автордың кітабынан сөз тіркестері  Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания

Фридрих Мейнеке

чувства исключительности и ненависти к окружающим, которое мы клеймим у других наций терминами шовинизм, джингоизм, московитство.

*
Наше государство разгромлено, обширные немецкие территории потеряны. Иностранное господство надолго стало нашей участью. Удастся ли спасти немецкий дух? Еще никогда в своей истории ему не требовалось проходить через подобные испытания. Исторические примеры успехов и неудач нам не слишком помогут; ведь каждая новая задача уникальна. При попытке решить эту задачу нас должны наполнять глубокая вера и робкое беспокойство. Однако если мы поднимем свой взгляд к высшим сферам вечного и Божественн

Гитлер и его соратники отважились на это. Конечно, не полностью, ибо результатом стали бы анархия и хаос. Под лозунгом «заботы о народе», представлявшем собой некий аналог любви к ближнему, кое-что все же делалось. Но национальный эгоизм предоставлял блага лишь собственному народу, а внутри народа — лишь тем, кто не сопротивлялся национал-социалистическому руководству и не казался политически опасным. По отношению ко всем остальным, в особенности к ненавистным евреям, не осталось никаких нравственных ограничений; права и достоинство человека больше не признавались. Об этом не говорили открыто, и из тактических соображений могло звучать совсем другое. Но в газовых камерах концлагерей исчезал в конечном счете последний намек на западную христианскую нравственность и человечность.

Требовались и различные мишени общего характера, на которые он мог бы указать и которые заставляли кипеть кровь у его сторонников. К их числу относились Версальский мир и созданная им ситуация, еврейский вопрос, наконец, экономический кризис и безработица конца двадцатых годов. Без наличия трех этих комплексов невозможно вообразить себе то влияние, которое приобрел Гитлер. В спокойные времена человек с тяжелыми психопатическими наклонностями, неудавшийся художник с пламенным честолюбием и склонный к ресентименту влачил бы трудное существование на обочине истории. Однако слетевшая с катушек эпоха вызвала на историческую арену слетевшую с катушек личность, в результате чего обе они начали ужасающим образом формироваться.

Мы сказали, что равновесие рациональных и иррациональных мотивов оказалось нарушено благодаря тому, что технически рациональному придавалось основное значение. Мы не можем отрицать у работавших много, до изнеможения офицеров генерального штаба иррациональных мотивов — не только мощного честолюбия, но и сильного чувства долга и искренней любви к Отечеству. И все же итог безрадостен: у техников военного ремесла не было полного понимания целостности исторического бытия. Поэтому они допускали опасные ошибки при оценке вещей, лежавших вне военно-технической сферы.

Изучая борьбу, которую вел Бойен, я много лет назад впервые осознал двойственность прусской души. В ней все время боролись друг с другом высокий и низменный принципы, и второй в итоге победил; мы должны честно признать это и извлечь уроки. Низменный и выродившийся милитаризм с готовностью стал слепым орудием Гитлера и в облике Ваффен-СС достиг последней, наиболее порочной стадии своего развития; он погубил все.

Настала ледяная зима 1941/42 года, грозившая нам повторением событий 1812 года в России. И вновь у всех думающих людей возникал на устах вопрос: почему генералы бездействуют? Почему они не исправят свой грех потакания гитлеровскому движению? Почему не свергнут опасного для всех человека? В конце 1941 года я узнал, что в реальности имелись генералы, осознававшие, что лишь поступок, с формальной стороны являвшийся преступлением, заслуживающим смертной казни, сможет спасти Германию от дальнейшего соскальзывания в пропасть. Прежний шеф генерального штаба, генерал-полковник в отставке Бек, считавшийся самой светлой головой в армии, сказал в те дни моему доверенному лицу: «Этот гордиев узел может быть разрублен единственным ударом меча. Однако решивший нанести этот удар должен знать огромную машину немецкой армии и уметь ею управлять».

Одному из мюнхенских профессоров, проводивших курсы для участников войны, запомнился солдат, который все время говорил, говорил и говорил. Это был Гитлер.
В его характере имелось слишком много банального эгоизма для того, чтобы он мог стать личностью всемирно-исторического значения. Безграничное тщеславие, безвкусное самолюбование, бессмысленная расточительность, с которой он даже в самом конце, цепляясь за остатки собственной власти, тратил последние силы собственного народа, — слишком тяжкий груз, лежавший на его деятельности. В чем-то его можно сравнить в Наполеоном I, также обладавшим весьма обыденными и эгоистичными чертами характера.

Гитлер считал иначе. У нас сейчас то здесь, то там говорят, что им была предпринята титаническая попытка защитить Германию от грядущей чудовищной опасности. На это сразу же можно возразить, что он действовал с гигантским дилетантизмом. Он рассчитывал за восемь недель молниеносной войны разгромить огромную державу с малоизвестными глубинами и резервами так же, как он проделал это с Францией в 1940 году. