P.S. Когда я только начал звать тебя Джорджией, я знал, что ты скучаешь по дому. Теперь я тебя так называю потому, что скучаю по дому я, и мой дом – это ты.
Иногда я завидую современным детям – у них есть и тхэквондо, и психотерапевты, и погружение в языковую среду, но в то же время мне нравится, что, когда рос я, от ребенка требовалось только жить и радоваться.
молюсь за тебя о мире, потому что мир в себе приходится создавать. Нельзя просто получить его
Чтобы создать семью, хватит и нас двоих. Если вам нужен ребенок, чтобы держать вас вместе, то вместе ли вы вообще? Так она говорит, и, скорее всего, она права.
Но отец, который воспитывает дочь, отличается от отца, который воспитывает сына. Как левые и правые ботинки из одной пары. Одинаковые, но не взаимозаменяемые.
древнего. Даже когда Рой положил тяжелую руку мне на бедро, я не повернулась.
– Будь моей женой, – сказал он.
Я не ответила, и он перекатил меня, как бревно, и прижал лицо к яремной впадине у меня на шее, вклинив ладони между моих бедер.
– Ну, давай, Селестия, – сказал он. – Столько лет прошло.
– Нам нужна защита, – сказала я, наполняя рот этим словом, ощущая его вес на языке.
Он провел моей рукой себе под ребром, где кожа оказалась узловатой и резиновой на ощупь.
– Меня пытались зарезать, – сказал он. – А я ему ничего не сделал. Ни разу на него даже не взглянул, а этот парень заточил свою гребаную зубную щетку и попытался убить меня ей.
Я позволила своему большому пальцу пройтись по шраму.
– Видишь, через что я прошел? – сказал он. – Ты и понятия не имеешь, что со мной было. Я знаю, что, если бы ты знала, ты бы со мной обходилась по-другому.
Он поцеловал меня в плечо и поцелуями пошел вверх к шее.
– Пожалуйста.
– Нам нужна защита.
– Почему? – спросил Рой. – Потому что я был в тюрьме? Но я же ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я не виноват. Когда ту женщину изнасиловали, я был с тобой. Так что ты знаешь, что я ничего не делал. Не веди себя со мной как с преступником, Селестия. Ты единственная, кто знает точно. Пожалуйста, не веди себя так, будто я чем-то болен.
– Я не могу.
– Ну, а послушать-то ты хотя бы можешь?
Он поднимал истории из коробки с памятью, и каждая доказывала, почему нельзя заставлять его ставить между нами преграду.
– Я случайно убил человека, – сказал он. – Я столько всего пережил, Селестия. Даже если садишься ты невиновным, то выходишь уже другим. Ну, пожалуйста?
– Не умоляй меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо так.
Он подвинулся ко мне, пригвоздив меня к кровати.
– Нет, – сказала я. – Не надо.
– Пожалуйста, – сказал он.
Представьте нас на нашем брачном ложе. Я прикована к матрасу, полностью подчинена его воле. Но бывает ли по-другому, даже когда любовь истинна и чиста, не замутнена временем и предательством? Возможно, это и значит любить – добровольно предавать себя во власть другого. Я закрыла глаза, ощущая над собой его вес, и молилась, как меня учили в детстве. И если умру я и не проснусь.
– Защита, – прошептала я, зная, что ничего подобного у него нет.
– Мне больно, Селестия. Ты что, не видишь?
И я снова легла, видя, как он страдал все эти годы, видя, как он страдает сейчас, прижав голову к подушке.
– Я знаю, – сказала я Рою. – Я знаю.
Он повернулся ко мне:
– Это потому, что ты думаешь, я чем-то заразился, что у меня что-то было, пока я сидел? Или потому, что ты не хочешь снова забеременеть? Потому что ты не хочешь от меня ребенка?
Любовь занимает часть твоей жизни, занимает место в постели, занимает место в твоем теле, вмешиваясь в бег кровяных телец, пульсируя у самого сердца. Когда любовь забирают, целостность восстановить невозможно.
-то всегда платит. На пуле нет ничьих имен, как говорится. Думаю, то же применимо и к мести. Возможно, даже к любви. Она просто существует, случайная и смертельная, как торнадо.
Но женщина должна быть эгоисткой, иначе мир ее растопчет
твое лучшее качество – это твое же худшее качество