Оглавление

1. мечтатель_солдат_бунтарь
2. Часть I. Мечтатель
   1. Глава 1. Метель
   2. Глава 2. Сашина любовь
   3. Глава 3. С верой в коммунизм
   4. Глава 4. Поле, ветер, любовь…
   5. Глава 5. Начала зла
   6. Глава 6. Оладьи
   7. Глава 7. В рабство
   8. Глава 8. Настя
   9. Глава 9. Тайная вечеря
   10. Глава 10. Космос
   11. Глава 11. Смерть Сталина
   12. Глава 12. Маат
   13. Глава 13. Гибель «Курляндии»
   14. Глава 14. Страпон
3. Часть II. Солдат
   1. Глава 1. Черный пиар
   2. Глава 2. Молчание «Беретты»
   3. Глава 3. Золото
   4. Глава 4. Плесень
   5. Глава 5. Кресты и звезды
   6. Глава 6. Смерти нет
   7. Глава 7. Тундыръяг
   8. Глава 8. Прадукты
   9. Глава 9. Торг
   10. Глава 10. Ненависть
   11. Глава 11. Медь
   12. Глава 12. Последний рубеж
   13. Глава 13. Иван Великий
   14. Глава 14. Три минуты молчания
4. Часть III. Бунтарь
   1. Глава 1. Смерть Чижа
   2. Глава 2. Эшеров рэп
   3. Глава 3. #ОккупайАбай
   4. Глава 4. Те, кто...
   5. Глава 5. Спартак
   6. Глава 6. Седьмая Кавказская
   7. Глава 7. Ангелы
   8. Глава 8. Умертвия
   9. Глава 9. Форум
   10. Глава 10. Погром
   11. Глава 11. Путч
   12. Глава 12. Пули 93-го
   13. Глава 13. Боулинг
   14. Глава 14. Разворот

Часть I.

Мечтатель

Глава 1. Метель

«…Победа добра над злом? Любовь к незнакомке? Свобода? Не завирайся, Вятр. Бабло твоя мечта. Пухлый чемоданчик воньких новеньких франклинов. Большой хапок!»

«Крузак» все туже увязывало в узел русской метели. «Глушь и снег… Навстречу мне…» Лишь «печатки» снега на растопыренных пальцах елей.

«…А потом на яхточку — и прощай, родина! Потянуло в заливчик — бросил якорь. Нанырялся до судорог — отогреваешься бифштексом на марине…»

— А что у вас в лесу-то? — не выдержал Вятр мачистского молчания.

— Собственность компании, — отозвался обер-охранник Нико. — Охотничий домик.

— Ой, боже ж мой! — полезла Одесса из-под московской маски Кости-психолога. — Чтоб мне такую собственность — вывозить фемин на эскизы!

Нико лишь сдержанно улыбнулся. Смолчал и громила водитель. Чего это «Точка Овна» напускает вокруг себя столько таинственности? Прям тебе «Великий Восток»!

И Костян ни гугу, типа, пейзажиками интересуется. Чего там высмотришь в снегопаде? Йети?

«…Был же уговор — заранее состыкнуться в «GоGоле» — перетереть, на какие выборы заход, какой бюджет у клиента. Почему ж киллер Нико первым оказался в ресторации? Может, они договорились с Костяном вытянуть меня на переговоры без базовой инфы?

Да еще интерьерец этот «gоgолевский»! Взяли и взгромоздили президентскую парсуну в красный угол. Куда ни плюнь — везде Иванов: от детсада до академии наук…»

— Прыыхалы! — подытожил Костян.

Тяжелые ворота неохотно разомкнулись перед джипом. Разведгруппа снежинок геройски спалилась в перекрестье прожекторов. Каменноликий привратник напомнил Вятру продавца порнолавки на границе двух районов Сан-Франциско — хорошего и плохого. Добра и зла.

«…Куда мы, ребята? Что впереди, мечта? Или снова наперстки?..»

                                          * * *

«Охотничий домик» непрочно стоял на позиции. С одного бока — остроконечная башня с флюгером. Другой фланг голый.

— Метель, што ль? — зашумел размашистый, с орлиным носом. — Окоемов.

— Милости просим! — звякнули ярусы ювелирки. — Варвара.

«…Ху здесь ху? Окоемов, хоть и хорохорится, не главный, скорее номер два. Варвара, типа, хостес, но по случаю и отсосет гостю. Ну, Нико-бритва… Да мы с Костяном. А стол — на шестерых. Еще, значит, на подходе какие-то. Клиент? Заказчик?..»

— Ну вот. — Окоемов щедро расплескал водку по рюмкам. — За знакомство?

— За… за… — нестройно поддержали гости.

«Этого еще не хватало — перед переговорами квасить…» Вятр лишь чмокнул край рюмки, в нерешительности огладив голую голову.

— Мы-то все больше по Сибири да по Северам. — Окоемов тут же приметил уловку гостя. — А там вперед накорми людей, а уж потом к делу…

— О! — отметился Костян.

— Горячее сразу подавать, Григорий Петрович? — брякнула ювелиркой Варвара.

— Так эта, што ли, время Олега Вятра… — Окоемов подмигнул Олегу, — дорогого стоит?

— Отличная форель, — сманеврировал Вятр. — Чуть недосолена, самое то.

— Домашнего посолу! Своя. — Окоемов улыбнулся во всю ширь. — Я вот только што не копенгаген: ваша фирма, што ли, только выборами занимается? Или вы еще этот… бизнес-пиар делаете?

— Мечтаем про «бизнес»…

— Да што?

— Война не пускает.

— А-а-а… — Окоемов покачал головищей: несбыча мечт, мол, эт мы понимаем.

— То ж все пыарщики целят в политику впрыгнуть, — отметился Костян, — а Вятр — из нее выпрыгнуть.

— Прошу прощения. — Будто тайная катапульта подкинула Нико над стулом. — Пойдем, Костя, сгоняем партейку.

— Смотри, Константин, — предостерег Окоемов, — безопасность-то наша, окромя минералки, не употребляет.

— Тю-ю-ю…

Олег подошел к окну. Метель улеглась, над лесом стояла голая луна. Трое охотников со сворой понурых собак устало поднимались синим склоном, отбрасывая длинные тени на фосфоресцирующий наст…

— А правда, — напомнил о себе Окоемов, — что вы в «нулевые» на Ющенко работали?

— Да было дело.

— А как же вышло, — Окоемов вдруг продел Олега взглядом дознавателя, — что про это в Кремле-то узнали?

— Штаб «оранжевых» был как проходной двор. Втайне там было и секретаршу не уконтропупить. Не то что с Ющенко поговорить.

— А победил один черт Ющенко?

— Нет! — твердо возразил Вятр. — Революция[1].

Варвара внесла на блюде молочного поросенка, сладковато запахло детоубийством.

— Эта што ж за чуда-юда — «революция»? — Окоемов с сомнением покачал квадратной головою. — Не сказки?

— Нет. Вот почувствует народ по Высоцкому: «Все не так, ребята!» — тут же баррикады встанут. Как у Белого дома в 91-м. Или на Майдане, бывало…

— Народ… Есть он в Расее-то?

— Есть.

— Нету у нас никакого народа — одно население… Хотя шеф вот тоже: наро-о-од… — Окоемов шумно поднялся из-за стола. — Ну, скоро познакомитесь, господа мечтатели. А пока извиняй, Олег Палыч, почаевничайте тут с Нико.

Когда человек-бритва вернулся в гостиную, одному богу (черту?) было ведомо.

— Вы уже сыграли? — удивился Вятр. — Кто выиграл?

— Я.

Киллер рвал мясо длинными зубами.

— А где Костя?

— Курит.

Олег пошел искать клозет, сунулся ошибочно на кухню — и тут же сдал назад, стараясь не выдать себя ни звуком.

Одессит расположил Варвару на шатком разделочном столике и раскачивал его по рискованной амплитуде над кафельным полом. А хостес, раздетая донага, но с ног до головы в драгметаллах, лишь тихонько подзвякивала судьбе.

                                          * * *

Вернувшись в гостиную, Олег не узнал ее. Все перезамкнулось на вновь пришедших — лохматого лешака в опойковом лапсердаке, эскортируемого дамой-инспектором со ртом, сфокусированным в строгую точку.

— Олег Палыч Вятр. — Окоемов былинно повел дланью на вошедшего. — Руководитель компании «Третья миля».

