочвенные обвинения, которые впивались в самую глубь чистой незапятнанной души, терзая нежное любящее сердце.

— Продажная девка! — презрительно кричала женщина из толпы. Она оттолкнула руки удерживающего ее мужчины и бросилась с кулаками на вскрикнувшую полуголую девушку. Под восторженное улюлюканье «озверевшего чудовища» горожанка вцепилась длинными пальцами в рыжие колтуны. Голова девушки безвольно дергалась в разные стороны, под давлением дрожащих рук женщины.

Мальчишка, которому надоело выпрыгивать из-за спин людей, влез на каменную статую креста, недалеко от эшафота посреди площади. Его заливистый хохот гулял поверх голов толпы, распугивая сидящих жирных ворон на поперечной балке виселицы помоста.

Замершую в руках разъяренной горожанки, узницу, резко дернули за цепи, вырывая из цепких рук, оставляя в ладонях только кусок окровавленной материи рукава нижнего платья.

— Блудница! — вскричала вслед девушке горожанка. Она бросилась было следом, но была удержана на месте крепкими руками мужчины. Женщина гневно сплюнула и швырнула под ноги кусок ткани, втаптывая его в грязь мостовой.

Брошенный кем-то из ребятни булыжник просвистел над головами горожан. Ядром, пущенным из пушки, он врезался в спину девушки меж выпирающих лопаток.

Восторженный свист толпы смешался с усталым болезненным вскриком человека. Рыжая девушка со стоном рухнула на колени, оседая на холодные грязные камни. У нее не было сил подняться с изувеченных металлическими тисками допроса колен. Молодая женщина лишь тихо и обреченно застонала, когда конвоирующие ее мужчины намеренно отошли вперед и, измываясь, поволокли ее за цепи.

Когда-то нежное и красивое лицо «ведьмы», облюбованное солнцем и усеянное градом ярких веснушек, под безжалостным напором силы людей, столкнулось с твердыми камнями. Хрустнула переносица, приласкав нежный слух девушки, и в холодную воду лужи, в которой захлебывалась полуобнаженная, хлынула ее алая кровь.

Рыжая грива длинных волос огненными щупальцами расплылась по мутной воде, только лопающиеся пузыри говорили о том, что девушка все еще жива.

— Захлебнется же! — недовольно кричали разномастные голоса из обезумевшей толпы. Кто-то из сердобольных горожан в ту же секунду не преминул пнуть под хрупкие ребра тонущую и обессилившую «ведьму».

Девушка поломанной куклой перекатилась на спину. Прямоугольные деревянные кандалы клацнули о щербатые камни мостовой. Яркие зеленые глаза молодой пленницы смотрели вверх, где черные рваные лохмотья грозовых облаков цеплялись за верхушки кривых деревьев. Из уголков красных от проливаемых раз за разом слез вновь побежали чистые, как душа младенца, соленые капли.

Влага застила глаза, размывая лица нависающих над лежащей девушкой горожан в бесформенные массы. Слезы теплыми змейками бежали вниз и таяли среди грязных засаленных волос на рыжих висках. Потрескавшиеся и разбитые окровавленные губы медленно шевелились, моля Господа о призрачной крупице надежды. Но Всевышний молчал, как и всегда. Только гомон верещащей толпы вкручивался в уши стальными винтами, заставляя раскалываться голову от боли.

Первые капли осеннего дождя сорвались с грозового небосвода. Колючими иглами они упали на синее от побоев лицо, мешаясь с алой кровью и дорожками слез. Девушка устало прикрыла глаза. Если прислушаться, то за криками разбушевавшегося зверя — человека, можно различить тихую сочувственную песню черного леса. Деревья гнулись, охая под напором сильного ветра. Медленно шелестя желтыми листьями, они клонились к площади города.

Усилившийся дождь размеренно забарабанил по камням мостовой, подпевая гомону безжалостной толпы. Крупные редкие капли разбивались о серую поверхность, грязевыми брызгами разлетались по сторонам, еще больше заляпывая тяжелые грязные сапоги честного народа.

