Весна
Распростерла длани-сучья обнимая бытия истоки,
Украшая перстнями цветений к весне-юности.
Лишь бездонные глазницы небес синеоки,
Наблюдают за силой воли, ниспослав трудности.
Бьют ветра, словно бич, с удалью хлесткой,
Разрывая лоскуты-листья нарядного савана, голью.
Завывая мелодию грусти из оперы «Тоски»,
Резонируют в сердце струнами — душевной болью.
Поутихла непогода, уходя по небу ратной конницей,
Вереница туч тянулась, на войну, обозами,
Убегают вдаль скорее, будто черт вслед гонится,
Небо-девица уж выплакала по ним грозами.
Жемчуга, капель влаги, свои по развесила,
На зелени листвы, драгоценными бусами.
Стоит весна нарядная, ее сердцу весело,
Примеряя гардероб с изысканными вкусами.
Ароматом парфюма, тонко благоухает,
Подчеркнув статность красоты времени года,
Ведь она одна, все-же, такой бывает,
Неподражаемая во всем, как и мать Природа.
Герой
Закованный в сталь, всем казалось он стоек.
Поскольку, всегда, выступал впереди.
Он вдосталь познал, что войны привкус горек
И руки его, уж по локти в крови.
Изведал что есмь, лишения и голод,
Потрепанный стяг развивал на ветру,
Когда до костей пробирал лютый холод —
Он просто молился, чтоб выжить к утру.
Когда неприятель рубил, словно дьявол,
С оскалившей пасти вонзая клинки,
Он прятал забралом, что страх его плавал,
В крови и сковал позвонки.
И крепкие латы скрыв оцепенение,
Под тяжестью статной своей,
Спасали от смерти, а может везение,
Над роком довлело сильней
Он вновь выживал и готовился к бою,
Он жив, но другие лежат…
Напрасно его нарекают — героем,
Познавшего весь Мирской ад.
Письмо
Прости меня за то, что не умею лгать
И не могу нарушить данных обещаний.
Я обещал тебе, все так как есть писать
И это вечный повод для терзаний.
Надеюсь, ты прочтешь, слова мои в письме,
Присядь прошу, они мое прощание.
Как жаль, что не могу вместить я на листе
Всех чувств к тебе и муки расставания.
Еще чуть-чуть, и вновь мы вступим в бой,
Возможно, станет он, увы, моим последним.
Враг перевес давно оставил за собой,
А я надеялся, что это только бредни.
Земля саднит свинцом, ужалившей осы
И огнь от пепелищ, как кровь из свежей раны,
Сочится пламенем, достигнув полосы
Границы двух фронтов и битвы неустанны.
Ох, слышала бы ты, сколь грозен Бог Войны,
И как он страшен, залпом мощным, в гневе,
Подмоге не успеть, мы знаем, что одни…
Ты помолись, за наши души Деве.
Моя любовь, с тобой, прибудет до конца
И я ни сдам и метра, коли бьется сердце.
Прости меня за все, отважного глупца,
Я собираюсь недругу задать немного перцу!
Я б все сейчас отдал, за краткий миг с тобой,
За сладость алых губ и теплоту объятий,
Прошу тебя — живи, ведь я тобой горжусь,
И пусть любовь хранит, сильнее всех заклятий!
Ну вот и все… звучит команда «СБОР»,
Я отправляюсь в бой, что в эпицентре фронта.
А я бы так хотел, вновь, в наш сосновый бор,
Где в первый раз, читал тебе Бальмонта.
Скорбь
Пробил час, дегтем в стать облакам грозовым нагрянул
Утопая в патоке лжи медовой, липкой и вязкой,
Растворился в настоящем с ним в небытие канул,
Без причины, без замысла и огласки.
И уже не стать во век прежними,
Не вернуть лицам легкомыслия мины.
Раскрывая горизонты для мышления безбрежные
В заблуждении своем достигая вершины.
Сколько падет их еще на поприще ратном?
Сколько слов было вслух не досказано?
Что стираются в пыль многократно,
Только быль до сих пор не доказана.
Стерта память побед пращуров и отцов,
Позабыты морали былой устои крепкие,
И душа моя плачет навзрыд, горче вдов,
Ибо скорбь сжала в лапы цепкие.
Тени, что пауком сползают ко мне неспешно,
Выжидают момента впрыснуть яда бессилия.
Отравляя разум черной мыслью грешной,
Одерживают победу свою без насилия.
Словно ставни, что на булатный замок заперты,
Обездвижены и стынут от озноба руки.
Больничная простыня — иллюзия парадной скатерти
И лишь голос в голове распускает слухи.
Шепчет, настойчиво, стремясь поколебать волю,
Обволакивает коконом сомнений и былых сожалений,
Съедает волокна разума прожорливой молью,
Не пускает взойти на путь свершений.
А погода — пьянь, расплескав стакан,
Оросила ливнем часть земной горницы.
Пир на небе горой — хорошо Богам,
Шум и гам вокруг, да раздолье вольницы.
Сам Иггдрасиль с небес пустил корни,
Разрывая плоть облаков грозовым мерцанием.
Всю помпезность вобрав в громогласном горне,
Вдруг утих для раздумий в молчании.
Поутихло резонансом встревоженных кругов на воде,
Возмущение чистой глади зеркальной,
На полотнах жизненных невзгод подвластных судьбе,
Замирает вновь в спокойствии, прячась в уголках дальних.
Игры Пупенмейстера
Положили, в итоге, на полку томиться,
Бросили пыли, да времени, на растерзание
И уже, никогда боле, не случиться
Оправдать бытием своим ожидания.
Тает солнечный зайчик былых надежд,
Вязнет в темной гуаши грозовых красок,
В Мироздании, полном алчных невежд —
Кукол, преисполненных ликом человеческих масок.
Синтезируя схемы прогнивших систем,
Кукловод яростно водит за нити,
Чтобы в конце представлений совсем
Сделать куклу отрепьем забытым.
Пройденный путь всех гастрольных турне,
Давит на память немыслимым грузом.
Лучше уж вспыхнуть, однажды, в огне
Чем быть подвергнутым дьявольским узам.
Нить замирает… а может быть я,
Все же отвергнут и брошен на полку,
Чтоб на закате, уходящего дня,
В душу мою смерть воткнула иголку?
Может быть пламя всего лишь мираж —
Сценка из более красочной пьесы?
Или меня, охватил вдруг кураж,
Мучая, словно коварные бесы.
Снова вдруг дрогнула тонкая нить,
Я забываю о мысленном вздоре…
Мне ни к чему это все, чтобы жить
И продолжаю играть свои роли.
Занавес пал — обретаю покой,
Кукла забылась в достатке на полке.
Даже Магистр, утомился игрой,
Спицей вязальной проткнув душу тонко.
Черные птицы
Черные птицы греха, кружатся над моей падкой стойкостью.
Терзая своими острыми когтями, тело бренной воли.
Проникая в естество, ядом терпким с колкостью,
Провели аксиому, что не ты воин в поле.
Затянуло небеса серостью пустой безнадежности.
Всхлипывает клекотом хищным, громогласного искушения.
Ставя над совестью, вновь, исполинские сложности.
На кривой тропе растеряв торбу терпения.
Птицы бросали на меня свои взгляды жадно,
Провоцируя свои гастроли примы, жертвы грешной.
Я сорвался в нелепом фальстарте, меня раздирали нещадно
Падал я с высот, в царство тьмы кромешной.
Распростерла объятья широкие, матерь Праздности,
Смакуя души кусок, переполненный гордынею.
Бесновались стервятники, считая игры со мной, уж данностью.
Проведя за спиной не возврата — жирную линию.
Оставив позади
Я вновь тону, средь вражеских широт.
Озябших рук немеющие пальцы
Смотрели в небо, лицами сирот,
Сквозь толщу вод причинности скитальца.
Казалось мне — свобода так близка
И грудь саднила в предвкушении вздоха.
Незримая для всех, извечная тоска,
Съедала душу, празднуя жестоко.
Последний миг настал, вода нашла проток,
Собой заполнив емкие пустоты.
