Оглавление

Книга 5. Самолет

Иллюстрации автора

От автора: Любое сходство с реальными людьми, названиями и событиями является случайным.

Пролог

Когда летом сорокового года Сергея Сергеевича Ямпольского в числе других переселенцев отправили в Архангельский край, он воспринял такой поворот судьбы довольно спокойно. По крайней мере, внешне. Северные морозы и таежная глухомань его не страшили. Знал что это такое. Жил и работал когда-то в тех местах. Хоть и не долго, но в какое время! Событийное, жестокое и беспощадное. И любил только там и тогда. Один раз в жизни и навсегда. Всего лишь часы, но по-настоящему. Больше такого с ним не случалось никогда. Хоть и давно это было, но память все отчетливо хранила. Или почти все. Все по минутам. По крайней мере, ему так казалось.

Что творилось у него внутри, когда садился в следовавший в Россию поезд, не знал никто. Не от предвкушения встречи с северными красотами учащенно билось в тот момент его сердце, а на лице сквозь напускное безразличие то и дело проступали искорки радости. Появившаяся надежда встретиться с той, которую не мог забыть уже два десятка лет, с легкостью внесла его в переполненный общий вагон.

Сколько лет мечтал увидеть ее вновь, но возможности за все время так и не представилось. Львов, где он проживал после побега из России, входил в состав Польши. Благополучно добраться до Архангельска, где, как он наделся, и проживала его давняя любовь, было практически невозможно. Перспектива встретиться с органами безопасности и оказаться в их застенках его не прельщала. И вот, когда он уже перестал надеяться на встречу со своей Антониной, судьба предоставила ему такую возможность. По крайней мере, в тот момент ему так казалось.

В конце тридцать девятого года после передачи Львова войскам Советского Союза Иварс Озолс был командирован в бывший польский город, где занимался вопросами переселения неблагонадежных граждан вглубь страны. Он и обнаружил Ямпольского в списках лиц, подлежащих высылке. Ему не составило особого труда сделать так, чтобы поляк отправился именно в архангельскую область. На то у него были свои соображения. Однако, именно они помогли Ямпольскому спустя много лет снова оказаться в России. Именно они вернули ему надежду на встречу со своей Антониной.

Находясь в северной глуши, Сергей Сергеевич частенько возвращался к словам Озолса о сыне Суворовой. Мысль о том, что он мог быть его отцом нет-нет, да и посещала его. Правда, отчество у парня было другое. Но, то со слов Иварса, а верить им Ямпольскому что-то не очень хотелось. Мог, конечно, чекист и не обмануть, но как проверишь? Сергей вполне допускал, что Антонина специально сыну отчество другое дать, пытаясь таким образом оградить его в будущем от связи с отцом. Быть потомком расстрелянного врага народа, в последствии ничего хорошего ему не сулила.

Однако на деле разыскать Антонину оказалось не так просто. Хоть и разделяло Сергея Сергеевича с Архангельском, где он жила, всего четыре сотни километров, попасть туда оказалось не менее сложно, чем раньше. А на поверку оказалось намного труднее. Покидать новое места жительства ему запретили сразу и в разрешении таком постоянно отказывали. Когда же началась война, то все передвижения переселенных граждан ни при каких условиях не разрешались. Малейшее нарушение наказывалось очень строго.

Война наложила отпечаток и на его дальнейшую судьбу. С ее началом создание лесопункта, на строительство которого Ямпольский был направлен, приостановили. Большинство работников призвали в армию, а его перевели на работу в расположенный неподалеку Ачемский колхоз. И неизвестно, как бы в дальнейшем сложилась у него жизнь, если бы случай.

Еще во Львове у Ямпольского появилась привычка прогуливаться по ночам. Город в это время суток становился пустынным. Дневная суета на время отступала и ей на смену приходила размеренная и неторопливая ночь. Именно в такие часы на душе у него становилось спокойнее. Хотелось мечтать и верить, что когда-нибудь его надежды сбудутся. Сохранилась эта традиция и после его высылки на север России. Находясь там, он почти ежедневно после трудового дня выходил на улицу, чтобы побыть наедине со своей давней мечтой.

Ямпольский мог просто сидеть на лавке возле дома. Чаще, конечно, он бродил по пустынным дорожкам среди бараков строящегося Шольского лесопункта. А после того, как его отправили в Ачем, с удовольствием гулял у реки, впитывая в себя речную свежесть. Или сидел неподалеку на крыльце чьей-нибудь деревенской бани и с наслаждением вдыхал неповторимый аромат березового веника, смешанного с въевшимся в прокопченные стены, запахом дыма. И все время думал и мечтал с ней встретиться.

В первый день августа сорок первого года, несмотря на поздний час, Ямпольский сидел на полюбившемся крылечке небольшой баньки Агафьи Чуровой. Белая ночь все еще сопротивлялись наступающей темноте, но все равно постепенно сдалась, и небесная чернота накрыла деревню. До утренних криков петухов еще было достаточно времени, когда Ямпольский поднялся, чтобы идти спать. В этот момент где-то совсем рядом скрипнуло колесо телеги. И тут же негромко, словно не желая быть услышанной, фыркнула лошадь. Сергей Сергеевич выглянул из-за бани и в ночном полумраке с удивлением увидел стоящую совсем рядом повозку. От нее отделилась фигурка мальчишки и скрылась в густой подзаборной крапиве.

Ямпольский остановился, пытаясь понять, кому понадобилось здесь быть в столь поздний час. Тем временем возница вернулся. Судя по его скрюченному силуэту, он нес в руках что-то тяжелое. Опустив груз в телегу, мальчишка снова исчез в зарослях крапивы, но вскоре вернулся, держа в руках новую поклажу. Он еще несколько раз сходил к забору, неизменно возвращаясь с каким-то грузом. Судя по тому, как парень все время оглядывался по сторонам, ему явно не хотелось, чтобы его увидели. Он явно пригибался больше, чем того требовал груз, временами останавливаясь и вглядываясь в темноту. Его необычное поведение заинтересовало Ямпольского, и он с интересом стал наблюдать за происходящим.

