Елена Сосновцева

Тайна маски цвета индиго

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Елена Сосновцева, 2018

Карнавал, интрига, веселье — что кроется за масками участников, какие тайны они скрывают? История новеллы «Тайна маски цвета индиго» повествует о творчестве, удачах и проигрышах, о жизни и смерти. Герой новеллы, Сергей, отправляется на венецианский карнавал в надежде снять сногсшибательный репортаж и прославиться как блогер. Однако город расписал свой сценарий карнавала и участия в нем главного героя.

18+

ISBN 978-5-4493-8358-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Тайна маски цвета индиго

Сергей дремал, вздрагивая от каждого нового сообщения бортпроводника. Провалиться бы в томную негу, теплую и родную, забыться хоть на время и ничего не слышать. Тяжелый запах разогретой еды потянулся вдоль салона. Разносили ужин. Дрёма лопнула как мыльный пузырь. Всё пришло в движение: откидные столики, кресла, проснувшиеся соседи. Толпились люди возле туалетов, озабоченно оглядываясь на свои места и тележку с едой. Сергей прикрыл глаза и представил себя на месте стюардессы: множество внимательных глаз направлены на тележку, вытянутые шеи в нетерпении, одни головы и лица, а на них смятение от выбора и жадно сглатываемая слюна, проблема выбора и детская покорность. Внимание вернулось к себе, к ощущению себя этим самым ребенком, который посажен в детский стульчик для питания, скован этой рамкой и полностью зависим от родителя, стюардессы. Губы недовольно поджались — встать, размяться, именно сейчас, когда тележка уже вплотную приблизилась к его ряду, и ему сунули поднос с едой. Он уставился на еду. Уже в который раз внутренний протест или желание тонули, захлебывались в вязкой нерешительности. Сосед бойко шутил и просил себе сразу две порции вина, и сок, и воду, и чай. «Чай будет позже», — мягко возразила ему стюардесса Анечка.

Сергей нехотя раскрывал пакетики, емкости с салатом, закуской, горячим. Сосед вовсю сопел и деловито чавкал, разбрасывая на себя и вокруг себя крошки. Сергей не успел доклевать салат, а сосед уже справился с ужином, и на его столике скопился неряшливый ворох: объедки, салфетки. Он пил сок, причмокивал и в ожидании вытягивал голову. Ему повезло, он поймал бегущую мимо Анечку и попросил еще вина. Девушка подняла бровь, легкий румянец недовольства выступил на лице, и всё же пообещала ему чуть позже принести. Вскоре он, довольный, уже заглатывал вино крупными глотками. Почмокал остатки, облизнул губы и огляделся.

— Хорошо! Вы уже бывали в Венеции? — по-отечески обратился он к Сергею.

Сергей ковырялся в макаронах и не сразу понял, что сосед спрашивает именно его. Он привык к суете попутчика, его разговорам со всеми проходящими, с самим собой.

— Я каждый год езжу на карнавал, это моя личная традиция, — продолжал он довольно улыбаясь.

— Ни разу там не был, хочу снять серию видеопостов для своего блога, — сказал Сергей.

— О, я вам завидую, в первый раз всегда самые смачные впечатления. Хотя мне там каждый год удается повеселиться, уже пятый раз! — гордо выпалил сосед. — Как зовут?

— Сергей.

— А я Карлыч. Меня все так зовут, и ты зови. Карлыч — это мое отчество. Я так решил проблему важную для себя. С одной стороны, сейчас принято по имени обращаться, но это как-то по-холопски, в нашей традиции по имени-отчеству приятнее. Но я не какой-то там русофоб, ну, поэтому вот и нашел такой компромисс. Вроде как сокращенное имя-отчество — Карлыч. Программу смотрел?

— Карнавала? А что, есть программа? — удивился Сергей

— Ну конечно. А что ты снимать хочешь?

— Сам не знаю пока, на месте решу.

— Нет, братишка, на месте ты в толпе застрянешь и только глазенками будешь успевать что-то ухватывать, углядывать, где уж камерой работать. Надо знать места обитания и скопления масок, расписание их дефиле на Сан-Марко, адреса закрытых вечеринок и показов.

Сергей оживился. По правде сказать, это решение поехать на карнавал было незапланированным. Он всю осень снимал ролики, раскручивал свой видеоблог. Пробовал разные темы и форматы. Но подписчики прибавлялись медленно, вирусного эффекта не получалось. Реклама в блог не заглядывала. Знакомые советовали снять что-то необычное. Легко сказать. Он поездил по малым городам — везде тоска. Носился по новогодней Москве, но всё отснятое было пресно. И вот, когда случайно, хотя разве бывает что-то случайно, промелькнуло слово «карнавал» в каком-то объявлении, вот тогда Сергей понял, что ему нужно. Вот это — необычно. Ближайший карнавал в календаре — февраль, Венеция. Карнавал сам по себе событие, разве нужен для него сценарий, сюжет? Карнавал сам по себе сюжет. Но сейчас Сергей понял свою оплошность, он ведь даже не почитал ничего в чатах, в отзывах. Этот Карлыч просто находка.

— Карлыч, а расскажи, — он живо повернулся к нему всем телом.

Карлыч кивнул, довольно улыбнулся, второй подбородок расплылся по шее. Он наклонился к Сергею и принялся вполголоса заговорщицки рассказывать о паролях, местах, явках грядущего события. Уже лысеющая голова его иногда резко поворачивалась в сторону прохода, юркий взгляд всё время метался по салону. Сергей утонул в подробностях, захлебывался идеями и видел, как рождаются его ролики, настоящие маленькие шедевры.

— Маски эти — ненормальные люди. Это всё очень заразно, я вот заразился и в этот раз еду со своим костюмом. Кто-то сам и дизайнер, и портной, кто-то делает заказы у крутых чуваков, спецах по костюмам, там такое баблище! — прицокнул он языком. — В прошлый раз я вот с одним поляком познакомился. Кое-как разговорились, с русским язык немного схож. По-итальянски я не силен, так, простые фразы знаю. Но когда итальянцы начинают трещать, всё, я ни бельмеса не понимаю. Так вот, этот поляк два года создавал свой костюм. Но его всё не устраивало, не получалось. Он продал машину и списался с Патриком, известным в кругах венецианцев декоратором. Тот не работал с костюмами, но декоратор был первоклассный. Патрик поломался немного, но потом согласился. Поляк помчался к этому Патрику. Неделю они безвылазно сидели в квартирке Патрика и все обсуждали идею, какой должна быть маска. Поляку хотелось, чтобы и традиции венецианского костюма были соблюдены, и много перьев, и что-то мистическое чтобы обязательно. Ну, знаешь, костюм с двойным дном: смотришь вроде одно, а потом приглядишься, а оно другое. Ну, придумали, что маска эта будет вроде красной диковинной птицы, и красный цвет как кровь, ну, там живительная сила, а она, эта птица, хранительница тайны этой силы.

