живут люди, живет город, страна — они борются, они сопротивляются… Даже если радио не говорило, а только стучал метроном — и то было легче, это означало, что город жив, что сердце его бьется
Я получила в июле прошлого года письмо от одной ленинградки-фронтовички, Елены Чижовой. Она писала в этом письме:
«Я потеряла сына, убитого на фронте, куда мы ушли вместе по призыву товарища Сталина. Я горда тем, что сын погиб, спасая друга, сражаясь за Родину…»
Только мы, женщины, знаем, что это значит — потерять свое дитя. Так какое же величие души надо иметь, как надо любить своего сына, чтобы так переносить его гибель!
Землю,
где воздух
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся, —
но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя.
Этим летом на Невском я видела такую картину: лежит на панели, закрыв лицо шапкой, подросток и навзрыд плачет. А рядом стоят две женщины. У одной из них он хотел стащить карточки, но вторая заметила это, задержала его и вот сейчас, стоя над ним, стыдит его:
— Ты что же, зверь, хотел сделать? Ты ее хотел жизни лишить! Ты о себе подумал, а о ней? Нет, как ты смел об одном себе думать!
— Отстань ты! — корчась от стыда, кричит из-под шапки парнишка. — Я вот пойду под трамвай брошусь, умру…
— Ну и умирай! — крикнула ему женщина. — Умирай, если ты один жить хочешь!
Бывает, спросишь собственную душу:
— Ну, как ты, что? —
И слышишь: — Устаю… —
Но не вини за горькое признанье
души своей — и не смущайся, нет!
Она такое приняла страданье
за этот год, что хватит на сто лет
Такое испытанье ей досталось,
что, будь она не русскою душой, —
ее давно бы насмерть искромсало
отчаяньем, неверием, тоской…
Мы жадно ждем того часа, когда кольцо блокады будет разорвано и великая страна прижмет к груди исстрадавшихся героических сынов и дочерей овеянного вечной славой Ленинграда».
А мне все вспоминались стихи Маяковского, тоже по-новому, по-ленинградски звучащие теперь для нас:
Землю,
где воздух
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся, —
но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя.
О, какая отрада,
какая великая гордость
знать, что в будущем каждому скажешь в ответ:
— Я жила в Ленинграде
в декабре сорок первого года,
вместе с ним принимала
известия первых побед.
…Нет, не вышло второе письмо
на далекую Каму.
Это гимн ленинградцам — опухшим, упрямым, родным.
Я отправлю от имени их за кольцо
телеграмму: «Живы. Выдержим. Победим!»
И я кричу знакомым людям:
— Пишите правду матерям.
Пишите им о том, что будет.
Не жалуйтесь, что трудно нам…
И рано утром восьмого июля в домах никого не осталось: все ленинградцы, от мала до стара, вышли на улицы. Все шли. И те, кто ожидал увидеть среди проходящих гвардейцев своих родных, близких и знакомых, и те, кто никого уже не ждал с войны, совсем никого.