Наконец паренек, уложив очередную ношу в повозку, ловко запрыгнул в нее и понюжнул лошадь. Несмотря на темноту, Сергей видел, как та с трудом сдвинула телегу с места. И тут же под повозкой что-то треснуло. Парень резко потянул за вожжи и лошадь тут же встала. Он спрыгнул на землю и исчез под телегой. Вскоре возница выбрался оттуда и к большому удивлению Ямпольского принялся спешно таскать весь груз обратно. Закончив с этим, мальчишка хлестнул вожжами по бокам лошади, и вскоре повозка растворилась в ночной темноте.

Выждав какое-то время, Ямпольский вышел из укрытия. Его удивила необычная суета ночного ездока. Он узнал мальчишку и попытался понять причину его странного поведения. В том, что это был Толька Ларионов, у него сомнений не было. Хоть и не были они знакомы лично, но Сергей встречал его в деревне часто. Да и виделись с ним последний раз чуть больше часа назад. И то, чем Ларионов тут в такое время занимался, заинтересовало Сергея.

Сегодня совещание у председателя закончилось, когда солнце клонилось к горизонту. Очередные проводы на войну растянулись на весь день, и колхозные дела удалось обсудить лишь поздно вечером. Наконец, наряды на завтра были расписаны, поручения розданы, и Михеев вместе с Ямпольским вышли из прокуренной комнаты на улицу. Тут и дожидался председателя Толька Ларионов.

— Ты чего здесь? — удивился Михеев.

— Так, я вот и пришел узнать, делать-то чего теперь мне? — неуверенно произнес Толька.

— Отправляйся обратно и телят в деревню гоните, — устало ответил председатель.

— Понятно, — протянул Ларионов. — Я так и думал.

— Ну, коли понятно и думал, так действуй, — проговорил Михеев. — Кобылу только смотри не гони шибко. Кроме нее сейчас в деревне лошадей нет.

— А Рыжко? Я его видел…, — попытался возразить парень.

— Ты еще Карюху помяни, — перебил его председатель. — Они сами себя-то еле носят. С делянки пришли чуть живые. Теперь и хлысты не на чем возить. Пока в себя не придут. Да! Телегу оставь — быстрее обернешься.

— Не, без телеги никак, — не согласился Толька. — Скарбу много обратно нужно везти.

— Ну, тогда, одна нога здесь, другая там, — раскуривая самокрутку, произнес Михеев. — Все. Давай езжай, — заключил он и отвернулся от Тольки.

Когда мальчишка удалился, Михеев кивнул в его сторону и добавил:

— Хороший парень у Ивана растет. В лес зимой к себе возьмешь.

— Ивана…

— Ивана Емельяновича Ларионова.

— Хорошо, — согласился Ямпольский. — А лошади? Лес и сейчас вывозить не на ком.

— Лошади будут, — в голосе председателя чувствовалась твердая уверенность.

— Хорошо, — повторил поляк.

Несмотря на темноту, Сергей быстро нашел замаскированный лаз в заброшенный погреб Агафьи. Забравшись внутрь, подождал, пока глаза хоть немного привыкнут к темноте. Однако светлее не стало и ему пришлось воспользоваться спичками. Света оказалось достаточно, чтобы разглядеть лежащие в углу слитки. Не веря себе, Ямпольский потер глаза, но ничего не изменилась: кучка маленьких кирпичиков как прежде поблескивала тусклым светом. Тем временем спичка догорела, обожгла пальцы и погасла. Сергей зажег другую и осторожно взял в руки один из слитков. Для своих небольших размеров он оказался довольно увесистым. Сомнений, в том, что это золото, у него не осталось. Стараясь не выронить, он повертел слиток в руках и даже попробовал на зуб. После чего взял еще один кирпичик, тоже внимательно его разглядел и положил обратно.

Откуда тут оно? Что со всем этим делать? Как поступить? Вопросы один за другим возникали в его голове. Он еще раз осмотрел находку и вылез наружу. Успокоившись, Сергей прикрыл вход лежащими тут же досками и снова задумался. И тут его осенило. Это же было именно то золото, в похищении которое много лет назад Ямпольский участвовал, и которое вскоре после ограбления парохода бесследно исчезло. Он попытался сообразить, как оно могло оказаться здесь, да еще и у деревенского мальчишки, но кроме ничего разумного в голову не пришло.

Спустя пару минут Сергей прервал свои размышления. Время, да и место для этого было неподходящим. Не хватало, чтобы его тут увидели. Или мальчишка передумает и вернется. Да и смысла особого именно сейчас устанавливать истину он не видел. Все одно кроме Тольки никто об этом не скажет. Да и мальчишка, может, еще не захочет. Парень, по всей видимости, он не простой. Хорошо, что появится в деревне лишь через несколько дней. А потому время подумать над всем этим у него еще будет.

Ямпольский на всякий случай огляделся по сторонам, вслушиваясь в ночную тишину. Где-то вдалеке тявкнула собачонка и снова все стихло. Сергей, чуть пригнувшись и аккуратно ступая на землю, скрылся за баней. Какое-то время он сидел неподвижно, прислушиваясь и всматриваясь в темноту. Наконец, убедившись, что рядом никого нет, он с наслаждением зевнул и пошел спать.

За весь следующий день ему в голову толком ничего и не пришло. Здравые мысли так и не посетили. Лишь на двух из них он задержал свое внимание и постарался сосредоточиться. Во-первых, сообщать о находке кому-либо нельзя. Жизненный опыт ему однозначно говорил, что ничем хорошим это для него не закончится. Время сейчас не подходящее для таких находок и особенно откровений. Не делай, как говориться добра… с вытекающим из этого общепринятым выводом. И, во-вторых, Тольке Ларионову лучше от такого богатства держаться подальше. Целее, как говорится, он и его родня будет. А потому оставлять золото в погребе никак нельзя и нужно до возвращения мальчишки перепрятать его. Ну, а что делать дальше, решит потом.

Ямпольский так и сделал. Присмотрел подходящее место у колхозного поля, а уже следующей ночью вместо прогулки перетаскал туда все слитки.

Часть первая

Октябрь 1945 года

Генерал вышел в прихожую, прикрыл за собой дверь и остановился. По привычке прислонился спиной к стене и задумался. Слова дочери о том, что какой-то деревенский мальчишка нашел в Ачеме золотой слиток, его серьезно озадачили. Он был уверен, что со всем этим золотым прошлым давно покончено и более эта тема ему не интересна. Но оказалось, что все это не так. Прошлое не хотело его отпускать. И для этого потребовалось совсем немного. От одного упоминания о золоте, сердце снова учащенно забилось и желание во что бы то ни стало завладеть им, подступило с новой силой.

