Валентина Александровна Орлова

На край света... с любовью

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Валентина Александровна Орлова, 2018

Студентка театрального училища — Марина возвращается после весенней сессии в родные места. Она надеется на встречу с любимым человеком, с которым рассталась год назад. Воспоминания о трудной любви захватывают ум и сердце девушки. Она горько сожалеет о том, что поссорилась с любимым из-за своей мечты, стоило ли жечь все мосты ради актерской карьеры?

16+

ISBN 978-5-4493-6162-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. На край света... с любовью

Я приехала на каникулы двадцать девятого июня. Я готова была улететь сюда на крыльях. Страшно скучала по родным местам, лугам, по улицам и фонарям. Все так отчетливо вспоминалось-каждый камешек, каждая тропиночка. Помню, как мчался пригородный поезд от станции Красный узел. А какие луга расстилались вокруг! Было жарко, но встречный ветер обвевал лицо, ударяя и обдавая его медовым луговым запахом. После душного и пыльного города сельский пейзаж казался мне раем, обетованной землей. И сердце замирало сладко-сладко то ли от этого пьянящего воздуха, то ли от того, что скоро, очень скоро я увижу тебя!

Да, я ехала к тебе, к тебе далекому, но не забытому, к твоим губам, к твоим глазам, к твоим рукам- к тебе. Больше всего на свете я желала увидеть тебя. Пусть даже ты и не подойдешь ко мне, я только издали посмотрю на тебя и улыбнусь в ответ на твой мимолетный взгляд.

В поезде, когда я ехала из Казани, мне гадалка нагадала на картах твою верность и любовь. Сказала так: «Верность его тебя обрадует, любовь его тебя удивит».

Я вспомнила наше расставание. Кто же виноват, что пути наши разошлись навсегда? Может быть потому, что мы слишком разные? Только не поэтому. Я не верю в то, что абсолютно одинаковым людям вместе не скучно. Да и не бывает двух людей во всем похожих друг на друга.

Может быть ты не принимал всерьез мою любовь? Когда-нибудь в конце жизни мы встретимся вместе глубокими старичками и спросим себя: что же помешало нам быть вместе, что? Что-то потеряно, безвозвратно потеряно между нами.

За этот долгий год я многое передумала. Может быть стала взрослее. Семнадцатилетие осталось позади, но ничего не изменилось, я по -пржнему люблю тебя. Такие мысли посещали меня дорогой. Впрочем эти мысли были со мной весь этот долгий год.

И вот — я дома. Дома! Впереди целых два месяца отдыха. Правда время летит быстро, но ведь целых два месяца! Живу сознанием, что ты рядом, но прошло уже два дня, а я еще не видела тебя.

И вот мы встретились! На танцах. Я не могу быть спокойной, когда ты здесь! Ты не подойдешь? Посмотрим! Я танцую, я хохочу, я очень мила! Это мне сказал кавалер по танцам, а он, кажется, твой друг. Посмотрим, хватит ли у тебя выдержки, Андрей Михайлович! Как весело! Я почти пьяная! А от чего? Не знаю, просто так. Кто-то преподнес цветы… Спасибо, я очень признательна. Шум, гам, спрашивают:

— Вы актриса?

— Нет, что вы, просто студентка театрального училища.

— Привет, Маринка!

— Привет.

— Сколько осталось учиться?

— Три года… ха-ха-ха!

— Надолго ли к нам?

— На два месяца… ха-ха!

Ты все слышишь. Весь этот поток вопросов обрушился сейчас и на тебя. Ведь я только для тебя отвечала на них. Ведь, если все кончено, ты бы не посмотрел на меня сейчас так внимательно. Это твои вопросы, только почему-то они заданы другими.

Танго… Томное танго. Ты подошел ко мне… Господи, что мне делать, отказать?.. Не могу… Пойдем, тихо-тихо, как тогда… Я чувствую твою руку и вижу твои глаза. Твоя рука вздрагивает. И первый вопрос, на который при таких обстаятельствах способен только ты:

— Откуда свалилась?

— С неба.

А глаза: я люблю тебя, я целый год думала о тебе, скучала, ждала…

— С какого?

— С седьмого.

И твои глаза: глупая девчонка, все такая же дурочка, как и в семнадцать лет. «Спасибо, любимый» — это я сказала тебе глазами.

Скорее скажи еще что-нибудь, а то танго кончится. О чем мы еще говорили, не помню.

Помню только, о чем молчали.

Но вечер танцев кончился. Пора домой. Нет, ты не жди меня, не жди. Мы не будем сегодня вместе. И вообще никогда мы не будем вместе. Я постараюсь избегать тебя.

Но совсем избежать не удалось. Один вечер мы были вместе. В начале июля.

Вечер был теплый. Только что прошел дождь, и на улице никого не было. Я возвращалась домой одна. Вдруг я услышала, что меня кто-то догоняет. Это шел ты. Ты зовешь меня! Я сейчас убегу… к тебе!

Но ты идешь сам, и каждый твой шаг отдается в сердце. Неужели все сначала? Как тогда? Нет, так, конечно, уже не будет. Но я все равно люблю тебя. Вот сейчас я должна буду оттолкнуть тебя навсегда, но я не смогу, и ты не уйдешь.

— Зачем пришел?

— Не могу… без тебя не могу…

Твои руки совсем близко. Сейчас, еще секунда, и я с тобой… нет, не хочу!

— Уходи.

— Не могу.

И все. Больше нет слов. Но я должна сказать все. И я говорила. Меня как будто-бы прорвало, я хотела высказаться за весь год молчания.

— Слушай, вот уже третий год пошел, как все началось, скажи, что тебе от меня нужно? Хочешь женой сделать, незаконной?

— И сделаю… законной сделаю. Пойдем со мной, ко мне.

— Зачем я с тобой пойду, у тебя жена дома.

— Я — один, я совершенно один! Пойдем!

— Я тебе не верю, не трогай меня, уйди!

Ты обнял меня крепко, и я вдруг почувствовала влагу на своей щеке. Ты плакал на моем плече! Ну, что поделаешь, Андрюшенька, ничего ведь уже не воротишь. Что с тобой, странный ты человек, кто виноват? Ты сам все сделал своими руками. Ты же не думал тогда, что я уеду, что у меня хватит сил оставить тебя? Но сил сил хватило на все. Хватило сил порвать с другом, который постоянно объяснялся мне в любви в письмах. Бедный Валерка! Мой одноклассник, он служил в армии, и ему было там грустно. Я написала, что любить его не могу и согласна только на дружбу. И другой мой приятель по переписке тоже признался мне в любви из города Горького. Очень талантливый студент. Женя учился на математическом факультете Горьковского университета. Я тогда целую неделю ходила, как чумная. Ведь он мне очень нравился-Женя, он отличный, добрый человек. И, может быть, было бы все по-другому, ответь я ему, что он мне тоже нравится. И я собиралась этим летом поехать в Горький. Но приехала сюда, увидела тебя, и не смогла.

Я не пошла с тобой тогда. Я убежала, а сейчас проклинаю тебя за то, что не осталась с тобой. Я старалась уснуть, но твои шаги под окнами прогоняли сон. Долго-долго слушала я эти родные шаги.

Лето мое кончается… А ты снова ищешь встречи. С той ночи я не видела тебя больше месяца. Чем ты был занят, не знаю, могу только предпологать, что ты боролся с собой, не показываясь мне на глаза. Но я видела тебя каждый день. Каждый день после работы ты по нескольку раз проезжал мимо моего дома на велосипеде. Ну что ж, спасибо тебе хоть за эти краткие мгновения. Но недавно ты снова приходил в кино два подряд, улыбался мне. А совсем недавно ушел из клуба последним. Помедли я минуту, и мы были бы вместе. Я пошла с девчонками, смеялась, шутила, а ты в это время шагал сзади. Помню чей- то вопрос:

— Маринка, когда уедешь?

Я ответила нарочно громко, чтобы слышал ты:

— Да скоро уже, двадцать восьмого. Я здесь ни на один день не останусь.

Теперь ты знаешь, когда я уезжаю. Господи, зачем я тогда убежала?! Куда ты опять пропал? И твоя дребезжалка что-то затихла. Я жду ее каждый вечер, как избавление от тоски. Я не увижу тебя сегодня, и не знаю, увижу ли завтра. Я давно жду тебя, третий год жду, когда ты придешь ко мне навсегда. Неужели господь не услышит меня?

И все-таки мы встретились!

Как во сне ты стоишь передо мной в ту теплую, безлунную ночь, окутанный светом далекого фонаря. Он был тогда единственным свидетелем нашей разлуки. Помню, как я уходила: медленно-медленно, а ты шел за мной до самой двери, как пришелец с другой планеты. Мне тогда в темноте вдруг прдставилось, что ты- это вовсе не ты, что ты сошел сейчас с неизвестной звезды, идешь ко мне облитый ее сиянием, и твои глаза блестят в темноте холодным голубоватым светом. А руки у тебя железные, как у робота, и холодные, как сталь. И, если сейчас, в эту минуту, я отдамся этим рукам, то они не выпустят мея ни за что на свете, и я умру в этих холодных объятиях. Мне стало страшно, я испугалась тебя, такого большого, сильного инеизвестного. А потом, лежа в постели, и, слушая твои шаги, я дрожала от непонятных ощущений, от боли и горя в душе, и от какого-то неземного звездного счастья. И язнала, точно знала, что это не конец, что ты придешь, опять придешь ко мне. Приходи, я жду.