Покрыла безмятежностью, и значит я не смог,
Вновь выиграть у судьбы нешуточные лоты.
Узревший азимут — покину горизонт,
Стирая навсегда грань скованности плоти.
Оставив позади горящей скорби фронт,
Не ведая когда, меня вы отпоете.
Я обречен… и свет небесных звезд,
Такой пронзительный, колючий и холодный,
В безвременье, опять, открыл хрустальный мост
Мне возвестив, что ныне, я — свободный.
Первый
Раз-два, в пустой комнате гулко разнесся крик,
Сильно и звонко раздаваясь по барабанным перепонкам… затих.
В свое естество положив основу интровертной концепции, меняет лик
Деструктивным расстройством, глубоко в душе ведя суровый блицкриг.
Деменциальный синдром, словно скованный булатной цепью демон, еще спит.
И лишь из стеклянных оконных глазниц зреет вид,
Что сметет метаморфозы матрицы и как динамит,
Разрушит прочные границы бетонных плит.
Забыт… гимн триумфальной свободы, в очередной раз — забыт.
Диссонансные колебания в груди, щекочут нервы, разрывая мой индивид
В клочья, как следствие того, что мой допельгангер раскрыт.
Я сыт, по горло ложью, вперемешку с холодным настом обид.
Задыхаясь от негатива лиц мегаполиса, что порядком прогнил и смердит.
Сублимируя денежный поток и распущенность в алчность и похоть, что царит
Вопреки здравому смыслу… и до сих пор никому не претит.
Ход мыслей
Превозмогая усталь, изменчивость размеренных деяний,
Спокойствие иль яростный порыв,
Что будоражит степень изысканий,
А может плачь, апатии навзрыд,
Вновь гнезда вьет венком минувшей славы,
С небес упав, на гладь бетонных плит.
Сладки, как мед, иль с горечью отравы?
Сакрально тайные, иль вновь, как перст открыт?
Легки ли и свежи, что ветер вольный,
Аль тяжелы, немыслимо, всей ношею грехов?
Не скованы судьбой краеугольной,
Или же скованы темницей без оков?
Безумный Мир игры противоречий,
Иль Идеальный Мир закономерности и схем,
Определил, ход мыслей человечий,
Неисчислимым множеством из тем.
Закат
Сплетая локоны в причудливый узор,
Градаций облаков чарующего неба,
Светила диск смущенно прячет взор,
Словно Адам, впервые встретив Еву.
Шумят ветра дыханием своим,
Играют не спеша с небесной каравеллой
И гонят ее вдаль к местам совсем иным,
Что мореход описанный новеллой.
Уходит день, как дивный мотылек.
Каемка крыл оплавлена, последними лучами.
Стекло часов, его, утратило песок,
Сменяя дни хлопот, блаженными ночами.
А ночь тиха и так дремотен час
И темные шелка ложатся ей на плечи.
Сморил Морфей, свинцом, вдруг веки наших глаз
И сладкий сон, задул реалий свечи.
Закон Владык
Не просто вожаку снискать покорства стай,
Когда с оскалом рыщут претенденты.
В предсмертном хрипе пропадает лай,
Того, слабей чьи были аргументы.
Вожак стоит и гордо поднят взор,
Хоть после битв подкашивает лапы.
Дать слабину — для лидера позор,
Он не обмолвиться про все свои утраты.
Ведь человек — есть самый лютый зверь,
Когда снедаем властью и богатством.
И он безжалостней любого, уж поверь,
Коль на кону стоят престол и царства.
Но он хитер, коварен и силен,
За ним примкнут и те, кто грезит о добыче,
Вожак на ветер не бросает слов,
Клыки, вонзая в горло славной дичи.
Когда-нибудь, но только не сейчас,
Достигнув возраста и точки не возврата,
Потупив взор, столкнется с силой глаз
Таких же яростных, что и его когда-то.
И осознав в душе, что пробил этот час,
Он будет горд, почить в последнем бое.
Ох, нелегко он жизнь свою отдаст
И стая разразиться диким воем…
Ну а пока — нахрапист и суров,
Его войска опять штурмуют стены
И не поможет замку его ров,
В их жизни вскоре грянут перемены.
И звон мечей, что клацанье зубов,
Нещадно рвут, впиваясь глубже в тело.
Но этой ночью ждет их теплый кров
И будут сыты снова, раз сумели.
Таков закон звериный у Владык,
И слабакам, тут не найдется места,
Господствуй и владей — коль ты велик,
Жестоко подавляя все протесты.
Перон
Безвольный страж гостеприимства, что никогда не одинок
Взирает молчаливо вновь, на суетность стремлений.
На судьбы тех, кто буквами меж строк,
Спешит в угоду чьих-то направлений.
Пусть бьют ветра, метели и дожди
Иль зной палящего и жаркого светила,
Меня, прошу, ты снова подожди
И я вернусь, покуда хватит силы.
Ты помнишь груз воззваний и потерь,
Весь трепет встреч и боль былых прощаний.
Пюпитром жизни, выступаешь и теперь,
Что связывает нитью судьбоносных расстояний.
Всего лишь шаг в чарующем везде,
Всего мгновение, для взвешенных решений.
Так мимолетно в спешной суете,
Хитросплетение человеческих суждений.
Их унесет водоворот перипетий,
Смотря сквозь призму множества из окон.
Вояж достигнет апогея эйфорий,
Локомотивом, что подобен беглым строкам.
Осень
Хоронила осень, то, что август бросил
Травами сухими и листвой, вместо весел
Гребла ветром дуновением, во искупление
Грехов, омывая слезой дождя, небесного проведения.
Отбрасывая с лунным светом сомнение,
Вкрадывалась в лоно земной тверди.
Приносила прошлому — упокоение,
От мук суровых, вездесущей смерти.
Открывая дорогу новому семени,
Прятала его в почву от дурного взгляда,
Дабы, когда пробьет нужный час времени,
Возродиться смог — зеленью сада.
Бабочка
Я словно мотылек в кромешной тьме ночи,
Ступаю к пламени, презревший грань последствий.
Сквозь паутину лжи, где скрылись палачи,
Порой барахтаюсь и думаю о бегстве.
А свет так манит, где-то там, вдали…
И я борюсь за жизнь, мечтая о свободе,
Ведь дух ее, живет в моей крови
По зову сердца или же природе.
Я продолжаю биться за свою мечту
И чувствую нутром, как рвутся сети.
Иной же видит в этом суету,
Мне душу вбив булавкой, словно дети.
Но я свободен и опять лечу
И каждый взмах крыла — вселяет счастье.
На встречу к пламени и яркому лучу,
К моей мечте или безумной страсти.
Пархают крылья и все ярче свет,
Такой желанный и чарующе-прекрасный…
Теперь я чувствую, что я нашел ответ
И моя жизнь, уж не была напрасной.
Христово отвращение
Мироточат иконы, глядя на Мир дьяволом меченный.
Христос, как голландский сыр, ранами насквозь изувеченный,
Размышляя плачет, просит за нас у Бога прощение,
А у самого на душе, кошкой скребет отвращение.
Слова вылетают из уст, разлетаясь горохом об стену.
От толпы лишенной всех чувств, порабощенных навеки системой.
Для чего погибал, чтоб снимали теперь по мне мюзикл?
На Мальдивах, режиссер отдыхал, от спиртного наращивал пузико?
Чтоб стремился мужчина теперь, напоказ стать убогою девушкой,
А девицы лишь алчно глядят и любить хотят только за денежку?
Ради этого жизнь я отдал, ради этой свободы я горбился?
Чтоб в грехе каждый отпрыск людской бестии адскою уподобился?
Как обрыгло мне, лицезреть их порочное дикое поприще!
Без раскаяния рай вам подать? А не много ли просите? Вот еще!
Пользуетесь моей добротой, для себя в ней увидели слабости,
Человеколюбие мое служит нынче лишь умножению гадости!
Как же тошно мне, на душе уж муторно бесконечно,
На каждое учтивое слово, без стыда плюют встречно.
Похоть сменила любовь, изгрызла червями распада,
А мне продолжать молиться за вас? Уж больно то оно надо.
