автордың кітабын онлайн тегін оқу Безумство
Андрей Лахтин

Кітап туралы Қазір оқып жатыр5 Тегін фрагмент

Андрей Лахтин

Безумство

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Безумство — это модель тоталитарного государства, которое изменяет человека под себя. Антиутопический роман посвящён психологическому эксперименту, который проходит в одной из клиник России будущего. Суть эксперимента — доказать, что рамки нормальности определяет не личность, а общество. Любой человек, попадающий в новые обстоятельства стремится копировать поведение окружающих, а если окружающие — сумасшедшие, то и он постепенно сходит с ума. В персонажах угадываются наши современники.

18+

Бернард смотрел на небо и не мог понять, почему жара держалась так долго, казалось, что она будет ещё целую вечность и не закончится никогда. Но в этот день небо начали затягивать тучи, вопреки прогнозу погоды, который был услышан Бернардом по телевизионному объявлению часом ранее. Лучше бы ему было и вовсе его не слышать, ведь теперь его мысли были только о погоде, а это отвлекает перед столь важным делом, которое может изменить жизнь до полной неузнаваемости. На глазах у Бернарда сбывалась мечта — стать психиатром в одной из самых лучших больниц, о которой только и твердили на факультете, что он недавно закончил. В такие моменты кажется, что вся жизнь, всё то, что было раньше — больше не имеет никакого смысла. Есть только будущее, которое было подарено Бернарду его дядей. Дядя был довольно известным в определённых кругах человеком, пользовался репутацией настоящего интеллигента, филантропа, мыслителя и учёного с большой буквы. Эти же качества он и пытался привить Бернарду. Именно дядя сыграл решающую роль в его воспитании, посоветовал стать врачом, а также научил виртуозно владеть скрипкой и фортепиано, писать стихи на трёх языках и даже стал вдохновителем Бернарда на пути к чёрному поясу по карате.

Бернард, по наставлению дяди, посещал столько кружков, секций, курсов, мастер-классов и тренировок, что казалось, будто такой человек должен быть готов абсолютно ко всем вызовам жизни. Поэтому Дядя Бернарда, узнав, что тот заканчивает университет, стал обзванивать всех своих знакомых врачей, чтобы выведать не требуется ли кому-нибудь из них помощь. Так ему удалось выяснить, что в одной из психиатрических клиник один из врачей уезжает по долговременной программе в Южную Америку. Нужен заместитель, временно исполняющий обязанности, желательно молодой врач. Бернард был из таких.

Он был выкован в лучших аристократических традициях, о которых, к слову, уже давно позабыли. Вежлив, но в то же время немного рассеян, изобретателен, талантлив, обучен самым неожиданным навыкам от знания иностранных языков, до владения арбалетом. Универсальный человек, готовый покорять горы. Сегодня Бернард покидал свой город, в котором прожил полжизни, чтобы с головой окунуться в работу, о которой так долго мечтал. Он закрывал кожаный коричневый чемодан поплотнее, слегка поглаживая его при каждом удобном случае. Ему безумно нравился материал из которого был создан это чудесный чемодан. Была бы его воля, он бы сделал все собственные вещи из этой кожи. Но достать её подобие было невозможно, ведь чемодан был куплен Бернардом во время путешествия по Стамбулу, которое состоялось ещё в школе. Он маленьким юношей отстал от экскурсионной группы, заблудился в старинном городе и забрёл в лавку к старьёвщику, чтобы тот поведал ему дорогу до гостиницы, адрес которой звучал в памяти голосом сопровождавшей всю группу учительницы. Дядя обучил Бернарда английскому, благодаря чему мальчик узнал не только кратчайший путь до отеля, но и приобрёл коричневый кожаный чемодан. Старьёвщик достал его со столь высокой полки, что ему понадобилась стремянка, сдунул пыль, слегка встряхнул и произнёс: «Bedava»! По-турецки это значило, что старьёвщику не нужны были деньги, просто чемодан нашёл своего хозяина.

Эта уникальная вещь и сопровождала Бернарда во всех его путешествиях, несмотря на то, что ручки чемодана были уже потрёпаны и кожа местами превращалась в дыры. Но чемодан истощал запах, который ассоциировался с детством, с человеческой щедростью и той улыбкой, что сопровождала подарок от добродушного старьёвщика из Стамбула.

Бернард всегда старался не обрастать ненужными вещами, а идеальное количество вещей и определялось вместимостью того самого чемодана. Исключения составляли лишь книги и медицинские принадлежности, которые копились в геометрической прогрессии. Бернард, наконец, закрыл свой саквояж, в последний раз провёл по нему рукой, упаковал оставшиеся вещи в багажник автомобиля и крикнул водителю: «выдвигаемся! Нас ждёт большое путешествие!».

Бернард сел на переднее сиденье, продиктовал адрес и все — начинающий доктор, водитель и коричневый чемодан двинулись в путь. Конечно, слова о большом путешествии были не более чем преувеличением, которые Бернард часто допускал в своей речи. Это был путь от аэропорта, куда прилетел самолёт, до той самой клиники. Примерно часа два-три, не больше. Водитель нажал на кнопку на приборной панели своего автомобиля с тем же пафосом, с каким пилоты космических шаттлов запускают механизм и взмывают в космос. Тот же бесконечный пафос, переходящий в восторг проглядывался во взгляде Бернарда, — поехали, — снова повторил тот.

Первые двадцать минут пути они ехали молча, пробираясь сквозь тернистые джунгли вечернего города. Солнце ещё виднелось, но его раз за разом перебивали тучи, которые становились всё тяжелее и массивнее. Они как будто набирались сил перед тем, как обрушиться ливнем на землю.

— Неужели будет дождь? — встревоженно заголосил Бернард. — Мне вовсе не хотелось бы появиться перед всеми встречающими мокрым. Встречают по одёжке, страшно представить, что они обо мне подумают.

— Оставьте эти тревоги, Бернард! — продолжил водитель, не останавливаясь внимательно следить за дорогой, как будто он водит первый раз и боится слететь в кювет. — Мы обязательно прибудем быстрее, чем эти тучи соберутся с силами. В ином случае я постараюсь подвезти вас прямо ко входу.

— Бернард немного изменился в лице, будто ему в голову пришла гениальная мысль, которая может изменить жизнь всех людей, населяющих нашу планету, до неузнаваемости. — Вам не кажется, что люди совсем перестали обращаться друг у другу, указывая на их, с позволения сказать, статус. К примеру, как раньше было: мистер, гражданин, господин, мсье. Я часто встречаю эти клише в старых книгах. Как быстро летит время, стирая старые привычки. То, что было принято ещё совсем недавно, сегодня уже не имеет никакого смысла. Если так пойдёт, то скоро, уснув на десяток лет и проснувшись, будет невозможно понять, что происходит вокруг, как говорить и что делать.

— Да полно вам! — опешил водитель, вдруг вспомнив известное восклицание из всё тех же старых книжек. — Это как Салтыков-Щедрин сказал: «пробудите меня через сто лет и спросите, что сейчас делается в России. Я отвечу — пьют и воруют», вроде как-то так!

Бернард задумался. Ведь действительно! Вот какой сейчас год? Да это не важно. Уже никто не помнит ни Российскую империю при Петре, ни Советский союз при Сталине, Ни Россию послесоветскую. Всё это было так давно, что уже давно превратилось в параграфы в учебниках истории, о тех эпохах напоминают лишь экспонаты в музеях. Сейчас-то всё иначе, нужно жить сегодняшнем днём и уверенно смотреть в будущее, которое нас ждёт. Немало воды утекло с тех пор. На улицах уже не услышишь советского «гражданин», в письмах, даже в деловых, не пишут «уважаемый». И действительно, зачем это всё было нужно, кому?

А имена, какие раньше были имена: Феодосий, Татьяна, Иван, Павел. В какой-то момент показалось, что эти имена звучат сурово, как будто камни падают с высокой скалы на жёсткий грунт. Всем вдруг полюбились французские имена, они как взмах крыльев птицы, как лёгкий весенний ветер. Их не позволительно выкрикивать в толпе, они как будто созданы для того, чтобы быть произнесёнными в песне лёгким сопрано. Попробуй сейчас назови ребёнка Геннадием — сочтут за сумасшедшего! Мода уже не та, да и люди не другие.

— Прогресс двинулся вперёд, совершил невероятный рывок! — ни с того ни с сего сказал Бернард. — Человечество смело покоряет бесконечные космические просторы, ест самую здоровую пищу, каждый может обзавестись техникой так, что не придётся вставать с места годами. Кажется, что человечество уже прошло стадию технологической сингулярности.

— Технологической сингулярности? — Переспросил водитель.

— Совершенно верно! — Ответил Бернард. — Это такой момент в истории, мой

дорогой друг, когда технический прогресс ускорится так, что за ним невозможно будет поспеть. Существовала вероятность, что верх возьмут роботы, а обычные люди, работающие на предприятиях и фабриках, окажутся не у дел. Этого как раз и боялись луддиты, протестовавшие против появления станков во времена английской промышленной революции. Они громили машины голыми руками, опасаясь за своё будущее. Теперь над ними лишь посмеиваются современники. Так вот по всем отраслям человеческих знаний мы открываем всё новые и новые границы, а в области психологии как будто тупик. Ни один учёный ещё не разгадал все загадки человеческого мозга. Мы достигли самых далёких планет, но не сумели понять то, что внутри нас самих. Мышление — вот тайна, которую я постараюсь раскрыть.

Автомобиль приблизился к клинике. Водитель тут же опешил, увидев до боли знакомое здание.

Бернард не мог отвести взгляд от увиденного им впервые дома. Это строение не было похоже на ряд типовых психиатрических клиник, даже на обычное человеческому глазу казённое здание это не смахивало. Небольшой холм венчал дом невиданной красоты, это скорее был старинный особняк, выточенный в лучших английских традициях. В таких обычно жили представители высшей знати со своими семьями, но никак не ютились больные. От потрёпанной временем крыши ещё исходил былой лоск, запылившиеся стёкла высоких окон едва пропускали свет, который тут же преломлялся массивными шторами. Первый этаж здания, как полагается, был испорчен неказистыми решётками на окнах. А по краям от парадного входа, стояли монументальные колоны, которые отлично смотрелись бы в Риме во времена его расцвета, а не здесь. Весь архитектурный ансамбль особняка переливался раскатистым звоном каждого его элемента, а всё вместе составляло непревзойдённую симфонию стилистического изящества!

Здание лечебницы стояло довольно далеко от ворот, но внутрь было невозможно проехать на машине. Интересно, как сюда привозили психов? — Подумал Бернард. — Неужели каждый из них проходил этот томительный путь в сопровождении санитаров от самых ворот?

Бернард посмотрел на водителя, взгляд которого был полон страха, пальцами водила перебирал так, что было понятно — он старается что-то вспомнить.

Точно! — Воскликнул водитель и ударил обеими ладонями по рулю с таким восторгом, будто он вспоминал что-то целый день и никак не мог сложить паззл в своей голове. — Эта та самая больница, о которой я читал в утренней газете, вроде бы это было в начале этой надели. Да! Вы знаете, некоторое журналисты сейчас совсем отбились от рук, пишут что ни попадя. Вот была бы цензура, хоть какие-то этические рамки. Дело в том, что моя жена выписывает газету, которая пестрит статьями о разного рода мистике. Часть статей там буквально высосана из пальца, а часть основана на реальных фактах и находит логическое обоснование даже у такого скептика, как я!

— Не томите. — поспешил перебить собеседника полный нетерпения Бернард.

— Значит так. — продолжил водитель. — Я родился в этом городе и живу тут сколько себя помню. Это особняк конца 19 века, недавно он пережил реконструкцию, а в самом начале принадлежал знатной купеческой семье. Во время революции всю семью, как следовало бы ожидать, репрессировали, а часть родственников успело спастись, ринувшись в белую гвардию, а оттуда за границу. Во время советской власти это строение отдали художникам, где они творили в стиле приятного советскому глазу конструктивизма. Затем произошёл закат империи, а семья, владеющая этим домом достаточно разбогатела на Западе и не пожелала возвращаться в российское родовое гнездо. С их позволения здание передали для медицины. Своего рода пожертвование. Так вот, теперь там психиатрическая больница, с очень странными больными. Статья в газете была как раз об этом.

— Все психические больные странные! Не так ли? — подметил Бернард.

— Не настолько. — Настороженно произнёс водитель. — Есть различные грани человеческой странности, эта самая безумная из тех, о которых мне только приходилось слышать. Все больные этого заведения отличаются тем, что их объединяет принадлежность к богатству, знати и власти. Они бывшие чиновники, партийные деятели, светские львы и львицы, крупные бизнесмены.

— Так вот почему их не оформили в обычные больницы с вызывающими отвращение белыми плитками на стенах, а собрали всех в старинном уютном особняке! — вдруг понял Бернард.

— Так точно! — По-армейский вскрикнул водитель. Странность заключается в том, что все врачи, попадающие в эту клинику, через некоторое время сами сходят с ума. Они убедительно сообщают во всеуслышание о том, что они тоже душевнобольные, что нет на свете здоровых людей, что лечить надо и их самих. Им кажется, что их привела сюда судьба, чтобы у них открыли глаза и они осознали свои психические заболевания, убедились в них.

Бернард задумался. Не получится ли так, что и он сам через некоторое время назовёт себя психически-нездоровым человеком. Вряд ли! Как же может врач мимикрировать своих больных так, что сам подхватит болезнь? Это же не вирус, а заболевание иного порядка. И разве можно верить какой-то статье в жёлтой газете.

Мысли Бернарда сбил стук от капель дождя, которые, кажется, капли были такими большими, что могли пробить металлическую крышу автомобиля. Тучи затянули небо, ну оставив не единого шанса на то, что Бернард доберётся до входа сухим. Даже сквозь закрытые двери машины пробивался тот самый приятный и знакомый запах дождя, который является единственным утешением в мерзкую погоду. Запах как будто отвлекает от разочарования, которое сопровождает дождь у тех, кто его ненавидит. Вот бы что-нибудь похожее на этот запах шло в комплекте со всеми типами разочарований. Скажем проигрыш в казино — и запах карамели или расставание с любимой — запах какао с маршмэллоу. Жизнь бы стала совсем иной, а неудачи перестали бы так травмировать людей.

Бернард попрощался с водителем, открыл дверь и сделал первый шаг, наступив в так быстро сформировавшуюся лужу. «Отличное начало!» — подумал он. От волнения перед первой встречей и коррективами, которые внесла погода, почва под ногами будто затряслась, сбивая амбициозного начинающего врача с ног. Но он смело обошёл машину, открыл багажник и достал свой любимый коричневый чемодан, не отказав себе в удовольствии снова провести по нему рукой.

Автоматические ворота отворились перед Бернардом и он побежал быстрее к входу в больницу, чтобы промокнуть как можно меньше. Бег сопровождал аккомпанемент, который играл оркестр из звуков уезжающего автомобиля и его своеобразного клаксона, стука капель дождя, который отбивал разный ритм, попадая то на ветки деревьев, то на землю, то на лужи и скрипучего механизма ворот, закрывающихся позади. Всё это превратилось бы в невыносимую музыку, которой было бы уместно пытать особо провинившихся заключённых в тюрьмах, но запах дождя успокаивал и растворялся в тумане вечерних сумерек.

— Сюда! Сюда! — кричал чей-то голос из открытых дверей парадного входа.

Бернард бежал не столько на голос, сколько на тепло и уютный оранжевый свет, которые источала открытая в клинику дверь. Бернард поднялся по крыльцу и, запнувшись левой ногой о порог, влетел на новое место своей работы. Двери за ним закрылись, а сам Бернард оказался на коленях. Его любимый чемодан лежал где-то в стороне прихожей и чей-то голос произнёс: «Унесите саквояж в комнату, мы должны разобраться с этими вещами». Бернард поднял голову и понял, что перед ним главный врач психиатрической клиники. Он видел его лицо на фотографиях, но никак не ожидал, что он такого небольшого роста. Как будто фотографы всегда умело скрывали его низкорослость, выдавая за великана. Но, несмотря на рост, от этого человека исходила энергия, которой мог бы позавидовать любой.

Все тотчас отшатнулись в сторону, как будто испугавшись происходящего. Лишь некоторые больные остались непоколебимыми, равнодушно отворачиваясь и уходя по своим делам. В воздухе повисло молчание и напряжение было такое, что казалось, будто воздух можно резать ножом. Все это так взволновало неопытного врача Бернарда, что тот еле встал на ноги, слегка клонясь в сторону, всем своим видом давая понять, что неконтролируемо теряет равновесие. Он выпрямился, как солдат, вытер правую руку о штаны, чтобы на ней не оставалось последствий дождя. Убедившись, что влаги нет, он протянул руку главврачу. Всё это время тот задумчиво и, в то же время, мудро, смотрел на Бернарда, оценивая и запоминая каждое его движение. Одними лишь эмоциями главврач, будто дирижёр, изменил настроение всех присутствующих в помещении, оборвал все те нити напряжения, что до треска были натянуты повсюду. Казалось, что холл заполнился светом, но сохранялась тревога, что всё в любой момент вернётся на круги своя. Не дожидаясь такого развития событий, Бернард начал беседу:

— Добрый день, вам скорее всего сообщили о моём приезде, я Бернард. Заменяю вашего коллегу, который поспешил уехать в Южную Америку, я закончил один из лучших университ…

— Я наслышан о вас! — перебил его главврач. — Ну что же, будем знакомы. Меня зовут Франсуа, я главврач этой клиники для душевнобольных. Стоит предупредить вас, что молодые и неопытные у нас надолго не задерживаются. Наверное, вы читали эти статьи про нашу больницу в тех жёлтых газетёнках. Курам на смех! Мочить бы таких журналистов, ей-Богу! Убеждён, что вы перемените ваше отношение к нашему скромному заведению через некоторое время. Если всё, что о вас говорили — правда, то вы обязательно выдержите испытательный срок, и останетесь у нас и после приезда врача из Америки.

— Уверен, что так и произойдёт! — с надеждой произнёс Бернард и принялся искать глазами свои вещи, растерянные после неожиданного для себя и для всех появления.

— Пойдёмте за мной! — произнёс Франсуа. — Не беспокойтесь о своём саквояже, уверен, что он уже ждёт вас в вашей новой комнате.

Бернард знал, что новых врачей из других городов было принято не отправлять на поиски ночлега после рабочего дня. Им даже не обязательно было ютиться в гостиницах или снимать квартиру. Всем иногородним врачам выдавали свою собственную комнату, и эта клиника не была исключением.

— Я проведу вас в свой кабинет для оформления документации. — продолжал Франсуа.

Главврач устремился вперёд, а Бернард оказался позади, это вынуждало бежать за Франсуа, чтобы не потеряться в незнакомых коридорах нового места одному. Бернард тут же заметил одну очень примечательную деталь в походке Франсуа. «Вряд ли это соответствует нормальному представлению о ходьбе» — подумал юноша. Манера заключалась в странной асимметрии при движениях. Амплитуда одной руки была гораздо интенсивнее взмахов другой. Казалось, что он придерживает что-то правой рукой, хотя было очевидно, что там ничего нет. Это могло бы натолкнуть Бернарда на мысли о патологических отклонениях, ведь движения одной руки были редуцированы. Однако, запомнилось его крепкое рукопожатие, а это значило, что с рукой всё в порядке. Что же заставило Франсуа передвигаться таким чудным образом? Может это в рамках нормы у врачей такого рода? Бернард побоялся развивать эту мысль, так как был уверен, что со временем ему отроется секрет. Он шёл за Франсуа, ускоряя шаг, и слушая скрип полов под его ногами. Такой скрип напоминал ему о загородном доме его родителей, где были точно такие же старинные полы со скрипом, он как мелодия запомнился ему на всю жизнь. Казалось, что дома такого рода ещё на этапе строительства наполняли всякими звуками, чтобы они сопровождали их жителей, играли индивидуальную мелодию, которая бы формировала голос здания.

Всё вокруг пугало Бернарда и в то же время восхищало. Особенно он приметил поведение больных, без устали снующих вокруг. Каждый из них гармонично вписывался в силуэты коридоров и палат, больные уверенно расхаживали по знакомым маршрутам, но при виде Франсуа как будто замирали, стараясь не выдать своего страха.

— С этими пациентами определённо что-то не так! — заметил Бернард. — Было бы любопытно ознакомиться поближе с диагнозами каждого из них.

— У меня всенепременно найдётся время для того, чтобы презентовать вам наиболее интересных больных подробнее. — ответил Франсуа, обернувшись назад. Ему пришлось повысить голос, так как новый врач совсем отстал от своего опытного коллеги. — Не я, так мои помощники обязательно познакомят вас с их историями болезней. Знаете история каждого больного сродни описанию роли персонажа какого-нибудь остросюжетного фильма со своей завязкой, кульминационными моментами и заключением в виде заточения в этой психиатрической больнице.

— Но разве процесс лечения корректно называть заточением? — спросил Бернард.

— Верно подмечено, мой юный коллега! — поправил самого себя Франсуа. Лечение здесь для каждого из этих больных, как праздник. Бесконечный праздник с всякого рода увеселениями. Мы стараемся создать атмосферу дома всем нашим пациентам, в пределах того, что позволяет сделать наша скромная клиника в этом особняке. Мне кажется, что традиционные методы лечения давно канули в лету. Мы стараемся минимизировать пропасть между пациентами и лечащими врачами. Можем играть с ними в шахматы, обсуждать свежую прессу, как будто не обращая внимания на их недуги, и даже есть из одной тарелки попкорн при просмотре увлекательных фильмов.

— Я отлично разбираюсь в кино. Уверен, что был бы интересным собеседником для больных. В университете я посещал дополнительные курсы по истории кинематографа. — похвалился Бернард.

— Вряд ли эти киноленты будут вам интересны, потому что, по большей части, они носят агитационный характер, помогают больным социализироваться. — добавил Франсуа. — Они состряпаны на заказ и на скорую руку, так как финансирование такого кино совсем никуда не годится. Однако со всей уверенностью могу сказать, что эти фильмы создают как раз тот эффект, что мы и запланировали и носят смысл, который мы закладывали в них. Некоторые больные меняются на глазах, но и врачам немного достаётся. Они вынуждены курировать поведение больных и делать отчёты о проделанной работе, отслеживая прогресс в лечении. Иногда кажется, что разница между больными и врачами стирается подчистую.

Рассказ Франсуа прервал шум за углом, который создавался каким-то особо буйным больным. Нельзя сказать, что он особо дебоширил, но хватало лишь только его голоса, чтобы понять, что идёт Доминик. Он ещё был далеко за углом длинного коридора, но невозможно было не услышать, как он горланит какие-то непонятные слова. Доминик переступил порог и завернул за угол, оказавшись прямо посередине коридора, так что свет от окна вкупе со светом от лампы на потолке окутали его с ног до головы, одев в бело-жёлтую шубу из фотонов. Доминик даже передвигался так, что было слышно, как он делает каждый шаг, а каждое его движение превращалось в невообразимый гвалт.

— Ему бы никогда не удалось работать, скажем, шпионом! — про себя подумал Бернард.

Чем ближе Доминик приближался к Бернарду, тем больше он казался. Всё это действие было похоже на то, как огромный паром заходит в небольшую бухту, занимая всё пространство одним лишь собой. Вокруг этого больного крутились другие пациенты, которые не отходили от него не на шаг. Они смеялись вместе с ним, менялись в лице вместе с Домиником и даже иногда составляли одно целое. Но Доминик венчал весь этот перфоманс.

Бернард немного отодвинулся в сторону, чтобы процессия прошла рядом, не задев его, но никто и не думал проходить. Доминик и Бернард обменялись взглядами и в глазах больного были одновременно и испуг и угроза, казалось, что он норовит наброситься на любого, кто не приглянется ему. Больной то и дело выкрикивал какие-то странные слова, созданные им самим. Бернард подумал, что возможно это какой-то иностранный диалект, однако вряд ли это было схоже с одним из известных языков, скорее всё это представляло собой крики портовых чаек, которые увлечённо о чём-то беседовали между собой.

Ситуация стала явным образом походить на абсурд. Доминик стоял в проходе, задерживая себя, Бернарда и всех господ, которые будто на привязи ходили за ним. В такие моменты кажется, что даже атмосфера в помещении меняется на какую-то инопланетную, неприятную и до боли неуютную. Будто неосторожное неловкое движение невпопад может коренным образом изменить все дальнейшие события не в твою пользу. Поэтому Бернард выступил с инициативой. Он глубоко вздохнул, решился что-то сказать, но от напряжения начал немного кашлять. Прокашлявшись и настроив голос он произнёс: «Доброго вам дня, извольте представиться, я новый врач этой клиники!».

— Да что ты такое несёшь! — свирепо ответил Доминик.

Бернарду показалось, что у Доминика практически полностью искажена речь, как будто он научился разговаривать пару лет назад, но, несмотря на это, приноровившись, всё можно было разобрать.

— Когда перед тобой я, ты должен смотреть на меня снизу вверх. Смекаешь? — спросил Доминик. — Думаешь этот тут главный? Главврач? Да кто он такой, если не будет нас, пациентов? Врач без пациентов, как сапожник без сапог. Я если не первый человек в этом богом забытом заведении, то уж точно не второй. Тьфу на вас всех, дай пройти!

— Доминик рукой оттолкнул Бернарда, хотя в этом не было никакой необходимости ввиду больших размеров коридора. Группа больных со своим главарём быстро направились к концу коридора и они встали у стены, где был проход в обе другие стороны. Доминик развернулся и, как римский полководец, указал своей свите новое направление. Свита повинилась приказу.

— Куда они направляются? — спросил Бернард у Франсуа.

— Если бы мне удалось понять помыслы их передвижений, то я бы счёл нужным считать, что мы уже на полпути к исцелению этого больного. Продолжим наш путь?

Теперь все мысли Бернарда были заполнены этой встречей. размышляя о том, время ли сейчас интересоваться о данном инциденте, Бернард спросил: «А кто этот больной?».

— О, это не совсем обычный пациент, мой дорогой друг! — ответил главврач. Его особенность заключается в том, что он имеет какую-то невообразимую власть над рядом пациентов. До того, как он поступил к нам, у нас нередко случались беспорядки, больные бунтовали, отказывались есть, лечиться, пить таблетки, проходить процедуры, иногда даже дрались. Но Доминик собрал особо буйных пациентов вокруг себя и вызвался их защищать в обмен на то, что со стороны руководства клиники и врачей им будет позволено чуть больше, чем всем остальным. Например, теперь они могут вольготно передвигаться по клинике, не опасаясь за то, что за ними идет слежка со стороны персонала.

— Разве не опасно отпускать их в такое вольное плавание? — спросил Бернард.

— Не переживайте за них. — ответил Франсуа. — С ними Доминик.

— А что за диагноз у этого вашего Доминика? — поинтересовался молодой врач.

— У Доминика биполярное расстройство…

— Маниакально-депрессивный психоз? — сумничал Бернард!

— Именно! Посмотрим, как вас учили в вашем университете. Что вам ещё известно об этом заболевании?

— Не могу похвастаться, что увлечённо занимался этой проблемой, однако с уверенность могу сказать, что симптомы болезни — это непредсказуемость в настроении, перепады душевного состояния и неожиданно наступающая слабость. Но мне также известно, что биполярное расстройство диагностировано у многих людей и оно не требует заключения в стены психиатрической больницы.

Они оба остановились, оглянулись на бунтующего больного и главврач продолжил:

— Действия Доминика в один момент перестали поддаваться всяческому контролю. Пусть это будет ваш первый пациент, обсудим его позже, а пока двинемся к моему кабинету, осталось совсем немного.

— Осталось действительно немного, ведь дверь кабинета Франсуа была уже перед глазами Бернарда. Её можно было узнать не столько зрительно, сколько по запаху, который издавал его ещё не открытый кабинет. В этом запахе была вся история клиники от начала ввода её здания в эксплуатацию. И это несмотря на то, что всё остальное в больнице почти не сохранило былого лоска, которым отличаются старые дома. Но дверь главврача и небрежно расставленная около неё мебель передавали не самые лучшие настроения былой эпохи. Коридор, обитый деревом и красный ковёр с незамысловатым орнаментом указывали на принадлежность хозяина кабинета к слою высшей знати. Так пыталась обозначить своё положение давно забытая советская номенклатура, но только как эта традиция оформления коридора перекочевала сюда, в вполне себе современную клинику через столько лет, оставалось неясно. Над дверью нависала монументальная, но в то же время неказистая люстра, которая висела немного неровно, и её, казалось, никто не торопился поправлять. Весь этот путь мог сбить с ног любого врача, который волнуясь идёт на приём к главврачу, даже люстра скорее не источала свет, а поглощало всё светлое, что есть в этом мире.

— Голоса сумасшедших совсем утихли и уже ни оставалось никакого чувства, что Франсуа и Бернард находятся в лечебнице. Франсуа остановился у двери и приказал Бернарду отворить дверь от собственного кабинета так, как будто это было само собой разумеющимся. Молодому врачу ничего не оставалось, как смиренно повиноваться вольностям, которые допускает Франсуа. Они оба зашли в кабинет так, что главврач оказался там первым. Дверь за Бернардом захлопнулась и на полке зазвенел хрустальный сервиз.

— Могу предложить вам чаю. — произнёс Франсуа. — Кстати его поставляют мне прямиком из Индии, никакой химии, непонятных, вредных добавок, чистый чай!

— Ну разве я имею право отказаться? — сострил Бернард

— Тогда присаживайтесь! — Франсуа снова отдал приказ, как будто он разговаривает с рядовым, будучи в армии. Но опомнившись, он переменил тон и как плохой актёр снова начал говорить в аристократической манере ни без доли снобизма. — Итак, вас зовут Бернард, я ознакомился с вашим личным делом, надо сказать, что приятно впечатлён, не каждый день встретишь такого умного человека. Вы только закончили институт, а уже добились колоссальных успехов в своём направлении, да таких, которые и не снились врачам с многолетним опытом. Ваши открытия в психиатрии действительно потрясают. И неважно, что они совсем недоработаны, само ваше стремление сделать мир лучше восхищает. Но вот знаете что, ещё ни одному молодому врачу ни удалось до конца вылечить пациента в нашей клинике. Ни одному!

Франсуа ударил кулаком по столу так, как будто сделал это первый раз в жизни. Казалось, что ребёнку дали задание изобразить ярость. Пока речь главного врача лилась непрерывным потоком, Бернард успел разглядеть место, где ему посчастливилось оказаться. В кабинете царила атмосфера помпезного имперского величия с нотками советского быта, как будто над его созданием работали одновременно Пётр I и Брежнев. Бернард понимал, что ему в таком месте будет чрезвычайно сложно сконцентрироваться и высказать какую-то умную мысль, так как она обрушится прямо в момент её вербального воплощения. Поэтому он предпочитал молчать и отвечать на вопросы односложно, пока не спадёт тот трепет, который он испытывает от нахождения в этом кабинете. Посреди комнаты лежал ковёр, который составлял с деревянным полом одно целое, мебель была сделана из настолько массивного дерева, что невозможно было представить, как её подняли на столь высокий этаж, а зелёный стул, на котором сидел Бернард, был одновременно мягким и неудобным. Весь кабинет как-бы говорил: «Тебя вызвали на ковёр к начальнику, сиди и слушай!».

На стене выстроились в ряд портреты Владимира Бехтерева, Кащенко, Сербского, Фрейда, Карла Густава Юнга и многих других исследователей человеческого сознания. Это была аллея славы в конце которой висел сам Франсуа.

— Восхищаетесь великими умами? — спросил Франсуа. — Вы, должно быть, сами хотите стать один из них? Разумеется, я не имею ввиду и себя тоже, несмотря на то, что мой портрет висит здесь. Просто не нашёл для него другого подходящего места. Эта картина показалась мне настолько хорошей, что я копировал её бесчисленное количество раз. Вот, возьмите и себе экземпляр. Франсуа дал небольшую фотографию себя в совсем не аскетичной, позолоченной рамке.

— Большое спасибо! — Вежливо ответил Бернард.

— Мой портрет любят вешать у себя в комнатах и кабинетах почти все лечащие врачи нашей клиники, хотя я их об этом даже не прошу. Притом, чем больше мне знаков внимания отпускает врач, тем с большей вероятностью у него в кабинете будет мой портрет. Вам же я даю его просто так, на память, можете положить его хоть на дно сундука, мне всё равно, но… вряд ли мне понравится там. Я бы предпочёл оказаться посередине стены вашей комнаты! — с насмешкой сказал Франсуа.

Стоящие в углу напольные часы разразились шумом. Они отбили 7 часов вечера так, как будто всё вокруг умолкло и кроме них во всей Вселенной больше не было звуков. Так бывает, когда бьют колокола сельской церкви. Всё село на мгновение замолкает, кто-то просто на миг бросает рубить дрова, другой сверяет часы, у третьего вовсе замирает дыхание. У колоколов этой церкви есть неписанная власть над всем в округе, так же и эти часы останавливали Франсуа и Бернарда.

Часы закончили свой концерт и Франсуа, встрепенувшись, начал быстро искать какие-то бумаги среди рабочего беспорядка у него на столе.

— Совсем забыл, совсем забыл! — оживлённо повторял главврач. — У меня же есть для вас важное объявление. Завтра с самого утра жду вас в главном зале на официальной встрече со мной. Будет весь состав лечащих врачей. Там вы как раз и познакомитесь со всеми, подружитесь, возможно, мы назначим вам ещё больных, возможно нет. На то она и встреча, чтобы обозначить рамки дальнейшей работы. Пропускать встречу абсолютно не допустимо. А пока идите в свою комнату, ведь уже наступил конец рабочего дня, а я всё ещё пашу как лошадь. Так дело не пойдёт! Завтра. 9 утра. И наденьте галстук.

Бернард одобрительно кивнув, встал и двинулся прочь из кабинета. Опомнившись, он поинтересовался у главврача, куда точно отнесли его вещи и где теперь его комната.

— Сейчас я позвоню дежурному, он вас и проводит. — сказал Франсуа, поднял трубку телефон, набрал одну цифру и заговорил. — Кабинет главврача, дежурный, нужно показать комнату новенькому, сопроводите.

На момент Бернарду показалось, что Франсуа диктует текст телеграммы, но точно не разговаривает по телефону или отдаёт поручение. В дверь постучали и она тут же открылась с той стороны. По ту сторону порога стоял худощавый молодой человек в максимально длинном и большом халате. Он пригласил Бернарда проследовать за собой и они пошли.

Комната Бернарда располагалась на третьем этаже и представляла собой спальню старой английской квартиры с массивными, но не давящими деревянными предметами мебели, тёмно-зелёными обоями в мелкий горошек. Посреди помещения стояло два изогнутых кресла, которые больше были бы пригодны для сна, а не для задушевных бесед. Посреди них небольшой журнальный столик с давними выпусками газет, заголовки которых навивали Бернарду воспоминания о студенческом времени. Неслепящие глаза лампы отдавали приятным оранжевым цветом, их было достаточно много, но комната всё равно казалась темноватой, что делало её ещё более комфортной и уютной. В углу стоял чемодан, который, наконец, встретил своего хозяина.

Чемодан, наконец, слился с комнатой, став его частью. Всё вокруг, несмотря на свою казённость, казалось гармоничным и стильным. Стоило только Бернарду сделать шаг, как ветер с улицы открыл окно и немного приоткрыл входную дверь. Вверх взмыли кучи бумаг со стола, как будто это были белые голуби, которых напугали школьники в парке. Ветер немного стих и вместе с ним окончился и полёт бумаг, пыли и всего прочего невесомого, что было в комнате. Под ноги упала одна бумага, она лежала вверх ногами, однако было заметно, как через неё проступала краска. Не было сомнений, что на обороте листка бумаги картина, Бернард взял её в руки и перевернул. Его ещё никогда не бросало в дрожь от одного только изображения, от картины и подавно. Он обходил ни одну сотню музеев за свою жизнь, но не разу не видел ничего подобного. Не сказать, что он испытывал большую страсть к искусству, но в нём он разбирался на уровне обывателя, который гонится за эмоциями, а не за историей картин и биографией художников, посещая музеи. На этот раз он догнал ту самую эмоцию. Здесь было что-то от глубоких пейзажей Куинджи, немного ужаса от работ Босха и вихри одного нидерландского художника, которого Бернард напрочь забыл. Это была определённо зима, тёмная синяя, ночная, снежная. Снег падал огромными хлопьями и отражался от света, который дарила ему клиника, луна и звёзды. Снежинки не распространялись равномерно, они кружились, как будто их засасывало в космическую чёрную дыру, всё на изображении было соткано из тысяч вихрей и превращалось в мозаику, каждый паззл которой затягивал взгляд смотрящего. Эту картину определённо мог нарисовать только умалишённый, подумал Бернард. Но откуда в этой комнате взяться этому рисунку? Здесь обитают только лечащие врачи, а рисунок казался свежим. Может один из санитаров взял его в качестве объекта изучения. Возможно, если бы не одно но, которое заметил Бернард.

На столе лежала кисть от и до испачканная в тёмно-синей краске, рядом в беспорядке собрались остальные рисунки, некоторые из них лежали на полу, все на одной и той же канцелярской бумаге, на которой печатают документы. Почему врач не мог купить себе мольберт, холст и прочие принадлежности для рисования? Все рисунки объединяло одно — вихри. Разные времена года, снег, дождь, туман — это всё был один и тот же вид за окном. На кисти оставалось лишь немного волосков. Кое-где на картинах вихри уже были выцарапаны, видимо оттого, что волосков на кисти уже не оставалось, чтобы сотворить задуманный рисунок. Бернард собрал всё в стопку — рисунки, документы, рецепты. Ему не было дела до того, что написано на документах, он ужасно хотел спать. Силы остались лишь на то, чтобы закрыть окно, задёрнуть шторы, запретив лунному свету заполнять комнату, перебивая свет от лампы, запереть дверь, завести будильник на первый рабочий день и лечь в кровать. Сон наступил через считанные секунды и даже разыгравшаяся за окном гроза не потревожила его.

Только начал сниться сон о том, как огромные камни падают со скалы и заваливают какой-то проход, как Бернард проснулся от барабанящего стука в дверь. Это не вежливо стучались, так беспардонно будили. Бернард достал из чемодана помятый халат и натянул его на своё тело, не найдя второй тапок он подошёл к двери в одном из них. Краем глаза он заметил, что на часах было только 7:08, а планировал он встать в половину восьмого, да и будильник поставил на это время. Бернард взялся за ручку и её тут же с обратной стороны одёрнул молодой и очень беспокойный врач.

— Сегодня в 9 часов! Помнишь? — возбуждённо протараторил тот.

— Конечно помню, но зачем так рано будить? И кто вы?

— Не важно, живу по соседству. Очень, кстати, рад с тобой познакомиться, мы, получается коллеги! Мне поручили пробудить тебя, что называется, с первыми петухами. Меня зовут Жак, а твоё имя я знаю, если мне не изменяет память — Бернард? Верно?

— Вернее некуда. — зевая ответил Бернард. — Спасибо за твою заботу, но я бы попросил больше не будить меня подобным образом. Я человек современный, у меня и будильник есть. Знаешь, такая штука, он тарабанит тебе в дверь в строго определённое время. Тебе незачем больше беспокоиться о моём сне.

— В 9 тебя все ждут! С первым рабочим днём, Бернард!

Ложиться спать уже не было никакого смысла, поэтому было решено начать приготовления к собранию, к первому дню, к знакомству с новыми людьми. Бернард окинул взглядом комнату и заметил, что среди разного рода барахла совсем не было самого главного — белого докторского халата, который он так мечтал надеть на себя. Ведь именно халат был тем самым элементом, который стал бы символом того, что начинается новая взрослая жизнь без студенческих парт, жизнь наполненная практической и полезной деятельностью. Без него Бернард чувствовал себя не полным, поэтому принял решение одеться в белое по-максимуму. Выбор был не велик, всё ограничивалось белой рубашкой, но это слишком парадно и празднично, не то событие.

Час настал и Бернард вышел из своей комнаты в старомодном коричневом твидовом пиджаке, под которым уютно улеглись жилетка и рубашка с бабочкой. Брюки, ботинки — да весь образ как будто кричал о том, что перед вами житель Лондона образца начала 20 века, вежливый интеллектуал. Стоило только этому лондонскому денди перешагнуть порог, как его буквально снесли бегущие по коридору врачи, которые стремились занять лучшие места в большом зале на встрече с главврачом. Из бурлящей толпы спокойной походкой вышел Жак, который и поторопил Бернарда.

— Ну ты и вырядился конечно! — прокричал Жак. — Внизу нас уже, должно быть, ждут, а мы всё тут. Франсуа совсем не выносит опозданий.

— Но ещё целых 15 минут до начала, я думаю, можно успеть не раз на это мероприятие.

— Мало ли! Пошли, я как раз покажу тебе главный зал, нужно сесть поближе, есть вероятность, что мы ничего не услышим, если окажемся на задворках!

— С удовольствием приму твоё приглашение.

Бернард произнёс это, зная, что вряд ли можно было бы отказаться, ведь навязчивость Жака была им разгадана, несмотря на всего два коротких знакомства. Они двинулись по коридору, было утро, но в палатах больных был слышен шум, все комнаты шелестели, как осенняя листва, никто даже не думал спать, хотя обычно больным не устанавливают чёткий режим. Кто-то зачем-то приоткрывал дверь, чтобы взглянуть на то, куда так спешат врачи. Но двери наиболее серьёзных больных были заперты на замки, поэтому обитатели палат стояли вплотную к ним, прислушиваясь к шагам. Любопытство одолело всеми. Это показалось странным Бернарду, но он не мог сбавить шаг, потому что толпа несла его по коридорам и лестницам, не давала свернуть в неположенную сторону. В итоге всё встало, как пробка на автостраде, узкие двери не давали быстро пройти в большой зал всем желающим и Бернард оказался зажат коллегами. Протиснувшись через проход, он достиг места встречи, которое нельзя было изменить. Здесь царило спокойствие и порядок, все врачи сидели точно в ряд, перешёптывались, но не повышали голоса, несмотря на то, что главврача ещё не было на сцене.

Жак схватил Бернарда за руку и повёл за собой вдоль сидящих по сторонам. В конце зала прямо у сцены было два свободных места, новоиспечённые товарищи сели прямо туда. Франсуа всё отсутствовал. Его не было ещё минут 30, никто так и не произнёс ничего громкого, коллеги не шумели, боясь потревожить свой настрой и эмоциональное состояние, шёпот превращался в единый шум, напоминающий мантру, которая при определённых обстоятельствах могла бы ввести в транс. Двое дежурных врачей открыли большие двери и проход перестал быть узким. Пользуясь всем простором, в главный зал вошёл Франсуа, зал зааплодировал.

Жак зачем-то встал самый первый, при этом никто кроме него не вставал на ноги, все покорно сидели, а он решил тем самым выделиться, но заметив, что никто не последовал его примеру, поспешил сесть назад.

— Была бы моя воля, не посещал бы эти мероприятия! — вполголоса сказал Жак. В его интонации было столько недовольства, что в нём ясно слышались оттенки страданий всего человечества за все времена, будто расстроенный голос всех поколений звучал в унисон. — Встаёшь в такую рань, чтобы послушать наставления. Да что мне эти наставления? Не то, что я хочу свободнее быть, мне бы просто поспать бы дали. Ну хорошо, хоть кормят.

— Так а почему же ты здесь, раз так хотел спать? Я заметил, что не все врачи вышли из своих комнат, кто-то не счёл должным прерывать свой сон. — спросил Бернард.

— А что прикажешь делать? За посещение какая никакая надбавка к зарплате. Тут жадность решительно побеждает лень, открывая счёт в игре!

— Ну тогда не жалуйся, Жак!

— А что же мне ещё остаётся делать, Бернард. Не лично Франсуа же в лицо высказывать все свои недовольства, ей-богу!

Бернард поспешил прекратить этот диалог, к которому уже терял всяческий интерес. Вместо этого его внимание переключилось на Франсуа, который поднимался к лестнице и приближался к трибуне, которая явно была ему не по росту. Трибуна представляла собой сооружение, призванное сделать из говорящего за ней человеком более великим, чем он есть на самом деле. Но это был не случай Франсуа. Было заметно, что он встаёт на специально подготовленную под его рост подножку. Но и без неё Франсуа бы справился с тем, чтобы произвести правильное впечатление, ведь стоило ему только взглянуть на толпу, окинуть её своим мудрым и в то же время суровым взглядом, как любой шорох, шум, шёпот в зале сошёл на нет. Весь звук резко осыпался, как мимолётный летний дождь. Все принялись слушать своего лидера, который был буквально одет в трибуну и стал настоящим символом власти этого самого момента.

— В первую очередь, хочу поблагодарить тех, кто сумел проснуться в столь пасмурный день. — иронично поприветствовал толпу главный врач. В зале раздался смех, громче всех засмеялся Жак, что вызвало на лице Бернарда легкоугадываемое раздражение. — Сегодня переломный момент в истории нашей клиники. Каждый из вас должен понять, что стоит у истоков новой эры. Опыты предыдущих поколений показывают, что методы лечения больных совсем не соответствуют ожиданиям, так не все больные физически доживают до своего полного излечения. Те способы, которыми руководствоваться психологи и психиатры базируются на научных изысканиях мягко говоря случайных личностей. Мы это видим на примере статистики.

На огромном экране позади Франсуа появился большой слайд с круговой диаграммой, которая давала понять, что за последние 10 лет в психиатрических клиниках мира удалось вылечить только 5 процентов больных. Остальные либо остались в том же положении, либо процесс их лечения затянулся на неопределённое время. Главврач продолжил свою речь.

— Вы видите, насколько несовершенна система психиатрического лечения, а ведь мы уже используем самые современные компьютерные разработки, лазеры, облучение, но вторгаться в разум может только сам человек. Это очевидно, а опыт показывает, что именно это и является самым действенным способом лечения.

В зале послышался лёгкий шёпот, наполненный недоумением, Франсуа постучал ладонью по трибуне.

— Попрошу быть тише. Итак, правительством нашей страны, союзом психиатров и психотерапевтов было решено объявить о запуске новой системы лечения психики — единение!

Слайд экрана поменялся на жирную красную надпись «Единение» с символом в виде схватившихся рук. Появление надписи было сопровождено звуком, который представлял собой компиляцию из взрыва салюта, кульминационного момента в трейлере к фильму и удара деревянного молота по плоской металлической поверхности. Сердца присутствующих на мгновение замерли и синхронно забились снова.

— В чём дело? — спросил главврач, обратившись к Бернарду. — На тебе лица нет!

Лицо, которого не было, Франсуа разглядел через свет, издаваемый прожекторами. Казалось, что всё освещение выстроилось так, чтобы выделить персону Бернарда среди прочих. Бернард подумал, что через такой яркий свет не видно ни то что лица, а всего вокруг. Но глаз у Франсуа был готов и не к таким испытаниям. Главврач продолжил.

— Ладно, дамы и господа, не будем отвлекаться. То, что я сию же минуту расскажу имеет первостепенную важность, однако это не стоит того, чтобы вы пугались и тем более сидели с лицами, похожими на камень. Разве с такими лицами можно что-то понять? Психологическое здоровье — самое важное, не мне вам об этом говорить. Итак, о «Единении».

Бернард перевёл взгляд на своего новоиспечённого коллегу. Тот, поймав его глазами, всеми безмолвными способами пытался намекнуть, чтобы Бернард снова посмотрел на сцену и не отвлекался. Жестов Жака оказалось достаточно для того, чтобы понять всё без слов. На сцене не утихала речь Франсуа.

— «Единение» позволит нам перевернуть наше представлении о психиатрии. Наше новое лечение будет базироваться на принципе социализации психически неполноценной личности за счёт подражания. В чём суть? Грань между врачом и пациентом будет уничтожена. Никаких белых халатов или иных отличительных признаков, мы начнём говорить с больными на одном языке, на их языке. Им будет казаться, что перед ними такой же умалишённый, как и они сами, потому возрастёт степень доверия! Представляйте? Больные избавятся от своих комплексов, а мы, постепенно подавая им пример будем возвращать себя в нормальное состояние, тем самым подтягивая за собой представление больных о нормальности. Больше никаких лекарств, то есть конечно же они останутся, но это будут не те таблетки и вакцины, что мы хаотично раздавали ранее в надежде на скорейшее выздоровление. Таблетки никуда не денутся, но они не будут давать никакого фармацевтического эффекта, попросту говоря — это пустышки.

— Но разве этого будет достаточно? — раздался крик из зала.

— Великолепный вопрос! — продолжил главврач. — Конечно, если бы всё было так просто, то врачи и до нас догадались о таком эксперименте. Наша система сложнее — дело в том, что социализация личности происходит путём приобретения ответственности. Получая социальную роль, человек абстрагирует своё «Я» от «Другой», переходит в состояние оторванности от мира в то же время приобретая единение с ним. В психиатрических клиниках все больные, зачастую, низведены до единого целого. Их социальная роль больных ничего им не говорит, они не желают ассоциировать себя с ней либо попросту отрицают такую роль, в зависимости от степени их заболевания. Тем самым привычная нам социализация не наступает.

Другим элементом социализации являются деньги! Мы убедим больных, что чем больше они будут работать над своим «Я», чем активнее стремиться к излечению, тем больше они получат новых модифицированных таблеток. Разумеется, таблетки не будут влиять на их организм или психическое состояние, как настоящие психотропные средства, это будет эффект плацебо, за которым стоит лишь убеждение. По мнению больных каждая из этих таблеток будет продвигать их всё ближе к полному излечению, к выписыванию из клиники и свободе. Именно этого и хотят все больные в мире — покинуть лечебницу. Больные будут буквально добиваться этих таблеток, ведь кроме них они не будут получать лекарств, это станет их билетом за пределы клиники навсегда. Каждый из вас сможет предложить мне название этих таблеток, которое будет использоваться впоследствии. Коллективным разумом мы добьёмся всеобщей разумности. Нашей разумности и вменяемости пациентов!

Зал не смог более сдерживаться в напряжении и взорвался аплодисментами.

Главврач снова подвинул к себе микрофон и продолжил говорить.

— А теперь о самой сложной задаче, которую нам предстоит выполнить. Это начальный этап, но первый шаг самый трудный. Нам надо будет убедить своих пациентов в том, что мы с ними на одной волне, необходимо будет почувствовать каждого из них. Дать понять, что мы ничем не отличаемся от них, то есть если, например, пациент бьётся головой об стену, врач незамедлительно должен составить ему компанию.

— И сколько это будет продолжаться? — снова выкрикнул кто-то из зала.

— Ровно столько, сколько мы посчитаем нужным, ведь нам необходимо изменить представление больных о нас, стереть рамки. Как только мы все будем уверены, что больные нам доверяют, не видят разницы между собой и нами, тогда мы начнём переходить ко второму этапу лечения. Мы станем возвращаться в нормальное состояние, пока они не начнут повторять за нами. Если кто-то не будет слушать то, что мы им говорим, то мы поговорим с ним, но по-другому. Надеюсь, что первый этап пройдёт всего за несколько месяцев. Мы оправдаем надежды! На этом собрание можно считать законченным.

Зал наполнился неудержимым криком, все кричали так единообразно и согласованно, как будто существовала какая-то директива восторга, о которой Бернарду забыли сообщить. Затем крик перешёл в неконтролируемый вой и был заглушён постукиванием человека за трибуной. Теперь там стоял секретарь — невысокий рыжеватый человек, на лице которого уверенно поселилась ухмылка. Он отличался немногословностью, и этот раз не был исключением.

— Попрошу врачей подойти к своим ответственным за принятием дальнейших инструкций. Ответственные расположились за столами слева. Новых врачей прошу подойти к столу номер 21.

В левой половине зала тут же загорелся свет и озарил таившихся в темноте ответственных за аккуратно расставленными столами, коих насчитывалось ровно 21. Ответственными выступали сами врачи, которым выпала возможность подготовить все необходимые документы. Собравшиеся начали подходить к своим столам, Бернард в спешке начал искать тот самый двадцать первый стол, которого уже почти не было видно за образовавшейся толпой. Но, кто-то толкнул растерявшегося Бернарда в плечо и по-командирски произнёс: «Ну, что стоишь, времени совсем нет. Ты новичок? Вон твой стол, с краю!»

Бернард тут же поспешил к указанному месту, где уже стоял один из врачей и слушал наставления.

— О, а вот и Бернард! — произнёс ответственный. — Вас тут всего двое новичков, а собираетесь дольше всех. Итак, задания у вас будут совсем разные. Кстати, познакомьтесь. Это Бернард — новый врач, только после университета, как я понимаю. Это Лоренс, он перевёлся к нам из клиники, где прослужил уже 11 лет, но повздорил с начальством и нашёл себе применение у нас. Лоренс, начнём с тебя!

Лоренс выправился и занял максимально заинтересованную позу.

— От тебя будет требоваться тоже, что и от остальных врачей. Во время первого этапа у тебя появится несколько больных, которых тебе предстоит вылечить. Так как мы не знаем, какие у тебя творческие и артистические способности, больные будут представлять разные болезни, от обычной мании преследования до крайней формы шизофрении. Тебе нужно будет повторять движения, речь, повадки, а самое главное — симптомы каждого из них! Лоренс, тебе понятно?

— Более чем!

— Так вот. В конце концов мы выясним, с кем тебе легче всего работать. Затем мы постараемся, чтобы все твои пациенты были больны той же или схожими болезнями.

— Но почему бы мне просто не работать с теми типами пациентов, с которыми я работал в предыдущей клинике?

— Потому что это совершенно новый метод лечения, определённо не похожий на тот, с которым ты работал в своей больнице. Уже ничего не зависит от лекарств, ход лечения пациентов будет только на твоих плечах. Ты — их главное лекарство, а таблетки, которые они пьют — пустышки! Ты что не слушал Франсуа?

— Мне просто захотелось уточнить.

— Хорошо, Лоренс. Тогда возьми вот это. — ответственный указал на папку. — Тут твои первые пять пациентов. Изучи личное дело каждого и постарайся вжиться в роли, уже завтра ты должен со всеми нами познакомиться, объявив, что ты их новый друг. Сделай это так, как будто с ними разговаривает точно такой же умалишённый!

Лоренс тревожно взглянул на Бернарда, взял в руки измученную временем папку с делами пациентов, развернулся и стремительно растворился в толпе.

Теперь внимание ответственного доставалось Бернарду, который перенял у Лоренса всю тревогу и старался не выдавать свою обеспокоенность, улыбаясь через силу.

— Прекратите так на меня смотреть, как будто я ястреб летящий на вас своим острым клювом. У вас и задача поинтереснее и не такая сложная, как вам может показаться. Вот ваша папка! — ответственный указал на ярко красную папку на столе. — Там не будет никаких личных дел больных. Вы начнёте немного иначе, ведь вы в нашем деле человек совсем новый. Будете измерять, так скажем, среднюю температуру по клинике. Все больные в вашем распоряжении. Можете повторять кого угодно, но старайтесь делать это обособленно, ведь у каждого из них уже есть свой лечащий врач. Мы обязательно ознакомим вас с личным делом того больного, который покажется вам наиболее интересным. Если таковых будет несколько, то пожалуйста, так даже лучше.

Основная ваша задача — вести журнал, где вы в общей форме будете излагать перемены в лечении больных. По большей части от вас будет зависеть конец одного этапа эксперимента и переход к другому. Конечно, все ваши действия будут иметь рекомендательный характер, заключительное решение за Франсуа. Сейчас всё объяснять нет смысла, так как понимание придёт к вам на практике. Каждый вечер вы будете приходить ко мне и устно отчитываться о проделанной работе и наблюдениях, затем вы будете сдавать журнал. Когда у вас появятся больные, то те же действия вы будете совершать и по отношению к больным. Рассказывать, как у вас развивается общение с ними, вербальное и невербальное, какие успехи уже видны. Сегодня день, когда все врачи только знакомятся со своими новыми пациентами, изучают их дела, поэтому можете взять выходной. Выйти на улицу или остаться в своей комнате. За всеми рекомендациями можете подходить ко мне. Комната 187. Всего хорошего!

— Спасибо вам. — произнёс Бернард, который уже начал засыпать от монотонной речи ответственного. — До встречи!

Бернард пошёл к выходу через галдящую толпу, было уже не разобрать, что говорит каждый из врачей, как будто все уже начали вживаться в свои роли. Из бурлящего потока безумия выделялся неподвижно стоящий Лоренс, который изучал личные дела и пытался вызубрить болезни каждого, мысленно представляя, как ему предстоит действовать. Бернард пожал руку новому коллеге и пожелал удачи, а затем продолжил свой путь. По дороге он вспомнил, что забыл спросить имя своего ответственного, но возвращаться назад он решительно не хотел, в зале было совсем душно и каждое движение в такой обстановке могло бы быть приравнено к походу по илистому берегу моря, где при любом действии ил сковывает тебя ещё больше и не даёт вольно закончить шаг. От таких испытаний решено было отказаться, и Бернард ринулся прочь.