— Доброжилов. — Лешак, не вставая из-за стола, двинул вошедшему жаркую пятерню.

— Очень рад. — Олег словно из печки руку выдернул. «Жжот, — подумал. — Клиент, што ль?»

— Инесса Петровна Ионина, — отрекомендовалась дама. — Финансовый директор холдинга «Точка Овна».

— Оч приятно.

— Мы тут долго обсуждали, но к общему мнению не пришли, — не отходя от кассы, стелила Инесса. — Какое, если не секрет, происхождение вашей фамилии, Олег Палыч?

— Никакого секрета, все оч просто. — Олег будто смахнул паутину тайны с голой головы. — Вятр по-польски «ветер», я на треть поляк.

— Оч-ч-чень удивительно! — восхитилась Инесса. — А вот Николае Гавриилович, — она кивнула на киллера, — говорит, что вы еврей.

— Скорее русский. Плюс, наверное, монгол. Темная в целом история. Как и со всеми «русскими».

Лешак одобрительно хрюкнул.

— А почему это, — продолжала женщина-инспектор, — ваша компания называется «Третья миля»?

— «Миля» от «миллениум», «тысячелетие», — привычно пояснил Олег. — Люди ж за прошлое не голосуют, всегда — за будущее.

В гостиную по стеночке вкрался Костян.

— Еще партейку? — споро перехватил его Нико.

— Тю-ю-ю…

Бильярдисты отправились.

— В общих чертах я уже обрисовал Олегу Палычу, штó мы хотим ему предлóжить, — вступил Окоемов. — И какие у нас вопросы по его компании…

— Какие еще вопросы? — встрепенулась Инесса.

— Я имею в виду — по Ющенко.

— Да какие там вопросы, Григорий Петрович?

«…Ну вот, схватились — Илья Муромец с рыбой-иглой. То-то я не въехал, какой по рангу Окоемов — второй или третий. Они вон с Иониной сто лет на „Точке“, а до сих пор не разобрались…»

— А сколько же, Олег Палыч, — задала, видимо, основной свой вопрос Инесса, — могут стоить услуги… фирмы вашей?

— Это зависит от обстоятельств: от уровня выборов, от числа наших консультантов в штабе…

— Я понимаю, но все же — порядок цифр.

— Чтобы выиграть… средние выборы… — Олег со значением почесал голый череп, — надо — в долларах — примерно столько, сколько избирателей на округе.

— Понимаю… — Глаза Инессы остекленели: пошел устный счет.

— Однако, — продолжал Олег, — тут могут всплыть разные… обстоятельства.

— Это какие жа? — тут же запанибратничал Окоемов. — Ну што ты стремаешься, Олег Палыч?

— Админресурс. Если власть за нас, затраты будут меньше. А если против, больше. В разы…

— Понимаю, — строго согласилась Ионина.

«…Да кого они навострились выбирать-то? Председателя земного шара? „Точка Овна“, конечно, структура будьте-нате — считай, половина добычи золота в России. Но в мировом масштабе ребята не спляшут. Пупок развяжется…»

— Што жа, скрывать нам нечего, — развел руками Окоемов. — Мы хотим идти на выборы президента России.

— Хорошая тема, — машинально проговорил Вятр. — А кто кандидат?

Ему не ответили. Трое мужчин и одна женщина лишь посмотрели друг на друга. И лешак осклабился вполклыка.

Глава 2. Сашина любовь

Весна сбивала Сашу. Отвлекала смешками Кропоткинской, залетавшими через форточки «читалки». Вкручивалась в мозг штопором девчоночьей талии за соседним столом.

Серебряный век — тема диплома — будто в прятки играл с Сашей. Чтобы догнать «цивилизацию», Россия искала новые ценности, а получила фейерверк миражей. Герой «золотой» литературы — допустим, Болконский Толстого — еще игрушка истории. А пар и электричество создали иллюзию, что человек и сам может поиграть в исторические кубики: сложить или рассыпать…

«Золото» смешивалось с «серебром». Лев Толстой, ветеран Севастополя (казавшийся в то же время ветераном Бородина), еще был жив, а братья Люмьеры уже изобрели кинематограф: «Приход поезда», «Политый поливальщик». Всплыли документальные кадры с Толстым: бородатый старичок, суетливо раскачиваясь, искательно заглядывает в камеру. Наверное, ждал оттуда мессию. А дождался придурка-поливальщика…

Надо будет прямо сказать на защите: Серебряный век придумали филологи и критики (вариант: фарисеи и книжники). В реальности «серебра» не было.