Пламя любви
Он сидел у костра, темным вечером с пристальным взором
В нежной пляске огня для себя отыскал волшебство.
И казалось, что ангелы божие пели гимн хором,
Проникая, сквозь сердце в само естество.
И подкинув костру, приготовленных веток,
С умилением почувствовав в теле тепло,
Молодея в годах, прекратив отмирание клеток,
Ведь в душе, наконец, становилось светло.
Вторя, огнь воспылал с небесами на равных
И сжигал все сомнения и страхи дотла.
Так бывает, когда обретаешь, тех главных,
С кем судьба своей нитью искусно свела.
И тогда, пиромант в нем безумный открылся,
Ведь сгореть не боялся, желая всем сердцем сиять.
Потому что, в нее, как никто он влюбился,
И то пламя любви, невозможно унять!
Асмодей
Старательно рисуя начертания древних знаков,
Рунические веды, ставя в центре пентаграмм
Ключ Соломона, выпускавший детей мрака,
Творил безумец, оскверняя Божий храм.
Он хохотал и жаждал новой силы,
Смирить и подчинить Гоэтии существ.
Гордыня ослепила разума мотивы,
Рисуя образы величия и честв.
И заклиная именем Господнем,
Он смел воззвать чудовищных князей.
И вспыхнул круг, тем адским огнем,
Пред ликом смертного явился Асмодей.
И молвил смертный, не скрывая ликования
— «О, Асмодей, князь ада, подчинись!
Ведь я велик, добившийся познания,
Мне услужи и воли устрашись.
Исполни все, что попрошу и пожелаю,
Не смей юлить, да и перечить мне не смей!
Не то тебя я строго покараю,
Ты не забудешь этого, до и скончания дней»!
С улыбкой, краше коей он не знал,
Милейшим ликом юного создания
Великий демон человеку отвечал
— “ Призвавший, что ж, я выполню желание.
За твою мудрость, мне исполнить договор?
Скажи, что жаждешь ты и от чего стенания?
Что с вожделением хочет лицезреть твой взор
Или разгадку тайн, что требует познания?
А может власть, над толпами людей?
Богатств несметных блеск, подобный чарам
Ну, что же хочешь ты, поведай мне скорей
Не веришь, что исполню это даром»?
— “ Не затуманят разум твои речи, хитрый князь!
Прибрать к рукам задумал мою душу,
Чтобы потом над ней глумиться всласть»!
— «О, смертный, ты и правда, веришь чуши»?
Зачем мне то, что уж и так мое….
Сказал он так, что человек не слышал.
Прибавив громко — «Это все вранье!
Из уст кого абсурд подобный вышел?
Что ценного мне есть в твоей душе?
Ты разве праведник иль чадо непорочный?
Подобно замку из папье-маше,
Но разве ценный он, иль может прочный?
Да коль хотел бы, все равно не смог,
Ведь сдерживает сила знаков рунных.
Довольно фарса. Где же эпилог?
Проси желания, хоть мечт самых безумных».
Культист отчаянно искал в словах подвох,
Но, отыскать не смог, как не пытался…
— «Хочу, чтоб всяк лежал у моих ног,
И предо мною в страхе пресмыкался.
Будь то волшебники, герои иль цари
Или народ простой, их жизнь в моей лишь власти.
Шли на поклон ко мне, неся с собой дары
И дев прелестных, что пылают страстью.
— « Ну что же, быть по слову твоему».
Казалось, вечность пронеслась в мгновении
И в ужасе культист сорвал чалму,
Крича — «Довольно»! Бледный от презрения.
— «Я выполнил с лихвой твое желание,
Ты с этим, полагаю, не поспоришь?
Но от чего не полон ликования
И почему желание теперь презренно гонишь»?
— “ Не думал я, что это мне претит,
Однообразных дней убогая рутина.
И нет покоя мне, от бесконечных свит…
Не любы ни алмаз, ни огнь рубина.
Девицы только надоедливо визжат
И не заснуть от них ни днем, ни ночью.
Ты, хитрый демон, мне устроил ад!
Губя сознание и разрывая разум в клочья!
— “ Винишь меня, теперь ты человек?!
Но я старательно исполнил твою волю»!
C лицом обиженным и со слезою с век,
Он потешался, внутренне, подобною игрою.
И возгордился призывающий совсем,
Что князя ада смог обидеть, как ребенка.
Считая, что измучил того плен,
Не ведая, насколько пентаграмма стала тонка.
— « Ну что ж, ты прав, а значит еще два,
Осталось, если верить договору».
— « Воистину, мудры твои слова,
Что возжелаешь нынче в эту пору»?
— « Я размышлял… все слава и блага,
Богатства, власть, труды мужей науки
Растопчет в пыль, нещадно, времени нога
Сотрет меня, поспешно, умывая руки.
Желаю вечности и для себя — не ведать смерть.
Быть нескончаемым и истинно нетленным,
Чтоб временная эта круговерть,
Меня не тронула, оставив неизменным.
«Да будет так.» — промолвил Асмодей
И грани пентаграммы стали с конский волос.
— «Давай, загадывай желания скорей!»
С ухмылкой дьявольской, сказал довольный голос.
Но не расслышал слов его строптивый окультист.
Лишь время ускоряло бег нещадно.
И как актеры, что выходят из кулис,
Сменялись люди, ибо смерть на жизни жадна.
Он видел крах империй и эпох.
И всех, кого любил, предали праху,
Даже надгробия истерлись их в песок
И с этим, приходило место страху…
Они умрут, лишь я, на выжженной земле
Останусь в одиночестве кромешном.
На веки вечные никто уже ко мне,
Не обратится, словом даже встречным
Так для чего мне вечность в тишине
И груз неисчислимой боли и лишений?
— « Желание это снова не по мне…»
«И снова ты стал жертвой настроений.
Придется все мне воротить назад.
Недальновиден ты, моих не чтишь усилий.
Ах, знал бы, коих стоило затрат
Мне управление временных флотилий.
Узри, я отменил желание твое,
И все же, я его исполнил.
А это значит, что осталось лишь одно,
Советую, чтоб ты это запомнил».
— Сказал ехидно демон, мило подмигнув,
Чем вывел гордеца, он из себя, ужасно.
— « Смотрю ты весел неудачам, я не глуп,
Проклятый демон, твои происки напрасны!
Считаешь, что ты мудр, презренный Асмодей?
Однако, от чего- то в моей власти»!
— « Я лишь желал, чтоб стал ты веселей…»
А про себя — «Я разорву тебя на части…»
— « Не лги! Ты потешаешься злорадно надо мной,
И рад, что не заметил я подвоха.
Я сыт по горло этой проклятой игрой,
Но, есть желание, и все не так уж плохо!
Даруй мне мудрости»! — воскликнул человек.
— « Чтоб знал я все и ведал все уловки.
И пелена невежества исчезла с моих век,
Чтоб был я кладезем харизмы и сноровки».
Лишь пали с уст последние слова,
Поднялся Асмодей, расправив свои плечи.
Ведь пентаграмма стала так слаба,
Что он надменно к краю двинулся на встречу.
«Исполнено»! — пророкотал свободный адский князь
И в тот же миг, призвавший в страшном крике,
Молил о помощи, от ужаса трясясь,
Познав последствия, деяния, что дико.
— “ Гордыня — самый страшный грех!
И он карается, воистину жестоко.
Это последнее желание, человек.
И для тебя — глупец, это ужасно плохо.
Наш договор исполнен и теперь
Твоя душа, отныне, лишь моя.
Портал, открой в мою обитель дверь,
Ничтожной пентаграммы стерты уж края»!
В безумной пляске пламени, унес Инферно шторм
Всех мук души — не передать словами.
Того, отрекся кто от блага Божьих норм,
Ждет лишь мучение в этой ужасной драме.
Кто возжелал господства для себя
Над силами непостижимыми сознанию,
Весь свет души и чистоту в себе губя,
Обрек гордынею, на вечные страдания.
Демоны в моей голове
Вот и снова… проснулся в холодном поту,
И без четверти час, да и угли в камине дотлели.
