мы, твари земляные, домовые, водяные и воздушные, ответили ей так громко, что уснувшие было птицы с криком высыпались в небо, а в домах задребезжали стекла. Нас никто не звал, ответили мы.
И лицо есть, его вытачивает время, и если где кирпич посыпался или трава на крыше проросла — это лицо проступает. Те, кто давно тут живет, все это чувствуют, а люди пришлые, хваткие не видят в упор, бьют город прямо по древнему лицу, вынимают из него душу. А на разверстые раны ставят новое, мертвое. И если так продолжится и дальше, то однажды все мы проснемся в чужом городе. Будем ходить по улицам со знакомыми названиями и плакать, не узнавая их.
наш город — живой. Что все здесь живет и дышит, и на земле, и под землей, и над ней. И чем ближе к центру, к сердцевине, тем город старше и умнее. Каждое дерево здесь видело столько, сколько не всякий человек за свою жизнь увидит, каждый дом принимал в этот мир и провожал в иной несколько поколений, со всеми их мыслями, чувствами и сложными взаимоотношениями, а потому у всех центральных домов, деревьев и дворов есть душа.
Рано или поздно несведущие строители зацепят слой земли, в котором покоятся останки зараженных сибирской язвой коров — и тогда всем точно мало не покажется.
Веди нас на войну с чужаками, змеиная царевна, сказали мы.
Мы думали, что и врагов-то никаких не бывает, одни случайности и недопонимания.
А потом одна въедливая женщина, вроде как писательница, бывшая во время последних событий у нас во дворе еще девочкой-подростком, догадалась спросить, как ее имя в паспорте пишется, полностью. Рыжая девица смутилась и сказала:
— Виринея…
И тут мы вздохнули с радостным облегчением, потому что поняли: что бы там ни было, сколько бы жильцов и эпох ни сменилось и в какой бы цвет нас ни красили, а все же есть на свете что-то неизменное. Например, гадалки из углового дома, которые будут с нами во все времена, потому что здесь их место, а наше место — при них.
На веки вечные.
А потом в комнату с балконом, где когда-то жила Досифея, въехала одинокая рыжая девица с тремя котами: тоже рыжим, полосатым и черным. Обычная девица, как все сейчас: татуированная, с выбритым виском, не то чтобы шумная
ночью очень серьезный деловой человек Владимир Борисович в своем охраняемом особняке облился бензином и со страшным криком поджег сам себя. И сгорел вместе с особняком, супругой-фотомоделью и охранниками. Огонь был такой силы, что пожарные не могли приблизиться к особняку, пока от него не осталось одно пепелище, а звериный визг горящего заживо Владимира Борисовича доносился из пламени не меньше часа.
Роза подняла руку и сухо щелкнула пальцами.
И банк исчез. Беззвучно, мгновенно, как будто никогда его здесь не было. А из-под земли послышался низкий, дрожащий от ликования голос — это игумен пел нам благодарственный псалом.