                                           ***

Патрик плыл в буром мареве грязной реки. Сильный и плотный поток держал его и топил одновременно, он задыхался от страха. Воды с шумом то смыкались, то размыкались над ним. Всплывая он не видел просвета или неба, только полные глаза мутной воды и блеклые очертания берегов. Они то приближались к нему, то удалялись, река то сжималась, подкидывая его на волнах, то отпускала, широко и вольготно расплывалась, раскидывалась, заигрывала с берегами. Воля оставила его, предала, испугалась. Тело томилось в ожидании илистого покоя. Но сердце, сердце в истерике билось по телу, сердце знало, что покой — это его конец. Но как же? Оно полно силы, энергии, оно как ребенок не могло сидеть на месте и ждать страшно необратимого. Сердце знало, что может разбудить тело, убежать от страха. Нужно только чтобы тело, это тяжелое тело, бледное и холодное, чуть пошевельнулось. Сердце металось вверх и вниз; цепи вен слабели; тело оставалось всё таким же тяжелым, глиняным. Какое бездарное тело. Сердце изо всех сил рванулось вверх к горлу в надежде выскочить из этого болотистого плена. Радость побега, легкости, близости выхода. Вены вздрогнули, теплота разлилась, мышцы сократились, и тело, содрогаясь в легких конвульсиях, ожило. Патрик открыл глаза, потолок нещадно давил своей белизной на глаза. Дотянутся до стола, до ручки, записать, еще усилие и еще, уговаривал себя Патрик, сгорбившись, медленно продвигался к столу. Кровь любит тепло, но тепло утробное, не горячее как огонь, не обжигающее. Он сидел, думая про кровь, но ничего не записал, не нарисовал. Он жил в грезах последний месяц, пытаясь понять сущность маски, ее характер, ее судьбу. Но маска не давалась ему, она пряталась. Патрик пробовал работать утром на свежую голову, всё выходило заумно, рационально, банально. Всё это было, миллион раз было. Он пытался творить ночью, одурманенный наркотиком. Наутро в ярости рвал ватманы с полуночным бредом. Всё было дурно, мутно, непонятно. Патрик пытался бросить эту затею, забыть навсегда, но неумолимо возвращался к загадке маски. Он хотел ее, он знал, что рано или поздно разгадает ее. Надо прогуляться, этот город даст то, что нужно. Он быстро собрался и уехал в Венецию.

                                          ***

Пилот объявил о снижении. Карлыч стих, Сергей думал о поляке. Как странно — это совершенно другой мир. Какая удача, какая находка этот Карлыч. Сергей прикрыл глаза и вспомнил, как в школе, первом классе, к ним приходил небритый дядька из художественного кружка и звал учиться на художника. А с ним такая интересная штука раскладная, внутри тюбики, баночки, кисточки. И во снах и сейчас запах акрила пьянил и дурманил призрачными надеждами. Отец наотрез отказал, запретил, застыдил. Сергея отдали в кружок радиотехники. Схемы, лампочки, провода, плюсы, минусы, сплошная тоска. Смешил этой фразой девчонок, помогая им решать задачки по физике. А Таня пошла учиться к художнику. В седьмом классе Сергей целый год встречал ее после занятий, провожал домой и втягивал ноздрями с нее запах изостудии. Бережно нёс огромную папку её, внутри красочная акварельная размазня теребила ему сердце. Маленькая ладошка в цветных кляксах и пятнах потела в его руке.

Снижение затянулось, Карлыч сидел, вцепившись в подлокотники. Освещение мерцало, салон подрагивал мощью турбин. Карлыч повернул голову к Сергею и, страдальчески замолкая при очередном уханье воздушных ям, рассказывал дальше.

— Так вот, поляк вернулся к себе и стал ждать от Патрика эскизы. Месяц прошел, другой — ничего. На письма не отвечает, на звонки тоже. Поляк в отчаянии. Днем и ночью мечтает о красной маске. И вот через три месяца приходит сообщение от Патрика с вложенным файлом, и там эскизы. Поляк обрадовался, носится по друзьям, хвастается.

Самолет выпустил шасси, и все смолкли, ожидая в благоговейном смирении посадки самолета. Вдруг стали опять набирать высоту. Ещё кружили над аэропортом, спускаясь и поднимаясь. Сергей смотрел в иллюминатор, под ними чернела вода. Гул турбин нарастал, свет тревожно мигал, упругое давление вжимало тела в кресла, головы в подголовники. Сквозь шум и тряску слышались испуганные вскрики, детский плач. Нарастающий вой и скрежет скорости оглушили Сергея, что-то не так, не так, как всегда, не так садятся самолеты, не так трясётся пузо Карлыча, не так давит напряжение на глаза, не так сжимается горло, не так холодеют руки, не так.

Кажется, приземлились. Всё вокруг враз оживилось, заерзало, забубнило, зазвонило. Карлыч подскочил, стал заботливо вытаскивать свои вещи с верхней полки, деловито, пихаясь локтями, выкладывал на свое кресло. Сергей сидел, ждал. Ему нравилась суетливость Карлыча, его провинциальная деловитость и уверенность.

— Серега, ты где в Венеции остановился? — весело спросил Карлыч.

— В районе Риальто, недалеко от моста, не помню улицу, надо посмотреть.

— Уже десять, еще два рейса катеров идут в город. Поскорее бы багаж получить, успеть. Ночью не попасть в центр.

— Хозяин квартиры писал, что остановка катера недалеко от квартиры.

— А я на островах, там, знаешь, брат, дешевле.