Вчера я могла бы увидеть тебя, но меня увезли с концертом в соседний поселок. Но мы должны поговорить. Я знаю, что я скажу тебе: если ты любишь меня и найдешь на краю света, то я — твоя и больше ничья. Я не хочу ничего легкого. За свою любовь я буду бороться. За тебя тоже. Я добьюсь того, чтобы ты все сделал своими руками, и сам приехал ко мне. Да поможет тебе господь! Я люблю тебя, люблю, люблю…!

…Сижу на вокзале и ни о чем не хочу думать. Очень хочется спать, а на душе пустота. Как будто что-то оборвалось во мне сегодня. Ты не пришел, и некому открыть душу, пожаловаться на судьбу, некому. Даже маме. Она, бедная старушка, глядя на меня, подумала сегодня, что я плачу из-за того, что она сильно сдала после операции. Конечно, мне было очень ее жалко. У нее удалили хронический аппендицит в пятьдесят шесть лет, швы заживали плохо, делать она ничего не могла, и хорошо, что рядом с ней оставались сестра и папа. Да она меня бы и не поняла в этом состоянии. Она думает, что с тех пор уже все забылось, все поросло осенней седой травой.

Ты не пришел проститься. И кто, кто мне скажет — почему?! Может быть ты обиделся на то, что я не осталась с тобой в тот вечер, а убежала с подружками? Ведь ты не думаешь, что они мне дороже тебя? Тогда зачем же я это сделала? Не знаю. Всеми моими поступками руководит что-то еще помимо моей воли. Какое-то непонятное самой мне упрямство. Да, наверное, -это так, другого слова и не придумаешь.

Не имею обыкновения прощаться с людьми. Я ведь знаю что все равно увижу их. Они рядом, и я не прощаюсь с ними, а говорю им просто: " до свидания», потому что так теплее. А с тобой я хотела прститься, и многое сказать тебе, но ты оказался далеко. Не могла сидеть в клубе и ждать тебя там. Вышла на улицу.

…Тишина, тишина… Все по- пржнему, как было два года назад… Те же деревья смотрят в черную, печальную гладь верхнего пруда. А теперь он смотрит на меня своим темным, бездонным глазом, и думает, и не может понять: почему один грустит человек? Почему никто не может разделить его печаль? Аможет быть он думает совсем не об этом… Может быть. Прощай старый пруд. Ты тоже был когда_ то свидетелем наших встреч.

И ты прощай, старая автобусная будка, Твои дощатые стены исписаны клятвами влюбленных. Кто-то писал нежные слова, не думая о том, что они могут навсегда забыться. Хорошо, что мы не написали не строчки на твоих дряхлых стенах. Что еще? Еще были два казенных дома: белый и красный. Два замка. Один из них-красный, я знаю отлично. Его стены тоже слышали твои слова. Прощайте старые замки. Ваши двери теперь навсегда закрыты для нас с тобой. Наверное, ты сейчас не спишь. Чем ты занят, дорогой мой человек? О чем думаешь сейчас? Прости меня за все. Я немало доставила тебе хлопот, немало ты испытал со мной и хорошего, и плохого. Но я ни в чем тебя не упрекаю.

Странно как… Сейчас, напртив меня, на вокзальный диван присели женщина имужчина, видимо муж и жена. Они как-то оживили зто сонное вокзальное ожидание. Они оба еще молоды и привлекательны. Он немного полноват, лицо очень приятное, неглупое и обаятельное. Вот сейчас он встал и куда-то пошел, наверное, в ресторан. Высок, хорош собою. А она, по-моему, самая обычная..С накрашенными губами, как девочка, в коротенькой юбочке. Она осталась одна, задумалась. Она, наверное, думает о нем.

Когда они сидели влвоем и очем-то мило болтали, она шаловливо хватала его за нос и заправляла ему кудряшки за ухо. Они любят друг друга. И вместе они, по-моему, недавно. Интересно, куда они едут? Может быть в отпуск отдыхать? У них очень легкий багаж, хорошо, не по-дорожному, одеты. Когда он разговаривает с ней, у него глаза какие-то чудные становятся, как два чертика. Он, наверное, зовет ее мышкой.

Вот он сейчас вернулся. Опять смеются. Они счастливы. Счастливы сейчас, не завтра, не вчера, а вот именно- сейчас! У счастья нет завтрашнего дня. Они сейчас убедили меня в этом. Мне сейчас было хорошо и радостно за них обоих. Пусть они не знают и никогда не узнают об этом; я даже не могу поблагодарить их за то, что сейчас испытала, глядя на них. Пусть они будут счастливы. Может быть это счастье им тоже не легко досталось.

Теперь же настала пора описать все сначала, т.е. с момента нашей встречи до того памятного восьмого марта.

Я не помню, когда впервые увидела тебя. Я знала тебя еще со школы, как старого участника агитбригады. Вы начали брать меня с собой для участия в ваших концертах, когда я еще заканчивала среднюю школу. Впрочем, я, кажется, тогда тебя просто не замечала, а, может быть виной всему была моя девичья застнчивость, или вернее всего то, что в пятнадцать лет я еще мало обращала внимания на мужчин, которые казались мне тогда совсем неинтересными.

Но, однажды, мое на тебя внимание обратила Ирка- моя подружка. Она сказала, что ты самый симпатичный из всего мужского ансамбля, а в военной форме, в которой вы тогда выступали, ты вообще бесподобен. Насколько я помню, она была влюблена в тебя тогда безответно. Я, кажется тогда с ней не согласилась, хотя она была совершенно права. У тебя были красивые карие глаза, прямой нос, красивый овал лица и белокурые волосы. И очень четко очерченные, чувственные губы. Я тогда ей так и сказала, что недурная внешность — это единственное твое достоинство. Да и ты меня просто, я могу это точно сказать, тогда не замечал.

Впервые ты «увидел» меня, когда я уже работала в ДК. Так как у меня был небольшой стаж внештатной работы в этом заведении, да и после моего неудачного поступления в ГТУ, мне некуда было деваться, то меня, как старого участника агитбригады, приняли на работу в дом культуры заведующей автоклубом. Мне было совершенно все равно где работать, так как я еще ничего толком не понимала и не умела. Усвоив от заведующего отделом культуры свои обязанности, я понемногу привыкла к здешней обстановке. Дни тянулись медленно, ничто не нарушало спокойного течения времени и мыслей. Начальство пока не обращало на меня особого внимания. В настоящий момент в очаге культуры не было баяниста, поэтому мы сидели на месте и с концертами никуда не ездили.

Прошла неделя моей работы, и вдруг однажды пришел ты. Сейчас я может быть начну прувеличивать, что даже стены, выкрашенные в темно-зеленый цвет, засияли от твоей улыбки. Ты шутливо спросил у наших парней, откуда я появилась.

— Да ты что, не узнаешь что ли? — засмеялся наш методист Сашок.- Это же Маринка. Помнишь, с нами ездила? Теперь работает у нас заведующей автоклубом.

— Ого, начальник! -засмеялся ты.-Ну что ж начальник, будем знакомы, Марков Андрей Михайлович.

И весь этот день ты дружелюбно надо мной подшучивал. Сначала ты сказал, что у меня интересная походка, и что ты мне сейчас покажешь, как я хожу. Я улыбалась и краснела. Ребята вокруг покатывались со смеху, когда ты повторил, что сейчас пройдешься как я. Меня это начинало постепенно выводить из равновесия. «Чудак какой-то, чего привязался?» — подумала я про себя. Потом наш бухгалтер дала мне письмо и велела отнести на почту, а ты вызвался мне помочь.

— Нет уж спасибо, — сказала я, — вы помощник ненадежный.

— Хошь, покажу? — крикнул ты мне вслед, а я засмеялась и убежала.

Сначала наши отношения складывались легко и просто. Ты был для меня добрый приятель, просто старший друг, не более. Ты часто стал заглядывать к нам на работу, подолгу болтали мы вместе, и мне ни одно твое слово не казалось двусмысленным. Отношения были простыми и ясными, как майский день. Ты стал активнее участвовать в занятиях ансамбля. Ты выделялся среди наших ребят своей интеллигентностью, никогда я не слышала от тебя плоских шуток или дурацких приколов. Однажды мне сказали, что тебе уже двадцать пять лет. Для меня с высоты моих семнадцати это был очень солидный возраст. Я не поверила и рассмеялась. Ты мне казался просто большим ребенком, да и какой это возраст, если подумать. Просто сельские парни выглядят старше и серьезнее своих городских ровесников.

Однажды я пришла на работу с накрашенными ресницами. Я до сих пор помню, как ты подошел тогда ко мне, наклонился, и с улыбкой вдруг произнес:

— Ну вот, здрасте! Что же это ты сделала, Маринка? А я тебя еще всем в пример ставил.

Мне стало страшно неудобно, я покраснела, и когда пришла домой и умылась, то целую неделю не могла смотреть на тушь равнодушно. Да и на тебя тоже.

