Оглавление

Диво болотное

Еще петухи на деревне не успели огласить своим криком встречу нового дня, а калитка во дворе местного столяра Николая тихо проскрипела. В ее проеме появилась и тут же исчезла фигура хозяина.

Не раз соседи за последний год наблюдали за тем, как Николай, еще до рассвета покидал свой дом и направлялся в сторону болота. Уходил обычно на день. Возвращался потемну. Но куда именно уходил и зачем, это была загадка для всей деревни. Старожилы знали, что еще дед Николая на болотах держал заимку, копал там канавы для осушения болота. Где именно эта заимка была никто не ведал. Несколько раз местные парни пытались проследить за Николаем, но дойдя до болот теряли его из виду. Словно исчезал Николай, растворяясь среди вековых елей, тальника и болотной топи. Исчезал в глубине зарослей, уходя по известным только ему тайным тропам.

— Куда это он все ходит? — любопытствовали односельчане. — Все украдкой по ночи уходит, по ночи возвращается обратно.

— Золото, что ли он ищет? — размышляли мужики.

— Да какое золото там может быть, — отвечали им их бабы. — Топь одна и гниль болотная?

— С нечистой силой подружился наш Николай, с болотной нежитью шашни завёл! — утверждали старухи, перекрестившись. — Схоронил свою Наталию пять лет назад. Один как бобыль живет с тех пор. А ведь мужик-то еще не старый. Может и сам мор на неё, жену-то свою, напустил? Кто его знает, какой он на самом деле, Николай-то наш? Чужая душа потёмки! А то, что он на болото шастает, то это не к добру.

— Да что вы наговариваете на мужика! — вдруг кто-то начнет заступаться за него. — Николай хороший мужик. Всю жизнь проробил в колхозной столярке. Какого только инструмента и домашней утвари не смастерил. Каждому из вас чего только не изготовил: начиная от люльки и заканчивая гробом!

— Да, руки-то у него золотые! — соглашались одни.

— Но и это может быть тоже от бесовщины идти, — заключали другие.

Так и шли по деревне пересуды. Мужики к Николаю с расспросами подступали. И бабы пытались выведать его тайну. А некоторые из них, кто похитрее даже подпоить иной раз Николая намеревались, чтобы язык ему развязать. Но хранил молчание Николай, не рассказывал ничего, а только в свою густую черную с редкой проседью бороду ухмылялся.

— Ой, бабы, точно знаю теперь, что Николай с нечистью сошелся! — говорила еще довольно-таки молодая вдова стоящим за водой у колодца бабам.

— С чего это ты, Фаина, так решила? — спросила одна из баб.

— Да, намедни его стала расспрашивать, он ни в какую не поддался.

— Это когда ж, намедни-то? — уточнила всё та же баба. — Когда ты сына своего, Кольку, к тетке спозаранку выпроводила, и пирогов с утра напекла?

— Да причем тут пироги? — изумилась Фаина. — У меня розетку в доме закоротило, я Николая и попросила посмотреть.

— И пришлось тебе для этого на другой конец деревни к нему идти?

— Ну, да… — замешкалась Фаина.

— То есть, к брату к своему, который рядом в соседнем доме живет, ты значит не пошла? А к Николаю через всю деревню кинулась, так? — пристала баба к Фаине.

— Да не было брата в этот день дома, — начала огрызаться Фаина. — Мне что нужно было делать?

— Да как это не было? — встряла в разговор третья баба. — Дмитрий твой неделю как в отпуске, все по хозяйству своему хлопочет, с утра до вечера стучит чего-то. Окна-то мои напротив ваших, Фаина. Вы с Николаем-то, когда подходили, Дмитрий в это время поленницу подправлял. Я в это время курам своим пшено за оградой раскидывала, вспомни! Так, мужики-то и поздоровались еще меж собой, Николай-то и со мной поздоровался. А как в дом зашли, так ты занавески на окнах начала поддергивать.

Все бабы заулыбались.

— Ну, а вскоре Николай-то от тебя и выскочил, как ошпаренный, да восвояси побежал! — не унималась соседка Фаины.

— Наверное, когда к Фаиной розетке он прикоснулся, его током и шибануло! — засмеялись бабы.

— Да ну вас! — начала оправдываться Фаина. — Все не так было. У меня розетка действительно не робила. Николай полез посмотреть, поковырялся там отверткой. Потом, встал на табуретку, в счетчик заглянул. А счетчик-то у меня под самым потолком приделан. А рядом божница в углу. Там у меня старые иконы от бабушки моей стоят. Я в это время на кухне была. Слышу спрыгнул Николай с табуретки на пол. На бегу из комнаты сказал, что все сделал. И выскочил из избы.

— Ну, а розетку-то починил? — спросила стоящая рядом старушка.

— Да починил! — отмахнулась от нее Фаина. — Не в этом дело. Иконы видимо святые увидал, да и, как черт от ладана, от них побежал. Говорю же вам, дурам, с нечистью Николай хороводится. На болота не зря ночами таскается!

— Если уж задернутые занавески не подсобили, так точно нечисть всему виной! — начала, смеясь, корить Фаину ее соседка. — Не староват для тебя Николай-то?

— А тебе лишь бы глаза не застилали, чтобы всё ты видеть могла! — начала огрызаться на соседку Фаина. — Любопытная какая нашлась! От тебя и задергиваю занавески! Суешь свой нос, туда куда не следует!

Расшумелись бабы у колодца, но вскоре затихли. Набрав воды, разошлись они по дворам, отягощенные полными ведрами, последними сплетнями, пересудами и догадками.

Мужики про Николая другое думали.

— Дуры, бабы-то наши! — говорил один из мужиков, сидящих на лавочке у здания колхозного гаража. — Чушь всякую про Николая молотят. Он не тот человек, чтобы всякой там мистикой и колдовством заниматься. Материалист он, так сказать. Тут дело в другом.

— Вот именно материалист! — вторил ему другой. — Значит верит в материальную выгоду. А что может быть выгоднее, чем золото! Верно я вам говорю, золотишко наш Николай нашел на своих болотах. Или клад отрыл, который ему отец или дед евонные оставили.

— Да откуда у отца или деда Николая кладу-то взяться? — начал спорить с ними третий. Анисим, отец Николая, всю свою жизнь с малолетства батрачил на железной дороге, а дед его торф добывал, канавы рыл, болота осушал. Там и жил он на болотах-то, на заимке своей.

— Ну, а белые-то в девятнадцатом году по энтой нашей железной дороге улепётывали!

— Да может и растрясли золотишко-то свое буржуи, а тут Анисим его и подобрал. А может и стянул его у какого-нибудь буржуя!

— И схоронил до поры до времени на болоте! — заключил самый молодой из мужиков. — А место, куда клад спрятал, Николаю сказал.

— Да как он мог сказать Николаю про клад, если Николаю года еще не было, когда Анисим на фронт в сорок первом ушел и не вернулся оттудова?

— А дед Николая тем более не мог сказать, он еще в тридцатые годы помер.

— На заимке ихней вся разгадка находится!

— Так никто эту заимку не видал!

— Ну да, задача! — чесали затылки мужики.

Николай продолжал ходить в сторону болота. Возвращаясь с болота, затапливал баню.

Конечно это не оставалось незамеченным его соседями.

— Это ж надо ночью баню топить? — возмущались они. — Что он там в бане-то ночами делает? Неужели бабы правду говорят, что с нечистой силой он якшается?

После первого снега Николай, взяв у дальних родственников лошадь с санями, направился в сторону болот. Уже поздним вечером подъехал он к своему двору. В санях под рогожкой лежало что-то тяжелое и большое. Открыв ворота, завел он в ограду лошадь с санями.

— Ну что там он такое привез-то? — любопытствовала соседка, спрашивая у смотревшего в окна своего мужа.

— Спрятано в санях что-то! — отвечал тот ей. — Точно, Николай золотишком разжился или клад какой нашел! Эх, жаль не видно!

— А ты иди, прокрадись к воротам, да в щёлку посмотри, — советовала соседка своему мужу.

Так тот и сделал. Через некоторое время вернулся в избу, раздосадованный.

— Ну-ну, что там, не томи! — чуть ли не с криком набросилась соседка на своего мужика.

