Меня прижало к симпатичному высокому мужчине – помню его бледное лицо, тонкий нос, залегшую под глазами синеву, взлохмаченные темные волосы и запах хвойного одеколона. Я смотрела на него и влюблялась (в наушниках нежно пела Лара Фабиан). Но автобус качнулся, я наступила мужчине на ногу, он сказал «блядь», песня закончилась и любовь прошла. Бывает!
Каждый однажды попадает в точку Немо.
В точку полного одиночества, когда ближайший человек находится на космическом расстоянии – в какую сторону ни смотри. Когда ближе всего к тебе только космонавт на МКС или бог, – ведь выдуманное всегда ближе реального.
Иногда в человеческое жилье набивается столько всякого, что ему, этому всякому, неохота даже делиться с человеком воздухом.
Про семки рассказывали истории одна другой страшнее: типа торгующие ими бабки, пока обжаренные семки еще теплые, греют в них свои старые ноги, чтоб кости меньше болели… Все кривились и фукали, слушая такое, но семки все равно щелкали.
Я тогда уже начала понимать, что человек что-то вроде заводной ходячей куклы, которая была у моей подруги Катьки: сначала, как его завели, он бодренько топает, а потом шаг становится неуверенным, и он замирает.
Если где-то есть жизнь, то там точно есть коты.
Точка Немо (48°52’ ю. ш. 123°23’ з. д.) – океанский полюс недоступности, условная точка в Тихом океане, максимально удаленная от суши. До берега – в любую из сторон – около 3000 км. Википедия пишет, что «над точкой Немо может проходить орбита Международной космической станции, поскольку ее наклонение больше широты точки Немо, – так что время от времени ближайшее к точке населенное место оказывается примерно в 400 км, но в космосе». То есть если вы вдруг окажетесь в этой точке, то ближайший к вам человек – возможно – будет в космосе.
Все разные: большие и поменьше, очень и не очень лохматые, с разными ушами и глазами, рыжеватые, белые в пятнах, серые. Только черный был один. Он смотрел на меня, как будто что-то знал. Они все что-то знали.
– Отпустите меня, пожалуйста! – сказала я. – Сухариков больше нет, простите! У меня умер папа. Вы его не знали. А может, и знали. Он такой высокий, с темными волосами. У него вот тут, на щеке, шрам, – я показала где, – он в детстве кинул баллончик аэрозольный в костер. – Он вам мог что-то рассказывать. Он ходил сюда, когда покупал самогонку. Он несколько раз напивался, потому что его уволили. А потом он умер. Сердце не выдержало. Обидно, когда тебя увольняют ни за что.
Я говорила, а собаки слушали. Некоторые били хвостами. Большой грязно-белый пес наклонил голову. Черный все так же смотрел, не отводя глаз.
Когда носишь в себе важное, как будто защищен им. Весть хранит вестника, а не наоборот.
Тот вечер – когда мы кололи друг друга ручками, шубы примерзали к подоконникам, а тьма – к окнам, станет лишь одним из множества эпизодов в истории одного стихотворения. Одним из миллионов прочтений и звучаний. И ни у кого из нас не будет и не может быть более сложной и объемной судьбы. Даже у самого Джона Донна. Потому что человек – это мало, как ни крути.