Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для того, чтобы его убить.
Тот не стоит свободы, кого можно сделать рабом
смельчаки редко спрашивают, что можно, а чего нельзя.
т разбираться, кто здесь нарушил закон — мы или Рунольв. Если уж кто жаден, тот не насытится половиной куска!
Оба понимали, что предзнаменования были недобрыми. И Хельги заметил:
— Вот уж верно сказано: не зарекайся утром, что вечером уляжешься здесь же. Это хорошо, брат, что у нас теперь есть ещё один корабль...
Впрочем, до лета было далеко.
Однажды Видга и Скегги отправились на охоту. Днём раньше над побережьем белой северной совой пролетела метель; эта метель пригнала из заваленной снегом тундры великое множество куропаток, лакомых до заледенелых ягод и почек, ожидающих тепла на ветках берёз... Видга надеялся на добычу, и поэтому Скегги тащил за собой берестяные салазки. Когда они выходили за ворота, Скегги сказал так:
Не гляди, что в санки
впряжен мёд вкусивший.
Будешь благодарна
скальду за поклажу!
К кому он обращался, оставалось неясным. Наверное, как это часто бывало, к Ас-стейнн-ки. Видга двинулся первым, прокладывая лыжню. Малыш весело затрусил следом за ним.
Мальчишек ждали к вечеру... Но ещё до полудня Скегги что было духу примчался обратно к воротам — один.
— Меня Видга послал, — кашляя, объяснил Скегги удивлённым и встревоженным сторожам. — Он сейчас придёт, он человека нашёл.
Скоро сын хёвдинга и впрямь показался из леса. Его лыжи тяжело приминали пушистый искрящийся снег: Видга тащил спасённого на плечах. Тот слабо шевелился, видно, хотел идти сам, но сил не хватало. Видга вошёл во двор, и человека сняли у него со спины.
— Это женщина, — сказал внук Ворона и вытер снегом распаренное лицо. — Отнесите её в женский дом, пускай разотрут...
— Мы увидели сугроб, из которого шёл пар, — возбуждённо рассказывал Скегги. — Тогда Видга велел мне забраться на дерево, а сам приготовил копьё и стал ворошить этот сугроб. Мы думали, что там зверь, но потом Видга мне крикнул, чтобы я слезал. Мы долг
т разбираться, кто здесь нарушил закон — мы или Рунольв. Если уж кто жаден, тот не насытится половиной куска!
Оба понимали, что предзнаменования были недобрыми. И Хельги заметил:
— Вот уж верно сказано: не зарекайся утром, что вечером уляжешься здесь же. Это хорошо, брат, что у нас теперь есть ещё один корабль...
Впрочем, до лета было далеко.
Однажды Видга и Скегги отправились на охоту. Днём раньше над побережьем белой северной совой пролетела метель; эта метель пригнала из заваленной снегом тундры великое множество куропаток, лакомых до заледенелых ягод и почек, ожидающих тепла на ветках берёз... Видга надеялся на добычу, и поэтому Скегги тащил за собой берестяные салазки. Когда они выходили за ворота, Скегги сказал так:
Не гляди, что в санки
впряжен мёд вкусивший.
Будешь благодарна
скальду за поклажу!
К кому он обращался, оставалось неясным. Наверное, как это часто бывало, к Ас-стейнн-ки. Видга двинулся первым, прокладывая лыжню. Малыш весело затрусил следом за ним.
Мальчишек ждали к вечеру... Но ещё до полудня Скегги что было духу примчался обратно к воротам — один.
— Меня Видга послал, — кашляя, объяснил Скегги удивлённым и встревоженным сторожам. — Он сейчас придёт, он человека нашёл.
Скоро сын хёвдинга и впрямь показался из леса. Его лыжи тяжело приминали пушистый искрящийся снег: Видга тащил спасённого на плечах. Тот слабо шевелился, видно, хотел идти сам, но сил не хватало. Видга вошёл во двор, и человека сняли у него со спины.
— Это женщина, — сказал внук Ворона и вытер снегом распаренное лицо. — Отнесите её в женский дом, пускай разотрут...
— Мы увидели сугроб, из которого шёл пар, — возбуждённо рассказывал Скегги. — Тогда Видга велел мне забраться на дерево, а сам приготовил копьё и стал ворошить этот сугроб. Мы думали, что там зверь, но потом Видга мне крикнул, чтобы я слезал. Мы долг
В давно минувшие времена волны выгрызли у острова середину и, словно удовлетворившись, навсегда утихли в отвоёванной бухте.
Славен совершающий подвиги, но трижды славен, кто умеет складно поведать о своих делах.
Она не махала руками и не кричала приветственных слов, но серебряные застёжки дрожали на её груди. Тёмный плащ распахивало ветром — она его не поправляла.
Сам князь вспоминал иное.
Не мать, любимую со всей её воркотнёй. Не Звениславушку и даже не маленького сына. Закрывал глаза, и виделся ему отец.
Как стоял он тогда у ворот, высокий, в длинной рубахе, в тёплой безрукавке, греющей старую спину... Стоял, распрямившись, тяжко налегая на посох. И смотрел вслед сыну. Вслед пыльному облаку, уже скрывавшему идущее войско. Не смели подле него плакать ни жена, ни сноха. Спокойно смотрел старый Мстислав. Пришла пора — пустил птенца с руки в истинный соколиный полёт. И был уверен в крепости его крыл, в силе когтей, в меткости не ведающих промаха глаз.
Знал молодой князь: лучше погибнуть, нежели встать перед ним, позабыв в поле честь.
И понял сын Ворона, что весь его путь в чужую страну был подобен скитаниям заблудившегося в чаще лесов. Всё вперёд и вперёд шёл тот человек, но лес вокруг только делался гуще. А когда вовсе выбился из сил, то вместо приветливого огонька впереди вдруг увидел, что описал полный круг и вернулся к своей прежней стоянке, к потухшим углям, к холодной золе кострища...