Будто стая злых гончих, командой: — " Ату»!
Видят зверя во мне и начать эту травлю посмели.
То кошмары? Иль морок? А может быть явь?
Ибо даже в реалиях, чувства уж не были краше…
Рядом ставлю икону, шепчу тихо: — «Боже избавь…»
Зажигаю свечу, только пламя ликует и пляшет.
А в душе, как то муторно, будто в ней хворь
Поселилась и крутит и давит и душит.
И никак не заснуть, хоть пытаюсь я заново, вновь,
Только страх не прошел и по прежнему мучит.
Вдруг становиться в комнате как-то темней,
Слышу шорохи, будто скребутся за стенкой…
И шаги, словно жуткий кто встал у дверей
С головой в одеяло залез, только слышно дрожат как коленки.
Тихо скрипнула дверь, но протяжно — то дьявольский вой,
Лишь я замер, не в силах сделать и вздоха.
Я не выдержал пытки, кричу ему: — " Стой»!
Ощущая внезапно, что мне очень плохо…
Вдруг затихло все, будто и не было сна.
Я опять задремал и кошмар смог опять просочиться.
Лишь для сердца, каморка из плоти тесна,
Коль не выпью лекарство, то приступ опять повториться.
Видит Бог, это демоны всюду в моей голове,
Упиваясь страданием, разрывают мой разум на части.
Распивая, смакуют его, как французский куве.
И глумятся, что мучать меня, лишь в их власти.
Жизнь
Я полагал, что Мир давно зачах,
И радуги улыбки больше не увижу.
Что все погрязло в мерзостных грехах,
И будто бы расплаты час все ближе.
Но ты пришла, внезапно, как весна
И разнотравье голоса теплом своим согреет.
Как светлый луч добра пробудит ото сна,
Так речь твоя мои мечты лелеет.
Открыв глаза, я понял, что добро
На доньях Мира, все же не иссякло
И что не зря, Адамово ребро,
Порой, сильнее мужества Геракла.
То знание, дало мне много сил,
Творить Вселенные и создавать планеты.
Твой чистый свет, добра, сознание поразил,
И в благодарность, я пишу тебе сонеты.
Ты не спи
Ты не спи милый друг, не проси о прощении падши.
Тихий шепот в церквях, то не ангельский мудрый совет.
Нынче бесы лишь мессу чадят, что в чинах патриарших
С ними тьма пребывает во век, а не свет!
Только пепел и тлен остается с души первозданной
И кислотным дождем орошают все всходы мечты,
Оставляя лежать под надгробием, том, безымянном,
Ту толпу, до сих пор видит, что, иллюзорные, адские сны.
Нет прощения тем, кто поверил опасному зову,
Что глаголит и мед от речей ядовит да и терпк,
И прельщает безбожно деяния к умыслу злому,
Маскируя для паствы где низ, а где верх.
Ты не спи милый друг, не гаси той надежды лучину,
То не нега, а морок, и в нем сера кипит и дымит.
Чтоб тянутся к добру, разве нужны причины?
Коли сердце от тягот подобных кричит и болит.
Памяти К
Как воды талые путь держат к реке Стикс
Просачиваясь в лоно земной тверди,
Так же и душ бессмертный обелиск,
Словно маяк для вездесущей смерти.
Трепещет всякий сущий перед ней,
Ей тьма как мантия, а тишина, что скипетр.
Она скрывает лик средь жизненных ветвей
Всегда же с ней и судных дней пюпитр
И каждый знает, что она придет.
Придет и остановит наше время.
И это знание порою так гнетет.
Нам лишь беспечность ослабляет бремя.
Ее дыхание порою так манит,
Когда несчастья ослабляют нашу волю,
Тогда, порою, совершают суицид —
Не в силах снести все, что выпало на долю…
Она жила, любовью, для него,
Писала нежных слов признанья строчки.
И в ней французский стиль, словно Виктор Гюго
Был в душу вбит прообразом заточки.
Она не спала часто по ночам
Целуя его образ на мольберте.
Как принц он был всегда ее очам,
Все было как в кино, уж вы поверьте.
Ее мечты всегда были легки,
Порхали бабочкой — подобно наваждению.
Она не верила, что в мире есть грехи,
Его слова не ставила сомнению.
Она желала лишь с ним рядом быть
И каждый миг — был для нее наградой.
Как он сумел ей голову вскружить,
Ей в сердце впрыснув опийного яда.
Но все проходит, остается только боль.
Больней всего сердечные увечья.
Ну почему же он ушел к другой —
А клялся ведь в любви, противоречия.
Он лгал — то с мыслью пронеслось,
Подобно грому горькое прозрение.
И осознание того, что с ней стряслось
И вместе с ним всю травму унижения.
Ее душили слезы и слова
Но больше всех душила та надежда.
Все это не со мной, все ерунда.
Я все напутала, неправда, я невежда.
Я верю он вернется, он придет,
Обнимет и возьмет в свои объятия.
Но вскоре так часть дней пройдет,
Надежда гаснет, сыплются проклятия.
Любовь разбита, нет уж смысла жить.
Мечты поела моль, ее останки
Хранит ларец с табличкой боль,
А с глаз безудержно идут еще осадки.
Но вот потом, не остается ничего…
И грудь, что полость, в ней одно опустошение.
Пустыня чувств, смерть прорастает в ней ростком.
Любовь убита, от нее лишь запах тления.
Ее глаза не видят ничего, ее мечта одна — уйти навеки.
Предсмертная записка у окна — прощание с любимым человеком:
«Быть может не коснуться твоих глаз
Мои слова и строки мои тщетны.
Когда то помню счастлива была…
Моя любовь осталась безответной.
Я не виню тебя простив в душе за все,
Отринув груз мечты своей заветной.
Угасла в сердце память и тепло,
Оставшись в прошлом навсегда запретным.
Я ухожу, ведь жизнь моя пуста.
Разрушены желания и мотивы,
Судьбою правили лишь лживые уста
И душу жгли, как тело куст крапивы.
Но все имеет и начало и конец.
Я так устала в жизни ошибаться.
И вот теперь я открываю дверь,
В тот мир, где буду вечность я скитаться.»
Когда на план второй уходит страх,
Своей несчастной, скоротечною кончины
И боль несчастья разбивает в прах,
Весь довод разума, во всей его личине.
Стул опрокинут, стянута петля,
Висит бездвижно вздернутое тело.
Она ушла на пламя фонаря.
И жизнь ее как мотылек сгорела.
Ее взяла в свои объятия смерть,
Она одна умеет вечно хранить верность.
Ее цевье сжимает, словно птица жердь,
Эфир заблудших душ, и в том закономерность.
Город Обреченности
Город обреченности, что раскинулся на адской игле,
Зияющей бездны зоб отделяя в единственном шаге.
Пороки и распри, разврат, жизнь в вине —
Лжебоги конца, что раскинули гордые стяги.
Тщеславие бездушных уже не в цене,
Миамат алчности совратил души.
Бесовская притча подобна игре
И жертвы ее — глаза, стали, и уши.
Цепляют на нити желания людей
Играя их разумом, как пупенмейстер.
Ведь общество в целом есть главный злодей,
А вовсе не личность его есть гроссмейстер.
Как мало же тех, кто способен учесть,
Ту истину, в целом такую простую —
Спасти чтоб свой разум, душу и честь,
Я лишь один с тьмою воюю.
Безумство падших одолело плоть,
Оно вливает яд и едкие токсины.
Уста же лживые смогли перемолоть,
Все корни правды, превратит людей в скотину.
Но этот вирус просто так не превозмочь,
И потому, одно лишь годно средство —
отринуть мир людей, уйдя куда то прочь,
Чтоб избежать подобного соседства.
Я снова гляжу в небо
Я снова гляжу в небо, но в небе черные птицы,
Такие, как день ноября, тот самый, который мне снится.
И я вспоминаю тревогу и счастья оплавлены крылья.
Как жутко сейчас понимать, что я есть источник бессилия.
Я верил в себя что есть силы, был горд и излишне надменен.
Наполнен всем тем до краев и им же за завтраком съеден.