Телефонный звонок прозвучал неожиданно и вывел Иварса из задумчивости. Он с раздражением посмотрел на оживший аппарат и тот, словно почувствовав недовольство хозяина квартиры, тут же замолк. «Ошибся кто-то, — не успел подумать Озолс, как тот зазвенел снова». Озолс несколько раз глубоко вдохнул, стараясь взять себя в руки.

— Папа, ты тут? Тебе плохо? — проговорила выглянувшая на звонок Катя.

Иварс постарался улыбнуться.

— Задумался чего-то, — произнес он, приходя в себя.

— Звонят! Тебе, наверное. Или мне взять трубку? — дочка внимательно посмотрела на отца.

— Да, да, слышу. Минуту. Я сам возьму, — Иварс оторвался от стены и поспешил к телефону.

Дверь за Катей закрылась, и Озолс снял трубку.

— Генерал Озолс, — спокойным голосом произнес Иварс, стараясь скрыть остатки волнения. — Слушаю вас.

— Джень добры, пан офицер, — раздалось та том конце провода.

На приятный тембр и иностранный акцент знакомого голоса сердце генерала отреагировало моментально. Ощутив в груди легкое покалывание, Озолс прижал к ней руку, словно стараясь раздавить неприятные ощущения. От волнения на лбу тут же вступила неприятная испарина, а на ладонях появилась неприятная липкость. Звонившего человека он узнал сразу. Вот только имя вылетело из головы, и вспомнить никак не удавалось.

— Э… Ты? — в голосе Иварса чувствовалась явная растерянности. — Неужели? Слушаю тебя, — проговорил он, уже в который раз за последнее время стараясь взять себя в руки.

Буквально накануне ему сообщили, что звонивший ему сейчас человек месяц назад утонул. Он только-только свыкся с этой мыслью, и вот на тебе: тот говорит с ним, как ни в чем не бывало.

— Так, пан офицер, — с каким-то металлическим равнодушием ответили на том конце провода. — Так, — повторил голос снова.

— Ты где? — придя в себя, спросил Иварс. — Ты в Ленинграде?

Спрашивать о чем-то ином он не стал. Интересоваться у человека, почему тот живой, а не мертвый на его взгляд было глупо. По крайней мере, сейчас и по телефону.

— В Ленинграде, пан офицер.

— Позвонил, значит, есть что сказать?

— Так, пан офицер.

— Вот заладил! Адрес мой знаешь?

— Так, пан офицер.

— Ты где?

— Я близко, пан офицер, — все с таким же металлическим холодком отвечал звонивший ему мужчина.

— Тогда встретимся напротив моего дома в сквере через полчаса. Успеешь? — спросил Иварс.

Назначая встречу, он понимал, что кому-кому, а ему этот человек без особой надобности никогда бы не позвонил. Тем более в нынешней ситуации. А раз так, значит, что-то случилось. И причина тут иная, нежели история его очередного воскрешения.

— Так, — донеслось в ответ. — Буду.

Озолс положил трубку.

— Кто-то из гостей? — спросила вышедшая из комнаты Татьяна Ивановна. — Заболел кто? — глядя во встревоженное лицо мужа, спросила она.

— Нет. Это по другим делам, — ответил Озолс, пытаясь скрыть от жены свое взволнованное состояние. — Не беспокойся, на работу не вызывают.

— Не с работы? Тогда что случилось? — забеспокоилась женщина.

— Нет, нет. Ничего. Успокойся, Танюша. Обычное дело: мне просто нужно ненадолго отлучиться и встретиться с человеком. Полчаса. Ну, максимум час. Ты не переживай, я скоро, — и чуть погодя добавил: — Может, вернусь не один.

Иварс подошел к жене и приобнял за плечи. Та отреагировала по-своему и тихонько всхлипнула.

— В такой день, — с чувством сожаления, проговорила она. — Никого покоя тебе не дают.

— Дела, дорогая, — ласково проговорил генерал. — Им же день рождения не указ. Я скоро. Не переживай.

Татьяна Ивановна чуть отстранилась от мужа и посмотрела ему в глаза. Тот слегка улыбнулся, стараясь выглядеть вполне спокойным, и подмигнул ей.

— Одевайся теплее. Если ты в сквер, то там вечно ветер гуляет. Китель одень, а лучше шинель, — с характерной женской заботой говорила она. — Что за осень в этом году? Ни дня приличного не было: то дождь, то ветер холодный, а то и то и то и другое вместе. О солнечном свете я уж и не говорю. Живем, как в сыром подвале.

В отношении погоды у Татьяны Ивановны были свои критерии. Редкий день в году мог соответствовать ее требованиям. А они были, на ее взгляд не слишком и высокими. Летний день должен быть обязательно солнечным и не слишком жарким. Понятие «не слишком жарким» у нее тоже не было постоянным и зависело в основном от ее настроения. А если на дворе зима, то обязательно должна быть с легким морозцем. Тут наличие солнца для нее было не обязательным. Но вот прибалтийской слякоти ни в коем случае не должно быть. Весной планка несколько приспускалась, но к первому мая по ее убеждению яблони в Ленинграде уже должны были цвести.

Иварс не спеша оделся. Если позволяло время, он всегда это делал не торопясь. В этот момент ему было лучше всего собраться с мыслями и еще раз обдумать свои предстоящие действия. Спустившись во двор, привычно огляделся по сторонам. Погода и на самом деле к прогулке не располагала. Не заметив ничего необычного, генерал слегка поежился и пошел в сторону сквера.

Сидящий на единственной там лавочке мужчина, заслышав приближающие шаги, обернулся. Неожиданный порыв ветра сорвал с него шляпу, разметав длинные седые волосы. Он машинально потянулся за ней, но Озолс оказался чуть проворнее, подхватив головной убор, когда тот чуть было не оказался на земле.

— Держи, — проговорил он, протягивая шляпу.

— Благодарствую, пан офицер, — ответил тот, возвращая ее на голову и тщательно пряча под ней знакомые Озолсу длинные пряди волос.

— А ты усы отпустил, — отметил Озолс. — Тогда в тридцать девятом я их у тебя не заметил. Или память меня подводит?

— Не подводит, пан офицер.

— Что ты в меня своим паном все тыкаешь!

— Хорошая память — важное качество для чекиста, — не обращая внимания на замечание генерала, произнес усатый.

— Не без этого. Не без этого, — протянул Иварс, явно довольный такому комплименту.

— Там, где я был последнее время, цирюльни не было, а из инструментов был только кухонный нож.

Мужчина привстал и пододвинулся на лавке, освобождая уже нагретые доски.

— Умеешь же ты воскресать, — присаживаясь рядом, произнес Иварс. — Когда потребуется, к тебе обращусь за советом, — попытался шутить генерал.

— Наука не хитрая, если… Если живой.

— Все так, все так. И все же?

Мужчина глубже натянул шляпу и поднял воротник.

— Зябко тут у вас. Ни тепло, ни холодно. Зябко. Что за город! И чего сюда все стремятся?

— Ты, как моя Таня. Той тоже не угодишь.

— Жена? Дочь?

— Жена.

— Женщины…, — протянул мужчина. — Их сложно понять.

— Может, им сложно понять? — усмехнулся генерал. — Извини, домой не приглашаю, — по-своему поняв слова о погоде, проговорил Озолс. — И в рабочий кабинет не зову.

— А я и не напрашиваюсь. К вам зайти-то можно, а вот выйти намного сложнее, — многозначительно заметил усатый.

— Смотря, кто и зачем придет.

— Так, так. Но я без претензий. Вот, держи, пан…, — он замялся, вспоминая замечание Озолса. — товарищ генерал.

Мужчина достал из-за пазухи сверток и протянул Иварсу.

— Что это?

— Не бойся, не бомба. Можешь сейчас посмотреть, — сквозь его густые усы проступила едва заметная улыбка.

Иварс взял сверток и аккуратно развернул тряпицу. Чуть приподняв один край, он слегка наклонился и заглянул внутрь. Разглядев содержимое свертка, генерал тут же опустил материю. Затем оглянулся по сторонам и снова приподнял ее за уголок.

— Что это? — еле слышно спросил генерал, прикрыв сверток ладонью.

— То, о чем я рассказывал до войны. Это большая часть от одного из слитков: мне немного пришлось отрезать. Надо же было на что-то месяц жить. Да и документы выправить срочно и тебя найти тоже денег стоило. Все денег в этом мире денег стоит.

— Кроме жизни, — заметил генерал.

— Может быть. У меня на плечах волосы, а не погоны, — кивнул на шинель мужчина. — Просто так никто и ничего…

— И как тебя сейчас величать? — перебил его генерал.

— А все так же. Все так же, товарищ генерал. Ямпольский Сергей Сергеевич, как и с самого рождения. Зачем что-то менять? Лучшее — враг хорошего. Кто же будет утопленника искать, не правда ли?

— Хочешь спрятать надежнее, оставь на виду? — в свою очередь блеснул эрудицией Озолс.

— Все верно, пан офицер, — забывшись, проговорил мужчина.

В это время у парадного, где проживал Озолс, послышались веселые голоса. Мужчины обернулись.

— Молодые. Беззаботное и счастливое время, — с легкой грустью проговорил Ямпольский, разглядывая у парадного молодую парочку.

— На счет беззаботности я бы поспорил. А с тем, что в юности солнце ярче светит и небо голубее, соглашусь. Вот что. Давай поднимемся ко мне, — неожиданно предложил Иварс.

Он проводил взглядом удаляющихся от дома Яниса с дочкой и хлопнув Ямпольского по коленке, поднялся.

— тут не место такие разговоры вести, — проговорил Озолс.

— А не хотел сначала…

— Кто же знал, с чем ты пожаловал.

— А может…, — протянул Ямпольский.

— Не волнуйся. Никто тебя арестовывать не собирается. В тепле поговорим, — в очередной раз перебил собеседника Озолс.

Татьяна Ивановна, поставив рядом с мужчинами по стакану чая, вышла из кабинета и плотно прикрыла за собой дверь.

— И что в старой форме стакана плохого было? — произнес генерал, разглядывая граненый с ободком стакан в подстаканнике. — Мне кажется, что с вертикальными гранями был лучше. И этот ободок… Зачем он? Он напоминает мне общую поилку в коровнике.

Он приподнял стакан и повернул его в сторону окна. Медленно покрутил и, покачав головой, опустил его на стол.

— Думаю, что лучшее враг — хорошего. Тебе не кажется? — спросил генерал, кивая на стоящий рядом с Ямпольским стакан с ровными гранями.

Ямпольский пожал плечами, не желая развивать непонятные ему соображения генерала.

— Ну, слушаю тебя, — наконец, проговорил тот, не дождавшись реакции собеседника на сказанное.

— Нашел я золото, о котором когда-то рассказывал. Скажу честно — не искал. И в мыслях этим заниматься не было. Так уж получилось. Случайно можно сказать. Получается, что не зря ты меня в те края отправил.

— Лежал на кровати и нашел? — усмехнулся Озолс.

— Говорю же случайно. На моем месте мог, кто угодно оказаться.

— А оказался ты?

Ямпольский пожал плечами.

— Странно.

— Видно Богу так угодно было. А на кровати там никто не лежит и не лежал. Мало своей работы, так ачемян на оборонные работы отправляли в другие места. По три месяца впроголодь и на лесосеке сутками работали. И подростков и баб посылали.

— Не одних их. Вся страна работала, чтобы врага разбить. А ты чай пей, остынет, — пряча свое нетерпение за обычной вежливостью, произнес Озолс. — А ко мне, зачем пожаловал? Чтобы пожалел? Или поделиться? Хотя о чем я говорю! Наверняка, что-то хотел бы получить? Если на что-то рассчитываешь из найденного, то лучше забудь.

Ямпольский сделал глоток и откинулся на спинку дивана. Едва заметная улыбка проступила на его лице.

— Ты, когда об Антонине рассказывал, о сыне ее упомянул, — произнес он.

И хотя гость прямо не ответил на его вопросы, Иварсу стал догадываться о цели его визита.