Люди толпились в проходе, увёртываясь от локтей, кулаков, сумок и чемоданов, которые летали над головами. И без того тесная людская змея волнообразно пополнялась вновь встававшими — и те с силой впихивались в узкий проход, отвоевывая себе место, умудрялись полностью одеться и стоять долго, потея, тяжело дыша. Змея дрогнула и медленно потянулась вдоль прохода. Сергей замешкался, выходил один из последних из самолёта и потерял из виду Карлыча. Но на паспортном контроле тот сам нашелся и примостился к Сергею в очереди.

— Ну что, Серега, — засмеялся Карлыч с какой-то нервной радостью, потрепав его по плечу, — Венеция там, — махнул он неопределённо.

— А что с поляком? — Сергею натерпелось услышать конец истории.

— Ну… рано радовался поляк этот, — продолжал Карлыч, переминаясь в длинной очереди. — Эскиз — это только начало. Надо найти, кто пошьет эту красоту. Кому ни показывал, никто не мог понять, как это сделать. Поляк опять к Патрику, мол, нужны инструкции и рекомендации по материалам. И Патрик присылает письмо странное, путаное. Мол, оставь затею с маской этой. Поляк не унимается, строчит ему письма, ответа нет.

Прошли паспортный контроль, подошли к ленте багажа. Карлыч задумался о чем-то.

— Карлыч, что дальше-то было? — напомнил Сергей.

— Серега, я переживаю, как бы не вспороли брюхо моему чемодану. Не замотал я его лентой, поскупился. Да чего, думаю, времена-то другие. А сейчас думаю — зря. Карлыч носился вдоль ленты, подбегал к вновь появившемуся чемодану, стаскивал, осматривал, обратно на ленту бросал. После каждого такого осмотра он виновато поглядывал на Сергея: ну обознался, что уж. Оказалось, что это вообще не с их рейса чемоданы крутятся. Нашли свою ленту, ждали долго, около получаса. Карлыч носился по багажному отделению, проверяя чемоданы на других лентах. Информации на табло он, видимо, не верил. Наконец пустили ленту с багажом их рейса, и почти сразу выскочил чемодан Карлыча. Он, довольный, подошел к Сергею.

— Ну, что дальше с поляком, — продолжил Карлыч, — получил он все чертежи, разметки, рекомендации по тканям и перьям, по стразам и там камням разным.

Сергей увидел свой чемодан, сдернул с ленты, пошли на выход.

— И нашел-таки швею, старую еврейку. Та согласилась только костюм пошить, а саму маску делать отказалась. Стой, — лицо Карлыча стало жалким от испуга, испарина выступила на залысине, пальцы затряслись. — Я, кажется, телефон в самолете забыл. Подержи, — сунул он чемодан Сергею и заметался по залу.

Сергей посматривал на часы, время ускользало, стрелки приближались к двенадцати ночи. Сергей позвонил хозяину квартиры, объяснил кое-как, что опаздывает и может не успеть на последний городской катер из аэропорта. Бруно, хозяин квартиры, обещал помочь, договорились еще раз созвониться. Наконец Карлыч в сопровождении охраны аэропорта вернулся с телефоном в руках, восторженный и словообильный. Стоянка катеров оказалась далеко, пока шли длинными коридорами по указателям, Карлыч в деталях описывал свое приключение с мобильником. Конечно, последний катер оставил за собой лишь срез волны и легкий дымок. Опоздали всего на несколько минут.

— Серега, видимо, ночевать нам здесь придется.

Сергей звонил Бруно, кивал головой и повторял «окей».

— Бруно сейчас приедет на моторке.

— Слушай, братишка, можно я у тебя переночую? Надоедать не буду, понятно, что устали.

— Не вопрос, давай, — ответил Сергей, хлопнув Карлыча по плечу.

Было сыро, и ночной туман медленно сходил на воду. В черноте ночи смешались очертания берегов, воды, зданий. Как ни вглядывался Сергей вдаль, ничего не видно. Они были единственными на пирсе, ежились от холода. Сергея бил озноб. Было тихо, вода плескалась о бетон пирса, туман уже стелился по низу. Небо заволокло белыми тонкими, словно марля, облаками. Сквозь них просвечивала полная луна.

— А кто в итоге поляку маску сделал? — вспомнил Сергей.

— Патрик. Короче, еврейка сшила костюм в точности по чертежам и эскизам. Поляк давай бомбить театральные мастерские, искать мастера, кто взялся бы за маску, но безрезультатно. Тогда он поехал опять к Патрику. И то, что он увидел… Прикинь, молодой чувак в расцвете сил за полгода постарел лет на десять. Поляк подумал, что Патрику звездец, рак там или что, он выяснять не стал. Понятное дело. Но мозги ему напрочь запудрил с этой своей маской. Что его работу в музеях Польши показывать будут и всякую такую дребедень. Патрик только грустно улыбался, поляк здесь, в этом месте, как-то даже в лице изменился, когда рассказывал. Короче, уломал Патрика и довольный уехал. Договорились, что маска будет готова к карнавалу. И вот приезжает он накануне к Патрику, в квартире его ждет какой-то странный тип, отдает огромную коробку с маской и быстро выпроваживает. Поляк с радости вечером напился в баре, в котором мы и познакомились, и потащил меня показывать свою маску хвастаться. И то, что я увидел, брат, это словами не описать. Он достал из коробки эту маску, и смотреть на нее можно было бесконечно. Она ворожила красотой и сковывала ужасом, — Карлыч задумчиво покачал головой.

Потом, словно стряхнув воспоминания, продолжил:

— Короче, поляк на следующий день был королем дефиле, я его видел из толпы. Но позже, когда я к нему подошел после бурной фотосессии, которую ему устроили поклонники, он меня не узнал. И глаза, знаешь, Серега, они жуткие были, вроде как не его, нечеловеческие, стальные, жесткие. Я его спрашивал про Патрика, а он молчал, ни слова, ни кивка, ни жеста. Словно мумия. Только вот вечером обнимались, песни орали по темным улицам Венеции, а сегодня во как, брат. Так люди и зазнаются. А на закрытии его не было, хотя мог бы гран-приз взять легко.

Ночь уплотнялась, набухала смолью. Послышался слабый звук мотора, вскоре показалась крохотная моторная лодка. Причалила. Человек в темном плаще с капюшоном на голове махнул рукой. Сергей крикнул: «Бруно?» Лодочник утвердительно кивнул головой. Сергей взял свой чемодан, подошел к лодке, она была намного ниже пирса, надо было прыгать прямо в лодку. Он бросил в нее чемодан, следом, собравшись с духом, прыгнул сам. Лодка нервно заколыхалась, Бруно не шевельнулся. Сергей крикнул Карлычу, чтобы бросал вещи. Тот неуклюже покидал всё в лодку и плюхнулся, чертыхаясь. Тут же Бруно дернул привод, и моторка рванулась в черноту.

Днище лодки едва резало воду, скорее они скакали с волны на волну. Вода была совсем близко, брызги хлестали по лицам и одежде. Сергей словно оцепенел, вернуться бы обратно, выпрыгнуть из этой чёртовой лодки, ужасно хочется домой. Он уставился на Бруно, который сидел на носу у моторчика вполоборота к нему и сосредоточенно глядел вдаль. Бруно оказался стариком, и это удивило Сергея, по телефону его голос был молодым и бодрым, сейчас тот молчал. Плыли уже минут двадцать. Туман густел, скрывая водный простор залива и едва видневшиеся берега. Вскоре зашли в канал и поплыли между домов и построек. Венеция поднималась из тумана темными нависающими зданиями. Сергей оглянулся на Карлыча, тот сидел, ухватившись двумя руками за борта лодки, пальцы посинели и скрючились, глаза таращились в никуда. Сергея мутило. Туман, пары от воды двигались и принимали причудливые формы. Белая рука протянулась из ниоткуда к лицу Сергея. Он застыл и не отводил взгляда от костлявых пальцев, он чувствовал от них холод, сейчас схватят за горло, он весь напрягся. Но рука стала разжижаться, растворяться в воздухе. Это всего лишь туман. Он опять посмотрел на Карлыча, тот сидел зажмурившись, а на его загривке примостилось какое-то белесое чудовище и, склонившись над его головой, гладило его щеки, словно утирало слезы. Сергей застыл, разглядывая человекоподобное существо с огромной головой, сквозь тонкую кожу которой просвечивал мозг, деятельный, шевелящийся, словно клубок гадюк. Голова гневно посмотрела на Сергея и растворилась, сплетая руки вокруг шеи Карлыча. «Я сплю, что ли? Это кошмары меня мучают?»

Сергей стал рассматривать Бруно, заглядывать ему в капюшон, там угольная пустота. Сидел не двигаясь, не видно было, что он управляет лодкой. Хотя они очень умело лавировали по узким каналам. Казалось, они плывут по городу уже больше часа. Сергей поднял взгляд, впереди метрах в ста от лодки в воздухе висела огромная фигура в платье цвета седого пепла и заманивала длинными рукавами, махала, приглашая к себе в объятия. Вместо лица сплошная улыбка беззубого рта. «Черт, что за хрень? — услышал он жалобный вскрик Карлыча. — Когда мы уже приедем?» Тут Бруно стал причаливать к какому-то маленькому бортику со ступеньками. Он кивнул головой, мол, приехали.

Плутали по узким безлюдным улицам, и вот наконец остановились у входной двери одного из домов. Бруно отдал ключи и сказал, что придет завтра утром, всё покажет, расскажет и заполнит договор. Сейчас слишком поздно. Сергей открыл дверь, поднялись на второй этаж и вошли в апартаменты.

— Да, Серега, в Венеции в феврале не самая лучшая погода. Сплошные туманы, — пробормотал Карлыч и, поежившись, сел на диван.

— Спать. Остальное всё завтра, — сказал Сергей и трупом завалился на кровать. Карлыч поднял с пола ноги на диван, и через минуту комната наполнилась храпом и уютным сопением.

                                          ***

Патрик смотрел на качающееся бледное небо в узком проеме канала. Напротив маячил гондольер и что-то напевал себе под нос, грустно, невнятно. Что оно скрывает, это небо, под своим грязным одеялом, какие тайны? Гондола медленно скользила вдоль замшелых позеленевших фундаментов. Патрик катался уже второй час. Он уютно развалился и лениво смотрел на небо. Суета и шумные несносные люди вокруг не тревожили, его взгляд не цеплял толпы на мостах, переходах и парапетах. Он был погружен в небо, в его тайны. Отчего второй день ты прячешься, небо? А может, это мы под покрывалом, и это небо набросило его, чтобы не видеть этой бездарности, этого червивого яблока под названием Земля, не знает, что с нами делать. Неудавшийся эксперимент, и выбросить жалко, и исправить нельзя. А может, прячет от кого, вот уже и туман напускает. Вечерняя прохлада вечера вползала во все щели и поры повседневности. Здравствуй, небо, ты спустилось к нам, ты хочешь понять наши души, проникнуть в нашу суть. Или ты истосковалось по своей подруге воде и протягиваешь к ней свои руки-туманы, а она поднимает к тебе свои белые пары. А я здесь посередине невольный свидетель любви бесконечной воды самой к себе. По сути, небо — вода, вода, которая всегда стремится вверх, к абсолюту, всё ей хочется узнать, что там, за гранью. А вода здешняя, толстая, мутная, не способная к легкости, скучает по своей невесомости. Вот сейчас они встретились, воссоединились, и вода осознает свое могущество, она везде, она во всём, она суть бытия. Сейчас она это знает, назавтра притворится, что это был сон.

                                          ***

Сергей проснулся от громкого резкого звонка. Он не сразу понял, где он. Сел, огляделся. Второй звонок в дверь вывел его из оцепенения. На пороге стоял Бруно. Он прошел в кухню, стал показывать, где что лежит на кухне, как пользоваться, показал ванную комнату, основную. Небольшая студия сохранила черты венецианского традиционного жилья. Бревенчатые перекладины потолка, пол из плитки, такую сейчас не делают. Или стилизация? Окна со ставнями, откроешь их и упрешься в соседний дом. Бруно разложил карту Венеции на столе и показал основные туристические места. Написал адрес сайта с программой карнавала, запросил целых 100 евро за доставку на катере и дополнительно городской налог в 20 евро. Сергей заплатил, внутри у него неприятно скрутило живот. Он не ожидал таких затрат на месте, и денег у него было впритык. Тут он вспомнил про Карлыча, тот не откажется поделить расходы за катер. Бруно ушел, Сергей осмотрелся, но ни Карлыча, ни его вещей не было.