Теперь же опущены руки, как крест волоку свою душу.
А мы ведь могли быть вдвоем, но я наше счастье разрушил.
Как хочется все повернуть и взять в ладонь теплую руку,
Гулять вновь под летним дождем и напрочь забыть эту муку.
Как жутко, тебя больше нет, а я не сказал эту фразу —
Любимая ты на весь свет, одна лишь сияешь алмазом.
Притча
Вступил в бой багряный рассвет
Подавляя ночь патокой алой
Для себя четко зная ответ —
Цена жизни не может быть малой.
На скамье сидел старец седой,
Что задумчиво щурился в небо.
Подбежал к нему внук молодой
И протяжно стал клянчить у деда:
— Дед, а дед, мне не спиться в сей час,
Расскажи мне пожалуйста сказку.
Да о том, то что было до нас,
О героях с жвачкой да в масках.
Покачал головой старый дед
Усадив на колени малого.
Ободрился вдруг, скинув груз лет,
Вспоминая свершения былого.
— Слушай отрок отныне рассказ
Было то в стародавнее время.
Расскажу все как есть, без прикрас
На себя взяв подобное бремя.
Плеск от весел ладьи удалой
Поднимал белогривую пену,
Уплывая с игривой волной
К горизонту, за синюю стену.
По бортам в ряд висели щиты
Охраняя бесстрашных варягов.
Только ветер, как крылья мечты
Развивал горделивые стяги.
Плыли воины славной страны,
Где царят только честь и отвага.
Там где люди добры и смелы,
Не прогонят ни пса, ни бродягу.
Были подвиги их велики,
Воспевали народы их песней
Эх, как жаль, что те дни далеки
Нынче подвигам грех стал уместней.
Верен слову всегда мудрый князь,
О народе своем взяв опеку.
А теперь, вся политика — грязь,
Десятин хуже в раз ипотека.
Душат, губят наш русский народ,
Позабыты уж предков заветы.
Бессловесный и загнанный скот
На вопросы не ищет ответы.
Ох, как горестно мне от того,
Что за место Руси — государство,
Да и то, что осталось с него —
Да и то, что осталось с него —
Неприкрытой коррупции царство.
Зарастает бурьянной травой
Иностранной культурой и гнета.
Обрастая недоброй молвой,
Словно губка впитав нечистоты.
Задаюсь я вопросом внучек,
Тем, что мучает долгие годы
Эх, каков нужен людям толчок,
Чтоб от грязи хотелось свободы?
Цена жизни бесспорно важна —
То ценнейший есть дар на планете.
Но тогда, уж какого рожна
Мы за ценность ее не в ответе?
Слеза
Слеза по щеке катилась, подобно живому кристаллу.
Подобно летящей звезде, что с неба нежданно сорвало.
Мечтою сияя заветной, все чувства вобрав без остатка,
Катилась слеза по щеке от раннею юности гладкой.
И кожу мочила влага, соленая словно море.
Шептала молитву из чувств прозрачной волною прибоя.
И радугой крыл херувима ее отражение сияет,
При свете случайном лучей, за миг, что она протекает.
Как быстр и красив ее путь, как чист и правдив в совершенстве.
Хотел бы я жизнь обернуть в согласии с этим главенством.
Словно микросхемы
Словно микросхемы великого синтеза
Адаптируемся к новой псевдо механике,
Лишь надежда искрой элемента пьеза
Нас охватывает, будто огнь неорганику.
Раскаляя сердца до красна в горне стойкости.
Одевая дух в броню смелости.
Лицезреть бы грядущее дальнозоркостью,
На пути конца юности к зрелости.
Рисуй же мастер
Рисуй же мастер, покуда не истерлись кисти в прах
Где каждый взмах подобен смерти и рождению
Мгновение и ангел с демоном все спорят на твоих плечах
Найдя обитель для себя в твоем творении.
Твори же мастер, когда так в сердце колит боль,
А к окружающим лежит обида и презрение
Рисуй же без прикрас как есть, ведь в этом твоя роль,
Один из сотен душ, кого ведет прозрение.
Пусть дремлет Вавилон и ровный ряд горгулий
Укрывших навсегда, лицо, вуалью тьмы от света.
В их сердце спит декабрь, а у тебя июль
Но, если ты велик — рисуй для них и лето.
Твори мой друг, пусть оживут холсты
Наполнив душу всякого блаженным ликованием.
Рисуй всегда, покуда помыслы чисты
Ведь вдруг отступит зло, благодаря стараниям.
Посмотри вниз Херувим!
Что ветра так гневно дуют, что погибель мне сулят
Небеса меня осудят и отправят прямо в ад.
Нет надежды на спасенье и на плачь моих родных
По дурному наставленью, держат в роли крепостных
Не гневитесь баре — боги, не вздымайте свою плеть
Мне душой идти на пламя в нем звездою и сгореть
Нестерпимые мученья обретаю я сполна,
Палача звать Вельзевулом, а судья сам Сатана.
Пусть глумятся злые бесы над разорванной душой
Мир людской намного страшен, чем весь ад и князь Лихой.
Пусть считают наказанье мне ужасным и строгим.
У меня есть своя тайна, посмотри вниз херувим
Ты ослепнешь и замолкнешь потеряешь свой покой
Ведь смотря с небес на землю у тебя обзор другой.
Глупый ангел мне не страшен князь извечной грозной Тьмы
Ты спустись с небес на Землю и взгляни какие мы!
Рыцарь
Смелый путь дарован люду, чтоб снискать себе почёт
Вы оставьте пересуды, жизнь не пряник и не мёд.
Едет бравый рыцарь в поле, поле вновь овеет тьма
Возжелав воссесть на троне и воздать живым с полна.
Зло в таинственных чертогах обуяло чёрных слуг,
Кто все замыслы испортит наложеньем своих рук.
Бес гуляет на свободе, разоряя в Мире дух
Месть его для смертных тяжка, факел святости потух!
Кровь убитых ждёт отмщенья, в час трагичный, роковой
От Богов не скроешь тайны, на ладони грех людской.
Мир погряз в кручине страха, под пришествием беды,
Не уйти и не сокрыться, от своею же судьбы.
Грянет битва и герою выпадает тяжкий груз,
Целый Мир спасать от козен и от крепких вражьих уз.
Но надежда не угаснет, хоть и силы не равны
Будет адский гнёт повержен в эпилоге той войны….
Почему так реки льются и шумят дубравы вновь,
Этот славный рыцарь скачет с честью в битву за любовь.
Шаги становились все тише…
Шаги становились все тише,
Подобно загнанной мыши
Пытался он, что- то различить наперед
Как будто надеясь, что кто-то придет
Оглядывался, оступаясь на каждом шагу
Шепнул очень тихо — я так не могу.
При свете луны закурил сигарету
Открыл медальон, прикоснулся к портрету
Дрожание рук выдавало тревогу
Как будто душа, что возноситься к Богу
Дым горький взлетал не спеша к облакам.
И можно бы было предаться стихам.
Но дух что терзаем отчаянной болью
Не в силах бороться с суровой юдолью.
Продолжил свой путь, подойдя к мостовой
Сказав лишь три слова — Я буду с тобой!
Достал револьвер в нем калибр сорок пять
И может, окликни его в этот миг, и как знать
Возможно, все было бы совсем по-другому
И он, развернувшись, поплелся бы к дому.
Но нет, же на улицах было так тихо
Ни пьяных гуляк, ни лая, ни крика
Лишь мысль, что созрела в его голове
Была столь же резкой, как пуля в стволе
В тиши, словно гром оглушительный звук
Причиной всему это боль от разлук.
Когда потерял тех, что дороги сердцу
Не страшно уйти и закрыть плотно дверцу,
Терпя боль утраты, и душу губя.
Страшнее прожить никого, не любя.
Despear beats
1 куплет
И снова тайные сны… ложиться снег на руках
Среди хрустальной зимы, когда все ангелы спят.
Я продолжаю свой путь, повсюду улицы грез
Все потому, что люблю, все потому, что всерьез.
Ведь нет мечты на земле важнее тайны одной.