Да и мое отношение к тебе стало постепенно меняться. Я почему-то уже не могла свободно и легко держаться в твоем присутствии: мне иногда хотелось до невозможности смяться и хохмить, а иногда я просто садилась в укромный уголок, чтобы никто не видел, как я смотрю оттуда на тебя. И всегда мне хотелось, чтобы ты слышал все мои слова, сказанные другим. Разговаривая с кем-нибудь я искоса поглядывала на тебя, желая узнать, слышишь ты меня или нет. И, если ты не приходил, то день мне казался длинным- предлинным, как путь на Сахалин, и яркое солнышко не радовало меня, а улыбки окружающих начинали раздражать. Я готова была ждать тебя, а иногда ждать не хватало терпения, и я сама убегала к тебе на работу. У тебя было интересно. Ты работал тогда в старом здании: окна в вашем кабинете были выбиты, и ветер разгуливал по комнатам, нигде не задерживаясь. Печи осенью не топились, и поэтому я всегда заставала тебя сидящим за столом в пальто и перчатках. Чтобы ты не подумал, что я пришла к тебе ради тебя самого (упаси боже),я всегда находила какое-нибудь дело. Чаще всего я приходила пригласить тебя на хор. Я приносила с собой объявление, заходила к тебе в кабинет, и, не говоря ни слова, прикрепляла его к двери. После чего сразу же бралась за ручку, и уже знала точно, что сейчас ты меня остановишь. Так оно и было: твой оклик заставлял меня повернуться обратно, улыбнуться, и… остаться. Ты раньше меня понял, что я отношусь к тебе не просто как к другу, а несколько иначе. Ты говорил, что тебе скучно одному сидеть в этой холодной дыре.

— Я останусь, хорошо, а ты научишь меня стрелять? В твоем ДОСААФе без дела сидеть замерзнешь.

— Обязательно, вот только винтовочку пристреляю.

Ты тогда работал председателем ДОСААФ- была такая военно-спортивная организация, и в твоем ведении было оружие. Эти винтовочки были очень интересные игрушки: я любила разбирать и собирать их. Сначала я не умела, но ты сам научил меня; часто говорил, что из меня со временем получится хороший солдат. И мне было почему-то смешно и сладко от твоих простых человеческих слов, и я ничего на свете не хотела кроме твоего доброго участия. А сама не могла понять, что со мной такое творится, почему вдруг весь мир уместился в твоих глазах! Я без причины смеялась в твоем присутствии, краснела только от одного твоего взгляда, и все время меня преследовало одно желание, чтобы ты непременно всегда был рядом. И ты, как будто добрый волшебник, угадывал на расстоянии мои мысли. Бывало, только стоит подумать о тебе, а ты уже стоишь на пороге, и улыбаешься, и смотришь на меня своими карими глазами, в которых, как маленькие чертики, играют веселые смешинки. Я и не подозревала, что за твоим веселым и беззаботным смехом и добрым нравом прячется страдание и непонятная покорность судьбе.

Странный случай произошел однажды, после которого я уже не могла думать, что ты питаешь ко мне только приятельские чувства. Я часто поздно возвращалась домой с работы, задерживаясь в кино или на лекциях. Однажды я шла домой в один из прозрачных вечеров бабьего лета, когда прохладный воздух сгоняет дремоту и бодрит. На улице было безлюдно и тихо, ярко светились в прозрачной темноте друзья фонари; они, как будто улыбались мне, желая спокойной ночи. Я как-то вдруг сразу инстинктивно почувствовала, что за мной кто-то идет. Оглянулась: точно-темная фигура человека преследовала меня. Вдруг меня окликнул знакомый голос.«Андрей… что ему надо?» — Промелькнула мысль. Я неожиданно испугалась и прибавила шагу, стараясь быстрее скрыться в тени своего дома. Не помню, как я вошла в комнату, и встала у темного окна. Сердце мое сильно билось. И увидела, что мимо наших окон, медленно-медленно идешь ты. Шаги твои постепенно затихали, но сердце мое билось так же сильно, как и минуту назад.

Уснуть я уже не могла. Необъяснимые мысли и чувства переполняли меня. Что-то уже тогда говорило мне, что ты не уйдешь так просто из моей судьбы, что в твоих руках когда-нибудь будет вся моя жизнь.

А спустя два дня у нас с тобой состоялось первое ночное свидание. Я встретила тебя вечером во время прогулки перед сном. Ты стоял на перекрестке у музейного садика. Только что прошел дождь, но на улице было тепло. От мокрого асфальта поднимались испарения и окутывали спящую улицу туманом, поэтому я не сразу тебя заметила, и как бы нечаянно столкнулась с тобой в этой молочной темноте.

Эта встреча меня удивила. Я посмотрела на тебя как на привидение. Сейчас плохо помню о чем мы с тобой заговорили сначала. Только помню, что ты пригласил меня топить печку в ДОСААФ, я рассмеялась и… согласилась. Я ведь знала, что печь в этой холодной дыре осенью никогда не топилась, к тому же вас собирались переводить в другое здание, так что об этом не могло быть и речи. Поэтому твое приглашение я приняла за шутку. Я сказала тебе об этом и ты согласился со мной. Потом предложил посидеть в автобусной будке.

Мы просто болтали с тобой в этот вечер. Я люблю интересных собеседников, а ты оказался как раз таким. Сначала темой для разговора были кинофильмы, которые нам обоим нравились. Я обожала приключенческие фильмы, кинокомедии и хорошие фильмы о любви, разумеется не индийские мелодрамы.

— Я люблю в кино острые моменты, — сказала я- например: когда дерутся или целуются.

Ты захохотал. Я обожала твой смех, ты действительно не смеялся, а хохотал. Ты мог бы перехохотать целый зал.

— Слушай, — сквозь смех проговорил ты, — давай сначала подеремся, а потом поцелуемся, а?

— А ты- шутник.- Улыбнулась в ответ я.

— Ну давай… -Протянул ты.

— Да ну тебя. Расскажи лучше что-нибудь.

— А что тебе рассказать?

— Сказку.-Попросила я. — Ты умеешь рассказывать сказки? Только хорошую.

— Ладно. Слушай сказку… Только эта страшная сказка произошла на самом деле. Я расскажу тебе одну историю, в которой был участником, когда служил в Советской Армии.

— А как же сказка?

— Сказка будкт в следующий раз.

И ты много рассказывал в этот вечер из своей армейской жизни. Вспоминал пршлое, часто задумывался.

Служил ты в ракетных войсках, а там можно было всего насмотреться. Рассказал о том, как погибли два твоих товарища от чистейшей случайности. От малейшей халатности люди расстались с жизнью! Я сейчас плохо помню подробности рассказанной тобой истории, но эта страшная сказка запомнилась мне надолго. Ты не назвал точного места нахождения вашей части, но, насколько я поняла, все это происходило где-то в тайге, где-то далеко-далеко отсюда.

Недалеко от вашей части находился лагерь заключенных. Это были не простые заключенные, не мелкие воришки, а в пршлом отъявленные злодеи и убийцы. Видно не сладко приходилось им в лагере, поэтому однажды в темную и глухую осеннюю ночь они устроили побег. А вот ловить их приказали вам. И вот по дремучей тайге вы отправились в погоню за убежавшими бандитами, получив приказ ни в коем случае не стрелять, брать только живыми.

Кровавые следы оставляли после себя беглецы.

— Не приведи бог увидеть тебе когда-нибудь такое. Мы вошли в таежную деревушку, и удивились оглушившей нас тишине. Вся деревня была вырезана. Ни одного живого человека не нашли мы. Страшно изуродованные трупы преследовали нас на каждом шагу. На краю деревни мы увидели девушку, которую бандиты пригвоздили косой к дереву. Девушка была пронзена косой в грудь, волосы ее были распущены и покрывали обнаженное девичье тело. Прежде чем казнить ее, убийцы страшно над ней поиздевались.

Мне стало жутко. Я представила себе очень хорошо таежную деревню. Мой родной дядя жил в сибири, и когда-то мы тоже прожили там целый год. Убитые жители встали перед глазами. Мне стало страшно, ты заметил это.

— Не бойся, сядь поближе и слушай дальше.-Ты посмотрел на меня и вдруг спохватился. — А может, не рассказывать?

— Нет, нет, продалжай.

— Ты спать не будешь. Ну ладно, слушай…

— К вечеру мы настигли их на поляне. Уже опустились сумерки. Они притаились за деревьями и ждали, что мы нападем на них. Мы спрятались на другой стороне поляны. Потянулось томительное ожидание- у кого вперед сдадут нервы. Мы помнили приказ: не стрелять. Решили посоветоваться, что делать, как их брать. Многочасовое ожидание истомило нас. Мы предполагали, что они сдадутся сами, все-таки ведь мы были вооружены. Но они видимо догадались, что стрелять нам не разрешили, и тянули. А время шло. Уже приближался рассвет. Ждать становилось невмоготу, но мы ждали. Тогда наш молоденький старшина предложил такой вариант: «Сейчас я выйду на поляну и предложу им сдаться. Вы будьте готовы ко всему. Такой шаг казался рискованным, но иного выхода не было. И вот он пошел. Мы все видели, как он показался на поляне. Шел медленно, без винтовки, которую он оставил нам. Мы все следили за ним с замиранием сердца. И сердца наши за это время отсчитывали последние секунды жизни нашего боевого товарища.

И вдруг, среди этой невозможно-напряженной тишины, раздался треск автомата, и наш старшина упал, как подкошенный. Эти гады были вооружены! Они прошили его автоматной очередью!