Ставшая полупрозрачной от пропитавшей ее влаги, грязная сорочка задралась выше колен и ничуть не скрывала наготу. Тонкие длинные ноги «ведьмы», озябши, дрожали, словно осиновые листья на ветру, лишь выше поднимая тонкий хлопок платья и обнажая женское целомудрие.

— Шлюха дьявола! — прозвенел на площади полный праведного гнева и презрения женский голос. Он эхом пронесся по округе, теряясь меж тесных затхлых улочек, по канавам которых реками протекали помои.

— Сатанинская подстилка! — новое обзывательство вмиг полюбилось горожанам. Оно приобретало все новые и более замысловатые обороты, раня девушку больнее, чем продолжавшие лететь в ее тело тяжелые камни.

Один из мужчин, ведущих ее, словно дикую кобылу под уздцы, сжал в сильных ладонях ржавые «поводья» и резко дернул их на себя. Деревянные оковы, ведомые цепью, удушающе стиснули тонкую шею девушки. Они с силой ударили по острому подбородку, и челюсть остервенело клацнула под напором. «Ведьма» взвыла побитой собакой, когда ее зубы сошлись на кончике языка, откусывая его. Привкус железа стремительно осел на корне ее языка, рот наполнился теплой кровью, а пустой желудок конвульсивно сжался в охватившем приступе тошноты.

Расплывчатые контуры едва узнаваемых лиц мелькали перед глазами. «Ведьма» судорожно глотала воздух, стараясь совладать с разбушевавшимися внутренностями. У нее не было сил, чтобы перевернуться на бок — прямоугольные колодки мешали, упираясь своими углами в камни мостовой. И она могла лишь давиться собственной кровью, сочащейся из языка, и горьким соком, толчками выплескивающимся из ее желудка.

— Вставай, сатанинское отродье, — нетерпеливо выругался мужчина. Он вновь дернул на себя цепь, протащив по камням тело девушки. В его глазах, которыми он взирал на распластанную посреди площади замарашку, горели лишь ненависть и презрение.

— Вставай! — разъяренно повторил он, когда девушка лишь застонала и вяло засучила кровоточащими ногами. Этот человек никогда не отличался терпением и тогда он не собирался ему учиться.

— Поднимайся! — его хриплый рык смешался с лязгом толстой цепи. Мужчина с размаху опустил ее «хвост» на полуобнаженное тело пленницы. Девушка закричала, срывая голос, но обезумевшей толпе было все равно. Люди, словно хищник, вонзивший свои острые клыки в сочное мясо жертвы, не собирались отступать от намеченного пути. Они не обращали внимания на мольбы о благоразумии, продолжали плевать и кидать камни в «мерзкое сатанинское отродье».

Подбадривающий рокот люда мелодично гармонировал со звоном железных звеньев и тонким непрекращающимся женским воем. Девушка из последних сил извивалась в грязи мостовой. Ее ребра хрустели под беспощадным напором металла, а зеленые глаза мутнели от сковывающей агонии. «Ведьма» неестественно выгибала спину в попытках избавить свое тело от причиняемой боли, пока не выбилась из последних сил.

Ненависть людей, навеянная церковной волей, витала в каждой частичке воздуха, которым хрипло дышала забитая молодая девушка. Она потускневшими зелеными глазами смотрела на перекошенные презрением, раскрасневшиеся от гнева лица. Мольба и искреннее непонимание плескались в ее взгляде, а губы вяло шевелились в заученной с детства молитве.

Ржавая цепь перестала считать ребра пленницы только тогда, когда рыжая девушка замерла без сил. Она могла лишь вяло вздрагивать всем телом при еще нескольких последующих ударах.

Отсутствие реакции «ведьмы» быстро наскучило истязаемому ее плоть человеку. Мужчина схватился крепкой хваткой за дубовую створку колодок под ее подбородком, брезгуя прикасаться к окровавленному грязному телу. Он без труда вздернул легкое, как пушинка, тело девушки, ставя ее на подкашивающиеся ноги. Ссадины от оков, содравших нежную кожу с горла и узких запястий, пропитали грязную древесину теплой алой кровью. Человек с перекосившим его лицо омерзением отер о свой теплый плащ окровавленную руку.

Второй человек хмыкнул, насмешливо глядя на замарашку, не стоящую на ногах. Он резко дернул за свою половину цепи, и девушка сделала несколько шагов назад. Она пошатнулась и врезалась спиной в рокочущего демона толпы, жадного до чужой крови. Горячие руки людей схватили за длинные пряди волос, развернули ее к себе лицом. Каждый норовил как можно больнее схватить и ущипнуть за уязвимые места. Чья-то грубая мужская рука с силой сжала маленькую упругую грудь, поверх изодранного нижнего платья. «Ведьма» вздрогнула и устало застонала, ноги ее подкосились, заваливая тело на людей.

— Рыжая бестия! — долетел до ушей девушки голос старухи из толпы. Она живо расталкивала своей клюкой народ и пробиралась в первые ряды. Девушка помнила старую женщину — прошлым летом она вылечила ей спину, за что была вознаграждена сочным плевком в лицо из беззубого рта. Молодка поморщилась и отчаянно зажмурила глаза, когда расплывшийся илом по ее лицу жевательный табак ударил по тонкому обонянию своим смрадом.

Толпа возликовала, небрежно толкая девушку между собой. Пинки, плевки и обидные слова разных мастей летели в нее со всех сторон, жаля одно больнее другого. Толпа окружала девушку, засасывая ее, словно черная вода быстрой реки утопленника. Ей хотелось кричать о несправедливости, о злобе людей. Хотелось кричать и молиться о спасении богу, в вере которому она воспитывалась с рождения, но тонкий мелодичный голос ее был сорван.

Руки и тела, толкающих из стороны в сторону горожан, не давали «ведьме» обессиленно осесть на холодную землю. Ей ничего не оставалось кроме как ронять теплые соленые слезы, истекая кровью на руках людей, которым помогала всю свою сознательную жизнь.

— Ведите ведьму сюда, — пророкотал голос священника. Толпа на мгновение затихла, оглянувшись на голос человека. Он вышел из бревенчатой церкви с другой стороны площади и широкими шагами направился к ее центру, где красовалось главное достояние городского люда — эшафот.

Девушку послушно дернули за цепи, выуживая из «объятий» толпы. От примененной силы, оставшись без опоры измывающихся рук, молодая женщина вновь опрокинулась на землю, оставив в чьей-то ладони густую рыжую прядь волос. Конвоиры пошли к эшафоту, волоча за собой хрупкое тело по острым камням. Они бросили девушку у ступеней дощатого помоста.

— Сюда ее, — священник прошел мимо собираемого возвышения костра и поднялся по подгнившим в вечной сырости города ступеням, взобрался на свой «пьедестал». Расторопные люди втолкнули вслед за ним «ведьму» и резким ударом цепей по узкой талии опрокинули на разодранные колени.

— Ты обвиняешься в распутстве, ереси, ведьмовстве и богохульстве, — сурово пробасил священник в черной длинной рясе. На его шее, под теплым плащом, белой молью красовался костяной белый воротничок.

— Ты признаешь себя виновной?

— Я ничего из этого не делала, — тихо прошептала молодая женщина, еле шевеля разбитыми губами. Распухший язык нещадно болел, мешая говорить. Не до конца оторванный кончик цеплялся за окровавленные зубы, заставляя молодую девушку болезненно морщиться.

— Покайся, ведьма! И ты сможешь очистить свою душу от скверны! — не унимался священник, не желая ничего слушать. Он прижал к своей груди потрепанную черную библию и с презрением взирал сверху вниз на проплешину в грязной рыжей макушке.

— Я не виновата в том, в чем меня обвиняют, — девушка вяло подняла голову, твердо встречая суровый взгляд мужчины — ей нечего было скрывать. Она говорила чистую и откровенную правду, но это никогда никого не волновало.