Всего сильнее хочу, я навсегда быть с тобой.
И губ касаясь твоих, растаять воском свечи,
Но это только мой сон и ты уходишь в ночи.
Я все кричу тебе вслед, но ты не слышишь меня.
Как акварель расплываясь с лучами нового дня.
Когда приходит к нам боль с мешком на сбитых плечах
С ним осознание того, что вот всему пришел крах.
И вот любовь бьется в миг на сотни стекол зеркал
В них отражение мое и то к слезам я познал.
И просыпаясь в слезах, хочу вернуть все назад,
Ведь без тебя моя жизнь всего лишь проклятый ад.
2 куплет
Но как мне жить не пойму, ведь не возможно забыть,
То наваждение мое, какое смог полюбить.
Ты воплощение боли и воплощение утрат
В моей любовной юдоли ты мне поставила мат.
Но что колотиться сердце и почему так болит
И отчего моя совесть меня никак не простит?
Я без вины виноватый, я сам судья и палач,
Ведь ничего не исправить в моей стезе неудач.
И страх тебя не увидеть сжигает пуще огня,
Ведь без тебя мое чудо, мне не прожить даже дня.
Сорвавшись с неба на землю я все вообще потерял,
Лишь только во снах могу встретить твой образ — мой идеал.
И душу рвет на частицы, ее не в силах унять
В ней пустота от утраты, как жаль сну явью не стать.
Моя любовь это морок, уходит с негою сна,
Но я не в силах проститься, ведь мне нужна лишь она.
Я отыщу
Среди забытых аллей и среди долгой зимы,
Я вижу как наяву свои хрустальные сны.
И в них заметно оно — но только как мне назвать,
То чудо, словно звездой в ладони может сиять.
Не искушенной красой блистали эти глаза —
Красивей нет ничего и легче чем небеса.
И я — ничтожная тварь, хотел лишь ей обладать
Ее безмерно любить, оберегая как мать.
Но как я только посмел, своей никчемной молвой,
И осквернил ее слух, не погребенный землей.
И, вдруг сказала она: «так одинок этот путь,
Я так боюсь отступить, так будь же другом моим.
Не бойся, будь… будь…».
Я ее нежно обнял, казалось ангелов рать,
Сияя словно в мечте, готова нам танцевать.
Но вдруг случилась беда, она влетела как вихрь.
Меня она забрала, я помню свой звонкий крик…
Все, открываю глаза и ситуацию меря,
Глаза хотят отыскать… ее, ведь я еще верю!
Но, понимая все это, давая стечь струйкам слез
Моим щекам, полу грешный, понять пытаюсь вопрос:
— Ведь это я ее предал, исчез как бешеный пес?!
Проклятый звук бытия меня нежданно унес.
Ее нежная кожа хранит мои поцелуи…
Теперь, мне незачем жить — вернуть ее так хочу я!
Печаль обычная в доме, страдать уже надоело,
Быть может я отыщу, ее, отбросивший тело?
И подошедший к окну, гляжу в небесную даль,
Да, я УМЕЮ ЛЕТАТЬ! Ведь мне ее тоже жаль…
Эпилог:
Невидная печаль в глазах, моих становиться сильней
И глупый отглос серых фраз встают границей вечных дней
Лишь только пуля просвистит, раздвинув воздух и на крик
Я остаюсь совсем один, пусть хоть на этот краткий миг.
На что дана нам красота — иллюзий светлое крыло?
Промчится мельком мимо глаз, играя в грешное лото.
Не в силах боль сдержать и гнев, я наполняю в сердце яд
За все меня ты не простишь, хоть я ни в чем не виноват.
Ушедшая любовь
…Я одинока, словно ветви длань,
В твоих руках — марионетка.
Ведь я верна и искренна с тобой,
Тебе ж нужна надменная кокетка.
«О, Счастье», что стучится мне во дверь,
И мерзкий вкус вина твоих лобзаний
Была и я когда-то влюблена…
Но не в тебя, в одно воспоминанье.
Я одинока словно ветви длань,
И если б стать могла лозою виноградной
Поверь мне, я свела тебя с ума
И стала лишь одною ненаглядной.
…Прости меня за все, что я когда-то обещал
Ведь я был глуп, как вьюн, что с древа лист сорвал
Прости меня за «снег», прости меня за «ров»,
Что разрывал в обмен на чистую любовь.
Как жаль, что не дарил тебе красивых слов.
И за нехватку сил, чтоб вырваться с оков.
Прости, что заставлял тебя, порой страдать.
За то, что не сумел тебе любовь свою отдать.
И вот, теперь, пришла ко мне пора страдать…
Я вспоминаю сад, где ты устала ждать,
Ты унесла любовь, а с нею все мечты,
И сразу для меня померк мир красоты.
Пройдут дожди не раз, стекают капли с крыш,
Безмолвие как ты, ведь с ним и ты молчишь.
Я подхожу к окну, а от него сквозняк…
Я потерял тебя — какой же я дурак!
В тот час, когда покрыты ветви…
В тот час, когда покрыты ветви
Ночною темнотой, неслышен громкий звон,
И час, когда любви признания —
Так сладки в каждом нежном слоге.
Дыханье ветра и воды печальный тон
Им вторили как разные дороги.
И музыки приятной для души,
В которой, есть контрасты — словно Боги
И лица их невиданной красы,
Слегка укрыты, краем белоснежной тоги.
Цветы блистают от присутствия росы,
А в небе темном видно звезд сиянье.
Я верю, что любви разочарование
Навеки не войдет в счастливый дом.
Глубоких вод, как вечность, темнота
Так одинока, словно сердце листопада.
И та, порой завидная награда,
Нас всех накроет непорочной чистотой.
За ней есть свет — небесный и простой,
Который нас зовет, луной на небосклоне.
И он, подобен греческой Юноне,
Нас опьянившей этою мечтой.
Волки Сварога
Кто способен на ратное дело, кто отважен на битву с судьбой
В этот час печали и гнева стать для всех защитной стеной?
Кто способен вырвать из плена и рискнуть своей головой,
У кого всегда сердце горело за народ и за Русский покой?!
Даже если душа захлебнется от настигнувшей вражьей орды
Наш герой никогда не сдается, ибо вместе Славянов сыны.
Вместе пир и великие тризны омывают мед и костры,
И они ничего не бояться, коль сердца у них гневом полны!
След печали они отражали в их отважных и строгих глазах
Павших братьев они поминали, ничего не сказав о врагах.
Битвы древних — воспетых в легендах, они вторили юным сынам
С благоговеньем они относились, воздавая награды к Богам.
Держат узы Великих героев, как и корни, деревьям под стать.
Их судьба не раздельно с Отчизной, любят молодцы родину мать!
Их ладьи бороздят океаны, накликая морские шторма,
Но их воля не знает изъяна, рождены ведь не ради дарма.
Вспыхнет в небо, великое пламя, воспевая победы отцов,
Чьих имен, словно вещего званья враг боится, закрывши засов.
Серой тучей нас Сварог оденет, явит пришлым величье свое
И в тот час Славы все одолеют и вонзят оземь Правды копье.
Кто способен на бравое дело, кто отважен на битву с судьбой,
У кого всегда сердце горело за народ и за Русский покой?
Размышления Бродяги
Как горько мне — во рту и на душе,
Я снова пьян, опять в руках истомы,
А этикетки с водки — мне теперь клише,
Которые до боли мне знакомы.
Мне хорошо в беспамятстве своем,
И я не слышу, гневных возгласов прохожих.
Лишь тишина… и только с ней вдвоем,
На это время оказались схожи.
Быть может здесь, в пьянящем веселе,
Я обрету покой от буден злых бродяги?
Не зная голода, иметь все на столе
И не нуждаться в денежной бумаге?
Но вдруг все пасмурно… и краски не резки,
И заволок мечту, хмельной туман дурмана.
Казалось, голову сдавили вдруг тиски
И продолжают хватку вновь, усилием титана.
Я слышу топот ног и бульканье внутри.
И ощущаю смрад, разящий сильно серой.