— Да не видать ничего, — пояснял сосед. — Темнотища! А Николай что-то длинное и тяжелое вынимал из саней и на руках перетаскал к себе в избу. Окна завешаны, не видать ничего.

— Ой, и что же это он такое таскал? — чуть ли не плача произнесла соседка. — Может украл что? Может участковому заявить?

— Да, ну тебя! — махнул на свою жену сосед.

С раннего утра вся деревня стала наполняться слухами.

— Говорят Николай-то вчерась клад привез с болота, — рассказывала одна баба своим соседям.

— Да какой клад на болоте? — одергивала ее другая. — Кикимору он привез! Люди видели, как он ее в полушубок закутал и как барыню в санях привез к себе во двор. А потом на руках в дом затащил!

— Да быть такого не может!

— А как ты хотела? Без бабы уж какой год мужик мается!

— А какая она из себя?

— Ну ясное дело, с хвостом, вот и носит ее на руках.

— Ну да, ходить-то она не может без ног-то.

— А на голове вместо волос тина зеленая растет.

— Ой, что делается! — крестились некоторые из баб.

С этого времени к Николаю зачастили односельчане. Подыскать предлог, чтобы прийти к столяру было не сложно. Мужики просили его кой-какой инструмент им сготовить либо подремонтировать старый, рамы оконные смастерить. Бабы просили кадушку сладить, черпак выдолбить, шкафчик сколотить, старухи — веретено выточить или прялку наладить. На все руки мастер был Николай, что касалось дерева. А гости всё как ни придут, начинают глазами все углы осматривать, разные мелочи подмечать. Одни хотели сундук с золотом увидеть, другие хозяйку болотную заметить. Но толком ничего выведать не получалось. Все как обычно в доме у столяра Николая. Одна из комнат его под мастерскую оборудована была. Там верстак стоял, на нем стамески, пилы, рубанки, киянки, и всякий другой столярный инструмент лежал. На полу в углу деревянные чурбаны, обрезки досок и стружка кругом накидана. И не удивительно, так как всю жизнь Николай этим ремеслом занимается.

Заказов у Николая прибавилось. Приходя с работы, Николай запирался у себя в доме и выполнял заказы односельчан. А соседи наблюдали за тем как через занавешенные окна едва пробивался свет от лампочки, горевшей до самого рассвета.

— Что это он ночами-то делает? — любопытствовал сосед. — Никак золотые монеты считает, пересчитывает.

— А может он с болотной своей полюбовницей милуется?! — перечила соседу его жена.

— Да, ну тебя! — плевал сосед в сторону своей жены.

Всю зиму деревня обсуждала Николая. Не проходило ни дня, чтобы кто-нибудь да не приходил в гости к нему. Забирали свои заказы, оставляли новые.

Так прошла зима.

Весной, уже ближе к майским праздникам, пришел Николай к заведующему сельским клубом. Принес ему набор для кухни, который тот для своей жены заказывал.

— Максим Федорович, а скажи-ка мне, — начал Николай, — вот у нас в клубе есть красный уголок. А истории нашей деревни нет нигде!

— А какую историю тебе надобно, Николай? — поинтересовался заведующий.

— Стена-то там одна совсем пустая стоит.

— Ну?

— Да я вот подумал, что неплохо бы ее украсить? — сказал Николай.

— Так что на нее повесишь, карту разве что?

— Пойдем ко мне, Максим Федорович, дома я кое-чего изготовил. Затею я одну выполнил, показать тебе хочу.

Заинтересовал Николай заведующего местным клубом. Зайдя в избу, хозяин провел гостя в свою мастерскую. У стены, во всю её длину и высоту, огромное резное деревянное панно стояло. Работа была удивительно тонко выполнена. Максим Федорович замер, долго рассматривая её.

В центральной части панно была изображена вся их родная деревня, с домами, улочками и переулками, колодцем, скотным двором. А края были обрамлены специальными вставками с сюжетами из жизни деревни. Тут были и уборка хлебов, и сенокос, и резвящаяся в реке детвора, и стада коров на выпасе, и стирка бабами белья в реке, и чья-то свадьба и прочее. Работа Николая была настолько удивительна, что среди изображенных людей угадывались конкретные лица, которых можно было сразу узнать. Местами панно изменялось разными оттенками за счет вставок разного дерева.

Максим Федорович долго молча разглядывал работу Николая как завороженный.

— Ну и золотые же у тебя руки, Николай! — наконец сказал заведующий. — Это ты чем это таким дерево пропитал, что оно так выглядит красиво, само по себе темное, а словно светится изнутри?

— Это болото наше так дерево пропитало! — улыбаясь ответил столяр.

— Как это?

— Морёное дерево разных пород, — пояснил мастер.

— Пошел я как-то к болоту за клюквой, — начал свой рассказ Николай. — Набрел на тропу сильно заросшую. Шёл я по ней долго и вышел на небольшую полянку, что была на возвышенности. А с краю этой поляны увидал я избушку полусгнившую, всю мхом покрытую. Это заимка моего деда оказалась. В зарослях, то тут, то там едва различимые канавы видно было, а в низинах стоячая вода. Когда уже решил возвращаться в одной из заводей на глазах вода начала вздуваться большим пузырем. Надулся этот пузырь и с грохотом лопнул, грязь болотную вокруг расплескав. Меня тоже окатило изрядно. Когда жижа успокоилась, на ее поверхность пиленные стволы начали подниматься. Видимо мой дед еще их пилил. Вот этот топляк скопившимся болотным газом со дна на поверхность и вытолкнуло. Но самое главное, древесина не сгнила, только потемнела. А на ощупь каменной стала. Вот и вытаскивал я этот топляк из заводи долгое время. Там и лиственница, и береза, и осина, и даже можжевельник попадался. Складывал все рядом с избушкой. Вытаскивал бревна и каждый ствол толстым слоем мха укутывал, чтобы медленнее просыхало и не трескалось.

— Так вот ты зачем на болота-то все это время ходил? — засмеялся заведующий. — А вся деревня в неведении была, куда и зачем ты ходишь, всякие небылицы стали сочинять про тебя. Даже на болотной кикиморе тебя обженили!

— Понимаешь, работа грязная и тяжелая, — пояснял столяр. — Пока это бревно из трясины вытащишь, весь как черт в грязи угваздаешься. А возвращаться в деревню в таком виде не хотелось. По темноте приходил домой, и сразу в баню мыться. А как просохли бревна, привез я их по первым морозам. Ну и за работу уселся.

— А узор этот затейливый я на окладе одной из старинных икон в доме Фаины увидел, — указал Николай на красивые завитки, что во многих местах на панно были вырезаны. Дивным мне он тогда показался. Решил его в своей работе повторить.

— И ты, Николай, хочешь такую красоту к нам в клуб, верно?

— Да, хочу, чтобы все наши деревенские жители смотреть могли.

— Хорошее дело, Николай!

После майских праздников все деревенские жители заходили в клуб, посмотреть на работу Николая. Дивное деревянное панно раскинулось во всю стену. Каждый подходил и узнавал на нем либо себя, либо своих родственников или соседей. В одной резной фигурке бабы признали Наталию-покойницу, умершую жену Николая.

— Ой, баско как вырезал всё Николай-то наш! — хвалили работу старухи.

— Ой, затейник какой, от Бога все у него энто!

— Наталию-то он свою как красиво изобразил!

— Любил её очень, Николай-то!

— Видно и сейчас забыть никак не может.

— Хороший мужик!

— А дерево-то как светится, переливается! — изумлялись мужики. — Словно не дерево, а самоцветы какие! Ох и дивную штуку сотворил Николай!

— Золотые руки у нашего Николая! — говорили меж собой бабы. — Такое диво сделал на радость всей деревне, на память нашим потомкам.

До сих пор диво это в сельском клубе находится, а местные жители мастера Николая добрым словом вспоминают.

Ведьмино племя

После полудня прошел сильный ливень. Выглянувшее из-за туч солнце озарило своими лучами всю округу. Над полями снова стали петь жаворонки.

По полевой дороге, окруженной с двух сторон пшеничными полями, неторопливо шла лошадь, запряженная в телегу. Раскисшая после дождя дорога затрудняла движение. На колеса то и дело налипали большие комья мокрой земли. На телеге ехали четверо. Молодой мужик держал вожжи. Рядом с ним сидел старик, тихо покуривая папироску. За стариком сидела старуха, подле неё молодая баба. Все четверо сидели, покачиваясь в такт движениям телеги, свесив с неё ноги. Направлялись они в свою деревню, которая уже показалась на горизонте.