В полдень Сергей, полностью экипированный для съемок, вышел в город и сразу заблудился. Он смотрел карту, названия улиц и не понимал логики этого города, этого большого лабиринта. Город играл с ним в прятки, путал, насмехался. Вконец измученный попытками выбраться на главную площадь Сан-Марко, обезвоженный и голодный, Сергей забрел в закусочную. Он ничего не снял на видео за полдня, потому что хотел начать с площади. Жевал бутерброд и думал, что он будет снимать, что говорить на камеру, за камерой. Четкого плана так и не было, он надеялся на вдохновение, ситуация сама подскажет. Передохнув, вышел из кафе, завернул в какую-то жалкую улочку, и та через минуту вывела его на огромную площадь.

Буйство красок, буйство масок на фоне светлого сплошь облачного дня, утонувшего в сизой дымке. Сергей потерял себя в очаровании собора Сан-Марко, который мерцал в пелене грез и чуть подрагивал в воздухе. Живая акварель, неуловимая, нежная. Кажется, моргнешь — и нет ничего. Но опустишь взгляд ниже, и людское плотное море роится, движется, шумит. Он снимал на камеру как сумасшедший всё подряд. Возле каждой маски собиралась группа людей. Маски с готовностью позировали, туристы с радостью щелкали затворами камер, смартфонов. Вся площадь была заполнена до краев. В центре был устроен большой подиум с дорожкой для дефиле. На сцене группа музыкантов добавляла к цвету и свету музыку электронных волн, волнующую, дорожащую как воздух. Сергей нашел себя в отражении витрины с глупой детской улыбкой во весь рот. Голова набухала от восторга. Сергею казалось, еще минута, и она взорвется. Выскочил в прилегающую улочку, тяжело дыша, решил, надо собраться и сделать план. Так ничего путного не снимешь, а город увлекал его вглубь, манил своими лабиринтами.

Сергей остановился на небольшом мосту, по узкому каналу плыли несколько гондол, и в них вертлявые туристы, довольные и улыбчивые, махали ему рукой. В одной гондоле лежал парень, укутанный в плед, каштановые пряди плотных волос разметались по подушке, отсутствующий взгляд красивого тонкого лица. Сергей быстро навел камеру и снимал, пока гондола медленно и величаво приближалась к мосту, на миг скрылась под ним и потом вынырнула. Статный гондольер напевал тихую грустную мелодию. Или это кажется, что мелодия грустная? Он уверенно и грациозно управляет веслом. Так было всегда, и сто лет назад, и триста, и тысячу.

День убывал тихо и незаметно. Сергей доплелся до квартиры, завалился на диван и лежал долго и недвижно. Тело наполнено жаром, но его знобило. Он прикрыл глаза, тяжелая усталость распласталась тонной мокрого песка по телу. В голове мелькали маски, с большим усилием Сергей протянул руку к камере и лениво стал просматривать отснятое. Он расстроился, кадры скачут хаотично, планы кривые, экран дрожит. Карлыч был прав: нужен план. Неясная мысль-догадка носилась где-то здесь, схватить, понять. Взгляд уперся в угол потолка, скользнул по кривой на зеркало, на себя в зеркале, на человека с запрокинутой головой, развалившегося в его ногах. Сергей застыл, боясь перевести взгляд в конец дивана. Пошевелил ногами — свободно. Замирая, он краем глаза глянул на диван — никого. Опять в зеркало — никого. Он вспомнил парня в гондоле, кинулся пересматривать кадры, ничего не нашёл. Нет его, нет гондолы, нет гондольера с грустной песней. Как обидно. Он встал, встряхнулся и решил выйти в город. Ладно, пусть всё мусор, сегодня я знакомлюсь с городом, с его жизнью. А завтра, завтра — точно спланированные ролики, определенный маршрут. Никакого блуждания ни в мыслях, ни в пространствах. Он повесил камеру на шею и быстро вышел, еще раз невольно метнув взгляд на диван в зеркале. Чисто.

Сергей долго гулял, на маленьких площадях яркие огни, музыка. Молодые люди танцевали, пили. Всё громко, весело. Он потолкался немного и свернул в темные спящие улочки. Время от времени натыкался на кучки людей возле небольших баров и кафе, из которых тоже вырывалась музыка на всякий вкус: и джаз, и попса, и электро, и соул. Он нырнул в один из таких баров выпить пива, а может, даже вина с оливками. Здесь не было масок, но было много ряженых, как на Рождество, в ужасных плюшевых костюмах зверей. Вся эта разношерстная ряженая подвижная толпа была сильно навеселе.

Напротив Сергея возле бара трое — женщина с мужчиной, видно пара, им далеко за сорок, и с ними ряженый. Пьяные, они танцевали. Женщина с растрепавшимся пучком перегидрольных волос, с блеклыми остатками помады, словно прошедший день Сергея, такая же несуразная, бездарная, жалкая. Она блудливо поводила бедрами и прижималась к ряженому парню. Тот был молод и красив, ярко подведены глаза, алая помада на губах, черная точка родинки на щеке. Он танцевал самбу, и короткая юбка, надетая поверх чёрных леггинсов, металась в озорном экстазе. Он хохотал, всё время поправляя фальшивые груди под темным свитером. В пересвете огней белели ровные аккуратные зубы. Большие кисти рук с накрашенными в тон помады ногтями. Он с какой-то щемящей нежностью поправлял мертвые локоны напарницы по танцу, убирая их с глаз, с лица, приглаживал растрепавшийся сухостой. Сергей, как завороженный, не отводил глаз от ряженого парня. Настроил камеру, снял обзорный кусок так, чтобы захватить этих троих. Вдруг ряженый оказался рядом, завел разговор. Пытался перекричать музыку и близко наклонялся к уху Сергея. Фабио, так звали ряженого, говорил про страх. Мы боимся другого, отгораживаемся от него. Раньше другой был ближним. Когда ближний превратился в чужого? Когда случилось, что любить ближнего своего стало опасно, порочно? Сергей смутно осознавал смысл сказанного, скорее не умом, а интуицией. Он поддержал разговор, спросил, чем Фабио занимается.

— Я спасаю людей, — улыбнулся Фабио.

— Каким образом?

— Если ты имеешь в виду обычную рутинную жизнь, я работаю в Риме в больнице медбратом в реанимации. Провожу исследование, как смех помогает смертельно больным.

— Серьезно? — усомнился Сергей

— Мой друг, люди разучились смеяться от радости. Для смеха теперь нужна причина, и причина должна быть в ком-то. Мы смеёмся «над», а не «от».

— Что же, твои реанимационные смеются «от»?

— Порой случается.

Фабио, всё более возбуждаясь, казалось, забыв о несчастной блондинке и ее незадачливом партнере в очках, об этой странной потерявшейся в миру паре, говорил о том, что умирать, конечно, страшно. Эта неизвестность страшит. Но вспомни детство, разве страх тебя останавливал? Тебе же было дико интересно и страшно смешно выйти ночью во двор и обойти кругом дом. Или на спор дать пинка под зад первому встречному пьяному дядьке. Или залезть на крышу высотки и встать на край, смотреть вниз на друзей и смеяться от. Оттого, что превозмог, оттого, что перешёл границу, оттого, что схватил за хвост неизвестность. Сергей вспомнил, как давно он сам не смеялся от души, а только всё больше усмехался и был верен дежурной улыбке.

— Посмотри на неё, — Фабио не сводил глаз с Сергея, но тот понял, что речь о блондинке. — Ее гложет страх, она не понимает, почему. Она растеряна и грустна, пьёт виски, чтобы заглушить тоску, тоску по тому, что оставит сегодня ночью. Она уйдёт, но пусть она уйдёт с этой радостью танца с молодым трансвеститом. С этой фантазией табуированного секса. Я хочу дать ей радость. Смерть радостна, как смена масок. Понимаешь? А там в больнице, там нет радости, там боль и страдание. Боль и страдание — это старуха с косой. Отчаяние и слабость, жуткая невыносимая жалость к себе, к своему телу, к своей болезни, жестокий эгоизм, зависть и злость ко всем тем, кто остался за стенами этой больничной мертвецкой. Я им говорю: смерть — она прекрасно страшна и радостна. Я рассказываю глупые истории и заставлю их вспоминать свои. И когда они вспоминают, эти больные, свои детские страшно смешные шалости, то понимают, что впереди просто путешествие, авантюра, страшно интересная и жутко смешная.

А Сергею почему-то вспомнилось, как они с Таней в девятом классе репетировали у неё дома сценку для школьного вечера. Они придумали эту миниатюру из школьной жизни, и пока писали, смеялись до икоты, и пока репетировали, валялись по полу, захлебываясь от смеха. Сергей слышал позывной своего мобильного, но ему так было хорошо, весело, легко. Красное лицо Тани с мокрыми глазами, они оба, распластанные на ковре, лежали и смеялись. Таня махала рукой: прекрати смешить, — легонько била его по плечу, закрывала ему рот. От всей этой возни становилось только смешнее. А мобильный надрывался в сумке среди учебников. Ну и пусть. Только через час он вспомнил, посмотрел, звонок был от отца. А потом больница, мама в палате реанимации, обвинительная речь отца. Всё из-за неряшливости, Сергей оставил на столе лабораторную работу с оголенным проводом переменного тока. Его работа, его изобретение, оставалось всего ничего, додумать, дорешать. Мама сунулась, электрошок, остановка дыхания, хорошо — отец дома был. Больше никаких опытов, к черту кружок этот. Бездарь.

Он решил заснять манифест Фабио на камеру, но тот сказал какую-то пошлую чушь про йогу, любовь и мир во всём мире. Сергей смотрел сквозь монитор камеры на Фабио и видел лишь смазливого накрашенного парня. А говорил ли он вообще что-нибудь путное? Сергей засомневался в своём английском, как можно было что-то понять в этом шуме и гаме. Фабио вернулся к блондинке, а Сергей, разочарованный, поплёлся спать.

В квартире было тепло и уютно, Сергей завалился как был на кровать и погрузился в сон, как в ванну с горячей водой. Тело немеет, тяжелеет, покой неги и умиротворения. Ему снился человек из лодки, из зеркала у него в квартире. Он чем-то огорчён, у него что-то не получается. Он сидит, сжав голову руками, долго. Потом пристально смотрит на Сергея, лежащего на кровати, и говорит. А слов не слышно, и только звон, стальной звон, а он всё говорит, немые губы о чем-то шепчут. Или кричат?

                                          ***

Он шестой час корпел над маской. Алый убор из перьев распластался кровавой рекой на полу, Патрик на четвереньках, изнемогая от ломоты в теле, клеил и клеил перышко к перышку тонкой кисточкой. Впалые глаза в синеве темных кругов слезились от напряжения. Комната тонула в перьях и чанах с кроваво-красной тягучей водой. Запачканные красные пальцы, сжимавшие пинцет, сильно дрожали, теряя перья и подбирая их вновь и вновь. Она, пристально наблюдая, стояла над ним великим стоянием. Сдерживала черноту мрака, полчища бесноватых из бездны. Не пройти им здесь, пока он творит для неё. Смотрела и терпеливо ждала его в свои объятия.

                                          ***

Сергей увидел сборище, понял — там редкая маска. Спокойно включил камеру, проверил настройки, наговорил подводку, снял экспозицию и только потом стал продираться сквозь толпу. Там на секунду застыл от изумления. Лазурь заиндевевшего леса облаками тафты обрамляла белоснежную маску, переливалась с лифа в насыщенный индиго на юбке пышного платья, умирая в чернильных разводах кружевного подола. Он навёл камеру, и маска благосклонно повернулась к нему, позируя. Он расталкивал людей, обходил ее кругом, она играла с камерой, он кричал «watch out», огораживал свободной рукой людей от неё, чтобы ничего лишнего не попало в кадр, только она, эта королева, сама тайна и мистика. Толпа уважительно расступалась, позволяла Сергею командовать, давала пространство для съёмок. Он был невероятно свободен, ничто его не сдерживало, и ничто не пугало, ни следа застенчивости и неуверенности. Маска двинулась, он бежал впереди неё, постоянно снимая. Он протянул к ней руку, спросил: «Кто ты?» Резкий разворот, толпа плотно сомкнулась вокруг неё и понеслась вдоль узкой улочки, скрылась за поворотом в один миг. Сергей, едва очнувшись, побежал вслед, повернул — пусто, еще поворот, другая улочка — опять пусто. Город насмехался над ним, путая своими лабиринтами. Он ее потерял. Ходил и ходил в надежде встретить, был на Сан-Марко, снял несколько масок, они ему рассказали, как придумали свои костюмы, в который раз участвуют, откуда приехали, во что верят. Хорошие истории, но Сергей был недоволен. Не было главного: интервью с маской, которая стала наваждением.