— У него, насколько я помню, отчество другое, — уклончиво произнес Озолс. — Если ты об этом.

— Помню, помню. Ты говорил. А может, соврал? — Ямпольский не сводил с генерала глаз.

— Нет. Зачем мне? — слукавил Иварс.

Он присел рядом с поляком и тоже откинулся на спинку дивана.

— Мне бы встретиться с ним, — словно не слыша генерала, проговорил Ямпольский.

— Ты за этим пожаловал? И где же я его искать буду?

— Я же тебя нашел, — Ямпольский снова многозначительно улыбнулся. — А ты с такими возможностями…

— А ты, я так понимаю, готов за это…, — перебил его Озолс и кивнул на лежащий рядом сверток.

Ямпольский чуть двинул вверх бровями и едва заметно поморщился.

— А если я сейчас конвой вызову?

— Это лишь крошка от хорошей булки, — не обращая внимания на прозвучавшую угрозу, ответил поляк.

— Много нашел?

Ямпольский утвердительно покачал головой.

— И все-таки?

— Много пан офицер. Все. Все, что в четырнадцатом с парохода исчезло. Кроме одного камушка.

«Видно дочка была права, и местный мальчишка нашел именно этот, недостающий слиток, — подумал Озолс». Вслух же сказал:

— Хорошо. Не обещаю, но сделаю все возможное.

— Почему-то я не сомневаюсь, — Ямпольский попытался подняться, но генерал придержал его, положив руку на плечо.

— Надеюсь, что товар за время ожидания не исчезнет?

— Если медведь не съест.

— Так оно… там? — генерал неопределенно кивнул куда-то в сторону.

— Там, — поправил его Ямпольский и указал рукой на север. — Кстати, как вывозить его, ты уж подумай сам.

— Какой хоть вес? — поинтересовался Озолс.

— Пудов пятнадцать, — спокойно ответил гость.

Озолс хотел еще что-то спросить, но передумал и плотно сжал губы. Не будет Ямпольский рисковать сыном. А тот словно почувствовал сомнения генерала и, понизив голос, предложил:

— Сделаем так, пан офицер. Ты вывозишь золото и организуешь мне встречу с Григорием. И мы в расчете.

— С твоей помощью, — поправил Ямпольского Иварс. — Вывозим с твоей помощью.

— Договорились. Помогу. Грузу много, так что в кармане не принести. Тащить на телеге и по воде, тоже не безопасно. Знаешь, чем все в четырнадцатом году закончилось.

— И как же тогда вытаскивать! — Озолс не удержался и повысил голос.

— Думай, генерал. Кто из нас начальник, в конце концов? — Ямпольский потянулся и зевнул. — Разморило меня тут. Надо прощаться, а то усну еще, — с иронией заметил он.

— Ты бы не светился в городе. Если в органы попадешь, сам выпутываться будешь. Теперь мне сложно будет тебя оттуда вытащить. Время другое.

— Время всегда другое. А я во Львов подамся. Там буду ждать от тебя весточки. Как все решишь, сообщишь.

— Хорошо. Адрес свой оставь.

— Оставил бы, да, вряд ли сейчас там кроме адреса что-то осталось, — Ямпольский махнул рукой. — Вряд ли дом уцелел. Сориентируюсь по приезду, сообщу.

Озолс удовлетворенно кивнул и Сергей Сергеевич поднялся. «Я провожу, — хотел сказать Озолс, но удержался».

— Интересная вещица у тебя, — кивнул Ямпольский в угол комнаты, где на небольшой тумбочке стояла красивая прялка. — В Ачеме такие видел.

— А, эта? — Иварс взглянул на прялку. — Подарок, — спокойным голосом ответил он.

— Понятно, — протянул Ямпольский и шагнул к двери.

— Минуту, — генерал тоже поднялся, подошел к секретеру и достал из нижнего ящика бутылку коньяка.

— Держи. В дороге пригодится. Такого в магазине не купишь.

— Благодарю, — Ямпольский взял бутылку и прошел в прихожую.

Озолс проследовал за ним следом.

— Как доберусь, сразу дам знать. Ну, а вы уж решайте, что и как, — уже выйдя из квартиры, повторил Ямпольский и стал спускаться по лестнице.

Иварс, ничего не ответив, проводил его взглядом и закрыл дверь.

Часть вторая

Ноябрь 1948 года

После обеда Конюхова как обычно потянуло ко сну. Григорий поднялся из-за стола, потянулся было к приставленным к стене костылям, но бросив взгляд на широкую кровать, в нерешительности остановился. Соблазн вздремнуть был велик, однако зная себя, прилечь на мягкую постель он не решился. Такое нынешний председатель Ачемского сельсовета мог позволить, когда дома была Анисья. Жена всегда поднимала его, если отдых слишком затягивался. Но сегодня Анисья Филипповна на обед с ним не пошла, оставшись готовить для него праздничную речь. И хотя до тридцать первой годовщины Октябрьской революции оставалось еще два дня, откладывать на потом столь важное дело она не хотела. К тому же из-за праздников рабочая неделя в этом году начиналась со вторника, а в выходные сидеть над докладом ей никак не хотелось. Да и другие дела были. Помимо всего и Григорию требовалось время, чтобы хорошенько запомнить все то, что Анисья аккуратным почерком ему напишет.

Сам Григорий особым красноречием никогда не отличался. Нет, в жизни с людьми он общался и делал это не так уж плохо. За словом, как говорится, никогда в карман не лез. И с начальством не тушевался. Но официальные речи и праздничные выступления в отличие от повседневных разговоров это совсем иное дело. Тут точность в формулировках и особая грамотность нужна. В большей степени политическая, чем словесная. А с этим у Анисьи Филипповны проблем не было. Она очень тонко чувствовала и правильно оценивала все происходящие в стране процессы. И что самое главное, делала из всего необходимые и, как позднее оказывалось, правильные выводы. Не зря директор школы частенько советовался с ней в той или иной ситуации. Возможно, только благодаря ее рекомендациям, он до сих пор руководил школой, а не валил лес в северной тайге.