Холодные капли дождя леденящими костлявыми пальцами смерти нежно омывали заплаканное лицо. Снизу кричала толпа, требующая главного зрелища, ради которого все и собрались. Каждый старался выслужиться перед лицом бога. Кричали так, чтобы его проклятие «ведьме» прозвучало громче, чем другие.

— Сознайся, семя дьявола, и, возможно, тогда ты сможешь обрести покой!

— Я ничего не сделала! — зарыдав в голос, закричала девушка осипшим голосом, не обращая внимания на боль в языке. Слезы градом покатились по ее щекам, они терялись на разбитых, покрывшихся коркой губах.

Площадь наполнилась противящимися криками. Люди лучше знали, что делала девушка, а что нет. Искаженные ветром и рокочущим громом голоса разносились по округе.

— В огонь ее, в огонь!

— В костер шлюху дьявола!

— Сжечь ее!

— Я не виновата! Я лишь помогала людям. Я вылечила вашу дочь от холеры! — срывающимся голосом девушка пыталась перекричать бушующую толпу, глядя в безразличные глаза человека в рясе.

Неизвестно откуда в ее теле появились новые силы, но она смогла развернуться лицом к шумящей толпе. Она начала говорить, пытаясь воззвать к справедливости. Донести до умов, горящих в пламени безумной охоты на ведьм, о несправедливости, которую они творили.

— Я росла на ваших руках я лечила скот и спасала вас от болезней, — но, что бы она ни говорила, ее глазам открывались только страх и ненависть в привычных лицах. Девушка оглянулась вокруг, вглядываясь в толпу воспаленными красными глазами. Слез в них не было — они давно были выплаканы, еще во мгле холодных церковных подвалов — в них остались лишь безграничная усталость и отчаяние. В последние минуты своей жизни, оказавшейся столь короткой и недолгой, она искала хоть крупицу надежды: взгляд сочувствия, сожаления. Но в ответ она получала лишь ненависть и презрение, смотрящее на нее сейчас с лиц, ставших вмиг чужими.

Некоторые виновато и стыдливо отводили глаза, встречаясь с отчаянным взглядом зеленых глаз. Одной из таких была Мэри Льюис, но ее молчание можно было понять и принять. У нее было пятеро мальчишек, которых не на кого было оставить, если их мать последует на костер следом за «ведьмой». Но горящее в глазах многодетной матери сочувствие и вина хоть как-то грели душу. Другие же просто таращились в ответ, прожигая пустыми глупыми глазами. Но самым горьким для молодой знахарки было то, что большинство продолжали кричать в запале проклятия, отправляя несчастную в крепкие объятия пламени.

Последние стопки сухого хвороста были принесены и небрежно брошены в высокую насыпь костра, возведенного сбоку от эшафота. Вязанки дров любовно сложили полукругом у высокого столба, к которому должны были приковать молодую женщину. Наспех сколоченную деревянную лестницу прислонили к краю помоста и люди схватили слабо вырывающуюся и трепещущую от ужаса девушку. Она продолжала умолять, пытаясь достучаться до разума людей, но те лишь плотнее прикрутили ее цепями к ступеням лестницы.

— Кляп ей, чертовке! Чтоб гниль свою в души не вселяла! — толпа быстро подхватила брошенную кем-то идею о надобности заставить замолчать «гнилой рот».

— Чтоб не пыталась преломить веру нашу своими речами жалостливыми! — подтвердил кто-то. Священник быстро оценил предложение. Он повелительно махнул рукой палачам, обрекая девушку на молчание.

Широкоплечий мужчина не церемонился. Он быстро оторвал от грязного подола молодой женщины лоскут ткани, туго прикручивая его к ее рту. Привязанная цепями и лишенная возможности двигаться девушка могла лишь мычать и смотреть по сторонам круглыми от испытываемого ужаса глазами.

