До этого момента я была будто бы зрителем, не имеющим никакого отношения к происходящему, но ростки ненависти и глухая злоба, что зародились во мне тогда, сделали меня неотъемлемой частью войны.
Кто-то захотел крови, денег, воплощения корыстных целей, а из-за этого страдают и умирают дети. Дети чисты, поэтому Аллах забирает их первыми.
В нашем мире нет ничего абсолютного, это верно, и все же нет истины более однозначной, более верной, тотально засевшей в самой сути нашего Я, чем то, что мы — эгоисты. Альтруизм же — утопия человечества, и на него рассчитывать не стоит. А все эти заголовки, кричащие о толерантности, понимании, долге Германии перед другими странами — лишь бессмысленная попытка убедить себя в том, что нам есть дело до проблем чужестранцев.
Все мы берем жизнь напрокат. Рано или поздно, но она заканчивается, как виза или вино в бокале.
Даже когда мы с тобой разговариваем, — сказала она, — разве… разве мы говорим друг с другом?
Самир тоже не мог себе позволить быть сильным мужчиной. Может, в этом и была их сила?
Геройство — всегда немного безрассудство. Я не могу себе этого позволить.
И я молчала, чувствуя, как душа разлагается в кислоте эгоизма и животного страха за собственную шкуру. Я ненавидела себя в тот момент, но продолжала душить бьющуюся в агонии совесть.
Все мы перед смертью ищем бога, даже те, кто знает, что его не найдет.
Папа и Иффа стояли друг напротив друга — бесконечно родные и бесконечно чужие люди.