Ну тут уж мы ждать не стали! Мы набросились на них. Всю свою боль излили мы в этой схватке. Так как стрелять нам не разрешили, мы использовали винтовочные приклады. Этих подонков всех надо было убить, всех до одного! Захватили мы их и доставили обратно в лагерь. Только четверым удалось бежать. Старшину своего убитого мы принесли на носилках в часть и похоронили с воинскими почестями. Знала ли его мать, когда провожала сына в ряды нашей славной армии, что ее сыночек погибнет от руки отъявленного уголовника?!

Так закончил ты свой рассказ. Мы долго молчали, глядя на тусклый фонарь, и думая каждый о своем. Рассказ твой взволновал меня. Ты видимо понял это, и рассказал какой-то веселый анекдот. Но я не смеялась, мне было грустно.

— Знаешь что, — сказала я — мне пора.

— Тебя проводить?

— Нет, не надо.

— Ну посиди еще немного.

Я посидела еще. Почему-то говорить я не могла. Было как-то неудобно смотреть на тебя, а уходить не хотелось.

— Нет, я все-таки пойду.- Сказала я, вставая.

— Подожди, пойдем вместе.

Ты удержал меня за руку. Я не хотела, чтобы ты меня провожал, чтобы ты знал где я живу. Как будто отгадав мои мысли, ты спросил:

— А где ты живешь?

— Недалеко… пусти…

— Ну подожди…

Я медленно вытягивала свою руку из твоей. Медленно-медленно. А потом пошла. И тоже медленно, как будто нехотя. Потом вдруг разозлилась на себя, (еще подумаешь, что мне уходить не хочется) я повернулась, помахала тебе рукой, и побежала. Вбежала в комнату, и сразу к окну. Ты шел по дороге, и вдруг остановился как раз напротив нашего дома. Я видела как ты постоял, долго, минут пять, наверное, а потом повернулся и медленно побрел на свой переулок. А мне хотелось выбежать из дома, бросится за тобой, и пойти стобой рядом далеко-далеко, хоть на край света.

Однажды я сидела у себя в кабинете и занималась весьма прозаическим делом: собирала на хор его участников, а точнее сказать названивала по телефону в разные организации.

Пришел ты, сел напротив меня, взял в руки газету. Почему-то в последнее время при встречах все больше мы с тобой молчали. Мне порой казалось, что между нами есть что-то невысказанное, и что мы стобой боимся разговаривать, опасаясь, как бы не выдать друг другу нашу общую тайну. Ты провертел дырочку в газете, и стал сквозь нее смотреть на меня. Я видела твои хитрые глаза и улыбалась им.

— Райком комсомола- Романова, Шанин.-Читала я.

— Дай я позвоню.

Ты взял трубку.

— Алло! Райком комсомола, общий? Романова? Слышь, Валь, это Марков. Сегодня на хор в ДК в шесть часов. Чтоб как штык! Чего? Да нет, Маринке помогаю!

Я отобрала у него трубку.

— Дальше, амбулатория-Маркова Таня… — Я вздрогнула. — Это что — твоя жена? — Сердце застучало громко-громко.

— Нет, однофамилица…

Ты, видимо, заметил, что я испугалась, и как-то странно посмотрел на меня.«Однофамилица» -подумала я-«А может быть, все-таки…» Но спросить я не решилась.

Впрочем скоро я и сама узнала, что Таня- твоя жена. А познакомившись с ней поближе, я поняла, что она очень любит тебя, любит безумно, и очень страдает от твоего безразличия. Я тогда еще и сама не могла разобраться в своих чувствах к тебе. Я почему-то была уверена, что мы с тобой просто друзья, не больше. И ты сам сказал обо мне Татьяне. Сказал, что я просто хорошая девчонка. Точнее, с первых дней знакомства, я прониклась к ней сочувствием, а она, видимо, давно искала человека, который мог бы ее выслушать. Однажды одна особа, которую я терпеть не могла, а точнее некая Кучкина Люська, встретила меня на улице после работы, и высказала:

— Что же это ты делаешь, Маринка? Из-за тебя у Марковых бог знает что в доме творится! Андрюха Таньку видеть не может, все о тебе да о тебе говорит, а ты ходишь да спокойно улыбаешься!

Я до самого вечера не могла найти себе места после этих слов. «Как же так, — думала я, — он мне ничего не говорит, она тоже, а кто-то уже знает, что у Марковых из-за меня скандалы каждый день?«К вечеру я приняла твердое решение поговорить сегодня же с Татьяной и все выяснить, и, если это так, сказать Маркову, чтоб он не очень-то воображал: подумаешь — Дон Жуан какой!

Таню я нашла в танцевальном зале. Тебя не было, и поэтому, я не колеблясь, сразу же направилась к ней, и предложила прогуляться. Мы вышли на улицу, было темно, стояло начало осени, было прохладно, и с темного, безучастного ко всему неба, накрапывал назойливый, осенний дождь.

Я вдруг поняла, что мне почему-то очень трудно начинать этот неудобный разговор. Татьяна тоже, видимо, поняла, что прогулка наша непростая. Неловкое молчание угнетало обоих. Наконец я решилась.

— Таня, я сегодня услышала одну новость. Не знаю насколько это верно, только я прошу тебя, скажи мне честно: у вас с Андреем из-за меня ничего не произошло плохого? Вы не ссорились?

И она сказала — нет! Она успокоила меня в этот вечер. Я почему-то тогда искренне верила в их счастье, мне даже самой хотелось этого. Она много рассказывала мне о тебе, пока мы ходили по уснувшим улицам. О том, как ты любил ее, пока вы еще не были вместе. Как встречал ее по вечерам, когда она училась в вечерней школе. О том, как мать не хотела отдавать ее за тебя, потому что ты был известен на все село, как первый обольститель. Как она пошла за тебя против материнской воли…. И много- много нового в этот вечер я узнала о тебе. Оказалось, что теперь вам очень тяжело вместе. Что, вот уже скоро два года, как вы живете вместе, а счастья нет между вами. Бог не дает вам ребеночка, а ты очень любишь детей. Таня рассказала, как ты не раз прогонял ее, а потом сам же стоял перед ней на коленях и просил вернуться.

Она все перевернула в моей душе. Ты вдруг оказался непонятным для меня человеком. Непонятным и очень страдающим, которому нелегко жить с нелюбимой женой. Я сама, того не сознавая, создала вокруг тебя ореол глубокого страдания. Я не знаю, когда пришло ко мне желание помочь тебе, скрасить твою печаль, но оно пришло. Только не сразу. После этого разговора я поняла одно, что не имею права ни на что больше того, что уже есть.

А ты упрямо начал пресследовать меня. Однажды вечером, когда я уже собиралась домой, вдруг вошел ты. Я была одна вкабинете. Ты спросил, куда это я собираюсь, и я сказала, что рабочий день на сегодня у меня, кажется, уже закончился, и мне пора.

— Я тебя провожу. — Сказал ты, и для меня вдруг опять весь мир перевернулся и в один миг оказался в твоих глазах.

— Нет, не надо… — Ответила я, переборов все желания.

— А ты подумай.

Не-на-до.-Твердо и раздельно повторила я.

Ты вдруг как-то странно, точно хотел что-то сказать, посмотрел на меня своим долгим взглядом, я покраснела и отвернулась. Тогда ты взял мою руку, сжал ее до боли, и ни слова не говоря, вышел. Какое-то мгновение я стояла, ничего не видя вокруг, вся кровь бросилась мне в лицо, в голове вдруг малиновым звоном запели тысячи колоколов, сердце забилось сладко и больно. Я, ничего не помня, выбежала на крыльцо…, но тебя уже не было. Ночь стояла тихая, прохладная, с неба на меня смотрели миллионы безучастных звезд. «Что они понимают в человеческом счастье?» — вдруг почему-то мне в голову пришла нелепая философская мысль. И прижавшись к колонне я закрыла глаза и подумала: «А если бы я с ним пошла?» И от этой мысли мне стало почему-то непонятно грустно. Я посмотрела на прозрачное небо, и увидела, как яркая звездочка покатилась к горизонту, оставляя за собой огненный след. И я подумала: «Кто-то умер. Наверное — я…»

Встречи наши всплывают в памяти, как будто это было только вчера. Теперь я старалась избегать тебя, но ты был везде, на работе, на улице, везде, куда бы я ни шла. Ты преследовал меня, как охотник преследует желанную добычу, зная, что слабый, беззащитный зверек не сможет постоять за себя. Однажды ты все-таки встретил меня. Подошел близко-близко и сказал с каким-то особенным выражением: «Ну что ты все бегаешь от меня? Никуда не денешься, найду везде, так и знай!» Повернулся и пошел, не сказав больше ни одного слова.

А за окном осень. Ветер запутался в ветках деревьев, и обрывает с них последние желтые листья.

В тот год осень была точно такой же, как и во все годы моей жизни. Почти такой же. Та осень принесла мне тебя. Каким ветром и откуда налетело вдруг на меня непонятное, безумное чувство, которое овладело всеми моими ощущениями. Почему-то вдруг показались солнечными блеклые дни поздней осени, а небо просветлело, и сквозь дождливую серую мглу проглянула вдруг такая синь, что стало больно глазам. В старом парке мне приветливо улыбались деревья, и сбрасывали на волосы золотые и багряные листья. И всюду, всюду был ты. В шуме скучного дождя, стучащего назойливо по крышам, мне чудился твой раскатистый, жизнерадостный хохот. Я прислушивалась и думала: «Человек этот, который так весело смеется, неужели этот человек так сильно сттрадает? Неужели ему холодно в родном доме даже в самые жаркие дни?»