Он искал свою маску повсюду, случайно увидел на главной сцене, ее объявили королевой полуфинала. Сердце оглушало низкочастотным басовым пульсом, радость вибрировала, дрожала слезами в глазах. Он долго ждал возле сцены, шоу кончилось, все разошлись, а она так и не появилась. Он прорвался сквозь ограждения, взлетел на сцену, обшарил там всё, было пусто. Как же он проглядел ее?

Следующий день Сергей угрюмо блуждал по городу, лениво смотрел на маски. Не трогала суета и толкотня туристов, щёлканье затворов камер и мобильных, восхищенные возгласы на разных языках, кривляние масок. Всё поблекло, укрылось серым туманом тоски. Кто-то похлопал по плечу, Сергей не отреагировал. Привык, что его всё время толкают, пихают, задевают, хватают. «Серега, привет», — услышал он русскую речь. Сергей обернулся, перед ним стояла гром-баба, пышная румяная стилизация чайной бабы. Карлыч, милый Карлыч. Полумаска не скрывала мясистые красные губы, белёный подбородок, на голове пирамида из платка. Весь наряд был немного скоморошный, простоватый, лубочный. Они тепло обнялись, Карлыч покрутился на камеру Сергея, дал обстоятельное интервью о том, как придумал костюм, как пошивал, о том, что участвует в конкурсе впервые и как это невероятно трудно, но круто. Сергей снимал нехотя, разве этот костюм встанет в его видеоряд с другими масками и мастерами, провинциальный налёт и крикливость формы и цвета смущали, энтузиазм новичка раздражал, дальней мыслью он стыдился своего соотечественника. Но вскоре он был захвачен неуемной энергией Карлыча, тот звал его вечером в Палаццо, где будет бал, обещал провести бесплатно, хоть несколько раз повторил, что стоимость билета 400 евро. Сергей словно проснулся от наваждения, карнавал проходит мимо, сколько интересного он пропустил. Карлыч трещал без остановки, он вышел в полуфинал, это, брат, не хухры-мухры, чтобы новичок вышел в полуфинал. Сергей оживился, спросил, видел ли он маску, победившую в полуфинале. Карлыч кивнул, эта маска ни с кем не говорит и не общается и даже отказалась на сцене рассказать о себе. Туману напускает, чем таинственнее, тем интереснее и больше шансов выиграть. У маски есть манифест, напечатанный на листовке, она и сует эти листки всем, кто ее расспрашивает. Карлыч посмотрел в блуждающие глаза Сергея.

— Мне она нужна как воздух, хочу взять интервью, без неё не уеду. Это моя удача, моя судьба. Мой шанс.

— Это всего лишь маска, Серега. Остынь, там под маской может быть такой же пузатый, как я, мужик. Ты чего? Это наваждение. Кончай, парень.

Сергей резко отвернулся от Карлыча.

— Помнишь, рассказывал про поляка?

— Да, — нехотя промямлил Сергей.

— Вчера узнал, год назад сразу после финала нашли его голым и мертвым в одном из колодцев города. Вот судьба, видимо, ограбили или завистники расправились, его маска вышла в финал тогда.

— Ты шутишь, неужели здесь такая конкуренция?

— Страсти драматические, трагические, брат. Чуваки живут этим, шизеют, теряют ощущение реальности. Вот и подумаешь, и хочешь в финал, и боишься.

— Чего бояться, ну умер чувак, за смертью ничего нет, пустота. Да и смерти нет, это всё иллюзия.

— Знаешь, — сказал, помолчав, Карлыч, — когда тебя обступает толпа, все восхищаются, снимают, вся эта кутерьма и внимание — это кайф получше секса. Приходи в девять вечера к Палаццо, там твоя маска обязательно будет.

                                          ***

Патрик размешивал краску в чашке с водой, веки не разодрать, хотелось спать. Он забыл, когда ел, глотнул вина, посмотрел в плошку, красный оттенок получался пошлым и замысловатым. Всё фальшиво. Не было той глубины и простоты великого цвета. Он подумал минуту и быстрым движением бритвой резанул по руке, кровь торопливо закапала. Он подставил чашку и смотрел не отрываясь, как она наполнялась. Вот этот цвет, который он искал, как его добиться? Он перевязал руку бинтом и стал экспериментировать с воском, маслом, кровью, водой, умброй и сиеной. Ему нужен был цвет первичный, чистый.

— Зачем так мучаться?

— Тошнит от искусственности, — ответил Патрик, не задумываясь.

— Всё вторично, смирись.

— Вот, в чашке реальный цвет, — упрямо кивнул головой Патрик.

— Это кровь, а не краска.

— Я хочу получить этот цвет, — мутная слеза ползла по щеке.

— Ценой своей жизни? Твоей крови не хватит окрасить все перья. Есть другой способ.

— Я знаю, я его ищу и найду.

— У тебя мало времени.

— Знаю.

— Ну хорошо, а что ты скажешь о цвете страсти?

— Дьявол сделал всё, чтобы извратить его смысл. Красный — не страсть, — прошептал Патрик.

— Неужели?

— Это цвет великой жертвы, — возразил Патрик и устало прикрыл глаза.

— Кому это надо? Все хотят страсти, так они понимают, что живы.

— Это обманка, — беззвучно шевелились губы Патрика.

— Но все в неё верят. Смотри, это тоже красный.

Патрик увидел посреди комнаты огненную дыру, словно кратер вулкана с плавящейся лавой. Он беспомощно огляделся и упал бессильной невесомостью своего тела, сознание уплывало в кровавых облаках.

Сергей хотел подхватить его, но руки-ноги ватные, негнущиеся, словно мертвые. Он стоял и смотрел на Патрика с перевязками на руках, в кровавых разводах бледное лицо. Сергей вскочил с кровати весь в поту, метнулся в ванную, кинул пару пригоршней холодной воды в лицо. Я слишком проникся этой историей.