— Ох, как полило хорошо! — смотря на уходящую тучу заметил старик. — Хорошая трава попрет сейчас. С Божьей помощью не один зарод сена поставим нынче.

— Да, хорошо, — передразнила старика старуха. — Все вымокли до нитки!

— Ага, сушить всё, не пересушить, — вторила ей молодая баба, выкручивая край своей юбки.

— Не зря сосед наш на рыбалку сегодня пошел, — продолжала старуха.

— И что из того, что он пошел на речку удить? — спросил мужик.

— Так, он всегда перед дождем рыбачить ходит, — поясняла старуха. — Сколько раз он сам говорил, что клюет лучше перед грозой.

— Ну? — вытянул старик, выпуская струйку дыма изо рта.

— Всё от Даниловны, от прабабки своей, перенял он! — заскрипела старуха. — Ведьмино племя!

— От неё, от Даниловны! — поддакивала старухе молодая баба.

Мужики только молча смеялись над суеверием баб.

— А что вы смеётесь, — вскипела старуха. — Разве не знаете, что Даниловна ведьмой была?

— Да, ладно тебе, — старик махнул рукой на старуху, не оборачиваясь в ее сторону.

— Даниловна сильная ведьма была, по ветру могла навести! — вступилась за старуху молодая баба.

— По ветру только по-большому али по-малому сходить можно, — сострил молодой мужик.

Мужики в голос засмеялись.

— Тьфу на вас, — сплюнула старуха. — Ржёте как кони. — Даниловна и сына моего троюродного племянника сгубила. Он с армии только пришел. И все, пропал парень. Даниловна его к своей внучке присушила. Опутала корнями, ведьма старая, одурманила парня. Приходит он, бедолага, к родителям. Одно только и талдычит, мол женюсь да женюсь. Им бы его лечить от навета, а они его женить! Вот, ведь как бывает!

— Им бы его лечить, а они его женить, — рассуждала молодая баба. — Не поняли они, что роднятся с ведьминым племенем!

Мужики еще громче смеются.

— Смейтесь, смейтесь, проклятые, — разошлась старуха. — А Бог-то видит, кто кого обидит. Не построить счастья на чужом несчастье-то. Вот и не пожили молодые. Только у них родился первенец, они оба в тот же год в могилу ушли друг за другом.

Мужики притихли.

— Говорили, что Даниловна же и напустила на них? — спросила старуху молодая.

— Так без нее и не обошлось! — еще пуще разошлась старуха. — Видать ей от молодых-то младенец нужен был, чтобы силу свою ему передать. Ей же, окаянной, тогда девятый десяток был. Правнук родился, его родители и померли. Явно Даниловна опоила их своими снадобьями, чтобы на тот свет спровадить. А младенца при себе держать стала. При ней он и рос. А сама она после этого проскрипела ещё пятнадцать лет. Живучая, ведьма, была.

— Как не живучая, если из других соки тянула! — вторила молодая.

— Померла Даниловна, но и тут напоследок всем устроила, — продолжала рассказ старуха. — Боженька её прихватил зимой, сразу после Рождества. А на следующий день такие страшные морозы стукнули, ну не продохнуть на улице. Пар от дыхания в лёд стразу превращался. Так не могли и захоронить, Даниловну-то. Мужикам никак не удавалось могилу выкопать. Все замерзло. Они бедолаги и костры жгли, пытались оттаять землю. Никак! Ни лопатой, ни ломом. Три дня копали могилу. Не пускала в себя святая земля наша Даниловну, ведьму эту! Видать много наворожила она за свою жизнь!

— А какой падёж коней у нас был в деревне помните? — вдруг вспомнила молодая. — Это Даниловна, по ветру наговор пустила.

— Даниловна напустила! — подтвердила уже разъяренная старуха. — Умела она это делать. Пошепчет, пошепчет на ветер. И всё, через несколько дней, либо кто в деревне нашей, али в соседнем селе, али в районе захворает, либо и вовсе окочурится.

— Ой, свят, свят, — перекрестилась старуха.

— Свят, свят, — перекрестилась баба.

— Так, когда падеж лошадей был, Даниловна уж полгода как на кладбище лежала, — пытался возразить старик.

— Даниловна, это! — еще больше взбесилась старуха. — Даниловна навет сделала так, чтобы через какое-то время ворожба её заработала. Видать перед своей смертью много таких заготовок она сотворила! Сразу после Даниловны в один год три человека в деревне у нас умерло.

— Так, старухи же древние умерли, — не поворачиваясь, возражал мужик, держа вожжи перед собой.

— Даниловна это! — начала уже огрызаться старуха. — Если не она, так правнучек еённый, ведьмино племя, это сделал!

— От них всё зло-то идет, — раздухарилась молодая баба. — Ведьмино племя!

— Да, пустое! — возразил другой старик.

— Даниловна это сделала! — уже не выдержала старуха, заправляя под платок свои седые волосы. — Вы, мужичье, знать не знаете, ведать не ведаете, как некоторые бабы, этим колдовством могут владеть. У нас в деревне полно ведьм. Идешь порой по улице и чувствуешь, чуть ли не в каждом окне ведьма на тебя смотрит и шепчет, шепчет, шепчет. А ноги так и подкашиваются, дурно становится.

— Да, полно ведьм! — поддакивала старухе баба. — Каждая крест серебряный в стакан воды опускает, шепчет заклинания и потом эту воду в глаза детям брызгает, чтобы хворобу на них наслать.

— Так, ты же, старая, сама на воду шепчешь каждую субботу? — уже возмутился старик. — Баню топим, перед тем как идти в неё мыться, ты крест в воду опускаешь, шепчешь в стакан и потом этой водой на каменку брызгаешь, на полок и во все углы бани. Разве не так?

— Я от угара это делаю, дурень старый! — бесилась старуха. — Молитвы святые творю!

Лицо старухи вытянулось, нижняя беззубая челюсть выдвинулась вперед, клоки седых волос еще больше выбились из-под платка, а глаза её светились злобой.

— Это от угара делается! — вторила ей молодая баба, лицо которой тоже искривилось от злости. — Ничего не понимаете, мужичьё-дурачьё, только и ржете как сивые мерины! Это от порчи защита такая, так как кругом ведьм полно!

— Полно в деревне нашей ведьм! — бесилась старуха, выпучивая свои глаза.

— Да, полно их, — вторила ей молодая, брызгая слюной! — Все ведьмы!

— Все ведьмы! — с оскалом на лице кричала старуха, выдвигая вперед нижнюю челюсть с единственным желтым зубом.

Мужики молча переглянулись друг с другом.

Наконец старик, докурив сигаретку, затушил её в ладони, выбросил окурок. Потом он повернулся к старухе и легонько толкнул её с телеги. Старуха соскользнула с телеги и угодила прямо в лужу. Молодой мужик, не разворачиваясь, в пол-оборота, одной рукой спихнув с телеги молодую бабу. Она тоже упала в грязь.

— Пошли прочь, ведьмино племя! — засмеялся старик.

— Долой ведьм с телеги! — хохоча, крикнул мужик, погнав лошадь что есть мочи.

Старуха и молодая баба, поднявшись с земли, поправили свои юбки. Стряхнули с одежды грязь. Старуха, спрятав под платок пряди своих седых волос. Подняв кулак, она долго трясла им в воздухе, крича что-то вслед мужикам. Молодая баба повторяла за старухой. С удаляющейся от них телеги еще долго был слышен громкий хохот мужиков.

Друг мой, Тришка

Прошло много лет с тех событий. Они произошли в годы моего детства. Но помнятся они мне до сих пор ясно и отчетливо. В этот период я познавал окружающий мир. Тогда же у меня появился мой первый, самый верный, друг.

Мне исполнилось пять лет, когда мы с мамой переехали в деревню из города. Деревня эта была очень маленькая, две улицы на три десятка изб. Она затерялась в окружении бескрайних полей и дремучих лесов. Рядом с деревней текла маленькая речушка.