И, конечно же, Анисья всегда помогала мужу. Все его официальные выступления к ответственным мероприятиям готовила она. И не только, когда он возглавил Ачемский сельсовет, но и на предыдущей его работе в милиции. В таких речах оговориться или что-то напутать было никак нельзя. Недовольных его прошлой деятельностью, да и нынешней работой тоже было не мало. Таким только повод дай, тут же сообщат о странных высказываниях оратора. Сомневаться в том, что сигнал останется без внимания не приходилось. И не посмотрят, что с партбилетом в кармане на войне был и без ноги с нее вернулся. Буквально в прошлом году его коллега с соседнего сельсовета на собрании в честь дня Победы несколько раз упомянул маршала Жукова, а главе страны места в его речи не нашлось. Через неделю его вызвали в район, откуда он больше не вернулся.

Когда три года назад Конюхову предложили работу в Ачемском сельсовете, Анисья Филипповна без колебаний поехала с ним. Прежний руководитель погиб в том же году незадолго до победы и с тех пор его обязанности совмещал председатель колхоза. Работу в районной школе Конюхова любила, но и мужа одного в Ачем отпускать не хотела. Да и чисто по-человечески не смогла бы. Все-таки жить в деревне без ноги не просто. На работе еще, куда ни шло, а деревенский дом содержать и с хозяйством управляться — совсем другое дело. Дров заготовить, воды наносить, да ту же баню истопить и обычному мужику хлопотно, а калеке и тем более сложно. А ведь нужно еще и что-то поесть приготовить и постирать. Зная характер мужа, она и представить не могла, что тот примет чью-то помощь: все же сам будет стараться делать.

Тот в свою очередь скорее ради приличия, чем от сердца, какое-то время уговаривал ее остаться в Верхней Тойме с детьми. В крайнем случае, пожить там с ними до осени, пока дети в школу не пойдут. Но жена была непреклонна. И в начале августа сорок пятого они всем семейством переехали в Ачем. Два дня Анисья с дочерьми наводила порядок в родительском доме Григория, а на третий уже вышла на работу, став секретаршей и помощницей его одновременно. В Ачемской школе на тот момент вакансии не предвиделось, и работа в сельсовете была единственной, с которой по ее разумению, она могла справляться и приносить пользу.

Средней школы в деревне не было, а потому старшую дочь Зою в конце месяца они отправили обратно в Верхнюю Тойму к родной сестре Анисьи. Девочке исполнилось четырнадцать, и первого сентября ее ждал восьмой класс. С младшей двенадцатилетней Любашей Анисья решила заниматься сама, по крайней мере один учебный год. Дочка была способной и в том, что она сможет самостоятельно усвоить учебную программу, сомнений у Конюховых не было. Что и как делать в дальнейшем, загадывать не стали. Решили действовать по обстоятельствам. А они сложились так, что в августе сорок шестого младшую дочку тоже пришлось отправить учиться в Верхнюю Тойму.

Анисья, правда, тогда в тайне надеялась, что в председатели изберут кого-нибудь другого, и они вернутся обратно. И надежда была не безосновательной: недругов из-за его службы в милиции в Ачеме хватало. Но шло время. С выборами в местные Советы никто не торопился. Так и проработал он исполняющим обязанности вплоть до осени сорок седьмого. Но и тогда ничего не изменилось. К удивлению даже для самого Конюхова и на первых послевоенных выборах ничего не случилось, и за него проголосовало большинство односельчан. Это он уже потом он узнает, что с некоторыми возможными несогласными председатель колхоза предварительную работу провел заранее. И вот, уже второй год, как Григорий Пантелеевич был законным председателем Ачемского сельсовета.

Конюхов снова посмотрел на кровать. Затем обвел взглядом стоявшую вдоль стены узкую деревянную скамью и громко кряхтя, опустился на нее. Отодвинув подальше стоявший тут же новенький патефон, он привалился на лавку и подсунул руку под голову. Теперь Григорий мог не беспокоиться, что уснет и проспит больше четверти часа. Жесткое деревянное сиденье шириной в две доски и неудобная поза служили гарантией, что он долго не проспит.

Едва он задремал, как дверь в комнату распахнулась, и тут же по полу застучали знакомые каблучки Анисьиных сапог.

— Ты чего не разуваешься? — не поворачивая головы, проворчал Григорий сквозь отступивший сон.

Глаза открывать не хотелось. Ему и без того было понятно, что пришла она.

— Гриша, поднимайся! — Анисья стянула с головы платок и присела на лавку. — Телефонограмма с района пришла.

— С полчаса подождать не могла? — проговорил Конюхов, приподнимаясь с лавки. — Ну, читай что ли.

Опустив на пол ногу, Конюхов взлохматил волосы. Привычка была странная, но он всегда так делал, когда требовалось на чем-то сосредоточиться.

— Председателю ачемского сельского…

— Ты суть читай! Дай-ка мне, — он выхватил из рук Анисьи лист бумаги.

— Вам необходимо обеспечить посадку самолета в Ачеме. Для этого в срок до пятнадцатого ноября сего года следует обустроить ровную площадку длиной в двести пятьдесят метров и ширина не менее пятидесяти метров, — едва разжимая губы, пробубнил Григорий. — Секретарь Верхне-Тоемского райкома партии…

— И вот еще, от предисполкома товарища Деснева. Тоже самое написано, — Анисья Филипповна протянула ему еще один лист бумаги.

Конюхов взял его, пробежался глазами по тексту и отдал листок жене.

— Ничего не пойму. Какой самолет? Зачем он тут? Глупость какая-то. Может шутка? — он поднял глаза на жену. — Может, напутали чего?

— Нет. Я перезванивала.

— И чего тогда делать?

Григорий покрутил головой, словно что-то искал. Увидев, стоящий у порога сапог поднялся, подхватил костыли и поковылял к нему.

— Испытательный полет нового самолета руководство страны затеяло. С юга на север. С Молотова полетит в Архангельск и обратно. Маршрут такой проложили через нас. Хотя Молотов никак не на юге, — прокомментировала новость Анисья.

— А как с Молотова в Архангельск полетит через нас? Они же совсем рядом находятся. Верст тридцать всего между ними. К нам крюк делать уж больно большой. Зачем?

— С Архангельском рядом Молотовск находится, а самолет полетит с Молотова. Пермью раньше назывался. Переименовали еще до войны, — пояснила Конюхова.

— Ну, дела, — протянул Григорий.