Юноше казалось, что он бежит в неизвестность, как планеты и прочая звёздная пыль отправляется в последний путь по направлению к самому сердцу чёрной дыры. Им овладела тревога, страх, беспокойство… казалось, что впереди сплошное ничто. Он то и дело пытался успокоить себя мыслями о том, что ему всё объяснили, ходи и записывай, делов то. Полная свобода действий, почти никто не отвлекает, не дышит в спину и не руководит напрямую, рамки разорваны в клочья. Но это только добавляло мыслям о неизвестности тревогу, заряжало её, давая очередной повод для беспокойства. Вот бы дали чёткое задание, определённого больного с понятным заболеванием, но нет же, делай что хочешь.

Бернард и не заметил, как уже оказался в длинном коридоре. «Решено, никаких прогулок» — подумал он. Сегодня он решил остаться в здании, тем более, что он тут всего второй день, а уже столько неизведанного и нового. Юноша поднялся выше — на четвёртый этаж. Праздное любопытство не давало ему покоя. В почти заваленную разными макетами и плакатами дверь заходила толпа людей, шедшая с собрания. Когда они заполнили комнату, вокруг воцарилась тишина, но встревоженные голоса новых обитателей загадочной комнаты были слышны на весь коридор. Бернард поспешил подойти ближе к двери, чтобы прислушаться получше к происходящему внутри. Он никого не знал, поэтому не мог определить голоса.

— Так, снова берёмся за старое значит?

— Конечно, пропагандируем!

— А что же нам делать с этим самым…

Голоса резко прервались, а вслед за ними притихли и всяческие шумы, как будто в комнате не было ни души. По коридору послышался чей-то бег, который резко перешёл в размеренный шаг. Из-за угла вышел человек и тут же взглянул на Бернарда.

— А вы что тут делаете? — спросил незнакомец. — Разве вам не было дано распоряжение?

— Я новый врач. За неимением поручений мне сегодня дали выходной, решил провести его в стенах клиники, чтобы получше изучить дела.

— Это редкость в наши дни, все так и стремятся свалить с работы пораньше, а уж в выходной сюда никто вообще ни ногой. Почему же вы стоите у двери этого департамента?

— Какого департамента?

— Департамента пропаганды! Вот же он! — незнакомец указал на дверь, за которой были слышны голоса

— Все те, кто сегодня подошёл к первому столу, были назначены как раз в этот департамент, и я среди них! Ладно, давайте скорее зайдём в комнату, я точно слышу чьё-то дыхание, там за углом. Кому ещё понадобилось за нами следить?

Они вошли внутрь, и перед Бернардом в по-театральному разных позах сидели врачи и смотрели только на него. Комната была увешана белыми листами бумаги, разного рода кадрами из киноплёнок, графиками и прочими недостойными внимания вещами. Незнакомец поспешил представиться.

— Меня зовут Рауль. Мы с коллегами с сегодняшнего дня будем думать над тем, как провести среди больных пропагандистскую работу, будем доносить до них, что все медикаменты отменяются.

Один из присутствующих в углу комнаты тут же закричал что-то несвязное и порвал лист бумаги, лежащий перед ним.

— Отлично! — продолжил Рауль. — Я смотрю вы уже начинаете имитировать своих пациентов, хорошая попытка. Кстати, это Бернард. Он, видимо, будет всё за нами записывать. Только не сегодня, Бернард, дай и нам выходной!

Присутствующие тут же в унисон засмеялись.

— Может вы поделитесь с нами соображениями, Бернард, как нам рассказать сумасшедшим людям, что их таблетки, лекарства и уколы уже не имеют для ни никакого значения? Что теперь у них одно лекарство, которое будет способствовать их выздоровлению в зависимости от того, какое количество этого лекарства им достанется. Эти таблетки из мела.

Рауль взял одну таблетку и закинул себе в рот, разжевал и выплюнул на пол, затерев ногой, чтобы не оставалось следа.

— Почему бы не сказать им напрямую? Вот таблетки, новые, надёжные. — сказал Бернард.

— Нет, дорогой мой, как же! Они уже привыкли жить по-старому. Проблема не в том, что, они начнут употреблять что-то другое. а в том, что нужно заставить их за это бороться.

Рауль подошёл к замку и проверил его. Дверь оказалась открытой.

— Кто не закрыл дверь? Кто? — крикнул Рауль. — Ах, не обращайте внимания, тренирую свою манию преследования, новый пациент. Ведёт себя один в один как я сейчас.

— Можно заметить? — спросил всех Бернард.

— Замечайте столько, сколько считает нужным. — сказал Рауль.

— Так вот, не кажется ли вам, что у этих псевдотаблеток будет совсем неблагоприятное побочное действие — мы убедим пациентов в том, что лекарство является высшей ценностью и обеспечивают скорейшее счастье, но после прохождения лечения больные уже на свободе будут искать эти таблетки. Некоторое из них узнают их реальное предназначение, поймут, что их водили за нос и снова вернуться в клинику. Разве не так?

Один из присутствующих, встал, прекратив бить кулаком по столу, пока говорил Бернард.

— Нет… нет! — возразил он второй раз на несколько тонов ниже. — Прошу заметить, что всякая привычка напрямую зависит от ситуации, в которой было совершено это привыкание. При смене места все представления человека о ценностях и удовольствиях могут кардинально поменяться. И история знает претенденты! Известно ли вам, что не меньше 20% американских военных во время вьетнамской войны сидели на героине? Шёл 20-й век, о наркотиках было известно мало, о их пагубном влиянии ещё меньше, а солдаты, насмотревшиеся на ужасы войны, попав в условия почти полного беззакония, не могли отказать себе в удовольствии. Это был настоящий героиновый бум! Произошла полнейшая декриминализация наркотиков, они продавались на каждом углу. Все боялись только одного — когда ветераны войны во Вьетнаме начнут возвращаться в США, они станут тотальными наркоманами, перенесут эту культуру на мирное население, американцы начнут деградировать, как нация. Но не тут то было! Война подошла к концу, новоиспечённые ветераны вернулись домой, но никакого героинового бума не случилось. Всё утихло, а солдаты, принимавшие наркотики забыли про свою зависимость. Они вернулись к мирной жизни теми же людьми, какими были до войны, если не считать отпечатка ужасных впечатлений. Привыкание к наркотикам — это то, что у нас в голове. Это вовсе не биологический процесс, как могут думать многие. Также и наши пациенты забудут о таблетках, как только снова окажутся в мире, который они вынуждены были покинуть.

— Что же, полностью согласен! — заметил Бернард. — Надеюсь, что ваша гипотеза на 100% верна, хотя у меня и есть некоторая доля сомнений по этому поводу.

— А вы не сомневайтесь. — сказал Рауль. — Смотрите на факты и наш эксперимент получится и мы действительно перевернём привычное представление о психиатрии!

Рауль взял фломастер, подошёл к белому листу, висевшему на стене и уверенно прочертил линию, над которой выдал текст: «Пропаганда среди пациентов».

— Обман начинается! — восторженно произнёс Рауль! Первым делом нам надо придумать, как мы назовём этот чудесный псевдопрепарат, который будем выдавать больным в качестве лекарства. Ваши предложения, товарищи!

— Давайте глутаминкарбамано…

— Нет! — Рауль прервал предложение, робко доносившееся с задних рядов! — Мы же не даём настоящее название психоневрологическому препарату, нам важно, чтобы о нём говорили все, чтобы его название было слышно из каждого утюга. А с такими околонаучными терминами мы успеха не добьёмся. Ну кто из больных будет бороться за то, что запомнить, а тем более и выговорить не может! Надо броское и удобное название, как рубль, йена или евро…

— А почему бы просто не назвать это золото? Золото — великолепное название, все его знают и семантический смысл сразу понятен! — поступило ещё одно предложение.

— Может тогда уж бриллиант!

— Самое ценное — это любовь! Представляете, целая клиника больных, которые борются за любовь, а у врачей столько любви, что они могут исцелить ей всех и сразу!

— Остановитесь! — сказал Рауль, топнув ногой, чтобы утихомирить набравший силу шум и гам и переключить внимание собравшихся на себя! — Ну какая любовь, какие бриллианты! Название должно быть полностью выдуманным, не известным ранее. Не нужно, чтобы у больных возникали какие-то мысленные, когнитивные связи по этому поводу. Надо, чтобы они думали «просто хочу… это! И всё.».

— Что их объединяет, кто для них, кумир, лидер, к чему они стремятся и что почитают?

— Главврач Франсуа? Как они к нему относятся? — поинтересовался Бернард.

— Довольно неплохо. — ответил Рауль. Вот уж кого-кого, а Франсуа они точно уважают. Разбегаются по углам, когда он идёт по коридору, успокаиваются, как летний ветер, если были штормом.

— Тогда Франсуатон — отличное название для лекарства. Очереди за франсуатоном, борьба за франсуатон, франсуатоновая лихорадка в конце концов!

Настроение в комнате резко поменялось, врачи стали переглядываться всё чаще, одобрительно кивая, глядя на своих коллег. Для Бернарда это был очередной триумф, хотя окончательного заключения ещё не было известно, вердикт в пользу последней версии уже повис в воздухе и волной выплеснулся на присутствующих из уст Рауля:

— Франсуатон! И где ты научился так мастерски выдумывать слова. Какое насыщенное и хлёсткое название, сколько в нём шарма и тревоги.

Рауль взял свой фломастер и написал на белом листе бумаги на стене «Франсуатон». Отошёл на несколько шагов назад, не разворачиваясь, спиной. Затем он по-новому взглянул на это название, задрав голову наверх, как будто оценивает новый автомобиль перед покупкой. «Франсуатон» — снова повторил он. Затем Рауль достал из кармана небольшую колбу с таблетками и отряхнул её ваты, которая не давала им звенеть при ходьбе.

— Да, Франсуатон, так тому и быть! Кто за, поднимите руки!

Все, за исключением одного врача, подняли руки.

— Я смотрю, среди нас есть несогласные! — сказал Рауль. — Я говорю, среди нас есть несогласные? — повторил он намного громче и на порядок вопросительнее.

Несогласный сидел неподвижно и смотрел в одну точку прямо перед ним, на столе. После второго замечания Рауля, он резко подскочил, как будто отошёл от какого-то наркоза и поднял руку так, что казалось, что ещё немного и мог бы вывихнуть её от столь резкого движения.

Толпа оказалась на сто процентов согласна с идеей Бернарда. Слепо подчинялись даже те, у кого с самого начала обсуждения присутствовал легко уловимый скептический взгляд. Рауль обратился к одному из сидящих в комнате и велел составить распоряжении о новом названии лекарства, а затем рассказать об этом всем врачам клиники, чтобы те донесли информацию до своих пациентов.

— До чего у вас всё-таки слаженная работа! — заметил Бернард.

Рауль на мгновение остановился, будто это замечание сбило его с хода мысли и прервало её всяческое развитие. Затем он собрался и ответил Бернарду:

— Когда мы начинаем заниматься чем-то новым, то волей неволей начинаешь переживать за ход эксперимента. Нет никаких проблем, пока всё идёт как часы!

— Но разве непредвиденных обстоятельств не избежать?

— Мы будем стараться, мой дорогой Бернард, чтобы их совсем не было, иначе всё рискует пойти насмарку.

Только Рауль закончил говорить, как в комнату молнией ворвался запыхавшийся от долгой пробежки по лестницам врач. Дверь за ним ударилась о стену так, что немного пробила синие обои до штукатурки, которая, как песок в песочных часах посыпалась на пол. Именно время и интересовало неспокойного врача.

— Ну что? Ну как? — начал тот.

Он резко прервал свою тираду, когда заметил, что в комнате находится Бернард.

— А вы кто такой? Новый врач? Я вас совсем не помню? Ладно, Рауль, расскажите, когда вы уже закончите работу над названием лекарства. Поступило распоряжение из министерства, они не хотят откладывать начало эксперимента ни на минуту.

— Больше никаких минут и не надо. — Смело возразил Рауль. Более того, всё уже готово. Только послушайте: «Франсуатон». А! Как гром!

— Отлично! Главное — чтобы этот гром не заставил всех пациентов попрятаться по углам и хватать воображаемые зонты, чтобы избежать надвигающегося ливня.

Оставив за собой задумчивость после высказанной метафоры, беспокойный врач убежал прочь, забыв закрыть дверь, что и заставило Рауля поволноваться. Он тут же закрыл дверь и смёл штукатурку возле неё ногой в сторону комнаты, чтобы след от неё никого не отвлекал.

— Ладно, за работу. — вскрикнул Рауль командирским голосом. Все врачи тут же встали и двинулись из комнаты прочь под наставление Рауля начинать вести себя, как сумасшедшие, чтобы положить начало эксперименту.

В комнате не осталось никого, кроме Рауля и Бернарда.

— А вам не кажется, что существует доля вероятности… — сказал Бернард, откашливаясь. — Есть вероятность, что пациенты не примут единственное лекарство, как что-то из ряда вон выходящее. Они же привыкли понимать, что лекарств множество, одно из них лучше другого, каждое для своей болезни. Конечно, я говорю исключительно про тех больных, которые вообще могут хоть что-то понимать.

— Вы не учитываете одной важной детали. — начал отвечать Рауль. — Они же все поголовно из нашей страны. Ни одного иностранца, если не считать представителей малочисленных народов. Я вам объясню! В них генетически заложена идея мещанства! Как и во мне и в вас. У нас совсем иные представление об удовольствии, нам монет на ладони поднеси мы и рады. Вот например немец или американец будет радоваться новым кроссовкам или последней версии гаджета? В какой-то мере да, но это не будет его самоцелью, он купит кроссовки, чтобы бегать и держать себя в форме, а гаджет ему нужен за тем, что ему необходимо быстро получать и отправлять нужную информацию. Их цели стоят гораздо дальше материального интереса, это и отличает наше мещанское общество от их буржуазного. Хотя мы и стараемся избавиться от мещанства в себе не одну сотню лет, но это часть нашей самобытности, как любовь к берёзам и лугам.

— А при чём же тут больные?

— Больные тут вот при чём. Им крайне просто объяснить, что такое самоцель в виде таблеток. Но это на первом этапе. Разве они мечтают выйти от сюда? Это же не тюрьма! Они будут хотеть получить их мещанские ценности. При то, чем больше, тем лучше. Ведь признание в форме выхода из больнице будет зависеть как раз от количества Франсуатона, а не от его конечного предназначения. Поэтому богачи в России и набивают свои гаражи дорогими авто, а сейфы драгоценностями. Мещанство возводит в ценность момент, а не всю жизнь целиком. 70 лет СССР идея мещанства пролетарским молотом выдалбливалась из голов советского человека, звучали призывы отказаться от быта в пользу идеологии. И что в итоге? Быт одержал оглушительную победу, а Советский союз разрушился, как карточный домик, потревоженный ветром мещанских устоев.

Рауль кивнул головой, что придало его речи ещё больше убедительности, затем подошёл к двери и приоткрыл её. Перед тем, как выйти он немного выглянул и осмотрел коридор с обеих сторон, затем сказал:

— Всё, с этого момента я такой же сумасшедший, как и мои пациенты, удачного дня.

Рауль вышел из комнаты и быстрым шагом отправился вниз по лестнице. Бернарду ничего не оставалось, как сделать пометку в своём журнале о проделанной работе. Затем он вышел вслед за Раулем и достиг лестницы и встретил Жака, который спешно поднимался наверх.

— Здравствуй. — по-соседски поздоровался Бернард. — Как проходит твой день?

— А почему ты интересуешься?

— Мне кажется, что это моя основная работа — ходить и интересоваться у всех о их делах.

— Всё ясно, решил взять небольшой перерыв, как раз направляюсь в комнату отдыха для персонала больницы.

— Может покажешь мне где эта комната и что она из себя представляет. Я пока знаком с этим заведением лишь отрывками.

— Пошли!

Врачи двинулись вперёд и Бернард заметил, что глаза у Жака беспорядочно бегают из стороны в сторону, как жадная до чаевых официантка питейного заведения. Бернару не составило труда понять, что это происходило из-за того, что Жак вживался в роль какого-то своего пациента, чтобы угодить ему во благо эксперименты. Затем он произнёс:

— Я давно хотел спросить кого-нибудь об эксперименте. Тебе не кажется, что вся эта затея слишком проста. Я не замечал, что проводились какие-то научные и практические исследования по этому поводу, не собирались врачи, пресса не пестрила заголовками о надвигающейся революции в сфере психиатрии. Просто это идея пришла кому-то в голову и тут же все приступили к её реализации? Так выходит?

— Всё так. — ответил Жак.

— Но это нонсенс!

— Бернард! Разве тебе кажется, что за плечами всех великих идей стоят годы упорного труда, собрания учёных, экспертов, лабораторные разработки и тонны взаимоисключающих гипотез, из которой лишь одна верная? Все самые великие открытия на нашей планете были созданы случайно. Совсем не первопроходцы поняли, что Земля имеет форму шара. За сотни лет до него Аристотель, не сдвигаясь с места, понял, что Земля круглая, просто взглянув на Луну. Он просто догадался, что наша планета отбрасывает тень на Луну, а тень круглая, следовательно тень такой формы может происходить только от шара. Это и подтвердили другие исследователи, включая Колумба, путём опыта. Тут и Америку открывать не стоит, нужно просто один раз догадаться. Все самые гениальные открытия описываются одной элементарной идеей, а доказательства — удел учёных и исследователей, типа нас. Идея нашего эксперимента действительно простая на первый взгляд, но она может перевернуть всё представление о мире также, как это сделал в своё время Аристотель!

После такого аргумента все возражения Бернарда были разгромно уничтожены. Он молчал. Врачи дошли до комнаты отдыха, которая находилась за огромным стеклом от пола до потолка. Но стекло было до того толстое и массивное, что отдавало зелёным цветом. Казалось, что его невозможно ничем пробить, даже молотком, так что ни один больной не мог помешать покою врачей, несмотря на то, что их отделяла лишь эта стена из стекла.

Жак открыл дверь комнаты отдыха и зашёл внутрь. Бернард решил оглядеть её со стороны. Комната больше представляла собой оранжерею, нежели зону для спокойствия. Эта была огромная галерея, попадая в которую можно было представить себя в джунглях на островах Карибского бассейна, не хватало лишь пения птиц и шелеста листьев от океанского бриза. Безжизненные тропики в статичном положении, замершие на минуту, чтобы отдохнуть и снова приступить к ласкающему слух пению. Но эти тропики остановились навсегда и оттого спокойствие становилось ещё более чарующим. На одном из мягких диванов оранжереи Бернард заметил одного из врачей из знакомого ему отдела, занимающимся пропагандой, где всем заправлял заправляет Рауль.

Врач сидел, выпрямив спину, а вокруг него были беспорядочно разбросаны исписанные листы бумаги, рядом лежала пачка таких же листов, но новых, не исписанных. Врач держал в руках планшет, клал на него листок и фанатично исписывал от края до края. Бернард решил незаметно подойти мимо и взглянуть на то, что же стоит таких усилий. Оказавшись в зоне отдыха, он тихо подкрался к врачу сзади и потерял всяческое самообладание. Он был действительно в ужасе. Лицо Бернарда практически за мгновение изменило оттенок и стало бледным, глаза округлились, а дыхание замерло после резкого вздоха.

На листке врача было написано лишь одна фраза: «повинуйся, прошу». Фразой были исписаны все листы возле него, никаких пробелов, всё единым текстом, листок за листком.

— Что такое? — спросил Бернарда врач, который подошёл к нему со стороны и резко одёрнул. Куда смотришь?

— Я смотрю на эти слова, что они значат и почему ими исписаны все листы?

Лион занимается этим, чтобы войти в роль своей подопечной. Несколько лет назад её бросил муж, у неё остались дети, но она сошла с ума и угодила к нам в клинику. Честно говоря, она уже раз возвращалась к своим детям, но после заметного ухудшения состояния она была вынуждена снова вернуться в лечебницу. Как раз после возвращения она и начала писать письма с одной и той же фразой, призывающей её любимого вернуться к ней. Она не просила отправить эти письма адресату и даже не запечатывала в концерт. Просто кидала их рядом и всё.

— А почему же он выбрал для тренировки фразу, которая имеет совсем иной смысл?

— Этого я знать не могу. Скорее всего такое сочетание букв позволяет ему получать больше удовольствия от монотонного расписывания бумаги. Кто знает!

В то время, когда звук в комнате утих настолько, что слышны были лишь плавные движения карандаша, исписывающего бумагу, не оставляя шанса пустым местам на листе, внутрь вошёл человек. Он производил впечатление самого спокойного мужчины на Земле, казалось, что его лицо не выражало никаких эмоций вот уже 20 лет. Это был очередной врач, так небрежно одевший свой халат, что даже правая часть ворота была заправлена внутрь, на ткани спины выстроились в ряд складки от постоянных сидений на диванах, а туфли в своей жизни встречали только мелкую пыль больничных ковров, но никак не щётку или воск. В таком виде могут себе позволить ходить только бездомные и буддистские монахи, но вторые в отличие от нищих такое положение вещей только приветствуют. Что-то от буддизма и было в этом враче, в первую очередь — всепоглощающее спокойствие. Такое, что если бы он был персонажем картины «Девятый вал», то вокруг него даже самые свирепые волны вели бы себя тише. Тем не менее врач обратился к Жаку и произнёс весьма не спокойную новость:

— Пока ты тут отдыхаешь, твои больные то и дело стараются поднять бунт против новых порядков, приглядел бы ты за ними, провёл бы беседу.

После этого замечания, врач без лишних шорохов, мягко ступая по комнате отдыха приблизился к дивану и поспешил слиться с ним воедино, исчезнув почти полностью.

— Что же, надо идти к моим, так и знал, что кто-то воспримет эксперимент в штыки. Бернард, мне нужно покинуть тебя! — сказал Жак.

Но Бернард не хотел делить своё общество с человеком-диваном, писарем и давящем спокойствием комнаты отдыха, он произнёс:

— Пожалуй, я пойду вместе с тобой, что мне тут делать?

— Не стоит так переживать, рядовой случай. И вряд ли ты там откроешь что-нибудь новое для себя. Отдохнул бы лучше, коли выдалась возможность. Знал бы ты, как я тебе сейчас завидую. Я — человек подневольный! Сказали — пошёл выполнять.

— Но всё-таки ты меня уже достаточно заинтриговал, хоть составлю тебе компанию по дороге.

Жак пожал плечами, оглянулся вокруг, выдохнул весь воздух, который только мог и неохотно согласился. Они оба двинулись по лечебнице по направлению, которое то и дело забывал Жак.

— Ну вот, мы пришли! — сказал тот. — Это комната моих пациентов, тебе туда заходить не рекомендуется, так как их поведение настолько шокирует, что у тебя появится столько вопросов. Столько! Да мне всего рабочего дня не хватит, чтобы рассказать тебе всю их историю, а у меня работы полно.

Бернард не выдержал нарастающей интриги и немного приоткрыл дверь палаты. Там на скрип двери обернулись: Женщина, лет сорока, престарелый мужчина неопределённого возраста и 50-летний совершенно невменяемый больной, руки которого были изрисованы красной гуашью, будто он вырисовывал ими картины.

— Кто это ещё? — поинтересовался у Жака Бернард.

— Интересные люди. Как известно у нас, как и во всяких клиниках, существует гендерное распределение на мужские и женские палаты, но эти господа и дама уверены что они влюблены друг в друга, однако их безумие не даёт им почувствовать любовь в привычном нам понимании. Они вообще утверждают, что их любовь имеет только функциональное значение. Приятно им быть вместе и всё тут, не разберёшь. Но чувств не испытывают.

— Похоже на теория стакана воды! — в очередной раз сумничал Бернард, чем вызвал вопросительное выражение лица у Жака. Не дожидаясь самого вопроса, Бернард продолжил пояснять. — Был такой принцип на заре Советского союза, согласно ему всяческое совместное проживание сводилось к инстинктивному удовлетворению потребностей. Секс приравнивался к утолению жажды стаканом войны, отсюда и название. Видимо и эти так живут.

— Не исключено, спасибо за гипотезу, коллега. — деловито сказал Жак и зашёл в комнату, закрыв дверь на ключ с внутренней стороны.

Бернард принялся записывать увиденное и заявленное им в свой журнал, который он прислонил к стене, так как вокруг не было ничего, похожего на стол.

Больные то и дело пытались выкрикивать какие-то нескладные слова, но сами прерывали друг друга на полуслове. Из-за этого в палате стоял такой немыслимый гам, что только от него можно было с лёгкостью сойти с ума самому обычному человеку. Жак снял свой белый халат и дал его в руки Бернарду, затем встал посреди комнаты и начал оценивающе оглядывать происходящее. Первой к Жаку подошла женщина, но смущение перед новым человеком взяло верх и она стремительно убежала в угол комнаты, при этом в высшей степени странно смеясь.

Гул в палате нарастал и на лице Жака уже трудно было не заметить недовольство, которое в конце концов переросло в бегство из палаты от немыслимых выкриков больных. Жак пытался начать разговаривать на их языке, но не мог поймать волну их манеры общения, что заставило его захлопнуть за собой дверь.

— Ладно, это крайне невыносимо! — сказал Жак, обращаясь к Бернарду. — мне нужно получше изучить этих больных, а затем я примусь за работу с ними, как там… кричать? Краска по стене? Справлюсь, я справлюсь.

Затем Жак начал разговаривать вполголоса, потом ещё тише, что-то нашёптывая себе под нос. Можно было лишь разобрать его: «кричать… краска… кричать…». С этими невнятными фразами, произносимыми под нос, Жак и ушёл прочь от Бернарда, не попрощавшись. Ничего не оставалось сделать, как перелистнуть страницу блокнота и записать в нём свои впечатления от увиденного с новой строки:

«18:30. Увидел больных своего соседа Жака. Встреча больных с врачом была недолгой. Видимо, по неопытности врач не всесторонне изучил предполагаемое поведение больных, что послужило причиной его скорейшего бегства из палаты. Но, стоит отметить, что врач всё делал согласно нормативам, пытался вжиться в роль больных, даже снял свой халат, чтобы не смущать больных внешним видом. Но сыграл эффект искажения восприятия чужака в пользу своего окружения. Больные, которые уже довольное долгое время ограничивают свой круг общения стенами собственной палаты сформировали комфортную для них атмосферу. Себя они определяют позитивно, а других людей встречают как врагов. Этого предвзятого отношения к себе не избежал и их лечащий врач Жак.

Предположу, что эта модель поведения связана с деятельностью нейромедиатора окситоцина. Как раз того гормона, который активизируется сразу после рождения, чтобы ребёнок смог определить родителей, как родных людей, а посторонних, как чужих, которых нужно опасаться. Например, поэтому мы болеем за спортивную команду своей страны, своего штата, а в других склонны замечать недостатки. Тем более, что больные этой палаты сформировали своё общество с собственными порядками, один из которых так напоминает советскую теорию стакана воды. Вследствие этого могу предположить, что оценивать компетентность врача здесь не имеет смысла, потому что всё относительно.».

Бернард закончил писать и схлопнул свой журнал одной рукой так, что на весь коридор раздался хлопок. От этого неожиданного звука кто-то за углом испуганно взвизгнул, что привлекло внимание Бернарда. «За мной следили?» — подумал он. Бернард пошёл в сторону визга, заглянул за угол и заметил, как в конце коридора закрывается дверь. Вся ситуация показалась ему настолько пустяковой, что он лишь пожал плечами, снова посмотрел на часы и вспомнил, что пора готовиться к завтрашнему — первому официальному рабочему дню. Бернард пошёл в сторону своей комнаты, звеня ключами от неё у себя в кармане. Вдруг он опомнился, что было бы неплохо поделиться первыми записями в журнале. Ответственный точно оценит труд в выходной день, это определённо будет плюсом.

Поэтому Бернард дошёл до комнаты 187 и, крепко сжимая журнал в руках, постучался в дверь. Никто не открывал. Бернард подумал, что, возможно, у его ответственного тоже сегодня выходной день, хотя существует вероятность, что он лишь где-то задерживается. Бернард решил подождать у двери 10 минут, на всякий случай. Послышались шаги, кто-то шёл мимо и Бернард тут же его одёрнул.

— Вы не знаете, кто живёт в этой комнате? — спросил Бернард врача в белом халате.

— Да, конечно, а по какому вопросу вы интересуетесь? — предельно громко поинтересовался прохожий.

— Здесь должен быть мой ответственный и я бы хотел поделиться с ним кое-какими записями… несмотря на то, что у меня выходной. — зачем-то добавил Бернард.

— Не все врачи, знаете ли, постоянно находятся в своих комнатах. Проживающие в этом городе могут отправляться к себе домой. У вашего ответственного сегодня как раз такой день, всего хорошего.

Прохожий врач закончил свою речь на настолько повышенных тонах, что даже входная дверь в комнату 187 тряслась от ужаса, который наводил на всё вокруг этот человек. Учтиваю улыбка Бернарда сменило разочарование и он отправился в свою комнату на третий этаж.

Закрыв за собой, Бернард снова зажёг оранжевые лампы, несмотря на то, что за окном ещё было достаточно светло и солнце только коснулось горизонта. Солнце пробивалось через окно и занавески и вместе с ламповым светом окрашивал воздух в помещении в сказочно-жёлтый, что меняло настроение Бернарда на безмятежный покой. Он подошёл к креслу, опрокинув по дороге мольберт, раскинулся в нём и спустя несколько секунд уснул. Проснулся он от того же солнечного света, но уже утреннего, а также от громких шагов врачей за дверью. Проспал. Но на часах было ровно 9:00, а значит, что самое время начать работу. Времени на утренние приготовления уже не было, да и одежда вся была уже надета, поэтому Бернард, слегка помятый, открыл дверь.

Он заметил у лестниц спускающегося вниз Жака, которого тут же поспешил догнать и сказал ему:

— Привет! Ты не знаешь, где тут можно поесть? Вчера перебивался мелкими перекусами, да и то из то, что принёс с собой!

— Как? Тебе не сказали? Даже не нужно никуда выходить, есть кафе на первом этаже нашей клиники, готовят там отменно, особенно для врачей. Все как раз идут туда.

У дверей кафе толпились люди и около них внутрь проходили пациенты. Толпа состояла только из врачей и стояла далеко в стороне от общего потока желающих отведать завтрак. Из столпотворения выглянул Франсуа и крикнул:

— Бернард, Жак, давайте сюда, есть срочная новость. Итак, с сегодняшнего дня вы заметите, что столы в кафе переставлены. Теперь нет никакой отдельной зоны для врачей, нет ваших мест или мест больных, остаётся только свободное пространство. Больных уже рассаживают в случайном порядке, а ваша задача на сегодня сесть в таком же случайном порядке. Пока что для врачей выделены отдельные столы, но вскоре вы будете стараться интегрироваться в общество больных, чтобы каждый из вас сидел со своей командой подопечных. Ну что же, эксперимент продолжается, приятного аппетита!

— Вот так дела! — сказал Жак. А что делать? Надо слушаться. Надеюсь, что хотя бы еда останется такой же вкусной и нам не будут давать ту ужасную похлёбку, которой кормили пациентов.

— Бернард и Жак вместе набрали еды на подносы и заняли свободный стол в кафе. К ним тут же присоединился новичок Лоренс.

— Тут не занято? — спросил Лоренс.

— Что значит не занято… — возразил Жак.

— Конечно не занято, присаживайся — перебил его Бернард. Похоже, что каждый может садиться туда, куда ему только захочется. А ты тоже новенький? Я видел тебя вчера на распределении обязанностей после речи Франсуа. Как тебя зовут? Напомни!

— Я Лоренс, а ты вроде Бернард, да? Надеюсь, что нам в еду не попадёт никакое лекарство. Я долгое время работал к другой клинике, там больным давали еду с добавлением лекарств, чтобы они ничего не замечали за едой и одновременно поправлялись.

— Но лекарства же отменили, теперь есть только лишь франсуатон, который ничего из себя не представляют. — заметил Бернард. — Его химический состав ничем не отличается от мела, поэтому вряд ли они нам навредят, если вдруг случайно окажутся в нашей еде.

— Точно! — заметил Лоуренс и попробовал блюдо из овощей, которое лежало в его тарелке. — Вполне сносная еда! Вчера провёл первый день со своими больными, кстати говоря! Потрясающие люди, но постоянно говорят мне какие-то глупости про заговор и тому подобное, ничего не разберёшь. Я то и дело пытался подражать им, изображая каждого, но они не настолько сумасшедшие, как мне казалось, даже такой лёгкий подвох они раскусывают с лёгкостью. Знаете, мне кажется, что некоторые больные даже в чём-то умнее нас с вами, но они настолько сосредоточены на своём умственном превосходств в своей сфере, что делают это в ущерб сферам другим. Это и приводит их к сумасшествию.

Жак на протяжении всего разговора не попробовал и ложки своего завтрака, а лишь теребил эту самую ложку всеми возможными способами. После того, как колебания достигли точки полного безумия, ложка выпала из рук и упала на пол с диким звоном, который растворился в шумной обстановке бурлящего, чавкающего и глотающего напитки кафе. Жак вскрикнул:

— Довольно! — затем на полтона ниже. — Хватит, работаете тут первый день, а уже говорите всякие глупости. Лучше дайте спокойно поесть!

Несмотря на замечание, Лоуренс продолжил.

— Ну извините, если я отвлекаю вас от завтрака своей болтовнёй. Но я должен сказать, что я сел сюда вовсе не случайно. Сегодня ко мне лично подошёл Франсуа и сказал, что мне надо прекратить всяческие занятия со своими больными. Видимо, что-то там не сложилось. Мне было поручено держаться Бернарда, так как он такой же новичок в этом заведении, как и я. Но не беспокойся! — Лоуренс замахал руками, сделал встревоженный взгляд и заодно дал Жаку свою запасную вилку, которую он взял ещё при раздаче еды. — Это всего на один день. Уже завтра мне обещали частично заменить моих больных или вовсе дать совсем иных. Итак, Бернард, чем ты занят сегодня?

— Честно говоря у меня нет чёткого плана действий. — Сказал Бернард одновременно пережёвывая салат. — Мне надо лишь вести записи за другими больными, врачами, да и вообще обо всём, что происходит в больнице, а затем относить эти записи своему ответственному. По итогам моих заметок и будет сделан переход у следующему этапу эксперимента. Хотя вряд ли только мои записи будут играть там такую важную роль, но всё же я надеюсь, что моя работа не уйдёт в стол. Сегодня, пожалуй, проведу день с Жаком, буду всё помечать.

Жак в очередной раз встрепенулся и выронил вилку, но теперь та уже улетела за пару метров от него, а первый кусок салата, который Жак так и не положил в рот, оказался на соседнем столе у больных, что в прочем не вызвало у них никаких эмоций.

— Да что с вами такое, Жак? — поинтересовался Бернард.

— Всё в порядке, просто встал не с той ноги, вот и дёргаюсь весь день, наверное стресс из-за всего этого эксперимента, будь он неладен! Хотите ходить за мной вдвоём? По пятам? Что же, ладно, я согласен, а куда деваться. Как раз увидите, как я изучил своих больных за ночь. Сегодня диалог точно задастся.

Товарищи закончили трапезу уже начали ускорять свои шаги в сторону комнаты с больными Жака, как всю делегацию тут же остановил мужчина лет 60-ти в сером и отлично сидящем пиджаке в полоску, на его голове уже почти не осталось волос, а те редкие, что были по краям, лишь делали его образ слегка юмористическим, хотя вовсе не соответствовали поведению. Своим холодным взглядом он прожигал любого, кто сомневался в его правоте. Выправив осанку, он произнёс:

— Господа, моё имя Дидье, доктор Дидье. Кто из вас Жак?

Жак сделал шаг вперёд, безмолвно ответив на вопрос.

— Отлично. — продолжил Дидье. Я слышал, у тебя какие-то небольшие проблемы с больными. Дело в том, что я лечил этих самых пациентов до начала всего происходящего. На первых порах я буду помогать вам в лечении и поработаю над актёрской составляющей вашего внедрения в стан пациентов, чтобы они приняли вас за своего. Ну что же, пойдёмте.

Делегация снова двинулась вперёд, что не могло привлечь внимание доктора Дидье. Он не раз оглянулся назад, после чего заявил:

— А эти господа почему идут с вами? У вас нет своих дел?

— На сегодня они наши спутники. — заметил Жак. Без них никуда, всё в рамках эксперимента.

— Что же, тогда представь мне наших спутников! — попроси доктор Дидье.

— Это Бернард, он новичок. Он будет следовать за нами и записывать всё происходящее в свой журнал. От него зависит, будет ли назначен переход к следующему этапу эксперимента или нет. Рядом с ним Лоуренс, тоже новичок, его пристроили к нам всего на день, пока ему не найдут новых пациентов.

Делегация подошла узкому проходу и произошла некоторая заминка, которая бывает как раз тогда, когда компания не определилась с тем, у кого в ней лидирующее положение. Все вдруг решили пройти через проход одновременно, что привело к защемлению руки у Бернарда, небольшим поворотом ноги у Жака и ударом головы о дверной косяк у доктора Дидье!

— С ума сойти! Не в этом заведении будет сказано. — заявил доктор Дидье. — Дайте уже мне пройти!

Как только все подошли к двери палаты доктор Дидье развернулся и обратился к присутствующим:

— Должен предупредить вас о том, что вчера у меня состоялся разговор в кабинете главврача. Ввиду чрезвычайности нашего положения, Франсуа разрешил мне использовать мой любимый приём — управляемый эксперимент! Это значит, что в кризисных ситуациях мы сможем действовать не по сценарию. Иногда даже и вовсе выйдем за рамки эксперимента, но затем снова к нему вернёмся. Так мы сохраним порядок. Всем управлять буду я, вы подхватите, если это понадобиться.

Двери палаты распахиваются и все заходят внутрь. Больные спят по своим койкам под одним одеялом, два остальных покрывала вместе, но в то же время одиноко лежат в углу комнаты. Спокойствие напоминает затишье перед бурей. Лоуренс делает неосторожный шаг и роняет на пол горн, который по необъяснимой случайности оказался у больных. От шума падающего на пол металла больные просыпаются и вскакивают со своих коек, становясь в ряд. Жак и доктор Дидье тут же начинают имитировать поведение пациентов — встают в их ряд и выпрямляются. Жак глазами приказывает Бернарду и Лоуренсу сделать тоже самое, они делают. Всё напоминает сцену с торжественного парада, но торжество заканчивается буквально через две минуты, когда больные и врачи начинают в хаосе бегать по палате.

— Бернард заметил, что Жак и доктор Дидье начали так вживаться в свои роли, что их уже не отличить от обычных больных. Дидье подходит к одному из больных и даёт таблетку, приговаривая:

— Смотри, новое лекарство. Называется франсуатон. Чем больше ты будешь его употреблять, тем быстрее выйдешь на свободу и увидишь солнце.

— Солнце! Свобода! — заголосили больные.

Пациент взял франсуатон и разделил его на три равные части, которые раздал другим больным. Доктор Дидье выбил франсуатон из рук больных, не давая им проглотить лекарство.

— Нет, поверьте, нельзя делиться. Каждому по франсуатону в зависимости от того, как он работает, как ведёт себя. Вот вы, мужчина! Вы вели себя лучше всех, поэтому франсуатон оказался у вас. Вот вы, женщина. Вы совсем неуправляемы, поэтому так и останетесь здесь, потому что не будете принимать франсуатон, который вас лечит. Мы так же больны, как и вы. Не врачи мы никакие, но франсуатона у нас больше, смотрите, завались! — доктор Дидье съел целую таблетку на глазах у больных. — теперь я ещё ближе к норме. — Бери снова франсуатон!

Пациент разделил франсуатон на 4 части, дав одну доктору Дидье.

— На этот раз уже лучше. — сказал доктор и попросил врачей выйти из палаты, затем он плотно запер дверь с обратной стороны и обратился ко всем. — Значит так, первый этап нашего лечения начался. Как же я ненавижу этих больных, всегда с ними одни проблемы, дали бы шизофреников, бед бы не знали, а тут эти! Жак, посети эту палату через полчаса, но уже один. Давай им франсуатон до того момента, пока они не перестанут им делиться, в противном случае выбивай его из рук и клади в карман куски таблеток, чтобы они их не собирали. Занятие рутинное, поэтому твоим друзьям можно пока заняться чем-нибудь другим.

Доктор Дидье достал часы из кармана, взглянул на циферблат и оправился по своим делам, не выходя из образа сумасшедшего. Товарищи пошли в комнату отдыха и заняли в ней освободившийся диван.

— У меня осталось два десятка минут, чтобы собраться с мыслями. Что скажете, господа? — спросил Жак.

— Мне кажется дело совсем не в эксперименте! — заметил Лоуренс. — я могу вам доверять? Бернард? Жак?

Оба одобрительно кивнули головой. Лоуренс продолжил:

— Я вчера весь день наблюдал за больными и врачами и вот что заметил…

— Так и что же? — спросил его Жак, заинтересованно хлопнув в ладоши, целых два раза.

— Так вот…

— Лоуренс не смог далее продолжать, потому что два врача в комнате отдыха ни с того ни с сего начали драку, которая сопровождалась диким ором с не менее дикими аргументами: «Ты виноват! Нет ты сам!». Затем в комнату зашли врачи и устремились разнимать дравшихся. Когда всё успокоилось, один из разнимавших подошёл к Бернарду и произнёс:

— Вот ты где? Ты же Бернард? Тебя искал Франсуа, подойди к нему один прямо сейчас.

Лоуренс продолжил рассказывать свою историю Жаку, но Бернарда настолько быстро уводили, что он успел расслышать лишь: «Так вот, на чём я закончил…».

Бернард снова оказался у кабинета главврача, который уже ждал его у самого входа.

— Наконец-то ты пришёл! — сказал Франсуа. — Ты принёс журнал? Давай разберём твои записи у меня в кабинете прямо сейчас. У меня выдалась свободная минута.

Бернард провёл в кабинете Франсуа 5 часов, досконально рассказывая о каждом случае и давая всему свою психотерапевтическую оценку. На часах было всего 15:00, но главврач произнёс:

— Сегодня ты должен перепечатать свой журнал в компьютер. Такие записи не годятся! Займись этим прямо сейчас у себя в комнате, убедись, что тебе никто не помешает, заперев дверь. Управиться ты должен до ночи, а затем вышли мне файл на эту электронную почту.

Франсуа написал на одном из документов на его столе адрес электронной почты для Бернарда, оторвал клочок бумаги и протянул вперёд одной рукой, второй он указал на дверь. Этого было достаточно, чтобы распрощаться.

Бернард закончил работу к одиннадцати. Сделал анализ каждому событию, успел в одиночестве поужинать в кафе, чтобы не спутать свои мысли, и немного прибраться в комнате, что сделало её только неуютнее. Беспорядок добавлял этому помещению немного шарма. Бернард вспомнил, что по дороге из кафе есть автомат с газированными напитками, которых не подают за обедом. Он стоял в служебном помещении. Желание попробовать вредный напиток из студенческой юности одолело лень, которая наступила после работы над анализом журнала.

В клинике было непривычно тихо. У автомата уже стоял Лоуренс.

— Здравствуй, Бернард! Где ты был? Пропал на весь день?

— Франсуа заставил меня делать этот

— Бессмысленный анализ!

— Стой, не говори! Теперь я точно…

В этот момент свет вокруг потух, наступила ужасающая тишина, кто-то пробежал по коридору, Жак отошёл в сторону и сквозь темноту послышался его голос:

— Попробую найти выход, дверь была где-то здесь, ну и темнота!

Лоуренс открыл дверь и позвал Бернарда за собой, уйдя в синий от ночи свет.

Бернард ударил по автомату, чтобы достать застрявшую в ней банку доктора Пеппера, а затем услышал глухой удар и звук, похожий на падение мешка картошки с лестницы. Свет снова включился. Вместе с ним был слышен крик и множество бегущих людей. Бернард выбежал на крик к выходу из служебного помещения и заметил Лоуренса, лежащего в луже крови на полу. Рядом с ним была ржавая труба, которой, по видимому его ударили по голове.

— Это вы кричали? Обратился один из сбежавшихся врачей к уборщице.

— Да, заметила, что человек лежит на полу, а затем кровь, я испугалась!

Кровь действительно была повсюду и её было предостаточно. Но её вид не наводил столько ужаса, сколько было в самой атмосфере происшедшего. Лица сбежавшихся на шум врачей и сумасшедших передавали такой инфернальный страх, что в тему стала бы игра на расстроенном органе. Лунный свет, прорывающийся через тонкие закрытые шторы, явно выигрывал перед тускнеющей лампой, которая то и дело мигала, давая понять, что её давно пора было поменять. Редкие переговоры плавно превратились во всеобщий шёпот, напоминающий шорох камыша во время засушливого лета.

На змеиное шипение обсуждения прибывало всё больше зевак, которые прерывали свой сон и приготовление ко сну доносившимися до них слухами об убийстве. Толпа должна была пестреть от перемешавшихся в ней больных и врачей, однако этого не случалось. Напротив, всеми овладело как раз то единство, о котором говорил Франсуа на встрече по случаю начала эксперимента. Выигрышным оказался и тот момент, что врачи, ввиду позднего часа, поснимали свои халаты и отправили их на отдых в платяные шкафы. Ко всему прочему большинство врачей в той или иной степени уже вжились в роли своих подопечных и не желали выходить из неё, даже учитывая такую ситуацию. Эта толпа могла разрастаться бесконечно, бесконечно же увеличивая децибелы шума от шёпота и редких сумасшедших выкриков.

Громче всех кричал Доминик, который всеми силами пытался отрицать свою вину, хотя и пришёл один из последних. Доктора и больные настроились на единый тон и в унисон выкрикивали фразы, которые могли быть свойственны лишь сумасшедшим. Поэтому из общей массы выделялись только Бернард, в ужасе смотревший на бездыханное тело, и уборщица, у которой не было указания имитировать чьё-либо поведение.

Все единодушно понимали, что возникает необходимость сорвать маски и выяснить причину случившегося, но никто не желал этого делать. Это был первый раз, когда всем удалось стать наравне с больными, причём не сговариваясь. Триумф безумия достигал своего апогея и ни один из присутствующих не желал прерывать столь спонтанный спектакль. Разве что Бернард, преодолев ужас, оторвал свои глаза с мёртвой точки и начал тревожно искать хоть кого-то, кто мог бы стать первым подозреваемым в преступлении.

— Что насчёт камер? — кто-то выкрикнул из толпы. Очевидно, что это был врач, который на секунду постарался выйти из своей роли, но поймал удивлённый взгляд собственного пациента и тут же вернулся в привычный образ сумасшедшего.

Из толпы показался Доминик, вокруг которого в этот момент тут же расступились люди, для которых он представлял авторитет. Доминик был уже знакомым Бернарду сумасшедшим, он имел некий авторитет среди своих приближённых. Больной с явно выраженным биполярным расстройством. Каждое его слово представляло собой скопление несвязных звуков, если слушать его по отдельности. Однако предложения получались более менее складными, хотя требовалось неслабо хмурить лоб, чтобы понять его речь.

Доминик вздёрнул руку вверх, все вокруг замолчали. Он произнёс:

— Об этом надо узнать все! Вся больницы должна знать!

Каждое слово давалось ему с трудом, будто он тащит свою речь, как тяжелейший камень на высокую гору. Что говорить о правилах речи? О них Доминик позабыл уже давно. «Ну и сложно же приходится его лечащему врачу» — подумал Бернард.

— Все! Все должны знать! — продолжал кричать Доминик, которого уже уносили с места происшествия, взяв под руки.

По коридору послышались звук мужского каблука, бьющегося о деревянный пол и задававший тревожный ритм. По шагам можно было определить, что идут как минимум трое. Так и оказалось. Вдоль стены шли трое полицейских, которые до того синхронно нахмурили свои лица, что могло показаться, будто они репетировали эти эмоции перед выходом.

Подойдя к толпе один из них спросил:

— Что тут происходит? Кого убили?

— Вот этого врача! — ответил Бернард, указав банкой газировки в руке на тело, лежащие на полу!

Полицейский почти вплотную приблизился к Бернарду. На лице правоохранителя с такого расстояния особенно чётко можно было разглядеть тот отпечаток, который оставили годы подобной работы, выездов среди ночи и тысячи преступлений. Под его носом расположились предельно-чёрные усы, выстриженные так аккуратно и ровно, будто того требовал не устав, а сама жизнь. Полицейский сделал шаг назад, отодвинув ногу, обутую в вымазанный несколькими слоями воска сапог. Затем он начал опрашивать Бернарда, как первого, пошедшего с ним на контакт:

— Расскажите, как это произошло? Вы были здесь во время убийства?

— Нет, я мало что видел. Считаю своим долгом доложить, что не слышал ничего подозрительного, хотя стоял в нескольких метрах от убитого в соседей комнате.

После того, как Бернард детально рассказал об инциденте, полицейский бегло оглядел коридор и заметил камеру, висящую в углу. Он приказал своим коллегам оставаться на месте и никого не пускать, а Бернарда он попросил отправиться вместе с ним в поисках будки с экранами видеокамер, так как никто из присутствующих не знал о её существовании и месторасположении.

Как только пара ринулась в сторону, в другом конце коридора показался спешащий Франсуа. Его размякшие щёки с красной полосой от ткани выдавали недавний глубокий сон, а ночной колпак и небрежно накинутые вещи вкупе с брюками без ремня и вовсе расставляли всё на свои места.

— Что здесь происходит? — встревоженно, но в то же время зевая, спросил Франсуа.

— Чистой воды убийство! Там, прямо в коридоре, посреди ночи. — ответил полицейский.

Главврач расслабился и махнул рукой. Изобразив сожаление и проигрыш в решающей игре он произнёс:

— Конечно. Рано или поздно это должно было случиться. Эти психи обязательно должны были кого-нибудь убить. К этому всё шло уже много лет, надо было ужесточить правила. О чём я говорил! И кто же жертва.

— Жертва — новый врач Лоренс. Вы, возможно, даже и не помните его. Он прибыл к нам из какой-то другой больницы.

Из толпы показалось спокойное и умиротворённое лицо одного из больных, который смиренно окидывал взглядом происходящее. Его пижама лежала на нём плотным и увесистым шкафом, будто это был полноценный футляр, не дававший делать резких движений. Весь его образ обходился без лишних складок и небрежностей, что только подчёркивало его гладко выбритое и серьёзное лицо. Это был Винсент, он страдал одной из форм крайнего психиатрического расстройства, которое олицетворялось в качестве бесконечного спокойствия больного и его нездоровой страсти к крайней форме порядка во всём. Даже стоял он ровно посередине толпы, чтобы симметрия была учтена в наиболее возможной форме. Энтропия в его сознании стремилась к нулю, а когда что-либо этому препятствовало, он восклицал:

— Не стоит беспокоится! Я уверен, что всё можно держать под контролем. Неужели какое-то там обычное убийство может стать причиной столь серьёзного разговора, да ещё и с полицейскими.

Винсент, обозначив себя, сделал шаг вперёд, не сдвинувшись в сторону, чтобы не нарушать законы симметрии в помещении. Его жутко злило, что полицейские стояли с краю от Франсуа, что делало зрительную композицию неполноценной. Он боролся с этим обстоятельством проверенным способом, который ему посоветовал его прошлый лечащий врач. Винсент покачивался из стороны в сторону, чтобы отвлечься от несовершенств мира. Психологически это воздействовало на него обманчиво. Он даже убеждал себя в том, что делает всё возможное, чтобы создать колебания, способные привести происходящие к идеальному порядку. Винсент спросил:

— Куда вы движетесь так быстро?

Полицейские окинули сумасшедшего взглядом, а один из них произнёс?

— А какое вам-то дело? Вы больной, ваше предназначение лечиться!

— Иногда нам свойственно выходить за пределы своих ролей, чтобы не сойти с ума! — Произнёс Винсент.

— Весьма странно слышать такие замечания от больного! Видимо вы слишком долго играли одну и ту же роль. Задумайтесь над этим, Винсент. — Сказал Франсуа, показательно пытаясь продемонстрировать полицейским свой профессионализм. — Мы движемся к камерам, чтобы просмотреть на них записи с предполагаемым убийцей. Надеюсь, мы раскроем это преступление за одну ночь! Не смотрите, на меня так, Винсент. Лучше отправляйтесь в свою палату, желательно бегом!

Винсент, не сказав ни слова, развернулся и отправился к своей палате, взяв перед этим низкий старт, как будто это был настоящий олимпийский забег, от которого зависела вся его спортивная карьера.

Франсуа, Бернард и полицейские дошли до комнаты охраны, в которой, по словам главврача, располагались все камеры больницы. Камер было действительно много, не одна сотня. Такое количество камер незамедлительно вызвало недоумение Бернарда и вопрос одного из полицейских:

— Для чего вам так много?

— Дело в том, что наша клиника участвует в одном психиатрическом эксперименте. Он требует наиболее тщательной слежки за всеми больными. Каждая камера имеет свой собственный экран в этой комнате. Помимо всего прочего есть главный компьютер, который объединяет записи всех камер, вы видите его посередине.

В это время Бернард оглядывал помещение. Это был гигантский зал, располагавшийся в подвале. Больше всего он напоминал большой винный погреб какой-нибудь знаменитой шотландской вискикурни. Бордовые кирпичные стены одним своим видом делали это прохладное помещение теплее, а закруглённые потолки, напоминающие арки, уходящие вдаль, создавали уют. Неудивительно, что посреди всего этого спал охранник, положив свои ноги прямо на стол. Он почивал на одном из десяти пустых стульев, которые были оборудованы так же, как и его рабочее место. За исключением стола с главным компьютером, о котором говорил Франсуа. Он тоже пустовал.

— Сегодня идут только первые дни эксперимента, поэтому мы ещё не успели разобраться со штатом охранников, которые должны быть в этой комнате. Их должно набраться около десяти человек, а что касается этого заснувшего гражданина, так мы его сейчас разбудим. — сказал главврач.

Под конец своей речи Франсуа перешёл с шёпота на вполне громкий, и местами звонкий голос, апофеозом которого стал вполне неожиданный жест. Увидев лежащие на столе ключи, он смахнул их рукой вниз. Упавшая на пол связка подействовала на охранника, как будильник, звук которого прокатился эхом по всему помещению, преодолевая арку за аркой.

Франсуа подошёл к охраннику и спросил:

— Почему вы спите на рабочем месте?

— Виноват! — ответил дрожащей от страха челюстью охранник. Он тут же вскочил и принял позу гусара перед императором. — Обещаю, что больше такого не повториться!

— Да будет вам известно, что во время вашей смены в клинике произошло убийство, которое вы проморгали! — По-командирский сказал Франсуа.

Охранник округлил глаза, двинулся назад и, нащупав ногами свой стул, грохнулся на него. Дальше он уже разговаривал сквозь руки, которые плотно и сожалением прислонил к своему виноватому лицу.

— Что же теперь делать! Чем я могу помочь? — начал охранник.

Полицейский взял инициативу на себя. Подойдя вплотную к главному компьютеру, он попытался самостоятельно что-то в нём найти. После неудачных попыток, он обратился к охраннику:

— Было бы хорошо, если вы бы помогли нам найти записи с одной камеры!

— Что за записи? Какая камера? Сейчас всё найдём! — сбивчиво и торопясь произносил охранник.

— Она возле служебного помещения, в котором автомат с газировкой. Коридор М-43. — уточнил главврач. — Главное, чтобы там можно было разобрать лицо убийцы.

Охранник начал беспорядочно стучать по клавишам, постоянно стирая неверно введённые им самим данные. После нескольких тщетных попыток ему удалось найти нужную камеру.

— Вот она… но запись стёрта! Вся запись за последние три дня! — испуганно сказал охранник.

— Что! Посмотри другие камеры! Они работают нормально? — приказал Франсуа.

Записи на других камерах были в порядке, даже была та, где все присутствовавшие входили а помещение.

— Но есть одна дальняя камера! — заметил охранник и незамедлительно включил её.

Камера действительно располагалась далеко и на ней можно было видеть только силуэт Лоренса, который завернул за угол, а затем упал на пол, что стало понятно по появившимся в кадре ногам, которые предстали перед зрителями в горизонтальном положении. Убийцы не было видно, поэтому только это оставалось главной уликой в деле.

Полицейским ничего не оставалось, как попросить у охранника и главврача запись, на которой не было видно преступника. Охранник с грохотом и скрипом открыл тяжёлый металлический ящик стола, порылся в бумагах и нашёл флешку, которая лежала где-то на дне. Он подошёл к главному компьютеру и вставил в него флешку, затем нашёл нужный файл и скинул его полицейским. Один из них положил флэш-карту в специальный герметичный мешок, который предназначался для более объёмных вещественных доказательств. Но все ужасно хотели спать, это было видно по лицам. Ещё больше обстановку нагнетал свет в помещении, который тяжёлым грузом ложился на всех присутствующих и тянул их к земле, к кровати. Не сказав друг другу ни слова, все разошлись в разные места. Охранник снова сел за своё место и закинул ноги на стол, насильно прерывая свой сон, дожидаясь ухода толпы, а толпа двинулась к выходу.

— Давайте я покажу вам, как выйти! — сказал полицейским Франсуа.

— Да, пожалуй это будет не лишним. — сказал один из них.

В это время самый молодой и коренастый полицейский в наиболее безразмерной форме посмотрел на врачей и спросил:

— Вы не расскажете мне о сути вашего эксперимента? В двух словах, если вас не затруднит.

Бернард сделал шаг вперёд и глубоко вздохнул, готовясь к длительному монологу, к которому он был готов как никогда. Но Франсуа свёл все приготовления к спонтанной лекции к нулю, сказав:

— Давайте я вам расскажу об этом позднее, лучше завтра, а пока мы все разойдёмся по своим местам.