Вдруг вижу явственно огромные котлы,
И в них людей, кто жил в протесте с верой.
И я похолодел, хоть всюду царил зной,
Узрев их крики и молящих о спасении.
«все это знай — произойдет с тобой!»
— пророкотал мне гласс, исполненный презрения.
И вот, всмотревшись, вижу зверя пламенных одежд,
Что горделиво шествует над бездной,
Как воплощение несбывшихся надежд
И всех ошибок совершенных прежде
Он лишь кивнул, перехватив мой взор.
Читая разум мой и сломленную душу…
и невербально вынес приговор,
Всевластие тишины нисколько не нарушив.
И я молчал, склонившись ниц к земле,
Найдя внутри искомые ответы.
Просматривал всю жизнь свою в едином дне,
Осмыслив, отчего, мне выпало все это.
И я не споря, принял правоту,
Решений этого, сакрального создания.
И в тот же миг, проснувшийся в поту,
Избрал я путь ведущий к покаянию.
Выплевывая грех, потоком рвотных масс,
Я плакал, преисполненный прозрения,
Прокручивая в памяти, мной прожитый рассказ,
Я к своей личности испытывал презрение.
И в первый раз спросил — «что делать, бог»?
В ответ услышал колокол церковного набата…
и поспешил к стенам, я вскоре ко всех ног,
Избравший путь послушника и брата.
Летели птицы к палым облакам
Летели, стаей, птицы к палым облакам,
Как, то, стекло мечты, что я разбил на части.
Как календарь, что смерть дарует дням
И время, что всегда течет сквозь пальцы.
Терпкую кровь страданий и утрат,
Они уносят за собой в бескрайность Ойкумены.
Туда маршрут один и нет пути назад,
Рисуя алым, для ушедших, свою стену.
Невольно зрячи, вижу ангельский поток…
В беспечности своей, забыв истоки кармы.
Они греха в себя урвали клок,
Трактир устроив с Божию казармы.
И нет святой воды, пустыня бывших чувств,
Сгубила сотни тысяч разом обреченных,
Объятых пламенем безумия и буйств,
В его глазах, признав в нас недостойных.
Летели, стаей, птицы к палым облакам,
Как, то, стекло мечты, что я разбил на части.
Как календарь, что смерть дарует дням
И время, что всегда течет сквозь пальцы.
Yakamoz
Мы, помню, были… рябью на воде,
Тем поцелуем ветра на прозрачной луже.
Поддавшись чувству, верили судьбе,
Невольно выпустив запретное наружу.
Мы были светом в сени мощных крон,
Что теплотой вселяет в Мир надежду
Для нас любовь вселенский эталон,
Была, я помню, только прежде.
И нам не склеить волшебством дождя
В слезах своих былые сантименты…
Но как гроза, уходит, часть воды храня,
Мы оставляем в памяти, счастливые моменты.
Теперь же гладь воды, сковал холодный лед
И дуновением до чувств не достучаться
Надежды свет под тучами падет,
В сердцах не в силах более остаться.
И все замерзнет, следом, серебром беля,
Распишет, равнодушием, глазниц бездонных стекла.
И плугом времени, борозд морщин, поля
По гладкой коже, заносила меч дамоклов.
Душа
Под солнцем, златого знамени,
Отражаясь в росе макрокосмоса
Всполохом сверхновой, пламени,
Рождением крика — первого голоса.
Взращивая в себе млечный путь нежности,
Прокладывая тракт, сквозь толщу небытия,
Чья-то жизнь в океане временной безбрежности
Стартовала полет свой в чужие края.
Преодолевая турбулентность перепетий и отчаяния.
Перегрузки недомогания и боль души,
Прошла стратосферу… и вот за старания,
Осталась одна, в хладной, темной тиши.
Попирая Грядущее
Попирали грядущее стопами праздности,
Забивали гвозди бренности в сердце Вечности.
Придавая суете и мелочам лишней важности,
Не постигнув мимолетности времени — скоротечности.
Кочуя по пескам духовной бедности,
Не находя в пустой жизни глотка радости.
Отвернувшись от света, лишь из вредности,
Продолжали плодить террариум гадости.
Из палитр теперь только черное,
Словно осенью заблудших воронов стая,
Поглотила Мир участь скорбная,
Отрезая всем дорогу до Рая.
Древень
Теперь же слушай правду юный друг, я был свидетелем рассвета и заката. И знаю точно, как пришел сюда недуг и каковы подсчеты на утраты:
— «Воспетые рассветом кроны древа, в своем стремлении, что тянуться в небесную лазурь в сии минуты проходили таинство крещения, огня священный ореол покорно снисходил в лучах звезды, чье имя Солнце. С блаженством, изумрудная листва в себя вбирала каждый луч ниспосланный Творцом и древо, как надменный шейх росло и ширилось на радостях природы. А ведь когда-то, сотканные, кажется, из ваты облака на землю выпускали рать воды — стремительный поток, чтобы ростка коснуться молодого древня. Но в пору древнюю, что стоит с истоков мироздания, из терний к звездам поднималась поросль зла: жестокость, ненависть, обман и невнимание — хитросплетение адского узла. Досадно к нашим летам видеть эти всходы — кругом лишь сучья, пагубны шипы и терпкий яд безудержной свободы марает помыслы все чистые мечты. Но мрачный лес по-прежнему растет, растет безжалостно и тянет свои ветви, к тому, что старый древень подает, желая доброе стереть подобно бритве.
Как жаль, ведь люди, что в невежестве своем, порою видят славное в отвратном, не понимают для чего мы все живем. Вся мысль о грешном, о мирском, да о приятном.
И больше чем от истины бегут, тем им больнее лицезреть свои пороки, что в добродетели других покажет пруд, зеркальной глади, не скрывая эти стоки. Терзаемые желчью яда своего они, подобно темной поросли стремятся тушить во всех, согласно замысла сего, те искры человечности, что в сердце каждого хранятся.
Любовь это купанье в янтаре
Любовь — это купанье в янтаре.
И теплых чувств — причудливые краски,
Для нашей памяти, подобные смоле,
Омытые слезами, моря, для острастки.
Любовь — это купание в янтаре,
Для вечности — красивое мгновение.
Останься в нем, нетленной на Земле
Притягивая, словно наваждение.
Любовь — это купанье в янтаре
И каждый всплеск ее — неповторимый,
От ранней юности, подобной лишь заре,
До дней последних — след неизгладимый.
Старый дом
Я открываю врата, вхожу в заброшенный сад
И от картины его уже совсем я не рад —
Деревья будто старухи, оберегая от зла,
Все пораскинули руки не пропуская меня
Тот сад уже очень ветх, и в нем стоит старый дом,
О нем забыты легенды… их заносило песком.
Великолепие красок, истерлось с древних картин
Но этот дом сохранился среди останков руин.
Его крыша со шпилем, подобно шлема забралу
Глядит бесстрашно в гладь неба, бросая вызов пиару.
И беспощадных лучей, как пламя жгучим потоком
Он терпит всем своим телом, как страж не поведя оком!
За что такие мученья, он переносит веками,
Не поддаваясь на крик, не разразившись слезами?
Когда — то очень давно, он был предметом мечтаний,
В саду прекрасный фонтан, был, и деревья с плодами.
И звонкий смех от детей дарил всем радость вокруг,
А если спрашивал кто: «Где рай?», то верь он был тут…
Но что — то сдвинуло время, его шаги стали тише,
Имея силу слона, но незаметным, как мыши.
Оно сносило вокруг, среды былой, немой след.
Но дом не тронуло время, даруя этим обет:
«За то счастливое время, что он когда — то вносил,
Он будет просто забытым, но не лишенным тех сил,
И человек никогда уже не будет в нем жить,
И все за то чтоб ветра не смели «воина» бить».
Он согласился не зная, что одиночество колко
Порой врезается в сердце, похуже всякой иголки…
И разбиваются скалы на протяжении веков
Но дом по прежнему крепок, но только грустен без слов.
А люди видели чудо, и наполнялись стремленья
Стоять вот так же велико — подобно свету знаменья.