Теперь я уже не бегала от тебя. Наоборот, мне всегда хотелось быть рядом с тобой, брать твои руки в свои и смотреть на тебя долго-долго… всю жизнь.

Первое наше ночное свидание запомнилось мне так ярко, как будто это было только вчера.

…Танцы подходили к концу. Все уже начинали расходиться, и в душе я уже рвалась домой, чтобы скорее забыть об этой шаражкиной конторе. Работа моя мне осточертела, и я бы судовольствием ушла оттуда, если бы не ты. Здесь я чаще могла видеть тебя. Мне опротивели двусмысленные взгляды нашей бухгалтерши, насмешки кассирши, и издевательства моего начальника. Они все знали, что ты ходишь сюда ради меня, и смеялись мне в глаза. И я чувствовала эту атмосферу лжи и недоверия, и с каждым днем она становилась для меня все тяжелей и невыносимей. И только ты скрашивал эти дни не жизни, а какого-то ненужного, никчемного существования. Но ради тебя я была готова снести все! И сейчас я проклинала эти танцы, но здесь был ты. Иногда забегал на минуту в мой кабинет, обнимал меня мимоходом, нахлобучил мне на голову свою шапку, а я смеялась, и мне было хорошо!

Стоя у магнитофона, я вдруг вспомнила, как совсем недавно в выходной ты забежал в ДК. Я была как раз одна, сидела, слушала музыку. И вдруг вошел ты: улыбка до ушей, глаза горят, на щеках румянец, пальто распахнуто, и весь ты состоишь из невесомой, по- детски глупой радости. И до того вдруг родным показался ты мне, что я не удержалась и кинулась к тебе на шею. А ты подхватил меня на руки, и закружил по комнате; я видела, как все поплыло перед моими глазами: огромный старый стол, покрытый синим сукном, картины на стенах, люстра под потолком. И откуда-то сверху смотрели прямо мне в душу твои чертовские глаза, похожие на два глубоких омута. «Вот-бы утонуть в них с головой.» — Подумала я и поняла, что утонула бы с удовольствием, с улыбкой на устах, только ради того, чтобы тебе вдруг на минутку стало бы хорошо.

Вдруг я заметила, что ключей на обычном месте нет. Я обшарила весь шкаф, оглядела все гвозди на стенах, залезла под стол, ключей от входной двери в здание ДК не было нигде.«Неужели Андрей?» -Я похолодела только от одной этой мысли и бросилась в зал.

— Андрей, давай ключи! — Сказала я сердито.

— Какие ключи? — Ты был совершенно серьезен. Меня это взбесило.

— Ключи от клуба! Они у тебя! — Я была вне себя.

— Ну тихо-тихо, гром небесный… — Засмеялся ты. — Нет у меня ключей. Только мои. — Ты показал ключи от машины.

— Ума не приложу… — Пролепетала я. — Куда же они пропали?

Тут подлетела борбыра Маня Сорокина и пригласила тебя на вальс.

— Тьфу, черт! — Со злости сказала я. — Надо танцы кончать.-Тоже мне, растанцевался.

Я ни минуты не сомневалась, что ключи были у тебя.

Так оно и было. Все очень просто: ты захотел остаться со мной, и поэтому взял тайком от меня ключи. Когда все ушли, а я осталась одна в красном доме и пошла в фойе выключить свет, то увидела, что у входных дверей стоишь ты. Я сразу все поняла. Попыталась снова отобрать у тебя ключи, но ничего у меня не вышло. Ключи были у тебя, но отдавать ты их мне не хотел. Твое упорство меня рассердило.

— Ну тихо, тихо.-Успокоил меня ты. — Я сам закрою, и все что надо сделаю.

«Вот еще, благодетель нашелся…» — Подумала я.

И упрямо тряхнув головой, я сказала:

— Ничего не выйдет, Андрей Петрович, лучше не старайтесь понапрасну.

Я слышала, как ты ходил по танцевальному залу, щелкая выключателями, потом вышел и закрыл зальную дверь на ключ. Потом погасил свет в комнате отдыха и тоже ее запер на ключ. Я снедоумением следила за твоими действиями. Осталось выключить свет в вестибюле, что я решила проделать без посторонней помощи. Но ты мягко отстранил меня, и сам подошел к выключателю. Мы остались вдвоем в полной темноте.

— Ну давай ключи, — сказала я, — надо дом закрывать.

— Я сам… — Твой голос потонул где-то под потолком.

Я слышала, как ты подошел и встал в темноте рядом со мной.

— Ну пошли… — Почему-то вдруг шепотом сказала я.

Ты вдруг нашарил в темноте замочную скважину и закрыл входную дверь изнутри. Я поняла, что настало время действовать.

— Хватит, Андрюша, -сказала я как можно спокойнее, — отдавай ключи, и пошли.

— Ты не хочешь побыть со мной?

— Не хочу… — уверенности в моем голосе не было.

— А я хочу. — Замок щелкнул еще раз.

— Отдай ключи.

— Только с тем условием, что ты не уйдешь.

Я и сама теперь знала, что не уйду. Ты опустил ключи в мой карман.

Дальше все было как во сне. Я слушала твое дыхание на моей щеке, и мягко отбивалась от твоих рук. Мне не было страшно, нет- я тогда очень верила тебе.

Первый раз в жизни меня обнимал мужчина, и я не знала, как мне освободится от этих ласковых рук, от взгляда твоих, невидимых в темноте, горячих глаз.

— А у тебя браслет в темноте светится.-Сказала я, убирая твои руки с плеч.

— Он у меня такой… — Помолчав немного, ты сказал:- пошли в комнату, посидим немного.

«Что ему надо?» — Подумала я,и почувствовала, что мне делается почему-то страшно.

— Пошли лучше домой. — Сказало я тихо, но твердо.

— Мы не надолго… Пойдем.

Ты мягко взял меня за руку, сам достал ключи из моего кармана, и мы вошли в темную, освещенную лишь светом, стоящего одиноко за окном фонаря, комнату.

Я, не раздеваясь, прошла комнату, и села у окна. Ты опустился на деревянную вешалку, стоящую у двери, и долго сидел молча. И я тоже молчала, боясь нарушить эту звенящую тишину, которая постепенно заполняла меня, принося с собой неведомые ранее ощущения. Эта тишина постепенно наполняла меня твоим дыханием и твоим присутствием. Она тянула меня к тебе неумолимо и каждую секунду. И в тоже время какая-то невидимая сила вдавливала меня в стул так, что я не в силах была шевельнуть даже рукой. Чувство какой-то физической раздвоенности становилось невыносимым. Сердце стучало громко- громко. Мне казалось, что стук этот постепенно заполняет комнату, и скоро обрушится сотней ударов часового маятника, или превратится вдруг в неумолимый молот, который, всей своей силой опустится на меня, и заставит исчезнуть с лица земли. Мне стало очень страшно, но этот страх вдруг оборвался с твоим голосом.

— Сядь рядом со мной…

Что-то подняло меня со стула и толкнуло к тебе. Я села так близко, что чувствовала тебя всего: твою руку на моем плече, дыхание близко- близко. Уменя не было сил сопротивляться твоим рукам, они были единственными властителями в этой осенней ночи.

Они нежно гладили мои волосы, лицо, шею, плечи, они звали меня к себе, они говорили — эти руки. Ничто и никогда на свете не заставит забыть меня эти говорящие руки, которые дарят ласки, не задумываясь, щедро, как волшебники дарят детям сказки. Они зарывались в мои волосы, и я чувствовала их теплоту и нежность. Кто еще, кроме тебя, подарил мне в жизни столько нежности? За эти короткие минуты счастья я была готова бросить все и уехать с тобой далеко- далеко: на край света. Подальше от этих людей, которые запутались в своих мелких махинациях, обложились со всех сторон благополучием, от мещан, нравственных уродов, взяточников и глупцов.

Ты прижался щекой к моему лицу, а потом… потом ты поцеловал меня. Первый раз в жизни я ощутила поцелуй мужчины на своих губах. О, кто мне скажет, что это такое, от кого мы это получили, и за что? М не стало стыдно и неудобно, вся кровь бросилась мне в лицо, я опустила голову и зарылась лицом в твой шарф.

— Зачем ты это сделал? — Прошептала я.-Зачем? Обещай, что ты больше никогда в жизни этого не сделаешь?

А ты сказал только:

— Какой ты еще ребенок… — Поднял мое лицо.-Не обижайся, не надо милая, я больше не буду.

И зачем я с тебя брала это глупое обещание?

Потом мы сидели близко-близко. А время текло, как медленная речка, и протекало где-то мимо нас. Мы были как будто на другой планете, где совсем не бывает времени, где оно измеряется не минутами и секундами, а человеческой нежностью. Фонарь глядел в окно на двух счастливых людей, и, наверное, удивлялся тому, что странные люди не могут друг без друга смеяться, грустить, петь, страдать, плакать, и… жить. Старый, добрый фонарь, он даже не подозревал о том, как тяжело жить на грешной земле, когда нет рядом настоящего, единственного друга!