«Ведьма» с надеждой осматривала толпу людей, пыталась найти единственно действительно важное для нее. Лицо того, кто был дорог ей, и кто любил ее. Но, как бы она не вглядывалась в живое и кишащее презрением озеро ненависти, она не могла найти такие нужные сейчас родные глаза.

Толпа гудела, и небо гремело над головами безжалостных людей. Сильные руки палача тянули за канат, привязанный к верхним ступеням лестницы, перекинутый через столб, в чреве костра. Поднимая выше и выше, над самым зевом костра, прикованное цепями тело девушки.

— Да очистится душа твоя от скверны! — протянул нараспев священник, очертил крестным знаменем распятую среди бревен и хвороста молодую женщину.

Широкоплечие палачи заканчивали последние приготовления для сожжения «семени дьявола» — они крепко приматывали цепями лестницу к столбу, приковывая молодую женщину к центру костра. Тяжелые кольца оков сжимали талию девушки, мешали дышать. Безумная толпа ревела, гневно сотрясала воздух, указуя перстом правосудия на измученную девушку. Они отказывались смотреть правде в глаза — единственным «семенем сатаны» на этой площади были сами люди.

«Рыжая бестия» с беспомощной надеждой обвела взглядом толпу. Но не найдя искомого, она подняла голову к небу и покорно замерла. Она умоляюще посмотрела на черные копошащиеся тучи. В тусклом взгляде зеленых глаз не оставалось больше ни надежды, ни веры. Лишь только избитые потрескавшиеся губы медленно шевелились в тихой молитве к богу, а в заплаканном взгляде была лишь кроткая надежда на то, чтоб все поскорее закончилось.

Мужчина закончил с цепями и одним движением рванул тонкую ткань сорочки, дабы все узрели, что проклятая еретичка была женщиной и ее плоть для вскармливания Сатаны действительно сгинет в пламени.

Пунцовые пятна стыда мгновенно покрыли бледное лицо и шею молодой женщины под одобрительный крик толпы. Судя по обилию и силе мужских голосов, приникших до ушей девушки, для большинства них этот момент и был основным поводом для посещения казни. Нежные упругие груди «ведьмы» колыхнулись в разорванном вороте, представ глазам толпы во всей своей красе. Холодный ветер взвыл, шурша сухими ветками хвороста. Он подхватил рваные края ворота рубахи и забрался под него. Его острые, колючие осенние зубы яростно впились в упругие маленькие груди, покусывая вставшие от холода коричневые бусины сосков.

Уже в следующий миг все теми же руками были оторваны и лохмотья изодранного подола. Девушка осталась в жалких тряпках, они застряли в цепях на тонкой, словно тростинка, талии. «Ведьма» зажмурила глаза и стыдливо опустила голову под восторженное улюлюканье дикарей, плотным кольцом обступивших пространство вокруг костра.

Мужчина развернулся, чтобы выйти из круга костра и площадь, полная люда, бездушно проревела:

— Поджигай!

Проход за палачом заложили подготовленными вязанками дров в ту же секунду, как он отошел на приличное расстояние. Мужчина взял из рук священника горящий факел и повернулся обратно к нагромождению бревен и хвороста. Человек медлил, наслаждаясь разгорающимся животным ужасом в глазах обнаженной рыжей «ведьмы». Апатия покинула ее мысли, как только человек направился к костру. Во власти наступившего сумрака он светился кровавым светом в языках пламени. «Огненные перья» факела развевались прекрасным павлиньим хвостом, они озаряли своим потусторонним светом предвкушение, царящее на лице палача и десятка людей позади него. Девушка в панике закрутила головой по сторонам, всматриваясь в лица людей, по которым скакали дьявольские огненные тени. Ее взгляд не останавливался надолго ни на одном из них.

«Рыжий пес» с поднесенного факела мгновенно перекинулся на сухие поленья, вильнув напоследок хвостом. Он быстро обежал по кругу, принюхиваясь и хрустя сухими ветвями, словно сочной костью. За секунды он отъелся до размеров адской гончей и, насытившись, вскинул острую морду вверх, к дождливому небу. Он величественно распушил шерсть на загривке и полыхнул жаром в лица толпы, ощупывая языками пламени влажный холодный воздух.