— Но юноша хотел что-то сказать! — заметил полицейский, указав рукой в сторону Бернарда, который уже не находил себе места.

— Юноша хотел сказать ровно то же, что и я! — громко возразил главврач.

Полицейский расправил свои плечи и отложил папку с документацией на стол, стоящий рядом. Этим жестом он дал понять всем присутствующим, что небольшой допрос следует начать прямо здесь и сейчас. Бернард снова вздохнул и начал:

— Я с удовольствием расскажу вам о сути эксперимента. постараюсь закончить как можно быстрее ввиду позднего времени на циферблате часов. Но предупрежу, что всё вышесказанное будет являться лишь моим собственным видением ситуации. Если что, Франсуа меня поправит!

Давайте представим, что вы больной! Вы создали себе свой собственный внутренний мир, не выходите за его рамки, а всё происходящее вокруг и ваше поведение считается для вас нормальным. Потому что вы сами убедили себя в этом… что-то действительно сильно подействовало на ваше психоэмоциональное состояние, что преломило ваши представления о нормальном мире. Что-то заставило вас стать немного другим. Так вот, вы изменили мир вокруг себя с помощью собственного мышления.

— Мысль первична по отношению к материи, хочет сказать мой коллега! — прервал монолог Франсуа.

— Совершенно верно! — продолжил Бернард. — Так вот, вы повторяете одно и тоже, несколько раз и в ваш мозг создаёт устоявшиеся нейронные связи, которые становятся фундаментом ваших представлений об окружающем мире. Вы начинаете реагировать на других людей согласно созданному вами психологическому фундаменту. Это в конце концов формирует вашу личность, вы становитесь сумасшедшим, не замечая этого. Вы попадаете в психиатрическую больницу и вам дают таблетки, которые подтверждают ваше сумасшествие для вас же самих. Другими словами, вас постоянно убеждают в том, что вы сошли с ума. Убеждает обстановка, убеждают врачи, помимо того, что вы сами себя в этом убеждаете. Это — привычный нам принцип лечения психиатрически-больных людей, только с другой стороны.

А теперь представьте, что вы снова испытываете тот же шок, который вас когда-то привёл к этому состоянию. Стал детонатором вашего безумия. Вы уверены, что безумны, но вокруг вас об этом никто не говорит! Более того, все действуют не менее странно, даже ваш лечащий врач ведёт себя так же, как и вы. Но вы думаете: «Ведь он же врач, он должен быть мне примером! Почему он такой же, как я? Может быть, на самом деле я нормальный?». И всё, что вам остаётся для лечения — это новые таблетки. Франсуатон! Чем больше вы выпьете франсуатона, тем быстрее вы выберетесь из клиники. Вам просто надо делать вид, что вы нормальный, даже здоровее своего лечащего врача, вы пьёте франсуатон, который получаете за хорошее поведение и работу. Кстати ваша работа определена мерой вашей ответственности. Например, кто-то сообщает вам, что вы ответственны за тишину в клинике. Тем самым происходит ваша социализация. Выши нейронные связи снова начинают меняться, но главное лекарство на этот раз — вы сами!

— А что такое франсуатон? — спросил полицейский. Рукава его рубашки были закатаны по локоть, а на коже рук были заметны мурашки, от речи Бернарда. Он был впечатлён, а Бернард не останавливался.

— Франсуатон, это обычный безвредный мел. Плацебо, каждый из нас может пить его пачками, и это никак не повлияет на наше психиатрическое состояние, только придётся лишний раз заглянуть в уборную. Но больных мы убеждаем в том, что франсуатон настоящая ценность, универсальное лекарство, которое способно вернуть их к нормальному состоянию. Всё зависит от количества и всё! А что касается врачей, так им приходится играть роль больных. В этой ситуации они лишь модераторы.

Полицейские уже сидели на столе, на котором лежали оставленные одним из них документы. Главный служитель порядка подпирал голову кулаком, как заинтересованный студент на занимательной лекции. Даже главврач сел на пол, расположившись поудобнее.

— Так вот почему вы показались нам такими странными! — сказал полицейский. — Поначалу вас действительно было очень сложно отличить от больных. Особенно Франсуа! Видимо главному врачу по долгу службы такая роль должна быть по плечу. А как долго длится эксперимент?

— Мы только его запустили, вы наблюдаете первые дни! — ответил Франсуа.

— Первые дни? — удивился полицейский, а с его головы чуть не слетела его кепка с государственным гербом. — Это удивительно, вы далеко пойдёте, если уже так хорошо вжились в роли сумасшедших! Даже ваша речь, Франсуа. Ну разве может главврач говорить таким тембром? Браво!

Другой полицейский встал с тумбы, расправился, немного потянулся и вышел на луч лунного света. Доски пола под ним скрипели не меньше, чем он сам. Он предложил всем отправиться по домам и койкам. Такое предложение с радушием встретили все присутствовавшие. Перед тем, как за ним закрылся дверь клиники, он повернулся и громко прокричал:

— Бернард, не забывайте, что вам не рекомендуется выходить за пределы клиники. Ведь вы пока что самый главный свидетель по делу об убийстве.

Бернарда так шокировала эта новость, что он даже не смог толком ничего ответить, а пока собирался с силами, дверь уже захлопнулась.

В этот момент Франсуа развернулся к Бернарду, чтобы сказать, что час уже совсем поздний и пора спать, так как завтра всех ждёт невероятно сложный день. Не задерживаясь ни на секунду Франсуа отправился по направлению к своей комнате, в которой ему сегодня посчастливилось переночевать. Франсуа не каждый день проводил там, да и тем более не каждую ночь. Но в особо загруженные и тяжёлые рабочие дни он не позволял себе уходить домой. Это в определённой степени вызывало уважение со стороны подчинённых, которые видели, как их начальник предан работе. Однако никто никогда не был в покоях Франсуа. Все прекрасно знали, как устроен его кабинет, замечали интересные вещи на полках и удивлялись излишнему аскетизму этого места. Что касается личной комнаты Франсуа, то вряд ли там кто-то бывал, хотя ходили слухи, что от аскетизма там совсем далеко. Стоило только приоткрыть дверь в его покои, как глаза неподготовленного человека могли изрядно пострадать от слепящей роскоши, которая проникала через дверной проём. Но это всё слухи через замочную скважину, не более.

Бернард же наклонился, чтобы смахнуть пыль с ботинок, а краем глаза заметил как свет в комнате поменялся, будто за считанные секунды прошло солнечное затмение. Однако это была глухая ночь, значит и тень появилась неспроста. «Просто я страшно хочу спать» — подумал Бернард и списал всё на своё морально-истощённое состояние. Он тихо поднимался по лестнице и двинулся по коридору, так же тихо, чтобы ненароком никого не разбудить. Особенно осторожно он шёл мимо палат пациентов, потому что не все их них были образцовыми тихонями, пробуждение некоторых больных могло бы стать причиной их беспричинного крика, который бы разбудил всю клинику. Поэтому Бернард даже задерживал дыхание, чтобы свести свой уровень шума к абсолютному нулю.

До комнаты оставался всего один этаж, покой пациентов был всё ещё не нарушен. Даже шелест листьев за окном от прохладного ночного ветра разносился по коридорам большим эхом, чем скрип полов от острожных шагов Бернарда.

Но шелест перебил звук стука сердца, которое у Бернарда заколотилось в бешеном темпе, когда тот понял, что ходит по коридору не один. Там, за углом определённо кто-то был, Бернард вычислил его ещё полминуты назад, но не позволял себе напугать преследователя резким движением или своим голосом. Поняв, что кто-то приблизился совсем близко, Бернард бросился ему навстречу, однако очень удивился, когда шаги незнакомца с тем же стремлением стали приближаться к нему самому. «А что, если это и есть убийца? Может, он хочет убить меня, как единственного свидетеля?» — Эта мысль настолько сильно шокировала Бернарда, что его тело в мгновение покрылось мурашками и холодным потом, показалось, что температура в помещении резко упала на несколько градусов, а тело не давало делать никаких движений. Это был всеобъемлющий страх, абсолютный, не дающий поводов для покоя. Бернард бросился прочь от звука шагов, он бежал настолько быстро, что создавал шум, способный поднять на уши всю больницу, и его предыдущие старания по поддержанию образцовой тишины пошли насмарку. Но на кону была жизнь, поэтому он бежал так самоотверженно, как это делают бегуны на короткие дистанции на соревнованиях.

Финишем, наградой, золотой медалью была дверь его комнаты. Он не слышал, продолжается ли погоня за ним, ведь просто не хватало смелости приостановиться и прислушаться к тому, что происходит позади. Бернард сделал круг, достигнув своей комнаты с другой стороны коридора, достал из кармана ключи и прокрутил их на бегу, как ковбои прокручивали свои револьверы. Врезавшись на полном ходу в дверь, он вставил ключ в дверь и отворил её. Плотно заперев с обратной стороны он услышал такой громкий стук своего сердца, что ему казалось, что оно скоро выскочит и упадёт прямо на стол. Обернувшись, он закрыл дверь на ключ и стремительно принялся обыскивать комнату. Заглянул в шкаф, под кровать, за занавески и даже в коричневый чемодан. Бернард был один. Можно было успокоиться, но он прислонил ухо к двери и услышал шорох на противоположной стороне, как будто кто-то там сделал тоже самое. Юноша резко отдёрнулся от двери и услышал, как кто-то убегает прочь. Это была самая страшная ночь в его жизни, но страх уходил всё дальше, бояться было нечего. Нужно было ложиться спать.

Уснуть после такого потрясения было совершенно невозможно, Бернард то и дело переваливался с бока на бок, пытаясь принять наиболее удобную позу, но шум ветра за окном, тревога, а главное — мысли о недавно случившимся убийстве не давали заснуть. После пары часов томительных испытаний Бернарду удалось заснуть, но вскоре сквозь сон послышались сильные удары, похожие на репетицию неталантливого барабанщика в помещении с глухими стенами и эхом. Стоило только проснуться, как стало понятно — в дверь стучат. До звонка будильника оставалось 8 минут, и их так недоставало для и без того непродолжительного сна.

Бернард потянулся и из последних сил встал с кровати. Накинув халат, он отворил дверь своей комнаты и сквозь еле видящие после ночи глаза он увидел силуэт стоящего человека. Яркий свет коридорных ламп ударил по глазам так, что нокаут Мухаммеда Али казался бы легкой дамской пощёчиной. Гостем оказался Рауль — директор департамента пропаганды. Взволнованный Рауль мигом влетел в комнату, оттолкнув Бернарда в сторону. Гость принялся мельтешить по помещению, как пчела, залетевшая через окно. Затем он сел на кресло и попытался успокоить самого себя и остановить взгляд на Бернарде, который ещё не успевал понимать происходящее, так как на четверть находился во сне.

— Бернард, я был у главврача, меня вызывали только что! — сказал Рауль. — Что? Что случилось? Произошло убийство? Это правда? Мне нужно проверить факты.

— Совершено верно. — ответил Бернард.

— Ладно, не буду вникать в суть подробностей, ведь дел невпроворот. Но есть некоторая просьба к тебе. Просьба лично от Франсуа! Тебе не в коем случае нельзя самостоятельно заниматься расследованием этого дела, так как ты можешь запутать следователей и полицейских, которые в любом случае будут делать это. Они профессионалы, пусть лучше знающие люди этим и займутся. Это первое!

— Что-то ещё?

— Да, во-вторых, тебе не следует ни с кем разговаривать о произошедшем. Ни с врачами, ни тем более с пациентами! Другие очевидцы произошедшего сегодня ночью уже оповещены об этом. С тобой никто не заведёт речь об убийстве.

— А что, если неадекватный пациент спросит?

— Вот с пациентами мы пока не общались. Сегодня главная задача, которая стоит передо мной — это донести до пациентов, что это была постановка, что никто не умер. Или человека вылечили в госпитале и он уже здоров, хотя будет работать в другой клинике. В общем что-нибудь придумаю. Кстати, если будут предложения, то обязательно делись ими со мной и больше ни с кем! Пациенты не должны разнести новость по больнице, по крайней мере в таком виде, в котором она есть сейчас. Информация — самый опасный вирус, но пропаганда может вылечить его и оставить от информации лёгкий флёр, который больше никому не будет интересен!

Рауль поднял глаза вверх, как бы задумавшись о сказанном, и отправился к выходу. Он не сказал ни слова, перед тем, как уйти, что ещё больше удивило и без того ошарашенного Бернарда. Что же теперь делать? Перед моими глазами произошло убийство, я а должен молчать об этом? Да это само по себе своего рода преступление! Эти мысли не покидали Бернарда.

Пока Бернард был погружён в собственные размышления, Рауль успел уйти и громко захлопнуть за собой дверь. От хлопка коричневый чемодан Бернарда тут же открылся. Видимо, он так и простоял здесь не застёгнутый всё это время. Одежда, пристёгнутая ремнями внутри, осталась в чемодане. Оттуда вообще ничего не вывалилось, помимо кучи ненужных листовок, которые Бернард взял с собой ради одной единственной цели — периодически вспоминать о студенческих годах, в которые он был до беспамятства влюблён.

Все листовки, среди которых были прототипы клинических документов, приглашения на другие факультеты и в аспирантуру, реклама студенческих вечеринок и прочая абсолютно бесполезная на данный момент макулатура, дальше всех улетела одна непонятная листовка. Она оказалась прямо под столом, Бернарду пришлось нагнуться и пролезть под него, ради того, чтобы достать буклет. Листовка могла бы поселиться под столом навечно, как это часто бывает в такого рода комнатах, но Бернард был научен чистоте, да и вокруг был такой беспорядок, что лишний мусор только бы усугублял положения до состояния невозможности. Схватив листок, Бернард резко поднял голову и, как водится, ударился затылком о край стола, не успев вытащить голову. Листком бумаги оказалась агитация какой-то политической партии, за идеями которых врачи переставали следить ещё на первых курсах. Бумага резко и топорно призывала всех голосовать за нужную партию, а ярко-красными буквами был написан незамысловатый лозунг: «Мы все едины! Мы такие же, как вы!».

Листовка незамедлительно отправилась обратно в чемодан и снова составила компанию всей макулатуре. Пока ностальгия по прошлому не овладела Бернардом, поэтому вся эта Бумага не имела для Бернарда никакого значения. Он разложил гладильную доску и принялся гладить халат, чтобы приготовить его к началу рабочего дня. Одевшись, Бернард заметил, что его вещи начинают обзаводиться пятнами, поэтому тут же решил постирать их при первой же возможности. Выйдя из комнаты, он отправился напрямую в столовую.

Яркий солнечный день заполнял столовую солнцем так, что даже местами задёрнутые шторы не препятствовали ему в украшении помещения. В наполненном солнцем помещении Бернард заметил Рауля, разбудившего его утром. Он сидел за столом с докторами из отдела пропаганды. Помимо них, там также обосновались некоторые пациенты, поэтому врачам приходилось вести себя вызывающе, чтобы не выходить за рамки эксперимента.

Бернард набрал полный поднос еды и странно шагая отправился напрямую к столу Рауля. Там также сидел больной, крепко обхвативший себя руками и изредка что-то бормотавший себе под нос. Кумир не заставил себя долго ждать и Бернард тут же начал повторять его действия, садясь при этом за стол.

— К вам можно? — застенчиво спросил Бернард.

— А это ещё кто такой? — спросил один из больных. Он тут же вскочил из-за стола, а его стул выскочил из-под ног и улетел далеко назад.

— Спокойно! — произнёс Рауль, глядя на взбунтовавшегося больного. — Это наш друг Бернард, ему можно доверять.

— Бернард сел на свободное место рядом с Раулем, а когда все сосредоточились на своих тарелках и беспредметных разговорах с соседями по краям, Бернард повернулся к Раулю и негромко спросил:

— Ты случайно не знаешь, где здесь можно постирать свою одежду. Работаю тут совсем недолго, но вещи уже успели запачкаться, боюсь, что люди меня неправильно поймут.

— Да мы только и делаем, что стараемся, чтобы нас эти больные неправильно понимали. — на ухо прошептал Рауль. — Ну а если серьёзно, то прямо в подвальном этаже по коридору налево есть комната с огромной надписью «Прачечная». Ты легко её найдёшь по окну выдачи чистой одежды рядом.

— Бернард тут же поспешил окончить диалог, потому что страшно хотел есть. Последние события, произошедшие с ним, отняли у него последние силы, которые были так необходимы в первые дни работы. Поэтому он пытался восполнить их всеми способами при первом удобном случае. Его поднос был полон фруктов, мяса, прочей энергетической еды, даже чашек кофе было две. Очевидно, что один человек съесть это не в состоянии, но Бернарду было не до расчётов, ведь желание устроить себе сытный завтрак было куда сильнее. Его жадность на еду в этот момент заключалась даже в том, что банан он взял вилкой, яростно воткнув в него зубцы, что в прочем не вызвало удивления и без того сумасшедших людей, которые составляли ему компанию за столом. Только так называемые врачи под прикрытием осторожно переглянулись между собой и через долю секунды вернулись в свои роли душевнобольных, так же странно поглощая еду.

— Через несколько минут поднос Бернарда опустел наполовину, а в нескольких шагах от стола появился довольно увесистый больной. Было очевидно, что это был сумасшедший, ведь так искусно изображать безумие в больнице мог только Франсуа, который был в несколько раз стройнее этой горы. Даже шаги случайных прохожих создавали в столовой такие вибрации, что их можно было ощущать всем телом, но это был скорее небольшой успокаивающий массаж. Однако передвижения упитанного пациента заставляли сидящих хвататься за стаканы, чтобы из них ничего не выплеснулось. Это был гром среди ясного неба, огромный ледокол пробирался через вековые льдины, разбивая их перед собой и превращая в мелкую пыль. Не было сомнений, что его путь лежал как раз через стол, за которым сидел Бернард, поэтому все сидящие за ним на мгновение замерли, благосклонно проявляя уважение к такой громадине своим замиранием.

— Хоть Бернард и сидел спиной к происходящему, он всем телом чувствовал приближение этого господина. Затем он напряг все мышцы, которые только мог и затаил дыхание. Напряжение росло. Но вдруг всё утихло, пациент резко остановился и всё, что смог разглядеть Бернард — это превращающиеся в круги глаза сидящих перед ним. Пациент остановился, чтобы резко потерять сознание и незамедлительно упасть. Возле Бернарда на огромной скорости пролетела голова пациента, который падал рядом. Своим массивным плечом он немного задел стол, но этого хватило, чтобы поднос Бернарда с треском и шумом свалился на пол, добавив событию ещё больше трагичности и шока. Все замерли.

— Но немая сцена продолжалась лишь несколько секунд, после чего один из больных закричал на всю столовую и окутал своим криком каждый угол помещения. Наиболее беспокойные пациенты принялись ему подражать, а врачи вслед за ними стали делать тоже самое. Только лишь аутисты и больные с атрофией подобных чувств ещё больше закопались в себе. Стол Бернарда бунтовал.

— К упавшему больному подбежал человек, который скорее всего являлся его лечащим врачом.

— У него нарколепсия, дисфункция сна, он засыпает в самый неподходящий момент! — произнёс врач.

— Обездвиженный пациент продолжал лежать на спине в бессознательном состоянии, напоминая своим видом утёс или фьорд у берегов Норвегии. Но сдвинуть эту гору было под силу опытному врачу, который уже работал возле него. Доктор осмотрел бессознательного больного и стал ощупывать его карманы, в одном из которых лежала пачка венлафаксина. Врач, поняв, что держит в руках, быстро спрятал пачку за пазуху, чтобы другие больные не заметили лекарства. Кроме франсуатона не разрешалось пользоваться ничем. Но это запретный и привычный плод разрешалось иметь при себе для чрезвычайных случаев на начальных стадиях эксперимента. Врач отвернулся в сторону, чтобы не поймать случайного взгляда зеваки и высыпал франсуатон из пачки себе в карман. в пустую колбу франсуатона он поместил настоящее лекарство от нарколепсии. Обман состоялся, осталось лишь действовать по сценарию.

— Врач повернулся к толпе и лежащему больному, встал и показательно достал из кармана колбу, на которой яркими буквами светилась надпись: «Франсуатон». Он потрепал больного за щёки и тот пришёл в чувство, после этого доктор взял воды со стола Бернарда и дал больному выпить дозу мнимого франсуатона. Пациенту потребовалось не больше десяти секунд, чтобы прийти в себя и встать, продемонстрировав всем чудодейственное свойство франсуатона.

— Рауль резко встал из-за стола, поставил возле исцелившегося больного и его врача стул и встал на него. На всю столовую прозвучал крик Рауля: «Это всё франсуатон, он творит чудеса! Он может исцелить каждого из вас! Ещё пару таблеток и этот гражданин сможет выйти из больницы навсегда!».

— Зал тут же залился аплодисментами, как будто товарищ Сталин закончил свою речь перед номенклатурой ЦК КПСС. «Чудеса, чудеса» — визжал зал и взрывался от истерического хохота больных.

— Авторитет франсуатона, как лекарства, тут же взлетел до невообразимых высот.

Рауль сел возле Бернарда и сразу поменялся в лице. Резкая смена ролей давалась ему тяжело, но он мастерски с ней справлялся.

— Мне кажется это триумф! — сказал Рауль, наклонившись к Бернарду. — Сегодня надо закрепить его, подтасовкой фактов, связанных со вчерашним убийством.

— Подтасовкой фактов? — уточнил Бернард.

— Именно так, не можем же мы просто взять и оставить это без огласки, больные не так всё поймут. Рассказать обо всём как есть мы тоже не можем, потому что пациенты тоже могут повести себя непредсказуемо. Соответсвенно преподнесём это так, чтобы было красиво и негромко. Скоро ты всё сам увидишь, Бернард.

— C удовольствие посмотрел бы на процесс изнутри!

— Что же, можешь сегодня подходить к моему кабинету, я буду там со своей командой, попробуем сделать что-нибудь по-настоящему стоящее!

Бернард запил свой завтрак яблочным соком и под всеобщую феерию и громогласные крики восхищения франсуатоном он вышел из столовой. Коридоры больницы отличались тишиной, которая была сродни затишью перед бурей. Взяв журнал и одежду для прачечной в своей комнате он отправился в подвал. Вход в подвал не встречал гостей так же уютно и торжественно, как это искусно получалось делать у прохода в кабинеты или в саму клинику. Скорее он пугал, кричал, воротился и намекал на то, что нежданным гостям здесь не место. Несмотря на это, Бернард пересилил свой страх перед неизвестностью и открыл скрипящую, металлическую дверь.

За ней его ждала вовсе не прачечная, не так сразу, нет. Это был ужасающий своим видом небольшой кабинет, который резко контрастировал со всем остальным зданием клиники. Клиника как будто обнимала гостей своими древесными стенами и обаятельно скрипящими полами. Поглощала в оранжевый свет своих ламп и грела зеленоватым орнаментом столбиков, держащих увесистые потолки. Кабинет прачечной казался Бернарду другим миром, по сравнению с остальным. Здесь главную роль играл белый кафель, который захватил пространство стен, полов и немного потолка. Смысла в таком покрытии не было уже давно, ведь были выдуманы материалы, которые гораздо практичнее и уж точно приятнее на вид. Но и здесь внутреннее оформление лечебницы протестовало против всяких нововведений в интерьере. Кафель отдавал холодом, иногда он был заляпан пятнами, которые портили и старили его, как морщины на лице. Даже в чистоте эта комната казалась бы непривлекательной, потому что она изначально была запланирована как строгое, практичное, неуютное и забытое всеми помещение. Врачи вспоминали о нём редко, ведь стирать они предпочитали дома, а здесь очищалась одежда больных, которых было немало. Поэтому стиральные машины были настолько огромны, что было страшно подумать, какой бунт они поднимают во время сушки!

В одном углу стояли шкафы с отчётной документацией, которая была заполнена от руки, а в другой части кафельного царства трон занимал работник прачечной.

— Пришли загружать одежду больных? Положите вон там, у шкафов? У вас много? Если да, то оставьте у входа. В противном случае…

Бернард остановил этот единоличный диалог, подняв руку наверх, он был не готов к такому потоку вопросов и ответов без собственного участия. Белый, заляпанный грязью и засаленный халат болтливого работника заставлял его сливаться с помещением. Даже выражение лица у него было такое, что соответствовало всему вокруг.

— Да, я бы хотел постирать только свои вещи! — произнёс Бернард. — У вас есть отдельная стиральная машинка для врачей?

— А как же эксперимент? Мы же все едины! И стираться должны в одном месте. Это что же получается! То есть в общении и лечении мы одно целое, а в бытовых вопросах порознь, неееет, так дело не пойдёт. Начинать надо с малого? Слышали про теорию малых дел…

Ещё минута прослушивания такого диалога с самим собой и Бернард сам бы сошёл с ума.

— Как вам угодно. Мне просто хочется, чтобы моя одежда стала чистой! — приказал Бернард.

— Да вы не дали мне договорить! Конечно, я оставлю ваши вещи в стиральной машине для врачей, разумеется. Тем более, что сейчас только первая стадия эксперимента, если мне всё правильно сообщили. Правила существуют, чтобы их нарушать. Но я сижу тут целый день и мне полагаются два перерыва по 15 минут и один обеденный на час. Это время я бы хотел оставить на вечер, но мне безумно хочется сладкого, а автомате по продаже еды на первом этаже у выхода как раз появился мёд. Не могли бы вы принести мне две порции. Тогда ваша одежда будет не только в отдельной стиральной машинке, но и она там будет одна! Я прослежу за этим!

Деваться было некуда, Бернард бросил свёрток с одеждой в угол комнаты и отправился за заказанным мёдом. Перспектива стираться в общей куче ему нравилась куда меньше.

По дороге за мёдом Бернард ощущал, как запах стиральных порошков и холод кафеля постепенно отпускает его, и он снова попадает в тёплые объятия уютной клиники. Поднявшись выше он встретил проходившего мимо Жака, который по-соседски поприветствовал его молчаливым поклоном. Воспитание Жака не позволило ему сделать лишний шаг в сторону, он остановился и спросил:

— Ты что из подвала? Что ты там делал в такой ранний час?

— Отнёс свою одежду в прачечную, работник не захотел принимать её. Сказал, что нужно принести мёд, возмутительно!

— Встревоженный вид Жака тут же перестал быть таковым и он успокоился, обстоятельно облокотившись плечом на стену.

— Что же тут удивительно? Все мы через это проходили. Ты тут совсем недавно, но это старое правило. Он предложил тебе постираться в отдельной машине?

— Я сам его об этом попросил!

— Тем более, если ты сам просишь человека что-то делать, то и он ждёт от тебя какого-то ответа. Здесь без мёда не обойдёшься, так устроена наша клиника. Даже если есть правила, то исполняются они только за мёд, если его, конечно, можно от кого-то получить. Прачечники делают это на автомате. Возможно, он даже не хотел поднимать эту тему, но язык сам повернулся сказать. Рефлекс! А ты согласился, не стал спорить. Ну и что же тут возмутительного, если все вокруг согласны?

— Мне не нравится такой порядок вещей!

— Ну подожди, зато какой-никакой порядок! Без него был бы хаос, а там совсем не разберёшься. Лучше управляемый хаос, чем неуправляемое спокойствие!

— Наверное, ты прав, но я останусь при своём. Не дам угаснуть надежде на управляемое спокойствие!

Жак, ничего не говоря, отошёл от стены, кивнул, глядя на Бернарда, и ушёл в другом направлении. Бернард отправился на поиски мёда, который был уже близко. Удивлению Бернарда не было предела, когда он обнаружил, что автомат по продаже еды просил не привычные ему деньги, а франсуатон. Кто-то даже умело смастерил приёмник новой валюты клиники. За кофе предлагалось отдать 1 франсуатон, за шоколад два, а за мёд целых пять франсуатонов. Бернарду таблетки доставались бесплатно, так полагалось персоналу, но сейчас их с собой не было. К счастью рядом послышались шаги, это был врач. Доктор мастерски имитировал психологическое отклонение, даже во время одинокой прогулки по коридору, на нём не было халата, а один длинный рукав на рубашке был закатан до предела. Всё это добавляло его образу полное правдоподобие. Но внешность доктора была знакома Бернарду ещё с общего собрания врачей. Это было грубое, потёкшее лицо, с длинным носом, направленным вниз, как стрелка. Однако, такая композиция не вызывала сожаления, скорее наоборот, поднимала настроение и источала доверие, особенно глаза.

— Простите! — вскрикнул Бернард прохожему. — Не могли бы вы мне помочь, у меня проблемы с оплатой.

— Врач не ожидал такого поворота событий и вздрогнул от испуга, как будто он дёрнулся во время сна.

— Что? — стараясь не выходить из образа, произнёс доктор.

Бернард подошёл к нему, чтобы его просьба о Франсуатоне не стала известна случайному больному.

— У вас нет 5 таблеток Франсуатона? Дело в том, что мне нужно купить мёд в этом автомате, а он перестал принимать обычные деньги. Свои таблетки я не взял, оставив в комнате. Смогу вернуть вам долг, когда встречу вас в следующий раз, если необходимо.

— А вы, собственно, кто? Поинтересовался врач.

У Бернарда вылетело из головы, что доктор может не знать о том, что он не сумасшедший, что возможно видит его первый раз. А отсутствие на Бернарде халата создавало ещё больше вопросов.

Не то, чтобы Бернард был в образе, напротив, он скорее больше всех в больнице походил на нормального практикующего врача. Однако даже это обстоятельство не становилось достаточно убедительным для доктора. Бернард перешёл к более действенным мерам и произнёс:

— Как вам кажется, если я на самом деле сумасшедший, то откуда мне знать о том, что франсуатон раздают всем врачам просто так? Что об этом нам доложили на всеобщем собрании врачей, где были и вы. Разве я могу знать, о том, что это большой эксперимент, а больных попросту обманывают в угоду инновационной медицине? Если я больной и знаю всё это, то меня следует тут же ограничить от общения с другими. разве это не так? И почему я говорю об этом так размеренно и адекватно?

— Знаете ли. — парировал врач. — Жизнь научила меня сомневаться во всех вокруг. Даже вам я не могу доверять на сто процентов, я лучше откажу вам в вашей просьбе. Ну а если вы не больной, который умело притворяется, то пусть это останется на моей совести.

Проговаривая это, врач ни на секунду не вышел из своего образа. Он то и дело запинался, переходил на крик, хотя пациенты могли услышать что-нибудь важное из этого приватного разговора, мялся, крутился и старался побыстрее избавиться от диалога. Это он и сделал при первом же удобном моменте. Закончив речь, он неестественно повернулся в другую сторону и быстро пошёл прочь, как бы убегая от возможных вопросов и возражений. Некоторые врачи и впрямь стали совсем похожи на своих пациентов, хотя были и экземпляры, которые явным образом переигрывали. Всё это было похоже не столько на театр, сколько на театральную студию, где молодые актёры учатся естественности на сцене.

Естественность давалась легко не всем. Бернард не то, что не мог понять, кого ему копировать, он даже не определился с предлагаемыми обстоятельствами, не нашёл своего героя, за которым следовало бы повторять. Постояв некоторое время на месте, Бернард начал подозревать, что больше никого рядом не будет, поэтому он отправился к себе в комнату, чтобы забрать свой франсуатон. Сделав 20 шагов, Бернард снова увидел врача. Тот был не в образе, его походка была отточена, как у гвардейца, движения плавны, а во взгляде обитала задумчивость.

— Доброе утро! — поприветствовал прохожего Бернард. — Вы не могли бы мне помочь, я тоже врач.

— Тише! Что вы кричите на всю клинику? Хотите, чтобы эксперимент пошёл под откос?

Бернард приблизился к очередному прохожему доктору, и наклонился к его уху. Шёпотом он попросил врача одолжить ему франсуатона для покупки мёда, но и тот отказался, даже не став спорить. День явно не задался, Бернарду оставалось только одно — полагаться только на собственные силы и идти за лекарством в комнату. Наученный всеобщим недоверием, он пропускал мимо идущих врачей, не давая никому шанса на исправление. Недоверие и подозрительность читалась даже в их глазах, там же она и развивалась до предела, распространяясь по всему телу. Взаимовыручкой в этой клинике никто не занимался, но получить выгоду от других хотели все. Бернард начал открывать ключами дверь своей комнаты, и позади послышался бас, заполнивший звуком весь коридор.

— Бернард, вы только что решили подольше поспать?

Это был Франсуа, вокруг которого вереницей стояли его приближённые и помощники. Бернарду даже не понадобилось оглядываться, чтобы понять это. Свита источала столько энергии, что её можно было почувствовать спиной. Бернард не спешил оборачиваться, ведь ему нужно было придумать годную отговорку, которая бы сработала в этот момент. Было понятно, что рассказывать всю правду не было смысла, потому что она бы всё равно прозвучала, как нелепая выдумка. Но есть очевидцы, много врачей и работник прачечной, даже Рауль!

— Вы так и будете стоять ко мне спиной? — сказал Франсуа. Этот вопрос полностью выбил Бернарда из колеи.

— Обещаю, что такого больше не повторится! — Произнёс юноша.

Эмоциональное напряжение было настолько сильным, что не давало Бернарду сориентироваться и высказать всё, как есть. Поэтому он использовал первую шаблонную фразу, которая всплыла в голове. Тут же он ударил себя ладонью по лбу, поняв, что произнёс абсолютную глупость.

— Ничего страшного, с кем не бывает.

Эта фраза Франсуа прокатилась по Бернарду прохладным душем. Если бы Бернард имел способность рассыпаться на тысячи мелких частей, как хрусталь, то сейчас бы воспользовался этим умением. Он окончательно онемел, когда Франсуа, ни сказав больше ни слова, пошёл дальше. Свита потянулся за ним, как стая журавлей.

Дверь в комнату была уже открыта, а на кровати Бернарда ждал франсуатон в таком невообразимом количестве, что на него можно было бы купить мёда для сотни медведей. Но главный медведь ждал его в прачечной. Бернард наполнил карманы таблетками и отправился к автомату по продаже еды. Первая таблетка франсуатона не прошла и вывалилась в качестве сдачи, вторая последовала её примеру. Очевидно, что сама система оплаты не была до конца отрегулирована. Но третья попытка оказалась успешной и на экране ярко загорелась фраза: «Ваш лимит: 1 франсуатон. Выберите товар!».

Бернарду нужно было ровно пять франсуатонов на счету, чтобы купить 5 порций мёда. Для этого он сделал дюжину попыток и добился своей цели. Вместе с мёдом он отправился в прачечную. Клиника снова согревала и ласкала не только зрение, но и слух. Затворы дверей, хлопки оконных рам, скрип полов успокаивали всё происходящее безумие, как мурлыкание кота. Ласки прервал пронзительный крик больного, который перешёл в громогласный хрип. Это был Доминик, который требовал своей доли франсуатона у другого пациента.

Бернарду совсем не хотелось встречаться с Домиником, особенно учитывая, что вокруг не было врачей. Беспорядочная речь Доминика напоминала шквал падающих камней. Но врачебная этика не давала Бернарду пройти мимо, он подобно солдату, штурмующему вершину, пошёл в эпицентр конфликта, чтобы разрешить его. Но беспокойный больной тут же переключил всё своё внимание на отважного врача.

— Что ты тут забыл? Не видишь, я делом занят? — уверенно сказал Доминик.

Бернард немного отшатнулся назад, но тут же решил сымитировать поведение больного, как этого требовал эксперимент. Стараясь пародировать голос и повадки Доминика, он принялся к успокоению буйного больного.

— Тебе нужно успокоиться и отправиться в свою палату. Франсуатон получают только за хорошее поведение. Разве не слышал, что говорят врачи?

Такая резкая смена изрядно удивила Доминика, которые принялся кричать ещё громче, а его голос наполнился пронзительной шершавостью.

— А ты разве не врач? Что это у тебя в руках?

— Это мёд! Мы тут все больные!

Доминик не стал допрашивать неуверенного Бернарда. Он нахмурил брови, выставил бородатый подбородок вперёд и топнул ногой, на которой лохмотьями болталась порванная штанина.

— Тогда дай мне банку мёда! Хочу!

Бернард не хотел конфликта и передал одну банку мёда больному, чтобы утихомирить его. Затем он экстерном начал вспоминать все психологические методы убеждения, которые изучал в институте, и о которых исписал ни один десяток научных работ.

— Но обещай мне, что ты сейчас же успокоишься и пойдёшь к себе в палату. Чем спокойнее ты будешь, тем больше франсуатона получишь и тем быстрее выйдешь за пределы клиники в большой город!

— Давай! — в приказном тоне сказал Доминик. Его «давай» прозвучало настолько инфернально, что могло бы ввергнуть в ужас любого, а в голосе было нечто звероподобное.

К разговорам с такого рода с больными Бернард ещё не был готов. Он только встал со студенческой скамьи, скинул с себя магистерскую шапку с кисточкой на боку, а тут сразу перед ним жестокая реальность в лице самого оголтелого больного. Банка мёда была лучшим, чем мог откупиться от своей неопытности Бернард.

До прачечной он донёс уже четыре банки. Но на двери посреди холодного коридора было написано: «Обед». Бернард решил проигнорировать объявление, постучал и произнёс:

— К вам можно?

— Вы что не видите, у нас обед! — ответил голос за металлической дверью.

— Это я. Я был у вас минут 30 назад. Вы обещали постирать мои вещи в машинке для врачей, если я занесу вам мёд. Я всё принёс.

— Голос за дверью попросил подождать некоторое время, затем послышались шорохи, звуки фольги, хлопок крышки банки и шаги к двери. Её отворил всё тот же работник прачечной, улыбка которого на этот раз занимала большую часть лица и располагала к себе как никогда.

— Заходиииииите. — протяжно произнёс прачечник. — Чаю?

— Нет, спасибо. Если честно, я безумно тороплюсь. Вот ваш мёд, держите! Когда я смогу забрать свои вещи?

Работник прачечной не поспешил отвечать на вопрос. Первым делом он подошёл к своему деревянному столу, зажёг свет настольной лампы и начал открывать ящик, который при движении создавал невообразимый скрип. Внутри ящика было бесчисленное множество банок с мёдом, точно таких же, как принёс Бернард. Он дополнил коллекцию очередными банками и закрыл ящик, скрип повторился. Таких ящиков в столе было ещё пять, а общее количество ящиков в помещении не поддавалось счёту. Бернард не мог осмыслить увиденное и уточнил:

— Не сочтите за дерзость, но можете мне ответить — зачем вас столько мёда? Вы готовитесь к войне?

— Я сам не знаю, к чему я готовлюсь, но в один момент всё может закончится, а у меня будет много мёда, сберегу себя от голода.

— Но что случится?

— Знал бы, не запасался бы мёдом так фанатично!

Бернард оставил работника прачечной с этой фразой и пошёл прочь. Холод овладел им полностью, и ему совсем не хотелось здесь оставаться.

Словно птица на Юг, он устремился к теплу больничных коридоров, согретых оранжевым светом ламп. Нужно было срочно бежать к Раулю, который уже, наверное, собрал совещание и начал придумывать план очередного обмана. Молнией пролетев свой путь, Бернард оказался у скромной двери департамента пропаганды, откуда был слышен невообразимый ор. Дискуссия кипела и бурлила так, что ещё немного и стены бы начали вибрировать от такого нескончаемого потока мыслей и идей. Бернард открыл дверь.

— Я так и знал! Кто опять её не закрыл? — закричал Рауль, перебивая своих коллег. — А, это вы, Бернард! Заходите, располагайтесь. Мы как раз начали обсуждение нашего вчерашнего инцидента.

Бернард кивнул головой, чтобы случайно не сбить какую-нибудь важную или, возможно, гениальную идею своим неуместным тенором. Он прошёл по увешанной белыми листами комнате, обратил внимание на пустующее место на диване в углу и сел, наполовину провалившись в мягкие подушки, разбросанные по краям. Затем он перевернул свой планшет на новую страницу и оценивающе взглянул на всех, приготовившись записывать особо примечательные моменты.

— Вы зря сели так далеко, Бернард! — сказал Рауль. — Было бы неплохо, если бы вы тоже приняли участие в нашей дискуссии.

— Но я в этом совсем ничего не понимаю, боюсь навредить! — возразил тот.

Рауль встал со своего стула, который, как в тронном зале, стоял ровно посередине комнаты и расправил плечи. Стало ясно, что такое длительное вставание было подготовкой к долгой тираде.

— Знаете ли, дорогой Бернард. Бывает, что гениальные идеи приходят на ум самым неожиданным людям.

Тирада оказалась короткой. Он отошёл назад, нащупал ногами стул и снова занял своё тронное место посередине. Настроение для дальнейшего обсуждения снова поселилось во взглядах группы людей вокруг.

— Что же, давайте продолжим наш мозговой штурм. — скомандовал Рауль. Начну с начала, ведь к нам прибыл наш друг Бернард, который будет вести журнал нашей беседы. На повестке вчерашнее загадочное убийство одного из наших врачей. Так получилось, что рядом оказались не только врачи, но и некоторые из больных, которые могут разнести эту новость по всей клинике и посеять панику среди пациентов. Для нас это недопустимо, ведь паника может привести к завершению эксперимента.

Рауль изменился в лице, взглянул на дверь и пошёл, чтобы проверить, хорошо ли она закрыта. Убедившись, он оглянулся к аудитории и вскрикнул: «Паника приведёт к завершению эксперимента!». Эти слова он написал на одном из чистых листов, который весел на стене посреди комнаты, над словами он вывел большими буквами: «Проблема».

— Мы не должны допустить такого развития событий, ведь это будет означать, что наш департамент совсем не годен! Какие есть предложения? Сегодня же нам нужно выступить с заявлением перед пациентами, чтобы предотвратить возможную панику. Сделать это непросто, поэтому придётся как можно аккуратнее соврать.

Аудиторию окутал невообразимый шум и гам, который состоял из хаотичного потока всякого рода предложений и идей, которые не находили всеобщего одобрения и растворялись в череде бесконечных слов. Рауль остановил всех и предложил разделиться на команды, каждая из которых должна была придумать свою идею для решения проблемы.

Он собрал трёх человек с одной стороны комнаты и попросил Бернарда присоединиться к ним. Первая команда была создана. В один момент сформировались и остальные команды, каждая из которых имела свою индивидуальность и лицо. В одну объединились люди, которые больше смахивали на сумасшедших, а не на команду вменяемых творцов. Другая команда резка принялась сидеть так тихо и бездвижно, что казалось, будто она как чёрная дыра в космосе будет поглощать энергию всех окружающих. Было заметно, что такое разделение уже имело место быть, а сейчас все лишь повторили заученный наизусть сценарий. Только лишь новые сокомандники Бернарда не имели своего собственного стиля поведения и определённого вида, что с одно стороны успокаивало, а с другой настораживало, ведь как раз именно этим они и выбивались из общей массы.

Рауль снова поспешил заполнить собой середину аудитории, чтобы принять полюбившуюся ему командную позицию. В это время солнце немного спряталось за тучу, что создавало в призме окна несвойственный этому времени суток синеватый оттенок, который пробирался через стекло и заполнял комнату всепоглощающей синевой. На этом фоне красовался силуэт Рауля, слова которого дополнялись написанными им на листах бумаги фразами.

— У каждой команды будет ровно по пять минут, чтобы предложить свою идею, которая касается этой ситуации. — произнёс тот, а сразу после речи отправился к окну, чтобы проверить всё ли в порядке на улице. Затем он уже продолжал прямо на фоне солнечного окна, что превращало его тело в тёмный, слегка различимый силуэт. — наиболее здравые идеи будем записывать, а странные отвергать. Спустя полчаса мы подведём промежуточные итоги, и, возможно, выберем самую интересную из идей, которую станем реализовывать на практике.

— Хватит пустых слов! — крикнул кто-то из дальней стороны комнаты. — Каждый раз делаем одно и тоже, совсем не обязательно очередной это раз повторять.

Рауль не спеша повернул голову в сторону говорящего, а затем повернулся полностью. Он медленно подошёл к недовольному, а с каждым его шагом комната вздрагивала от удара каблуком по старинному паркету. Последний шаг был сопровождён звоном бутылок, стоящих в непосредственной близости от него на полке.

— Я в очередной раз вынужден повторять, что сегодня мы имеем дело с Бернардом, который послан к нам в рамках эксперимента. Он должен записывать всё происходящее, при этом ему необходимо понимать суть, с которой он знакомится впервые, в отличие от всех, кто сидит в этой комнате. Давайте с уважением относиться к нашим коллегам и не будем перебивать меня!

Недовольному не обязательно было отвечать или даже одобрительно кивать, ведь весь его застывший вид всё говорил за него. В таком положении он просидел ещё долго, замечание было настолько сильным, чтобы выбило из колеи почти всю его команду. В комнате повисла немая пауза, которая была резко и с грохотом разбита встречным заявлением Бернарда:

— Совсем не обязательно так к этому относиться. Моё дело — записывать всё так, как это есть на самом деле, а если всё вокруг будет наигранно, то результат моих действий будет равен нулю. Не так ли? Делайте всё так, как будто меня вовсе нет в этой комнате, а точнее, будто я один из вас, такой же врач из отдела пропаганды, как и все вы. Видите себя естественно!

Аудитория залилась гомерическим хохотом, который был весьма несвойственен этой ситуации. Но Рауль прекратил разразившуюся вакханалию хлопнув ладонью одной руки, все снова, как по струнке, послушались его немому приказу. Началось обсуждение. В команде Бернарда объявился лидер, взявший на себя инициативу говорить первым. Его сбивчивая и немного истеричная речь напоминала крик чаек, жадно охотившихся за добычей в шторм. Пронзительный, неестественный и слегка женский голос стрелой вонзался в неуверенные возражения других членов команды, однако Бернард всё же осмелился произнести пару слов.

— Мне кажется, что множества ваших слов не имеют отношения к делу! — произнёс Бернард.

Лидер команды смутился, но нашёл в себе силы вернуть самообладание и выдавить неуверенное: «Знаете ли! Творчество оно на чём строится? На размышлениях, иногда на пустой болтовне, иногда на толковых словах, но угадать невозможно, как нельзя и выстроить единый алгоритм создания творчества. Каркас идеи иногда стоит на фундаменте таких бредовых суждений, что со стороны это может показаться нелогичной конструкцией. Но без этого самого фундамента не была бы создана идея!».

Бернард задумался и заметил, что члены других команд, которые краем уха уловили эту мысль, сделали то же самое.

— Не в коем случае не хочу мешать вашим раздумьям. — произнёс Бернард. — Но вы не даёте и слова проронить вашим коллегам, только и болтаете без умолку!

— Хорошо, согласен, пусть каждый выскажет свои соображения по поводу убийства!

— А начните вы! — перебил Бернард!

Брови лидера так невообразимо нахмурились, что казалось, будто они скоро сожмутся в комок, он устремил свой взгляд на потолок и оставил его там на несколько мгновений. Затем глаза упали обратно.

— Хорошо! У меня нет идей!

— Вот видите, а говорили так, будто фонтанируете ими! — Бернард сказал это с таким победным тоном, что лица присутствующих побледнели.

Врачи сразу изменили своё поведение, кто-то из команды начал усиленно массировать себе виски, другой взял клочок бумаги и стал зарисовывать всё, что приходило ему в голову, девушка-доктор и вовсе оказалась в неимоверном ступоре. Бернард поднял свою папку и указал ей на того, кто больше всех рисовал, а затем спросил:

— Вот вы что-нибудь придумали? Мне кажется, в вашем рисунке есть какое-то логическое зерно. Или я ошибаюсь?

Художник осмотрелся вокруг, видимо, чтобы получить немое согласие окружающих на начало презентации своей идеи. Он сделал пару заключительных штрихов на своём шедевре, напоминающем рисунок пятилетнего ребёнка, и сказал:

— Идея вот какая. Каждый из нас не раз сталкивался с тем, что ему говорили ложь. Очевидно, что никому из нас это не нравилось. Давайте предположим, что мы сможем сказать всем больным о том, что тот самый врач скончался от инфаркта. Шум был спровоцирован тем, что он пытался привлечь к себе внимание, он стучал, ломал всё вокруг, опрокидывал, а делал это на последним издыхании, понимая, что силы покидают его. Помощь не подоспела. И он умер.

— Ты думаешь, никто не задастся вопросом, почему мы так долго держали это в тайне? Сказать об инфаркте можно и сразу. Почему же были полицейские, которых видели больные? — подала голос застенчивая девушка-доктор.

В таком виде идея была безоговорочно отвергнута и все принялись думать снова. Аудитория перестала напоминать бурлящую реку, по которой принято спускаться на байдарках, всё превратилось в спокойный штиль. Изредка можно было услышать посвистывание ветра за окном, которое перебивалось приходящими на ум идеями врачей. Комнату заполнило солнце, отражающееся от белых листов бумаги на стене, что дарило помещению огромное количество лишнего света. Бернард резко и глубоко вздохнул, наполнился вдохновением и произвёл неожиданный щелчок. Это сломался карандаш в его руке, который прогнулся под натиском невообразимого возбуждения. Всем стало ясно, что родилась идея или очередное замечание к творческому процессу. Так или иначе все принялись слушать Бернарда.

— Я предлагаю не поддаваться смелым идеям, потому что они могут навредить нашему всеобщему эксперименту! Объяснение должно быть понятным максимальному количеству больных, ведь наша цель — успокоить, а не спровоцировать дальнейшее обсуждение и неконтролируемую панику. Идея проста — врач просто упал в обморок!

— А почему он это сделал и как оказался там в ночное время? — уточнил лидер.

— Всё предельно просто. Он переутомился на работе, а в тот день работал допоздна. Правдоподобности добавит и то обстоятельство, что это был новый врач, которому было сложно привыкнуть к новым условиям. Посреди ночи внизу он искал автомат с кофе, который так и не нашёл. Вы спросите, где же тогда врач сейчас? Он отправился на лечение домой, ему прописаны лекарства, которые он должен принимать в течение длительного времени, чтобы вернуться в привычное состояние.

— Почему же он сам всем ни о чём не скажет? — заметил художник.

Девушка доктор замычала и замахала руками, чтобы привлечь к себе внимание. Когда дело было сделано, она произнесла:

— Ему прописан покой, поэтому он прямо сейчас не может появиться в стенах клиники. А если кто-то будет потом спрашивать, куда он делся, мы ответим, что он перешёл на работу в другую кинику с иными условиями.

— Полиция прибыла сюда, потому что её случайно вызвала уборщица, которая запаниковала и не знала, как действовать в такой ситуации. — заметил Бернард.

— Гениально! — закричал Рауль, который гигантским утёсом нависал над командой и подслушивал обсуждение, не скрывая своего любопытства.

На этом моменте Рауль снова взял бразды управления и перешёл к середине аудитории, чтобы поинтересоваться, все ли готовы начать презентовать свои идеи. Около половины команд ответило утвердительно, кто-то попросил ещё немного времени. Было решено не дожидаться остальных, а додумывать свои незавершённые идеи в то время, когда готовые команды рассказывают о своих задумках.

Первой выступить пожелала команда, тихо сидевшая у окна. Ради этого один из её участников буквально вскочил со стула, что тот с грохотом упал на пол. Прихоть была исполнена сию же минуту без возражений остальных команд.

После такого выражения желания все ждали невообразимой идеи, которая должна была сразить наповал любого присутствующего в комнате. Поэтому все одновременно принялись удобно располагаться на своих стульях, чтобы прослушать речь. Бернард огляделся вокруг и повторил то же самое за всеми, несмотря на то, что и без того довольно комфортно расположился на своём месте.

Команда выбрала самого активного, который вызвался огласить план дальнейших действий. Доктор вышел на середину аудитории и безмолвно посмотрел на сидевшего в непосредственной близости Рауля. Тот с неохотой освободил место посреди комнаты, прихватив с собой свой стул. Доктор начал!

— Представьте, что никто не сможет обсуждать произошедшее просто потому, что не найдёт для этого нужных слов, этих слов не будет совсем! — сказал доктор на одном вдохе и сделал второй, согнув губы трубочкой так, что звук вдоха напоминал свист зимней вьюги. — Пока мы с коллегами сидели и раздумывали о возможном и самом правдоподобном варианте я подумал вот в чём. Правда всегда становится явью. Всегда. А значит, что все усилия пойдут насмарку. Поэтому нужны радикальные методы, а я как раз вспомнил об одном. Расскажу вам небольшую историю! Китайцы в своё время пытались блокировать сообщения в интернете о событиях на площади Тяньаньмэнь. Интернет в этой стране облагался жёсткой цензурой и контролем со стороны государства, поэтому властям было легко его контролировать. Сарафанное радио разносило информацию о действиях властей с молниеносной скоростью, а люди начали добиваться истины в интернете, потому что официальные телеканалы были подконтрольны и не упоминали о жестокой расправе со стороны правительства. В популярном сервисе микроблогов на тот момент уже невозможно было произвести поиск по запросам со словом «правда». Затем ограничения коснулись любого упоминания площади Тяньаньмэнь, спустя время под запрет попали имена неугодных политиков. Никто не мог не только найти правду в интернете, но и в открытую о ней писать.

В конце комнаты послушался храп одного из докторов и Раулю ничего не оставалось делать, как разбудить его ударом ладони по столу и разразиться восклицанием:

— Это прекрасная история, но давайте ближе к делу. Если каждый из нас будет так долго начинать и не излагать ничего по сути, то больные расскажут всю правду за нас.

— Я как раз хотел переходить к сути! — продолжил доктор. — Дело в том, что нам будет совсем несложно запретить больным и врачам упоминать слова, связанные со вчерашним инцидентом. А без слов никакой слух не распустится!

— Но позвольте! — воскликнул Бернард. — При всём уважении к вашей идее я бы хотел заметить, что она не имеет никакой связи с реальностью! Почему? Да потому что ваш пример с Китаем подходит больше к интернету, там слова блокирует программа. Что касается реальной жизни, то её запрограммировать гораздо сложнее. Вы не находите? Никто не застрахован от того, что больные не будут обсуждать убийство в кулуарах, когда никто их не видит, не слышит и не контролирует.

Обстановка в аудитории накалилась до предела. Настроение присутствующих больше не позволяло им спокойно обсуждать проблему. Говорить в полголоса в этом обсуждении равнялось полному провалу в споре. Все так фанатично старались перекричать друг друга, что похлопывания Рауля ладонью по столу уже выглядели как неуместные шорохи, на которые никто не обращал внимания. Рауль начал постепенно исчезать в этом гуле, отошёл в сторону и на несколько минут провалился в интернет, сев за компьютер. Особо активные врачи громогласно орали, а застенчивые всё больше уходили в себя, они попросту исчезали. Рауль встал, акулой проплыл по бурлящему потоку споров, зашёл за спину самого активного крикуна и тронул его рукой за плечо, крикун замолчал. В комнате стало чуть тише.

— Мне удалось найти интересный аргумент в интернете. Послушаете? Послушаете! — Уверенно сказал Рауль.

Все принялись слушать, снова занимая удобные положения.

— Китайский пример не работал даже в интернете, чего уж говорить о нашей с вами жизни. Блогерам не понадобилось много времени, чтобы обойти запрет. Они просто начали заменять запрещённые слова на другие. Например, запрещённого политика Бо Силая называли помидором, и все понимали, о ком идёт речь. Хотели написать или прочитать «Бо Силай», а читали «помидор», вот вам и новый язык, сила слова, синонимы! Бернард, может быть у вашей команды есть интересная идея? Но, прежде чем вы начнёте, я введу новое правило. Три минуты на презентацию.

Конечно, у Бернарда была идея. И он готов был высказать её во всеуслышание, это был бы триумф и оглушительная победа, учитывая предыдущее провальное поражение. Он встал со своего стула, поднялся гордо, приняв позу то ли Ленина на броневике, то ли Жанны Д’Арк со знаменем в руках. Но этот геройский порыв был в одно мгновение прерван неожиданным касанием лидера команды. Он подкрался сзади, опустил геройствующего Бернарда, потянув его вниз за плечо, отчего тот сел на стул, переменившись в лице. Лидер команды тут же заявил:

— Неужели вы, молодой неопытный доктор, могли подумать, что мы позволим вам выступать? Ваше дело — проверка, не более! Вот и записывайте в журнал. Мы благодарим вас за эту помощь!

— Опасаетесь за мой непрофессионализм? — возразил Бернард.

— Отнюдь! Может быть вам и нет равных в деле презентации, но вы даже не вписываетесь в рамки эксперимента! Вы единственный из присутствующих, кто не стремится пародировать своих больных даже зная, что их нет рядом.

Всё было действительно так. На протяжении всего обсуждения все доктора в аудитории вели себя довольно странно, пытаясь повторить повадки психически больных. Всех превосходил Рауль, по-театральному изображающий паранойю.

— Но мне и не к чему подстраиваться под психически больного, у меня даже своих пациентов нет! — сказал Бернард.

— К сожалению, мы все вынуждены подстраиваться. Даже сейчас мы придумаем, как умело обмануть, чтобы избежать бунта! — истерически громко закричал один из взбешённых врачей из другой команды.

Девушка-доктор из команды Бернарда встала и, растолкав всех спорящих врачей, вырвалась вперёд и произнесла:

— Позвольте мне выступить с нашей идеей! Я не верю, что вы не уступите место даме!