Поселились мы с мамой почти на краю деревни, в большом старом бревенчатом доме. Это было в конце лета. Придя в первый раз к дому, мама отворила со скрипом ворота в ограду. Войдя через них в ограду, мы оказались в огромных зарослях крапивы и лопуха. С противоположной стороны ограды стоял бревенчатый амбар. Рядом у амбара стояла сколоченная из досок собачья будка

— Мама, а здесь жила маленькая собачка? — поинтересовался я, увидев крохотное строение для собаки. Мама, осторожно приминала ногами крапиву, пробиралась к дому.

— А у нас будет собака? — снова спросил я маму.

— Вот, сыночек, давай сначала обживёмся, а там поглядим, — ответила спокойно мама, отпирая огромный ржавый замок на дверях сеней.

Этот ответ меня вполне устроил. Мое внимание быстро переключилось на резкие звуки у себя над головой. Над сенями находилось гнездо ласточек. Своим появлением мы их сильно встревожили.

Отворив с грохотом дверь, мы вошли в дом. Посреди избы находилась огромная русская печь, слева от дверей стояла впритык к стене широкая лавка. В доме было довольно светло. Я насчитал семь окон. Два окна выходили в ограду, три на улицу, а ещё два — в заросший палисадник. Там росло огромное дерево с темной, даже черной корой на стволе. А рядом находилось деревце поменьше. Позднее мама сказала, что большое дерево называется черемуха, а другое рябина.

Выйдя из дома, мы снова пробрались через заросли крапивы, открыв воротца в огород. Там тоже все заросло высокой травой.

— Теперь это наш дом, — сказала мама. — Здесь, сынок, будем мы жить. В доме все вымоем и выкрасим краской. Крапиву всю выкосим, а огород распашем. Будет у нас хорошо и уютно.

Шли дни, я привык к нашему новому жилищу. Каждый день открывал для себя что-то новое. В старом амбаре нашел много всякого инструмента: деревянные вилы, грабли, серп, коромысло. В конюшне и на сеновале тоже было много разных вещей. Особенно мне понравилась керосиновая лампа, которую я нашел на приступке при входе в конюшню.

Мама потихоньку преображала наше жилище. Она выкосила траву в ограде и огороде, вымыла окна и стены, побелила печку. Выкрасила пол темно-зеленой краской, а потолок и стены светло-синей. Повесила занавески, принесла из кладовки стол, стулья и комод. В доме появилась и другая утварь, в том числе и шкаф, большое зеркало, кресло, разная посуда. Вскоре и огород был распахан.

Наступила осень. Природа готовилась к зиме. Наша черемуха, отряхнув с себя последние листья, стояла задумчиво. Ствол ее стал еще темнее. Всегда светлая и раскидистая рябина стояла печально и задумчиво. Все кругом также выглядело задумчивым. Некогда яркий и разноцветный лес стал невзрачным. Вспаханные поля скорбно чернели. Даже речка стала журчать по-другому. Всё кругом стихло в ожидании чего-то. Наблюдая за всем этим, мне стало не по себе. Я сильно испугался.

— Мама, все вокруг умирает, — расплакавшись кричал я, подбегая к маме. — И мы тоже умрём?

— Никто не умирает, — обняла меня, поцеловав мои мокрые глаза. — Деревья и кусты, а также все жучки, бабочки и мухи засыпают зимой. А многие птички улетели зимовать в теплые края. Природа готовится к зиме. А весной солнышко согреет землю своими лучами. Деревья снова будут шелестеть своей зеленой листвой. В траве опять будут бегать жучки. Вернувшиеся в наши края птички будут петь нам с тобой свои веселые песни. Так бывает каждый год. Всё засыпает, а потом снова все просыпается. Просто в городе ты не замечал смены сезонов. Здесь это видно отчетливей. Природа готовится к зиме.

— Не хочу зиму! — заявил я.

— А помнишь, как ты радовался, когда катался с горки у нас во дворе? — спросила мама. — А разноцветные огоньки на новогодней елке тебе тоже нравились. И ты очень веселился, когда Дед Мороз со Снегурочкой приходили к нам с подарками.

— Это в городе все было! — не унимался я. — А здесь я один. И друзей у меня вовсе нет. Одни старухи вокруг! Зачем мы сюда приехали?!

Мама, как могла, успокоила меня, пообещав, что зимой у нас будет горка и новогодняя елка.

Шли недели. Зима полностью вступила в свои права, сковав льдом нашу речку. Снег выбелил всю округу, укрыв под собой пожухлую траву и спрятав под собой черноту полей.

Из кучи снега мама смастерила горку, катание с которой было моим основным занятием на улице. Но одному кататься с горки мне было всё-таки скучно.

Еще одним моим занятием было изготовление разноцветных ледяных гирлянд. Мама научила меня этому. В железную кружку с водой нужно было развести одну из моих красок А в подкрашенную воду опустить два кончика ленточки. Кружка выставлялась в сени на мороз и через пару часов гирлянда была готова. Их мы с мамой вешали на рябину, что росла в палисаднике.

Еще мама привязывала к веткам кусочки сала или корочки хлеба. Тогда из окна мы могли наблюдать как синички и снегири весело сновали между ветвей и разноцветных ледышек.

В одно зимнее утро мама внесла в дом елку и принялась устанавливать её на крестовину.

— Вставай, соня! — улыбалась мама, когда я проснулся. — Пока мы завтракаем, елка обогреется, и мы её будем украшать. Скоро Новый год!

— Ура! — начал я прыгать на кровати. — Новый год! Ура!

В те новогодние праздники к нам в гости приходили соседские старухи. Они приносили с собой пироги, шаньги, блины или конфеты. А вот Дед Мороз со Снегурочкой так и не пришли, хотя я их очень ждал.

Прошло еще несколько длинных недель. И вот на крыше, на краю шифера, я стал замечать появление сосулек. Охота за сосульками стало моим новых развлечением. Было радостно слепить из мокрого снега снежок и бросить его в сторону крыши, сбив при этом несколько сосулек. Сквозь них я смотрел на яркое весеннее солнце. Солнечный свет в сосульках чудесным образом преломлялся и мерцал.

Наступила весна. По нашей улице в считанные дни маленькие ручейки превращались в потоки вешней воды. Мои разноцветные ледышки, висевшие на рябине, исчезли. Горка и стоящий рядом снеговик тоже растаяли. Возле амбара стала появляться ярко-зеленая трава. Местами начали цвести жёлтые цветочки. Почки на нашей старой черемухе набухли, стали проклевываться зеленые лепестки. Прилетели скворцы и стали весело петь свои песни, сидя на козырьке крыши нашего дома. Все происходило так, как говорила мне мама. Все стало просыпаться и оживать.

Когда остатки снега растаяли, а земля уже местами подсохла, мама взяла меня с собой. Мы отправились к одному из домов, стоящих на другом конце нашей улице. По пути мама сообщила, что у хозяев появились щенки и она решила взять нам одного из них. Услышав это, я не поверил своему счастью.

— Мама, мы собаку заведем? — уточнил я.

— Да, — ответила мама. — Мы живем почти на краю деревни и нам нужен сторож. Да и что за двор у нас такой, если в нём нет собаки? Ты со мной согласен?

— Ура, у нас будет собака! — начал я прыгать от счастья и кричать на всю улицу.

Нас встретил хмурый мужчина. Заперев собаку в конюшне, он подвел нас к большой коробке, что стояла у сеней. В коробке было пять одинаковых по окрасу маленьких щенков. Все они были светло-коричневые с темными, почти черными мордами.

— Не могу понять, в какого пса они такие народились, — сказал мужчина, указывая на щенят. — Вроде и кобелей на древне у нас таких нет.

Щенята, урча, копошились в коробке, перебирая своими лапками. Я с восхищением стал разглядывать всех. Мужчина достал из коробки самого маленького и тощего из щенков, держа его за загривок. От того, как держали это маленькое живое создание мое сердце сжалось от жалости к нему.

— Один этот чахлый остался, никто не берет, — пояснил мужчина. –Хотел завтра его на пруд отнести и утопить, да тут вы. Ну так будете брать?

Я тогда не мог еще понять такого страшного слова «утопить». Только и понял из всего сказанного мужчиной то, что щенок провинился перед хозяином тем, что родился меньше, чем остальные.