Тени и блики от костра червями копошились на прогнивших от ненависти и предвзятости лицах безжалостных людей. Азарт и предвкушение горели в их глазах, когда они смотрели на свершаемое божье правосудие. Во тьме ночи рыжий свет переливами играл на влажной щербатой черепице. Он заглядывал в темные окна домов, окружавших площадь, наблюдал за тем, как из открытых ставен высовываются ленивые, но тоже жаждущие зрелищ любопытные.

Босые ступни молодой женщины начало ощутимо припекать, и она медленно перебирала ногами по дымящемуся и разгорающемуся хворосту. Рыжая «холка пса» поднималась все выше, окутывая огненной шерстью наложенные вокруг «ведьмы» бревна и хворост так, чтобы они горели внутри пламени. Горячие шершавые языки лизали чуть загрубевшую кожу пяток, игриво просачиваясь сквозь плотный настил дров.

Тихий шепот за левым плечом ласкал слух девушки обещанием даруемого ей покоя, а небо молчало, говоря лишь устами людей:

— Гореть тебе в аду, сатанинское отродье!

Дым окутал округу, поглаживая обоняние людей запахом паленой плоти и волос. Нежная тонкая кожа ног «ведьмы» от жара огня медленно покрывалась белыми волдырями. Шкварчала и лопалась, выплескивая в ненасытную пасть огненной бестии таявший подкожный жир. Все выше и выше в черное безжалостное небо поднимался огненный столб, под крики толпы, рокот грома и полные боли, приглушенные кляпом женские вопли.

— Гори, проклятая! — кричали мальчишки. Они прыгали как маленькие непоседливые мартышки в опасной близости от самого пекла, кидали камни в объятую огнем девушку и подбрасывали ненасытной огненной твари новые сухие ветки.

«Ведьма» стояла в крепких жарких объятиях «рыжего пса». Она, словно уж на раскаленной сковороде, извивалась в подаренном ей богом и людьми «очищении души от скверны». Раскаленные докрасна цепи впаивались в тлеющую на огне плоть. Пригоревшая кожа черными запеченными ошметками приставала к широким звеньям, отслаиваясь от запекающегося мяса.

Терпкий аромат жареного затопил прохладный ночной воздух, укрывая его подолом своего плаща. Он виртуозно играл на обонянии людей, вызывая обильное слюноотделение. Горожане сыто сглатывали, пинали мельтешащих под их ногами сбежавшихся с округи и звонко лающих голодных дворовых псов. Чуть сладковатое благоухание щекотало ноздри, раззадоривая желудок всех животных, находившихся на площади.

Во власти надвигающейся ночи с новой силой грянул гром, заглушая истеричный визг объятой пламенем «ведьмы». Ее сочные телеса покрывались шкварками на потрескивающем огне, лобковые волосы истлели, а мягкий обжигающий язык «рыжего пса» ласкал ее покрывающуюся хрустящей корочкой кожу. «Ведьмовская» туша плавилась на глазах у городского люда, истекая из кожных пор пузырящимся топленым жиром. Ее некогда прекрасные длинные волосы быстро тлели, потрескивая, извиваясь, словно гремучие змеи, в пекле «божьего огня». Волоски мгновенно сворачивались в тугие черные комки гари, осыпаясь прахом.

Белый дым густым столбом стремился в черное, словно гнилое и бездушное, как и верящая в него толпа, небо. Он ломался жуткими причудливыми силуэтами, разметался по сторонам под порывами влажного ветра. Языки пламени отбрасывали тени, которые водили дьявольские хороводы в образовавшемся пространстве, между отшатнувшейся назад толпой и ярким маревом костра.

Сжигаемая заживо женщина завопила, что есть мочи. Ее сорванный, хриплый голос перекрыл крики людей, пробился сквозь гомон озверевшего люда. Он протиснулся сквозь густой туман ненависти, окутавший разум жителей города.