А вот бунинская «живая жизнь» — была. И есть!

Как есть девчонка у окна. И тусклое золотистое сияние вокруг черной девчоночьей гривы — невозможный в природе шмелиный рой. И томление ее тела, то так, то эдак гнущегося под тяжестью жужжащего сожительства…

Из неоткуда выпал слегка растрепанный от преддипломных усилий Вятр. Бросил рассеянный взгляд на увенчанную роем. Обратился к филологу:

— Очнитесь, Александр!

Дошкольное еще Сашино ощущение: «Олег все распутает за меня», — в очередной раз сбывалось. «Вот сейчас, очертенев от своей РСДРП (б)[2], он…»

— А не пожрать ли нам? — поинтересовался Вятр.

«А я…»

— Как грубо, поручик…

Саша с надеждой посмотрел на королеву шмелей, но та все неотрывно перекатывала что-то из книжки в тетрадку.

— Не желаете ли в эдаком случае отобедать? — исправился Вятр.

— Извольте-с.

Институтская столовка предлагала на первое тюремную баланду, а на второе — до белизны вываренные сосиски.

— Вот плоды трудов твоей РСДРП (б), — не замедлил съязвить Саша.

— И прямое следствие твоего Серебряного века, — рефлекторно парировал Вятр.

Кропоткинская площадь сверкала спинами мостовых. Из кратера бассейна «Москва» зеленоватыми спиралями восходили к весеннему небу столицы хлорные испарения. Голодные студенты перебежали Волхонку на красный, но мордатый гаишник, торчавший в «стакане» на углу, проигнорировал вольнодумство.

— И куды это милиция-то смотрит?! — по-бабьи прогнусавил Олег под «стаканом».

…В чебуречной чавкали чебуреками, брякала алюминиевая вилка, прихлебывали с присвистом чай из веника. Саша вновь вспомнил про дипломный текст.

— Что-то у меня не сходится… Почитаешь «зубров» — Брюсова там, Гершензона, — и Серебряный век — вот он. — Он задумчиво воткнул липкую вилку в гражданскую чебуречину. — А прислушаешься, чтó внутри тебя, — оттуда ничего. Нету там никакого Серебряного века…

Он рассеянно смотрел, как из чебурека, заколотого вилкой, сочится ржавая кровь.

— «Зубры» вот пишут, ключевая «серебряная» идея — личность в центре всего. Но разве не додумались до этого раньше — допустим, Достоевский еще? Разве не параллелились с модернистами те же «знаньевцы», Бунин?.. Вот выйду на защиту и скажу: Серебряный век — миф!

— Результат: вместо диплома — справка. А вместо аспирантуры — Афган.

— Зато выскажу то, чтó у меня вот тут… — Саша потыкал пальцем себе в лоб.

— То есть собственный миф.

— Почему?!

— Да потому, что бошки у нас одними мифами набиты. А истина (естина) — она снаружи. В сшибках идей. Вне «нормы». Я вот, чтобы что-то про РСДРП (б) понять, в какую только хреномунтию ни влезал: от философии до орнитологии.

— И теперь все точно знаешь про этих… птичек? То есть вопрос, что есть истина — применительно к большевикам, — для тебя больше не вопрос?

— Ну, чего я там знаю? Так, попикировались между собой… пара-тройка интеллигентиков… Правда, потом власть захватили. А вашу «серебряную» личность — в ГУЛАГ.

— Как ты сказал? «Интеллигентики»?.. — Саша нарочито философично почал очередную чебуречину. — Один губернаторов взрывал, другой банки грабил? Эти — интеллигенция?

— Ладно, принято, — внезапно пошел Вятр на мировую.

«Вера — не предмет для обсуждения, — небось, подумал, как всегда, — даже если это вера в intelligentsia[3]…»

— Тогда, раз вам ведома истина, коллега историк, скажите: кто больше повлиял на русскую историю — ваша РСДРП (б) или, к примеру, «Демон» Врубеля?

— Демон — больше.