Никто не смел перечить.

— Так вот! — начала она. — Буду предельно лапидарна в своей презентации.

— Лапидарна? — уточнил кто-то.

— Коротка. — ответила та.

С лица девушки считывался вселенский страх, который одолевал её и не давал выглядеть достойно при столь публичных и ответственных выступлениях. Её самостоятельно сшитый халат колосился на ветру, который ворвался сквозь открытые окна, захватив с собой несколько листов бумаги со стола, один из которых попал прямо по щеке лидера команды. Докторша была на вид чуть старше Бернарда, но это вовсе не прибавляло ума и вдумчивости её взгляду, скорее это была отвага, которая таилась так глубоко, что раскрыться ей в полной мере было уже не суждено. Несмотря на это она начала:

— Идея такова: врач упал в обморок, делал это крайне долго, постепенно теряя сознание. Старался по-всякому привлечь к себе внимание. Стучал. Топтался на месте. Ронял предметы по сторонам. Причина обморока — переутомление, вызванное переработкой. На шум прибежала уборщица, которая приняла лежащего на полу врача за мертвеца. После этого она незамедлительно вызвала полицию, даже не пытаясь разобраться в происходящем. Когда больные разошлись, врач пришёл в себя. Затем некоторое время провёл у себя в комнате, а на утро его отправили домой на лечение, прописав лекарства и покой. Дома он заявил, что хочет немного поменять свою жизнь и изменить работу. За неимением нужных вакансий в нашей клинике, он был переведён в другую, там и продолжает работать сейчас. Вот — наша идея!

В углу послышались громкие аплодисменты одного из врачей, затем неуверенные хлопки подхватили все остальные. Все перешло в оглушительный шквал одобрения.

— Ну что же, как говорил Шекспир: «Где мало слов, там вес имеют они». Браво, гениально! — восклицал Рауль, не переставая хлопать в ладоши.

Когда аплодисменты утихли на середину двинулись представители другой команды, всей толпой. Рауль тут же остановил их, сказав, что не имеет никакого смысла что-либо слушать и обсуждать. И действительно, времени оставалось крайне мало, часовая стрелка уже почти касалась двенадцати, а значит, не за горами был и обед, на котором планировалось огласить идею во всеуслышание.

Один из врачей прервал всеобщее ликование вопросом:

— Разве мы можем говорить больным о том, что в клинике есть врачи? Это же противоречит идеям эксперимента, мы который день пытаемся войти в роль больным, чтобы не сойти за докторов.

— Тут всё просто! — начал отвечать Рауль. — Эксперимент только начался, ещё не все больные воспринимают врачей, как себе подобных, многие не привыкли к нашему новому поведению. Давайте условимся, что это будет последний раз, когда мы назвали кого-то в этой клинике врачом. Будет как раз уместным объявить, что он покинул больницу. Последний врач уходит из больницы, всё в рамках эксперимента.

Кто-то робко приоткрыл входную дверь и тихо сказал: «Ну так пойдёмте!». Этот призыв вирусом разнёсся по комнате и охватил всех присутствующих, они двинулись к выходу.

— Остановитесь! — скомандовал Рауль. — Обед начнётся только через 20 минут, а такая толпа, гуляющая по коридорам, может вызвать массу вопросов. Пойдём по очереди. Сначала выйдем мы с Бернардом и доложим обо всём главврачу. Он как раз огласит нашу идею перед больными, ведь для них он — авторитет. Затем будете выходить вы группами по 5—6 человек. После окончания речи Франсуа вы все начнёте одобрительно кивать и всеми силами добавлять убедительность происходящему, чтобы пациенты поверили нам. Игра начинается! Бернард, выходим.

Сразу за дверями департамента кипела бурная работа — больные носились из угла в угол, врачи бегали за ними, уже было достаточно сложно определить кто есть кто. Хотя, при должном внимании, можно было отличить настоящего больного от играющего его роль врача. Но сейчас было не до этого. Нужно было быстрее добраться до кабинета Франсуа, чтобы подготовить его к выступлению.

Рауль и Бернард спешно проносились по коридорам и миновали ступени лестниц. Рауль обладал настолько тяжёлой походкой, что каждый его шаг откликался каким-то сопутствующим звуком. То хрустели полы под ногами, то иногда даже звенели пустые колбы для лекарств, лежавшие на полках в комнатах, которые они проходили. С такой походкой можно было заходить без стука, однако Рауль всё же соизволил постучаться в кабинет главврача из должного уважения к его персоне. Дверь отворил секретарь. Он сделал это настолько искусно, что мог бы победить на всемирном конкурсе открывания дверей. Все его движения были отточены до предела, скорее это даже был целый танец, а не обычный тривиальный жест. Господа зашли внутрь и заметили стоящего в углу Франсуа. Тот что-то пристально разглядывал за окном, затем он развернулся и произнёс:

— Добрый день, Рауль, Бернард. Я ждал вас. Моя речь готова?

Для них обоих это стало полной неожиданностью, ведь никто ещё не предупреждал Франсуа о том, что тот будет читать речь и распинаться перед больными за вчерашний инцидент.

— Откуда вы узнали о вашей речи? Я же вам ничего не говорил. — поинтересовался Рауль.

Франсуа сел за стол, ногой задвинул ящик, взял в руку ручку и, постукивая ей, ответил:

— Не думаете, что я не знаю о чём-то, что происходит в моей клинике. У меня всюду информаторы. Я должен быть в курсе всего ещё до того, как это произойдёт!

Франсуа резко перестал говорить и сделал несколько шагов в сторону Рауля и Бернарда. Остановившись в непосредственной близости от них, он окинул всех взглядом и просканировал с ног до головы. Затем он снова отвернулся к окну, сказав:

— Господа, да вы совсем не спали. Ваши одежды помяты, бледный цвет лица выдаёт вашу кропотливую и бессонную работу. Возьмите пудру со стола, она придаст вашему лицу ясность. Рядом стоит тюбик с каплями для глаз. Используйте их тоже. Через пару часов всё начнёт сходить на нет, глаза снова будут выдавать непродолжительный сон. Но во время выступления мы все должны излучать образцовую бодрость духа. Готов мой текст?

Рауль, который уже поспешил намазывать лицо пудрой, даже не используя зеркало, не был готов к этому вопросу. Речь — вот что надо было подготовить в первую очередь. Но время диктовало свои условия.

— Нет, речи нет. — ответил Рауль.

Его тут же перебил Бернард, заметив неуместную дрожь в голосе.

— Дело в том, что я присутствовал при составлении идеи для объяснения больным сути произошедшего. Всё помечено в моём журнале. Также, должен доложить, что мы решили, что написанная речь будет лишней в этом спектакле. Всё очевидно. Вы ведь можете не успеть её выучить, а плохо выученная речь выглядит как полнейшая чушь. Всё должно быть естественно от и до!

Франсуа резко развернулся к Бернарду, снова подошёл к нему и встал. Он был гораздо ниже юноши, но, стоя в полуметре от него, смотрел прямо в глаза как бы сверху вниз. Широкие плечи добавляли его образу властности, а холодный взгляд и всякое отсутсвие эмоций могли проделать такие чудеса, что всё сказанное казалось бы максимально убедительным и строгим.

— Не надо сомневаться в моих способностях. — Спокойно и в то же время пугающе произнёс Франсуа.

Затем он двинулся к двери, которая уже была распахнута секретарём. Даже молчания было достаточно, чтобы догадаться, что следовать нужно за ним. Комната тут же опустела, даже сам секретарь покинул её, бесшумно закрыв за собой. Франсуа уже обзавёлся несколькими докторами, которые сопровождали его по пути к столовой. рядом уже крутился Дидье, который спешно пытался выяснить суть происходящего.

— Что-то пошло не так? Нужны кардинальные меры! Предлагаю сдвинуться с курса, немного, на полшага! — Спешно и сбивчиво говорил Дидье.

Франсуа жестами давал понять, что всё под контролем и ничего нового уже предлагать не стоит. После этого Дидье плавно отошёл в сторону и растворился в толпе сопровождающих. Он попросил вкратце рассказать о том, куда движутся все люди, зачем, какова цель. Рауль принялся объяснять. В это время все уже добрались до дверей столовой, секретарь открыл их на полную.

Когда доктора во главе с Франсуа зашли, одна из дверей снова закрылась. Но осталась вторая, которая была открыта всегда, что привлекло внимание Бернарда и он задал вопрос Дидье, чтобы немного отвлечь его:

— Послушайте! Вам не кажется странным, что двери в столовой, входная дверь в саму клинику и все остальные дверные проёмы в больнице отличны тем, что если у них имеется две двери, то одна из них обязательным образом закрыта. Какой в этом толк, если можно распахнуться на полную и не всякий раз утруждать себя лишними действиями.

— Вам кажется это лишним. — Охотно начал отвечать Дидье. — Но давайте не забывать о сакральной идее всего этого. Во всём непонятном нужно искать скрытый смысл. Мы здесь в больнице стремимся к порядку, а он, как известно, достигается исключительно ограничением свободы. Вот откроем мы двери на полную, дадим свободу, а дальше мы будем наблюдать эффект домино. Двери открылись — значит, можно идти дальше, открывать окна, расправить плечи, говорить громче, дышать полной грудью. Если каждый больной будет позволять себе максимум свободы, то мы не удержим их. Наша власть не так велика, как кажется. Свободные больные смогут перебороть нас в считанные часы, поэтому нужно всячески их ограничивать. Во всём. Начиная с одной из двух закрытых дверей.

— Но нельзя же сдерживать всю опасность окружающего мира одной закрытой дверью!

— История подтверждает обратное. — многозначительно заметил Дидье.

Столовая уже была наполнена людьми, кипела разговорами, звенела посудой, а непомерный аппетит пациентов только усиливал несвязную какофонию звуков, превращая всё в бурлящий поток гастрономической симфонии. Франсуа обходил столы, чтобы убедиться в полной посадке за столами, а за ним шлейфом тянулась его немногочисленная свита. Тут у каждого была своя роль. Секретарь подгонял загулявших врачей и пациентов внутрь, ногой придерживая дверь, Дидье не переставал размышлять о необходимости своего нахождения здесь, врачи из министерства пропаганды готовили открытую площадку у самого высокого места в столовой — лестницы к кухне. Все были заняты приготовлениями к началу представлению, а театр ждал своих актёров.

В этот момент Раулю пришла в голову идея, которой он поспешил поделиться с Франсуа. Он шептал, и свита головами устремилась к его шёпоту, чтобы не упустить что-нибудь важное. В этот раз Бернард решил не вмешиваться в развитие событий, он набрал полный поднос вкусной еды и уселся неподалёку с незнакомыми врачами. Некоторые присутствующие уже заканчивали свои трапезы и собирались отправляться прочь по своим делам. Франсуа и несколько врачей сели рядом за отдельным столом, предварительно набрав яства.

Представление началось. Врачи начали играть сумасшедших настолько убедительно, что их выдавали только набитые франсуатоном карманы. У больных, как правило, карманы были пусты. Один из докторов наклонился к Франсуа, после чего тот удалил кулаком по столу, вызвав звон тарелок и приборов и спровоцировав падение стакана на пол.

— Как вы вообще могли о таком подумать? — яростно закричал Франсуа.

Затем он осторожно огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что максимальное количество больных его услышало.

— Это всего лишь моё предположение! — заявил врач, а затем проделал тоже самое, что и Франсуа, обойдя столовую глазами по тому же маршруту.

Франсуа встал, не скрывая раздражения, взглянул на доктора, затем на остальных врачей за столом и двинулся в сторону лестнице к кухне. На самой кухне кто-то уже как будто случайно включил свет. Последний уровень лестницы представлял собой плато два на два метра, которое отлично подходило для выступления. Франсуа прочеканил своими увесистыми каблуками по дереву ступеней и встал на самой вершине, откуда начал речь:

— Господа и дамы! Совершенно очевидно, что мы с вами не совсем обычные люди, поэтому все мы здесь. Но нас объединяет не только это! Я начал осознавать, что многих их вас заботит то, что произошло этой ночью.

Один из больных в этот момент выронил вилку, и та оказалась на полу прямо с намотанной лапшой на ней.

— Сегодня ночью одному из наших постояльцев стало не по себе. Он отправился на первый этаж, чтобы позаимствовать у кого-нибудь франсуатон. Но многие спали, поэтому он решил облегчить недуг с помощью газировки. Он купил банку воды, сделал глоток и упал в обморок. Хотите спросить, отчего это произошло? Дело в том, что у него особая форма бессонницы, а газировка при этом строго противопоказана.

— Получается, с врачом всё в порядке? — выкрикнул с места один из докторов, не забывая ловко притворяться больным.

— Да, совершенно верно. — подтвердил Франсуа. — Больше не будем обсуждать это!

Он окинул взглядом публику, она рукоплескала и одобрительно кивала, врачи то и дело подыгрывали, вынуждая делать то же самое больных. Свет на кухне потух, а Франсуа спустился вниз и незаметно оказался на своём месте в столовой. «Занавес» — под нос сказал Бернард, стараясь придать комичность этому обману. Ноты одобрения плавно перетекали в разговоры на бытовые темы, а затем и вовсе испарились в беспредметной болтовне врачей. Никому уже не было дела до врача, до вчерашнего инцидента. Лишь один Бернард, жадно поедая свой обед задумывался над тем, что же всё-таки стало причиной убийства. Его тревогу подогревало и то, что неизвестный убийца до сих пор ходит по больнице, а возможно, сидит прямо по соседству, разрезая вилкой кусок пирога.

Посреди столовой показалась фигура Винсента, который приближался прямо к столу Франсуа. Оказавшись, в непосредственной близости от стола, он был готов к вопросу.

— Скажите, Франсуа, не кажется ли вам странным, что только вчера все говорили про убийство, а сегодня уже наш друг заболел?

Винсент сидел на противоположной стороне стола, что не давало ему говорить тише определённой степени, однако он наклонился вперёд и звучно прошептал:

— Мне кажется, что то, что вы вчера видели, было ошибкой. На самом деле, мы тоже были в смятении. Мужчина так убийственно упал на пол, что нам показалось, что произошло убийство! — Франсуа немного рассмеялся, а врачи за столом подыграли ему. — Каково же было наше удивление, когда убиенный начал приходить в себя. Вы как раз ушли к себе в палату, да и полицейских уже не было. Немногим позднее на смену им пришли врачи, сделали необходимые уколы и отвезли больного в клинику, где он и пребывает сейчас. Но вы и так уже всё слышали.

— Но мне кажется…

— Не нужно больше сомнений, Винсент. — перебил Франсуа. — Хотите лично поговорить с тем мужчиной по телефону?

— Франсуа пнул ногой под столом сидящего рядом врача, после чего тот смекнул и произнёс:

— Но в этом нет необходимости, его незачем тревожить, приятного аппетита, Винсент, не мешай нам есть!

Франсуа встал из-за стола, не закончив свой обед и направился в сторону выхода. Винсент растворился в толпе сумасшедших. В помещении было около сотни людей, и ни один из присутствующих не отличался адекватным поведением. Кто-то начал танцевать на столе, а врачи не имели права его остановить, кто-то сидел в углу и протяжно ныл во всё горло. Безумие овладело всей толпой, всем играющим роли было интересно, как далеко это может зайти, а Бернард раскрыл свою книгу и начал делать заметку происходящего.

«28 июля, место: столовая. Эксперимент плавно переходит к новой стадии. Врачи уже практически полностью вжились в свои роли. Честно говоря, я уже не могу отличить обычного доктора от настоящего сумасшедшего.».

На самом деле докторов выдавал характерный шорох франсуатона в их карманах. Ни один больной пока что не заслужил такого количества таблеток, чтобы носить их горстями.

Беспокойство, которое окутало каждый квадратный метр столовой, удивительно не перерастало во что-то неконтролируемое. Как будто кто-то контролировал поведение больных, манипулируя каждым действием. Пронзительный крик тут же заглушался тихим успокаивающим басом, взмахи и подбрасывания предметов резко превращались в подобие обычной истерики. Вскоре всё снова вернулось в привычное русло. Франсуа при этом всё время оставался в углу комнаты, он наблюдал за происходящим, а на его лице не было ни грамма тревоги.

Совершенно невозможно было понять, кто так мастерски контролировал тот процесс и почему в помещении всё осталось целым, а больные вместе с врачами просто стали достаточно спокойно выходить по своим делам.

Бернард стоял у выхода, он уже не записывал ничего в свой журнал, чтобы не выделяться из безумствующей толпы. Он старался запомнить всё так, чтобы наиболее красочно отразить картину произошедшего в своих записях и героически предоставить их проверяющему. Но было необходимо обладать безупречной памятью и писательским талантом, описывая этот инцидент. Ведь за считанные минуты вокруг произошло нечто среднее между бурлящим потоком морской воды картин Айвазовского и инфернального ужаса Босха. Очень не хватало фотоаппарата или видеокамеры. Разве память тут помощница? Но Бернарду не оставалось ничего другого.

Возле него по очереди проходили люди с обезумевшими глазами, странными лицами и неадекватными движениями. Было бесконечно страшно, но в то же время его не покидала уверенность, что при случае агрессии кто-нибудь из врачей тут же ринется решать ситуацию мирным путём. Зал опустел и по нему эхом разносился звон посуды, которую не спеша собирали работники столовой, Бернарду ничего не оставалось, как глубоко вздохнуть, заполнить задумчивостью свой взгляд и отправиться к выходу вслед за всеми.

— Сегодня будет проводиться интересный эксперимент, жду вас с вашим журналом. — послышалось позади.

Очевидно, что это был голос Франсуа, но Бернард не желал поворачиваться, он лишь согласился с предложением и быстро пошёл искать любое подходящее место, чтобы записать всё, пока мысли совсем не растерялись.

Он приложил свой журнал к первому попавшемуся подоконнику и начал лихорадочно записывать. В этот самый момент рядом у соседнего окна собралась толпа пациентов, они фанатично обсуждали туман. За окном его было много.

— Вот видите! — кричал один из них. — там за туманом неизвестность! Там просто непонятно что! Сколько времени мы тут с вами торчим, я пять лет, ты, я знаю, около восьми, кто-то больше, кто-то чуть меньше. Там уже всё изменилось. Когда нас заперли здесь, за пределами клиники было не очень хорошо, а теперь. Представляете, к чему всё пришло? Посмотрите в окно, там же сплошной ужас и разруха!

На улице не утихал туман, больные продолжали обсуждать вид из окна с таким вдохновением, как будто там было видно всё до горизонта, однако видимость не достигала пятнадцати метров.

— Вы хотите сказать, там лучше? Ничего подобного. — продолжал больной. — У нас здесь всё стабильно. Утром завтрак, вечером ужин. Вчера лекарства кололи в плечо, сегодня франсуатон. Жизнь налаживается, всё спокойно. А там что ни день, то перемены, обязанности. А здесь какие обязанности? Вести себя хорошо и делать, что говорят? Тьфу! Это просто смешно.

Бернард, понимая, что дело выходит из-под контроля, спрятал свой журнал подальше от глаз больных и произнёс:

— На самом деле там тоже не плохо.

В это время он не забывал играть роль сумасшедшего, хотя это удавалось ему довольно скудно.

— Вы же ничего не видите, на улице сплошной туман. Когда ветер прогонит его, вы увидите, как прекрасно светит солнце, как оно играет на воде озера, как летают птицы, счастливые быть свободными. — Бернард закончил свою реплику, изобразив нервный тик.

Некоторые больные даже не обратили на него внимания. Они продолжали с ужасом смотреть на туман. Для Бернарда это означало полный провал, ведь именно выход туда, в туман и должен был быть самой главной целью больных. Ради свободы, солнца и тумана они должны принимать франсуатон, бороться за него. За окном совсем другие законы и нужно исполнять их, соответствовать тем нормам поведения. Но когда пациент не видит себя за пределами больницы, не стремиться на волю, то весь его курс лечения — это всего лишь напрасная трата времени врачей, крах всего эксперимента. Нет, этого никак нельзя было допустить!

— Я здесь меньше недели. Меня упеки в клинику по причине, которую я и сам не могу уяснить. Говорят, я сумасшедший, я согласен. Но за стенами клиники мне было куда лучше. Я мог передвигаться по городу, даже путешествовать по разным странам, работать там, где захочу, ходить в любые места, смотреть на фейерверки. Вы видели фейерверки? Ох, нет ничего их прекраснее. Но я тут не надолго, у меня много франсуатона, потому что я хорошо себя веду. Скоро меня отпустят и я снова смогу путешествовать.

Бернард начал забываться и перестал походить на больного. Он снова сымитировал нервный тик и ушёл в сторону, оставив пациентов с мыслями о свободе. В поисках наиболее тихого места, он наткнулся на одного из врачей, который бегал по коридору в безумными глазами. Бернард точно знал, что это именно врач, а не больной, ведь он видел его в комнате Рауля.

— О, Бернард, ищу людей для массовки, ты как раз подойдёшь. Побежали быстрее на последний этаж, там в холле все собираются для очередного представления. Всё будет выглядеть, как спонтанное событие, но мы всё спланировали за неделю до этого. Тебе будет интересно написать об этом.

Глаза этого доктора то и дело бегали из стороны в стороны и всячески пытались выпрыгнуть из орбит. Взяв Бернард за руку, он побежал вместе с ним по коридорам и лестницам, расталкивая всех по пути. На последнем этаже уже собралась толпа, но отличить больного от врача там было уже невозможно. Люди стояли кругом, посреди кто-то сидел на стуле, а все его внимательно слушали. Бернарда за руку протащили через дебри толпы, чтобы можно было лучше услышать говорящего. Это вещал один из врачей департамента Рауля. Врач действительно сидел на старом деревянном стуле, изредка скрипел его ножками и трещал спинкой. Но это было не столь важно, как то, что он говорил всем вокруг.

— Да, мы только вчера с ним разговаривали, а уже сегодня его отпустили на свободу. Он стал вести себя так, что это понравилось руководству. — вещал сидящий на стуле. — Оказывается, этот франсуатон работает! Представляете! Нужно лишь больше его употреблять и всё будет в порядке.

— А где же нам его достать? — спросил один из присутствующих.

— Говорят, его дают за разные заслуги, хорошее поведение, кстати, тоже считается заслугой. Мой друг как раз отличался хорошим поведением, уверен, поэтому его и выпустили.

Бернард пытался понять, в чём смысл этой инсценировки и, одновременно с этим, старался вспомнить, кто же этот больной или врач, который покинул клинику.

В этот момент Бернард понял, что за стулом сидит вовсе не больной, в притворяющийся врач, которому поставили цель рассказать о чудесных действиях франсуатона. Вместе с тем существовала доля сомнения в этом, ведь он так мастерски играл сумасшедшего, что мог и быть им. Это и начинало пугать встревоженного Бернарда, который всеми силами пытался запомнить всё происходящее, чтобы зафиксировать в журнале. Там как раз не хватало текста о том, что следующая стадия эксперимента достигла своего апогея — грань между больными и врачами практически стёрлась.

С самого утра в больнице уже никто не ходил во врачебных халатах. Больные, даже самые агрессивные стали забывать о смирительных рубашках и специальных пижамах, они уверенно щеголяли в своей привычной одежде, которая по необъяснимой для них случайности уже ждала их утром возле их кроватей. Практически все больные воспользовались представленной возможностью и слились со всеми, гуляя по клинике в обычных брюках, пиджаках, поло и джинсах. Так же выглядели и врачи и вели они себя одинаково и разговаривали. Это уже не была клиника, это была огромная замкнутая коммуна с одним единственным условием — двери на улицу были основательно заперты, чтобы никто не мог убежать на улицу, пользуясь всеобщей безнаказанностью. Только лишь докторам было тяжело и пугливо находиться в замкнутом здании с сумасшедшими, которые больше ничем не ограничены. Поэтому врачи переглядывались между собой, потрясывали франсуатоном в карманах, чтобы обозначить свою принадлежность к врачебному сообществу.

Человек на скрипящем стуле тоже отличался характерным бугром у себя в кармане. Это был определённо франсуатон, а говорящий точно врач из департамента Рауля. Он оглядывал больных, чтобы спектакль не выходил из под контроля и продолжал говорить.

— Вы представляете, больше никаких уколов, так мне и сказали! Просто глотаешь франсуатон и становишься таким, что можно и на улицу выходить! Специально для вас я уберёг одну таблетку и сейчас продемонстрирую её эффект. Добавлю, после первого приёма эффект наступает не больше, чем на пять минут, потом уже на восемь, затем происходит привыкание и эффекта почти не видно, но зато после ещё нескольких таблеток можно смело выписываться из больницы. Он встал со своего стула, что было сопровождено характерным скрипом старого дерева, подошёл к фонтанчику с питьевой водой, который бурлил в углу, взял в рот таблетку и запил её проточной водой, немного намочив рубашку. Толпа смотрела на него в ожидании, что вскоре произойдёт нечто невообразимое. Но его поведение осталось прежним, чуть странным.

— Я тоже пил такие таблетки. — высказался кто-то из толпы. Эффект не наступает мгновенно, нужно немного подождать.

Один из нетерпеливых сумасшедших сделал шаг вперёд, вместе с этим распинав стоящих впереди.

— Сколько можно ждать? Времени у нас нет.

На что может не быть времени у ненормальных, лечащихся в клинике оставалось загадкой.

— Вот, я чувствую процесс! — сказал врач, снова сев на свой стул посередине. — Это действительно другие ощущения. Я не чувствовал себя так уже лет сто, это прекрасно!

Его голос изменился, даже интонация выправилась и он стал походить на нормального человека. Однако, это было далеко от идеала, ещё мелькали нервные тики, неадекватные движения и странная дрожь в голосе, но прогресс был на лицо.

Толпа уже разрослась так, что практически не хватало помещения и с задних рядов доносилось бесконечное «что там?». Один из присутствующих достал из кармана немного помятую таблетку франсуатона и сказал, что готов использовать её прямо сейчас. Эффект был аналогичный. Врач встал со стула и сказал:

— У меня осталась ещё одна таблетка! Кто готов попробовать её действие на себе впервые.

Толпа замялась, зашептала и выплеснула одного смельчака.

— Я готов!

Это врач, который копировал поведение одного из самых буйных больных. Такие, казалось бы, родились в смирительной рубашке. Но врач не выходил за рамки и вёл себя достаточно сдержанно. Он вихрем выхватил таблетку из рук врача и засунул её себе в рот. Не запивая, он разжевал её, щурясь от горького состава лекарства.

— Ха-ха! работает, закричал он!

Толпа заликовала так, как кричат болельщики на футбольном матче, задрожали стёкла, затрясся пол, некоторым пришлось закрыть свои уши руками, чтобы не оглохнуть. Больные поверили. Теперь дело оставалось за малым — за сарафанным радио, которое должно было разнести слух о действиях франсуатона по всей больнице. Все начали расходиться, обсуждая увиденное. Бернард услышал занимательный диалог и двинулся за говорящей парой.

— Как думаешь, где достать франсуатон?

— Ясно же было сказано, дают за хорошее поведение!

— Так у меня всегда хорошее поведение, я и попал в эту клинику, потому что изрядно спокоен

— Что ты ко мне пристал, я сам знаю не больше твоего!

За деревянным окном большого холла была видна листва, которую оголил ушедший туман, развиваясь на ветру лисья отцеплялись от веток и стремительно падали на землю. В углу помещения был Бернард, он сел на пол, проигнорировав свободные стулья и лавки рядом, ведь он пришёл сюда не ради удобства, а для спокойствия и уединения.

В холле, кроме него никого не было, поэтому от стен отражались звуки щёлканья ручки и даже того, как Бернард выводил заглавные буквы. Слышимость этого помещения была поистине театральная.

Бернард стремился записать всё в мельчайших подробностях и только лишь ветер отвлекал его. В этот раз он не только записывал, но и зарисовывал происходящее. Это ему удавалось с трудом, и рисунки скорее напоминали зарисовки пятилетнего малыша, однако словами это описать было ещё сложнее. Чернила в ручке предательски заканчивались, но, несмотря на это, Бернард продолжал записывать, не сокращая там, где можно было сократить. Сегодня он начал писать короткометражку, а дело доходило до полноформатного впечатления. А ведь день даже ещё не закончился!

Первый раз Бернард поделился мнением о самом себе, анализируя своё психологическое состояние:

«Мне первый раз было одновременно тяжело и легко. Я стал мимикрировать поведение больных, уподобляться им, становиться единым целым с общей атмосферой клиники. Иногда я так хорошо играл, что хотелось чтобы мои перфомансы заметили как можно больше людей, однако почти никто не смотрел. Но я собой определённо доволен, ведь именно так учатся в театральном, да, в театральном институте, именно с этим я сравниваю эксперимент. Вжиться в роль, чтобы другие поверили — вот что главное. Что же меня напугало? Я пришёл писать очередной отчёт, зашёл в холл, оказался здесь совершенно один, никто не наблюдал за мной, не подглядывал и не подслушивал, но я некоторое время не мог выйти из роли. Вёл себя, как умалишённый, пытался выбить из головы мысли об этом, лаже полез в карман с франсуатоном. Но в один момент я справился. Вот так можно вжиться в роль. Надеюсь, у меня всегда будет получаться возвращаться назад.».

После того, как Бернард закончил эти строки, в холл зашли два человека, это определённо были врачи, но даже между собой они разговаривали, как больные. Один из них взглянул в угол и заметил сидящего там Бернарда. Спокойный, как озеро разговор тут же был прерван криком от неожиданного испуга. Врач пронзил своим голосом всю безмятежность, которая накопилась в помещении, пока Бернард тихо заполнял свой журнал. Господа не вынесли соседства и молча покинули холл. Бернард снова взял ручку и постарался закончить свой промежуточный отчёт. Но внезапное появление врачей превратило складные мысли в несвязную конструкцию слов и впечатлений. Каждое начатое предложение сопровождалось зачёркиванием, так продолжалось около двух минут. Эмоциональное состояние не поправляла даже ласкающая слух листва за окном. Бернард встал и двинулся прочь из холла, захлопнув за собой дверь, которая отличалась сложной резьбой и высотой под потолок.

От хлопка двери послышался сильный женский вздох. Девушки были редкостью для этого заведения, и молодой Бернард, подобно хищнику начал идти на звук от того самого вздоха. Его не покидала надежда на то, что женщина могла оказаться врачом.

В конце коридора на полу сидела девушка, прижавшись спиной к стене. Точно также полминуты назад расположился в холле Бернард. В руках у девушки была книга, которая отнимала всё её внимание. Ветер из окна развивал её светлые недлинные волосы, худые ноги упирались в выемку от отошедшей от пола доски. Её окутывал оранжевый свет ламп с потолка и грело тепло красного ковра, который разрастался на протяжении всего коридора. Бернард привлёк к себе внимание, нарочно уронив журнал с записями на пол. От этого падения она снова сильно вздохнула, но на этот раз оторвалась от своей книги заинтересованно посмотрела на Бернарда. Её большие глаза в сочетании с очками в широкой оправе прибавляли взгляду ещё больше заинтересованности и доли испуга, который, казалось, не покидал её никогда.

Она сидела в нескольких метрах, но на весь коридор отчётливо послышался её «привет». Бернард, растерявшись, ответил ей тем же. Подняв свой журнал, он пошёл к ней на встречу, вооружившись улыбкой. По пути он немного споткнулся о ковёр, что вызвало смех девушки, которая приподняла очки, чтобы протереть слёзы. На всём протяжении пути, Бернард старался анализировать её поведение, чтобы сделать вывод — доктор она или нет. По её взгляду было отчётливо понятно, что она была занята тем же анализом. Когда они оказались в паре метров друг от друга, возникла немая сцена. Любое неверное слово могло навредить эксперименту, Бернард не хотел выдавать в себе врача.

— Я тебя знаю, ты новый врач. Правда не запомнила, как тебя зовут. — Произнесла девушка. — Можешь не паясничать, а вот мне будет сложнее выйти из роли.

Бернард был безумно рад такому развитию событий. Но в этот момент позади, неизвестно откуда послышался металлический звук. Девушка посмотрела в конец коридора. Там из угла появился силуэт человека. Света совсем не было, а дневное солнце лучами било прямо в окно и в спину того самого силуэта. Поэтому невозможно было разглядеть ничего, кроме бессмысленных контуров тела.

— Жеральдин! Подойди сюда на минутку. — Прокричал силуэт.

Девушка встала и пронеслась возле Бернарда оставить после себя лёгкий флёр вишнёвых духов. На момент она оглянулась и попросила Бернарда подождать её здесь. Силуэт увёл её в сторону и на весь коридор послышался непрерывный шёпот. Они определённо о чём-то спорили, но слова невозможно было разобрать. Спустя некоторое время, она развернулась пошла к нему с той же улыбкой, с которой он сам приближался недавно к этому углу.

— Это был мой начальник, произнесла девушка. — Кстати, меня зовут Жеральдин, как ты наверное уже понял.

Бернард по-джентельменски поклонился и произнёс своё имя. Девушка снова улыбнулась. Именно по этой улыбке он скучал всё время, проведённое в клинике. Номенклатурная выдержка работников этого заведения и неестественное поведение больных не имели ничего общего с чистой безмятежной улыбкой, которая как будто была послана сюда с другой планеты и лучом пробивалась сквозь копоть бесконечного быта. Её испуганные глаза стали честными настолько, что хотелось доверять каждому слову Жеральдин, какую бы чушь она не говорила. Но разговаривала он весьма складно.

— Я всё не решалась к тебе подойти, давно заметила, как ты заехал в свою комнату. Мы как раз соседи, я живу в десятке метров правее. Мне сейчас нужно к себе. Останешься здесь?

— Да, то есть нет. — нерешительно ответил Бернард. — мне тоже как раз нужно забежать в свою комнату, проверить кое-что.

Конечно, Бернарду вовсе не нужно было заходить в свою комнату, но раз карты легли таким образом, то терять шанс на хорошее знакомство было бы очевидной глупостью. Бернард взял свой журнал покрепче, раздумывая, стоит ли писать об этом знакомстве или это не имеет отношения к делу.

— Откуда ты? Уже работал врачом? — начала Жеральдин.

— Увы, это мой первый опыт, я даже и не врач здесь в широком понимании этого слова. Мой удел — за экспериментом следить и записывать всё в журнал. Потом я отношу этот журнал в один из кабинетов, там его анализируют и на основе записей делают вывод о переходе на новую стадию эксперимента. Я здесь скорее стажёр, меня сюда устроил мой дядя, его друг уехал в какую-то долгосрочную командировку в Южную Америку, а пока его нет, я его подменяю. Но подмена, я так себе. Полагаю, он был каким-нибудь талантливым и опытным врачом, а я без пяти минут выпускник института.

— П-понятно! — замявшись произнесла Жеральдин. — В её глазах снова поселился испуг, но оправившись, она продолжила. — Получается ты здесь через дядю, понятно, понятно.

Бернарду совсем не хотелось выглядеть несамостоятельным в лице девушки, но он уже не знал как исправить ситуацию. Через некоторые время пара оказалась возле комнаты Бернарда. Юноша прервал беспредметную беседу важным замечанием.

— Ну, тут я и живу! — произнёс он.

— О, можно посмотреть? Столько времени работаю здесь, но ещё ни разу не видела, как живут другие врачи.

Бернард открыл дверь комнаты и они зашли внутрь. Распахнутое окно весь день пускало ветер в помещение отчего повсюду валялись листы бумаги и прочие лёгкие приметы, которые не смогли удержаться на своих местах. Бернард тут же принялся подбирать всё с пола, извинявшись за беспорядок.

Жеральдин положила на тумбу возле входа книгу, которую она читала. На ней большими буквами было написано «Аутизм», а под надписью красовались сложные для запоминания фамилии двух немецких авторов.

— Изучаешь аутизм? Помню мне попался такой вопрос на зачёте в институте, сдал его на пять, можешь спрашивать, если нужно. — заметили Бернард.

— Ну да, всё дело в этом эксперименте. Я должна повторять всё за своими пациентами. Они как раз больны аутизмом. Мы же должны быть на одной волне, вот я и изучаю их поведение в теории, точнее повторяю. Мои институтские знания уже начали забываться под грузом бесконечно-разной работы и бессмысленной рутины.

— Это многое объясняло в поведении девушки, которая то и дело уходила в себя, мялась, отворачивалась. Она лишь старалась войти в образ больного аутизмом и всё тут. Она как будто была рождена для этой роли. С ней она справлялась прекрасно!

— Ого, а это что за рисунок? — произнесла она.

Жеральдин подошла к коричневому чемодану, который уже начал основательно покрываться первым слоем пыли, и подняла листок, прилетевший туда от порывов ветра. Бумага была изрисована достаточно абстрактной картиной, сотворённой на скорую руку. Это определённо был человек, в руках у которого имелась длинная палка, на конце которой была чёрная прямоугольная дощечка, скорее всего плоская. Саму палку он держал на уровне пояса, а дощечка точно закрывала рот героя картины. Позади человека ещё более абстрактно изображалась толпа людей, которых объединяли схожие черты лица. На картине как будто был нарисован один и тот же человек, просто скопированный несколько раз. Но внимание девушки привлекло не столько это, сколько надпись под изображением. Её кто-то пытался стереть сразу после того, как написал, это было заметно по разводам краски, которые остаются в таком случае. Но краска успела впитаться и лечь на полотно, что позволяло распознать написанное, приложив небольшие усилия.

— Здесь написано на французском, ты знаешь французский? — спросила Жеральдин.

Бернард взял картину в руки и принялся читать.

— Видеть несправедливость и молчать — значит самому участвовать в ней. Вот что здесь написано, если дословно.

— Любопытное замечание! Интересно, откуда оно здесь и зачем.

— Это Жан-Жак Руссо, предтеча Великой французской революции. — вспомнил Бернард. — В университете я посещал курсы философии, некоторые моменты нас вынуждали учить наизусть, таковы были правила. Я даже помню обстановку, при которой я зубрил Руссо.

На Щеках Жеральдин проступили румяны, он сняла очки и после лёгкого движения рукой начала говорить.

— То есть ты знаешь французский и ещё неплохо рисуешь? — Почему ты стал врачом?

— На самом деле тебе не всё удалось угадать. Да, я знаю французский, но далеко не так чтобы свободно на нём изъясняться. А что насчёт рисования, то это точно не моё. Мольберты, рисунки и краска вокруг — это то, что уже находилось в этой комнате, когда я въехал. Скорее всего, предыдущий жилец очень любил рисовать, надеюсь и меня вдохновит на какой-нибудь рисунок эта творческая обстановка.

В этот момент за дверью кто-то пробежал, за ним проследовал ещё один человек, а затем целая толпа пронеслась табуном возле комнаты Бернарда.

«Быстрее, быстрее, пропустим!» — кричали отдалявшиеся люди. Сквозь дверь их слова казались всё более нераспознаваемыми и Бернард вышел в коридор, чтобы выяснить, что происходит.

— Эй! — крикнул Бернард последнему убегающему человеку в конце коридора. Что случилось? Куда все бегут?

— На первом этаже, первый пациент вылечился с помощью франсуатона! Вроде выписывают, будет свободен!

В комнате оставалась Жеральдин, она продолжала внимательно рассматривать все предметы вокруг, особенно девушка была впечатлена рисунками, не обращая внимание на то, что происходило за дверью.

Бернард стоял у порога, подзывая Жеральдин узнать, как обстоят дела у выписывающегося больного. Но та всем своим видом давала понять, что достаточно впечатлена новой обстановкой, что покидать её ради такой тривиальной вещи. Любопытство Бернарда победило в неравной схватке с чувством такта по отношению к женщине и он ринулся вслед за убегающей толпой.

Интуиция его не обманула, ведь у выхода из клиники уже собралась приличная толпа, которая устремила свои взгляды на человека, держащего входную дверь в здание. Что характерно рядом не было никого, кто мог бы своим внешним видом выдать врача. Бернард сразу узнал стоящего у двери. Это был тот самый врач из департамента пропаганды, который недавно прикидывался больным, описывающим невероятные свойства франсуатона. Именно он сидел на скрипучем стуле и поражал всех своим красноречием. Он держал руку неспроста, ведь это тоже был своего рода эксперимент.

— Эта дверь ведёт на улицу, я прошу подойти сюда любого человека. Обратите внимание, что я держусь за ручку, на самом деле дверь даже не заперта. Но теперь кто-нибудь другой обязан попробовать сделать тоже самое. Вот вы мужчина! — Указал тот на одиноко стоящего больного на ступенях. — Попробуйте отворить дверь и выйти.

Перед пациентом тут же расступилась толпа. Он пугливо оглядел всех и неуверенно двинулся вперёд, затем протянул свою руку к дверной ручке, а толпа встревоженно вздохнула. Набравшись храбрости тот резко схватился за ручку и его тут же отшвырнуло в сторону от мощного электрического разряда. Мужчина у двери снова взялся за ручку и приоткрыл дверь, с улицы в холл проникли яркие солнечные лучи, которые смешались с оранжевым светом настенных ламп и оголили витающую в воздухе пыль.

— Всё дело в франсуатоне. — произнёс мужчина. — После того, как я начал принимать таблетки в огромных количествах, мне стало казаться, что во мне меняется всё моё миропонимание. Я стал спокойнее, нервные тики перестали мучать по ночам, я первый раз выспался! Чем больше я демонстрировал хорошее поведение, тем чаще у дверей моей палаты стали появляться таблетки франсуатона. В один момент мне доложили, что моё состояние якобы нормализовалось, мне разрешили испытать это самым простым способом — дотронуться до этой ручки. Дело в том, что она не бьёт током только тех, чьё психоэмоциональное состояние достигло нормы. Я даже вышел во двор и прогулялся по нему. Уже сегодня я собрал все свои вещи и отправляюсь к себе домой. Пейте франсуатон и ток перестанет вас бить!

После этих слов мужчина уверенно отворил большие двери клиники и вышел на улицу, показав больным настоящее дневное небо, озаряемое солнечным светом. Пыльные окна клиники не позволяли насладиться всем буйством красок природы. Дверь тут же захлопнулась за ним и к ней подбежал один из самых буйных пациентов.

— Вот ещё! Ложь! — крикнул тут и прикоснулся к дверной ручке. Его отбросило на несколько метров назад и он звучно ударился головой о каблук ботинок оксфордов одного из пациентов. За большим окном с квадратными рамами стало заметно, что на улице к освобождённому подъехала машина, кто-то раздвинул бордовую занавеску побольше, чтобы все люди смогли наблюдать за происходящим. Мужчину посадили на заднее сиденье автомобиля, за тонированными стёклами которого ничего не было видно. Затем автомобиль унёсся прочь и через считанные секунды он уже растаял на горизонте.

Толпа быстро потеряла интерес к происходящему и все разошлись в разные стороны, переполненные собственными мыслями. Несомненно, эта была хорошо спланированная поэтапная акция, триумф департамента пропаганды. Теперь важное значение франсуатона совершенно точно отложилось в головах пациентов, которые должны были бороться за него, как за собственную жизнь. А жизнь ждала их там, за дверьми клиники, где брезжил жёлтый солнечный свет, играющий отблесками на росе зелёной травы. Больных не выпускали на улицу и они годами могли довольствоваться закостенелым запахом пропиткой для дерева скрипучих полов клиники. Некоторые больные совсем перестали узнавать в улице нечто желанное. Воспоминания о былой свободе таяли с каждым днём, поэтому необходимость выйти за пределы клиники, не побоявшись оглушительного удара током, начинала пропадать.

Бернард задумался над этим и записал в свой журнал несколько важных слов: «Предложить кому-то снять и продемонстрировать фильмы о свободе и безмятежности жизни за пределами клиники».

Не успел он сделать запись как захлопнул журнал, держа его в одной руке. Прямо перед ним озарился ворс пушистого красного ковра и чьи-то чёрные ботинки, которые находились в непосредственной близости. Это был Ксавье, врач.

Перед ним стоял невысокий полноватый мужчина, промышляющий постоянными советами высокопоставленным докторам в клинике. Его голову по бокам украшали редкие чёрные волосы, а посередине блестела на свету лысина, придающая его внешнему виду излишнюю интеллектуальность. Он везде казался случайным человеком, неуместным, но исходящая от него сильнейшая энергетика тут же располагала к себе любого, кто вступал с ним в диалог. Своей сбивчивой речью он на лету подхватывал тембр собеседника и управлял его речью, как штурвалом, что давало Ксавье практически безграничный простор для манипуляции. Даже совершенно типичная одежда сумасшедшего, которую он был вынужден носить, выглядела на нём, как безупречный наряд итальянских модников, вышедших на чашку кофе на улицу Рима.

Ксавье своими чёрными глазами поймал взгляд Бернарда и со свойственной ему быстротой и поспешностью произнёс:

— У меня для вас сообщение от главврача.

— Какое сообщение? — поинтересовался Бернард.

— Франсуа передал, что вам тоже необходимо переходить на сторону больных, повторять их. Понимаете?

Бернард несколько замялся и поспешно начал выискивать в своём журнале рекомендации, которые мелким шрифтом были обозначены на одной из последних страниц.

— Если мне не изменяет память. — продолжил Бернард. — Я не должен копировать поведение пациентов. Это прерогатива их лечащих врачей, а у меня всего лишь техническая должность. Мне кажется, я не смогу справляться с ней, если моё поведение будет вызывать вопросы.

— Но сейчас ваше поведение вызывает ещё больше вопросов, ведь вы сильнее всех выделялись из толпы. В то время как больные и врачи вокруг были на одной волне, демонстрировали психические отклонения, каждый в меру своей адекватности и возможности, вы стояли, как истукан. Так дело не пойдёт, у больных могут появиться вопросы к вам, а их необходимо избежать!

Холл перед входной дверью вдруг снова начал заполняться людьми, толпа вела себя предельно странно и никто явственно не выделялся из неё. Их никто не успокаивал и не следил за ними, по крайней мере создавалось такое впечатление. Ксавье поймал взгляд Бернарда и, не сказав ни слова, убедительно попросил последовать за ним. Пройдя несколько метров Ксавье закончил:

— Как только вы окажетесь в толпе пациентов, ни в коем случае не выдавайте в себе лечащего врача. Оглянитесь вокруг, оцените ситуацию и найдите среди присутствующих одного единственного больного, которого легче всего повторять. Понаблюдайте за ним несколько секунд и начинайте вести себя также, в ином случае вам могут задать неудобный вопрос, который поставит под сомнение весь эксперимент.

Ксавье ещё несколько секунд пристально проникал во взгляд Бернарда и пытался беглой речью убедить его в правильности своих слов, затем засунул руку в карман и спешно ушёл прочь, по пути поздоровавшись с прохожим. Холод, который он оставил после себя не давал юноше покоя, но он несомненно понимал, что всё сказанное нужно учесть. В противном случае, действительно могли быть проблемы. Возможно, произошёл плавный переход к следующему этапу эксперимента, но об этом никто не сообщал. Бернард незамедлительно вспомнил о том, что оставил в своей комнате Жеральдин. Его джентельменский нрав не позволил ему более задерживаться на одном месте, и он молнией поднялся по лестнице, чуть не задев по пути пациента, и ринулся в сторону комнаты. Она была уже заперта.

Бернард открыл дверь и её скрип небольшим эхом прокатился по коридору. Внутри стояла тишина, прерываемая шелестом полусухих листьев старого дуба, который разрастался прямо за открытым окном. Запах уличного дождя успел поселиться в комнате во время отсутствия Бернарда. Было очевидно, что Жеральдин уже покинула это помещение. Бернард осторожно запер свою дверь на ключ, чтобы загулявший больной без присмотра не зашёл внутрь. Затем он направился в сторону места, где должна было проживать Жеральдин. В этот момент дверь её комнаты отворилась, она вышла и начала запирать замок, стоя спиной к коридору. Повернувшись, она вполголоса взвизгнула, не ожидая увидеть Бернарда прямо позади себя.

— Что ты тут делаешь? — спросила она.

— Я вернулся в свою комнату, чтобы проведать тебя, но ты, видимо, уже покинула её.

Лицо девушки наполнилось смятением. Опустив руку, она начала поправлять складки на своём свежем платье.

— Для меня так непривычно ходить в таком виде посреди рабочего дня, но Франсуа велел забыть о халатах и прочей одежде для работы. Так я обычно хожу в театры или библиотеки, но никак не по клинике к больным. Сегодня будет немного необычный обход. Посмотрим, что из этого выйдет. Я, кстати, покинула твою комнату сразу после того, как ты заинтересованно убежал в сторону. Тебя, наверно, не было целую вечность.

— Я был внизу всего 30 минут, разве это много?

— Не суди о времени только по своим собственным часам, для разных людей оно идёт по-разному!

Девушка продолжала немного приседать и поправлять неудобное платье на своём теле, пытаясь отвлечь Бернарда своим взглядом.

— Для ребёнка, например, полчаса — это целая вечность. За эти минуты он может узнать столько нового, сколько взрослый не узнает за целый день. Время это впечатления, а они измеряются минутами, часами и днями. Помнишь, как долго длились дни в детстве, можно было целую жизнь прожить. А сейчас? Разве это день? Сплошная рутина, работа, по ощущениям всего 5 минут.

Немая пауза переросла в продолжительное расставание на полдня. Жеральдин продолжила обходить больных в своём неповторимо, красивом платье, цокая каблуками по полу, как модель по подиуму. Её цоканье отбивало заводной и местами сбивчивый ритм, было понятно, что каблуки для неё не самая привычная обувь, но новые порядки диктовали свои условия, как модные журналы меняют тренды и превращают вчерашних простушек в супермоделей высшего класса. Бернард же отправился в свою комнату, дел у него накопилось столько, что и недели было бы недостаточно, чтобы всё закончить, не стоило отвлекаться на всякие нелепости. Каждая такая нелепость должна была лечь строкой в журнал, который с интересом читал кто-то неизвестный. Он проводил взглядом порхающую по подиуму Жеральдин и отправился к себе в комнату, с трудом захлопнув дверь. На небе за окном сгущались тучи, а по подоконнику уже постукивал дождь. Отличная погода для того, чтобы привести в порядок не только дела, но и мысли. страшно хотелось спать, но пустые строки журнала напоминали об ответственности. Её груз становился ещё тяжелее, когда Бернард окидывал взглядом свою так и неубранную комнату, ведь всё оставалось неподвижным после прошлого владельца. Листы бумаги продолжали заполонять пол, рисунки украшали стену, а старый коричневый чемодан так и не был разобран до конца. Но бытовые проблемы ждали до вечера, а основная работа так и не была доделана. Бернард сел за стул, и смело балансируя на двух задних ножках он начал писать. Скрип и хруст непонятного происхождения тут же поубавили его смелость и он сел прямо, выпрямив спину как сторожевой на посту.

С каждой строчкой дождь всё усиливался и всё больше клонило в сон. Бернард вспомнил о кофе, а точнее о кофемашине, возле которой при странных обстоятельствах умер Лоренс. Он спешно перелистнул то место в журнале, где писалось об этом и начал исправлять факты и подробности, которые окатили его из воспоминаний. Вряд ли это имело отношение к раскрытию делу, но всё же, каждый нюанс может стать ключевой зацепкой к раскрытию тайны.

Впечатление от Жеральдин спутывало все остальные мысли и воспоминания, не хватало памяти и очень хотелось Глицина, но он, как и другие витамины и лекарства, был запрещён. Глицин — плацебо, подумал Бернард. Такой же фейк, выдумка коммерческих фирм, как множество других микстур. Чем хуже или лучше тот же Франсуатон? Бернард встал из-за стола, подошёл к шкафу, где на вешалке висели его брюки и достал пару таблеток Франсуатона, который чудом не рассыпался по полу, вопреки законам физики. Запив его стаканом ледяной воды, кувшин с которой стоял у окна, Бернард начал убеждать себя в том, что сможет обрести силы. Идти за кофе было бы самым неверным решением, ведь именно у того самого кофейного автомата произошло самое впечатляющее событие в жизни Бернарда, выходить на улицу совсем не хотелось, холодно, а других мест с кофе он не знал.

Бернард снова сел за свой стол, включил настольную лампу и начал основательно заполнять журнал, на этот раз настраивая себя на удачный исход. Что сегодня произошло? Ведь совсем мало! Разговор с доктором Ксавье, который посоветовал больше и правдоподобнее повторять поведение больных, чтобы не выделяться из толпы, первый выписавшийся больной, ручка входной двери под напряжением, о чём, кстати, никто не предупредил. О знакомстве с Жеральдин пока писать не стоило, ведь это скорее всего не имеет отношения к эксперименту. Однако притворявшегося врача, который собрал вокруг себя целую толпу, рассказывающий о магическом свойстве франсуатона, стоило упомянуть подробнее. Было преступлением не уделить внимание разговору больных о свободе за окном, о их бессмысленном споре, резкая смена одежды персонала с самого утра, речь Франсуа в столовой перед всеми больными и подготовка этого выступления в департаменте пропаганды, вспомнилось абсолютно всё, на мгновение Бернарду даже захотелось поверить в лечебное свойство Франсуатона, но здравый смысл всячески этому препятствовал. Стахановскими темпами юноша закончил заполнять свой журнал, не пропустив ни одного момента и взглянул за окно. Дождь уже закончился, потемнело, а улицу заполнил плотный туман, сквозь которой изо всех сил пробивался свет Луны.

Нужно было отправляться на ужин и заносить записи в комнату 187, на уборку в комнате уже не оставалось сил. Ужин уже шёл, но пропускать его и скитаться по кафе рядом с клиникой Бернарду не хотелось, поэтому он устремился в столовую, пока еда совсем не остыла. Оттуда уже начали выходить первые посетители, но манящий запах ужина заставлял бежать всё быстрее.

— Бернард! — Жеральдин позвала бегущего юношу и остановила его спринт. — Куда же ты так спешишь, садись рядом. Я только начала есть, нам нужно кое-что обсудить!

Бернард кивнул головой и принялся набирать полный поднос разной еды, которая почему-то казалась ему невероятно вкусной и привлекательной, несмотря на то, что самым ароматным был обыкновенный сок. Он сел за стол Жеральдин и принялся есть, жестом руки давая понять, чтобы та начала разговор. Та начала:

— Выглядишь так, как будто не ел никогда, мне нужно тебе предложить одно дело. У меня есть один больной, его зовут Доминик, странный персонаж, скорее всего ты его встречал в клинике.

— Угу. — промычал Бернард, одновременно пережёвывая круасан, кусок поджаренной курицы и апельсин. Эклектика вкусов совсем не давала ему сосредоточиться.

— Мой пациент примечателен своим крайне непредсказуемым поведением. — продолжила она.

Бернард усмехнулся, намекая на то, что хочет сказать что-то вроде «ещё бы, кто бы сомневался!».

— Франсуа мне дал этого пациента и в его лечении прослеживался даже некоторые прогресс, пока не затеялся этот непонятный эксперимент с Франсуатоном. Теперь поведение Доминика совсем выходит из под контроля! Он совсем не хочет верить в эти новые таблетки, коллеги советуют мне лучше копировать поведение больного. Но как? Он всегда разный, неповторимый, неподконтрольный. Раньше всё решалось легко, львиные доли успокаивающих могли вернуть власть над ним. А сейчас! Ох, лучше тебе не знать. Но это только полбеды, ведь вокруг него всегда крутится его свита. Некоторые больные даже не воспринимают его всерьез, а другие боготворят, будто он венец творения! Ну и как тут быть? В общем, я хочу попросить тебя помочь мне вжиться в его роль. Я видела, как у тебя иногда ловко получается это делать практически на ходу.

Бернард быстро дожевал всю пищу, запил соком и выдал, не дожидаясь продолжения:

— Я согласен! Только скажи, когда и что нужно делать.

— Лучше начать сегодня, во время моего вечернего обхода я как раз загляну в его палату. Пойдём со мной, а то мне скоро будет страшно с ним общаться!

— Во сколько планирует вечерний обход?

— Сразу после ужина, не нужно терять времени. Раньше начнём, раньше закончим!

Бернард и Жеральдин вышли из столовой одними из последних.

— Журнал! — вспомнил Бернард. — Я оставил его в на столе в столовой.

Тут же возле него оказался Франсуа, который поинтересовался:

— Как продвигаются дела? Смотрю ты поладил с ещё одним доктором!

Бернард был готов разорваться на части, но разговора с главврачом было не избежать.

— Давай я схожу за журналом, а вы пока поговорите вдвоём. — вовремя предложила Жеральдин.

— Да конечно, буду тебе очень благодарен. — ответил Бернард и сразу принялся уделять внимание исключительно Франсуа. — Дела у меня идут как никогда хорошо, стараюсь забыть тот случай с убийством, но иногда в памяти всплывают всё новые детали. Фиксирую их по мере появления. Но у меня к вам небольшая просьба. Я заметил, что иногда некоторые нюансы нашего эксперимента обходят меня стороной. Например, меня никто не предупредил о том, что мы с сегодняшнего дня перестаём носить врачебные халаты. Это не единственное, о чём меня не уведомили. Могу ли я узнавать о переходе на разные этапы эксперимента вовремя?

— На самом деле, дорогой Бернард, не каждый врач сегодня был знаком с тем, что мы перешли к новому этапу. Вам ли не знать, что наш эксперимент проводится первый раз и мы учимся на собственных ошибках. Пока всё получается несколько скомкано и сумбурно, но будьте уверены, нам удаётся всё держать под контролем. Если же вы заметите, что кто-то вносит беспредел по собственной воле, то сообщите мне, мы тут же его прихлопнем, чтобы не мычал!