Но неумолимое слово «мама» возникло вдруг передо мной, как неотвратимый рок: я представила, как мои бедные родители не спят, смотрят на часы и все ждут, когда же наконец появится дома их непутевая дочка? И потому, как ни сладко было мне стобой, я подумала, что здоровье родителей тоже надо пощадить.

И к тому же- я тебя боялась. Я все время боялась тебя, с первой этой ночи, только никогда тебе в этом не прзнавалась.

С той ночи все завертелось как в заколдованном круге. В начале декабря ты по совместительству взялся исполнять работу киномеханика в Доме Культуры-т. е. у нас. Теперь мы виделись довольно часто. На людях мне было невыносимо тяжко: мне казалось, что все знают о нашей любви, шепчутся при каждом удобном случае и наблюдают за каждым нашим шагом, за каждым, случайно брошенным взглядом. Ты был сильнее меня, ты почти не обращал на меня внимания… а я? Я! Я готова была не сводить с тебя глаз, я любовалась каждым твоим движением, мимолетной улыбкой; ты был для меня идолом, кумиром, всем…

Я помню, как однажды ты уехал в командировку в Горький. Дни потянулись медленно, как во сне. Я смотрела на падавший за окнами снег и думала о тебе.

Начали готовится к встрече нового 1969 года. Чтобы не так медленно и однообразно тянулось время, я взялась за краски. Нужно было разрисовать стены новогоднего ресторана, под который выделили комнату на втором этаже. Я давно не рисовала, и поэтому такая несложная работа развлекала меня и разгоняла грустные мысли. Я нарисовала на стене новогоднюю поляну в лесу, Деда Мороза, Снегурочку, золоторогого оленя, целый хоровод елочек, а вокруг рассыпала кружевные снежинки. Всем работникам очень понравилась моя живопись, и все меня очень хвалили. Но я с нетерпением ждала тебя, твоя похвала будет для меня самой главной.

Через неделю вернулся ты.

…Вкомнате отдыха было душно: все сгрудились у телевизора, смотрели хоккейный матч. Я стояла у самой двери. Мне не хотелось смотрнть хоккей, я ждала когда схлынут надоедливые телезрители, и можно будет закрыть комнату и пойти домой.

Ты вошел, разрумянившийся от мороза, и принес с собой целую охапку холодного воздуха. На минуту от этого воздуха у меня закружилась голова и я прислонилась к двери. На тебя никто не оглянулся, все были заняты хоккеем. Я почувствовала, как ты сжал мою руку и прошептал на ухо: « Скучала?» Я не смогла ответить, что-то сдавило горло, я только кивнула головой.

И опять мы были вместе в этот вечер. Ты убежал с репетиции, а я ждала тебя на улице. Все были в кино. На улице было безлюдно. С ясного, насквозь промерзшего неба на нас глядели белые звезды, которым было совершенно все равно, как относятся друг к другу люди на этой бестолковой земле. Ты обнимал меня, а я дрожала- то ли от прохладного воздуха, то ли от твоих ласк.

Даже в минуты нашего счастья меня преследовала мысль, что я делаю что-то нехорошее, что я не имею на тебя никаких прав, я думала о бедной Татьяне, которая не найдет тебя после кино, и пойдет домой одна, обливаясь слезами. Я гнала тебя от себя, и в тоже время молила бога, чтобы он не дал тебе уйти. Каждая наша встреча казалась мне последней.

Часто собирались на репетиции, готовили пьесу- «Обуховке нужны чудаки.» Ты играл моего брата- Терентия.Руководитель не был профессионалом, все играли как бог на душу положит, но с большим воодушевлением. Я рыдала настоящими слезами, переживать на сцене я любила, а тут еще любовь подогревала. Все твердили о моем таланте, а я видела только твои глаза. Твоя жена тоже стала появляться на репетициях, она взяла на себя работу суфлера, подсказывала текст, хотя в этом не было необходимости: роли знали все на зубок. Ей уже много наговорили о наших отношениях с Андреем, она ходила теперь за ним по пятам, следила за нами своими зелеными глазами, и злилась, злилась… Она сама приводила тебя на репетиции, а по окончании тянула домой, и, если ты не уходил, стояла рядом и ныла: «Андрюш, ну идем, идем…» И мне было противно смотреть на этот спектакль, я знала, что ты не уйдешь, пока не уйду я.Я торопливо набрасывала на плечи пальтишко, на ходу надевала ушанку, и скорее старалась сбежать со скрипучих ступенек крыльца. Я не хотела видеть, как она берет тебя под руку и ведет к вешалке одеваться, как старается показать всем, как ты ее любишь. Я торопилась убежать, чтобы не видеть твоего лица, когда она начинает повязывать, как маленькому тебе на шею шарф. А ты стоишь, как оловянный солдатик, и смотришь через ее плечо на дверь, которая только что захлопнулась за мной.

А я бегу, бегу по улице, и снег застилает мне глаза, мокрые от слез. Они замерзают на холодном ветру, но все льются и льются, и никто на свете не может остановить этих слез: слез бессилия перед судьбой, слез обиды от того, что у меня все не как у людей, что я люблю женатого мужчину, который не может найти в себе сил, чтобы расстаться с нелюбимой женой. И мне начинает казаться, что ты не любишь меня, что я для тебя просто игрушка, которую можно поломать и выбросить. А потом ты опять приходишь ко мне, и мы остаемся наедине в темной аппаратной- в маленькой комнате в конце зрительного зала, откуда крутят кино, проецируя его на большой экран через маленькие окошки в стене. В глухую зимнюю ночь я сижу у тебя на коленях и смотрю сквозь маленькое окошечко в пустой зрительный зал. И ты рассказываешь мне о своей жене, о той глупой игре с самим собой, о том, как ты поспорил с друзьями, пошел и посватал ее. Она стала твоей женой. Говоришь о том, что она совсем не нужна тебе, что ты каждую минуту гонишь ее от себя, как надоедливую чуму, но она не уходит, потому что от нее отказалась родная мать.

А я стараюсь все понять, и в то же время вспоминаю рассказ Татьяны о том, как ты любил ее, как встречал после школы, как вымалил ее у матери, и все стараюсь разгадать: кто же из вас лжет- ты или она? Мы молчим долго-долго, ты согреваешь меня своими руками, где-то за дверью падает снег, твой браслет блестит в темноте, и я решаюсь спросить:

— А мы могли бы быть друзьями?…На всю жизнь?

И ты отвечаешь не задумываясь, не запнувшись от сказанной лжи:

— Да!

И я крепче прижимаюсь к твоему плечу, чтобы надолго запомнить тепло твоих рук, твои губы, глаза, волосы.., запомнить тебя всего. Но я отказываю твоим желаниям, которые шепчут горячие губы, ты требуешь настойчиво и долго, но я отказываю. Я боюсь неизвестной мне близости с мужчиной, меня шокирует окружающая обстановка, слезы набегают на мои глаза, я требую, чтобы ты немедленно открыл дверь и выпустил меня. И ты, видя, что зашел слишком далеко, начинаешь успокаивать меня, говоришь, что пошутил и даришь мне коробочку пуль для пневмотической винтовки. Да, черт побери, ты отлично знал как нужно обращаться с детьми, когда они капризничают: прсто нужно, посмеявшись про себя, сунуть им в руки нехитрую игрушку. И, как успокоенный ребенок, я покорно вытираю слезы и снова начинаю верить, что ты — хороший, что ты никогда в жизни не сделаешь мне плохо и всегда будешь моим защитником. К слову сказать, я долго хранила эту коробочку, и спустя много лет, будучи уже замужем, использовала эти пульки по назначению, тренируясь в стрельбе в ближайшем тире.

А потом мы идем домой по рассыпчатому, хрустящиму под ногами, до боли в глазах белому снегу, и ты рассказываешь мне смешные истории, а я хохочу от счастья, которого нет. Но мне кажется, что оно вокруг меня, что оно звенит гулом проводов в морозном воздухе, что оно запуталось в заснеженных деревьях, и срывается тяжелыми хлопьями на мои плечи, что оно спряталось у тебя в глазах и хитро улыбается, когда ты смотришь на меня. И я не хочу уходить от тебя, я провожаю тебя до самого твоего дома и не хочу уходить; тогда ты идешь провожать меня, и так долго-долго мы провожаем друг-друга, пока я сама с веселым смехом не прогоняю тебя домой. И я совсем не думаю о том, что ты сейчас придешь к ней. Мне кажется, что ты безраздельно принадлежишь мне.

А на другой день оказывается, что за нами кто-то следил, и вот уже все становится известно Татьяне. И она вместе с твоей сестрой приходит ко мне на работу.

Зажав меня в угол на лестнице между первым и вторым этажом, они устраивают мне настоящий допрос. Они говорят мне, что ты страшный волокита и развратник, и, чтобы я дала тебе в морду, когда в следующий раз ты полезешь ко мне целоваться. Я представляю эту картину, и мне делается смешно. Я не хочу открывать ей нашу тайну, смеюсь ей в лицо и говорю, что не люблю тебя. Она плачет и умоляет меня больше с тобой не встречаться, а я только улыбаюсь в ответ.