Шепот антихриста звучал в голове девушки все громче и громче, не позволяя слышать ей свои вопли и крики. Она кричала все громче и громче, пытаясь избавиться от него, продолжая верить в безразличное к ее страданиям небо, не доверяя льстивым обещаниям дьявола.

Неожиданная тишина накрыла площадь, замолчали даже дворовые шавки, подняв носы по ветру. Люди в толпе сквозь «огненно-рыжую шкуру пса» наблюдали за тем, как подрумянившиеся лоскуты кожи отслаивались от горящего тела, как под ней пузырится и запекается кровь. Слышался лишь треск поленьев, разрываемых «зубами» огня, и остервенелые крики умирающей в мучениях невинной девушки.

Раскатистый рокот грома ударил молотом по наковальне, и черную тушу неба разорвало всполохом корявого силуэта молнии. Изжаренные губы облысевшей девушки шевелились, так и норовя приклеиться друг к другу. Рот оставался закрыт истлевшей в пламени тканью кляпа, но, если прислушаться, то в тишине толпы, можно было разобрать, как она раз за разом в мольбе кричит одно и то же слово:

— Джон. Джон… — находясь на грани реальности, уже практически попрощавшись с жизнью, девушка стремилась наполнить последние моменты своего существования звучанием любимого имени.

Даже если бы зрителям было интересно, что же шепчут потрескавшиеся губы, — они ни за что не смогли бы разобрать в сиплых надсадных звуках имя губернаторского сына. Но каждому из горожан было знакомо это имя, и именно на их глазах взрастала любовь между простой травницей и ее женихом.

— Джо-о-он, — вновь протянула она, но остановилась на полуслове. «Ведьма» перестала дергаться и больше не пыталась вырваться из сдерживающих ее оков. На обожженных в пекле костра зеленых глазах соленые слезы сохли сразу же, не успев зародиться. Тусклым ужасающим взглядом с опаленными веками, без ресниц и бровей она с мольбой и надеждой, полными любви глазами, следила за появившимся в толпе молодым человеком. Счастье билось истерзанной птицей в ее душе. Он был немногим старше ее самой, и, гордо подняв голову, шагал сквозь расступающуюся перед ним толпу к пеклу.

Мужчина остановился у подножья высокого настила из бревен. Его карие глаза, которые запомнились девушке теплыми и любящими, смотрели на нее сквозь языки пламени презрительно и с холодным безразличием. Любовник стоял и рассматривал обнаженную девушку, чья грудь шипела от языков пламени. Жар огня нежно поглаживал его разрумянившиеся от тепла щеки, а мужчина щурил безразличные глаза, сильнее сжимая в руке горлышко бутыли с маслом.

Пустота завладела кристально чистой и преданной душой молодой женщины в тот самый миг, когда человек, клявшийся в вечной любви, занес руку над своей головой. Он презрительно сплюнул на полыхающие бревна и «рыжий пес» тут же с шипением слизнул влагу.

Глубокое душевное отчаяние и тоска загорелась в зеленых глазах. Дикие слезы обильно брызнули из обожженных глаз девушки. Неверие и отчаяние завладело ее душой, и больше не было сил сопротивляться дьявольскому шепоту. Вот оно доказательство его словам. Стоит перед ней и кривит любимые губы в презрительной усмешке.

Под победное дьявольское хихиканье за левым плечом несчастной девушки молодой мужчина вдребезги разбил сосуд с маслом о бревна. Юное любящее сердце раскололось под музыку разбившегося стекла, оставляя в некогда чистой душе девушки лишь черноту. Ее зеленые глаза в ту же секунду, как склянка разбилась, разливая горючее масло в пасти «зверя», заполыхали ярче самого пламени. Злые слезы, не успевая испаряться, градом катились по поджаренной коже лица.

Агония боли отошла на второй план, превращая взгляд девушки в осатаневший взор новоиспеченной ведьмы, продавшей душу дьяволу на смертном одре.

«Рыжий зверь» резко взвился на задние ла