Жаргонизмы Франсуа уже не удивляли опытных докторов, но Бернарду они сразу же бросались в глаза и застревали в памяти надолго. Никто не мог толком объяснить, откуда у главврача взялась такая манера говорить, многие уповали на его дворовое детство, а кто-то даже распускал слухи о связи с бандитами и ворами, от которых можно было и не такого понабраться.

Пока главврач продолжал давать советы и указания, Бернард краем глаза заметил, что Жеральдин несёт журнал открытым, вдумчиво вчитываясь в него.

«Она может прочитать лишнее или даже, о ужас, что-нибудь о себе!» — испуганно подумал юноша и, извинившись у Франсуа ринулся к даме.

— Что ты делаешь, это нельзя читать, ты можешь изменить ход эксперимента! — начал выдумывать тот.

Жеральдин испуганно вздохнула и захлопнула журнал, от удара чуть не выронив его из рук.

— Извини! У меня просто вылетела закладка, пока я несла журнал и я хотела вернуть её на нужное место, а тут попался интересный момент про… не важно. Вот, держи, можешь не благодарить.

— Всё же скажу спасибо, но больше не заглядывай сюда. Можешь заглянуть в мою комнату, в мой чемодан, даже обшарить мои карманы или исследовать все ящики стола, но не смотри в журнал. Договорились?

— Да, обещаю, что больше не буду. Вы закончили с Франсуа? Пойдём на вечерний обход?

Бернард оглянулся в сторону Франсуа, но того уже не было на месте. Коридор был непривычно свободен от толп, пустота была добавлена звенящей тишиной и обрамлена в рамки вечернего спокойствия, которое проступало через окна с улицы. Вечерний обход начался не с Доминика, а с других двух пациентов. Жеральдин умело входила в роль каждого из них и просила Бернарда тоже воображать себя сумасшедшим. Представление шло точно по сценарию, пока они не подошли к двери Доминика. Даже входная дверь отличалась от всех остальных в психиатрической клинике. Она выделялась каким-то напускным лоском, неуместными излишествами и обилием зелёного цвета.

По ту сторону издавались крики. Это кричал Доминик, его голос прорывался сквозь с такой лёгкостью, будто дверь была сделана из бумаги в лучших традициях японских жилищ. Несмотря на всю чёткость произнесённых слов, распознать их было сложно. Это были не слова, а составные словоформы, созданные самим Домиником для простоты общения. Вряд ли в клинике находился человек, понимающий его. Даже на лице Жеральдин гостило непонимание и некоторая доля страха от предстоящей встречи. Затем дверь распахнулась и врачи оглядели сцену, происходившую в палате.

Доминик даже и не думал реагировать на появление новых людей, он лишь прервал свою тираду на долю секунды и продолжил разглагольствовать на вымышленном языке. Непонимание было во всём, в его речи, в обстановке палаты, где зелёный цвет перекликался с жёлто-золотым, в по-королевски расставленной мебели, в потерянных выражениях лица других пациентов, в украшенных подручными материалами решётках на окнах, в самодельных и неуместных тяжёлых металлических предметах. Всё это безумство венчал образ самого Доминика, за что-то отчитывающего своего соседа. Тот спокойно сидел на койке и виновато смотрел по сторонам, безмолвно прося помощи у неожиданно зашедших врачей.

Стоило только Бернарду сделать шаг и задеть небрежно торчащий из пола гвоздь, как Доминик резко прекратил ор и переключился на докторов. Он развернулся к ним и встал в полный рост.

На этот раз он позволил себе надеть то, что нельзя было носить при старых порядках. В горло упиралась пуговица от рубашки, застёгнутой до конца, ноги обтягивали того же цвета хлопковые брюки, на голове была шапочка, сшитая то ли из накрахмаленного полотенца, то ли из старой смирительной рубашки.

Доминик попал в клинику не случайно. С самого детства он был ребёнком-выскочкой, а окружающая обстановка сделала его тем, кого местные девочки называли самым крутым. Он рос в неблагополучном районе, в котором то и дело происходили всякого рода преступления от воровства до настоящих убийств. Строгий отец приказывал Доминику мириться со всем происходящим и не давать себя в обиду. Этот урок маленький мальчик усвоил на пять с плюсом. По улицам он всегда ходил, не расставаясь с палкой и бил тех, кто пытался ударить его или даже косо на него смотрел.

В такой атмосфере должен был вырасти жестокий тиран, но ему чудом удалось сохранить в себе ростки уважения к окружающим. Когда его маниакально-депрессивный психоз вышел из-под контроля, у него начали проскальзывать признаки мании величия. Он не выдерживал никакой критики и однажды с кулаками набросился на случайного прохожего, который осуждал его на улице за очередной вызывающий проступок. Через полчаса он увидел перед собой врачей и полицию и не мог вспомнить, что происходило в последние минуты. На асфальте лежал тот самый прохожий, он еле дышал и не отводил взгляд от Доминика даже тогда, когда его положили на носилки. Прохожему удалось выжить, но Доминик угодил в психиатрическую клинику, благодаря заключению психиатров.

Сейчас его лицо было буквально изрезано мимическими морщинами, а состояние покоя и добродушие резко переходило в агрессию и крики. Поэтому все его соседи, составлявшие свиту, не переживали по поводу того, что Доминик в очередной раз кричит и чем-то недоволен. Все его действия можно было угадать наперёд, а своих друзей и близких он, как правило не трогал.

Было бы гораздо справедливее, чтобы такого пациента Жеральдин засчитали за трёх, а то и за пятерых больных, ведь масштаб проблемы был гораздо больше, чем обычно. Сейчас уже стоял совсем другой Доминик, он улыбался, жестом руки приглашал гостей пожаловать в палату и с удобством расположиться на мягкой и уютной койке. Он вполне внятно произнёс:

— Заходите, дорогие гости! Рад вас видеть. А ты подвинься!

Напуганный пациент, сидящий на койке, подвинулся в тот же момент и освободил место для гостей. Жеральдин начала импровизировать.

— Здравствуй, Доминик, мы к тебе. Мы с моим другом обходим каждую комнату в поисках интересных историй. Уже истоптали все коридоры, зашли ко всем твоим соседям справа и вот следующим на очереди оказался ты.

— Зачем?

— Понимаешь, я решила вести газету нашего общего дома. Уже пишутся разные рубрики, издаваться она будет в городе. Я редактор и журналист рубрики: «Маленькая история большого человека».

Конечно, Жеральдин не готовила такое враньё. Мысли залетали ей в голову с орлиной скоростью и быстро превращались в умелую и правдоподобную импровизацию, что вызывало неистовое восхищение окружающих, особенно Бернарда. Он, впрочем, потерял всяческий дар речи и не осмеливался вставлять свои пять копеек, чтобы не нарушить стройность композиции. Слишком уж складно получалось у Жеральдин врать на ходу.

— Честно говоря, пока на этом этаже не было интересных историй, но у тебя, я уверена, их масса. Мне нужна всего одна и на сегодня я отстану.

— Зачем?

— Что значит зачем? Повторю, хочу услышать интересное от тебя и опубликовать в свежем номере журнала.

Столь широкая просьба Жеральдин выводила Доминика из себя. Отсутствие конкретных вопросов и всё более нескрываемое враньё послужили спусковым крючком для очередного взрыва в поведении. Бернард поменялся менее, чем за секунду и так вскочил с поставленного перед койкой стула, что от него отлетели и закатились под шкаф пара болтов. Он будто бы забыл родной язык и начал разговаривать на вымышленном, слова которого были не чем иным, как сумбурный и беспорядочный набор гласных. Жеральдин решила идти ва-банк. На удивление всем, и в том числе самой себе, она встала с койки и приблизилась на довольно опасное расстояние к ополоумевшему больному. Пытаясь на ходу запоминать его слова, она повторяла их и вставляла свои собственные. Такого ответа Доминик не ждал, для него подобное поведение было в новинку. Тем более, он не мог нормально расценивать тот факт, что перед ним стоит вполне себе странная женщина и кричит на него его же словами.

Бессмысленная перепалка продолжалась не более минуты и была разбавлена взглядами недопонимания, которые ловили между собой Бернард и остальные больные, населяющие палату. В один момент всё резко прекратилось. Громовые раскаты ссоры были прерваны безмятежным ясным небом примирения. Крик оставил после себя звенящее эхо в палате, которое местами перерастало в надоедливый свист и оседало в ушах присутствующих умиротворяющим звучанием.

— Теперь перейдём к истории!

С неуместным позитивом в дискуссию вклинился Бернард, немного помотав глазами из стороны в сторону.

— Доминик, что тебя сегодня поразило до глубины души? Что удивило больше всего? Может, ты съел вкусный суп в столовой или поскользнулся на ступенях. Нам интересна любая твоя история!

— Знаешь что! — воскликнул Доминик! — Удивительно, что женщина осмелилась повысить на меня голос. Я не так воспитан, в моих родных краях за такое могут покалечить. Но я воспитанный мужчина, поэтому я не буду трогать женщину, но это не значит, что я забуду обиду. Историю хочешь? Сегодня мне принесли в два раза больше угощений, чем обычно.

— За обедом?

— Нет, принесли прямо сюда!

— А кто же это тебе приносит еду, да ещё и прямо к палате?

— Мои верные братья. — откашлялся и поправился Доминик. — то есть друзья!

— Как это друзья? Что ещё такое? — Вскочил мужчина в синей рубашке в углу палаты.

Это был верный союзник Доминика, волею судьбы он был распределён с ним в одну палату и сразу же принялся копировать повадки лидера ещё до того, как этим стали промышлять врачи, согласно правилам эксперимента. Он соглашался со всем сказанным, поддакивал при любом удобном случае, поэтому сильно превосходил в авторитете всех остальных жителей палаты. Самый мощный авторитет неоспоримо оставался за Домиником, а власть остальных зависела лишь от степени подхалимства. Но не все доходили до финиша в этом марафоне лизоблюдства, вот и первый фаворит сошёл с дистанции.

— Какие мы тебе друзья! Мы же условились быть братьями на век! Ты мой брат, вот и хочу быть твоим братом взамен.

Он снова оказался в обойме с новыми силами, как будто сойдя на пит-стоп. Теперь Доминик был не единственным бунтовщиком в палате, Жеральдин отодвинулась в сторону, понимая, что Боливар не выдержит двоих.

— Молчать! Крикнул Доминик не только бунтовщику, но и всем вокруг. Ко мне ещё есть вопросы?

— Никаких вопросов! Ты молодец! — с тем же запалом произнесла Жеральдин.

Схватив за руку Бернарда, она мигом умчалась из палаты, забыв закрыть за собой дверь. Они пробежали полсотни метров, не разговаривая и не задавая друг другу вопросов, затем Бернард остановился.

— Так, а почему мы бежим?

— Ну как? Чтобы не испортить ход эксперимента. Уходить надо на пике, мы и вышли. У меня отлично получилось войти в роль этого сумасшедшего. Как он испугался, как на мгновение не поверил в свои силы и изменил тон! Ты видел? Видел? Скажу честно, я поняла, какую социальную роль выдать Доминику. Он будет собирать вокруг себя самых отъявленных и опасных психов и сдерживать, чтобы они не подняли бунт.

— Но как мы заставить его так делать?

— Продолжим носить ему угощения, всё больше и больше, пока он не лопнет. — Она засмеялась и смех её горным валуном раскатился по коридору. После чего она попросила Бернарда отойти ещё подальше и совсем перешла на шёпот, чтобы никто не услышал о её планах.

— Так это ты ему принесла?

— Конечно, я заранее знала, что это его удивит. Скажем ему, чтобы он стал лидером неконтролируемых сумасшедших, доложим о том, что это мы носим ему вкусную еду и дело сделано! Осталось рассказать обо всём Франсуа.

Они продолжили идти дальше, не заметив, что из палаты выглядывал Доминик. Он стоял достаточно далеко, чтобы услышать о планах относительно его, но довольно близко, чтобы понять, что он был единственным, у кого брала интервью эта якобы журналистка. Презрительный взгляд Доминика пронзил Жеральдин и та, почуяв неладное, оглянулась назад. Коридор был пуст, а все двери закрыты, но что-то не давало ей спокойно продолжать движение.

За окнами уже темнело, дымка опускалась на город и не давала свету от заходящего солнца рассеиваться по всему горизонту. Помещения клиники, предназначенные для больных были меньше освещены, лампы и люстры работали через одну и создавали ощущение тихого спокойствия, в котором ужасающим грузом обитали всхлипы и крики душевнобольных.

Чем ближе Бернард и Жеральдин приближались к этажам для врачей и медицинского персонала, тем ярче светили лампы. Вряд ли это всё было затеяно ради банальной экономии энергии, никто не знал истинных причин, но так было заведено.

Свет менялся темнотой с той же частотой, как палаты больных заменялись комнатами и кабинетами врачей. Затем пара услышала ясный мужской баритон, разносившийся по помещениям клиники. Это был Марсель.

Он был врачом старой закалки, рослый мужчина средних лет. Давным-давно в его глазах поселилась ухмылка, которая и не думала уходить оттуда, поэтому даже когда Марсель говорил вполне важные вещи, его было трудно воспринимать серьёзно. Но в таких ситуациях его выручала уверенная речь, которой он мог поставить на место любого. Вне публичных мест и разговоров он то и дело употреблял нецензурную лексику, что только добавляло его образу излишнюю брутальность. Он был на высоких позициях в клинике ещё до того, как Франсуа стал главврачом, но излишняя придирчивость и скандальность не давали Марселю выдвинуться на высокие позиции. За глаза его все уважали, но не подавали виду, так это могло бы дорого обойтись. Он не выбирал выражения, описывая методы управления Франсуа, называл его самыми последними словами и страдал всякий раз, когда его голос достигал кабинета главврача. Однако каждое наказание он переносил, как достижение и мятежно просил новых бурь, как будто питаясь. Старый друг Жеральдин, недовольный каждой трещиной в клинике Марсель снова что-то живо обсуждал с одним из врачей.

— Вот ты говоришь эксперимент!

— Тише, нас могут услышать. — унимал его собеседник.

Но он и не думал понижать голос.

— Да пусть слышат! Кто нас услышит? Врачи- лицедей, которые и так обо всё прекрасно знают? Сумасшедшие, которые любой вымысел принимают за чистую монету? Да какая разница! Всем известно, что мы все…

— Привет, Марсель! — поприветствовала его Жеральдин.

В этот момент его рот уже был закрыт рукой собеседника. Тот, стоял рядом, обливаясь холодным потом, маленькими глазами наблюдая за неожиданным появлением прохожих. Девушка продолжила.

— Всё не унимаешься, говоришь всякую околесицу? Неужели всё-таки решил войти в образ кого-то из больных?

— Так кто же мне даст этот самый образ? Я сам образ! Во мне ещё квартирует совесть и мне известно, что фикция этот ваш…

На этот раз его собеседник уже закрыл ему рот со шлепком, который просто обязан был оставить на лице красный след.

— Тише! Тише! Не видишь? То есть, не думаешь, что могут появится посторонние? — предупредил его собеседник.

— Это не посторонний. Его зовут Бернард, он прибыл к нам недавно и у него есть доступ к франсуатону.

Жеральдин произнесла это как шифр, о котором известно только врачам. Но это снова была её умелая импровизация. В воздухе повисло недоумение, все, как по команде, задумались об одном и том же — нужно придумать какие-то секретные слова, для представления врачей между собой, чтобы настоящие больные ни о чём не догадались.

Немая сцена была прервана случайным прохожим. Это был один из сумасшедших, который с удовольствием пользовался новыми правилами и вальяжно прогуливался по коридору в рваном халате.

Он даже не замечал, что помимо него вокруг кто-то есть, но, несмотря на это, врачи принялись изображать больных. Каждый в меру своих способностей повторял признаки душевных отклонений. Жеральдин практиковалась в психическом расстройстве своего подопечного Доминика, Бернард, не имея подопечных, повторял за ней. Марсель закатил глаза и начал изображать какую-то неизвестную всем психическую болезнь, его собеседнику досталось самое лёгкое — аутизм. Тот просто встал у стены лицом к ней и не двигался. Больной, подметая лохмотьями пол, ушёл прочь, даже не взглянув на перфоманс.

— Вот неблагодарный зритель! — тихо произнёс Бернард.

— Зрители тут только мы. — Марсель резко окончил свою речь, рука его товарища уже напряглась, чтобы снова оказаться у его рта. — Ладно, что я всё о своём. Как твои дела, Жеральдин? Что за юноша тебя сопровождает?

— Да у меня всё отлично, знаешь. Дали несколько больных, сейчас вхожу в самую сложную роль — Доминика. Помнишь такого?

— Ещё бы! Я то и дело спорил с ним по всяческим вопросам. Ну как спорил, говорил, как со стенкой. Он любит похвалу, а к моим дерзким нападкам он никогда и не был готов, говорит на своём тарабарском что-то, ничего не разберёшь.

— Чем ты сейчас занят-то? Больных так и не дали?

— А кто же мне даст больных? Чтобы я им про все таинства эксперимента рассказал? Хожу по кабинетам больших начальников, заглядываю к самым верхам, пытаюсь остановить это безумие. Был в других клиниках на прошлой неделе, по разным делам. У них всё отлично, живут по-старому, зато всё понятно, есть куда расти, а у нас что? Где стабильность?

— А тебе зачем стабильность? Нам же сказали, из хаоса построим развитие! — произнесла Жеральдин, не скрывая сарказма.

— Да только мы на этом празднике какой-то реквизит, расходный материал. — задумчиво сказал собеседник.

Жеральдин и Марсель странным образом попрощались, начав с того, что они нагнулись в стороны и приподняли ноги.

Компания разошлась в разные стороны. Сонливость уже окутывала клинику и здание зашуршало одеялами, пижамами и простынями. За дверьми защёлкали выключатели ламп и коридоры погрузились в полумрак. Всё напоминало вагон поезда, в котором наступает ночь. Не хватало только лёгкого умиротворяющего постукивания по рельсам, но ветер за окном делал своё дело и дополнял атмосферу. Минуя этажи и коридоры, Жеральдин несколько раз менялась в лице и подозрительно молчала. Ей что-то не давало покоя и это было видно невооружённым глазом.

— Интересный человек, этот твой знакомый! — ворвался в гнетущее молчание Бернард.

— Ох, это Марсель. Тяжело ему приходится, но он справляется. Такие, как он не сдаются до самого конца. Хотя всем понятно, что он может бесконечно скитаться по клинике, благодаря своему авторитету, вот он и говорит что и кому хочет.

После этого небольшой диалог снова превратился в затяжную паузу, дополненную переменами лиц Жеральдин. В тот момент, когда они достигли своего этажа, Бернард начал заворачивать к себе и уже набрал воздуха, чтобы попрощаться до утра. Но Жеральдин взяла его за руку и произнесла:

— Мне нужно кое-что тебе сказать. — она говорила еле слышно, в полголоса, несмотря на то, что вокруг не было ни души. — Не сейчас, сегодня ночью. Давай встретимся на втором этаже. Знаешь, где большая лекционная аудитория для студентов?

Бернард безмолвно кивнул.

— Она по ночам бывает открыта, сегодня её точно не закроют, чтобы проветрить, такое всегда случается по четвергам. Я буду ждать тебя на самой задней парте наверху. Света не будет, поэтому ориентируйся в темноте, но не пользуйся фонариком, прошу, нас никто не должен видеть.

— Хорошо, во сколько?

— В 1:46, не опаздывай и не приходи раньше!

Бернард зашёл в свою комнату, усталость тянула его к кровати, а ответственность к письменному столу. Среди двух начал в нём всё-таки победило второе, ведь совсем недавно он был закалён в бессонных ночах студенчества. Он сел за стол, раскрыл журнал и принялся записывать в него все факты сегодняшнего дня. Ручка в его руках сломалась после шокирующей мысли: «Забыл занести журнал проверяющему!». Он несколько секунд смотрел вперёд, наблюдая за своим отражением в пыльном стекле окна. Глаза были раскрыты до предела, а сердце колотилось в ритме отбойного молотка. Это был первый день, когда он не донёс журнал до комнаты 187, первый срыв. Самый лучший стажёр больницы в миг лишился своего имманентного свойства. В этот момент хочется провалиться, рассыпаться на атомы, исчезнуть навсегда. Но мысли о том, что проверяющий может забыть об этом, допустить один промах, успокоили Бернарда.

Вопреки всему, Бернард не мог записать ни строчки в свой журнал. Он постоянно думал о ночной встрече и поглядывал на электронные часы на полке и сверял их с наручными. Всё время шло секунду в секунду, но он продолжал сверять ход минут из раза в раз.

1:39. Пора идти. До аудитории на втором этаже как раз минут пять хода, плюс закрыть дверь, споткнуться по пути (куда же без этого) как раз буду вовремя — думал Бернард.

Он выбежал прочь, оставив в журнале неразборчивую кляксу от ручки, на момент заглянул назад, за считанные минуты причесался и снова убежал прочь. Времени осталось совсем мало, его Бернард никогда не умел планировать точно. Но рассчитать то, что по пути он споткнётся, ему удалось, так и случилось, причём прямо на лестнице. С мастерством чемпиона мира по эквилибристике он сбалансировал на месте и устоял, не упав. Снова бег, снова быстрое движение к аудитории на втором этаже, время играло против него. 1:45—1:46. Секунду в секунду он успел добраться до нужной двери. Гигантская, трёхметровая дверь требовала усилий, чтобы отворить её. Он поддалась, поблагодарив Бернарда диким скрипом на всю аудиторию.

— Тише! — Прошептала Жеральдин в темноте. — Закрывай.

Он постарался запомнить аудиторию, пока в неё попадал хоть какой-то свет с коридора и вычислить примерное расположение девушки.

Аудитория для лекций использовалась не только для повышения квалификации врачей, но и для прибывших студентов факультетов психиатрии. После начала эксперимента в неё перестали водить учеников, а врачи заходили сюда лишь секретно, запирая дверь на замок, чтобы не привлекать лишнего внимания больных. Казалось, что потолок аудитории достигал бесконечности, над столом и кафедрой лектора возвышалась доска шириной в пару десятков метров, на ней были написаны какие-то психиатрические термины, которые было сложно различить под светом Луны из окон. Увесистые шторы пропускали полоски света и падали на лестницы от первой до последней парты. Жеральдин ждала Бернарда на самой высокой точке. Он продвигался вдоль длинного стола, пока не учуял ванильный аромат духов.

— Вот и я! — произнёс Бернард!

— Садись, мне нужно рассказать тебе кое-что, я уже не могу держать тайну! Это касается Франсуа и всех остальных. Тебе можно доверять?

— Угу. — немного испуганно ответил он.

— Пойми, всё что.

В этот момент Жеральдин замолчала, её прервал щелчок в другом конце аудитории. В верхнем углу послышался механический шум и треск под партой у девушки, он воскликнула.

— Ударилась? Тебе не больно? — спешно спросил Бернард.

— Нет, тише!

В аудиторию кто-то вошёл и поставил какие-то вещи на пол. Затем неизвестный включил свет и комната озарилась светом, незнакомкой оказалась уборщица. Жеральдин не ожидала, что она придёт ночью именно в это время. Но, видимо, эксперимент не подразумевал появление обслуживающего персонала днём, как раньше. Ведь тогда и им тоже пришлось бы повторять поведение больных. Исключение составляли только повара, но и те вели себя с сумасшедшими по-свойски.

Бернард и Жеральдин решили не выдавать себя и спрятались прямо под партой. Подождав, пока уборщица спустится вниз, они, не вылезая наверх, стали пробираться к выходу.

— Отвернулась? — спросил Бернард.

— Не вижу, ты посмотри!

— А если заметит?

— То побежим.

— Мы и так побежим!

— Надо бежать, чтобы не заметили.

Уборщица начала мочить тряпку, с головой спрятавшись за самую переднюю парту внизу аудитории.

— Бежим!

Бернард и Жеральдин, не церемонясь, выбежали прочь. Топот от их побега привлёк внимание уборщицы, но та увидела лишь спину Жеральдин, которая подгоняла Бернарда к выходу.

— Психи! — произнесла уборщица. — Тьфу!

Она даже и не думала преследовать пару. Видимо, женщина уже привыкла к таким гостям и не придавала значения очередным сумасшедшим или заблудшим врачам в разных местах больницы по ночам.

Пара бежала по тёмным ночным коридорам, не оглядываясь назад. Завернув за угол, они столкнулись с большим, почти двухметровым человеком, который тихо стоял и не выдавал своего присутствия.

— Жеральдин?

— Бежим! — крикнула она Бернарду.

— Кто это такой? Врач? — задыхаясь на бегу, спрашивал Бернард.

— Не важно! Не спрашивай!

Они добежали до своих комнат и решили разойтись спать, чтобы никто ничего не заметил. По пути к себе Жеральдин упала на пол после необъяснимого треска.

— Закрывайся, я просто споткнулась! Дойду сама, всё нормально.

Бернард заперся у себя в комнате, несколько секунд простоял, вплотную прижавшись к двери, затем мигом снял с себя одежду и нырнул под одеяло. Не вставая с кровати, он завёл будильник на два часа раньше, ведь нужно было заполнить журнал. Ответственность не покидала его даже в такой критичный момент. Через час он проснулся от того, что комната заполнилась непереносимым шумом, в дверь стучали, притом не произнося ни слова. Стучали несколько человек одновременно, руками, ногами. Это только подкрепляло страх Бернарда и останавливало его перед тем, чтобы открыть дверь. Затем стуки прекратились, но сердце билось как заведённое. Несколько мгновений тишины и Бернард услышал голос Жеральдин в коридоре. «Куда?». Она кричала, разбудив всех на этаже. Её крики прерывались глухими ударами и уже знакомым треском. Бернард оказался у двери, но не решался выйти. Ночь длилась бесконечно.

Эту бесконечность разбавил сон. Бернард не видел их давно, с самого начала работы в клинике. Скорее всего, ему хватало пережитых впечатлений за день. Он уснул под перманентные стуки в дверь, поэтому эти звуки как бы переселились в его сон.

Один удар сменяет другой, кто-то идёт, толпа, Бернард посреди неё. Все люди одеты в серое, на улице прохладно, но можно гулять и совсем не хочется в тепло. Посреди толпы появился человек с барабаном. Он отбивает ритмы, похожие на стук в дверь. Такие же хаотичные и прерывающиеся через каждые три удара.

— О тебе ходят слухи. — загадочно сказал незнакомец.

В отличие от всех он был одет в светлое, на его шее от ветра развивался красный шарф. Ветер был настолько сильный, что ткань шарфа билась о воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Какие слухи? — спросил Бернард.

Позади послышался женский голос

— Разве ты сам ничего не замечаешь?

Незнакомка в белом была тут не к месту. Её пальто резко контрастировало с серостью окружающих людей. Здания вокруг забирали ещё больше света, как чёрные дыры, хотя на улице был день.

— Попробуй присмотреться лучше. Выйди за границы и взгляни на всё свысока. — сказала девушка.

Толпа поглотила её, не дав договорить. Бернард суетливо разыскивал её, даже сделал попытку погнаться, но никто не давал. Не было смысла.

Люди двигались в одном направлении и держались за руки. Им нужно было расставаться на мгновение, обходить Бернарда и снова хвататься за руки друг друга.

Он стоял в толпе не один. Вдалеке стоял ещё один незнакомец в шляпе, его взгляд был давно потерян и, казалось, что он только и ждёт, когда это всё закончится. Больше всего он хотел оказаться в покое, желал, чтобы люди ушли прочь. В нём Бернард и нашёл единомышленника. Он пошёл за ним через толпу, прося прохожих расцепить руки перед ним, освобождая путь. Незнакомец в синем это заметил, улыбнулся и пошёл вместе с толпой.

Бернард приблизился к нему на пару метров и крикнул:

— Кто ты?

— Никто, как и все здесь!

— Куда ты убегаешь?

— Никуда, как и все.

— Зачем же ты бежишь?

С каждым разом Бернарду приходилось кричать всё сильнее, ведь толпа несла незнакомца вместе с собой, унося его всё дальше. В конце концов он совсем потерялся. Бернард на минуту остался совсем один, пока сзади не послышался знакомый голос.

— Я бегу, чтобы меня не догнали.

Это был тот самый незнакомец в синей шляпе.

— Не оглядывайся, ты не должен меня видеть! Просто беги со всеми, чтобы тебя никто никогда не догнал. Беги против течения, когда захочешь перегнать всех.

— И что же мне делать? — спросил Бернард.

— Продолжай бежать вперёд!

— Вперёд — это куда?

В этот момент заревела сирена и вся толпа ринулась в разные стороны. Бернард проснулся от того же шума. Это включилась сирена пожарной безопасности в клинике. За дверью послышался топот бегущих людей.

— Пожар? Сейчас? — Бернарда схватила судорога.

Он не мог разглядеть время на часах, так как цифры расплывались, превращаясь в ярко-красные огни ночного города. Страх не давал ему адекватно оценивать ситуацию, приходилось действовать по наитию, полагаясь только на своё чутьё. Бернард нырнул в тёплый свитер, который привёз с собой. Было ужасно холодно и зябко, сирена не давала покоя, а шаги за дверью только усиливали и возбуждали всё больше паники.

Бернард выскочил из комнаты и был немедленно сбит пробегающим врачом. Они вместе повалились на пол, тот что-то пытался кричать, Бернард старался молчать. Кувырок, удар головой о стену, вспышка от удара! Оба держатся руками за головы, оба ничего не понимают и пытаются не злиться друг на друга, не выходит.

— Да кто ты такой? Откуда ты взялся? — кричал врач.

— Да просто вышел из комнаты, а тут ты. — Бернард на тот момент отвечал и вместе с тем пытался понять, врач это или очередной больной.

На незнакомце были надеты тапки, рубашка, в спешке застёгнутая не на те пуговицы и зауженные брюки со стрелками. В таком виде он мог бы сойти за сумасшедшего в любом приличном месте, но только не в психиатрической клинике. Одно то, что его одежда была поглажена, выдавало в нём врача, а не больного. Психи редко гладили одежду, они лишь получали её в нормальном виде раз в неделю. За день или несколько часов одежда любого сумасшедшего превращалась в небрежно помятую субстанцию на теле. Да, были шизофреники и аутисты, которые могли за неделю сделать пару движений и отметиться одной единственной складкой на смирительной рубашке, но незнакомец был не из таких, он кричал и возмущался, тут не до аутизма и шизофрении.

— Всё, каждая минута на счету, я на первый этаж, вдруг горим!

Все покинули коридор и Бернард остался один. Он несколько раз вдохнул воздух носом, но не почуял запаха дыма, но в первый раз почувствовал, как пахнет ковёр на полу. Нет, это не был запах старины или медикаментов, ничего не выдавало в нём запаха ковра психиатрической клиники. На что это похоже? Бернард вспомнил, как в детстве мама подарила ему несколько игрушечных солдатиков, они были одинаковы, из пластмассы, и, видимо, воевали на одной стороне. Подарок был в целлофановом пакете, открыв который, можно было проникнуться всеми ароматами фабрики Поднебесной. Резкий, пронзительный запах пластмассы, так может пахнуть только новая игрушка. Хотя ковёр и походил на старый, местами даже были потёртости, но это была определённо новая вещь.

Мне кажется, я достаточно сильно ударился головой об этот угол! — про себя подумал Бернард.

Шаги на нижних и верхних этажах тоже прекращались, все собирались у выхода, а может быть, и вообще уходили. Бернард устремился вперёд. Приближаясь к двери выхода на первом этаже, он заметил грустные и разочарованные лица людей. Они возвращались назад обманутыми и озлобленными на утро.

Прямо у выхода стоял человек, изображающий сумасшедшего. Рядом с ним лежал журнал, в который он то и дело что-то записывал. Периодически человек брал в руки микрофон и громко сообщал вновь прибывшим: «Учебная тревога, спасибо за вашу ответственность!». Затем он цинично добавлял: «Доброго утра!».

До утра оставалось ещё 40 минут. Для Бернарда сегодня эти минуты были на вес золота, ведь примерно столько он и проспал. Сделав такое же надменно-грустное лицо, он развернулся и тоже направился назад. Он всеми силами пытался думать о Жеральдин, даже поднимал глаза в надежде случайно увидеть её среди остальных людей. Однако страсть ко сну в этот момент довлела над ним больше. Бернард даже не заметил, как снова оказался у себя в комнате, накрытый как никогда тёплым и уютным одеялом, которое ласкало его тысячами ворсинок.

Бернард уснул за одно мгновение и по ощущения проспал лишь секунду, его разбудил безумно ревущий будильник, который назло стоял в нескольких метрах от него. Бернард поднялся с кровати, его нога тут же покосилась и он с грохотом повалился на пол. Он чувствовал себя мокрой тряпкой, затоптанной табуном буйволов. Его глаза ещё были закрыты, будильник продолжал назойливо звенеть, надрываясь в стараниях, но Бернард уже думал о том, как ему удастся прожить этот трудный день и не свалиться в беспамятстве в его середине. Он нашёл в себе силы подняться и прекратил звон. Резкий утренний свет вонзился в только что отрытые глаза юноши и мощным ударом оглушил его. Этого было достаточно, чтобы перестать сопротивляться собственной лени и бессилию. Он несколько минут стоял под душем, но даже ледяная вода потеряла свой былой эффект, всего за 15 минут он собрался и вышел из комнаты.

«Жеральдин!» — первая мысль тут же оглушила Бернарда. Он прокашлялся, чтобы прочистить голос и направился прямо к её двери. Засыпая на хожу он стучал в дверь так долго, что сам не заметил, что выглядит странно. Зато это заметил проходящий мимо врач.

— Прости, тяжёлая ночь. — ответил Бернард доктору на его полный вопросов взгляд.

— Понял. — в полголоса ответил тот и продолжил идти, но почему-то в обратную сторону.

Дверь никто не открывал, за ней не было слышно звуков, даже узнаваемый ванильный аромат духов Жеральдин сейчас куда-то испарился.

Был целый день, чтобы выяснить, где она.

Бернард развернулся и не торопясь отправился в столовую с целью выпить столько кофе, сколько возможно. Это было похоже на провал в памяти, но он уже стоял в столовой у кофемашины и делал пятую чашку эспрессо. Маленькие чашечки оказались как раз кстати. Аристократическое воспитанный юноша не мог позволить себе вылить весь этот кофе в один громадный стакан. Всегда в нём первым просыпались правильные манеры, а потом разум. Завтрак готов, чашки полны, еды на подносе не было. Бернард не ожидал таково поворота событий, совершив самый внезапный разворот в своей жизни. Врезавшись подносом в девушку, стоящую позади, он потерял всё приготовленное кофе. Оно тут же ручьями растеклось по земле, а стекло миниатюрных чашечек не позволяло всему набору разбиваться вдребезги. Все понимающе взглянули на случившееся и снова приступили к свои гастрономическим делам. Девушкой оказалась Жеральдин. Её голубое платье теперь было покрыто пятнами кофе с сахаром, в руке она держала одну спасённую чашку эспрессо и нескончаемо смеялась. Бернард тоже не смог сдержать смех в такой ситуации. Эта авария разбудила его больше, чем пять, десять, даже сто чашек самого крепко заваренного кофе.

Прослезившиеся от смеха глаза снова придали лицу бодрость, восторг от встречи с Жеральдин вернул потраченные за ночь силы, а вибрации от смеха пробудили тонус.

— Жеральдин, с тобой всё в порядке? Я слышал ночью весьма странные звуки! Что произошло?

Девушка изо всех сил старалась перестать смеяться и выговорить хоть что-нибудь.

— Да всё в порядке, хотя нет, не совсем. Сегодня ночью меня снова настигли головные боли, у меня такое бывает, но не часто. Это синдром этого, как его? Забыла. Но, в прочем, не важно. В общем болит голова и ничего делать не могу. Вчера упала на пол, позвала санитаров. Они помогли мне найти таблетки, потерянные в тумбочке и мне снова стало лучше.

— Ко мне стучались.

— Это были те самые врачи, которых я позвала, я просила их не долбить слишком сильно. Они просто спросили был ли кто-нибудь рядом, я сказала, что ты.

— Зачем же они хотели меня видеть.

— Понятия не имею. Долбили долго, таблетка действует на меня, как снотворное, поэтому я и уснула.

В ноги Бернарду упёрлась щётка, уборщица, не сказав ни слова, начала подметать стекло и расколотые чашки.

Пара переместилась к столику.

Он попивал единственное спасённое Жеральдин кофе и пытался разгрести все мысли, которые переполняли его голову. За ночь ничего не успело уложиться, завтрак прошёл быстро, как по щелчку пальцев.

— Сегодня Франсуа объявит один интересный эксперимент. — Сказала Жеральдин, доедая последнее воздушное пирожное на её подносе. Затем она добавила — Тебе обязательно следует поучаствовать!

— Конечно, во сколько?

— На самом деле нам уже нужно быть там, но если всё же захочешь позавтракать, то я тебя не тороплю. Думаю, народ там будет собираться ещё долго.

— Хорошо, тогда схожу к себе в комнату за журналом. Где будет собрание?

— Прямо у Франсуа, в кабинете. Собрание скорее всего уже идёт, поторопись.

Бернард встал из-за стола и, не сказав ни слова, двинулся к себе в комнату. Ему было совсем не просто выйти из столовой, ведь кто-то постоянно открывал и закрывал входную дверь. Причём захлопывал её с такой силой и с таким усердием, чтобы было видно, как нервно гуляют петли. Бернарду ничего не оставалось, как угадать с моментом и выбежать прочь, что он и сделал. Немного задев пятку, дверь снова закрылась. Её закрывал один из больных, делать замечание ему было бесполезно, да никто и не обращал на него внимания, ведь любая адекватная коммуникация с сумасшедшим легко могла выдать в любом врача, а это не вписывалось в рамки эксперимента. Мастерски подражать больным Бернард ещё не умел, поэтому оставил больного с его незатейливым занятием наедине.

Проходя по коридорам и заглядывая в палаты и кабинеты, он заметил, что врачи овладели таким уровнем подражания больным, что их уже невозможно было отличить. Они перестали выдавать себя стопками исписанных бумаг и выглаженной одеждой. В одном прохожем Бернард узнал знакомого ему врача, но от прошлой жизни на нём осталось только лицо, а точнее его черты, ведь мимикой он уже был полностью сумасшедшим. С лёту сделать так невозможно, нужны длительные тренировки. Всё это напоминало театр, в котором никто не знал, когда наступил антракт. Нужно было скорее бежать к главному режиссёру, чтобы не пропустить самого главного и сделать правильные надписи в журнал.

Переливающийся хохот, разносившийся по коридорам, нескончаемые крики, истерический смех, вздохи, блеяния, крики страданий составляли устрашающую какофонию и напоминали звуки одного из кругов ада Данте Алигьери. Не хватало только котлов с кипящим маслом, но их с успехом заменяли порванные смирительные рубашки, лежащие на полу. Они вселяли в любого нормального человека вселенский страх и ужас, навеивая устрашающие ассоциации. О рубашках в этом заведении забыли напрочь, больным давно подложили ту одежду, в которой они прибыли в клинику. Если же их одеяния успели прийти в негодность, то врачи в полуприказном порядке делились своими брюками и свитерами.

Бернард закрыл дверь своей комнаты и громко выдохнул. Ему нужна была всего пара минут, чтобы перевести дух.

Утром в спешке он раскидал некоторые вещи по полу и задел чемодан, отчего тот упал, издав звон, о котором Бернард вспомнил только сейчас. Это был звук шариков, которые стояли у него на столе, когда он был студентом. Шарики достались ему то ли от деда, то ли от отца. Ими уже давно никто не пользовался, но в кабинетах психиатров 20-го века их было предостаточно. Некий атавизм заставлял временами вспоминать об истории психологии, навевал философские мысли. Устройство представляло собой 7 шариков, которые были подвешены за нитки к жёрдочке наверху. Простейшее изобретение успокаивало и могло увлечь любого ребёнка на пару часов. Если оттянуть один шарик и отпустить его, то он ударит остальные, затем инерция вернёт всё к первому шару. Постукивания могли продолжать 5—10 минут. Каждый импульс, заданный одним шаром приводил другие в движение, но неизбежно возвращался к первому шарику. Бернард запустил механизм, взял журнал, вложил в него ручку, немного погнув обложку, и ушёл к Франсуа, оставив за собой постукивания.

В комнате Франсуа было примерно 15 врачей, включая Жеральдин. Столы были расставлены таким образом, что стали одним большим плато, за которым сидело 10 человек — главных врачей в своих отделениях. Все, даже Франсуа, по внешнему виду походили на сумасшедших. Все пытались не выходить из своих ролей совсем, оставляя лишь намёк на адекватность. Намёка хватало, чтобы решать насущные проблемы. Вокруг стола были расставлены стулья, на которых сидели другие врачи помладше. Жеральдин характерным жестом звала Бернарда сесть рядом с ней.

Полным ходом шла дискуссия.

— Да как же так!

— А что, простите, не можем же мы в самом деле.

— Почему не можем, надо попробовать!

Понять суть было практически невозможно. Жеральдин на ухо подсказывала:

— Некоторые больные наотрез отказываются принимать франсуатон. По клинике пошёл слух, что он никак не помогают в решении проблем. Число таких больных растёт с каждым днём.

— Спокойно только в палате Доминика! — кричал один из врачей.

— Надо заставить больных снова принимать франсуатон, бороться за него, пока он совсем не обесценился для них. — громко сказал Франсуа.

Бернард вспомнил одну историю, которую совсем недавно прочитал в книге по истории.

— Эм! — начал он.

— Господа!

— Простите, можно?

Его неуверенные восклицания никто не слушал, они затихали под накалом жарких споров. Бернард встал и подошёл лично к Франсуа.

— У меня есть идея, то есть небольшая история, это может помочь.

— Давай, говори. Пора уже прекратить этот балаган. Послушайте его, немного отвлечёмся. — произнёс главврач.

Бернард начал:

— Если позволите, я начну с небольшой истории, надеюсь, она покажется вам интересной. Когда-то давно в Пруссии был король, его звали Фридрих. Он столкнулся с проблемой, что в его стране был страшный голод, люди умирали, страдали и могли подняться на восстание. Король понял, что трон под ним начинает шататься. Было решено начать массово выращивать картошку, чтобы прокормить население. Однако крестьяне не желали есть такой невкусный и неприглядный овощ, который был сродни корму для скота. Тогда король пошёл на хитрость. Он дал указание выращивать картошку на заднем дворе своего дворца, а страже поручил не очень ответственно охранять её, допуская воровство. Крестьяне начали думать, что раз картошка растёт в королевском дворе, то значит, что это пища высшей знати. Начались успешные попытки воровства картофеля, в стране появились подпольные сады, на которых появились первые ростки будущей картошки. Пруссия справилась с голодом, крестьяне начали думать, что провели короля вокруг пальца, однако дело обстояло совсем наоборот.

Врачи в комнате перестали даже перешёптываться между собой, все слушали только Бернарда.

— Так вот, эта история может сработать и у нас в клинике. Мы должны на время запретить франсуатон, пользоваться им будут только те, кого больные считают своими лидерами, например Доминика. Мы пустим слух о том, где в клинике можно найти лекарство и больные начнут сами охотиться за ним. Я вас уверяю, некоторые даже начнут выздоравливать, употребляя его.

Франсуа поднялся со своего стула, головы присутствующих поднялись вместе с ним. Его невысокий рост никогда не был препятствием тому, чтобы подчёркивать свой статус и величие. Даже в баскетбольной команде Франсуа смотрелся бы органично и слегка мог бы забросить трёхочковый в самый ответственный момент.

— У кого-нибудь есть идеи получше? — спросил он.

Франсуа прицелился.

— Принимаем идею Бернарда?

Бросок.

— Идея принята! Начинаем обсуждение.

Франсуа владел ситуацией, каждое его слово попадало точно в цель. Ничего не делая сам, он смог стать героем момента, царём горы, которую никому не удалось бы покорить. Его аура искрила энергетическими импульсами, которые принижали достоинство остальных и не давали им раскрыться на полную. Бернард ещё не успел оказаться во власти главного врача полностью, поэтому мог позволить себе заумные высказывания и лишние поучительные истории. Он прекрасно это понимал, поэтому не удивлялся тому, что в процессе обсуждения каждый участник дискуссии соглашался со всеми тезисами, стараясь не спорить. Франсуа не любил спорящих.

Из сотен галдящих «да» вырвался Рауль. Он несколько раз попросил собравшихся вести себя тише и обратить на себя внимание. Его рассудительные интонации никто не воспринимал всерьёз, поэтому он как будто невзначай уронил стеклянный стакан с водой на пол. Стакан не разбился, материал оказался подделкой под стекло, но удар привлёк внимание аудитории.

— Франсуа, коллеги. — начал Рауль. — В отделе пропаганды немедленно займутся решением этого вопроса. Нам нужно всего лишь три часа для составления подробного плана действий.

— Сделайте всё за два! — перебил его главврач.

Рауль знал, что Франсуа так скажет, поэтому заранее прибавил себе час. Двух часов было бы достаточно для того, чтобы расписать весь план действий даже каллиграфическим почерком.

Франсуа приоткрыл входную дверь и жестом руки указал пригласил всех выйти, добавив:

— Оставаться здесь нет смысла, каждая минута на счету. Сегодня вечером я хочу видеть первые результаты.

Бернард оказался в коридоре и быстро нагнал Рауля.

— Я могу вам как-то помочь?

— Нет, Бернард, спасибо. Что у тебя там? Журнал? Записывай всё в свой журнал. Сегодня пропагандой займутся профессионалы, не заходи к нам в отдел, ты и так подарил нам безупречную идею.

Всего за минуту все освободили помещение, оставив после себя дух оживлённой дискуссии, который надолго наэлектризовал воздух. Бернард вышел вслед за всеми и двинулся в сторону, чтобы сделать привычный обход в поисках чего-то интересного. Гнетущая неизвестность действий немного сбивала его с толку, но забавляла своей непредсказуемостью. Это было самое любимое время, часы между работой. Именно в эти мгновения мир клиники распахивал свои объятия и приглашал проникнуться тайнами.

Юноша неспешно прогуливался, теряясь в суете рабочих будней, снующих врачах и свободно расхаживающих повсюду больных. Его внешнее спокойствие скрывало беспорядочный поиск деталей, на которые можно было бы обратить внимание и описать их в своём журнале. Но рутина не отпускала, поглощала и тянула за собой. Психиатрическая клиника сейчас напоминала обычное бюрократическое учреждение, где каждый занят своим делом, где любой недостоин всеобщего внимание и всячески избегает его. Спустя десять, а может и все двадцать минут (время летело слишком быстро и незаметно) Бернард услышал твёрдое «Нет!», которое громом прокатилось по коридорам, отражалось от стен и рикошетом попадало в уши прохожих, которые недовольно обходили источник несогласия и старались быстрее пройти это место.

Для Бернарда это был настоящий вызов, не принять который было бы настоящей глупостью. Он прислушался к голосу, но он затих, затаился в беспричинном гуле толпы врачей и больных. Шаляпинский бас снова дал о себе знать. Кладовая у лестницы, именно оттуда доносились резкие восклицания и разгорался спор. Сумасшедшие, врачи, простые работяги? Бернарду было всё равно, кто спорил, ведь главное — вырваться из рутины и добавить заметку в журнал, который ждал новых строк.

Дверь в кладовую была приоткрыта и через щель можно было заметить, что происходит внутри. Юноша встал чуть поодаль и облокотился на стену, раскрыл журнал и начал делать вид, что ведёт записи. Главное было не подавать виду, что он следит за источником раскатистого баса. Мимо пробегали люди, топали, скрипели полами, разговаривали ни о чём и всячески заглушали суть самого важного на этот момент разговора. Бернард подошёл ближе, ещё ближе и не заметил, как почти уткнулся носом в щель.

— Вы что-то хотели спросить? — поинтересовался мужчина в кладовой. Его не было видно, но его интеллигентный голос выдавал в нём врача.

Тот человек, что издавал бас вопросительно уставился на Бернарда и ждал ответа. Просто уйти было бы несуразной глупостью, хотя соблазн был велик. Юноша пересилил свою скромность, приоткрыл дверь и произнёс:

— Честно говоря, я не могу сказать, о чём мне хочется вас спросить. Меня просто привлёк ваш разговор. Я веду записи.

Бернард делал паузы почти после каждого слова, размышляя над тем, что это могут быть больные. Он начинал серьёзно опасаться того, что повредит эксперименту и все поймут, что он доктор. Примерно такое же поведение было и у второго мужчины в кладовой, обладатель баса явно не старался скрыть свою настоящую сущность.

— Доктор? — напрямую спросил басистый мужчина.

— А вы? — осторожно поинтересовался Бернард.

Повисла неловкая пауза. Этот момент оказался подходящим для наблюдения. Кладовая представляла собой тесное помещение с хаотично расставленными предметами врачебного быта. Всеми забытые банки, старые медикаменты и шприцы беспорядочно валялись по полкам, забивали доверху тазы и ящики и выпадали на пол, аккуратно сложенные смирительные рубашки оказались на высоких антресолях наверху, туда невозможно было попасть без лестницы или табурета. Весь комплект старых вещей напоминал о клинике до эксперимента, здесь концентрировалась вся психиатрическая больница, она как будто сжалась до минимальных размеров этой комнаты. Всё это ждало своего часа, чтобы снова вырваться из кладовой и стремительно распределиться по этажам, но эксперимент превратил эти вещи в ничтожно малую и всеми забытую крупицу, которая уже не представляла ни для кого никакого значения.

Справа стоял уборщик в защитном немарком костюме, у него в руке был переносной портативный пылесос. Модели таких пылесосов изобрели совсем недавно, а их отличительной особенностью было то, что они не издавали не единого звука в включенном состоянии. Белые полоски на защитном костюме позволяли замечать уборщика впотьмах, поэтому приглушённый свет в помещении был ему только на руку. Уборщик всё это время был заинтригован разговором с сидящим слева мужчиной. Под ним был старый шатающийся стул, который не выбрасывали, а отнесли сюда скорее из уважения к возрасту. Широкие брюки, свитер крупной вязки и массивные наручные часы добавляли мужчине ещё больше внешнего могущества. Такой человек мог разговаривать только басом и уж точно ничего не боялся. Он, не скрывая хитрости во взгляде, посмотрел на Бернарда и предложил Франсуатон.

— Спасибо, у меня есть, получил за просто так. — отрезал тот.

— Дали врачи?

— Я врач!

Уборщик быстро схватил Бернарда за руку и затащил в кладовую, затем высунулся, оглядел коридор и резко закрыл дверь.

— С ума сошёл? Как такое можно говорить? Вдруг больные услышат и эксперименту конец!

Бернард виновато замялся.

— Да успокойся ты, сейчас любой псих может всем сказать, что он доктор. Кто его воспримет всерьёз? — сказал мужчина с басом. — Меня зовут Марсель, я работаю в этой клинике уже лет двадцать.

Марсель ещё год назад был одним из самых влиятельных врачей в клинике. Был на короткой ноге с самыми известными докторами и метил в главное городское управление. Но времена менялись и он вместе с ними. Текущий эксперимент был в клинике не первым, в больницах постоянно вводились всякого рода инновации в лечении. Некоторые из них Марсель поддерживал и помогал реализовать их, но потом, по его мнению, всё сбилось с правильного русла. Эксперимент с франсуатоном стал самым верным поворотом не туда.

— Наша клиника стала настоящей дырой! — продолжал он. Сейчас сложнее что-то изменить, Франсуа и сам не понимает, что творит, он заигрался!

Уборщик поднёс указательный палец ко рту и жестом указал, что стоит быть тише. Марсель перешёл на шёпот.

— Он заигрался! Раньше было легче, все радикальные перемены были оправданы обстоятельствами, а сейчас обстоятельства уже ничего не значат.

Возле кладовой прошли. Внутри никто не проронил ни слова, пока шаги не утихли. Марсель продолжил говорить.

— Сегодня у меня нет даже своих больных, мне только и остаётся, что высказывать недовольство вполголоса в забытой всеми кладовой.

— А почему вы не можете поделиться своими соображениями с главврачом? — спросил Бернард.

Уборщик еле сдержал смех и заявил:

— Так было дело, они же сейчас главные враги, но ты бы слышал, как Марсель кричал на Франсуа в его же кабинете? Теперь он в опале, в кладовой.

— Чем же вы занимаетесь без больных? — поинтересовался Бернард.

— Занимаюсь работой с бумагами, пытаюсь бороться с нелепостью происходящего. У нас уговор с Франсуа, я не перехожу рамки и кричу всем направо и налево о своей позиции, а он меня не увольняет. К тому же я кое-что знаю о нём, а он знает много обо мне, и эти тайны лучше не раскрывать.

— Почему же вы остаётесь в клинике при таких обстоятельствах?

— Потому что, чем меньше нас тут будет, тем больше будет власть Франсуа. А я не могу допустить его безграничного могущества!

В дверь кладовой вставили ключ с обратной стороны. Ручка повернулась и вместе с ярким светом внутрь вошёл другой уборщик.

— А ты что здесь делаешь? Работы нет? — спросил он своего коллегу.

— Работы пруд пруди, рубашки упали с верхней полки, пришлось складывать заново.

Все надеялись, что уборщик не заметит того, что в кладовой на этот момент нет стремянки. Бернард, Марсель и уборщики вышли наружу. Бернард не мог отпустить нового знакомого, не задав ему заключительный вопрос.

— Как вы думаете, к чему приведёт этот эксперимент?

— Самое интересное, что даже я не могу об этом судить. — неуверенно произнёс Марсель. — Вот это то и пугает. Предыдущие наши эксперименты были прописаны наперед и результат их был известен заранее. Сейчас последствия могут быть самыми плачевными.

— И что вы собираетесь делать?

— Как всегда — готовиться к худшему и надеяться на лучшее.

Пара прошла немного дальше и оказалась рядом с буфетом на третьем этаже. Солнечный свет приглашающе падал на столики, пеленой ложился по всему помещению и приглашал зайти внутрь. Обоюдное согласие и надвигающееся чувство голода стали причиной тому, что Бернард и Марсель, сами того не заметив, сели за один столик и продолжили разговор.

— Бернард, больше всего я опасаюсь побегов!

— Побегов?

Марсель сделал испуганный взгляд и наклонился ближе, чтобы лишние люди не услышали, о чём он собирается сказать. на всякий случай он ещё раз убедился в том, что они здесь в одиночестве. Лишь работник буфета стоял чуть поодаль и натирал тарелки вафельным полотенцем.

— Входная дверь в клинику всегда открыта!

— Как?

— Открыта, любой может зайти и выйти, а больные гуляют по коридорам, как по дому, врачи уже сами не могут понять, кто сумасшедший, а кто нет.

Послышалось цоканье женских каблуков. В буфет зашла женщина лет 50-ти, худая, с гипертрофированно большой самодельной соломенной шляпой на голове, которую венчало большое перо. Тонкую талию подчёркивало блестящее платье в пол, которое струилось всеми цветами, подхватывая лучи солнечного цвета и играясь с ними.

— Где я забыла свою сумочку? Здесь? Сумочка отзовись?

Не прошло и полминуты, как женщина забросила поиски. Она ушла так же неожиданно, как и появилась, что позволило докторам снова продолжить диалог.

— Это… не помню, как её зовут. — начал Марсель. Она сумасшедшая, думает, что ей чуть больше 20-ти и она баронесса или что-то типа того. Сумочку, кстати, она ищет уже года три.

— Расскажите лучше про дверь! — перебил Бернард.

— Главная дверь открыта, ей не пользуются, чтобы не мешать эксперименту. Вы, как и другие врачи, можете пройти через задний вход, который, кстати говоря, закрыт на ключ.

— Но я же собственными глазами видел, что ручка двери бьёт током и не один человек не якобы не может её открыть, пока полностью не излечится.

— Старая психологическая уловка — приобретённая беспомощность, тебе ли не знать.

Вопрос в глазах Бернарда выдавал его незнание предмета рассказа, было жутко интересно, поэтому он облокотился на собственную руку и занял заинтересованную позу.

— Понятно, значит слушай. Допустим, у нас есть шесть испытуемых. Мы делим их на две группы и садим в разные комнаты. В обеих комнатах мы подвергаем испытуемых ударам электрическим током при любом касании до стен и дверей. В одной комнате все могут отключить рубильник с током и спокойно покинуть помещение, во второй такой возможности нет, она просто терпят и ждут. Однако троице из второй комнаты мы говорим, что есть возможность выйти, но не раскрываем секрет. На самом деле секрета нет и они просто не могут отключить ток, сколько бы они не делали попыток выбраться. Троица из первой комнаты просто выходит, отключив рубильник. Вторая троица делает тщетные попытки и люди просто садятся посреди помещения, сидят так минут 10—20, ток отключается. Знаете, что случается с ними через час?

— Они выходят?

— Нет, они продолжают сидеть. Мы проводили этот эксперимент несколько лет назад. Испытуемые сидели до того момента, пока не падали в обморок от усталости или обезвоживания, в этот момент мы завершали эксперимент. Конечно, они удивлялись, что при включенном токе они сидели не больше 30 минут, но они приобрели беспомощность, поверили в иллюзию и бросили делать новые попытки. Синдром приобретённой беспомощности присущ всем здоровым людям, чего уж говорить о ненормальных.