— Да, берем, — моя мама взяла щенка, освободив его из плена сильной руки. — Сколько с нас?

— Ну если за этих мне дают по десятке, то за этого, рублей пять возьму.

— Этот не хуже других, — прижав щенка одной рукой к себе, мама вынула из кармана десятирублевую банкноту и отдала её хозяину щенка. — Вот возьмите и спасибо.

Она тут же взяла меня за руку и быстрым шагом пошла из ограды на улицу. По движениям и взгляду мамы я понял, что она была недовольна этим человеком. Но почему именно я не совсем понимал.

Придя домой, мама попросила меня подержать щенка. Я взял в руки теплый комочек и стал рассматривать его блестящие глазки, маленькие ушки, носик и хвостик. Он мне показался самым милым созданием на свете. Найдя коробку, мама положила туда солому. Поставила рядом с блюдце с подогретым на плите молоком.

— А теперь давай покормим нашего питомца, — радостно сказала мама. — Он родился самым маленьким. Другие щенки видимо его постоянно отталкивали от маминого молока, вот он и медленнее рос, чем остальные. Ну ничего, мы его вырастим!

Она взяла щенка, поднесла его к блюдцу с молоком и аккуратно ткнула мордочкой в молоко. Щенок сначала фыркнул, заурчал и стал лакать молоко своим розовым язычком. Я подполз к щенку.

— Мама, смотри ест, ест! — радостно воскликнул я. — А как мы его назовем?

Мама подумала и сказала, что нужно придумать такую кличку, в которой есть шипящие и звонкие звуки, так животные лучше на них откликаются. Я никак не мог понять, что это за звуки такие.

— А давай назовем его Тришкой? — предложила она. — Можно его Тришкой или Тришей кликать, а когда и Трифоном величать!

— Давай! — охотно согласился я, погладив щенка. — Тришка, наш Тришка!

— Мама, а сосед сказал, что хотел утопить Тришку, это как?

— Знаешь, сынок люди бывают иногда жестоки к животным, да и к другим людям тоже, — не сразу ответила мама. — Наш Тришка, если бы мы его не забрали, вскоре мог погибнуть. Сосед не стал бы его держать. Он бы бросил щенка в пруд, чтобы тот наглотался воды и утонул.

— Разве так можно, мама? — изумился я, едва удерживаясь, чтобы не разреветься. — Он же живой и такой милый! Мама, так нельзя делать!

— Сынок, в жизни много хорошего, но есть и плохое. И каждый человек должен бороться с плохим, чтобы всем было хорошо. Вот мы сегодня с тобой сделали очень хорошее дело. Мы спасли этого щенка от гибели, и тем самым мы сделали хорошо и ему, и себе. У нас появилась в доме собака, сторож. А у тебя появился новый друг.

После этих маминых слов я успокоился, взял на руки Тришку и прижался к маме. Она обняла меня и поцеловала в макушку. Правой рукой погладила нашего пёсика.

Вот так и появился у нас в доме Тришка. С этого момента дни напролет я не отходил от своего нового друга. За несколько недель щенок окреп. Я постоянно гладил его, наблюдал как он играет, бегает, грызет разные предметы. Щенок стал даже подавать голос. До этого он только мог урчать. Ко мне и маме пес быстро привык. Он уже отзывался на свою кличку.

За лето щенок сильно подрос. Окрас у Тришки стал рыжевато-коричневого оттенка. Шерсть короткая и ровная по всему телу. Область вокруг глаз, носовая часть морды, щеки и подбородок были окрашены черным цветом, образуя что-то на подобие маски. По спине, вдоль всего позвоночника, шерсть тоже была темная. Глазки вытянутые, по краям слегка заострены. Взгляд у пса был живой, умный и внимательный. Пасть у Тришки была черная. В чёрных дёснах сверкали белые крепкие зубы и трепетал розовый язык. Телосложение у него оказалось крепким, лапы мускулистые. Хвост широкий, с слегка загнутым кончиком.

Еще у моего пса была одна особенность. Кончики его темных ушей всегда падали. Было интересно наблюдать за псом, когда тот, заметив что-то новое для себя, приседал на задние лапы, приподнимал уши, и при этом начинал вертеть головой по оси своей морды. При этом кончик уха, который приближался к земле, выпрямлялся, а кончик другого уха падал. Поворачивая голову в обратную сторону, выпрямившийся кончик уха падал, а другой выпрямлялся.

Зная эту особенность, я часто, отойдя от него на несколько шагов, начинал издавать ещё незнакомые для пса звуки: кряканье, шипение и цыканье. Тогда Тришка начинал усаживаться на задние лапы и внимательно следить за мной, присматриваться и крутить головой. Это вид пса сильно смешил меня. Расхохотавшись, я подзывал его к себе. Понимая, что со мной всё в порядке, пес начинал улыбаться своей собачьей улыбкой и срываться с места. Быстро подбегая ко мне и проникновенно заглядывая в глаза.

— Все хорошо, Тришка, — обнимая пса, говорил я. — Это была всего лишь шутка!

Пёс вставал на задние лапы и доставал мордой до моего лица, лизал мне щеку. От этого я еще больше заливался от хохота, а пёс подпрыгивал, крутился и подвизгивал.

Мы часто проводили время на поляне возле нашего дома. Я убегал от пса, он догонял меня, мы с ним кувыркались на траве. Я громко хохотал, а Тришка звонко лаял, заливаясь восторгом. Устав от игр, я падал в траву и смотрел в небо. А мой пёс ложился рядом, клал свою голову ко мне на живот и от удовольствия закрывал свои темно-карие глаза.

В конце лета мама соорудила из огромного деревянного ящика конуру для Тришки. С внутренней стороны входа повесила плотную тряпицу, чтобы в конуру не задувал ветер. Снаружи обтянула конуру рубероидом, чтобы дождь её не промочил. Новую конуру она поставила на место прежней, оставшейся от собаки бывших владельцев дома. По сравнению со старой, Тришкина конура казалась огромной. Я с легкостью мог пролезть внутрь конуры. Что я и сделал, когда её только установили. Маме это не понравилось, и она взяла с меня обещание, что я не буду залезать в конуру к Тришке. Я пообещал маме. Но вскоре, втайне от нее, я все-таки стал забираться в гости к своему псу. Мы с псом лежали в тишине на теплой соломе, слушая наши с ним дыхания.

В один из теплых осенних дней мы играли с Тришкой на нашей поляне перед домом. Вдруг рядом появилась соседская курица. Пёс, навострив уши, встал в охотничью позу и с громким лаем бросился на курицу. Та, от неожиданности, с громким кудахтаньем понеслась к своему двору. Тришка вслед за ней. В несколько прыжков он догнал птицу и придавил её передними лапами к земле. Курица начала громко пищать и барахтаться под лапами пса. Тут показалась хозяйка курицы.

— Это что же такое? — вопила она на всю деревню. — Собак на цепи не держат, они всех куриц передавили. Куда хозяева смотрят? И людей искусать могут и скотину задрать. Это что же делается? Это что же за вредительство-то за такое?

Заслышав крики соседки, Тришка выпустил из лап курицу. Она с громким кудахтаньем скрылась во дворе. Сам же пёс, вслушиваясь в продолжающие крики соседки, присел на задние лапы и внимательно начал смотреть на неё, привычным образом вертя своей головой. Тут я подбежал к Тришке, обхватил его за шею и потащил в сторону нашего дома. Через несколько минут соседка пришла к маме жаловаться на нашего пса. Тришка почувствовал, что его обвиняют в чем-то плохом, опустил свой хвост и склонил голову, стал прижиматься к моей ноге. После ухода соседки, мама присела на лавочку и тихим голосом пояснила мне, что Тришка подрос и нужно его уже посадить на цепь.

— Мама, но он же не задавил курицу, — начал я оправдывать своего друга. — Он только хотел поиграть с ней. Ты же знаешь, Тришка добрый пёс. Ему будет плохо на цепи.

— Мы брали его для охраны, — пояснила со вздохом мама. — Мы его не привязывали, так как он был совсем маленьким. А сейчас Тришка вырос. Он уже не щенок. Люди пугаются взрослых собак. Ничего не поделаешь, сынок. В городе собаки на поводке и в наморднике гуляют. Такова жизнь.

