протяжении большей части послевоенного времени большинство советских ветеранов-фронтовиков пребывало за рамками организованного ветеранского движения, оставаясь, тем не менее, составляющей большой и особенной коллективной сущности. Один из главных выводов этого исследования заключается в том, что ветераны были таким социальным явлением, которое, конечно, испытывало на себе воздействие организации и законов, но по большей части развивалось в относительной независимости от них.
Показательна история старшины Гапона, который прибыл на железнодорожную станцию Лубны в Полтавской области 23 июня 1945 года. Вместе с пятью другими демобилизованными солдатами он раздумывал над тем, как преодолеть последние сорок километров до родной деревни. Они обращались в военкоматы, а также местные партийные и государственные учреждения с просьбой содействовать им в этом деле.
антибольшевистских мусульманских сил в Туркестане в 1923–1931 годах, советско-китайский конфликт 1929-го, участие в гражданской войне в Испании (1936–1939) и в войне в Китае (1937–1939), конфликты с Японией на озере Хасан в 1938‐м и реке Халхин-Гол в 1939-м, кампания в Западной Украине и Западной Белоруссии в 1939-м, «зимняя война» с Финляндией в 1939–1940-м85. Война с Германией, продолжавшаяся с 1941‐го по 1945 год
Лидеры организации оказались между молотом и наковальней: с одной стороны, им приходилось сопротивляться спонтанному становлению низовых ветеранских структур, которое происходило без их участия и вне их контроля, а с другой стороны, они пытались успокаивать партийное руководство, которого подобная «самодеятельность» раздражала
женщины, и мужчины, пришедшие с войны, в равной мере делили сложнейшую проблему несоответствия своих ожиданий той реальности, которая формировалась выпавшими на их долю резкими переходами между стадиями личностного развития. Наибольшие трудности в адаптации к гражданской жизни испытывали самые молодые ветераны, родившиеся в 1923–1927 годах.
Чтобы не путать преуспевшее меньшинство с широкими массами, полезно присмотреться к ветеранам в деревне.
послевоенные годы колхозники, ставшие коммунистами на фронте, составляли значительное меньшинство как среди партийцев-новичков, так и среди студентов-ветеранов. Тем не менее для них война стала «важнейшей биографической вехой, новой точкой отсчета»661. Именно эту группу минувшие катаклизмы преобразили наиболее основательно, «сделав из неотесанных деревенских мужиков советских граждан»662
«На исторический факультет охотно шли фронтовики особой породы — те, кто в армии стали комсомольскими и партийными функционерами. Война привила им вкус к власти. Оказавшись после войны в Москве, где они намеревались жить всю оставшуюся жизнь, они в большинстве своем стремились к одной и той же карьерной лестнице: университетский диплом (как правило, по специальности „история СССР“ или „история КПСС“) ради получения должности в партаппарате. Исторической наукой они не интересовались, жгучих вопросов себе не задавали, критически мыслить были неспособны. Учились, чтобы стать руководителями. Даже любовную записку не могли написать как следует
конечном счете в статье формулировался запрос на более всеобъемлющую историю войны, выходящую за рамки черно-белого нарратива, который был представлен «Красной звездой», включающую не только парады и подвиги, но также трагедии и потери604.
Разумеется, эта публикация не прекратила дискуссию, да и вряд ли кто-то в ходе обсуждения изменил свою позицию: слишком глубоко укоренились отстаиваемые взгляды, слишком страстно они защищались, слишком прочно переплетались с основополагающими представлениями о морали и справедливости.
Парадоксальным образом сдвиг начался с помилования тех, кто сотрудничал с немцами и находился в местах лишения свободы, на спецпоселении в пределах Советского Союза или оставался в качестве «перемещенного лица» за границей