— Так та презентация с током у двери была всего лишь представлением, чтобы все больные убедили себя в беспомощности?

— Именно! Дверь открыта, но никто из сумасшедших в это не верит.

— Но как это соотносится с нашим экспериментом с франсуатоном.

— Бернард, мы просто хотим понять, когда больные начнут по-настоящему выздоравливать. Ведь при смене состояния полностью меняется картина мира человека, он начинает искать в себе новые возможности, делать попытки что-то изменить. Только личность, которая избавила себя от оков прежней жизни может начать жить по-новому и повернуть дверную ручку.

Бернард не мог пропустить такое замечание и ринулся записывать его свой журнал. Марсель незамедлительно остановил его, схватив за руку так сильно, что у него выпал карандаш.

— Об этом лучше не писать, пусть наша встреча останется секретом, я не хочу привлекать внимание некоторых людей.

— Франсуа?

— Слишком много разговоров о Франсуа.

— Недолюбливаете его?

— Не совсем верное замечание! Мне просто кажется, что если имя главврача в клинике произносят больше трёх раз за день, то значит пора останавливаться. Если честно, давно пора разрушить воздушный замок этого голого короля!

Марсель резко ударился ногой о край стола и с дикой болью повалился на пол.

— Всё нормально, всё хорошо! — уверял тот. Судорога! Просто судорога!

Он встал, отряхнулся и спешно вышел из буфета, оставив Бернарда наедине со своими мыслями.

Солнечный день за окном был немного испорчен проходящими мимо облаками, каждое из которых меняло свет в помещении с ярко жёлтого на оранжевый, что озаряло буфет новыми красками и раскрывало потенциал доселе забытых предметов. У стойки со сладостями блистал янтарный сувенирный слон, который был поставлен туда для красоты и по счастливой случайности не украден ни кем из больных. «Надо прекратить сидеть без дела» — подумал Бернард и резко встал из-за стола.

Выйдя из коридора он всеми силами пытался вспомнить в какую сторону пошёл Марсель. Ему совсем не хотелось пересекаться с ним в ближайшее время. Вовсе не потому, что он оказался ему не симпатичен, отнюдь. Скорее хотелось как следует переварить и обдумать те мысли, которыми наградил его новый друг.

За разговором с ним, Бернард совсем не заметил, что Марсель, как и все врачи, периодически старался повторять поведение больных, особенно когда зашла пожилая дама, мастерски скрывавшая свой возраст под килограммами одежды и грима.

Бернард сделал шаг в левую сторону, убеждая себя в своей правоте и двинулся прочь. Снова шли рутинные минуты очередного обхода клиники с журналом в руках. Даже самые отъявленные больные, попадавшиеся на пути, как будто нарочно не выдавали ничего интересного. Но темнее всего перед рассветом. Этажом выше послышались голоса толпы и дикий шёпот, Бернард ринулся на звук.

Это оказались врачи из отдела пропаганды, которые закончили готовить свою идею в тылу и вышли за очередной победой на фронте лжи и обмана. Бернард тут же примкнул к ним и слился с толпой активистов из семи человек.

«Все на первый этаж!», «К выходу!». Пропагандисты приглашали всех объявить важную новость. Они старались привлечь к себе больше внимания, нарочито громко топая и стуча в двери, мимо которых они проходили. «Через 3 минуты у главного выхода!», «Кто не придёт, ничего не получит!». Их голоса были лишь еле слышным сопровождением к объявлению в динамиках, которое раскатывалось по всей больнице и ложилось на слух даже тем, кто был в нескольких метрах от здания. Поднялся невообразимый шум больных и врачей, приправленный объявлениями по громкоговорителям и криками активистов из толпы. Общая масса двинулась к выходу и расположилась на лестницах и периллах, а самые счастливые смогли ухватить себе старинные дубовые лавочки.

Большинство оказалось в сборе, было принято решение не дожидаться тех, кто счёл нужным вздремнуть посреди дня и совсем замкнутых больных.

— Все из вас знают про франсуатон! — начал говорить человек, стоя посередине прямо у выхода.

По необъяснимому стечению обстоятельств, Бернард пришёл одним из первых и не мог видеть говорящего со второго этажа. Он предпринимал тщетные попытки взглянуть, подпрыгивал и просил пройти ближе, но люди заполонили проход и позволяли Бернарду довольствоваться только голосом.

— С ним произошли некоторые изменения. — продолжил человек. — Будьте внимательны! Франсуатона будет меньше!

Обезумевшая толпа начала галдеть и дышать, как живой организм. Во время одного из вздохов люди перед Бернардом расступились и позволили ему продвинуться. Он не стал терять драгоценные моменты и резким рывком двинулся вперёд и оказался у перилл на втором этаже. Радость сменилась удивлением. Внизу у выхода стоял и говорил вовсе не врач, Бернард помнил этого человека. Это был пациент страдающий от одной из неразгаданных форм шизофрении. Как врачам удалось уговорить его быть оратором?

Он достаточно уверенно рассказывал слушателям о новых порядках и идеях, которые придумал Бернард.

— Подумайте только! Мы все могли вдоволь насладиться чудесным лекарством франсуатоном, но в один момент сверху пришла бумага. В ней декларировалось, что количество франсуатона резко ограничилось из-за дороговизны производства. С этого момента это лекарство будет выдаваться в значительно меньших доза и только самым достойным — тем, кто уже близок к поправке.

Возмущённая общественность забурлила возгласами недовольных. Даже самые спокойные сумасшедшие начали немного паниковать, некоторые стали рвать на себе рубашки и штаны, выражая тем самым неприятие вышесказанному.

— Не стоит так переживать. У нас ещё осталось достаточно франсуатона на складе на этаже, где располагается кабинет главврача.

По плану комитета пропаганды эту мысль надо было донести не один раз в ходе речи.

— Запасов хватит, чтобы вылечить 4-5-х больных. Но скоро склад возле кабинета главврача будет пуст. Мы не знаем, придёт ли новая партия будут ли решены финансовые проблемы. Но мы точно знаем, что кому-то из вас можно будет вылечиться и спастись.

Толпа зааплодировала, причём рукоплескали все. В едином порыве восторга уже не было заметно различий между больными и врачами. Никто не задавался вопросом, почему слово дали именно этому больному. Но почти каждый больной понимал, что всё это означает возрастание конкуренции. Охота за франсуатоном началась сразу после того, как раздался последний хлопок.

— Дурят людей, как хотят. — голос Жеральдин неожиданно возник за спиной Бернарда, пока тот уходил с собрания.

— Здравствуй! Как тебе моя идея?

— Так она твоя? Похвально! Ты быстро растёшь в профессиональном плане. Посмотрим, во что это выльется потом.

Бернард хотел предложить ей обсудить некоторые записи в своём журнале, но Жеральдин обрубила:

— Я спешу, срочно вызывают в процедурную. Пропустила уже две встречи, не хочется опаздывать и на эту.

Бернард отпустил Жеральдин и она растворилась в столпотворении больных, которые живо обсуждали пропажу нового лекарства.

— Да что же это делается! — кричал один из них. Сначала нас лишают вообще всех лекарств, потом куда-то пропадают все врачи. Я начинаю совсем ничего не понимать.

— Нужно найти способ отыскать это, как его…

— Франсуатон!

— Точно!

Группа пациентов пополнялась новыми членами прямо на глазах. Однако лишь трое высказывали свои предложения, ещё четверо изредка поддакивали, а остальные углубились каждый в своё сумасшедшие, в зависимости от диагноза. Кто-то замкнулся в себе, другой слушал голоса, третий вовсе забывал всё сказанное через пару секунд. Такая группа не могла бы стать чем-то вроде революционного движения. Если один и высказал бы свои требования, то его поддержала бы только горстка людей, но не все.

— Нужно искать франсуатон!

— Да!

Это согласился Жак. Бернард тут же узнал своего соседа, несмотря на совсем другой, небрежный наряд. Он органично вписался в толпу больных и поддерживал всё, что они предлагают. Краем глаза Жак заметил поодаль стоящего Бернарда и почти незаметным жестом пригласил к себе. Тот отказался таким же минималистичным жестом, предпочитая наблюдать за всем со стороны.

Оставалось около трёх свободных часов, Бернард решил не посвящать их занудному изучению книг по психиатрии или не менее скучному заполнению журнала. Отгородившись от толпы, одиноко стоял один из пациентов. Его болезнь была неизвестна Бернарду, но по определённым признакам можно было догадываться, что у него болезнь Альцгеймера. Рассеяность в поведении и преклонный возраст только подтверждали эту догадку. Больной лавировал по коридору без присмотра лечащего врача. Мог ли эксперимент помочь справиться с его недугом? Кто знает. Пациент взглянул на толпу, которая с оглушительным воем обсуждала неинтересную ему тему и ушёл прочь по коридору.

Бернарда это изрядно позабавило. Ему стало любопытно, чем занимаются больные, оставаясь в одиночестве. Как они пользуются полной свободой в пределах клиники? Бернард последовал за ним. Пациент был полностью погружён в свои сбивчивые мысли и не замечал слежки. Его непостоянные шаги сменялись мгновениями отдыха, которые иногда перерастали в целые минуты умиротворения. Особенно сложно далась лестница. Больной менялся с каждым этажом, каждой ступенькой и переходом. Он то и дело ускорялся, превращаясь в полного сил молодого человека, то останавливался и держался за поясницу, будто древний старик, коим он и был. Какая-то неведомая сила то давала ему силы на достижение цели, то снова отнимала всё до капли. Бернард вошёл в азарт и уже не мог думать ни о чём другом, его заботил только старик и его неведомая цель.

Он спускался всё ниже и достиг первого этажа. «Хочет сбежать из клиники, воспользовавшись ажиотажем?» — подумал Бернард. Нет, старик даже не взглянул в сторону парадной двери. Он погрузился во тьме, спускаясь ниже, в подвальный этаж.

Бернард, боялся потерять его из виду и прибавил шаг, чтобы нагнать его. Вход в подвал действительно представлял собой тёмную арку с блёклой оранжевой лампой вдалеке. Остальные лампы давно перегорели и никто не думал их менять. Однако ноги помнили расположение ступенек и слабый свет немного отражался от холодных стен. Старика было не сложно потерять в этих лабиринтах, его шаркающая походка была маяком. Завернув за угол, Бернард чуть было не столкнулся с больным, тот оказался в метре от него.

Пациент не придал этому особого значения и постучался в дверь с надписью: «Прачечная». «Всё это время старик просто планировал постирать свои вещи» — осознал Бернард. Обычная рутина. Раньше этим занимались курирующие пациентов врачи, а теперь некоторые сумасшедшие сами начали следить за собой, управлять своей жизнью. За закрытой дверью был отчётливо слышен разговор.

— Сколько можно было тебя ждать? Обещал прийти ещё вчера!

— Простите, совсем забыл.

Долгая пауза была заполнена треском бумаги, которую кто-то выдирал из тетради.

— Я это делаю для тебя последний раз. Спасибо за мёд!

Ручка двери прачечной начала поворачиваться, а Бернард бросился прочь. Стараясь не подавать лишнего шума, он миновал тёмный коридор и выбежал на этаж. Снова тепло и много света, загадка раскрыта, время потрачено. Бернард сделал из этого небольшого развлечения весьма неожиданный вывод. Последний раз он был в прачечной достаточно давно, чистых вещей ещё хватало и не было смысла их стирать. Но с самого первого посещения этого места работник просил мёд. Он просил его и до эксперимента и будет просить мёд за свои услуги даже после того, как всё изменится до неузнаваемости. Не изменятся только привычки работника.

Бернард оказался один на один со своими мыслями посреди большого холла. Закат солнца за окном желтел ярким светом и проникал в помещение доводя всякие остатки электрического освещения до нуля. Было видно только жёлтый свет солнца, лучи которого ласкали стены холла и не позволяли долго смотреть в окно. На фоне этих лучей появился силуэт человека, тень которого увеличилась в несколько раз и заполонила собой большою часто помещения. Она упала и на Бернарда, но тот всё же не мог разглядеть стоящего. Его слезящиеся глаза пытались всеми силами сконцентрироваться на стоящем в надежде распознать его. Бернард отошёл немного в сторону и поднёс ладонь ко лбу, чтобы пробить взглядом все преграды и узнать в силуэте своего знакомого. Он узнал! По характерным движениям и зачёсу на голове стало понятно, что инициатор самой большой тени в холле — Марсель.

— Бернард, я думаю, что мне осталось не долго, — промолвил тот.

— Как это? — не подходя ближе, уточнил Бернард.

— Вряд ли ты поймёшь. Мне кажется, что если я всё объясню станет только хуже. Зачем портить то, что уже безнадёжно испорчено? Просто имей ввиду, что я чувствую неладное.

Бернард подумал, что Марсель просто немного переиграл, вживаясь в роль сумасшедшего.

— Марсель, уверен, всё будет хорошо.

— Надеюсь на лучшее!

Юноша счёл разговор законченным, почтительно поклонился Марселю и отправился прочь по своим делам, которые ещё стоило придумать. В один момент он остановился и решил задать вопрос, который созревал у него уже несколько дней. Под лучами вечернего солнца он созрел окончательно и вырос во вполне осознанное решение задать его тому, кто в клинике уже давно. Он развернулся и пробежал назад.

— Постой, Марсель!

— Да, мой друг!

— Меня давно терзает один вопрос, ответ на который я сам не могу найти. Могу я задать его тебе?

— Конечно, задавай!

— Я прохожу стажировку в этой клинике уже достаточно давно, по своим наблюдениям я замечал, что больные поступают в лечебницы такого рода почти каждую неделю. Но почему здесь не было новых больных? Это из-за эксперимента?

Марсель усмехнулся, немного поправил на себе одежду и загадочно посмотрел в окно.

— Просто сюда никто не хочет, — иронично заметил тот.

Затем он, не прощаясь, отошёл от окна, свет от солнца ударил по глазам Бернарда так, что тот окончательно заплакал от ярких лучей. Силуэт Марселя погрузился во тьму и неслышно исчез в ней. Бернард вытер глаза обратной стороной ладони и пошёл к Марселю, но окончательно потерял его из виду.

— Марсель! — громко крикнул тот.

Крик прокатился по холлу и эхом отправился в коридоры. Но никто не отвечал. За большим массивным столбом послышался шорох, Бернард ринулся к нему, обогнул столб и наткнулся на сумасшедшего, который читал что-то в миниатюрной книжке и периодически смеялся над сюжетом. Больной застенчиво взглянул на Бернарда и продолжил чтение. На этом поиски Марселя закончились.

Нужно было привести в порядок журнал и Бернард начал искать спокойное место, чтобы заняться делом. Однако время было выбрано как никогда неудачное. Если бы и можно было назвать какой-нибудь момент в клинике час-пиком, то это был как раз он. Больные кружились по коридорам, свободно гостили у своих друзей в чужих комнатах, пили чай и другие напитки, происхождение которых вызывало вопросы, беспорядочно колотили по вендинговым автоматам и разговаривали. Кто друг с другом, а кто сам с собой.

Эта суета переходила в белый шум, который не мог помешать Бернарду закончить начатое. Он протолкнулся сквозь небольшое столпотворение врачей, которые соревновались в актёрском мастерстве, пытаясь найти тихий угол.

— Да мне плевать! — кричал один из врачей, пародируя синдром Туретта своего больного.

Другой старался перебить его, изрекая бессвязные фразы!

— Король Франции, Людовик XXXIX! Ваши позывы мне неясны! Зазнайтесь! Вот тебе, бабка и Юрьев день.

В чью роль старался войти этот врач и какой недуг имитировал было непонятно.

— Что смотришь? Хором крикнули они Бернарду.

Тот откланялся и провалился в соседнюю толпу, но теперь это были больные. Там всё было без прикрас, хотя обстановка мало чем отличалась от предыдущей.

Бернард прошёл немного дальше и, увидев аутиста, одиноко стоящего у дивана, приблизился к нему. Голоса сумасшедших здесь были почти не слышны, аутист скорее поглощал звуки, а не издавал их. Бернард сел на мягкий, но потрёпанный жизнью старый коричневый кожаный диван. Скрежет кожи о брюки на долю секунды привлёк внимание аутиста, но тот быстро ушёл в себя, откуда вовсе не желал возвращаться.

Пролетело около получаса, как Бернард черкал ручкой по журналу, выводя свой рассказ, который вряд ли может быть с достоинством оценён. Каждое мгновение, каждый момент были приукрашены цитатами и эмоциями. В азарте он не заметил, как к нему подошла девушка. Она встала прямо перед ним, повернув к Бернарду острые носы своих туфель на высокой шпильке, длинное чёрное платье золотистого цвета с кружевами переливалось на лучах вечернего солнца, а узнаваемый аромат духов с запахом полевых цветов сразу выдал в незнакомке Жеральдин.

— Привет, Бернард!

Он поднял глаза и заметил следы от туши на её щеках.

— Здравствуй, Жеральдин. Ты плакала?

— Нет, хотя да, то есть нет. Солнце ударило в глаза так, что они заслезились.

Она тут же села рядом с ним, достала из папки миниатюрное зеркальце и принялась вытирать тушь вокруг глаз.

— Знаешь, Бернард, есть одна проблема.

— Мимо них прошли трое больных и Бернард с Жеральдин тут же принялись изображать из себя сумасшедших. Больные ушли.

— Продолжай, Жеральдин. Что за проблема?

— Я очень долго не видела Доминика, уже второй день. Он как будто пропал. Позавчера был у себя в палате, я заглянула у нему.

— Делала обход?

— Вряд ли сейчас это называется обходом, скорее мы просто дружим. То есть делаем вид. Я просочилась в дверь и застала перед собой необычную картину. Абсолютная тишина, на койках никого нет, в углу комнаты стоят они.

— Кто они?

— Больные, соседи Доминика и ещё какие-то сумасшедшие из других палат. Что-то пишут, рисуют, обсуждают шёпотом, Доминик кричит, они говорят ему: «Тише, тише!». Первый раз видела, чтобы Доминик так повиновался чужому мнению. Я подошла ближе, чтобы посмотреть, что у них там за рисунки и подслушать, о чём они говорят.

— О чём шла речь?

— Не понятно. Один из больных заметил меня и начал громогласно и неприятно кричать. Его болезнь не даёт ему связывать слова в осмысленные конструкции, а эксперимент только портит ход его лечения. Доминик тут же смял рисунки и выбросил в сторону. Он начал кричать на меня, грозился ударить, обзывал. Я извинилась и вышла из комнаты.

Рядом снова прошла троица сумасшедших, те же самые, они возвращались назад. Жеральдин снова вошла в роль умалишённой. В то же время Бернард, незаметно для себя, и не выходил из этой роли.

— Жеральдин, ты не видела Доминика после этого случая?

— Да, несколько раз заглядывала к нему в палату, на койках были все его соседи, кроме самого Доминика. Спрашивать их о чём-то бесполезно, у них проблемы с любой коммуникацией и мне за все годы так и не удалось наладить с ними контакт.

— У тебя получилось услышать, о чём разговаривали они до того, как тебя заметили?

Жеральдин взглянула вверх, пытаясь что-то вспомнить и сказала:

— Да, что-то похожее на: «Получится, получится!». Доминик что-то заставлял сделать своих друзей.

— Весьма странно, — добавил Бернард. Это всё?

— Да, всё. Потом меня выгнали.

— Очевидно, что не стоит относиться к больным здесь, как к обычным сумасшедшим в классических клиниках. Эксперимент дал им гораздо больше свободы, они вольны делать что угодно. Доминик пожелал пропасть на пару дней, выходит, что это его право. Всё перемешалось, я начал замечать это несколько дней назад.

Жеральдин немного отвела взгляд, незатейливо поправила волосы и сказала еле слышным голосом:

— Жалко, что не раньше.

— Прости, что? Не расслышал её Бернард.

Она наивно посмеялась, махнула рукой, дав понять, что произнесённое ней не так важно. И пригласила пройтись по коридорам в поисках Доминика.

— Как думаешь, что будет в конце? — поинтересовался Бернард. — К чему приведёт этот эксперимент, какой будет итог?

— Бернард, этот вопрос не достоин однозначного ответа. Мы то и дело задаёмся вопросами, вечна ли жизнь, есть ли Рай. А, может быть, Рай уже здесь? А, может, это Ад? И нам некуда идти, нет смысла ждать конца. Вдруг, итог уже наступил. В этот момент посреди комнаты, которую они миновали, Жеральдин упала на пол. Грохот прокатился гулом по коридорам, в сознании Бернарда поселился испуг.

— Всё в порядке? — помогая подняться, выговорил Бернард.

— Да, — прикусывая губу от боли, ответила Жеральдин. — просто споткнулась.

— Споткнулась? Посреди комнаты, с почти идеально ровным полом? Как это возможно?

— Подвернула ногу, так и возможно!

Немного хромая, Жеральдин с ярой отверженностью во взгляде продолжила путь вперёд.

— Хочешь, пойдём медленнее, я вижу, что тебе больно.

— Не стоит. Я потерплю!

Проходя одну из комнат, они услышали голоса, которым сначала не придали никакого значения. Затем пара вернулась, чтобы прислушаться получше. Голос и интонацию Ксавье можно было узнать даже на берегу шумного океана во время шторма. Его пронзительный тембр пронизывал дверь насквозь.

Бернард немного приоткрыл дверь, чтобы получше разглядеть происходящее. Любознательность в нём победила все прочие манеры, поэтому его голова практически наполовину вошла внутрь помещения. Да, внутри был Ксавье и ещё несколько незнакомцев. Было совершенно непонятно о чём шла речь, обрывки фраз, междометия, несвязные словесные конструкции венчались приглушённым бормотанием Ксавье. На улице вечерело и немного моросил дождь, поэтому окно постепенно превращалось в зеркало, как это часто бывает по ночам. В отражении стекла Ксавье заметил открытую дверь и уже полностью вошедшую в комнату голову Бернарда.

— Господа, на этом предлагаю прервать нашу дискуссию! — сказал Ксавье.

— Почему же, мы же так толком и не начали? — поинтересовался незнакомец.

Ксавье улыбнулся, постучал ручкой по столу, сделал небольшую паузу и повернулся назад.

— Потому что мне кажется, что мы в этой комнате не одни.

Бернард резко нырнул назад и ушибся обеими ушами о дверь и косяк. Жеральдин захлопнула дверь, а Бернард, растерявшись, произнёс уже в закрытую дверь: «Извините!».

Полный недоумения он ринулся прочь, его спутница побежала за ним. Оба бежали, как дети позвонившие в чужую дверь.

— Куда мы бежим, Бернард? Может нужно вернуться и извиниться?

Тот резко остановился, схватился за колени, немного отдышался и произнёс:

— Нет!

Они побежали дальше, пока не достигли первой попавшейся открытой двери палаты. Внутри никого не было, было решено спрятаться там. Больные совсем недавно были здесь, о чём свидетельствовало недоеденное пирожное и ещё дымившийся чай.

— Кто-то идёт!

— Выйдем?

— Нет!

— Извинимся?

— Не сейчас. Может в окно?

— Третий этаж!

— В шкаф!

— Точно!

Бернард открыл шкаф и заметил там только пару рубашек и несколько казённых полотенец, которые умоляли о стирке.

— Прячемся, здесь достаточно места для двоих! — произнёс он.

Жеральдин эта затея не показалась хорошей, она сделала недовольное лицо, но всё равно первой полезла внутрь. За ней последовал Бернард, дверь захлопнулась.

В комнату вошли трое, через щель в шкафу их было хорошо видно. Мешал только запах нестиранных полотенец, пыль, которая не успела осесть после хлопка двери и непреодолимое желание чихнуть.

Среди вошедших не было Ксавье и тех незнакомцев, с которыми он разговаривал. Это были трое сумасшедших, которые населяли эту палату. Высокий худощавый брюнет в чёрной лоснящейся рубашке, небрежно заправленной в штаны без ремня, низкорослый лысеющий блондин, постоянно поправляющий свои волосы, и упитанный мужчина с усами, который мигом занял кресло и буквально растёкся по нему.

Возле кресла стоял небольшой столик, на который троица вывалила из карманов франсуатон. Получилась горка таблеток, на которую брюнет, блондин, толстяк, Бернард и Жеральдин молчаливо смотрели пару минут.

— Что будем делать? — Спросил один из больных!

— Для начала придумаем, куда это всё спрятать! — ответил ему сосед.

Все окинули взглядом комнату, толстяк посмотрел на шкаф, по лбу Бернарда пробежал пот.

— Может в твою подушку? — Произнёс толстяк.

Сердце Бернарда снова забилось. Звучание стука вполне могло проникнуть сквозь закрытые дверцы шкафа и достигнуть сумасшедших. Однако воющий вечерний ветер за окном заглушал любые шорохи в комнате, что было на руку Бернарду и Жеральдин.

— Наволочки на подушках меняют! — резко вскрикнул один из больных. Остальные приняли его крик как должное. Многие привыкали к особенностям болезней других своих соседей и иногда даже перенимали чужие привычки.

— Куда же тогда?

Больные стали оглядывать комнату, прогуливались по ней, подолгу сидели по углам, вставали и снова принимались за поиски.

— Есть идея! — сказал блондин. — Франсуатон — это лекарство, а значит, что даже небольшая его доза сделает нас сообразительнее.

Он подбежал к горсти на столе, взял одну таблетку и проглотил её, не запивая водой.

— Съешьте по таблетке!

Больные решились повторить это и, спустя некоторое время, все трое сидели на одном диване и ждали действия лекарства.

— Ну как?

— Мне кажется, ничего не меняется.

— А когда должно начать действовать? Есть инструкция?

— Извини, вот инструкцию я своровать забыл! — иронично заметил один из пациентов.

Брюнет встал, достал из своей тумбочки шкатулку, в которой хранились нитки, скрепки и прочий мелкий хлам, высыпал его в ящик и заполнил пустую шкатулку франсуатоном с тумбочки.

— Шкатулку спрячу под кровать, где лежит груда старых тряпок. Даже горничные туда не суются.

Его соседи одобрительно переглянулись, после чего шкатулка отправилась в одно из самых неприятных мест во всей клинике — под кровать сумасшедшего.

Жеральдин толкнула Бернарда в бок, взглядом и жестом дав понять, что долго здесь находиться невозможно. Нужно что-то предпринять — так же беззвучно ответил тот.

Толстяк решил проверить хорошо ли спрятана шкатулка и заглянул под кровать.

— Почему ты плачешь?

— Посмотрел на шкатулку!

— Грустно?

— Если бы только это! Ты не представляешь какой там запах, не удивительно, что горничные не убирают это всё. Франсуатон не может так храниться!

— В шкаф?

— В шкаф!

— В шкаф? — еле слышно произнёс Бернард!

Больше шкафов внутри не было, действовать надо было быстро. Жеральдин стремительно надела на себя одну из рубашек больного и прикрыла лицо каким-то куском ткани.

— Так они не узнают нас!

Действительно, врачи в шкафу пациентов — это крайне странно.

— Надевай, а то Франсуа узнает и мы мигом вылетим из клиники. — уверяла Жеральдин и давала Бернарду вторую рубашку.

Оба походили на сумасшедших ещё больше, чем настоящие психи, ведь одеться и застегнуть пуговицы как следует в столь стеснённых условиях было крайне неудобно. Больной со шкатулкой уже был готов открыть двери шкафа.

В замешательстве Бернард немного привстал в шкафу, с верхней полки повалились слегка тяжелые предметы. Грохот, шум, прятаться внутри уже не было никакого смысла. Все трое сумасшедших обратили внимание и пара резко отворила дверь шкафа и выбежала из него, прикрывая лица. Больные стояли в оцепенении, такого они точно не ожидали.

Жеральдин стремительно бросилась к двери и попыталась отворить её. Больные забаррикадировали дверь тумбочкой, приперев ручку.

— Помоги мне! — кричала Жеральдин, — Бернард ринулся двигать тяжёлую тумбу.

В это время один из больных крикнул: «Кто вы такие?»!

Пара взглянула друг на друга и в унисон произнесла: «Сумасшедшие»!

В рубашках пациентов им ещё больше удавалось входить в роль. Тумба стояла с краю, а дверь свободно болталась от сильного удара по ней. В коридоре были слышны спешные шаги убегающих. Самый упитанный из больных ринулся за ними.

— Куда бежать? — задыхаясь от усталости и стресса спросила Жеральдин.

— Сюда, а потом вниз по лестнице, — Бернард набрал больше воздуха, — и налево!

Пара спустилась вниз по лестнице и забежала в один из буфетов на этаже. Шагов толстяка уже не было слышно, но сердца бились так, что заглушали всяческие звуки вокруг. Помещение пахло вечерними булочками и зелёным чаем, в углу сидел Марсель и о чём-то перешёптывался с неизвестной молодой девушкой, та игриво посмеивалась в ответ.

Бернард резко закрыл лицо ладонью и хлопком привлёк внимание Марселя.

— Спрячь лицо, отвернись, не забудь как мы одеты! — не отнимая руку от лица пробормотал Бернард.

Марсель оставил разговор со спутницей, встал и пригляделся к паре.

— Жеральдин? А это, я так полагаю, Бернард? Почему вы так нарядились?

Вторая ладонь Бернарда тут же прилетела к его лицу. Это был полный провал. За считанные секунды нужно было выбрать лучшую из отговорок, которые одна за другой рождались в его голове.

— Это для эксперимента. Мы входим в образ сумасшедших. Вот решили надеть их вещи. — Наконец ответила Жеральдин.

Бернард приоткрыл один глаз и одобрительно кивнул.

— Дурацкий эксперимент, что он только не заставляет врачей вытворять! — сказал Марсель. — Мне казалось, что больные, наоборот, всё больше начинают носить обычные вещи и уже давно позабыли о своих больничных рубашках.

— А мы не позабыли! — произнёс Бернард и зачем-то добавил — Эксперимент на то и эксперимент, чтобы постоянно придумывать новое.

Марсель сделал одобрительный кивок головой и немного повернулся к своей спутнице. В его взгляде промелькнул намёк на то, что их лучше оставить здесь одних. Бернард прочитал это сообщение и потянул Жеральдин за собой к выходу.

За дверью они продолжили разговор. В воздухе ещё витала опасность, которая тяжёлым грузом давила на все попытки расслабиться. Горло Бернарда не покидал ком, который основательно поселился там от нервного напряжения.

— Я думаю, нам лучше разделиться на несколько часов, — произнёс юноша.

— Я пойду к выходу из клиники и переоденусь, там же я спрячу рубашку. А ты, ты иди в свою комнату. У тебя остались ещё дела на сегодня?

— Пара незначительных дел, хотя знаешь, пожалуй, не осталось. Я думаю, что я выжал из этого дня максимум. Жалко, что большинство событий не для записи. Всё происходящее точно украсило бы мой журнал.

Бернард направился к комнате, жизнь клиники бурлила как никогда. Люди носились в разные стороны, как прохожие по Таймс Сквер в выходной дверь. Некоторые случайно задевали Бернарда и извинялись, другие просто проходили мимо. Невозможно было с ходу определить, кто в этой бурлящей толпе сумасшедший, а кто нет. Из всех присутствующих на пациента здесь походил только Бернард, ведь врачебные халаты уже давно ожидали лучших времён в комнатах докторов, а смирительные рубашки и пижамы больных вовсе пропали с концами после последнего посещения прачечной. Это было полноценное общество равных людей, посреди которого белым пятном выделялся Бернард в старомодной рубашке пациента.

Косые взгляды окружающих выталкивали юношу из своего круга и добавляли скорости его шагу. Это был не испуг, а любопытство. Всем было интересно происходящее — больные удивлялись неожиданной пропаже врачей. Врачи удивлялись выдержке пациентов, поведение которых лишь изредка выходило из-под контроля. Вчерашний студент Бернард не успевал понять и осознать бесконечный поток психиатрического казуса.

— Простите, вы не скажите, где выход из клиники?

Этот неожиданный вопрос из толпы выбил Бернарда из колеи!

— Куда? В другую клинику? — ответил ему ещё один незнакомец.

— Выход — это продолжение. Там ничуть не лучше, а местами даже сквернее и невыносимее. — Подхватил третий незнакомец.

Все трое растворились в суете также неожиданно, как появились. Бернард достиг своей комнаты, захлопнул скрипучую дверь за спиной и обошёл карманы в поисках ключа. Закрыть дверь сейчас было бы самым разумным шагом. Юноша повернул замок и попятился назад, спиной он задел одну из картин предыдущего владельца, та упала лицевой стороной вниз. Вибрации от удара тяжёлой рамки открыли коричневый чемодан, стоящий в углу. Он неожиданно открылся, как бы сказали будь он книгой, на нужной странице. Внутри было зеркало и несколько не пригодившихся вещей, а также институтские записи. На пол высыпались рисунки Бернарда с метаморфозами, который тот зарисовывал в моменты глубоких раздумий. В зеркале отражался сам Бернард. Вчерашний студент факультета психиатрии сегодня сам стоял в одежде сумасшедшего, которая ко всему прочему застёгнута не на те пуговицы.

Бернард быстро снял рубашку больного и отбросил её в сторону. «Слишком заметно, могут возникнуть вопросы», — подумал тот. Он спрятал рубашку в чемодан с зеркалом и плотно закрыл его. До ужина оставалась ещё масса времени, поэтому Бернард принялся читать старый учебник по общей психологии. Повторить и морально немного вернуться в прошлое сейчас было бы лучшей терапией.

За книгой незаметно пролетело три часа. Буквы и строки жадно поглотили время, вернуть которое уже было невозможно.

В дверь постучались. Полночь. Бернард отправился отворять дверь, стук усиливался. На пороге стояла Жеральдин, с ней было ещё несколько девушек и один престарелый мужчина. На глазах у всех наворачивались слёзы и градом падали на старинный деревянный пол.

— Марселя не стало. — грустно произнёс мужчина. Люди отошли в сторону и постучались в соседнюю дверь, где жил другой врач. Жеральдин осталась у порога.

— Марселя больше нет, убили. — Произнёс мужчина только что проснувшемуся соседу.

Толпа продолжила обходить коридор с вестью.

— Жеральдин, что случилось? — спросил Бернард.

Девушка кинулась в объятия и начала громко плакать.

— Он был мне как друг, — начала она. Мне самой сообщали несколько секунд назад. Говорят, убили. Но кто? Мы должны выяснить!

— Так пойдём!

Бернард схватил первый попавшийся свитер, который небрежно висел на вешалке возле двери и пошёл за Жеральдин.

— Где произошло убийство? — спросила та у толпы.

— На последнем этаже, в нескольких шагах от кабинета Франсуа.

Оба побежали туда. К ним по пути присоединялись другие неравнодушные к убийству Марселя врачи. К месту трагедии было уже не подобраться, вокруг стояли доктора и орудовала полиция.

У Бернарда промелькнула мысль: «Второе убийство за то недолгое время, пока я тут работаю!».

— Второе! — видимо от нервов произнёс тот.

— Что? — спросила у него Жеральдин.

— Не важно, давай попробуем подойти поближе.

Сочувствовавшие врачи, простые зеваки, случайно забредшие сюда посреди ночи пациенты стояли вокруг и не могли ничего сделать. Всех настолько шокировало произошедшее, что никто не мог ничего толком ответить полиции.

— Вы же проходили рядом, так? Это видно по камерам! Неужели вы не заметили ничего странного! — расспрашивал полицейский пациента.

Больной сидел в углу на стуле и не мог вымолвить ни слова.

— У него дисфункция речи, один из симптомов его психологического расстройства. — говорила молодая девушка, стоящая рядом.

Она была его лечащим врачом. Внешним видом она ничем не отличалась от своего пациента. Девушка старалась войти в роль своего пациента полностью, повторяя не только повадки, но и одежду. Она, к слову, была чистой и выглаженной. Это была другая крайность психологического отклонения. В палатах таких пациентов безупречно чисто, они моют руки примерно каждые 15 минут, а то и чаще, любая складка на их рубашке — повод снова погладить одежду, пятно — резон пойти в прачечную. Что касается этого сумасшедшего, то он был настолько глубоко закопан в себе, что не мог говорить. Болезнь преследовала его с самого детства, поэтому он так и не научился хорошо разговаривать, а его дикция оставляла желать лучшего.

— Женщина, прошу отойти. Тут есть врач? — спросил полицейский.

— Тут уже давно нет врачей! — ответил незнакомый голос из толпы.

Кто-то схватил полицейского за руку и повёл в сторону, чтобы рассказать суть эксперимента. незнакомец был доктором, облачившийся в порванную смирительную рубашку. Словом, он не внушал никакого доверия, а уж у такого неподготовленного человека как полицейский вызывал страх и трепет.

— Отпустите меня, а то я буду вынужден применить силу! — прокричал полицейский.

Незнакомец что-то нашептал ему на ухо и оба скрылись в отдельном кабинете в нескольких метрах от места происшествия.

Жеральдин стояла в углу и плакала. Вокруг неё столпились люди, принялись успокаивать девушку, кто-то дал воды.

— Я почти не знала его, но всё же он был мне как друг, даже больше. — произнесла она.

Молва о произошедшем пронеслась по клинике и уже казалось, что никто не спал. Все были либо здесь, либо обсуждали убийство, рождая слухи. Мало кто выдерживает в психиатрической клинике, он просто погиб от напряжения — говорили одни. Это страшное убийство, такое может произойти с каждым из нас — вторили другие. Один за одним люди собирались в кучу на этаже. Бернард почувствовал недомогание, его голова закружилась и он решил выйти из шумного коридора. Пробираясь через толпу он спотыкался о собственные ноги, почти падал, но окружающие люди подхватывали его на лету. Больные и врачи тоже продолжали уходить прочь, желая спрятаться от суеты по своим комнатам и палатам. Бурлящая толпа психбольных стонала от чувств, которые переполняли её, а врачи повторяли всё с точностью самых мастеровитых актёров. Как будто преждевременно уснули и ушли в себя пациенты из комнаты Доминика, которые оказались прямо возле Бернарда. Они прятали свои глаза от прохожих, боясь встретиться взглядом с кем-либо. Один из явных признаков аутизма. Как им, должно быть, тяжело оказаться прямо посреди такого скопления людей — подумал Бернард.

Он вырвался к свободе, расправил плечи и оглянулся назад. Из своей большой комнаты уже вышел Франсуа, всё произошло прямо возле него и он уже не мог сопротивляться сну. Главврач уже давал показания полиции, утверждая, что не слышал ничего подозрительного. Жеральдин плакала ещё громче.

Нет, нельзя тут оставаться. Страшно клонит в сон. — повторял про себя Бернард. — ужасно хочется спать, невозможно думать.

Время мгновенно пронеслось перед глазами и Бернард снова стоял в своей комнате, решив не раздеваться, он окунулся в кровать, которая окутала его пеленой волн одеял и мягких бежевых подушек.

Стук в дверь, утро. Кажется, что за всю ночь Бернарду приснилось кошмаров больше, чем за всю прошлую жизнь. Холод пронизывал всё тело, ведь окно в комнате было открыто. На улице стоял пасмурный день, но дождь не шёл, как будто ждал своего часа, чтобы обрушить на землю всю мощь своих туч. В такую погоду совсем не хотелось просыпаться, а воспоминания о минувшей ночи ещё больше сковывали движения и притягивали к постели. Стук усиливался, затем на несколько мгновений прекратился и ручка двери повернулась. В комнату вошла Жеральдин, она была не одна. Её силуэт узнать было совсем просто, а личность второго была загадкой. От недолгого сна безумно слезились глаза, поэтому было сложно что-либо увидеть через эту пелену. Бернард старался спрятать лицо под одеялом, которое предательски не дотягивалось до головы и было прижато телом. Нельзя было показывать своих слёз, даже от сна.

— Вставай, нам нужно выяснить, что произошло этой ночью! — сказала Жеральдин.

— Кто? — хриплым голосом спросил Бернард и прокашлялся. — Кто это с тобой?

— Доброе утро, я друг, друг Жеральдин. Она попросила меня посмотреть записи с видеокамер, некоторое время назад я работал тут в смотровой. Я знаю как пробраться к видеокамерам без ключа. Надеюсь, этот способ ещё срабатывает.

— Здравствуй, эм, хорошо. Вы позволите мне привести себя в порядок. Я выгляжу как сапог, а соображаю ещё хуже. — поднимаясь с кровати сказал юноша.

— Да, конечно.

Вошедшая пара продолжила стоять, Бернард вопросительно смотрел на них.

— Вы так и продолжите стоять?

— А в чём дело?

— Ни в чём, просто мне уютнее, когда в такие моменты в комнате никого нет.

Такой прямолинейный намёк не понять было крайне затруднительно. Но пара продолжала находиться в комнате.

— Ладно, ваша взяла. — огорчённо сказал Бернард. — Я буду переодеваться при вас.

Только Бернард начал снимать брюки, как оба вышли из комнаты, захлопнув за собой дверь. На вешалке висели единственные чистые штаны, которые следовало бы погладить. Юноша надел их на себя, дополнил рубашкой, которая не отличалась свежестью и ремнём, сиротливо болтающимся в шкафу. Вид так себе, но и день предстоит нелёгкий. Соответствующий всему вокруг он вышел из комнаты и тут же наступил на что-то неприятно мягкое и холодное. Это была половая тряпка, которая продолжалась шваброй и обезумевшей уборщицей.

— Вы можете осторожнее! — произнесла уборщица, вымывающая полы в коридоре у комнат врачей. — Можете осторожнее! — ещё громче повторила она.

Уборщицей оказалась пациентка этой клиники. На время эксперимента ей досталась не самая приятная социальная роль. У слову страсть к беспорядку и привела её в психиатрическую клинику. В нормальном человеке гармонируют эрос и танатос. Первый — желание к построению нового и процветанию, второе — страсть к разрушению. Танатоса было у неё так много, что она не давала покоя родным и окружающим. В её доме в Петербурге не было ни одной целой вещи, ходила она, как полагается, во всё рваном и мятом и чувствовала себя прекрасно. От разрушений она получала удовольствие и лишь маленький неосторожный шаг отделял её от тюрьмы.

К счастью близкие вовремя позаботились о ней и отправили сюда, в лечебницу. Попав как раз к началу эксперимента она стала убирать, каждый день и много. Получалось ли у неё делать это хорошо? Вряд ли. Огромная лужа воды была разлита недалеко от комнаты Бернарда и надолго пропитала ковёр в коридоре. Но пациентка продолжала чистить, осваивая самую трудную социальную роль в её жизни.

— Будьте осторожны! — через силу произнесла она, выдернула тряпку из под ног Бернарда и продолжила мыть. На этот раз стену.

— Пойдём быстрее! — Звала Жеральдин.

— Куда мы идём?

— В подвале есть видеокамеры с записями.

Все трое достигли подвала и дошли до места, больше похожего на винокурню. Сыро, немного прохладно, но почему-то уютно. Стены из дерева согревали это место, а вдалеке была дверь, которая резко отличалась от всеобщего антуража. Она была зелёная, покрытая не первым слоем краски и отталкивала при первом взгляде на неё. Приятель Жеральдин уже орудовал в замочной скважине, стараясь отворить дверь чем-то похожим на ключ.

— Охранник должен появиться здесь через 50 минут, мы успеем что-то увидеть, пока идёт смена поста. — произнёс тот.

— Но почему бы нам просто не прийти сюда вместе с полицией? — поинтересовался Бернард.

— Полиция вряд ли пустит нас сюда, скорее всего они заберут плёнку с собой и продолжат изучать в участке. Боюсь, с записью может случиться что-нибудь необратимое, как это часто бывает.

В этот момент Жеральдин снова сильно ударило током, она почти упала, но Бернард успел её подхватить.

Щелчок. Дверь открылась, за ней показалось свечение десятков мониторов, которое острыми лучами тревожило полутёмное спокойствие коридора клиники. За порогом не горел общий свет, да и он был бы лишним в этом бесконечном наборе оттенков синего, записи с видеокамер здесь работали круглосуточно.

— Когда не стало Марселя? — произнёс мужчина.

— Ночью, около двух ночи, может раньше. — ответила Жеральдин. — Я бы посмотрела съёмки, начиная с полуночи.

— Будем искать. Последний этаж, место возле кабинета Франсуа, так?

— Да, точно.

Мужчина огляделся по сторонам и начал искать монитор с нужной записью.

— Центральный блок. Справа, наверх. Седьмой, а двадцать седьмой, а может и второй. Посмотрю оба.

Он подошёл к ярко горящему в углу второму монитору.

— Второй снимает какую-то дверь, точно не то. Двадцать седьмой, где же он. Вы видите?

Все начали оглядывать комнату. За двадцать шестым следовал третий. Никакой логики и последовательности.

— Нашла! — прокричала Жеральдин.

— Тише. Ты привлечёшь к нам внимание! — предупредил её Бернард.

— Не беспокойся, мы на полпути к разгадке. — Жеральдин подошла ближе к экрану, на котором за скотчем был приклеен клочок бумаги с цифрой 27. — Тот самый коридор. Перемотаешь на 12 ночи?

Мужчина пододвинул к столу кресло и принялся вспоминать как работать с этой техникой. Спустя несколько секунд дело было сделано. На таймере была полночь, камера была перестроена в режим ночной съёмки. Все трое смотрели на происходящее в течение нескольких минут.

— Можно перемотать или ускорить запись? — предложил Бернард. Мы не можем столько ждать.

На быстрой перемотке ничего не происходило до половины четвёртого ночи. В три включился свет, так было положено по правилам клиники, ведь сумасшедшие могли выйти из своих палат и заблудиться в темноте.

— Стой, там на видео кто-то ходит! — сказала Жеральдин. Это уборщица. Странно, что она появилась здесь в такое раннее время. Очередная прихоть Франсуа?

Лица уборщицы невозможно разглядеть. Было понятно, что она занимается мытьём пола, затем женщина поднесла свой передвижной стенд с чистящими принадлежностями к камере и треть вида оказалось загорожено. Несколько минут запись была без движения, сама уборщица скрылась за кадром. Прошло ещё 40 минут. В кадре, наконец, появился Марсель, он выходил из рабочего кабинета на этаже и направился к лестнице, затем начал ощупывать карманы в поисках какой-то вещи. Резко развернулся и пошёл обратно в комнату, очевидно для того, чтобы забрать забытую вещицу. Он оказался прямо за стендом, который оставила уборщица. Затем на противоположной стене коридора показалась тень человека. Обрыв.

— Как? Что случилось? — взволнованно спросила Жеральдин.

— Должно быть камера отключилась! — ответил её друг.

— Попробуй включить снова! — с неприкрытым страхом в голосе попросил Бернард.

Запись пошла.

— Спасибо!

— Но я ничего не нажимал.

Время на мониторе уже приближалось к утру. Марсель продолжал лежать на полу, точнее видны были только его ноги, всё остальное было скрыто от взора камеры. Вокруг собиралась толпа, уже никто не суетился и особо не удивлялся произошедшему. Толпа росла, места в коридоре становилось всё меньше, через некоторое время в коридор пулей ворвалась полиция. Щётки и прочие принадлежности для уборки наконец-то двинулись в сторону. Какой-то мужчина сдвинул всё вбок, развернулся и, казалось, посмотрел не то что в камеру, он заглянул прямо в глаза наблюдающим. Это был Доминик. Он улыбнулся в объектив и подошёл ближе к Марселю, чтобы разглядеть всё получше.

Заинтересованных в толпе было мало, все скорее были заняты своими делами, быстро теряли интерес к происходящему и уходили в свои собственные миры. Единственными адекватными на плёнке казались только полицейские. Детективы жадно выискивали из толпы сумасшедших любого, с кем можно было завести конструктивный диалог, но никто не желал с ними общаться.

— Врачи ведут себя как сумасшедшие уже не первую неделю, на записи это видно, там много врачей. Но пациенты не стремятся выздоравливать. Это весьма странно. — сказал Бернард и был стремительно прерван Жеральдин.

— Ты можешь хотя бы сейчас не думать об эксперименте? — все окружающие вздрогнули от такого выкрика, который сразу же пробежался по стенам и резонирующе устремился в коридор.

Все продолжили изучать плёнку.

— Если позволите, я перемотаю. — спросил мужчина.

— Не возражаю! — ответила ему Жеральдин. — Стой! Ты видишь? Это же я! перемотай назад!

Мужчина покорно перемотал запись.

— Ещё раз.

Всё было исполнено.

— Можно ещё раз?

— Что ты хочешь увидеть, Жеральдин? — спросил её Бернард.

— Вам не кажется странным этот момент. — Жеральдин сама взяла в руку компьютерную мышь и принялась перематывать назад снова и снова. — Вот я бегу к Марселю. Делаю это достаточно быстро, но обратите внимание на поведение людей. Большинство из них стоят спинами к тому месту, откуда я бегу. И вот здесь! — она указала пальцем на середину монитора в то место, где стояла толпа. — все расступились.

— Конечно расступились, ты же бежала на них. — заметил мужчина, потерявший бразды правления компьютером.

Жеральдин пододвинула к монитору стул и села. По её щеке прокатился слеза, она не переставала плакать, а в её глазах помимо слёз был страх. Она перематывала запись снова и снова. Затем произнесла:

— Люди расходятся за пару секунд до того, как я бегу. Они не видят меня, стоят спиной. Не слышат, потому что я помню, какой там стоял гул, да ещё и за окном выла не выключенная полицейскими сирена. Однако как по команде люди расступаются и пропускают меня к Марселю. Как будто кто-то им сообщил, что нужно сделать шаг в сторону. Как я не предала этому значения в тот момент?

— Ты была растеряна, мы все были растеряны. — заметил мужчина.

— Они и правда сделали это как по команде. Вот они стоят толпой, а вот пропускают тебя, даже не оборачиваясь назад. Интересно. — сказал Бернард.

За входной дверью послышались шорохи, указывающие на то, что в помещение вот-вот может войти кто-нибудь из службы охраны. В таком случае выговора будет не избежать, поэтому Жеральдин, её друг и Бернард засуетились ещё больше.

— Перематывай!

— Останови!

— Я посмотрю на этом компьютере.

— Камера, ничего не видно.

Суета превращала разумные действия в безрассудную вакханалию, логические действия в иррациональное поведение, беспорядок побеждал рассудок.

— Стойте! — сказал Бернард. — Сколько у нас ещё времени? 5—10 минут? Давайте перестанем спешить, каждая минута на счету. Соберёмся и подумаем, что нам важнее всего узнать.

— Ты прав. — ответила Жеральдин. — каждое лишнее действие отводит нас дальше от истины. Разделимся на три экрана, каждый будет изучать камеры с трёх разных мониторов. Бернард, продолжай наблюдать за местом гибели, ты, — обратилась она к своему другу, — Попробуй изучить день Марселя. Где он был до этого всего? Ты лучше управляешься с камерой. Я поищу другой ракурс на коридор, там точно должен быть человек, который видел Марселя последний раз.

Бернард почти принялся исполнять инструкцию, пока краем глаза не заметил одну из камер, наблюдавшую за холлом.

— Там я последний раз видел Марселя! — произнёс тот себе под нос и подошёл к экрану.

Никто из присутствующих не обратил внимание на это. Бернард взял в руки мышь и принялся перематывать запись назад, ускоряясь в два, в три раза. В холле без конца ходили люди, исчезали под покровом ночи и появлялись снова. Тёплое освещение менялось на солнечные лучи, прожигающие холл насквозь. Бернард перематывал всё быстрее и быстрее, пока его глаза окончательно не устали от наблюдения и не начали слезиться. В один момент на камере оказались двое. Бернард мгновенно узнал Марселя и нажал на стоп.

Он решил изучить запись в одиночку, не отвлекая внимания Жеральдин. Ракурс падал на Марселя, который стоял лицом к камере и что-то записывал в тетради. Перед ним через некоторое время появился сумасшедший.

— На этих записях есть звук? — спросил Бернард.

— Как ты там оказался? — удивилась Жеральдин. — Ты же должен быть за другим монитором.

Любопытство Бернарда в очередной раз подвело его.

— Просто мне показалось, что здесь я найду кое-что поинтереснее.

На споры и возражения не оставалось времени, поэтому друг Жеральдин резко ответил:

— Нет, конкретно на этой камере звука быть не должно. Смотри на те, где изображение цветное. Это камеры нового образца. В целях экономии в клинике устанавливали и старые камеры без аудиосистемы.

Бернард угрюмо повернул нос к своему монитору. Марсель на записи уже вовсю разговаривал с сумасшедшим. На больном были старые изношенные казённые вещи, а его поведение было не самым примерным для клиники. Вряд ли он шёл на поправку, больной дёргался, делал неуместные движения, иногда, видимо, что-то кричал. Казалось, что у него сию же секунду начнётся эпилептический припадок, пока сумасшедший не развернулся к камере боком так, что было видно его лицо. Бернард побледнел, его челюсть ослабла, а зрачки расширись. Это был не больной, на записи был сам Бернард.

— Что с тобой, на тебе лица нет! — поинтересовалась Жеральдин.

— Это мой последний разговор с Марселем один на один. Я вспомнил его. — ответил Бернард. — Та самая случайная встреча в холле. Я, я веду себя странно.

Юноша заикался и еле связывал слова в предложения.

— Да, я конечно веду себя странно, изображаю из себя психа, но только перед больными. Здесь я играл перед Марселем, хотя знал, что он врач. Зачем я это делал? Я как будто не могу контролировать своё сумасшествие. Или я так хорошо вошёл в роль, что забываю из неё выйти?

Друг Жеральдин вытер пот со лба, взглянул на экран, где Бернард общался с Марселем и принялся успокаивать юношу:

— Во всяком случае, сейчас ты ведёшь себя более чем адекватно, не переживай. Могу показать запись с камеры. — пошутил тот.

Но никакие доводы не успокаивали Бернарда, его интересовало лишь то, что он сам не заметил, как перестал контролировать своё поведение. Он принялся ощупывать себя, взглянул в зеркало, висевшее на стене. Около трёх минут Бернард просто стоял и оглядывал себя, пытаясь поймать признаки сумасшествия. Не обнаружив ничего странного, он вернулся к изучению записей камер наблюдения.

Прошло около получаса, поиски не давали результатов. Восстановить запись во время гибели так и не удавалось. В коридоре послышались голоса, это были два мужчины, которые обсуждали предстоящий сегодня обед. Голоса приближались к комнате и дверь внезапно открылась. Бернард. Жеральдин и её друг успели отойти в сторону, прятаться не было смысла. Люди в форме охранников вошли внутрь, один из них нажал на выключатель у стены, и комната озарилась ярким холодным светом.

— Мы всё объясним! — не дожидаясь вопросов, начал Бернард.

Охранники схватились за дубинки.

— Гай, Луи! — Жеральдин узнала в охранниках пациентов клиники. — Почему вы так одеты?

Гай и Луи были старыми друзьями, которые попали в клинику по причине одинакового психического отклонения. Попросту говоря, они были чрезмерно спокойны. Настолько, что каждый их них мог внезапно уснуть посреди оживлённого перекрёстка или не заметить открытого люка на дороге.

Сейчас оба носили форму охранников, которая каждому из них была, мягко говоря, не по размеру. На ноге у Луи не было ботинка, а Гай вовсе надел брюки задом наперёд. Впрочем, вряд ли это их беспокоило, собственно как и то, что на их новом рабочем месте были незнакомцы.

— Это всё франсуатон, он по-настоящему удивляет! Несколько капсул и мы уже близки к излечению. К нам подошёл человек и сказал, что теперь наша задача следить за камерами и следить за порядком в этом здании. — произнёс Луи.

Им попросту дали новые социальные роли. Такая практика начала применяться в клинике всё чаще.

— Кто за вами следит? Здесь есть другие охранники.

Гай и Луи переглянулись между собой и пожали плечами.

— Кажется, никто. Давно не было вестей. Мы просто надеваем эту форму каждое утро и выходим на обход клиники. За это мы получаем ещё больше франсуатона.

— Мы просто уйдём, хорошо? — предложил новым охранникам Бернард.

Луи закрыл дверь и плотно упёрся об неё.

— Не всё так просто! — резко сказал Гай. — Вы же не хотите, чтобы мы сказали, что здесь были незнакомцы? По две капсулы франсуатона с каждого, и мы вас отпустим. Как будто ничего не было. Вы не видели нас, мы не видели нас.

Договорившись на одну капсулу с человека, все трое покинули помещение. Охранники принялись радоваться своей добыче.

— Что будем делать дальше? — растеряно спросил Бернард.

Все трое переглянулись и принялись искать ответ в глазах друг у друга.

— Честно говоря, не знаю. — со скорбью и разочарованием в лице ответила Жеральдин. — никаких зацепок, запись куда-то пропала, полиция не знает что делать, а доступ к камерам у нас вряд ли появится снова.

Компания задумалась и, не сговариваясь, принялась покидать этаж, чтобы скорее оказаться подальше от этого неприятного места.

Этажом выше все встретили суету больничных будней. Люди бесцельно слонялись по клинике в ожидании обеда или очередной порции франсуатона. Некоторым повезло больше, они успели получить социальные роли. Кто-то боролся со своей болезнью отмывая каждое пятно на полу, кто-то следил за порядком, держа в руках пластмассовую дубину, были те, кто сидел в углу с кулинарными книгами и учился выпекать, а некоторые просто ходили и просили других пациентов не повышать голос, следя за уровнем шума. Весь этот сюрреализм превращал порядок в клинике в неконтролируемый хаос. Ни сказать, что пирожки от пациентов получались вкусными, да и пятна были отмыты лишь избирательно, а что говорить об уровне шума, так в клинике стоял такой разительный гул, что его нельзя было прервать никакими замечаниями. Врачи здесь не получали ролей, они даже не могли вмешиваться в происходящее, можно было лишь безмолвно наблюдать и изображать психов, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Некоторые пациенты даже умудрялись делать замечания замаскированным врачам.