Так что же было дальше? Ты приходил иуходил, говорил ласковые слова; мы встречались днем и ночью, и скрывать уже было нечего, и все знали о нашей любви. Так злые языки положили нас в одну постель, и, когда я уезжала удалять гланды в областную больницу, кто-то пустил грязный слушок, что я ложилась на аборт. Вот такую грязь выливали на меня день за днем, но я почему-то не замечала ничего, мне было плевать на все сплетни и на всех сплетниц, для меня во всем мире существовал только ты один.

Твоя жена грозилась пойти к моему начальству и добиться моего увольнения. Однажды в ссоре она бросила тебе упрек:

— Ты с ней все гуляешь!

И ты ответил ей на это:

— Гулял и гулять буду, а ты только попробуй Маринке что-нибудь сделать!

О, если бы ты умел сдерживать свои слова!

А встречаться нам стало еще труднее. Из-за каждого угла следили за нами злые глаза завистливых и любопытных людей. Тебе устроили неприятности на работе, и ты начал сознавать, что придется расстаться с этими, ставшими такими привычными винтовками, лыжами, футбольными мячами. Даже заведующий отделом культуры Петров, в общем-то неплохой человек, и тот однажды пригрозил вызвать тебя на заседание партбюро, если не прекратятся наши встречи. Он сначала решил переговорить с тобой с глзу на глаз:

— Что у тебя с этой девчонкой из клуба? — Спросил он, еле скрывая раздражение.-Что это еще за роман на тридцатом году жизни?!

О, если бы ты во всем так тверд, как тогда в своем ответе:

— Об этом знаем только мы двое, а третий-лишний.

На меня косились на работе, в глаза двусмысленно улыбались, а за глаза называли проституткой. Самое смешное в этой ситуации было то, что после того вечера ты даже намека не делал на близость, но кто бы в это тогда поверил! Даже моя ближайшая подруга в это не верила и считала меня лживой притворщицей. Я знала, что каждый из этих людей далеко не ангел, ведь в селе знают все и про всех. Им было приятно смеяться над глупой девчонкой: им было скучно, их заел быт, а теперь появилась тема и можно почесать языки.

Но вдвоем мы переносили эти невзгоды довольно легко и они не могли убить нашего счастья. Все на свете забывалось, когда мы были вместе; в бесконечной вселенной оставались только ты и я.И когда кто-нибудь нибудь начинал говорить о тебе плохое, убеждать меня в том, что ты — подлец, что ты обманул не одну девчонку, я только смеялась в ответ и говорила:

— Да ведь вы его совсем не знаете!

Да и откуда вы, злые люди, могли знать его? Откуда вы могли знать, что он совсем не такой, каким вы его видите? Разве вы видели когда-нибудь каким он может быть, когда забывает о вас?

Ты не мог быть плохим! Не мог! Никогда в жизни я не простила бы тебе того, что ты не тот, который мне нужен.

Бал новогодний! Бал новогодний! Улыбающиеся лица, маски, нарядные платья и костюмы, — все смешалось в едином вихре. Разноцветный поток кружится вокруг елки, с шумом разрываются хлопушки, осыпая веселящихся людей дождем конфетти, гремит музыка, поздравляют друг-друга люди снаступающим 1969 годом и желают счастья своим самым близким людям: и тем, которые рядом, и тем, которые далеко.

А я желаю счастья тебе! Самого светлого, самого земного тебе счастья, Андрей! Пусть в Новом Году исполнится то, что не исполнилось в старом, пусть в запутанный клубок твоей жизни вплететмя в этом году красная ниточка, пусть в самую глухую полночь, заполненную тоской и бессонницей, вспыхнет мое окно для тебя путеводной звездочкой, и пусть я никогда не пройду для тебя бесследно!

Бегут минуты, секунды, часы. Скоро, скоро вступит в свои права новый 1969 год. Миллионы людей поднимут бокалы за Новый Год. Все хотят счастья себе, своим родным, товарищам по работе, друзьям за границей, далекому черному негрятенку, и белому юноше из США, отказавшемуся воевать во Вьетнаме, всем людям мира — большого необьятного счастья!

Но кождый человек желает счастья и себе — личного счастья. Счастья в любви. Пусть и у нашего очага приютится счастье, счастье, достигнутое нелегко, счастье мое и твое.

Я вижу тебя сегодня везде. Когда я танцую, вижу тебя в оркестре за барабаном, вижу тебя в комнате отдыха в перерывах между танцами. А сейчас ты готовишься к выходу. Сейчас ты — Дед Мороз. В руках у тебя пачка поздравительных телеграмм. Я застегиваю пуговицы на твоей Дед-Морозовской шубе. Почему-то именно сейчас, в этом сказочном костюме, с большой белой бородой и с телеграммами в руках, ты стал мне дороже всего на свете. Я поправляю бороду, а твои губы улыбаются под ватными усами. Все смотрят на нас с тобой. Люди, разве вы не видите, как мы счастливы? Разве вы не видите, как он оживает — этот человек, которого я возвращаю к жизни?

Окончен бал. Все разошлись. Утих стук каблучков на лестнице, смех и говор в зале, наступила тишина. Серпантин лежит на полу, погосли гирлянды на елке, затихла музыка.

Все собрались в верхнем кафе, все, кто устроил и организовал бал. Здесь и мой начальник с женой, и заведующий отделом культуры-Петров, пожилая дама Ивановна- руководитель народного хора, пришли методисты, работники бухгалтерии, моя подружка Ира- руководитель танцевального ансамбля. Здесь и ты, и Татьяна тоже здесь.

Наверное, было бы лучше, если бы я ушла. Но чему быть, того не миновать.

Тост за Новый Год. Ирка, как всегда, после первого, раскисла. Убежала плакать вниз. На меня вино почти не действует, только настроение немного поднимает, да и хорошо, усталость хоть снимет после Новогодней круговерти. Но сейчас мне не до веселья: эта пигалица опять ревет внизу по своей безответной любви к местному сердцееду- Володьке Ватковскому, а он ее только дразнит. Ну и дурища! Иду утешать.

— Кончай, Ирка! Нашла по ком слезы лить. Ты что, с ума сошла?

Я успокаиваю ее. Неслышно подошел ты.

— Хватит, рева… — Ирка уткнулась в твой галстук.

Вот и опять ты рядом со мной. Ты ведь совсем никого не собирался утешать, ты искал меня. Ирка плачет, а мы смотрим друг на друга. Мы забыли о ней. Что ты хочешь сказать? Не надо, мы ведь все-равно не убежим отсюда. Надо соблюдать этикет, встречать праздник с теми, на кого даже смотреть не хочется. Я бы судовольствием встретила бы Новый Год с тобой вдвоем, где — нибудь на на свежем морозном воздухе под шорох падающих снежинок.

Наше великое молчание нарушено. Со второго этажа по лестнице спускается Татьяна. Ирку она не видит. Она видит, что ты со мной. Ты тоже не видишь ее, потому что смотришь на меня. Она ворвалась в нашу сказку как непрошенный гость, и все испортила. Посмотрела на нас, повернулась и и убежала. Должно быть что-то изменилось в моем лице, если ты вдруг спросил:

— Что с тобой?

— Ничего… идемте… — Я уже знала, что наверху что-то произошло.

Так оно и было. Я вошла и увидела, что Танька плачет. Слезы, слезы… Осталось заплакать только мне. Что она говорит?

— Пусть идет к ней, пусть с ней живет, зачем он меня мучает?

Ах, вот в чем дело? Нет уж дудки! Я не заплачу, хоть мне и семнадцать лет. Ирка метнулась утешать Татьяну. Ах ты предательница, агент — номер тринадцать! Я ее утешать не могу. Наш методист стоит в углу и ухмыляется во весь рот. Петров выводит Андрея в коридор, видимо собрался лекцию на тему нравственности ему прочитать. Я выхожу, чтобы ничего этого не видеть. К черту! Живу, как хочу!

Ты стоишь с начальником, он что-то говорит тебе, ты улыбаешься. Увидев меня, оба замолчали.

Ловлю твой взгляд. Нет, милый мой, я не плачу. Я же сильная, ты ведь знаешь, какая я. Я не уроню тебя в глазах других, не бойся.

— Маринка, будь другом, найди сигарету со спичками.

Ага, поняли! Мы не сдадимся, и не станем зря лить слезы в новогодний вечер! Пусть все видят, что мы с тобой сильные люди! Ты берешь меня под руку, и мы входим обратно в комнату.

Твоя жена бьется в истерике. На глазах у всех ты наливаешь вино в бокалы и предлагаешь мне выпить за счастье. К черту слезы! Гуляем! А потом ты берешь в руки баян. Ты заиграл популярную песню- «На тебе сошелся клином белый свет…» Аккомпанемент рыданиям твоей жены. Пусть плачет тот, у кого лишние слезы. У меня же они где-то засохли. Я лучше буду смотреть на тебя и смеяться. Ты не должен сейчас видеть моих слез. Мы одни с тобой в этом заколдованном круге, где все против нас. Но они нам ничего не сделают, нас защитит любовь!

С Новым Годом!

Случилась беда. Ты угнал машину. Странная черта есть в тебе: когда выпьешь, то непременно нужно за баранку. Ну был бы ты еще шофер — профессионал! А тут нате вам: ехать и ехать неизвестно куда и зачем…

Все произошло очень просто. Под вечер зашел к тебе Мишка Луканин и пригласил в пивную. Там выпили, повеселели. Потянуло на свежий воздух. Вышли на улицу и увидели исполкомовскую машину. Не знаю кто первым предложил покататься, но обвинили во всем тебя. С машиной ничего не случилось, вы даже поставили ее к гаражу, когда проветрились и, исколесив район, вернулись обратно.