— А все «серебряное» искусство, вместе взятое?

— Меньше.

Дискуссия произвела базар. В союзники призваны были великие: Лермонтов, Гоголь, Кандинский, Малевич, Пошивайло, Томохин…[4] Посыпались словечки типа «дух», «душа» (как самое низкое небо Духа — по Цветаевой), «гармония», «симфонизм»… Стало жарко. Но ненадолго.

— Нету никакой такой особенной «русской интеллигенции»! — швырнул Вятр решающий козырь. — Есть простые российские intellectuals, и есть единственный для них в России работодатель — государство, которое с одной руки их кормит, а другой в морду бьет!

— Старая песня…

…Пока дипломанты обедали, расстановка сил на площади переменилась. Мордатый гаишник выбрался из «стакана» и злобно тыкал длиннющей жердью в мокрое голое дерево перед институтом русского языка.

— Как вы полагаете, господин историк, что делает вон тот знакомый нам будочник?

— Полагаю, силится предотвратить замыкание троллейбусных проводов ветвями городских насаждений.

— А я думаю, это он грозится вольнодумствующей интеллигенции, засевшей в академическом институте.

«…Ну ладно, пусть Серебряного века и не было, — пошли являться Саше примирительно-вечерние мысли. — Но что-то же было?»

Медленно-медленно, словно бы пробуя каждое слово на вкус, он процитировал про себя Ахматову:

Было!

Был «Черный квадрат», в который провалилось все доквадратное искусство. Была пощечина выскочки Эйнштейна надутым академикам. Была мечта марксистов сконструировать идеальное общество-машину…

Но было и бегство «элит» в кокаинизм и мракобесие. И растерянность перед «восстанием масс». И гнетущее предчувствие апокалипсиса, каким в конечном итоге и обернулся ХХ век, с его двумя мировыми и тысячами «локальных» кроворазлитий…

В шесть вечера «читалка» закрылась. Среди последних сдавала книги королева шмелей. За нею пристроились Саша и Олег.

— Как она тебе?

— Ну, как…

В институтском гардеробе ни одного шмеля уже не было. Дипломанты бросились в погоню. Королева курила на пятачке у метро, в созвездии лиловых мартовских фонарей.

— А ничего, а?.. — Саша в нерешительности перевесил сумку с одного плеча на другое.

— А ты познакомься, — вскинулся Вятр. — Вот тебе и будет триумф личности…

Глава 3. С верой в коммунизм

Шли шхерами. В тиши шведской полуночи лишь форштевень «Уралмаша» с шорохом резал балтийский рассол. Доброжилов торчал с биноклем на юте: скорей бы собственными глазами увидеть заграницу.

Беззвучно в цейсовский фокус въехали до блеска зализанные валуны на урезе воды, опрятный рыбацкий домик, старинный восьмигранный фонарь над пристанью…

— Гляди, фелюга вон у них!

От неожиданности штурман едва не выронил трофейную оптику.

— Подштанники сушатся, — одобрял басок за штабелями кругляка. — Все как у нас.

— Все, да не все, — запетушился тенор. — Старпом вон чё говорит? Что у рыбаков всю рыбу спекулянт скупает. А потом втридорога втюхивает рабочим в городе.

— Ну какие там спекулянты? Оптовики… Но я сомневаюсь чой-то. Рыбак вон пойдет прямиком в город да и задвинет треску на привозе…

— А лицензия?

— Чё?

Моряки заспорили. По голосам Доброжилов как будто узнал их. Один — ветеран Прокопыч, другой — Серега Серых, по прозвищу Серый.

— Ладно! — Прокопыч, видно, хватил кулаком по рейлингу — металл загудел, как струна колоссального контрабаса. — Тебя, Сергей, не переспоришь. Пошли, через час Гетеборг. Там увидишь, кака така мировая революция.

Доброжилов сжался. Сейчас они заметят его и решат, что он, штурман (!), подслушивал. Но далекое шарканье ботинок по шероховатой палубе становилось все тише, тише… Свезло!

Он поднял бинокль, но настройка сбилась. В памяти ожила нелепая история, недавно случившаяся в Таллине.

…По брусчатке цокал субботний апрельский вечер, извозчики церемонно снимали шляпы, разъезжаясь в узких улочках.