— Велико дело названия менять. Сколько денег на то надобно. Будто других, главных дел нет. Да и народ только путать. Пермь чем не угодил. Молотовск, Молотов. Может нам Ачем в Молотовский переименовать? — прыснула Анисья.

— Ну-ко, жена! Нас не спросили. Прекращай! А если кто услышит? — повысил голос Григорий.

— Да-да, ты прав. Ладно, дальше что, — Анисья уже сама корила себя за сказанное.

Она подошла к окну и выглянула на улицу.

— Думать нужно.

— А Степанида Михайловна сказала, что вероятно ночевать экипаж у нас, то есть в деревне, останется, — убедившись, что возле дома никого, проговорила Конюхова.

— Степанида?

— Ну, да.

— Степанида…, — задумчиво произнес Григорий. — А-а, машинистка! — наконец, вспомнил он заведующую канцелярией в райкоме. — Она у меня книжку какой-то год взяла почитать и с концами.

— Ты не говорил…

— Вот, говорю. Статистический сборник «20 лет Советской власти».

— Я какой-то раз ее искала. У тебя спрашивала.

— У меня?

— Ты чего? — подивилась Анисья забывчивости мужа.

— Ладно, шут ты с ней с книжкой. О чем мы говорили? — спросил Григорий, дойдя до сапога.

— О самолете. И топливо сюда завезут, чтобы ему дозаправку сделать. Ан-2, вроде! Да, почему-то два. Один, видно, боятся отправлять…

— Да причем тут два! — воскликнул Конюхов.

Он не хотел нагибаться и пытался подцепить единственной ногой непослушный сапог, одновременно удерживая равновесие на костылях. Наконец, ему надоела эта забава, и он опустился на стоящий тут же небольшой березовый чурбачок.

— Ан-2 — это марка самолета, а не количество. Ты, вроде газеты читаешь больше меня. О том, что новый самолет недавно создали, много писали, — проворчал Конюхов, рассматривая обутый сапог. — А еще меня Молотовском попрекнула, — усмехнулся он.

— Да, ладно ты! Смешно ему, — Анисья покачала головой. — А мне вот боязно чего-то, Гриша. Дело-то государственное. А случись что с этим самолетом, головы же не сносить.

— Ой, Ниса[1], чего раньше времени беду зовешь. Если все так, как я понял, то нам честь большая оказана. Глядишь в «Правде» пропишут, — поднявшись, ответил тот.

— Ага, и премию выпишут.

— А почему бы и нет. Ты сходи сейчас к председателю колхоза. Про телефонограмму скажи и попроси, чтобы выделил людей. Лучше Сальникову с ее звеном. Есть у меня уже соображения относительно этого дела.

— Марию?

— Да. Она баба толковая, хоть и неактивная. Ей поручу. Она справиться. А хотя… Хотя, нет. Пусть Гаврилу Оманова выделит с бригадой. Гаврилу найди…

— Ты чего? Гаврила с семьей в Шольском уже месяц как живут.

— Не знал…

— Он и так последнее время там работал. А как осенью обрядились с хозяйством, так туда и уехали с Катькой и младшим. Ну, ты даешь!

— Ваську я буквально вчера видел, — протянул Григорий.

— Васька тут живет. Дом у них хороший. Не стали раскатывать. Ваське оставили. У Митьки Гавзова в тракторном звене работает. Следующей весной они и дом уплавят[2] в Шольский. Зимой хотят раскатать[3]. Но, может еще отдумают. Ваське то где жить?

— В тюрьме, — усмехнулся Конюхов. — Чует мое сердце, недолго на свободе задержится.

— Да, ты чего такое говоришь! Парень работает. Не повезло тогда. Всякое в жизни бывает.

— Не повезло, — протянул Конюхов.

Уж он-то знал настоящую причину, почему Васька перед войной в тюрьму угодил.

— Да, неплохой он парень, чего ты, Гриша!

— Пусть так. Ну, тогда Гавзова пусть выделит. Без трактора не обойтись все одно.

— Не пойму, зачем у нас самолет сажать? — словно не слыша мужа, рассуждала Конюхова. — Да и где? Четверть версты ровного места нужно! А у нас, если где и ровно, то в поле. А там все озимыми засеяно. А в Шольском совсем рядом на угоре место хорошее есть. Может, позвонить в райком? Предложить такой вариант.

— Времени нет видать на варианты. Неделя всего до пятнадцатого-то. Да и начальству видней. В Шольском на том угоре еще лес валить нужно. Немного, но все одно. Хотя аэродром бы получился отличный, — в голосе Конюхова послышались мечтательные нотки.

— В Котласе мог бы заправиться. В Верхней Тойме, в конце концов, сесть. Также по пути, как и Ачем, — негодовала Анисья. — Нет, что-то тут не то. Есть тут какая-то причина. Как думаешь?

— Может, политическая какая идея у руководства имеется. Может… может, город в Ачеме строить надумали, вот проверяют будущую доступность, — он прыснул от собственной глупости.

Анисья снисходительно взглянула на мужа и покачала головой.

— Черт знает, что там у них на уме. Зачем-то весной наш лесопункт ликвидировали. Только все устраиваться начнет, как опять все заново. Что им там наверху платят за все наши мучения, — не унималась Конюхова.

— Так на базе нашего лесопункта отдельно Шольский образовали. Может и правильно. Специализация, какая-никакая.

— А толку? Теперь и его упразднили. Стройучастком обозвали. И все строят, строят. В Ачеме бы школу новую построили. А то так и будут дети в бывшем кулацком доме учиться. А старшеклассники, будто сироты, в интернате учатся, — распалялась Анисья.

— Не начинай, — оборвал ее Конюхов. — Иди к Михееву. Я в сельсовет. Созвонюсь с районом, может, что и изменится еще. Там тоже не дураки сидят.

— Не начинай, — передразнила его жена. — Догадываюсь, что ты задумал. Помяни мое слово — потопчет озимые самолет. А весной спросят за урожай. И никто скидки на этот АН-2 или как его, не сделает. Полетят наши головы. Им-то все с рук сойдет, а нам отвечать. Лучше как-то отговорить их.

— Иди уж! — повысил голос Григорий.

— И вот еще что. Нужно отчет отправить об обеспечении школьной формой.