Утром тебя забрали в милицию. Двое суток ты просидел в предвариловке. Через месяц состоится суд, и что с тобой будет- неизвестно, ведь это уже твой четвертый угон. Рецидивист-угонщик со стажем — вот ты кто, оказывается! Права, конечно, отобрали. Шелапут ты мой, шелапутик… Господи, что же с нами будет, Андрюшенька? Я поеду с тобой куда угодно, я не оставлю тебя одного. К тебе не пускают.

Через два дня ты пришел, весь зеленый, похудевший. Шутишь…

Прошел месяц. Сегодня последняя ночь перед судом.

Ты сидишь рядом и смотришь в темное окно. Думаем каждый о своем, а вернее об одном и том же: о том, что будет завтра. Схватить бы тебя обеими руками, прижать к себе, и не отдавать бы этим злым людям на растерзание нашу любовь. Давай забудем все; забудем, что вокруг нас шумный мир, где все куда-то спешат. Спешат работать, отдыхать, любить, жить. Давай не будем спешить сегодня никуда.

— У тебя руки холодные.

Язапомню каждый палец на этой руке, каждую линию на ладони.

— Зачем эти руки угнали машину? Зачем?

— Не надо об этом…

Тебе больно? Прости, я больше не буду. Прости мне все. Все, что я принесла тебе. Я не хотела делать твою жизнь неспокойной.

— Сними шапку.

Я хочу запомнить твои волосы. Они светлые и мягкие, как лен. Сейчас я проведу по ним рукой и запомню надолго-надолго твои волосы, нос, губы, подбородок. Я должна тебя запомнить.

— У тебя руки нежные.

Мне все так говорят. Наверное, это так и есть. Если бы я имела всю нежность, какая только есть на белом свете, я бы не задумываясь отдала ее тебе. Милый мой, зачем тебя у меня отнимают? Дай мне твои руки, я прижму их к своему лицу. Нет, я не плачу. Я же никогда не плачу. Сегодня не надо слез, они еще будут впереди.

— Сколько тебя не будет, если…?

— Два года.- Ты как будто проснулся от тяжелого сна.-А если и в самом деле два года?

Я молчу. Я дождусь. Я что-то сказала, не помню.

Не помню, какой разговор предшествовал этому вопросу: да, я, кажется говорила о том, какие качества я ценю в мужчинах- странный разговор перед разлукой на два года. Ты спросил, какого бы я хотела мужа?

— Такого, как ты!

— Ну, такого, как я вряд ли кто пожелает.

— Ну хорошо, немножко не такого баламута.

Ты рассмеялся! Вот ихорошо, не надо грустить, все обойдется.

— Смешная…

Ты не веришь? Я не с кем другим не представляю своей жизни. Без тебя я не смогу. Я сказала правду про мужа: такого, как ты, а вернее- тебя. Тогда я, может быть, сказала это по какому-то наитию, но и теперь, по истеченн двух лет, я не отказываюсь от слов, сказанных просто в пылу чувств. Ведь, казалось бы, время должно притупить первые чувства, которые нельзя отнести даже к юности, но все это неправда: если было настоящее, то оно надолго остается, и с каждой встречей я чувствую, как внутри у меня разгорается огонь, и рано или поздно я не выдержу.

Но сегодня ты очень сдержан. Ты ходишь по гулкому коридору, и каждый твой шаг отдается болью в сердце.

Я не хотела оставаться с тобой в эту ночь. Нужно было, чтобы ты все обдумал сам. Но, наедине с собой ты остаться не смог, тебе было страшно. Ты умолял меня не бросать тебя хоть в эту минуту. Как будто я когда-то оставляла тебя одного!

— Не ходи, сядь…

Два года- это совсем немного. Но многое может произойти и изменится. Если я сильная, то никакие невзгоды меня не сломят. Два года- это проверка наших чувств, наших отношений, это экзамен для нас обоих. Так зачем бояться этих двух лет, если они помогут нам! Наша любовь только окрепнет в страданиях, у не вырастут крылья, и потом никакие жизненные беды ее уже не смогут сломить. Но я ничего тебе не сказала, ничего…

Завтра кончится сказка, и конец у нее плохой. Кто знает, что принесет нам завтрашний день. Я последний раз держу твои руки в своих. Прощай, и не поминай лихом маленького несмышленыша, глупую девочку, которая придумала себе сказку про любовь.

Все обошлось благополучно. Не знаю, какаой ангел тебя оберегал, но отделался ты только штрафом.

В тот вечер ты сказал мне, и я запомнила это:

— Вот улажу все дела и возьмусь за тебя.

— В каком смысле? — Спросила я.

— В самом хорошем. — Ответил ты. — Ведь ты же не против, чтобы я за тебя взялся?

Дни шли, и однажды ты снова пришел к нам на работу.

Был вечер, мы сидели на балконе и смотрели «Любовь Яровую. Шла вторая серия фильма. Я не заметила, как ты вошел; только сердце мое вдруг громко застучало в груди, когда я почувствовала у себя на плече твою руку. Ребята уже не обращали на нас внимания, все уже привыкли к нашим отношениям, и стали как бы даже молчаливыми сообщниками.

Ты долго молчал, но я видела, что фильм тебя не интересует. Снял шапку. потом опять надел, теребил перчатки, и молчал. Я уже знала, что сейчас ты должен что-то сказать мне. Что же? Что?

— Ее уже нет,,,

Я не поняла, и с недоумением повернулась к тебе.

— Ее нет… — Повторил ты.

О, я поняла! Нет ее, ее — твоей жены. Она ушла сегодня днем, когда ты был в столовой. Ушла, не забрав вещей, с надеждой, что ты позовешь ее назад.

Теперь нас ничто не разделяло. Мы можем быть вместе всегда-всегда. Мы можем идти вдвоем куда захотим, и не нужно будет думать о том, что между нами пропасть. Я ничего не сказала и только крепче прижалась к тебе. Спасибо, мой друг. Я понимаю, что это жертва, но я постараюсь, чтобы ты забыл ее, я все сделаю для твоего счастья. Теперь мы всю жизнь будем вместе.

В эту ночь не хотелось никуда идти. Мы закрыли клуб и вышли на морозный воздух. Ребята собирались домой, в свою деревню Еловку.

— Куда пойдем? — Спросил ты.

— Не знаю.

Я действительно не знала, куда идти. Ты был рядом и мне ничего не надо было. Лишь бы видеть тебя в эту минуту рядом. Мне пришла в голову сумасшедшая мысль:

— А поедем в гости к ребятам, в Еловку!

Я даже даже и подумать не успела о том, что говорю, но слова уже вылетели. Да мне было всеравно куда, хоть на край света, лишь бы с тобой. А чем Еловка хуже края света? Ребята согласились свозить нас к себе. Нужно было только сходить к шоферу и отпросить автобус. Пока ребята бегали к автобусу, мы ждали на дороге. Ночь была необыкновенной, хотелось бесится и ходить на руках

— Андрюшка, научи меня драться!

Мы встали в боксерские позиции. Бокс! Бокс! Я сейчас устрою тебе маленький бокс! Сдавайся Марков, всеравно ничего не выйдет! Снег поднялся столбом, я ухнула в сугроб возле дороги. Ах так! Ну это мы еще посмотрим! Так здорово толкаться на морозном воздухе, слушая, как под ногами скрипит снег.

А потом мы ехали на нашем автобусе, и укатанная снежная дорога белой змеей извивалась под колесами. Над головой было ясное зимнее небо, усеянное звездами, от мороза индевели стекла, и озноб пробегал по телу.

Мы сидели рядом на радиаторе, ты держал меня за руку, и меня преследовало единственное желание: вот так бы ехать и ехать всю жизнь, не останавливаясь, смотреть на мохнатое от звезд небо и чувствовать свою ладонь в руке любимого человека.

Я помню, как продрогшие мы ввалились в избу к Сашке Понукаеву, как его старая мать суетилась у печки, доставая щи, помню, как вкусно хрустела на зубах домашняя колбаса. Я вертела в руках твой охотничий ножик, и смотрела на розового маленького поросеночка, семенившего по избе. Ночевать мы пошли к Якушевым. Пока Колька с Сашкой ставили автобус и улаживали хозяйственные дела, мы сидели с тобой в теплой избе на сундуке, покрытом тканым покрывалом. Ты обнимал меня и говорил горячо слова, от которых во мне все замирало от волнения:

— Мы будем вместе сегодня? Я хочу, чтоб ты стала моей. Ведь теперь уже нет никаких преград, мы только вдвоем, между нами ничего не стоит…

Я слушала эти слова, гладила твои руки, и упрямо качала головой.

— Не бойся меня, — шептал ты, — я не вор и не бандит, не бойся…

Колькина мать смотрела на нас из угла, и вдруг сказала:

— Я вижу, вы любите друг-друга. Женитесь, хорошо жить будете.

— Женюсь, конечно женюсь, — говорил ты и еще крепче прижимал к себе.- Мы ведь будем сегодня вместе, ну прошу тебя, умоляю…

У меня кружилась голова от этих слов и твоих горячих рук. Но я пересилила себя. Безумное желание п