как ее имя в паспорте пишется, полностью. Рыжая девица смутилась и сказала:
— Виринея…
И тут мы вздохнули с радостным облегчением, потому что поняли: что бы там ни было, сколько бы жильцов и эпох ни сменилось и в какой бы цвет нас ни красили, а все же есть на свете что-то неизменное. Например, гадалки из углового дома, которые будут с нами во все времена, потому что здесь их место, а наше место — при них.
мы пошли к банку. Мы все, кто жил во дворе и под ним, в стенах, в стволах деревьев и в зеркалах, кто скрипел ночами на чердаках и громыхал в подвале. Асфальт трескался под нами, наше дыхание вышибало искры из светофоров и фонари гасли, чтобы укрыться во тьме от наших горящих глаз.
А вы молчали и бежали поодиночке, гудели по ночам и плакали, съели какую-то офисную девицу и пускали огоньки — это все, что вы можете? Если вы не откликнетесь сейчас — не будет здесь больше ни нашего двора, ни людей, с которыми вы привыкли жить бок о бок. Чужие должны ответить за особую кровь, иначе они решат, что им все можно, и убьют этот город, как убили множество других до него…
— Нет, ну что вы, — Олег Платонович посмотрел на нее с удивлением. — Я хочу, чтобы все оставили как есть.
Журналистка снова огляделась, изучая заболоченный пустырь, островки кустов, заросший участок вокруг особняка, взбаламученный пруд, на берегу которого невозмутимо покуривал любитель рыбалки.
— Прямо вот так?
— Конечно! — развел руками Олег Платонович. — Всегда же тут так было: развалины и пруд. И мать-и-мачеха весной. Мы игумена бегали слушать, и дети наши бегают. Вы посмотрите, красота тут какая, спокойно, привольно, бузина вот, а там малинник… Г
Они устраивали в квартирах перепланировки, не здоровались с соседями и установили в арке шлагбаум. Сказали, «от чужих» — как будто они здесь уже были свои.
Они устраивали в квартирах перепланировки, не здоровались с соседями и установили в арке шлагбаум. Сказали, «от чужих» — как будто они здесь уже были свои.