— Так напиши.

— А чего писать, если форму ввели, а в деревню не привезли? — всплеснула руками Анисья.

— Как не привезли? Совсем? — казалось, этот факт озадачил Григория больше, чем известие о прилете самолета. — Фуражки с кокардами я видел…

— Фуражки, — передразнила Анисья мужа. — Вот, только их и привезли. Еще месяц назад. Да еще белые фартуки для девочек. И все. Хоть бы повседневные черные прислали. А то белые, будто у нас тут праздники каждый день. Их бы в церковь отдать: там у них каждый день праздник.

— Не гневи Бога! — не выдержал Конюхов.

— А он-то тут причем, — вздохнула Анисья.

— Ладно, иди. Вечером покумекаю над отчетом, — смягчившись, проговорил Григорий.

К полудню хорошенько отдало и, выпавший накануне снег растаял, будто его и не было. Утоптанная вокруг стоявшего у гаража трактора белая корка постепенно превратилась в грязное сплошное месиво. Жижа под ногами суетящихся тут же мужиков болотисто чавкала, смешиваясь с их натужными вздохами. Наконец, тот, что помладше с круглыми оттопыренными ушами парень выпрямился и отбросил на сухое место большой гаечный ключ. Переступив на более сухое место, он взглянул на запыхавшегося напарника и задорно затянул:

«Мы с приятелем вдвоем

СХТЗ не заведем.

Поломался НАТИ[4]

Как всегда некстати».

— Васька, ты бы лучше с конденсатом разобрался. Посмотри спускной краник, может из-за него запирает. Все больше пользы, чем от частушек твоих, — выпрямившись, произнес Митька Гавзов.

Он обтер о штаны замасленные руки, затем провел ими по лбу, смахивая выступивший пот.

— А чего? Худы ли частушки? Девкам нравятся. И не только им. Старики частенько просят, чтобы я им спел. А и по. Дума, вот деньги начать брать. Ну, окромя своей бригады и…, — он задумался ненадолго и тут же добавил: — И их семей.

— Ну и балабол ты, Васька! Говорю, краник посмотри. Потом песни свои петь будешь, — вспылил Гавзов. — Что ты за человек! Десять раз нужно тебе сказать.

— И чего смотреть на энтот краник, коли я еще вчера его промыл, — обиженно ответил Оманов.

— А чего сразу не сказал?

— Чего, чего. Сказал сейчас.

— И что тогда железяке этой нужно? — Митька пнул ногой по прилипшему на тракторной гусенице комку глины. — Конюхов с Михеевым под суд отдадут, если в праздник по деревне с флагом не проедем. Вон, наверное, уж и посыльный от него бежит. Легки на помине. Сейчас допрос с пристрастием учинит, — Гавзов ткнул рукой в приближающийся женский силуэт.

— Да, не-е. То Машка Уткина, кабыть, ножонками семенит. Поди, по мне родимому соскучилась, — произнес Васька и громко захохотал.

— Тебя послушать, так все девки только о тебе и думают, — усмехнулся Гавзов. — Больше кавалеров нет.

— А что? Красавец, да и опыт определенный жизненный имею. Им это нравится.

— На себя посмотри, красавец тоже мне, — передразнил его Митька. — Третий десяток пошел. В тюрьме сидел, на фронте чуть Богу душу не отдал, а как пацан, ей Богу.

— А что? Тебе вот три десятка уж исполнилось. Жена, девок трое: по тебе уж никто сохнуть не будет. Кому ты с таким богатством нужен, — огрызнулся Оманов.

— Балабол ты, Васька, — произнес Гавзов. — Смотри, чтобы не высохли все, а то с чучелом жить будешь.

— Ай-х, — отмахнулся Васька. — Ты разве поймешь!

— Слушай, кавалер, а где Толька? Не припомню, чтобы опаздывал. Не заболел ли?

Васька хлопнул себя по лбу и негромко выругался.

— Так это… Он же ногу вчера вередил. После работы в лес с братом ходили. Сушины[5] у них там подсачены[6]. Оступился и меж дерев ногой ступил. Витька утром к нам забегал. Сказал, что опухла и дома будет пока.

— Чего сразу не сказал?

— Забыл.

— Забыл, — передразнил его Митька. — И в кого ты такой забывчивый?

— Раз-то всего, — буркнул Васька. — Ну, два, — почувствовав на себе сердитый взгляд бригадира, поправился он.

Гавзов вспомнил, как этим летом тот не пришел помочь ему новую печь бить, а вместо этого ушел на рыбалку. Других свободных мужиков в деревне не оказалось, и вместо Васьки глину с Толькой и Витькой Ларионовыми таскала беременная Нюрка. На следующий день Оманов без тени сожаления о том просто сказал, что забыл.

Он хотел напомнить забывчивому Ваське об этом случае, но девушка подошла уже совсем близко, и Гавзов промолчал.

— Митрий! Дмитрий Палыч, Нюрка… Нюрка… С прибавлением тебя! — выпалила Мария и выступивший на щеках легкий румянец стал расплываться по всему лицу.

— Кто? — подступил к ней Митька и схватил девушку за плечи.

— Мужик, — выдохнула та, дернула плечами и, чуть отступив в сторону, поправилась: — Мальчик. Сын!

— Колька, значит, — спокойно, даже как-то буднично произнес Гавзов. — Наконец-то.

Он отошел к стене гаража и присел на завалинку.

— А чего, Колька-то? Только родился и сразу Колька, — не удержался от вопроса Оманов.

— Мы сына хотели, а все девки нарождались, — раскуривая самокрутку, ответил Гавзов. — В сорок шестом двойня. А после Нинки с Анфисой в следующем Танька народилась. Вот и подумали, что, может имя сразу дать мальчишеское, так под него и сын родится…

— Ты чего расселся-то, Дмитрий Павлович. Беги уж. Мальца, поди, обмыли. Дома уж. У Агафьи Чуровой в бане родила. Та с утра баню подтопила. Как раз и сгодилось, — не дала договорить ему Уткина. — Она вместе с Марьей своей и роды приняла.

Митька посмотрел на Ваську.

— Иди, иди. Чего уж. И, — Оманов чуть замешкался. — Мои поздравления. Нашего полку прибыло. Живет Ачем. Зыбка