— Не бегайте по лестнице, упадёте!

— Чего орёшь, не в дурдоме!

Эти фразы из уст душевнобольных действовали на врачей настолько неубедительно, что те терялись и не знали как поменять своё поведение. Эксперимент предписывал им всегда оставаться в своей роли, пока они находятся под взором больных.

Следить за поправками в эксперимент и давать советы поручили врачам, которые вели себя не менее странно. Вживаясь в роль, некоторые из них в прямом смысле теряли голову и забывали о реальности.

Один из таких врачей, одарённый властью прямо сейчас двигался по коридору на Бернарда. Казалось, что он и сам уже давно позабыл, какую болезнь изображает. Увесистый, полный мужчина в чёрном халате и синей зимней шапке двигался среди толпы и расталкивал людей в разные стороны. Он всем своим видом давал понять, что он здесь главный, а его вес только был ему на руку. Особо немощные больные вокруг него разлетались как кегли. Все делали недовольные лица, но говорить что-то против такого поведения не желали. Или боялись.

— Дорогу! Дорогу! — кричал врач.

Растолкав всех, он оказался на пустом месте возле лекционного кабинета клиники. Развернувшись назад, врач снова двинулся толкать тех же людей. Было понятно, что ему даже не требовалось проходить сюда, он просто желал показать свою силу и демонстративно пользовался массой своего тучного тела.

Жеральдин наклонилась к Бернарду, прикрыла рот ладонью и полушёпотом произнесла:

— Этот доктор ещё до эксперимента вёл себя странно. Вроде ему даже не доверяли больных, и он занимался какой-то технической документацией. Пациентов он не любил, а общаться с бумагами было куда проще и приятнее.

Он не обращал внимания на замечания окружающих, переступая через их высказывания, как через что-то не достойное внимания. Больного сопровождала его свита, которая была занята только тем, что отталкивала от него людей. Вскоре посреди коридора появился Франсуа. Буйный пациент встретил его и остановил свою свиту. Шум вокруг как будто обвалился на землю и пропал в полной тишине, все замерли в ожидании. Бернард на мгновение услышал стук своего сердца.

— Готово? — спросил Франсуа больного.

Тот развернулся к своей свите и потребовал какие-то бумаги. Ему дали полную стопку идеально сложенных листов без единой записи. Пациент передал бумаги без каких-либо записей Франсуа. Тот стал внимательно их рассматривать, делая вид, что они наполнены крайне интересным содержанием.

— Это и есть твои предложения? — спросил главврач.

Заметив пренебрежение в тоне, пациент начал нервничать ещё больше. Его глаза забегали в разные стороны, по лбу заструился холодный пот, который он тут же вытирал заранее заготовленным платком. После недолгой паузы он нашёл в себе силы ответить:

— Разве это могут быть мои предложения? Это требования обитателей этого места, всех людей в каждой палате.

Пациенты вокруг переглянулись в недоумении.

Конечно, Франсуа понимал, что листы пустые, но всячески подыгрывал больному, стараясь угодить его стараниям. Затем он взял один из листов бумаги и спросил у пациента:

— Мог бы ты подробнее объяснить, что ты имеешь в виду под этим пунктом?

— Запретить! — не глядя на страницу, ответил тот.

— А здесь? — снова поинтересовался у него Франсуа.

— Ограничить!

Главврач начал снова вглядываться в разные страницы, пока не выделил одну, которая, к слову, ничем не отличалась от остальных.

— А вот это что?

— Не разрешать!

Франсуа взял последнюю страницу из стопки и задал контрольный вопрос:

— Я так понимаю, что это тоже очередной запрет.

— Совершенно верно!

Больной не посмотрел ни на один лист, который ему показали.

— Будем думать. — сказал Франсуа и ушёл по направлению к своему кабинету.

Больные вокруг снова подняли шум, принялись обсуждать происшедшее и осуждать действие буйного и наглого больного.

— Тихо! — громко крикнул человек из его свиты!

Больной продолжил свой путь, произнося только: «Запретить, ограничить, не допускать».

Всё это время Бернард не выпускал ручку из руки и записывал происходящее в журнал, стараясь избегать канцеляризмов и добавлять больше метафор, чтобы читателю его записей было не скучно их изучать. Юноша был полностью погружён в работу, а заканчивая последний абзац, он поднял глаза и заметил, что стоит в помещении совершенно один. Все вокруг как будто растворились, не желая предупреждать об этом Бернарда.

— Слишком много работы, я не вижу ничего, кроме этой клиники. — подумал Бернард.

Он принял решение попросить о небольшом отпуске, чтобы повидаться с друзьями и семьёй. Собравшись с мыслями, он продолжил путь. Бернард поймал себя на мысли, что не знает, кто может дать ему отпуск. Кто его непосредственный начальник? Франсуа, проверяющий из комнаты 187, а может быть вообще кто-нибудь из больных теперь решает его судьбу. Немного подумав, он резко развернулся назад и пошёл по направлению к кабинету главврача. Если Франсуа не распоряжается отпусками, то хотя бы знает, кто этим должен заниматься.

Бернард приблизился к кабинету главврача и не мог не заметить того, как изменилось внешнее убранство. Помещение вокруг кабинета буквально сияло, скрипучие полы были заменены на новый паркет, а поверх него ласкал каждый шаг дорогой персидский ковёр. Однако за свет отвечала всё та же неказистая люстра, которая распространяла вокруг свой неровный свет.

Стоило Бернарду ступить на мягкий ворс ковра, как он был тут же встречен одним из пациентов.

— Ты к-куда! — заикаясь произнёс больной.

Бернард несколько смутился столь вызывающему поведению и, не скрывая грубость в голосе, ответил:

— Какая разница? Я иду к Франсуа!

— Тебе туда нельзя, главный не желает никого видеть. Наверное. Отойди пожалуйста на пару метров в сторону.

Внушительные размеры пациента добавляли убедительности его слегка скромному тону и повергали оппонента в неловкое молчание.

Бернард полминуты пытался придумать, что ответить, но угрожающий свирепый взгляд пациента отталкивал его дальше и дальше от входа.

Больной был настолько огромный и массивный, что под ним скрипел даже недавно положенный паркет. Дверь не нужно было запирать на замок, ведь только такая охрана была на порядок крепче и надёжнее любого замка. Более двух метров ростом, бритая почти наголо голова, мимические морщины и татуировки, выдающие его криминальное прошлое, а также порванная от мышц на руках рубашка делали его настоящим боливаром, который мог бы с непринуждённой лёгкостью вынести двоих одной левой подальше от двери кабинета Франсуа.

Но у всех больных есть слабые места, из-за которых они попали в психиатрическую клинику. Эта груда мышц, злости и агрессии не была исключением. Бернард не мог вспомнить его имени, но о диагнозе ему рассказывали часто. В своё время этот больной служил в армии, куда отправился по собственному желанию, потому что его отец всю жизнь был военным. Отец ушёл из жизни, когда больному было 8 лет. Его папа отправился на одну из десятков воин, которую государство всячески скрывало от народа, поэтому ни награды героя, ни статей в газетах по поводу его смерти не осталось. Семье было известно лишь то, что отец оказался окружён противником в здании и сам подорвал себя гранатами. Именно так, во всех красках эту историю и рассказывал семье сержант, который сообщил о гибели. На глазах мальчика в тот момент долго не высыхали слёзы, и он обещал отомстить врагам. Но он не успел повзрослеть для службы в армии, ведь секретная война закончилась, а бывшие противники стали одними из лучших друзей государства. Однако в армию он всё же пошёл и был контужен через три месяца после призыва, потому что неправильно зарядил снаряд и тот в неудачный момент взлетел в воздух. Вчерашний рядовой, подающий большие надежды, превратился в сумасшедшего, который искренне считал себя героем всех войн и обещал защищать любого, кому угрожает опасность.

Видимо поэтому его наградили ролью охранника, хотя вряд ли такое усугубление проблемы могло бы подтолкнуть больного к излечению. Но главврачу, или тому, кто распределил ему эту роль было виднее.

Бернард решил пойти на хитрость и достал из кармана пару таблеток франсуатона. Положив их на подоконник, он непринуждённо спросил:

— А если я оставлю кое-что здесь, то смогу ли незаметно пройти?

Больной резко поменялся в лице, его угрожающий тон сменился на агрессивный, а морщины сложились в отпугивающие контуры.

— За кого ты меня принимаешь? Мне было приказано не поддаваться на т-такого рода провокации! А ну-ка отошёл ещё на 10 метров в сторону!

Бернард подчинился приказу. Деваться было некуда, ведь пациент вооружился киркой от лопаты и размахивал ей, как будто это было ружьё. Забыв таблетки на подоконнике, Бернард отправился к другому человеку, который мог подписать ему отпуск. «Нельзя оставлять франсуатон у окна!» — опомнился тот и обернулся назад, чтобы забрать.

У подоконника уже стоял массивный пациент и держал франсуатон в руках. Одну таблетку он жадно рассасывал во рту, а вторую оставил на потом. Всё это время он любовался жёлтым заревом от солнца за окном и не обращал больше ни на что внимания.

Бернард решил, что тот принял его условия и двинулся к входной двери Франсуа. Пациент, услышав, что за ним проходит Бернард, вполголоса произнёс:

— Только ты меня здесь не видел!

— Хорошо. — ещё тише ответил Бернард и продолжил путь.

Зайдя в кабинет Франсуа, он попал в абсолютную тьму. Массивные шторы на окнах были плотно закрыты и не давали лучам солнечного света попасть внутрь. Бернард нашёл выключатель на стене, и комната залилась холодным светом канцелярских ламп. Внутри никого не было, стало быть больной охранял пустую комнату, просто ради удовольствия. Бернард выключил свет и закрыл дверь, а затем отправился назад. Больной всё ещё стоял спиной к коридору и, глядя в окно, всхлипывал. «Плачет!» — подумал Бернард. Но взглянув на его лицо было понять, что пациент просто смеётся.

Бернард чувствовал, что его обвели вокруг пальца. Больные всё чаще начинали использовать свои социальные роли ради лишней дозы франсуатона. Нужно было учиться обходить такого рода хитрости, но ту пару таблеток было уже не вернуть.

Направляясь в комнату 187, где его должен был поджидать его куратор, Бернард вспомнил, что не доработал некоторые графы в журнале. Просить об отпуске с невыполненным заданием на руках было бы странно, поэтому он принялся заполнять пробелы, разместившись в одном из подсобных помещений. Там было тихо и никто, кроме случайно зашедшего сюда сотрудника персонала, не мог помешать его работе.

Только Бернард открыл журнал, как услышал, как в соседнюю комнату зашли несколько людей и закрыли дверь за собой на ключ.

— Все здесь? — произнёс кто-то неизвестный.

— Вроде все, в чём дело?

Стены между комнатами были настолько тонкими, что можно было услышать каждый шорох, даже шёпот и шелест страниц журнала. Любопытство Бернарда заставило его прислониться ухом к стене, чтобы ещё лучше разобраться в повестке собрания.

Люди за стеной начали беспрерывно перемещаться по комнате и раскладывать какие-то бумаги.

— О нашей клинике давно не было слышно. Чем мы можем удивить? Экспериментом? Об этом и так пишут в медицинских новостях! Нужно снова дать о себе знать!

На мгновение помещение окутала тишина, собравшиеся ушли в свои мысли, чтобы найти как можно большое новых идей.

— Театр? — неуверенно спросил у всех один из присутствующих.

— Да кого уже можно удивить театром? И что напишут в газетах? «В психиатрической клинике провели очередное театральное представление»? Давайте подумаем ещё, нужно обязательно выделиться!

— Да мы и так выделяемся среди всех лечебниц своим экспериментом.

Снова наступило минутное молчание, все опять принялись придумывать самое грандиозное и непохожее мероприятие.

— А почему мы этим занимаемся? — кто-то спросил звенящим басом.

— Ну не комитету пропаганды же это делать. Они тебе так придумают, что потом ещё год будет стыдно, а в журналах о нас напишут только в сатирических заметках. И эти заметки ради нас в медицинской прессе и заведут!

В комнату неожиданно вошёл новый человек и резко закрыл дверь за собой. Бернард от испуга немного отшатнулся от стены.

— Глубоко извиняюсь за опоздание! — произнёс новоприбывший.

Бернард угадал голос одного из больных. Среди присутствующих также был и доктор, возможно, что все остальные были врачами. Но как такое возможно? Разве больные и врачи теперь могут думать вместе над новыми инициативами клиники? Это очередной этап эксперимента? Подобные мысли не покидали Бернарда и требовали больше ответов. Опоздавший продолжил:

— Вы уже начали думать над мероприятием? Есть идеи? У меня есть? — не дождавшись реплик продолжил тот. — Вот, например, я неплохо пою. Вы бы слышали мой сопрано! Продемонстрировать? Ладно не буду. В клинике есть масса талантов. Мои соседи неплохо танцуют в паре, а мой лучший друг непревзойдённо играет на гитаре, которую он сделал из фанер и лески.

— Ты хочешь предложить конкурс талантов?

— Почему конкурс? Никто не будет соревноваться. Это станет самым масштабным фестивалем талантов в нашей клинике. Кто ещё делал что-нибудь подобное? Я полагаю, никто. Дайте мне спеть, подарите возможность показать всем свою способность!

— Подожди, ну разве тебе можно…

Речь кого-то из присутствующих резко оборвалась топотом в коридоре. Кто-то бежал к месту секретного сбора, спотыкаясь о каждый выступ. Тяжело дыша, незнакомец ворвался в комнату и спросил:

— Кто ты такой? Что здесь делаешь?

В комнате остался только один больной, все остальные успели спрятаться по углам.

— Я просто зашёл, чтобы отвлечься от больничной суеты! — с нескрываемым раздражением в голосе ответил пациент.

После этого оба, не говоря ни слова, вышли из комнаты. Бернард остался слушать в ожидании развития событий. Убедившись, что незваный гость ушёл, остальные начали выходить из своих убежишь.

— Смотри, что написано! — сказал кто-то и, видимо, взял в руки лист бумаги.

— Все собрались возле него и, также не сказав ни слова, вышли.

— Соберёмся позже.

Бернард прислушивался к стене ещё полминуты, пока не удостоверился, что все покинули место сбора. Затем он остался ещё на пару минут, чтобы закончить записи в журнале. Выйдя в коридор, он заметил, что в пустой корзине для мусора одиноко лежал скомканный лист бумаги. «Возможно это и есть тот листок, который все прочитали» — подумал тот и раскрыл его.

— На вырванной из тетради странице корявым почерком было написано: «Он здесь».

— Оставалось только гадать, был ли это тот самый лист бумаги или он лежит тут уже неделю.

От сильного порыва ветра вдруг резко открылось окно, снеся стоящий на подоконнике небольшой домашний цветок. Из рук Бернарда ветер вырвал несколько клинических документов, почти законченное заявление на отпуск и почти унёс журнал, его удалось удержать. Страницы разлетелись вокруг и легли на пол на расстоянии в несколько метров друг от друга, один лист залетел в пустую палату. Собрав всё, Бернард отправился в палату, страница лежала прямо под столом, пришлось нагнуться, чтобы забрать её. В этот момент по коридору кто-то пробежал. Сердце Бернарда на мгновение остановилось, ведь это мог быть один из обитателей палаты, в которую он вероломно проник. К счастью, незнакомец пробежал мимо и остановился, чтобы отдышаться. Бернард выглянул в коридор и узнал в незнакомце Ксавье. Он был чем-то сильно озадачен и, казалось, в первый раз предстал на публике непричёсанным и в помятой одежде. Что-то шепча себе под нос, Ксавье зашёл как раз в ту комнату, где недавно собирались незнакомцы. Не задержавшись там и на минуту, он выскочил назад, но уже с портфелем в руках.

— Побежав в другую сторону, Ксавье резко развернулся назад и, к своему удивлению, заметил стоящего Бернарда с журналом и документами в руках.

— А ты что тут делаешь? — с дрожью в голосе спросил Ксавье.

— Просто шёл мимо.

— Давно ты здесь? То есть только сейчас идёшь? Ладно, забудь.

Было заметно, как Ксавье не мог совладать со своими нервами и с трудом подбирал слова. Однако затем он резко собрался и подошёл к Бернарду с вопросом:

— Слушай, а не хочешь заняться чем-то действительно интересным?

— Конечно! Собственно за этим я и пришёл в эту клинику!

— Отлично! Сейчас всех карт открывать тебе не буду. Сможешь зайти сегодня в 11 вечером к моей комнате.

— С удовольствием!

Оба пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Опомнившись, что не знает куда идти, Бернард оглянулся и громко прокричал:

— Ксавье, а в какую комнату мне следует прийти?

— 231 на четвёртом этаже. — сделав паузу, он добавил. — Хотя постучись и в 233, возможно, что я буду там.

— Договорились!

Бернард продолжил путь к своему куратору. Дойдя до комнаты 187, он в очередной раз проверил все документы и постучался. Никто не спешил ему открывать. Через некоторое время он постучался ещё сильнее и приложился ухом к двери в надежде услышать шаги. Внутри было абсолютно тихо. Бернард размахнулся сильнее, чтобы постучаться громче, но резко был остановлен голосом из-за спины:

— Остановись! Ты мне так дверь сломаешь.

За ним стоял ответственный, которому Бернард должен был отдать журнал.

— Не всё время же мне сидеть в этой комнате. Давай договоримся, если меня нет внутри, то сможешь оставить свой журнал под ковриком у двери, а утром будешь забирать его у меня.

— Но под дверью нет коврика. — заметил Бернард.

— Значит появится, сегодня же он здесь будет.

Ответственный взял журнал Бернарда, зашёл к себе и принялся сканировать новые записи.

— Завтра жду новых заметок.

— Стойте! — опомнившись, Бернард остановил закрывающуюся дверь рукой. — Я совсем забыл спросить у вас кое-что.

Ответственный недовольно закатил глаза и на вздохе спросил:

— Что ещё?

— Понимаете, я уже достаточно долго работаю в клинике и ни разу не выходил отсюда. Даже свои выходные провожу здесь. Мне хочется прогуляться, узнать поближе город. У кого я могу попросить об отпуске? У вас?

Куратор поменялся в лице и пригласил Бернарда зайти внутрь.

— Садись. — произнёс тот, выдвинув стул. — Чаю, может быть молока?

— Нет, спасибо. Хотелось бы узнать про отпуск.

— Мне кажется, что за твоё свободное время отвечаю как раз я, хотя и не получал прямых поручений на этот счёт. Когда ты хочешь выйти из клиники?

— В ближайшие дни.

Куратор подошёл к окну и сказал:

— Подожди здесь, я кое-что забыл. Вернусь через пять минут.

Дверь захлопнулась и Бернард остался один. Он жадно наблюдал за тем, что происходит за окном — как игриво резвятся стрижи, как одиноко, но в то же время озадаченно по дороге бегает кот, как беззаботно на землю падают листья с полувекового массивного дуба. Только одно бросалось в глаза — в этом виде не хватало людей, за всё время пребывания в клинике, он не заметил ни одного прохожего за окном. Правда это легко объяснялось тем, что лечебница стояла на самом краю города, а может и вообще за его пределами, прохожие могли бы забрести сюда только случайно.

Бернарду было за в счастье погулять хотя бы по этому отшибу среди птиц, зверей и падающих листьев, не говоря уже о заграничных поездках. Неожиданно из-за спины послышался голос:

— Любуешься видом?

— Я не слышал как вы вошли! — ответил Бернард, вздрогнув от испуга.

Проверяющий продолжил:

— Дело тут вот в чём. Ты, конечно, можешь выйти из клиники в любой момент, врачам этого никто не может запретить. Врачи даже могут брать отпуска на длительные сроки. Но понимаешь, сейчас дело обстоит несколько иначе. В случае с нашим экспериментом решение этого вопроса немного усложняется. Понимаешь, на этом этапе доктора уже почти полностью слились по поведению с больными, между ними практически установилось полное взаимопонимание. Мы стараемся, чтобы ничто не нарушило это доверие, ведь любое несогласованное действие может пустить под откос весь эксперимент.

— К чему вы клоните? — Догадываясь о сути ответа, спросил Бернард.

— В общем, тебе, да и всем врачам этой клиники лучше не выходить из неё. У пациентов могут появиться вопросы, на которые мы не сможем дать ответы, по клинике пойдут слухи, что породит полную дисгармонию и эксперимент пойдёт по наклонной только начавшись. Мы уже все вместе наблюдаем не только за больными, но и за лечащими врачами, а если один из них на неделю покинет клинику, то вряд ли это позитивно скажется на всём.

— Но я могу уйти незаметно и также незаметно вернуться потом.

— Нет, за время твоего отсутствия один из больных спросит о тебе и никто не сможет дать вразумительного ответа. Как мы потом объясним твоё неожиданное появление? Скажем, что был на улице? Больные тоже станут хотеть выйти прогуляться, кто-то вовсе убежит. Несмотря на то, что некоторое из них идут на поправку, есть те, кто просто опасен для общества. Давай дождёмся более спокойного этапа эксперимента, тогда ты и сможешь беспрепятственно взять отпуск.

— И что же нет никаких альтернатив?

— Всегда есть выбор — либо ты остаёшься здесь и продолжаешь наблюдать за самым неординарным экспериментом за всю историю психиатрии, либо уходишь навсегда. Во втором случае мы просто объясним больным, что тебя не стало, они сами додумают всё что нужно.

Зависла пауза, на лбу у проверяющего проступил пот, глазами он начал умолять Бернарда остаться. Для большей убедительности он медленно спрятал за спину заявление об отпуске.

— Сколько мне нужно тут находиться безвылазно, чтобы не навредить эксперименту? — спросил Бернард.

— Думаю, не больше месяца, а может и двух. — воодушевившись ответил проверяющий.

— Договорились, но через месяц я возьму отпуск!

— Торг здесь не совсем уместен, юноша. Эксперимент может пойти по касательной в любой момент. Всё скорее всего стабилизируется через месяц, но есть вариант, что понадобиться гораздо больше времени. Давайте я вам лично сообщу о возможности выйти.

— Договорились, но ждать я буду не больше месяца.

— На том и разошлись.

Что оставалось делать? Неудавшийся отдых был бы отличной перезагрузкой перед новым этапом эксперимента, но Бернарду было необходимо находить энергию в другом. Короткий, непостоянный и нездоровый сон только отнимал силы, бесконечная суета больных и врачей тоже поглощала всяческое желание действовать. Жеральдин? Она была вечно занята своей работой и могла пропадать на сутки, поэтому Бернарду не хватало не только сил, но и друзей. Он готов был ухватиться за любую возможность свернуть с колеи и двигаться по воле случая, а не нормативов, установленных Франсуа.

— Точно, Ксавье! — случайно вслух произнёс Бернард. — Ксавье. Сказал он чуть тише.

В 11 вечера нужно было прийти по обозначенному адресу, чтобы оказать ввергнутым в очередную авантюру. Бернард знал, что Ксавье предложит ему заняться фестивалем талантов среди сумасшедших. Любой молодой врач отказался бы от такого предложения и воспринял бы подобную идею, как безумие, но Бернард был не из простых. Раз до отпуска ещё полно времени, то пора ввязаться в что-нибудь интересное.

Бернард взглянул на часы, до назначенного времени ещё оставалось около пяти часов, этого было достаточно, чтобы подготовиться к встрече и накидать пару идей. Погружаясь в свои мысли, Бернард имел привычку закусывать кончик своего карандаша, и этот раз не был исключением. Но только он засунул карандаш в рот, как его оттуда выбил влетевший в спину больной.

— Будешь ты мне тут ещё грубить! — прокричала женщина, толкнувшая больного.

Конфликт развивался не заметно для Бернарда, пока тот погружался в себя в надежде найти идею для фестиваля.

— Но я же даже ничего не сделал! — с неизвестным акцентом прокричал пациент уже лежавший на полу.

— Не хватало того, чтобы ты ещё что-нибудь сделал мне! — оппонировала ему женщина.

— Я просто хотел получить у тебя документы! Может тебе вовсе и не стоит заниматься бумажной работой? Ты когда-нибудь слышала про вежливость?

Женщина была невероятно высокой и массивной, её рост позволял ей рукой дотянутся до потолка, а одежда стягивала всё тело и была мала на несколько размеров. Пациентам с таким телосложением не шили большие рубашки, поэтому она довольствовалась малым в обоих смыслах. Она была одной из сумасшедших, которой досталась социальная роль документоведа за пару франсуатонов в день. До попадания в клинику женщина обладала целым рядом комплексов, который многие годы буквально съедали её и сводили с ума. Пугающая внешность, высокий рост, выступающая вперёд челюсть и огромные руки убивали в ней всякую женственность, окружающие сторонились её, нормальные работодатели предпочитали изобретать отмазки, чтобы не брать её на работу, а мужчины вовсе боялись. В итоге она резко изменила свою замкнутость и закомплексованность на агрессивность, но дело никогда не доходило до физического насилия. Разве что она могла оттолкнуть оппонента, как она сделала это сейчас. Такое поведение довело бы её до тюрьмы, если бы она вовремя не обратилась за помощью психологов, которые в один момент оказались бессильны. Тогда за дело принялись психиатры, таблетки, более серьёзная терапия, а сейчас франсуатон и выдуманная социальная роль.

Безусловно, роли меняли поведение сумасшедших, но те не всегда принимали новые образы. Тем более, без специальных препаратов психологические отклонения только прогрессировали. Конечно, находились те, кто верил во франсуатон и убеждал себя в полном излечении. Но эта женщина была не из тех, её эго выросло так сильно, что в клинике ему было уже тесно. Не выдержав очередного срыва, она в очередной раз бросила своё занятие, ушла прочь и громко хлопнула дверью за собой, оставив непонимание в глазах очевидцев.

Бернард быстро записал этот случай в свой журнал, на последнем предложении сломал карандаш и решил не продолжать. Нужно было думать о другом, об идеях для Ксавье. В этот раз время пролетело намного быстрее. Рутина превращает часы в минуты, а минуты в мгновения, которые невозможно заметить. Очередной обход случайных больных, очередной ужин в столовой с одними и теми же людьми, те же странные выходки больных и врачей, которым уже перестаёшь удивляться и вот уже без пяти одиннадцать на часах, а в голове масса новых идей.

Дверь, комната Ксавье, стук. Внутри никого нет, никто не отрывает, если прислушаться, то неслышно шагов. Бернард пошёл по второму адресу, снова никого. Он обманул? Решил провести меня, но зачем? Бернард уже успел пожалеть о потраченном на раздумья времени, развернулся, грустно сжал в руках свой журнал и увидел спешащего по коридору в свою комнату Ксавье.

— Помню, помню! — кричал тот. — Немного опоздал, был на приёме у Франсуа. Ксавье подошёл поближе и продолжил:

— Придумали с товарищами идею, донёс её до главврача первым.

— Что за идея? — спросил Бернард.

— Что? Да не важно, касается должности одного врача. Тебе не будет интересно, давай лучше обсудим фестиваль.

Оба вошли в комнату к Ксавье. Он не скупился на роскошь, но распоряжался ей очень умеренно. Стояло кресло, достойное Версальского дворца, но оно было одно и практически кричало от своего одиночество в пустом углу. Старый потёртый ковёр, лежавший посреди комнаты, выглядел так, как будто прибыл сюда из Персии. Однако и он занимал только малую часть помещения. Умеренная роскошь, экономия на дорогом — это ощущалось и в комнате, и в образе Ксавье. Уставший от суетливого дня, он сидел в углу у окна и смотрел на ночной горизонт.

— Знаешь, Бернард, хочется, чтобы о нас услышали по всему миру. Экспериментом мы уже удивили, но никто и знать не знает, как идут дела, ведь всё засекречено, а в прессу попадают лишь обрывки информации. О фестивале талантов мы сможем заявить во всеуслышание, пригласить репортёров, журналистов. Устроим шум?

Бернард кивнул головой.

— Тогда давай приступим.

Бернард уже приготовился излагать идеи, пока Ксавье не произнёс фразу, которая в корне меняла всё.

— Франсуа против.

— Как против?

— Вот так! Он боится, что это повредит эксперименту! Мои слова впервые на него не действуют, я уже не знаю, что ему предложить.

— Значит, нам надо не уговаривать Франсуа, а сделать так, чтобы он сам захотел провести этот фестиваль.

Ксавье резко встал и радостно хлопнул в ладоши.

— Точно! Изменим его точку зрения изнутри. Хотя. — он сделал паузу. — Как мы её изменим. Ведёт он себя непредсказуемо и никому не понятно, что у него на уме.

— Значит, поменяем атмосферу вокруг него. Иногда обстоятельства пробуждают желания, а не наоборот.

— Что ты имеешь ввиду, Бернард?

Юноша оглядел комнату, немного обошел её и спросил:

— Ксавье, ты давно был на море?

— На море? Я думаю, что несколько лет назад.

— Хотел бы оказаться там завтра, нет, прямо сейчас?

Ксавье немного нахмурил лоб, но сделал более заинтересованный взгляд.

— Ну не знаю, честно говоря…

— Молчи!

Бернард резко начал создавать в комнате атмосферу, которую принято называть южной. На дворе была ночь, поэтому он взял лампу со стола и поставил её за занавеску, которая удачно оказалась жёлтой, зажёг подходящий цвет для антуража. Включил компьютер.

— Какой пароль?

— Я введу его сам.

Ксавье мало кому доверял, а компьютер для него был важнее сейфа. Но заинтересовавшись поведение Бернарда, он разблокировал систему. Молодой врач продолжил творить.

— Спасибо!

Юноша быстро нашёл шум моря в интернете и включил немного приглушённое аудио на всю комнату, крик чаек и всплески волн ласкали слух. Под ногами оказался обогреватель, дожидавшийся холодных дней зимы, Бернард размотал провод и тут же его включил, стало теплее.

— Закрой глаза, Ксавье! — произнёс Бернард и неспешно подошёл к нему, взял за руку и попросил встать. — Чувствуешь? Это Лазурный берег, это пляжи Бразилии, пропитанный счастьем воздух, бесконечный отдых и тёплый песок. Ты хочешь на море, Ксавье?

— Хочу, хочу на море! — Закричал тот. — Больше всего хочу.

— Можешь открывать глаза.

Оба снова расположились в разных концах комнаты, сели на свои места.

— Вот видишь. — продолжил Бернард. — Ещё минуту назад я слышал в твоей речи сомнение, а сейчас ты желаешь моря больше, чем всего остального. Я просто создал атмосферу, которая тебе была необходима. Тоже самое мы сможем провернуть с Франсуа, просто изменим его сознание.

Ксавье задумался, встал со своего кресла и снова взглянул в окно.

— Не всё так просто, Бернард. Меня от желания оказаться на море отделяло расстояние куда меньшее, чем потребность Франсуа в фестивале. Я с ним разговаривал, всё это время он был непробивной и практически не реагировал на мои уговоры.

— Значит, мы просто потратим на это чуть больше времени и сил.

Ксавье развернулся, в его глазах как будто промелькнула искра и он продолжил:

— Знаешь, а этом есть что-то разумное. По крайней мере, если мои старые методы уже не помогают, то пора использовать оружие из нового арсенала. Какие наши действия? Что ты об этом думаешь?

— Развернём полную кампанию! Врачи будут как будто случайно попадать на глаза Франсуа и демонстрировать свои таланты, развесим вокруг плакаты и надписи, нужно придумать какие, будем намекать ему о том, что о нашей клинике давно ничего не писали.

— Остановись, дальше я всё придумаю сам. — сказал Ксавье.

— Хорошо! Есть ещё несколько идей по этому поводу.

— Пока достаточно. Мы оба очень устали, давай продолжим завтра.

Они пожали друг другу и Бернард принялся уходить, но неожиданно спросил:

— Ксавье, прошу прощения за прямолинейность, но зачем лично тебе это всё?

— Просто хочу попасть в историю. Тут я ничего скрывать не буду.

Бернард повернул позолоченную ручку двери и вышел. Возвращаясь к себе, он услышал, как за ним кто-то бежит, это снова оказался Ксавье.

— Забыл поблагодарить тебя, знаешь, я в тебе не ошибся. До завтра!

Бернард взглянул на часы, время уже приближалось к часу ночи.

— Мы так увлеклись, что мне кажется уже до сегодня!

Ночь, тихая улица за окном, размышления о новых возможностях и дикая усталость — всё это не давало Бернарду обращать внимание на всякие мелочи.

По его ощущениям прошло лишь мгновение, как он оказался в свое комнате готовым ко сну. Усыпляло всё — тихий шорох листьев на деревьях за окном, синий свет луны, пробивающийся через ночные облака, легкий ветер идущий из чуть приоткрытого окна. Всё собралось вместе и буквально сбило его с ног и только заранее заведённый будильник заставил проснуться утром. Ни снов, ни чувства долгого сна, Бернард был в предвкушении, сегодня ему предстояло провернуть много дел вместе с Ксавье. Не было времени выбирать нужную одежду, гладить её, он даже толком не почистил зубы и непричёсанный выбежал в коридор, к Ксавье. Свой этаж он пролетел за пару секунд, добрался до лестницы и остолбенел, ведь наверх его буквально не пускала толпа странно одетых людей — врачей и больных, которые в унисон пели песню Эдит Пиаф. Посередине стояла главная запевала, которая задавала темп для всех вокруг. Она была невысокого роста, даже немного похожа на оригинальную певицу, но её выдавал немного неопрятный вид и неживой взгляд в пустоту.

Бернард узнал в вокалистке сумасшедшую, страдающую расстройством личности, по её личным соображениям внутри неё было около десятка дам и даже один молодой парень. Сейчас в ней проснулась очередная личность — Эдит, которая, к слову, могла быть одной составляющей другой личности. Бернард с трудом пробрался через толпу и оказался на этаж выше. Прямо у входа в бывшую химическую лабораторию висела табличка, на которой было написано: «Играю за немного франсуатона — скрипка, рояль».

«Откуда в клинике рояль» — подумал Бернард и неожиданно встретил прямо перед собой умиротворённую улыбку Франсуа.

— Бернард, друг мой! Ты слышишь? — начал тот. — Это же Пиаф, Эдит Пиаф, моя любимая песня.

Дальнейшие слова Бернарда уже не имели для Франсуа никакого значения, он продолжил свой путь к лестничному пролёту, где толпа проводила импровизированный концерт.

Стало понятно — Ксавье начал реализовывать вчерашний план в одиночку. Бернард почувствовал себя обделённым у стремился в комнату к обидчику. Он резко и без стука открыл дверь и вошёл внутрь, покричав:

— Разве это дело? Так поступают с друзьями?

Внутри никого не было, Бернард кричал в пустоту. Но свет был потушен, шторы закрыты, а на столе лежала записка, на которую ярко светила одинокая настольная лампа. Юноша подошёл ближе и прочитал:

«Бернард, спасибо за идею! Ты дал мне мощный толчок, дальше я всё сделаю сам. Не беспокойся о нашей идее и держи всё в тайне. Твой К.»

Ксавье в очередной раз выдал чужие успехи за свои, а в клинике сейчас творилось представление, которое разыгрывалось по его сценарию. Он был жаден до идей и никогда не хотел делиться славой с другими, этот раз не был исключением.

Бернард взял журнал и отправился изучать всё то, что творилось в клинике, ведь не каждый день удаётся ощутить себя на сцене театра одним из главных действующих лиц, тем более что предлагаемые обстоятельства были оговорены заранее не со всеми актёрами.

В некоторых местах клиники были развешаны написанные от руки афиши, нелепые, подготовленные за ночь стихотворения, например:

Я не вижу себя бесталанным, простите,

Дайте воздуху глотнуть и сказать:

Посмотри на меня, милый зритель,

Я — поэт, не могу больше врать.

Подписи не следовало, просто было приглашение на стихотворный вечер сегодня после ужина в одну из палат. Афиши вырезанными из бумаги буквами кричали:

«Поём французский шансон»;

«Лучше радио, не хуже виниловой пластинки».

Одна рекламнее другой, но в какой-то момент вся эта вакханалия неожиданно прекращалась и наступал будничный больничный покой. Ничего не подозревающие больные всё также продолжали проводить свою жизнь в палатах и комнатах отдыха, безответственно выполняли социальные роли, играли в вымышленные игры или уходили далеко в себя, врачи ничем не отличались по поведению от своих подопечных уже практически натурально играли свои роли. Надбавка к зарплате за эксперимент и причастность к великому радовали даже Бернарда, поэтому никто из докторов не подавал знака, что ему надоело притворяться и потакать творившемуся вокруг безумству.

Из одного зала послышался крик толпы, который переходил в эхо и растекался по огромному помещению, Бернард устремился туда. Внутри на столе огромной комнаты стоял работник комитета по пропаганде, он в образе неуравновешенного больного заводил толпу и кричал:

— Кто-то мне поведал, что танец — это талант, который даётся с детства. Разве? Нет! Танцу можно научиться за пару дней, любому танцу. Великие танцоры — лишь мошенники, собирающие деньги с доверчивых идиотов. Вы такие?

— Нет! — отвечали ему люди вокруг.

— Мы можем доказать, что танец –дело каждого, это не талант, а результат небольших усилий. Начнём с танца, поменяем себя, затем изменим представление окружающих о нас. Мы можем больше, чем бесцельно бродить по клинике в поисках франсуатона! Мы достойны большего?

— Да! — кричали ему в ответ снова.

— Сегодня докажем, что мы талантливые, а завтра, что здоровые! Мы будем здоровыми?

— Да!

— Мы докажем свой талант?

— Да!

— Мы изменим представление о самих себе?

— Да! Мы будем танцевать, мы достойны большего!

Врач перевёл свой взгляд с толпы на Бернарда и продолжил:

— А что ты стоишь там так застенчиво на пороге? Хочешь присоединиться к нам?

Бернард не ожидал, что его присутствие не является секретом для всех, он лишь смог испуганно ответить:

— Если позволите я просто понаблюдаю со стороны!

— Твоё право! — крикнул кто-то из толпы. — Найди себе другое занятие, а нам не мешай!

Бернард вышел и продолжил своё путешествие по клинике. Впереди появилась возможность выбора –на пути к палатам пациентов было тихо и не было даже намёка на творившееся представление Ксавье. Налево продолжался аттракцион, висели афиши, вдоль стены пели и плясали сумасшедшие, им всячески потакали в этом врачи. Мимо Бернарда пробежал мужчина средних лет в шляпе. Не извинившись, он пробежал к комнате и попытался отворить дверь, открыл, ударил ею о свой чемодан, тот открылся. Из чемодана в разные стороны полетели бумаги, сквозняк, гуляющий по коридору только подгонял их. Бернард из соображений вежливости подбежал и принялся собирать их.

— Да что вы, не стоит! — попросил мужчина.

Все листы были пустые. Бернард спросил:

— Что это? Бумага для принтера?

— Нет же, это мои заготовки, мои слова.

— Но на бумаге нет слов. — Проверив пару листов с двух сторон заметил Бернард.

— Знаете, если вы чего-то не видите, это ещё не значит, что этого нет.

Бернард видел собеседника впервые, поэтому не знал как построить диалог — как с врачом или с сумасшедшим, по привычке он изобразил что-то нервное и сделал пару шагов назад, чтобы не мешать новому знакомому.

Незнакомец продолжал собирать свои заготовки, торопился и у него то и дело слетала шляпа и оголяла его лысеющую голову. Собрав всё он встал и его чемодан снова раскрылся, на этот раз просто потому что он забыл его закрыть. Масштаб бедствия был больше. Сквозняк поднял листы бумаги выше и распространил их в разные стороны.

— Да ну и ладно, буду импровизировать. — сказал мужчина, посмотрев на Бернарда и открыл дверь.

Внутри было много людей, при виде вошедшего они заликовали, засвистели, захлопали.

— Ждали? — пронзительно громким голосом прорезал он гул толпы.

— Да! Ещё как ждали. — отвечали те.

Все затихли. Из толпы вышел человек со столом, попросил освободить ему место и поставил стул перед собой, а затем встал на него.

— И я ждал! — сказал тот, обращаясь к мужчине в шляпе.

Тот запрокинул голову назад и шляпа слетела с него, ловкий Бернард, стоящий позади успел схватить её, пока та не достигла пола. Затем, с той же грацией он скинул с себя плащ и продемонстрировал всем странную временную татуировку с символами, понятными только ему.

— Дайте мне высоту! — крикнул тот. По комнате прокатился стул, мужчина поймал остановил его рукой, понёс к своему оппоненту и поставил стул перед ним, а затем также встал на него. Толпа подняла руки и закричала, кто-то сказал, что пора начинать.

— Новый знакомый Бернарда начал:

Мы поэты, докажем это смело.

Бернард быстро понял, что перед ним разворачивается поэтический турнир и резко потерял интерес к происходящему. Захлопнув дверь перед собравшимися он двинулся дальше исследовать плоды фантазии Ксавье, стараясь идти только по тем местам, где происходило какое-нибудь очередное представление. Потеряться было трудно, ведь перфомансы были лишь там, где висели афиши, стихи, картины и другие элементы творчества больных. В остальных частях клиники продолжалась тихая размеренная жизнь, о которой Бернард уже исчеркал немало строк в своём журнале.

Среди очередной кучки людей Бернард узнал Ксавье и ринулся к нему. Народ подхватил единый темп синхронного танца, сцепился за руки и закружился в хороводе, затем все снова разъединились и вот Бернард уже оказался в середине.

— Кто-то произнёс, да у нас новенький!

— Я просто хочу пройти! — ответил «новенький».

Но никто не хотел его слушать, танец овладел их умами куда больше, чем любое психотропное средство. Шаг за шагом они несли Бернарда всё дальше от Ксавье, пока тот не растворился в созданной ими суете.

— Закончили! — раздался командирский тон со стороны. — Все успокоились, каждый получает своё, молодцы.

Ничем не примечательный мужчина, возомнивший себя генералом этого парада, остановил феерию лишь одним словом и обездвижил каждого танцора. Бернард воспользовался случаем и побежал в сторону Ксавье, но его уже было не найти. Нужно было найти пару минут, чтобы записать происходящее в журнал. Он нашёл тихое место вдали от афиш и танцев, в углу у пункта сбора анализов всегда было мало народу, а целый ряд душистых цветов успешно перебивал соответствующие ароматы. Усевшись на диван, Бернард начал писать: «Вторник. Больные в новых экспериментальных условиях начали вести себя более организованно».

Он не планировал ставить точку и заканчивать запись, но обстоятельства снова заставили отвлечься. Из за угла спиной на пол вывалился сумасшедший лет 25-ти. Он упал и сразу же принялся на кого-то кричать, из за угла появился обидчик, который был значительно старше и крупнее его. Требования обидчика были достаточно немногословны:

— Не мешай! — вторил тот.

Мешавший, не вставая с пола попятился назад и пустил слёзы. Нащупав стену за собой он принялся громко рыдать, привлекая к себе внимание прохожих. Никто не решался подходить к нему, все лишь делали вид, что ничего не произошло, потому Бернард воспользовался случаем и спросил, даже не делая шаг вперёд:

— Что с тобой произошло? Почему тебя обижают?

— Что, прости?

Бернард подошёл ближе и сел рядом.

— Вытри слёзы! Расскажи, что случилось?

— А ты сам не видишь? Они пользуются нами, стараются привлечь меня участвовать в каких-то мероприятиях. Я не могу быть со всеми, мне неприятно, когда на меня смотрит публика, а от одной мысли о выступлении останавливается дыхание и дико колотится сердце.

Этот больной уже не первый год страдал от панических атак и был из тех, кому эксперимент только вредил. Социальные роли давались ему с особой сложностью, ведь все они были рассчитаны на то, что необходимо так или иначе контактировать с другими, а индивидуальную программу составить просто не было времени. До клиники он работал обычным учителем, пока неожиданно не начались приступы паники, работу пришлось забросить и он обратился за помощью к психотерапевту. Болезнь на тот момент была уже в таком запущенном состоянии, что сначала больного перевели в дневной стационар, а затем в клинику на полные сутки. Помогали только уколы, по его собственному утверждению неплохо справлялся с болезнью и франсуатон, но чтобы его получить нужно выполнять неприятную социальную роль учителя, ведь наверху решили, что именно это будет удаваться пациенту легче. Никто не хотел вдаваться в подробности и погружаться в суть. Тем самым, одним из симптомов подобной нелюдимости стал протест, от которого приходилось часто страдать.

— Расскажи, что произошло! — попросил Бернард.

— Подняли сегодня утром меня, всех в нашей комнате. Сказали, чтобы мы подумали над тем, как мы бы могли проявить себя в творчестве. Все мои соседи зажглись идеями, я предпочёл остаться. — сделав паузу, чтобы вытереть слёзы, он продолжил. — Я подумал, почему все так быстро согласились участвовать в чём-то новом просто за двойную порцию франсуатона?

— Двойную порцию? Всем обещали двойную порцию? — Переспросил Бернард.

— Конечно, но с одним условием — нужно быть не старше 30 лет.

— Чем же ты не доволен?

— Взгляд собеседника тут же изменился, он сделал возмущённое лицо и встал на ноги.

— — Как чем? Они пообещали оплату, зарядили всех идеей, придумали занятие и теперь руководят толпами. Никто раньше так легко не соглашался, но стоило привлечь всех, а не каждого по отдельности, как сработала цепная реакция. Люди сошли с ума!

Последнее заключение в условиях клиники звучало особенно интересно, подумал Бернард.

— Как будто ты не знаешь, как всё работает, Бернард!

— Что? Ты знаешь, как меня зовут?

Неожиданно раздался звучный голос Ксавье:

— Вот я тебя и нашёл, куда ты делся? Принялся танцевать и исчез!

— Ксавье! Почему ты решил всё делать один?

— Давай я тебе всё объясню!

Ксавье начал оттаскивать Бернарда от сумасшедшего, тянув за плечо.

— Что ты сидишь с этим пси… гражданином? Теряешь время, у нас ещё много дел!

Ксавье торопил Бернарда и устойчиво приглашал подняться на другой этаж.

— Смотри, как всё работает! Всего полночи немного усилий с утра и мы поменяли клинику, изменили ход эксперимента и не навредили ему!

Оба подошли к двери комитета пропаганды, внутри слышалась оживлённая дискуссия, когда они вошли голоса утихли.

— Ну что же господа. — начала Ксавье. — пришло время погрузить Бернарда в наши планы.

Комнату, на данный момент населяли: мужчина в тёмных очках, странного вида девушка, которая всем своим естеством старалась походить на парня, бородатый мужчина средних лет, и сумасшедший, которому, по словам Ксавье можно было доверять.

— Бернард! — начал Ксавье, как ты уже понял мы начали менять точку зрения Франсуа на фестиваль талантов. Сегодня утром в экстренном порядке он созвал самых посвящённых в дело представителей этого комитета и некоторых наших единомышленников. Было решено быстро подготовить плакаты, творческие перфомансы и изображения, которые находились исключительно на пути следования Франсуа. Он по вторникам проходит по одному и тому же пути и редко сворачивает в стороны, поэтому нам не пришлось менять всю клинику.

— Так, пару коридоров, кабинетов и поворотов. — добавил бородатый мужчина.

— Всё остальное сделали сами больные. За двойную порцию франсуатона они готовы горы свернуть, важно было убедить их лишь том, что причастность к делу превращает их в своего рода элиту.

— Элиту? — уточнил Бернард.

— Совершенно верно! Когда ты со всеми, а не против всех, да ещё у тебя и в два раза больше франсуатона, ты — элита.

— А остальные кто?

— Для нас и те и те одни и те же больные. Среди своих, все незадействованные в творчестве — отщепенцы.

— Я видел Франсуа, он в восторге от песни на лестнице!

— Ох, он часто напевал эту мелодию, когда мы сидели вместе у него в кабинете, она одна из его любимых. — сказал Ксавье, постукивая пальцем по столу мотив той самой песни Эдит Пиаф. — А поэзия? Ты заметил поэтические поединки и перфомансы. Стихи — давняя страсть Франсуа, мне кажется он знает больше тысячи стихов.

— Танцы тоже его страсть?

— Честно говоря, танцы это больше экспериментальный жанр во всём нашем творческом потоке. Лишь раз я видел Франсуа танцующим на одном из закрытых вечеров для привилегированных особ. Танцует он, мягко говоря, не важно. Однако любит смотреть, как танцуют другие, на то и была ставка.

— Кстати мы упустили один момент! — выкрикнул сумасшедший.

— Ну и какой же? — пренебрежительно спросил Ксавье.

— Я знаю, что наш главврач неплохо играет на фортепиано.

Все присутствующие переглянулись. Ксавье попросил всех подождать минуту и по неопределённой причине вышел из комнаты, а затем спустя несколько секунд снова отворил дверь.

— Спасибо, ты нам очень помог. Не мог бы ты оставить нас всех наедине? –сказали они пациенту.

Сумасшедший надменно посмотрел на собравшихся, собрал каждого своим тяжёлым взглядом и, не сказав ни слова, вышел.

— Дальнейший наш разговор исключительно для своих, но он был прав, мы забыли про пианистов. Ну ничего, не всё сразу, их мы подключим позднее. Ромэн! — обратился Ксавье к девушке. — Ты назначаешься куратором по пианистам. Через пару часов нужно собрать несколько сумасшедших и выбрать из них лучшего пианиста, который будет выступать на фестивале.

— Поняла!

— И ещё, он должен играть хорошо, но ощутимо хуже Франсуа.

Бернард взмахнул рукой, чтобы привлечь к себе внимание и двинулся вперёд.

— Меня уже давно терзает один вопрос — почему все привлечённые вами больные не старше 30 лет?

— Я решил, что фестиваль должен быть более молодёжный. — ответил Ксавье. — Молодёжью легче управлять, они могут оказывать давление на старшее поколение, а ещё они гораздо убедительнее. В конце концов, они сильнее духовно и физически и на нах приятнее смотреть выступающими.

— Мне кажется, что и многие люди в годах выступают неплохо! — заступился за своих сверстников мужчина с бородой.

— Только не в нашем случае, при всём уважении к старшим. — ответил далеко не молодой Ксавье. Движения должны быть молодёжными, тогда будет больше подвигов.

— Когда вы думаете поговорить с Франсуа? — поинтересовался Бернард.

— Пусть он сам придёт и сам обо всём нас попросит. Инициатива от нас уже не раз потерпела фиаско. Нужно, чтобы он сам признал свою ошибку и воспользовался всей полнотой своей власти и ресурсами, чтобы организовать фестиваль талантов. Наших ресурсов, увы, на много не хватит.

Собравшиеся разошлись по своим делам, система, выстроенная Ксавье система функционировала как часы. Одни люди были заняты рисованием плакатов, другие курировали и наставляли больных, третьи следили за процессом в общем и не давали творчеству перерасти в бессмыслицу. Франсуа наблюдал за происходящим, миновал свои маршруты и всё больше вдохновлялся идеями творчества, что не могло не радовать Ксавье и команду.

Бернард же с упоением записывал всё театральное действо в свой журнал.

Клиника буквально разделилась на два лагеря — тех, кто старался проявить себя в творчестве, несмотря ни на что, включая свою абсолютную бесталанность, и на тех, кто не желал принимать участие во всеобщей суете и сохранял нейтралитет в палатах и комнатах. Однако, были и третьи — немногочисленная группа людей, которая была объединена лишь одним — скептицизмом по отношению к происходящему. Они не приветствовали ни тех, ни других, у них была иная цель — донести до самых активных и творческих то, что они идут на поводу у Ксавье. Однако никто, кроме Бернарда и приближённых к Ксавье не знали, кто за всем стоит, поэтому называли группу организаторов «верхами». С верхов спускались распоряжения, верхи пользовались слабоумием душевнобольных и заставляли их действовать в своих интересах, у верхов не было морали и принципов, им просто хотелось получить выгоду. Скептики утверждали, что всё происходящее выгодно только верхам и точно вредит обычным людям, населяющим лечебницу. Скептиков было не много — небольшая группа из пяти человек, которые давали о себе знать немногочисленными выкриками и разговорами с вовлечёнными в творчество людьми.

Один из таких скептиков стоял прямо перед Бернардом и старался переубедить очередного новоявленного танцора.

— Ты танцуешь хуже моей бабушки, зачем ты этим занимаешься?

— Я занимаюсь тем, чем мне нравится. — отвечал запыхавшийся в танце.

Танцор был полностью погружён в своё увлечение и скрывал за танцем все свои психологические отклонения. Его неконтролируемые эмоции больше походили на смелую импровизацию, а резкие движения только добавляли остроты общему перфомансу.

— Остановись! — продолжал скептик. Ты же никогда раньше не танцевал, почему решил заняться этим именно сейчас? Ты так сильно хочешь танцевать?

— Нет! — резко ответил тот.

В разговор вмешался Бернард и обратился к скептику:

— Может он хочет хорошо выступить, чтобы порадовать зрителей.

— Не хочу я хорошо выступать! — отвечал танцор, кружась в танце и отрабатывая очередное фуэте. — Я хочу франсуатон, обещали двойную оплату.

— Так это всё ради таблеток. — Почти синхронно спросили его двое.

Танцор остановился, согнулся дугой, чтобы отдышаться и вытер своей майкой пот со лба, не снимая её.

— Больше франсуатона — больше шансов выбраться отсюда. Не нужна мне никакая великая идея, всё равно на вас, на зрителей и на своё выступление, мне хочется быть ближе к излечению.

Бернарду было достаточно этой фразы, чтобы закончить разговор и сделать одну из самых интересных пометок в своём журнале: «Время третий час дня, я настолько впечатлён происходящим, что пропускаю обед, по своему желанию. Похоже, что Ксавье догоняет двух зайцев — он достигает своей цели с организацией фестиваля и форсирует течение эксперимента. Больные начинают охотиться за франсуатоном, занимаясь интересными для них делами, они жаждут выздоровления так, как не желали его ранее. Некоторые из них осознают свою болезнь и стараются изо всех сил, чтобы вылечиться.».

Заметка была почти готова, пока стоящий в стороне Бернард краем глаза не заметил примечательную картину. Отчаявшийся в своём деле скептик уже забросил свои уговоры, а с танцором разговаривал новый человек — знакомый Бернарду врач. Шумы, создаваемые окружающими походили на гул и почти не мешали тому, чтобы разобрать все слова в разговоре.

На руку было и то, что оба были повёрнуты вполоборота к Бернарду и как бы нарочно громко разговаривали, чтобы их можно было услышать.

— Зачем ты в это вписался, это же затея для пациентов!

— Я танцую в группе со своими больными, мне нужно контролировать весь процесс.

— Но ты же танцуешь отвратительно!

— Ты хотел сказать, хуже твоей бабушки?

— Не совсем, но это достаточно правильное утверждение.

Оба отошли в сторону, танцор взял свою повседневную одежду и вещи. Бернард заметил, что среди вещей был кейс, в котором врачи переносили таблетки. Это определённо был врач, а в кейсе был франсуатон. Зачем же он так врал про двойную дозу — думал Бернард. Больше удивляло, конечно, то, что его было невозможно отличить от обычного больного. Кем же тогда был скептик? С ним было всё в порядке, он действительно был одним из пациентов и сидел в углу, обхватив колени. Никаких признаков, выдающих в нём врача не было, хотя глаза в последнее время всё чаще стали подводить Бернарда.

Решив отдохнуть, Бернард отправился в столовую в надежде на то, что после пропущенного обеда ещё осталось немного еды. Врачи в последнее время часто недоедали пару порции, оставляя их на столах. Он специально выбрал маршрут, на котором не было больных и врачей, готовящихся к торжеству. Путь был спокойным недолго. Этажом ниже в одной из пустующих палат Ксавье разговаривал с кем-то из комитета пропаганды.

— Присоединяйся к нам! — крикнул Ксавье изнутри.

Бернард хотел пройти мимо, но распахнутая дверь и полная тишина в коридоре были не на его стороне.

Внутри заброшенной палаты были четыре кровати с помятым постельным бельём, открытый деревянный шкаф с одиноко весящей на вешалке и выгоревшей на солнце рубашке, а в углу уже не первую неделю плёл свою паутину паук в надежде поймать муху, случайно залетевшую в оконную щель. Ксавье сильно дисгармонировал с окружающей атмосферой, стоя в своём кашемировом свитере и выбеленной многочисленными стирками рубашке.

Его собеседник — лысый мужчина лет тридцати, в длинной кофте почти до колена и невероятно тяжёлым взглядом сидел на одной из кроватей, бережно отодвинув себя повидавшее жизнь старое постельное бельё.

— Бернард, тебе не кажется, что в клинике начинает твориться немного не то, чего мы изначально ожидали? — спросил Ксавье.

— Слушай, я давно потерял ход твоей мысли, поэтому мне сложно судить. Тем более, ты почти не посвящаешь меня в свои планы. Ты позаимствовал у меня идею, а реализацию ты взял в свои руки.

Безволосый мужчина неспешно встал с кровати, а пока та издавала невыносимый скрип, лениво спрашивал:

— Подожди-ка, Ксавье, ты же говорил, что это твоя идея!

