После смерти папы я стала взрослой, после смерти мамы – старой и очень уставшей
Я вот думаю, сколько судеб может сломать один человек? Пусть не сломать, но наследить, как грязными ботинками по чистому полу. И не обернуться. Пойти дальше, оставляя за собой комья грязи.
Мне правда никто не нужен. К одиночеству привыкаешь очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.
И вот что странно – чем больше ты равнодушен к человеку, тем больше он к тебе привязан.
Я вот думаю, сколько судеб может сломать один человек? Пусть не сломать, но наследить, как грязными ботинками по чистому полу. И не обернуться. Пойти дальше, оставляя за собой комья грязи.
При этом я осознавала, что ошибаюсь, но продолжала верить в то, что себе напридумывала.
Что в стране, где люди испуганные в нескольких поколениях, забитые, изуродованные жизнью, со страхом, заложенным в генетической памяти, невозможно жить. В этой стране не могут рождаться счастливые дети, потому что их родители не знали, что такое счастье. Он говорил, что из этой страны надо бежать, потому что здесь ничего никогда не изменится. Страх сильнее.
Нельзя жаловаться и жалеть себя – это я точно знаю.
Сложно сказать, почему Аделаида не засела за учебники и не сдала историю
Я с детства слышала, что врачам нельзя лечиться