Тришку посадили на цепь. Но когда мы с мамой уходили за деревню, всегда брали с собой нашего пса. Там, отстегнув его с поводка, давали ему вдоволь набегаться по просторам.

Зимой, глубокой ночью мы с мамой услышали странный Тришкин лай с визгом. Мама вышла во двор посмотреть, что там случилось. Тришка крутился на цепи, подвизгивал и смотрел в сторону огорода. Мама решила, что в туда пробралась чужая собака. Подойдя к воротцам, мать увидела, что из предбанника соседской бани идет дым. Почуяв, неладное, мама побежала к соседке. Из-под крыши бани начал подниматься черный дым, а в окне появились языки пламени. Разбудив соседку, мама побежала к другим домам, звать на помощь.

Народ быстро побежал к месту пожара. Несколько мужчин пробрались к горящей бане, открыв дверь, они стали лопатами закидывать внутрь снег, пытаясь сбить пламя. Подоспевшие соседи с ведрами, наполненными водой, заливали огонь. Вскоре пожар удалось потушить.

Утром соседка пришла к нам.

— Я баню вчерась решила немного подтопить, чтобы наутро стирку завести, — поясняла соседка. — Видимо уголь из печи выкатился, и такая оказия вышла. Ну, спасибо, что спасли баню мою, предупредили о пожаре.

— О пожаре предупредил наш Тришка, — сказала мама соседке. — Он необычно громко лаял и подвизгивал.

— Недавно за курицами моими бегал, а сейчас от пожара спас, — посмотрев на пса, сказала соседка. — Бывает же такое!

Тришка, сидел на задних лапах и внимательно смотрел на людей, довольно высунув свой алый язык.

После ухода соседки мама подошла к Тришке и стала его гладить.

— Спасибо тебе, Трифон, — сказала мама. — Ты очень умный пёс.

С этого дня мама всегда называла нашего пса Трифоном. Я же по привычке продолжал звать его Тришкой.

Общение и игры с моим псом с окончанием лета и осени не прекращались. И зимой мы были не разлей вода. Катание с горок, рытье тоннелей и ходов в сугробах — все делали вместе. Еще одним моим любимым увлечением было катание на лыжах. Надев лыжи, брал на поводке своего пса. Уходили мы с ним обычно по проложенному среди полей зимнику далеко от деревни ближайшему лесу. На опушке леса, держа в одной руке поводок, я разворачивался в сторону дома.

— Тришка, домой! — кричал я своему другу. И пёс с громким лаем увлекал меня за собой. Стоя на лыжах, я все быстрее разгонялся по ровной и хорошо накатанной дороге. Восторга от этого было немерено. Мы с моим другом радовались свежему ветру, бьющему в лицо, искрящемуся на ярком солнце снегу, синеве неба и бескрайним просторам.

Еще мы с псом часто выходили на нашу заснеженную поляну, где не так глубоки были сугробы. И начинали играть в догонялки, гоняясь друг за другом. Я пытался кидать в него пригоршни снега, а пес с лаем уворачивался от меня. Потом он зарывал свою морду в снег и резким движением вверх поднимал в воздух снег, который летел мне прямо в лицо. Все это сопровождалось громким хохотом и озорным лаем. Тришка чувствовал мою радость всему, что нас окружало, был счастлив этим. Мы оба радовались друг другу.

Вскоре я начал ходить в школу, которая находилась в соседнем селе. До школы нас довозили на автобусе. Там у меня появились новые друзья и новые увлечения. Но Тришка по-прежнему занимал среди всех моих друзей особое место. Все также, идя за деревню, я брал его с собой. Все также мы с ним играли и резвились на полянах.

Летом мы вместе с ним часто ходили к нашей небольшой речке и там плескались в теплой воде. Я брызгал водой на Тришку, он отскакивал от меня. Выжидал момент и прыгал рядом со мной, окатив меня водой с головы до ног. Наигравшись, я выходил из воды выходил на берег и ложился на теплую траву. В этот момент Тришка, незаметно подкрадывался ко мне и с шумом начинал отряхивать с себя воду, брызгая во все стороны. Это было завершением наших водных забав. Потом Тришка снова отправлялся к воде и начинал ловить пескарей. Зайдя в воду, пес замирал на несколько минут, зорко смотря в воду. Заметив рыбу, он резко погружал в воду свою морду, делая несколько шагов и вытаскивал из воды пойманную рыбу. Подняв морду кверху, с хрустом съедал пойманную добычу. Поохотившись, мой друг подходил ко мне и ложился рядом, опустив свою мокрую морду мне на грудь. Прикрыв свои глаза, он начинал мирно дремать.

Шло время. Как-то в конце зимы Тришка сорвался с цепи и на насколько дней убежал из дома. Такое бывало с ним и раньше. Уходил на несколько дней из дома. Часто возвращался домой весь потрепанный, а иногда и покусанный другими кобелями.

В этот раз Тишка не появлялся дома уже неделю. Мы с мамой начали сильно беспокоиться. Особенно мама стала переживать, когда узнала, что в соседнем селе отстреливали бродячих собак. Я стал успокаивать себя и маму, сказав ей, что на Тришке ошейник и издалека видно, что он домашний.

В один из дней, окончив учебу в школе, я с другими школьниками ехал на автобусе в сторону нашей деревни. Проезжая полем, мы увидели необычную картину. На краю заснеженного поля стоял УАЗик. А рядом с ним на снегу лежали две мертвых собаки. Неподалеку в поле бежало четыре собаки. За ними мчался снегоход, на котором сидело двое мужчин. Сидевший позади управлявшего снегоходом, стрелял из винтовки в бегущих впереди них собак. После очередного хлопка одна

из убегающих собак упала, зарывшись мордой в снег. Остальные две побежали в сторону деревни. Третья собака, вернулась к подстреленной. Пёс, постояв, над убитой собакой, рванул в противоположную от деревни сторону, к лесу. Стрелки помчались вслед за ним. Убегавшим от преследователей псом был мой Тришка. Я не мог поверить своим глазам.

— Остановите автобус, — соскочив со своего места, я кричал на весь салон. — Там мою собаку стреляют, остановите!

Водитель только выругался и продолжил движение. Заехав в деревню, автобус притормозил на остановке. Я бросился в открытую дверь и побежал в обратном направлении. Мое сердце сжалось от боли. Дорога передо мной размывалась от слёз. Я запинался и падал, снова вставал и бежал. Вдали виднелся уезжающий с поля УАЗик. В поле больше никого не было. Я подбежал к тому месту, где стоял автомобиль. На снегу было несколько темно-красных пятен. Направился туда, где застрелили собаку. Снова страшная отметина смерти на белом снегу, а вокруг несколько следов от обуви. Тут же были и следы собаки. Это были следы моего Тришки. Я побежал в сторону леса по следам, которые местами пропадали под следами снегохода. «За ним гнались!» — думал я, громко рыдая.

На опушке леса я потерял следы своего пса. Были только следы снегохода. Они петляли среди молодых сосен. Подбегая к одному из деревьев, я заметил на снегу брызги крови.

— Кровь моего Тришки! — вырвался крик изнутри меня — Они его подстрелили!

Отчаянно рыдая я снял рукавицу и начал трогать красный снег. Кровь еще не успела застыть на снегу. Меня обуяло отчаяние. Подступивший к горлу ком не давал мне дышать, а слезы рекой текли по моим щекам.

— Нет, Триша, Триша, — упав на снег, я неистово закричал. — За что?!

Сколько я пролежал тогда на снегу не помню. Опомнился только, когда стемнело и в деревне зажгли фонари. Я брёл по снежному насту через все поле, в сторону деревни. Подходя к деревне, увидел маму, шедшую мне навстречу.

— Мама, они нашего Тришку! — снова зарыдал я.

— Сыночек, пойдем домой, — успокаивала меня мама. — Ты видел, как они его подстрелили?

— Нет, — захлебывался я слезами. — Только его кровь следы.

— Трифон умный пёс, — сказала тихо мама. — Не он мог просто так сгинуть. Он обязательно вернется.