— Давайте не будем спорить о том, кому принадлежал замысел, сейчас это не имеет никакого значения. — переводил тему разговора Ксавье. — Мы здесь для того, чтобы немного подкорректировать сам процесс. Я боюсь, что Франсуа не подойдёт ко мне с предложением о проведении фестиваля, если не будет полностью уверен в его успешности. Поэтому нужно быть уверенным в том, что все репетирующие выступят так, что нам потом не будет за них стыдно!

— Нам в любом случае будет за них стыдно. Вы видели как поют и танцуют больные, я видел только пару пациентов, которые делают это достойно, все остальные — настоящий позор для сцены. — парировал Бернард.

— Именно! — согласился Ксавье. — Мы должны обучить тех, кто подаёт хоть какие-то надежды их занятию.

— Сами их обучим? Мне медведь на ухо наступил, а рисую я вообще как курица лапой. — заявил лысый мужчина.

— Нет! Я приглашу профессионалов своего дела в нашу клинику. Мы посмотрим всех, отберём самых достойных и будем с ними заниматься по ночам. Для полноценного фестиваля нам хватит дюжины человек для одиночных номеров, а остальные будут задействованы на подтанцовке и подпевке, если вообще выйдут на сцену.

— Разве мы можем сюда приглашать людей извне? — спросил Бернард.

— Я приложу все усилия, чтобы они проникли в клинику незаметно. — ответил Ксавье. Не можем же мы катать всех больных по городу по разным курсам и урокам!

Дальнейшее обсуждение не имело смысла и все присутствующие разошлись, оставив палату одиноко дожидаться следующих гостей.

Казалось, что солнце сегодня светило в два раза ярче, чем в обычный день и, пробиваясь сквозь призму пыльных окон, давало клинике столько света, что раскрывало ранее скрытую темноту. Тысячи лучей пронзали больных и как будто дарили им дополнительную энергию и вдохновение для творчества. Лечебница играла на музыкальных инструментах, рисовала, читала стихи, наконец послышались звуки фортепиано. Между больными, растворяясь в блаженстве блуждал Франсуа, стараясь быть незаметным, и никто не знал, что весь этот театр для него одного. Десятки больных сочиняли и импровизировали впервые в жизни, и это походило на творчество дошкольников, которых родители отдали в секции в надежде на то, что из них получится талантливый писатель, поэт, музыкант или танцор. Но дошкольникам не было никакого дела до их таланта и планов родителей, они лишь получали удовольствие и существовали только ради того, чтобы будни не пролетали так быстро.

Бернард прошёл несколько метров и узнал среди пациентов своего соседа Жака, который уже так органично вписывался в общность своих пациентов, что был с ними практически единым целым. С компанией Жака проводил серьёзный разговор один из кураторов из комитета пропаганды, выдающий себя за пациента.

— Почему вы решили играть народную музыку? — возмущённо спрашивал тот. — Вряд ли она понравится публике, сейчас уже другие форматы в чести.

— Какие это другие форматы? Мы будем играть то, что нравится нам. Если что-то любим мы, то и публика влюбится в это вслед за нами.

— Вздор! вы видели как все реагируют на джазовый оркестр этажом выше? А социальная поэзия? Публика уже на репетициях сбивает руки в аплодисментах. Что же будет во время их представления. Представляете, что ждёт вас? Вы окажетесь в тени своих же друзей!

— Никакие они нам не друзья! Ведутся на поводу у толпы, а нам важны ностальгические мотивы, в них вся мудрость.

Один из больных рядом с Жаком на протяжении всей ссоры пытался сдерживать себя и жадно глотал последнюю таблетку франсуатона, не запивая её водой. В один момент он довёл себя до нервного срыва и выбил единственный инструмент — гармонь из рук стоящего рядом человека. Затем больной залился слезами и, окутав себя криками, бросился прочь. Психика не всех больных выдерживала слаженной работы в команде и организации.

— Вот видите! — продолжал куратор. — У вас больше уже нет инструментов! На чём вы планируете играть свою музыку? Где достанете новые? Других нет!

— Уж поверь, мы придумаем, чем заняться! — прокричал Жак!

Прокуратор понял, что дело идёт к бесконтрольному конфликту и оставил пациентов со своими мыслями, добавив:

— Попробуйте петь, только что-нибудь посовременнее, хватит с вас этой архаики.

Больные расселись вдоль стены, некоторые из них принялись стоить планы о будущем творчестве.

— Вряд ли я смогу продолжать, это всё полная чушь! — начал один из больных. — Я, пожалуй, вынужден оставить вас, извините.

— Мне тоже кажется, что наше дело сделано. Я в палату. — согласился с ним другой.

Порванный маховик гармони отбил всяческое желание действовать, а у стены осталось лишь несколько энтузиастов, впустую полемизирующих о собственном предназначении.

Среди них сидел Жак, который заметил наблюдающего за ними Бернарда.

— Друг мой! — прокричал Жак и быстро побежал от пациентов. — Что ты тут делаешь? Неужели тоже решил продемонстрировать свой талант? Ты знаешь ноты?

— Нет, не знаю и знать не хочу. Я просто записываю всё происходящее. Пусть моё творчество оценят на другой площадке, а не здесь.

— Но как же? Разве тебе не хочется побыть со всеми, почувствовать себя частью чего-то великого?

— Ты даже не представляешь, насколько сильно я погружён во весь этот процесс! — ответил Бернард.

— Ладно. Поможешь мне?

— Что? Каким образом?

— Я бы с радостью занялся стихосложением, но вынужден быть вместе со своими больными, которые серьёзно взялись за народную музыку. Из инструментов у нас была лишь гармонь, да и та пропала. Я хочу быть со всеми, но в тоже мне не хочется выделяться, выступая со своими подопечными!

— Почему бы тебе не выступить одному?

— А что я один могу сделать? Что изменить в общей программе? Вместе мы сила!

— Тогда тебе ничего не остаётся, как прислушиваться к мнению своих товарищей.

— Да, ты прав, ничего не остаётся.

— Переубедить Жака в обратном для Бернарда было делом двух минут, но гнетущая атмосфера вокруг, усталость и полная потеря интереса к происходящему заставили его закончить разговор.

— Попробуй сделать так, чтобы даже устаревшая музыка твоих товарищей понравилась публике. — посоветовал Бернард на прощание и ушёл.

Бродить по клинике было гораздо интереснее, чем прежде. Зоны творчества как по разнарядке затихали лишь тогда, когда Франсуа был занят чем-нибудь в другом месте лечебницы. По распоряжению Ксавье нужно было экономить силы больных, чтобы активизировать их на полную во время очередного рейда Франсуа возле них.

Бернард попеременно менял суету и шум на зоны спокойствия, пока не прилёг в одной из них на мягкий диван и случайно не заснул. Он проснулся от собственного храпа и непреодолимого чувства, что за ним кто-то наблюдает. Так и оказалось. Юноша протёр немного заслезившиеся от солнца глаза и увидел перед собой больного, который смотрел прямо на него.

— Больной испугался неожиданного пробуждения и, вздрогнув, быстро ушёл прочь, проговаривая себе что-то под нос.

— За окном вечерело, криков в клинике стало меньше и звук музыкальных инструментов уже перестал раздражать бесконечной какофонией. Спокойствие означало, что рядом нет Франсуа.

Бернард взглянул на часы, их стрелка уже клонилась к ужину. Бесконечный бег по разным частям клиники отнимал столько энергии, что восполнить её мог только хороший отдых и большая порция вкусной еды. Поняв, что одним только сном он не отделается, Бернард пошёл по направлению к столовой. У него уже вошло в привычку пробираться через тернии криков репетирующих больных и хаос неорганизованного порядка.

В голове была лишь одна мысль — как можно быстрее пройти через всё это, не отвлекаясь на окружающих его больных. Аромат выпечки обострялся с каждым шагом и манил Бернарда ближе, а пациенты предательски провоцировали его остановиться, чтобы оставить ещё одну интересную заметку в журнале о своём поведении. Но воля на этот раз одержала победу над любознательностью и Бернард, сам того не заметив, оказался посреди буфета, где встретил тех, мимо кого пройти было невозможно, невзирая на все обстоятельства. В нескольких метрах от него стоял Ксавье и держал в руке бокал шампанского, пузырьки которого игриво переливались в свете вечерней люстры, тяжело висевшей над потолком. Рядом стоял Рауль, который, широко раскрыв глаза, довольно громко вёл достаточно секретную беседу.

— Как это нельзя незаметно провести их сюда? — интересовался Рауль у Ксавье.

— Я старался изо всех сил, но охрана категорически отказывается пускать их. — отвечал тот.

— Ты пробовал поговорить с ними? — поговорить в этом контексте было сказано в кавычках. Всем было понятно, как решались противоречивые дела в лечебнице.

— Как я только с ними не говорил, помимо гешефта предлагал даже кое-какую свою помощь. Они только вертели головой. Конечно их можно понять, они этой самой головой отвечают за чистоту эксперимента.

Ксавье отвернулся взял небольшую паузу и сделал маленький глоток шампанского, во время которого через призму бокала он заметил Бернарда.

— О! Ты тоже здесь! Подходи к нам, мы как раз обсуждаем небольшую задачу, которую нам стоит решить.

Подойдя ближе, Бернард был угощён шампанским и приглашён встать ещё плотнее, круг из трёх врачей почти замкнулся, все заговорили тихо.

— Теперь по существу. — начал Ксавье. — Бернард, идея протащить в клинику педагогов для наших бездарей провалилась, придётся справляться своими силами.

— Как провалилась? — уточнил Бернард.

— Я полагаю, ты сам всё слышал. — ответил Рауль. — Никто не позволяет пускать в клинику посторонних.

— Но тут была полиция и врачи скорой помощи. — сказал Бернард.

Снова возникла пауза, все трое воспользовались ей и сделали по глотку дорогого шампанского.

— Чокаться не будем, пока не за что. — сказал Ксавье. — По распоряжению свыше в клинику невозможно никого впустить без предварительного одобрения. Полиция и скорая — это исключение из правила. Хотя даже те врачи и полицейские, которых ты видел, прежде были приглашены на специальную беседу, на которой им объяснили, что происходит в нашей клинике. Все новые люди здесь подготовлены к эксперименту с франсуатоном.

— Что нам остаётся делать? Когда планируется выступление? — поинтересовался Бернард.

— Франсуа поговорил с нами. — радостно ответил Рауль и тут же поменялся в лице. — Он сам попросил нас провести фестиваль, но с условием, что всё мероприятие пройдёт завтра, у нас меньше суток.

Все трое продвинулись к столу, на котором уже располагались яства, которыми можно было бы накормить десятерых. Бернард был рад такому неожиданному банкету и с радостью принялся уплетать дурманящие своим запахом блюда. На некоторое время он даже забыл о разговоре и только спустя минуту, немного уняв свой голод, продолжил:

— Господа, а к чему такая спешка? Разве мы не можем взять ещё несколько дней на репетиции, а лучше неделю? Выступающие лучше подготовятся, а в газетах будут более позитивные отклики.

— Понимаешь, вот какое дело. — разрезая говяжий стейк из мраморной говядины отвечал Ксавье. — Нужно понимать, что мы тут все работаем не в штатном режиме. В обычной клинике ты можешь планировать что угодно и брать сколько хочешь времени на подготовку. У нас же есть эксперимент, который имеет чёткий план и ограничения, определённые регламентом. Во-первых, послезавтра планируется переход к следующему этапу эксперимента, которому не может помешать какая-то там подготовка к фестивалю талантов.

Ксавье отрезал кусочек стейка, отодвинул его в сторону, насадил на вилку кусок побольше и принялся жевать.

— А во-вторых? — поинтересовался Бернард.

— Во-вторых, — громко вздохнув, продолжил Рауль. Желание Франсуа может пропасть и мы потеряем всякую возможность провести фестиваль. На второй такой сюр в клинике у нас уже не хватит не времени, ни сил.

— Советую начать прямо сейчас, мы не можем терять ни минуты! — сказал Ксавье, не успев проживать стейк.

Все резко встали и двинулись прочь, Бернард не мог снова потерять своих коллег из виду, поэтому, наполнив полный рот пищей и быстро набрав еду в руки, он побежал за ними. Со стороны Бернард был похож на вора, которому довелось похитить еду из дорогого ресторана. Видимо именно поэтому окружающие не сводили с него взгляд и тихо посмеивались.

— Куда мы идём? — запыхавшись спросил Бернард.

Оба его спутника не стали отвечать, а лишь игриво улыбнулись и поманили рукой за собой.

Троица достигла места назначения. Это место на втором этаже всегда было заполнено абсолютной тишиной. По давно сложившимся правилам больницы сюда помещали больных, страдающих различными формами аутизма. Они редко издавали хоть какие-то звуки и могли находиться только в одиночных палатах, куда к ним редко захаживали их врачи. Сейчас палаты были открыты, но больные продолжали сидеть внутри, ожидая очередного визита докторов, которые уже давно делали вид, что являются их друзьями. Здесь почти не ждали очередной таблетки франсуатона, здесь ожидали спокойствия. Тихий, дурманящий своей приглушённостью свет, просачивался в деревянные стены, приятно коричневого цвета. Посреди этого царства безмолвия была тяжёлая дубовая дверь с идеально лакированной ручкой, которую дёргали не чаще, чем раз в месяц.

Сегодня пришёл час этой двери открыться, Рауль отворил замок своим ключом, дёрнул за ручку, отряхнул пыль с рук и все зашли внутрь.

Это была библиотека, огромное помещение, наполненное тысячами книг, которые гордо стояли на своих полках, заполняя место от пола до потолка.

— Почему эта комната закрыта? — спросил Бернард.

— Потому что больные не должны знать о том, что есть другая истина, кроме франсуатона. Мы тратим много сил, чтобы убедить их в истинности эксперимента. Здесь есть книги, которые наполнены опасными знаниями, никто не должен их читать, даже врачам лучше на время забыть о том, что есть другой мир. Так будет лучше для всех нас. На самом деле мы здесь для другого.

Рауль и Ксавье последовали к лестнице на второй этаж библиотеки, которая находилась прямо в этом помещении, и повернули в отдел с медиа. Среди множества дисков Рауль начал выискивать необходимые ему файлы, расположение которых он предварительно записал на свою шпаргалку.

— Ящик 24, стеллаж 21, ящик 24, стеллаж 21. — без конца повторял он. Нашёл!

В его руках оказался старый диск, на обложке коробки которого было написано: «Уроки танцев и вокала, дополненное издание».

— Такого в интернете уже не найдёшь, там сплошные шарлатаны, а здесь искусство! — оправдывал свои усилия Рауль.

— Зачем нам это? — поинтересовался Бернард.

— Мы подумали, что не обязательно перетаскивать педагогов в клинику, если они уже здесь. Правда на дисках. — ответил Рауль.

— Не все. Некоторые прислали мне свои уроки на почту. Я о тех, кто должен был оказаться в клинике сегодня. Будем смотреть уроки с дисков и интернета вместе с больными. Нам предстоит интересная ночь! — восторженно заявил Ксавье.

Все трое начали спускаться вниз и заметили, что у входа сидел один из больных и читал том Антона Чехова на испанском языке.

— Что ты тут делаешь? Тебе сюда нельзя! А ну-ка выходи. — командирским голосом прокричал Рауль.

Больной испугался и бросился наутёк, по пути выронив книжку. Бернард подбежал к книге и поставил её на полку к справочникам по общей психиатрии. За дверью всё ещё слышались шаги убегающего больного, Бернард бросился за ним, отворил дверь и прокричал вслед:

— Остановись! Ты знаешь испанский?

Пациент успел отбежать метров на семь, ведь больше всего на свете он боялся оказаться в непосредственной близости с посторонним. Ещё сильнее его тревожил зрительный контакт с незнакомцем, поэтому отвечал он, стоя спиной:

— Нет.

— Тогда как ты читал Чехова? Ты же ничего не понял!

— Чтобы понимать классику не нужно знать языка. Великие писатели передают не слова, а чувства. Я всё понял.

Затем больной резко дёрнул в свою палату и по звукам стало понятно, что он забаррикадировал дверь изнутри.

— Хватит разговаривать с пациентами! — сказал Ксавье, который уже стоял неподалёку от Бернарда. — Нас ждут великие дела, пойдёмте в кабинет департамента пропаганды.

Оставив спокойствие сектора особо тихих больных, троица пришла к назначенному кабинету. Внутри было полно народу, со стен сняты привычные для этого места наброски пропагандистских плакатов, а на их месте висели новые лозунги:

«Талант лечит»

«В два раза больше франсуатона самым талантливым»

«В танце свобода!»

Бернарда кто-то дернул за плечо. Невысокий смуглый мужчина с невероятно тяжёлым взглядом и улыбкой, которая, казалось, поселилась на его лице лишь на время, грозным голосом попросил:

— Можно пройти? Вы либо туда, или сюда, не занимайте проход.

Вместе с мужчиной внутрь зашли ещё несколько людей, лишь один из которых был одет не в ночную пижаму.

Стало ясно, что больных согнали сюда по приказу Ксавье или кого-то из комитета пропаганды, чтобы за ночь подготовить к завтрашнему выступлению. Куратор шёл по коридору и вёл за собой последнюю группу пациентов, которые желали продемонстрировать всей клинике свой талант. Но сейчас на их лицах было совсем другое желание — поспать. Однако все как будто не хотели замечать ночь за окном и даже предварительно закрыли шторы, чтобы тусклый свет звёзд, пробивающийся через туман, не клонил их в сон.

Ксавье скомандовал кураторам расставить стулья по краям помещения, чтобы все смогли расположиться по кругу и оставить пустое место посередине. Пустоту через некоторое время заполнила тумба с телевизором.

— Не видно! Кричали с задних рядов на ещё не включенный телевизор.

Кто-то из маскирующихся врачей достал из кучи хлама старый проектор, особо предприимчивые больные соорудили экран, благо невероятное количество ватманов и скотч позволяли это сделать. Кинотеатр был готов, телевизор убрали в сторону, свет потух и внимание всех было приковано к экрану. Старый поцарапанный диск был вставлен в дисковод и обучающий фильм начался.

Мужчина в мужском костюме для испанских танцев — свободных атласных брюках и чёрной лоснящейся рубашке, на камеру поприветствовал учеников.

— Кто-тут по испанским танцам? — выкрикнул куратор.

Два зрителя встали, один поднял руку.

— Выйдите на середину перед экраном!

Все трое подчинились приказу и проследовали к куратору. Педагог на видео начал с азов, повторяя раздражающие всех банальные фразы:

— Освободите свои мысли, сделайте глубокий вдох, расслабьтесь, танцуйте душой.

Больные тренировались танцевать уже не первый день, поэтому было принято решение пропустить начало видео, тем более, что остальным присутствующим было не интересно наблюдать за тем, как кто-то тратит их время.

Запись перемотали на тот момент, где уже отрабатывались движения в паре, больные по приказу куратора начали разучивать новые движения. Вся остальная публика спокойно наблюдала за происходящим на импровизированной сцене и на экране, некоторые даже периодически хлопали, а особенно экспрессивные больные даже выкрикивали и свистели в поддержку танцорам.

— Давай бодрей! — кричали из толпы.

— Не халтурьте, завтра всё должно быть на уровню. — вторили им другие люди.

Больные танцевали без устали, отрабатывая одно и то же движение по несколько раз. Этот урок продолжался до тех пор, пока остальные больные не начали возмущаться:

— Неужели мы должны это смотреть всю ночь?

— Мне завтра петь, а я ещё не размял свои связки.

— Будут уроки для нас?

Недовольство можно было пресечь только одним способом — дать другим шанс испытать себя.

— Закончили! Произнёс куратор у компьютера и вытащил диск. Комната заполнилась белым светом экрана, немного ослепив присутствующих.

Ночь давила на всех, пробуждая желание уснуть прямо на месте. Было решено отпускать в свои палаты тех, кто закончил своё упражнение. Первыми кабинет покинули испанские танцоры.

— Не спать! — то и дело скандировали кураторы. — Те, кто посмеет уснуть, не будет допущен до завтрашнего мероприятия. — продолжали одни.

— Уже сегодняшнего! — посмотрев на часы, съязвил один из больных.

«Второй час ночи, больные начинают вести себя странно, просятся выйти на пару минут и возвращаются через полчаса. Очевидно, спят.» — записывал в своём журнале Бернард.

В этот момент один из пациентов, сидевший рядом, посмотрел в записи Бернарда.

— Больные это кто? Это мы что ли больные? — спросил пациент.

По телу Бернарда пробежал лёгкий холодок, немного онемели ноги и на секунду замерло сердце. Он резко закрыл журнал, даже немного прищемив себе палец и обратился к больному:

— Не обращай внимания. У меня синдром недостаточного внимания, мне нужно записывать всё происходящее, иначе на завтра я всё забуду и начну жить с чистого лица. Просто тренирую память.

Конечно, с такого рода болезнями не помещали в психиатрическую клинику, но времени на придумывание себе нужной болезни не было и Бернарду оставалось только надеяться на наивность собеседника.

— А кто здесь больные?

— Вы. И я. По клинике ходит простуда. Оглянись, все то и дело чихают.

Через пару секунд кто-то действительно немного чихнул, с таким везением Бернарду нужно было находиться не здесь, а за столом рулетки в казино.

— Ну что же, желаю успехов в лечении! — ответил больной и уткнулся в свои записи с песней, которую ему нужно было выучить к фестивалю.

В центре кабинета уже проходило короткое занятие по технике речи для тех, кому предстояло читать стихи.

— Поместите себя в предлагаемые обстоятельства. Поверьте в слова, которые произносите. — учил по Станиславскому Ксавье.

Больные внимательно его слушали и слушались, выполняя все команды.

— Путь жизненный пройдя до половины. — начинал один из больных строки из Божественной комедии Данте. — Я очутился… я очутился. — забыв, он принялся подсматривать записи, сделанные на руке. От волнения он вспотел и записи поплыли, превратив чернила в нечитаемое пятно.

— Импровизируй! — подсказывал ему коллега, который должен был начать пересказывать Данте сразу после него.

— Я очутился здесь! — закончил тот.

Зал залился овациями. Нет, публике вовсе не нравилось выступления, также им был не по душе актёрский талант чтеца и его умение импровизировать. Всех обуяло желание скорее выйти отсюда, поэтому все сводили происходящее к профанации. Впереди было ещё 9 репетиций, которые Бернарду нужно было досидеть до конца, ведь того требовал долг и желание выслужиться перед тем, кто каждый день проверяет его журнал.

Рауль отпустил остальных читающих, заменив диск. Яркая заставка и резкий звук несколько взбудоражили аудиторию и диктор на видео бодрым голосом произнёс: «Вокал». Это был последний бодрый момент на видео, далее последовала отработка вокала и отдельных звуков на примере какой-то крайне спокойной и романтичной песни. Под неё больше хотелось плыть на весельной лодке по вечерней Венеции прохладным летним днём, а не сидеть здесь на жёстких деревянных стульях.

Выступающие повторяли песню вслед за видео снова и снова, спокойнее и спокойнее, забывая слова и уступая всё больше места музыке.

Бернард не заметил, как его голова уже лежала на журнале, а тело расплылось по лавке и столу.

Стук! Юноша проснулся от звука закрывшейся двери почти в полной темноте. Свет был выключен, но восходящее солнце уже посылало на землю первые лучи, поэтому можно было разглядеть кое-что внутри кабинета. Бернард быстро оценил ситуацию и сделал необходимые выводы — все вышли, тайная репетиция закончилась. Он проспал три с половиной часа здесь, сидя за столом. Никто и не вздумал его будить, а просто запер одного в комнате. Боясь, что дверь закрыли на ключ, он бросился к ней, быстро собрав все свои вещи. Дверь оказалась открытой и юноша буквально вывалился наружу в пустой тёмный коридор, который переливался тусклым светом редких ламп.

Начало фестиваля планировалось на час дня, значит нужно оказаться там на два часа раньше, ещё есть время поспать. Борясь с болью в затёкшем боку и небольшим головокружением, Бернард отправился к своей комнате. Путь домой казался вечностью, а каждая лишняя ступень превращалась в практически непреодолимое препятствие. Оказавшись рядом, он полез в карман за ключом и снова испуг, опять паника и попытка вспомнить. Вспомнить то, куда подевался ключ, ведь в кармане его не было. Это была потеря, Бернард принял решение оставить поиск ключа на потом, а пока можно было переночевать в другом месте. Думать уже не хватало сил, поэтому из всех возможных вариантов он выбрал самый неразумный и уснул прямо у своей входной двери, облокотившись на неё головой.

— Друг! будил его кто-то. — Друг, просыпайся! Напился? — смеясь спрашивал его один из докторов, живущих по соседству.

Бернард открыл глаза и солнечный свет резкой ударил ему в глаза. Перед ним стоял врач в пижаме для душевнобольных, сжимающий в руке какие-то бумаги. Рядом проходили и посмеивались другие люди, бросая на Бернарда косые взгляды.

— Да не напился, ключ потерял. — ответил юноша с утренней хрипотой.

— Вставай, фестиваль скоро! Идёшь? — продолжал сосед.

— Сколько ещё времени?

— Начало через два часа.

Бернард резко вскочил и принялся отряхиваться.

— Ладно, я пойду. Сам справишься? — спросил доктор.

Юноша кивнул головой и, отряхиваясь, почувствовал в заднем кармане брюк тот самый ключ, затем достал его и кинул в пол, злясь на весь мир. Ключ отлетел далеко в сторону прямо под ноги одному из больных.

— Не трогай! сказал Бернард и поднял ключ сам.

Был всего час, чтобы подготовиться к началу фестиваля. Этого времени было вполне достаточно, чтобы подготовить костюм, плотно позавтракать и даже 15 минут поваляться на уютной кровати, которая казалась раем после жёсткого стола и пола.

15 минут превратились в два часа, после которых Бернард резко вскочил, проснувшись от крика сумасшедшего за дверью. На часах был почти час дня, все подготовительные мероприятия, не говоря уже о завтраке были пропущены, и юноша бросился из своей комнаты, по пути надевая на себя невыглаженный костюм. Фестиваль можно было легко найти по звукам и интуиции, по крайней мере все больные и врачи по пути шли в одну сторону. Оказавшись перед нужным местом, Бернард сделал последний штрих в своём образе, повязав галстук бабочку и зашёл внутрь. Столь праздничный наряд оказался вполне уместным, ведь внутри всё напоминало атмосферу королевских приёмов в Версальском дворце.

Роскошно одетые зрители занимали последние места, кто-то садился на ступени рядом. Роскошеством здесь считалось всё, что не являлось повседневным.

— Скоро начнём! — произнёс голос неизвестно из-за кулис.

В ожидании, и радуясь удачно занятому место, Бернард продолжил рассматривать наряды публики. Торжество безвкусия, странные одежды, сшитые на скорою руку, безобразно подобранные цвета. Психи не умели да и не хотели одеваться стильно, их главной целью сегодня была вычурность. Бабочки из ткани старых штор, брюки, сделанные из пижамных штанов. Однако кто-то всё-таки откопал костюм, в котором поступил в клинику. Публика вызывала всё больше негодования и смотреть на неё уже было невозможно, оставалось надеяться только на выступающих.

Суматоха в зале сменялась суетой за кулисами, редкие больные выбегали на сцену, не совладав со своим терпением, их тут же хватали их же коллеги или врачи, которые затаскивали их назад.

Наблюдая за происходящим, Бернард не заметил, как единственное свободное место возле него оказалось занятым.

— Привет, давно тебя не было видно! — сказал Жеральдин, занявшая этот самый стул.

Бернард изменился в лице, всё происходящее приобрело совсем другой смысл. Теперь не нужно было наблюдать за представлением, как за запланированной постановкой Ксавье. Можно было хотя бы на мгновение отвлекаться на милые перешёптывания с Жеральдин.

— Был занят одним интересным проектом! — с важностью во взгляде ответил юноша.

Кто-то за кулисами закричал и вывалился на сцену в припадке. Действие франсуатона было основано на убеждении и он не помогал некоторым больным справиться с непредвиденными нервными срывами. Вслед за истеричными выкриками больного на сцене последовал эффект домино. Другие сумасшедшие начали демонстрировать все крайности своих отклонений, некоторые вовсе выходили из под контроля. Тут же из зала неожиданно появился Винсент, всей массой своего тела он встал над хаосом, гордо выпрямив спину. Затем обернулся назад и начал жестами указывать кому-то направления. Среди публики оказались те, кто принялся его слушаться, это были случайные люди из разных рядов. Они начали хватать и успокаивать больных, давая им по таблетке франсуатона, затем за дело принялся сам Винсент. Особо буйных пациентов он лупил ладонью по затылку, после чего те резко успокаивались. Франсуатон получал каждый, кто вёл себя неадекватно, поэтому некоторые больные стали этим пользоваться, изображая припадки. Особенно недостоверно это выходило у аутистов, которые в ввиду своей бесхребетности даже не могли повысить голос.

Когда всех удалось успокоить, Винсент принялся за зачинщика. Он поднялся на сцену к тому больному, который первый начал издавать крики и показательно отлупил его на глазах у обезумевшей толпы. Люди больше не издавали ни единого звука, лишь жадно глотая франсуатон в надежде на его чудодейственный успокаивающий эффект.

— Кто-то ещё будет безобразничать? –обратился ко всем Винсент.

Ответ был не нужен, он проглядывался в испуганных глазах больных. Винсент взял больного со сцены, опустил его вниз и пронёс вдоль рядов к входной двери. Вышвырнув его туда, он скомандовал своим товарищам «присмотреть» за ним. Те бросились к буйному больному и сильно захлопнули за собой дверь.

Несколько минут все сидели в полной тишине, смотря только на сцену и ожидая представление.

— Почему все так слушаются Винсента? — шёпотом спросил Бернард у Жеральдин.

— Они боятся не Винсента, а Франсуа. Все знаю, что Винсент действует под его руководством. Если кто-то не послушается, то попадёт прямо к главврачу и будет лишён франсуатона на долгое время. Люди этого не переносят и по клинике уже пошли слухи, что без франсуатона можно совсем погибнуть. Эти слухи распространяет отдел пропаганды и у него неплохо получается. Смотри, как в зале тихо! Это всё боязнь оказаться без вымышленного лекарства.

— Это же триумф эксперимента! Припадки больных прекратились, все боятся потерять свою дозу и молчат, никто не проявляет признаков психического расстройства. Разве это не финальная стадия эксперимента. Не нужно писать об этом в журналах?

— Вряд ли стоит. Я наблюдала за похожей ситуацией лишь однажды. В тот раз терпения больных хватило на полчаса, спустя это время поведение пациентов снова стало невыносимым. Надеюсь, они не сорвутся посреди представления.

Только Бернард хотел в очередной раз ответить, как позади послышался неодобрительный кашель, намекающий на то, что пора бы уже и замолчать.

Свет в зале погас, на публику опустилась тишина и за кулисами замерцали лучи яркого фонаря. Перед сценой посреди зрительного зала пробежал человек, по силуэту которого можно было понять, что это Ксавье. Он забежал за кулисы, а с другой стороны вышел конферансье.

— Мы рады приветствовать вас на первом фестивале талантов в нашей чудной клинике!

Свет заполнил всю стену и начал торжественно переливаться по тканям кулис и бархатному пиджаку конферансье. Бернард начал оглядываться по сторонам и снова обратился к Жеральдин:

— Что-то я не вижу здесь новых людей, где журналисты?

— А что должны быть журналисты? Я думала, что это мероприятие только для нас.

Очевидно, что журналистов не пустили в здание лечебницы, ведь стоял строгий запрет на посторонних во время эксперимента. Однако вокруг стояли врачи, которые снимали происходящее на профессиональные камеры. Очевидно, что только после монтажа плёнка могла попасть в СМИ.

Конферансье заканчивал свою речь и объявил первого выступающего, зал залился аплодисментами. Бернард открыл свой журнал и с трудом сделал пометку, пытаясь что-то разглядеть во мраке зрительного зала: «Это был первый случай в клинике, когда больные делали что-то вместе и согласованно».

Честь выступить первым была предоставлена Франсуа, который был всем объявлен, как инициатор фестиваля. Ради него в клинику доставили чёрный блестящий рояль.

— Я не так часто играю. — начал главврач. — Но за дня выучил одну композицию, прошу не судить меня слишком строго.

Он сел за инструмент, и, даже не открыв ноты, начал играть какую-то по-детски наивную мелодию. Публика с изумлением слушала и искренне поражалась тому, как он выдавливал каждую ноту. Образ строгого надсмотрщика, жадно распределяющего франсуатон, был разрушен в миг. Кто-то в зале начал хлопать в такт мелодии, некоторые подпевали знакомую песню. Франсуа резко закончил своё исполнение, наградил зал улыбкой и заявил:

— Ну а теперь выступят настоящие таланты, это будут те, кем всем мы обязаны гордиться!

Речь шла о пациентах, которые должны были стать главными звёздами сегодняшнего мероприятия. Честь выйти на сцену первыми получили музыканты, которые неумело вытаскивали из-за кулис свои инструменты. Человек со скрипкой махнул рукой кому-то и зал наполнился мягким зелёным светом. Музыканты начали играть малоизвестную классическую мелодия, временами не сбиваясь и не попадая в ноты, но этого почти никто не замечал. Гениальная задумка Ксавье — распределить в репертуары особенно сложных жанров непопулярные работы, чтобы промахи неудавшихся талантов были не так заметны.

— Не засыпай! — дёргала Бернарда Жеральдин в то время, когда тот уже практически прислонился головой к впередисидящему.

Музыканты продолжали убаюкивать зал своей мелодией. Среди публики незаметно оказался Франсуа, которого посадили с краю на место, загороженное огромной шторой, чтобы никто не отвлекался на него во время представления. Музыка неожиданно перешла на рок-н-рольный мотив, свет в зале поменялся на красный и затем менялся раз в несколько секунд на яркие цвета. Публика оживилась, Бернард уже не дремал, а с интересом наблюдал за происходящим, пытаясь не подавать вида, что замечает все промахи в игре. Ему казалось, что он слышал эту мелодию уже тысячи раз, находя репетирующих её больных в коридорах и на генеральной репетиции ночью. Но улыбка Ксавье, наблюдающего в зале за Франсуа, говорила о том, что всё идет по плану.

Музыканты закончили и зал заполнился другой музыкой — аплодисментами, переходящими в овации.

Затем на сцене появились декорации эпохи Луи XIV, которого принялся играть Доминик. Надев пышный кудрявый парик и одежды, переделанные из тёплых зимних одеял, он начал свою речь о переносе королевской резиденции в Версаль. Актёры, играющие подданных, пытались максимально правдоподобно изобразить подчинение, и это им неплохо удавалось.

Спустя некоторое время Доминик поймал кураж, немного забыв о том, что он стоит на сцене. Он фактически вжился в образ своего героя и принялся подчинять не только своих импровизированных подданных, но и зрителей в зале. Последние не заметили подвоха, посчитав такой поворот событий, как часть постановки. Только лечащий врач Доминика, сидящий в зале, пытался подать ему знаки внимания и намекал на то, что тому следовало бы успокоить.

— «Государство — это я!». — закончил свою речь Доминик и зал снова залился аплодисментами.

Артисты принялись поклоняться ликующей толпе, забыв о гриме, поэтому со всех слетели парики, что вызвали небывалый смех в зале.

— Какое же ты государство, если всё держится на обмане? — кричал кто-то из толпы.

Доминик пытался запомнить крикуна, но яркий свет софитов не давал ему видеть дальше двух метров перед сценой.

— Не знаешь, сколько нам тут ещё сидеть? — тихо поинтересовалась у Бернарда Жеральдин.

— Была бы моя воля, я бы вышел прямо сейчас. Мне кажется, что я знаю все выступления наперед.

— Выйдем?

— Нет, досидим до конца, вдруг произойдёт что-нибудь необычное. Не хочется пропустить. — ответил Бернард и продолжил делать пометки о происходящем в свой журнал.

Несколько раз назвав всё происходящее «невыносимым фарсом», Жеральдин смирилась и начала тихо наблюдать за постановками, которые сменяли друг друга как серии некачественного сериала. Только режиссёр Ксавье пытался исправлять и скрывать ошибки выступающих, которые те допускали почти ежесекундно. Больным не было дела до этих неточностей и забытых на сцене слов, а врачи понимающе списывали всё на то, что это фестиваль для дилетантов.

Не успели отгреметь все выступления, как Бернард заметил уходящего за кулисы Франсуа.

— Не знаешь, куда это он? — поинтересовался Бернард у Жеральдин.

Та в ответ лишь пожала плечами.

— Поговаривают, что главврач должен сделать сегодня какое-то важное заявление. — ответил мужчина с заднего ряда, случайно услышавший вопрос.

— Какое заявление? — спросил ещё один неизвестный по соседству.

Вокруг начали поступать неодобрительные замечания, призывающие прекратить шум в зале.

— Совсем не слышно вступающих. Только ваши слухи и слышим. — шёпотом проговаривали недовольные.

Фестиваль закончился одиночным чтением стихотворения пастернаковской Рожественской звезды и на сцену снова вышел конферансье.

— Давайте наградим талантов бурными овациями! — громко произнёс он.

Зал послушался. Казалось, что больше всех радовалась Жеральдин, терпевшая конца представления из последних сил.

— Но пока попрошу всех не расходиться! — продолжил конферансье. — Наш главврач Франсуа хочет сказать нам важную вещь.

Два особенно наряженных доктора раскрыли кулисы и за ними показался невысокий и немного сгорбленный силуэт Франсуа, который вышел на сцену, хитро улыбаясь публике. Подойдя к середине сцены, он встал почти на линию света софитов и начал речь:

— То, что произошло здесь сегодня меня приятно впечатлило.

Публика в ответ начала одобрительно кивать.

— Честно говоря, я сначала не решался на такое представление, но знающие люди меня переубедили. — продолжил он. — Давайте не забывать, что каждый из нас талант. За нашими умениями кроется путь к спасению. Что до франсуатона, то он только делает этот путь короче, поэтому не переставайте употреблять самое совершенное лекарство и верить в свои силы и таланты. Не переставайте надеяться на спасение!

Публика зааплодировала.

— Мне кажется, что в некоторых из вас ещё недостаточно веры. Я думаю, что мне нельзя останавливаться верить в вас! — его тембр голоса немного изменился и он начал говорить тише и спокойнее. — Многие из вас в курсе, что на следующей неделе мои полномочия должны закончиться и моё место должен занять другой человек. Да, среди нас всех есть много достойных этой позиции и я высоко оцениваю профессиональные качества каждого, но я принял решение — я останусь главным в этой клинике!

Зал замер в недоумении, никто не знал, как реагировать на это заявление. В наступившую тишину ворвался Ксавье, который вышел на сцену, улыбаясь и хлопая в ладоши. Публика повторили за ним. Овации, крики, свист заполнили всю клинику и резонировали по её стенам, радости собравшихся не было предела, некоторые не сдерживали слёз радости.

— Почему все так счастливы? — сквозь гудящий шум толпы спросил Бернард у Жеральдин.

— Тому, что всё останется по-прежнему! — радуясь не меньше остальных, отвечала та.

От аплодисментов и оваций закладывало уши, стало невыносимо и тяжело сидеть в эпицентре этого ликования. Жеральдин схватила Бернарда за руку и произнесла: «Давай убежим!», юноша не стал сопротивляться и позволил тащить себя через всю толпу захлёбывающихся от восторга зрителей. Гул немного утихал и часть людей уже пробиралась к выходу, не дожидаясь заключительного слова конферансье.

Бернард с Жеральдин успели прорвать в ещё свободный дверной проём и пулей выбежали в коридор, спотыкаясь о складки наспех постеленного ковра.

— Бежим на последний этаж! — произнесла Жеральдин.

Бернард кивнул ей в ответ и они бросились прочь от надвигающейся лавины одурманенных сумасшедших.

— Зачем бежать так быстро? — еле дыша спросил юноша.

— Просто бежим, бежим!

Только когда они завернули за угол, Жеральдин прижалась к краю массивного дубового шкафа и остановила Бернарда.

— Это в нашей клинике не первый раз. Мы старались делать похожие массовые мероприятия для больных, не такого масштаба конечно, но всё же. Как думаешь, чем всё кончалось?

— Не могу себе представить.

— Так вот представь, что ты даёшь больному свободу, заставляешь вспомнить об обычной жизни, впечатляешь его и будоражишь скрытые эмоции, который долго пытался заглушить львиными порциями транквилизаторов.

— Сумасшедший начинает вести себя неадекватно? — предположил Бернард.

— Неадекватно — это не то слово! Больных начинает метать из стороны в сторону, ведь любой праздник для них — это глубочайшее психологическое потрясение. Но в прошлые разы мы отлично справлялись с таким поведением, а сейчас сюрприз — для них нет успокоительного, транквилизаторов тоже. Они даже не принимали свои лекарства на протяжении длительного периода! Я боюсь, что пациенты сейчас неуправляемы. Некоторые из них здесь, потому что их не принимали даже в тюрьмы ввиду их невменяемости, такие могут покалечить или даже убить.

— Я думаю, нас не нужно сейчас останавливаться! — трусливо произнёс Бернард и они продолжили спешно идти.

Мимо них, напевая песню, прошёл пациент, не желавший участвовать в вступлении даже в роли зрителя. Такие одиноко слоняющиеся аутисты или просто незаинтересованные в социальной жизни больные часто всё чаще встречались на пути по мере удаления от места проведения фестиваля.

— Но знаешь, что пугает меня больше всего? — встревоженно спросила Жеральдин и тут же ответила. — Больными после такого мероприятия легче всего управлять. Они возбуждены, полны впечатлений, они даже с радостью приняли новость о том, что Франсуа останется главным врачом. Если бы им сказали это, допустим, вчера, они бы восприняли это как обычную рутинную новость и вряд бы так рукоплескали.

— «Интересно, воспользуется ли этим положением Ксавье, чтобы манипулировать больными в своих интересах?» — подумал Бернард.

Пара дошла до лестницы и наткнулась на небольшую группу пациентов, которые, не разговаривая друг с другом, тихо сидели на ступенях и смотрели в разные стороны.

Перешагивая через людей, они почти достигли последнего этажа, но один из больных схватил худую ножку Жеральдин, чем изрядно напугал её.

— Садитесь или не мешайте! — очень хриплым голосом произнёс он.

Девушка смахнула руку пациента с себя и наградила его испуганным и недовольным взглядом.

— Пойдём, не будем мешать! — попросила она Бернарда.

Пройдя пару метров, Бернард обернулся и громко спросил больных на ступенях:

— А почему вы сидите?

— Потому что мы против!

— Против чего?

— Против того, чтобы стоять! Вот почему вы ходите?

Такого вопроса Бернард никак не ожидал, но решил проявить остроумие перед дамой и ответил:

— Потому что мы против того, чтобы сидеть!

Все заседающие больные обернулись, чтобы взглянуть на юношу, один из них произнёс:

— Значит, вы тоже с нами!

Жеральдин снова схватил Бернарда за рукав, немного помяв ткань пиджака, и произнесла:

— Нет смысла с ними разговаривать, нам нужно пройти подальше на этаж, я знаю место.

Бернард послушно поспрошался с больными, сжав ладонь в кулак, и пробежал к ушедшей довольно далеко Жеральдин.

Шторы на этаже были закрыты и пропускали через себя яркие лучи солнца, заполняя всё вокруг оранжевым светом. На стене солнце встречали картины с видами дальних стран, которые были развешены здесь, чтобы успокаивать больных. Водопады, каньоны и равнины совершенно не сочетались с замкнутостью больничных коридоров и убийственно серым видом из окон. Посреди этой эклектики сидел человек и любовался своим отражение в зеркале. Его давно нестиранная рубашка с закатанными рукавами и потрёпанные голубые брюки выдавали в нём сумасшедшего. Незнакомец что-то судорожно искал в своей папке среди сотни бумаг, а найдя какую-то схему, он тут же принялся дополнять её.

Бернард и Жеральдин так бы и продолжили любоваться картинами, не замечая очередного малоприметного больного, если бы тот не произнёс им вслед:

— Ищите франсуатон? Здесь вы его не найдёте!

Жеральдин оглянулась и произнесла:

— Нет, мы ищем комнату 88, франсуатон нам не нужен.

— Прямо по коридору и направо на первом повороте. — вежливо произнёс больной.

Окно прямо за больным открылось от резкого порыва ветра и оранжевая штора буквально взмыла над его спиной, тот встал.

— Боюсь простудиться! Кстати, меня зовут Лотер!

Пациент подошёл к паре и протянул руку и Бернарду и Жеральдин, те схватили и пожали её одновременно, вследствие чего возникла неловкая пауза.

— Рады знакомству, Лотер. Ладно нам, надо идти. — быстро потеряв интерес, произнёс Бернард.

— Любуетесь картинками? — не желая никого отпускать продолжил больной. — Я ведь был во всех этих странах, видел всё своими глазами, а здесь оказался потому, что оказался не такой как все. Что во мне не так — непонятно, я всего лишь хотел изменить мир к лучшему, наказав самых отъявленных бандитов. Подрался с одним из низ из-за пустяка и вот я здесь. А вы как оказались в нашей клинике?

— Шизофрения. — резко выдумал себе диагноз Бернард.

— Тоже! — не желая долго думать сказала Жеральдин.

Больной несколько смутился, поправил одежду на себе и сделал пару шагов назад, подозрительно глядя на пару.

— Ну что же, не смею вас больше задерживать. — произнёс он. — идите своей дорогой.

Бернард и Жеральдин откланялись пациенту и продолжили путь к месту назначения, но заметили, что больной продолжает преследовать их. Те шли, делая вид, что они его не замечают. В воздухе нависала тревога, вокруг никого не было, а позади слышались неумело скрываемые шаги пациента. Стоило паре остановиться или замедлить шаг, как больной, преследовавший их, делал то же самое.

— Спросим, что ему от нас нужно? — вполголоса предложила Жеральдин.

Тревога и обычный праздный интерес взяли вверх и Бернард громко произнёс:

— Слушай, мы знаем, что ты нас преследуешь! Зачем ты это делаешь?

Но позади никого не было, слова были брошены в спокойный и безлюдный больничный коридор. Ни шагов, ни больного, даже его дыхания не было слышно.

— Куда он делся? Только что был тут. — спросил Бернард. Я точно слышал его шаги! Или мне уже начинают казаться разные звуки? Я что уже схожу с ума?

— Не беспокойся, я тоже его слышала. — успокаивала Жеральдин.

В этот момент из-за угла показался притаившийся там больной. Его синяя с закатанными рукавами рубашка была в грязной от скопившийся на стене пыли. Сумасшедший прислонился спиной, когда ему резко пришлось спрятаться за поворотом. Со взглядом, полным заинтересованности, он подошёл к паре, шагая по старинному полу клиники в своих не менее древних ботинках, которые местами умоляли их зашить.

— Нет, вам не показалось, вы не сошли с ума. То есть сошли, но это сейчас не имеет никакого значения. Да, я действительно преследовал вас.

— Но зачем? — спросил Бернард.

— Потому что вы меня заинтересовали с первого взгляда, мне показалось, что мы можем быть друзьями. Так?

Такие предложения из уст сумасшедшего всегда выглядят угрожающе и заставляют насторожиться любого. Но Бернарду и Жеральдин ничего не оставалось, как согласиться с предложением, чтобы лишний раз не расстроить подозрительного больного, он продолжил:

— Хотите покажу вам кое что в своей палате? Пойдёмте со мной!

К сожалению, не было никакого смысла отступать назад, потому что этажом ниже уже могли начаться волнения больных, которые были куда опаснее одного пациента здесь, а это знакомство обещало быть мимолётным.

— Ладно, пойдём! — Неожиданно для Бернарда ответила Жеральдин. Тот сделал удивлённые глаза и невербально намекнул ей о неуместно смелой идее.

Все трое двинулись в обратном направлении, а по пути оказалось, что больной был не таким уж и подозрительным мужчиной и с каждой минутой разговора всё больше располагал к себе.

— Почему ты не участвовал в фестивале? — ради интереса спросил пациента Бернард.

— А вы участвовали?

— Мы были зрителями.

— Вот и я предпочитаю быть зрителем там, где собираются самые жадные и бездарные люди.

— Почему же жадные и бездарные? Во-первых там много тех, кто при иных обстоятельствах мог бы раскрыть свой талант на полную и стать знаменитым на весь мир. В некоторых из них действительно большой потенциал, который просто не успел реализоваться за пару дней интенсивных репетиций. Во-вторых, я бы не сказал, что участники фестиваля были жадными. С чего ты вообще это взял?

Больной остановился, хлопнул в ладоши и будто набрался энергии для ответа, который действительно ждал.

— Жадными там были не больные, а те, кто стоял выше, кто организовал весь фестиваль. Вы действительно думаете, что я имел ввиду так называемых талантов, которые получали за всё двойную дозу франсуатона? Эти ряженые даже не знают, сколько таблеток получили организаторы!

Одурманенные размышлениями больного Бернард и Жеральдин незаметно оказались прямо у дверей палаты.

— Нам сюда! — произнёс больной и пригласил пару к себе.

Внутри палаты был жуткий беспорядок, на полу лежали вещи, на старой оранжевой лампе висела старая потрёпанная пижама, полки стоящего в углу комода пустовали, потому что их содержимое также было разбросано по всему помещению

— Опять тут кто-то был без моего ведома! — оправдывая бардак произнёс больной. — Не обращайте внимания, просто проходите и садитесь, где вам удобно.

Удобно в комнате не было даже на чудом уцелешей кровате, сиротливо стоящей в углу. Бернард и Жеральдин встали чуть поодаль у старого канцелярского стола.

— Даже не будешь убираться? — спросил Бернард апатичного больного, всем своим видом демонстрирующего своё нежелание что-либо делать.

— В этом есть какой-то смысл? Завтра опять придут и сделают тоже самое! Такое здесь не в первый раз, я даже знаю, кто это делает, но ничего не могу сделать в ответ.

— И кто же сотворил такое? — спросила Жеральдин.

Лотер оглядел комнату и наклонился к записям, которые были выброшены из его тумбочки и беспорядочно лежали на полу и кровати.

— Всё понятно! Это были снова они, те, кто раздаёт франсуатон. Я всеми силами пытаюсь понять, откуда он у них. Почему одни должны работать сверхурочно за лишнюю таблетку, выступать в бессмысленных фестивалях талантов, прислуживаясь перед кураторами, а другие лишь ходят с бесконечными запасами франсуатона и жадно раздают по одной дозе? Почему? — ещё громче произнёс сумасшедший и напугал пару не столько голосом, сколько своим диким взглядом.

Бернард испуганно пожал плечами.

— Вы мне расскажете почему! — снова крикнул Лотер и кинулся на Бернарда, засунул руку в его карман и вытащил оттуда несколько таблеток франсуатона, просыпав их на пол. — Я сразу заметил, что у вас набиты карманы, ещё в коридоре. Вряд ли вы заработали это, помогая организовывать фестиваль, тут слишком много.

Бернард принялся собирать таблетки по полу своими трясущимися от страха руками.

— Ты решил нас ограбить? — испуганно произнесла Жеральдин.

Больной отошёл в сторону и спокойно сел на кровать напротив.

— Нет мне не нужен ваш франсуатон, свой я зарабатываю честно, помогая клинике справиться с потоком документов в канцелярии. Я хочу узнать, откуда у вас столько таблеток, вы же простые шизофреники, а шизофреникам не платят много.

— Да, действительно! — Начал импровизировать Бернард, подбирая с пола последние таблетки франсуатона. — Просто мы допущены к необычным работам, которые приносят нам больше дохода. Так получается, когда ты на одной из последних стадиях лечения. Чем ближе ты к выздоровлению, тем больше франсуатона получаешь, потом ты вовсе перестаёшь следить за его количеством, а в конце он тебе уже практически не нужен, просто скапливается в карманах, вот как у нас. — говорил Бернард, периодически ловя удивлённый взгляд Жеральдин.

Пациент схватился за голову и начал мотаться по комнате из стороны в сторону, потирая ладони. Тесное помещение вовсе не сковывало его движения и не мешало быстро передвигаться, а вздёрнутая вверх чёлка торчала ещё сильнее от небольшого ветра, который поступал из слегка закрытого окна, вид из которого портили старинные металлические решётки. Он резко остановился, а вместе с ними остановились взгляды Бернарда и Жеральдин, наблюдающие за ним, затем больной снова заговорил.

— Вы действительно думаете, что я поверю во всю эту чепуху? Я слышал это тысячи раз, ложь в разных вариантах, ох, чего только не изобретали люди, сидящие на вашем месте до вас.

Бернард сел поближе к девушке и слегка обхватил её за талию.

— Да-да, вы не первые, нечестные люди один за одним клюют на мою удочку и попадают ко мне в комнату. Боитесь? А не боялись ли вы, когда забирали франсуатон у тех, кто действительно его заслужил. Нет, не бойтесь, я не причиню вам вреда, я лишь хочу, чтобы вы раскаялись.

— Нам не за что раскаиваться, мы честно не воровали этот франсуатон! Хочешь узнать откуда он? — нервно дрожащим голосом проговорил Бернард.

Жеральдин схватила его за руку и жестом попросила помолчать и успокоиться, пока тот не наговорил лишнего. Юноша был в шаге от того, чтобы раскрыть все тайны эксперимента, лишь бы не пострадать от рук этого сумасшедшего.

— Ну и откуда же у вас эти лекарства? — настойчиво спросил Лотер.

Больной был угрожающе спокоен и недвижно стоял, облокотившись на стол, чем наводил ещё больше ужаса. Его интеллигентный вид никак не сочетался с угрожающе сильным телом, полные решимости глаза мирно соседствовали с остальными мягкими чертами лица, а хитрая улыбка вселяла одновременно уверенность и ужас.

— Что же. — Хлопнув в ладоши, отошёл от стола Лотер.

Он не успел продолжить фразу, как Бернард резко встал с пружинистой кровати и схватил за руку Жеральдин.

— Бежим! — крикнул юноша и оттолкнул больного в сторону так, что тот приземлился прямо на пол и слегка ударившись ногой.

Пара бросилась к выходу, но за дверью было не свободно. Всё пространство за порогом было заполнено огромной толпой самых разных больных. Около тридцати человек стояли у входа в палату Лотера, все хором закричали как только дверь отворилась.

— Откуда франсуатон? — скандировала толпа.

Разномастные больные требовали таблеток, совсем не скрывая своих болезней, некоторые даже применяли физическое насилие к самим себе в порывах безумства. Никто не кидался на Бернарда и Жеральдин и даже не желал ударить, все просто ждали ответов.

— Вы можете убежать от меня, но не убежите от других жителей этой клиники, их больше и они сильнее. Пока есть вопросы, на которые нет ответов, будут возмущения, будут недовольства, которые не дадут вам спокойно существовать. Вы не сможете прожить и дня, не чувствовав чьё-то дыхание у себя за спиной, над вами всегда будет висеть туча возмущения. Хотите спокойной жизни? Поделитесь франсуатоном с остальными, расскажите, откуда вы берёте таблетки, только говорите правду и, возможно вас простят.

Один из больных не совладал со своим недугом и бросился на пару, сквозь толпу, а его соратники не сумели его сдержать. Бернард воспользовался моментом, достал из широкого кармана франсуатон и бросил прямо в толпу, та, забыв о своей цели, ринулись собирать упавшие таблетки по полу.

Жеральдин побежала через людей, позвав Бернарда за собой. Пара прорвалась через скопище больных, как поезд, мчащийся на полном ходу через громаду заснеженных склонов.

— Вы убежите от меня, от всех недовольных, но никуда не скроетесь от своей лжи! Кричал им вслед Лотер.

Люди продолжали собирать франсуатон, либо просто стояли и недовольно смотрели вслед убегающей паре, даже самый буйный больной стоял на месте, на всякий случай сдерживаемый своими товарищами.

— Добежим уже до места! — еле дыша проговорила Жеральдин, спотыкаясь на бегу о своё платье.

Она сняла свои зелёные туфли из дорогой кожи и отбросила их в сторону, чтобы бежать быстрее. Пара ускорилась и продолжала удирать от спокойной толпы, набирая обороты. Они скрылись за углом и Бернард спросил:

— От кого мы бежим?

— Как от кого? — притормозив спросила Жеральдин.

— Ну за нами никто не гонится. Больной из той палаты даже пальцем нас не тронул, больные возле его порога мирно стояли и просто ждали, когда мы ответим, а те пациенты, что остались внизу после фестиваля даже не старались нам навредить. Возможно они уже все разбрелись по своим палатам, чтобы отдохнуть?

— Мне кажется, ты начинаешь бредить! — сжав руками лицо Бернарда произнесла Жеральдин. — По твоему я бегу просто так, думаешь я сошла с ума? Но ты тоже бежал со мной, забыл?

За углом послышался топот неизвестного. Это оказался один из больных, который не был причастен ни к тем ни к другим, однако когда тот завернул за угол Бернарда с Жеральдин уже не было на месте, только лишь вдалеке послышалось поскрипывание двери.

— За

...

автордың кітабын онлайн тегін оқу БезумствоАндрей Лахтин

Андрей Лахтин

Безумство

Оглавление

автордың кітабын онлайн тегін оқу Безумство
Андрей Лахтин