С десяток «уралмашевцев» зашли в кафешку «Тапа» хлебнуть пивка подешевше. Но территория оказалась тотально оккупирована компанией нагазованных офицеров-летчиков. Официанткам оставалось только смотреть, как разбивается кружка о стриженную под полубокс голову оккупанта. Или как летит неподъемный вроде бы «тапский» табурет из германского угла Балтики в российский. А попадает в маленькую, но гордую Эстонию.

Вызвали милицию. Поскольку драка случилась с участием военных, вслед за милицейскими примчался еще какой-то чин. Точнее, из сияющей черной «легковушки» вычленился длинный дядька в кожаном плаще.

Сбив хуком очередного летуна, Доброжилов случайно очутился ближе всех к длинному. Тот схватил его за руку — и тут же получил джебб, точно в перемычку роговых очков, пав под ноги набежавшим мильтонам.

— …Вы знаете, на кого покушались? — в десятый раз спрашивал его следователь.

— Нет, — чистосердечно признавался штурман. Он уже понял, что вляпался. Но во что?

— Вы совершили покушение на заместителя председателя эстонского правительства товарища Лауристена, — свистящим шепотом расшифровал ребус следователь. — Кто были ваши сообщники?

— У меня их не было.

— Значит, вы действовали в одиночку?

О том, что мордобитие в «Тапе» было грандиозным нарушением общественного порядка, никто и не вспоминал. Вместо беззубого «закон» клацало клыкастое «политика». Прокуратура и госбезопасность были озабочены лишь тем, как бы не осложнить отношения с просоветским правительством Эстонии.

Наконец Проклу объявили, что надо ехать к товарищу Лауристену в госпиталь. «Если товарищ Лауристен вас не простит, придется давать санкцию на ваш арест».

Встреча была устроена в ординаторской. Нахохлившийся штурман сидел на кушетке, а длинный, с забинтованной головой, у стола. Оба не знали, кто должен заговорить первым. Мерно капала вода из крана.

— Понимаете, молодой человек, одним необдуманным движением вы могли исковеркать всю вашу жизнь, — наконец нравоучительно, как пастырь в костеле, произнес Лауристен.

Прокл выдавил из себя мертвые аморфные слова.

…«Уралмаш» забирал на норд-ост, лиловая полусфера над Гетеборгом все раздавалась, и вдруг навстречу морякам брызнула целая вселенная света. Доброжилов бросился на мостик. В бинокль он ясно видел уютный причал с чередой чистеньких суденышек, синие, зеленые, розовые окна домов, иглы кирх.

Гетеборг сходу пошел искушать гостей разносолами жизни. Из глубин мясного магазина кроваво-красными червями поползли колбасы, окорока, сосиски. В табачной лавке было двести сортов трубочного табаку. А магазинчик, похожий на раковину — голубой снаружи и янтарно-желтый внутри, — оказался весь забит шарообразными, плоскими и какими-то еще косицевидными сырами — с травами, орехами и кусочками ветчины…

— А у нас — карточки… — вслух размышлял Доброжилов.

— А в Испании окорока прям над головой барме́на развешаны. — Второй помощник Володя Половина незадолго до Швеции сходил в Испанию и теперь к месту и не к месту вспоминал об этом. — Там ты только скажешь барме́ну: пластани, мол, вон от той дуры…

— Послушать старпома, так шведскому пролетариату с буржуями еще десять лет бороться, — тлела штурманова горячность, — а сыров тут — как у нас будет, когда коммунизм построим…

— Хотя, конечно, франкизм у испанцев, — хватился Половина, –коммунисты в тюрьмах и… всяко-разно.

                                          * * *

В Гетеборге предстояло провести размагничивание «Уралмаша».

Тяжелое штурманское оборудование матросы еле-еле дотащили до портовой лаборатории. Она оказалась вся заполнена иностранцами, моряки с любопытством глазели друг на друга. Советские встали в международную очередь.

Как красиво смотрелись чистенькие, опрятные суда на блистающем рейде! Только «Уралмаш» торчал угрюмо, как битюг, уродовавшийся много дней без роздыху.

— Интересно, — вдруг на чистом русском произнес один «иностранец», — чей это такой обшарпанный корабль?