Мы зашли в дом. У дверей на полу стоял мой рюкзак, который принес кто-то из школьников. Мама предложила мне поесть. Но я отказался. Она тоже не стала ужинать. Уложила меня в кровать и села со мной рядом. Начала гладить меня по голове. Потом тихо перешла на свою кровать. В эту ночь я заснул тяжелым сном. А мама ранним утром сходила в соседнее село и выяснила, что отстрелом занимались охотники. В этот же день она наняла машину и съездила в районный центр к охотникам. Вернувшись после обеда, она застала меня ещё спящим. Не снимая валенки, и верхнюю одежду, держа в руках шаль, мама склонилась надо мной. Она смотрела на меня и улыбалась.

— Я ездила к охотникам, — сказала мама, когда я открыл глаза. — Я видела трупы собак. Среди них нет Тришки. Он убежал от них!

— Убежал? — вскочил я с кровати и обнял маму. — Значит он жив! Мама, он жив!

Мама обняла меня, выронив из рук на пол свою шаль.

— Но, где же он тогда? — спросил я, перестав уже смеяться. Я накинул на себя пальто и шапку, сунул ноги в валенки и выбежал из избы. Заглянул в конуру, там было пусто. Рядом лишь лежала цепь. Вышел на улицу. Никого не было. Я стал всматриваться в поля. Там тоже все было безжизненно пусто. Вернулся в дом. Мама настояла, чтобы я поел. Мы пообедали. После чего я оделся потеплее и снова вышел во двор. Чтобы занять себя делом я начал разгребать дорожки от снега, закидывать снегом завалину дома и бани, носить воду в баню. Я не знал, что еще сделать, чтобы время шло быстрее. Делая домашние дела, постоянно всматривался в поле. Но там все было безжизненным. Меня одолевало отчаяние, и мне хотелось снова рыдать. Но надежда, которую дала мне мама была сильнее.

— Мой Тришка жив, мой друг жив! — крутились целый день в моей голове мысли.

Начало смеркаться. Мама вышла на крыльцо, позвала меня в дом. Я пошел запирать на ночь ворота и взглянув уже в сотый раз в поле. И вдруг далеко в поле мелькнула маленькая тень. Она снова появлялась и исчезала. Потом снова появилась. Я вышел за ворота и присмотрелся.

— Это он, мама, — закричал я и побежал на встречу к своему другу. — это Тришка!

Мой пёс медленно шел навстречу. Пройдя несколько шагов, он падал в снег. Поднимался, шел прихрамывая, и снова падал. Я подбежал к нему. Тришка мне «улыбнулся», и проскулив, упав мне на руки. Шкура его была в крови, ухо разорвано, сбоку виднелась большая рана. Я оторопел от увиденного. Подбежала мама.

— Занесем его в дом — сказала она.

Я подхватил пса на руки. Он начал скулить от боли. Мне не удалось сдержать своих слез. Мы занесли Тришку в дом. Мама бросила к печке на пол одеяло, и мы уложили на него нашего пса. Тришка скулил. Мы осмотрели его раны. При свете лампочки мы обнаружили, что его левая передняя лапа тоже была изранена. Мама, обработав псу раны, перевязала их. Я согрел молока и размочил в нём хлеб. Но Тришка отказался от еды, опустив свою голову на пол, прикрыл глаза, стал тяжело дышать и постанывать.

Так, Тришка пролежал четыре дня. Он не ел, ни пил, лежал, часто дыша, и все время скулил. На пятый день Тришка начал есть. Раны его затянулись. Глаза повеселели. Он пошел. Мы с мамой были счастливы, что наш пес шел на поправку.

— Ох и заставил ты нас понервничать, Трифон — говорила мама, очередной раз меняя ему повязки. — Зачем убежал из дома? Мы места себе не находили. Ну хорошо, что живой вернулся!

Больше двух месяцев Тришка прожил у нас в доме. Лишь после того как он полностью восстановился, мы определили его в конуру. Однако с тех пор в моем псе мы стали подмечать перемены. Он перестал резвиться как раньше. Играл со мной, но уже без былого задора. Кроме того, он изменился и внешне. От правого уха его осталась лишь половина. Того непослушного кончика уже не было. Тришка стал прихрамывать на левую переднюю лапу. А когда он спал, то во сне громко скулил, сильно дергал своими лапами. Это были последствия той облавы на бездомных собак и ужасной бойни, в которую попал пес. Это были отголоски той жестокости, с которой столкнулся не только Тришка, но и мы с моей мамой.

Наш пёс остался жив. После облавы на собак ко мне пришло полное осознание того, что жизнь чрезвычайно хрупка. Она может оборваться в любой момент. В любое время мы можем потерять близких и любимых. От этого понимания я стал больше ценить те дни, которые проводил с мамой и Тришкой.

Прошел год. Тришка уже не убегал на свои собачьи свадьбы. Он жил в своей конуре. Он также гулял со мной по полям, лесу и у речки. Ловил своих пескарей, но уже без былого задора.

Как-то в один из августовских дней мы с мамой решили пойти в дальний лес за грибами, который находился за покосами. И конечно же мы взяли с собой нашего пса. Весь день мы смеялись. Я был счастлив от того, что рядом со мной были два дорогих мне существа, моя мама и мой лучший друг. В этот день Тришка был очень веселый. Он «улыбался» своей собачьей улыбкой, прыгал то на меня, то на маму, бегал вокруг нас. С громким лаем убегал от меня или гнался за мной. Мы с мамой вспоминали как он у нас появился в доме и каким крохотным он был. А сейчас рядом бегал огромный сильный пёс. Весь день прошел в смехе и веселии. День подходил к концу и нужно было уже возвращаться домой.

При выходе из леса, на опушке нам повстречалась лисица. Она неподвижно сидела прямо на дороге, по которой мы шли, возвращаясь в нашу деревню. Заметив нас, лисица не стала скрываться, а медленно поднялась с места и пошла навстречу нам.

— Смотри-ка, мама, лиса, — сказал я, указывая на лисицу. — Не убегает. Ручная, наверное?

Но на лице мамы я увидел беспокойство. Дикий зверь приближался к нам все ближе и ближе. Лисица, шла медленно, качалась из стороны в сторону, а её язык вывалился из пасти наружу. Мама прижала меня к себе. Чем ближе зверь подходил к нам, тем сильнее начинал рычать и лаять своим охрипшим голосом. Мне стало очень страшно. Я понял, что с лисицей что-то не так. Еще несколько шагов и она могла вцепиться своими клыками в меня или маму. В этот момент с оглушительным лаем из кустов вылетел Тришка. Он снес лисицу с дороги. Завязалась драка. Лиса, широко открыв свою пасть, начала нападать на нашего пса и кусать его. В ответ Тришка уцепился зверю в шею и начал душить ее своим мощным хватом. Возня в траве длилась несколько минут. Потом все затихло. Вскоре Тришка вынес в зубах бездыханное тело лисицы и положил на землю перед нами. Он сел рядом и начал «улыбался» нам, виляя хвостом. Пёс был доволен и горд собой. На голове у Тришки было несколько рванный неглубоких ран. В остальном пёс был в порядке. Мама сняла свой платок и вытерла кровь с его морды и лап. По дороге к дому Тришка по-прежнему резво носился рядом с нами.

На следующий день Тришка не выходил из своей будки и ничего не ел.

— Мама, что с Тришкой? — спрашивал я. — Он заболел?

— Да похоже, — огорченно сказала мама. — Ну ничего поправится.

На следующее утро мы обнаружили, что пёс снова сорвался с цепи и убежал. Он не возвращался домой три дня. На исходе третьего дня, когда мы с мамой укладывали поленницу, перед домом, появился Тришка. Его шкура была вся мокрая и в грязи. Он шел медленным шагом и все время скулил. Почуяв неладное, мама подошла ко мне. Тришка приблизился и прилег на землю рядом с нами, тяжело и часто дыша. Он положил свою морду между своих лап и стал смотреть своими грустными глазами то на меня, то на маму. При этом он тихо поскуливал. Потом он привстал и, подойдя к маме, лизнул ее ладонь. Медленно приблизился ко мне и лизнул и мою руку. Обошел нас вокруг и направился в сторону леса. Пройдя несколько шагов, Тришка обернулся. Он смотрел на нас с минуту. Повернув свою морду в сторону леса Тришка побежал вперед. Я посмотрел на маму. По её щекам текли слёзы.

— Мама, что с Тришкой? — с замиранием в сердце спросил я. — Он какой-то странный, мама!