Жаль только, что нужно питать силой своей чужие надежды
И постараться не заплевать светлого чувства скупые одежды.
Жило малое сердце
Жило малое сердце, и оно всех любило, но от фальши друзей вскоре клятвы забыло,
Его били кругом, шинковали иголкой, отчего то, считая, что оно очень стойко.
И не раз и не два его ждали разлуки, на себя так хотело наложить оно руки,
Оно верило им, ведь боялось остаться, но они не ценили, продолжая смеяться.
Позабытые клятвы вскоре дали ростки, и оно не стонало от извечной тоски,
И оно не смотрело уходящим им в след, оно просто забыло яркий солнечный свет.
Чувств уже больше нет, ведь внутри живет стужа, не пуская ту слабость что, была, уж наружу.
С каждым часом, днем, годом превращается в лед, то печальное сердце по сей день что живет.
Было плохо не раз, но оно не стонало, не кого не просило, ведь оно точно знало,
Даже если узнать смерть свою наперед, то с тобою проститься так некто не придет.
Так что незачем плакать, слезы просто вода, они тоже застынут тонкой корочкой льда.
И наивные мысли улетят навсегда, их наверное держат там оковы из льда.
Одиночество дар, пусть считают проклятьем, ведь проклятие те, кто не чувствовал льда
Кто не чувствовал скорбь лежа там на кровати, тех готовых уйти не оставив следа,
Кто не чувствовал боль от истерзанной раны, когда порваны вены что гирлянд провода,
Кто считает, что можно творить зло неустанно, эти жалкие черви недостойные льда.
Анафема иль вера?
Я на страницах нужным счел стереть слова
Их шелест был похож на дождь осенний.
Но ветер различить бы мог, хотя едва
Моей души источник откровений.
Мне жаль научный труд и вечный смысл
В веках описанных в забытом манускрипте,
Искусных рукописных строк и чисел
Что призывали верить дьявольской молитве.
Свеча дрожала и по стенам тень
Отбрасывала злые очертанья
Рисуя тех кого, упрятал день
От глаз людских на вечные страданья.
Я размышлял, но промедленье — смерть
Овеют разум колдовскою сетью
И ты как лист попался в круговерть
Послушник зла, загнавший себя в петлю
Безмолвие как статность грозной Тьмы
Обитель зла и памятник отчаянью.
Вселяют ужас каменной тюрьмы,
Когда приходит плата за деянья.
Я книгу мерил как ревнивый муж —
То ненавидел, то пылал соблазном.
Пытался сжечь ерическую чушь,
Но сила строк так притягательна заразна.
Я силы черпал, орошая пот
Собравши воедино волю с духом
И растопив в себе сомненья лед
Я отдал книгу пламени разрухи.
Не то был свист, не то был страшный рык
Померкло Солнце, облака клубами
Сбирались в стаю, будто грозный лик
Пронзить пытался черными глазами.
Я задрожал и только молний блеск
Меня держал в быту полу — сознанья.
Мой дух тянул чудовищный гротеск
Вот плата за утерянное знанье.
Гроза утихла — снова блещет свет,
И ветер шелестит листвой дубравы.
Лишь на земле бездвижный силуэт
Отдавший жизнь за вас, а не для славы!
Скорбь
Пробил час, дегтем в стать облакам грозовым
нагрянул
Утопая в патоке лжи медовой, липкой и вязкой,
Растворился в настоящем с ним в небытие канул,
Без причины, без замысла и огласки.
И уже не стать во век прежними,
Не вернуть лицам легкомыслия мины.
Раскрывая горизонты для мышления безбрежные
В заблуждении своем достигая вершины.
Сколько падет их еще на поприще ратном?
Сколько слов было вслух не досказано?
Что стираются в пыль многократно,
Только быль до сих пор не доказана.
Стерта память побед пращуров и отцов,
Позабыты морали былой устои крепкие,
И душа моя плачет навзрыд, горче вдов,
Ибо скорбь сжала в лапы цепкие.
Тени, что пауком сползают ко мне неспешно,
Выжидают момента впрыснуть яда бессилия.
Отравляя разум черной мыслью грешной,
Одерживают победу свою без насилия.
Словно ставни, что на булатный замок заперты,
Обездвижены и стынут от озноба руки.
Больничная простыня — иллюзия парадной скатерти
И лишь голос в голове распускает слухи.
Шепчет, настойчиво, стремясь поколебать волю,
Обволакивает коконом сомнений и былых
сожалений,
Съедает волокна разума прожорливой молью,
Не пускает взойти на путь свершений.
А погода — пьянь, расплескав стакан,
Оросила ливнем часть земной горницы.
Пир на небе горой — хорошо Богам,
Шум и гам вокруг, да раздолье вольницы.
Сам Иггдрасиль с небес пустил корни,
Разрывая плоть облаков грозовым мерцанием.
Всю помпезность вобрав в громогласном горне,
Вдруг утих для раздумий в молчании.
Поутихло резонансом встревоженных кругов на воде,
Возмущение чистой глади зеркальной,
На полотнах жизненных невзгод подвластных судьбе,
Замирает вновь в спокойствии, прячась в уголках дальних.
Пропасти глубоки
Пропасти глубоки — не связать путеводные нити.
Растворимся, как пыль, галактических звездных систем.
Нас окутает лед, равнодушия чувств и событий
И уже все равно, на какой ты орбите и с кем.
Я лечу в никуда, а быть может по верному курсу,
Сквозь скопления глыб, астероидных, опасных колец.
Пусть обшивка пробита и сказалась нехватка ресурсов,
Но мои разум и воля, до сих пор, не признали конец. Эта темная синь — здесь еще холоднее и чище,
Ведь ее не коснулась еще, сталь чужих и лихих кораблей.
Может быть и ее, как меня, уж никто и не ищет, Только я уже здесь и достиг не открытых дверей.
Ангел
Небесный странник, свой маршрут начав, надеждой окрыленный
Для смертных душ неся прозрение и свет, Не ведая тот ужас потаенный,
Поскольку грех — всему источник бед.
Крылами машет ангел, что есть силы,
Исполнен благости, терпения, добра,
Не ведает про смертную рутину,
И потому, стремится к нам сюда.
Он долетел, спустился робко к людям
И начал молвить им благую весть.
Но не услышал фраз: «мы так не будем…»
Поскольку люди и над ним свершили месть.
Сломали крылья и втоптали в землю,
Ликуя дико говорили: «Эй глупец!
Ну где твой Бог, который тебе внемлет?
Не уж, так слаб он, твой Творец?!».
Праведный ангел ничего им не ответил.
Лишь скорбь витала на его душе,
Не от того, без крыл, что мир не светел,
А от того, что не исправить их уже.
Тогда же ангел опустился на колени,
Ладони сжав молитву возносил:
«Прости их Боже и даруй им искупление
Не гневайся, покуда хватит сил.
Прости грехи их по неразумению,
Прости их злобу и жестокий ум,
Я сам избрал полет и то падение.
Реальность же куда суровее дум.
Прими же мою жертву мудрый Отче,
Ведь знаю я насколько терпелив,
Ты наш Творец — Вселенной вечный зодчий,
Прими же жизни моей искренний порыв.
Не в силах я смотреть на их страдание.
В них дьявол с детства сеет семена.
Уже к отрочеству жестоки их деяния
И нет тут тех, кто нес бы истины огня.
Прошу же Отче, не суди их строго,
Хоть много уместилось в них греха.
Ты укажи им, чрез меня дорогу,
Чтоб участь их была потом легка.»
Народ услышал ангела воззвания,
Его слова в них вызывали гнев,
Ведь не терпели люди порицания,
Так полагая, что все кары — блеф.
И снова странника небес схватили,
Пытали долго железом и огнем…
Три дня прошло, где ангела убили,
Там небо до сих пор рыдает лишь дождем.
Я был так близок к победе
Я был так близок к победе, но жаждал быть еще выше.
Моя чрезмерная гордость давно обвила шпиль крыши.
И я, как старая башня был черств и излишне надменен
И вот, мой удачливый случай был шулером жизнью подменен.
Крапленая карта легла, но я уже разум не слышал.