Разноязыкий треп в лаборатории разом стих. Казалось, все смотрят только на русских.

— Неважно, какой вид у парохода! — Горячечные глаза штурмана, казалось, заживо сожгут «иностранца». — Важно, что он под флагом самого прекрасного государства на земле!

«Иностранец», однако, не отступил.

— Кто вам сказал, что ваше государство самое прекрасное? — спокойно спросил он.

— Никто! Все это и так знают! И вы, я думаю, тоже!

— Вы ошибаетесь, — тихо, но твердо возразил «иностранец». — Лучшее государство то, где человек — свободный!

От молниеносной стычки в памяти у Доброжилова остался только долгий, сочувственный и действительно… размагничивающий взгляд «иностранца». Он искренне жалел советских — так не сыграешь…

Однако на «Уралмаш» шагали героями. Матросы несли, как игрушки, увесистый штурманский реквизит.

— А здорово вы ему влепили, товарищ штурман! — ерепенился Серый. — Самая прекрасная страна, точно!

                                          * * *

— Ты почему-то не прошел по ролям, — недоумевал Половина.

Он по дружбе даже показал бумаги штурману. Лишь фамилия «Доброжилов» была вычеркнута из списка. Но кто это сделал? Почему?

Штурман пошел к капитану. Тот намекнул: не кадры, мол. Водный отдел МГБ.

— Парень ты вроде правильный. Но перед этими я пас.

…Штурман один-одинешенек стоял на причале, рассеянно глядя, как «Уралмаш» отбивает корму. «Что за важность такая — водный отдел?! — повторялось в голове. — Я пойду к ним и все объясню». Сухогруз безостановочно всасывало в блистающую воронку балтийской сини.

«Пусть судят меня за Лауристена, — горячечно упрямничал Доброжилов. — Но это же не жизнь: ни казни, ни прощения!» У ног стоял чемодан с боксерскими перчатками и книгами по штурманскому делу. «И книжки мне еще пригодятся! — жарко убеждал он себя. — И „Мореходная астрономия“ Хлюстина, и „Навигация“ Сакеллари…»

До встречи с Таей оставался час. Весенний Таллин был весь составлен из контрастов: прямой угол стены заключал в себе вьюном изогнутый вензель сбежавших домовладельцев, а через площадь от игольчатого готического собора по-отечески щурился плакатно-черноусый Сталин в ослепительно белом кителе. «Все обязательно будет хорошо! — страстно убеждал себя штурман. — Вон какая весна!»

Он стал думать о предстоящем свидании. Ведь не просто же так они встречались с Таисией осенью. И не просто так она знакомила его со своим отцом-гэбэшником. А матери у нее вроде нет. Есть только грудастая пруссачка, которую Тая зовет просто Марта.

На угол собора Тайка прибежала ровно в двенадцать. Какой красивый контраст: золотые кудри и голубое пальто!

— Привет, Тая! Ты стала приходить вовремя?

— Здравствуй… — Круглое Тайкино личико скривила то ли улыбка, то ли судорога. — Я очень старалась… не опоздать.

— Случилось что-то?

— Пойдем в сквер.

Все скамейки стояли пустые, только в кустах ссорились воробьи.

— Что это у тебя за чемодан? — для чего-то спросила Тая.

— С утра… был на тренировке, — неумело соврал Доброжилов. — В чемодане — боксерские перчатки и… форма.

— А! Ты же занимаешься боксом… — Казалось, она все время колеблется: сказать — не сказать. — Ты знаешь, я была у папы на работе. Ты же помнишь, где он работает?

— В органах, — зачарованно прошептал штурман.

— Так вот… Я просто забыла ключи в тот день, а Марта — ты помнишь Марту? — уехала к сестре в Кенигсберг, вернее, Калининград. — Тая сделала еще одну томительную паузу, словно бы не решаясь продолжать разговор. — И… у папы на столе лежал один документ. В общем, я понимаю, что сделала ужасную вещь, но я мельком прочла заглавие. И…

— Ну?!

— В общем, это был ордер на твой арест.

А! Простое и ясное слово «арест» сразу расставило все по местам. Какой же он был наивный… Гэбэшники специально сняли его с «Уралмаша», чтобы посадить.

— Ты правильно сделала, что сказала, — попытался он ободрить Тайку. — Даю т