— Он приходил попрощаться с нами, сынок, — тихо сказала мама.

— Как попрощаться? — мои глаза наполнились слезами, а к горлу подступил комок. — Мама, что ты такое говоришь? Он молодой пёс!

— Тришка! — крикнул я, побежав в сторону леса вслед за своим другом. — Стой, Тришка! Добежав до конца поля, я пробрался на опушку леса. Моего пса нигде не было.

— Триша, ко мне! — снова и снова я звал к себе моего друга. — Триша!

Но ответ я слышал только свое эхо. Мне стало очень страшно снова потерять своего пса. Обойдя весь лес, я спустился к реке. В том месте, где мы часто с ним плескались в воде, и где мой пес ловил своих пескарей, никого не было. Домой я пришел, когда уже совсем стемнело.

Прошло несколько месяцев с того дня, когда мы видели Тришку в последний раз. Снегом занесло его будку. Рядом висела цепочка, глухо звеня на ветру. Тело нашего любимого пса нам не удалось отыскать. Собаки, почуяв, приближение своей смерти, часто уходят прочь из дома. Так поступил и Тришка. Он спас нас от лисицы, больной бешенством, ценою своей собственной жизни. Его организм, подорванный полученными ранами при облаве, не смог справиться с заразой, которая проникла в его организм при укусах дикого зверя. Чувствуя свой конец, он пришел проститься с нами.

До сих пор в сердце моем не прошла боль от утраты лучшего друга. Посещая места моего детства, всегда вспоминаю моего пса. Здесь дни напролет мы с Тришкой играли, весело резвились, а вся округа заполнялась нашими весёлым смехом и звонким лаем.

Маловытный

Толпа баб собралась у крыльца сельмага. По деревне прошел слух, что сегодня после обеда в магазин, или как местные его называют «лавку», привезут трикотаж, ситец и другие товары швейного производства.

— Что-то уж совсем с тканями худо стало! — возмущалась одна из баб. Это была не совсем старая, широкая в груди и в бедрах женщина.

— Ой, и не говори, Мироновна! — согласилась с ней другая.

— Такого безобразия раньше не было, — распалялась Мироновна. — Это ведь вредительство какое-то началось. Может еще чё похлеще будет, все с голоду сгинем, страну разваливают на глазах! Это же скоро все жить будем как Санька-маловытный. Яйцо на завтрак отварим, а бульон от него на обед хлебаем! Нет, бабоньки, не для того такую страшную войну отстояли и страну поднимали, чтобы сейчас так по-маломальски жить. Не хочу я такого ни себе, ни детям своим, ни внукам. Да, что мы мало за свою жисть наголодовались?!

Многие бабы качали головами в знак согласия.

— Ой, а ты Степанида, сказала Саньке-то, что товар привезут, — широко улыбаясь блестя металлическими коронками, обратилась Мироновна к тощей старушонке, стоящей рядом.

— Да надо ему?! — махнула та в ответ.

— Да знаю я! — ответила Мироновна. — Он у нас маловытный, одни портки полвека носить может! Бабы все разом засмеялись.

Вскоре в «лавку» привезли товар, и меньше чем через час полки в магазине опустели. Бабы довольные разошлись по домам, неся в руках свертки с покупками.

До закрытия магазина оставалось еще несколько часов. За прилавком сидела продавщица-Надя. Это была молодая и веселая девушка лет двадцати. Она работала в этом магазине уже около двух лет. Устроилась сюда после окончания в городе курсов по торговле.

В полудреме она смотрела в проем открытой двери на улицу. Слушала жужжание мух, ползающих по металлической решетке между оконными рамами. Периодически сдувала упрямую белокурую прядку волос со своего лица, которая снова и снова норовила сползти прямо на глаза.

Вдруг на крыльце послышались шаги. В дверном проеме показалась знакомая ей фигура. Худощавый седовласый старик одет был в поношенную сатиновую темно-синюю рубаху, габардиновые брюки светло-серого цвета. Ноги у него обуты были в галоши. Штаны и рубаха во многих местах были заштопаны. Даже на левой галоше была аккуратно сделанная резиновая заплатка. Несмотря на множество заплат, вся одежда его, тем не менее, была чистая.

— Здравствуй, Надюша! — сказал, улыбаясь, вошедший.

— А, Сан Саныч, здравствуй! — приветливо ответила Надежда. — Как обычно?

— Да, буханку ржаного и грамм двести конфет каких-нибудь.

— Опять только через два дня придешь? — спросила продавщица. — Вот масла вчера постного привезли, надо?

— Да нет, полбутыли еще есть.

— Сегодня трикотаж завозили, — как бы про между прочим сказала Надежда.

— Да, к чему он мне, — улыбаясь сказал Сан Саныч. — У меня есть все, что нужно для жизни.

— Ты уж извини меня, Сан Саныч, — начала Надежда. — Но вот сколько я тебя знаю, ты все в одном и том же ходишь. Зимой только полушубок, валенки и шапку с рукавицами одеваешь. Купил бы себе новые пиджак, брюки, рубашку с ботинками! Приоделся бы, и глядишь самым завидным женихом на деревне был!

Сан Саныч смотрел на Надежду и улыбался, обнажая свои желтые, но крепкие зубы.

— Ну на самом деле, Сан Саныч, смотреть на тебя жалко! — продолжала продавщица. — Сменил бы уж свои одёжи-то!

— Да зачем мне наряжаться-то? — недоумевал старик. — Давно уж я отженихался.

— Ой, и скупой же ты Сан Саныч, — начала корить его Надежда. — Моришь себя, ничего уж лишнего у меня никогда не купишь. Вот смотри сырокопченая осталась, сыр. А вот беленькая стоит, пшеничная! Возьми, не жалей денег. Это раньше монахи все голодом себя морили. А ты вроде неверующий, но никогда себя ничем уж не побалуешь.

— Да, почему вдруг голодом-то себя морю? — удивился старик. — Ем я вдоволь. У меня и огород есть, коза, куры, улей, свое хозяйство.

— Ой, знаю я твое хозяйство.

— Ну мне хватает, куда мне больше-то?

Надежда, прищурившись, уставилась на Сан Саныча.

— Сан Саныч, а ты деньги-то куда копишь от экономии-то такой? — улыбаясь, полушёпотом спросила его продавщица. — У гроба-то карманов нет!

— Да не коплю я их специально, — удивился старик, — Часть на книжке лежат. А часть тебе приношу сюда же. Много ли мне старику надо?

— Ага, приносишь! — захохотала продавщица. — Два раза в неделю булку хлеба берешь и масла постного раз в три месяца. Ну вот разве что конфет еще покупаешь ребятам. Не пьешь, не куришь, на баб не тратишься. Вот куда деньги деваешь, Сан Саныч?

— Не понимаю я, Надя, что ты от меня хочешь услышать?

— Да странный ты, Сан Саныч, — как бы вслух рассуждала продавщица, рассчитывая старика за товар. — Я здесь уже не первый год роблю, а ты все в одном и том же ходишь. Берешь все одно и то же. Вроде не голодные годы, а ты настолько себя зажал во всем. Эх, потому ты и один всю жизнь, ни одна баба и не посмотрит на такого эконома.

— А про баб могу одно сказать, — старик положил буханку хлеба в авоську, а конфеты ссыпал в карманы брюк. — Мне кроме моей Валюши никто и не нужен был никогда! Надя, запомни одно: счастье не купить, а жить лучше одному, чем с кем попало!

— Так, одна жизнь-то у нас у всех, — со вздохом произнесла продавщица. — Хочется жить широко, счастливо.

— Так и живи широко, Надежда, — поучал ее Сан Саныч. — Ты молодая, в глазах искорки веселые светятся, чем же это не счастье?

— Так, чтобы жить широко, нужно много денег, чтобы покупать для себя все, чего хочется, — приводила свои доводы Надежа. — А без этого, ну какая жизнь?

— А при чем тут покупать что-то?

— Ой, Сан Саныч, мы с тобой на разных полюсах видимо находимся, — еще раз вздохнула Надежда.

— Если бы ты могла себе купить много вещей, то от этого ты стала бы счастливее? — поинтересовался Сан Саныч у Нади.

— Непременно! — ни на секунду не задумываясь, ответила Надежда.

Старик не стал возражать ей, а только улыбнулся.