                                         ***

Палаццо в переливах света и причудливых узоров видео-арта мерцало отражением в водах главного канала Венеции. Факельное шествие вывернуло из ближайшей улочки и распласталось на широких ступенях дворца, под сводами колоннады церемониально зажгли высокие и широкие чаши с огнём. По обе стороны канала на мосту, на крышах соседних домов теснились зеваки, туристы с камерами, ряженые. По стенам палаццо неслись и сменялись проекции фантастических библейских животных, Вивальди неистовствовал. Началось ночное предфинальное карнавальное шествие масок. Дефиле начиналось с боковой улицы, проходило вдоль канала по набережной, далее каждая маска занимала своё место на парадной лестнице дворца, дожидаясь последнего участника. Видеопроекция светом и неоном по очереди вырывала из темноты каждую маску, словно поджигала ее кармином и уносила в чёрную синеву звездного неба. У Сергея ныла рука, он снимал без перерыва, боясь дышать и даже сглатывать, глаза больно кололись сухими веками, ноги ныли и предательски подгибались, оттоптанные ступни не чувствовали земли. Казалось, его держал воздух, жгучая энергия, неистовый, множенный многажды толпой восторг. Цепкий взгляд выхватил примадонну, маску, о которой он мечтал. Во главе процессии она уже входила внутрь сверкающего Палаццо.

Часом позже Сергей пробирался сквозь парк к задней стене дворца к заветному чёрному ходу. Карлыч курил в проеме дверей и болтал с каким-то сеньором в шляпе с огромным белым пушистым пером. Махнул рукой, поторапливая. Вошли внутрь, проскользнули мимо секьюрити, шли коридором, лестницей, залами.

— Серега, только ты это, за стол не садись. И это… лучше долго на одном месте не задерживайся, чтоб не вычислили. Всё время двигайся, идёт?

Сергей согласно кивнул. Вошли в зал, Карлыч тут же растворился в толпе, вдали мерно покачивалась его пирамида из платка. Огромный зал вибрировал голубым, до середины заставлен огромными круглыми столами, изысканно сервированными, далее танцпол, сцена. Сергей, медленно лавируя между столов, непроизвольно пялясь на еду, маски, нарядных гостей, продвигался вперед. Незаметно стянул маску ворона со стола, нацепил на лицо, чтобы не выделяться, влился в карнавальное море, дрожащее в такт музыки. Рядом она, маска нежной лазури и страстного индиго, манит рукой, шепчет ласково на ухо: «Прожектёр». Всё поплыло и растворилось, Таня стоит злая на своей кухне и кричит:

— Я ждала сколько могла, нет сил. Уходи. Оставь. Дай мне жить. От твоих идей никакого толку. Прожектёр!

Свадебный кортеж, невеста, такая родная и чужая, целуется с женихом. Пьяный дебош и жгучий стыд, укором карие глаза Тани, чужой Тани.

Сергей схватил маску за юбку, сильно потянул на себя, сладкий и пряный аромат оглушил, закружил. Не заметил, как отпустил. Едва слышный смех ввысь под своды зала звенящими колокольцами. Кружил и кружил и бегал за метавшимся впереди подолом чернильного индиго.

Сергей уныло брёл домой. На месте он долго искал ключи, и вдруг острая мысль прострелила позвоночник насквозь. Где его камера, а бумажник, а маленькая кожаная сумка, которую носил через плечо, там и блокнот, и паспорт, и мобильник. Ничего, не было ничего. Обокрали в толпе? Потерял в Палаццо? Он растерянно оглядывался и смахивал непрошеные слезинки. Тут он понял, что и ключи от квартиры тоже в пропавшей сумке. Стена учтиво подставила плечо, он сполз на корточки, мысли бешено носились в поисках зацепки, где, когда, кто. Он так привык к камере, это часть его тела, она всегда с ним, как он не почувствовал отсутствие? Отчаяние мешало думать, он повторял всё те же вопросы: где, когда, кто, не пытаясь выстроить логические цепочки памяти. Ноги затекли, уже почти полночь, где полицейский участок? Закрыт, наверное, не стоит и соваться. Придётся до утра бродить, бомжевать.

Он пошёл через мост на другую сторону города. Там, он знал, на каждой площади ночная тусовка, сеты диджеев, музыка, веселье. Ему хотелось забыть свою неприятность, всё это завтра утром рассосётся само собой, конечно, всё добро его найдут, это же Европа, они постоят за честь своего города, постараются не осрамиться. Сергей затерся в группу танцующих, слегка покачиваясь в такт музыки, рассматривал окружающих, сцену и диджея. Группа плюшевых приняла его к себе в круг. Пустили по рукам бутылку виски. Сергей жадно глотнул. Опалённая огнём горечь потери стала оседать где-то далеко. Он благодарно протянул бутылку следующему, зебра с красным лицом двадцатилетки взяла, даже не посмотрев на него. Сергей огляделся, парень с лошадиной головой в руках подмигнул ему, затянулся сигаретой, протянул Сергею и надел лошадиную морду на себя. Сергей уловил запах, подумал: «Ну и черт с ним», — и глубоко втянул в себя дурманящий дым.

Мир стал текучим, плавным, неторопливым. О чем он переживал, нет, даже плакал? Что за мальчишество, есть я, и это важно. Что такое, по сути, я? Я Сергей, мне двадцать шесть лет, неоконченное образование, работа по случаю, видеоблогер средней руки с несколькими тысячами подписчиков, реклама худо-бедно помогает жить. Долг в банке на поездку в Венецию, на покупку оборудования, ведь хороший материал нужно снимать на хорошую камеру. Качество окупится новыми подписчиками, и, может, возьму реванш, выйду в топы, стану звездой. Надо только поймать эту маску, она стоит всего того хлама, который я записал. Я договорюсь, приглашу к нам в Москву и сделаю с ней интервью, это будет бомба. Сергей сладко улыбался, глотая виски и затягиваясь косяком в ускоряющемся ритме кругового танца бутылки.

Сознание вернулось к нему из дремы. Он сидел в каком-то темном углу полупустой площади среди ящиков и чёрных мусорных пакетов. Рядом мочился розовый кенгуру. Сергей отшатнулся, хотел вскочить, только упал, встав на четвереньки, отполз и тяжело поднялся на ноги. Его сильно шатало. Площадь пустела, он пошёл вслед за какими-то зверями, плетясь сзади вдоль узкой чёрной улочки. Всё смотрел под ноги, чтобы не упасть. Звери часто оглядывались и вдруг ощетинились, напали на него. Сергей не понимал, что происходит, толчки, кулаки, боль, кровь. Он упал на дороге, его остервенело пинали. Сергей закрыл лицо руками и твердил про себя: «Бред. Это какой-то несусветный бред». Наконец всё стихло. Он боялся шевель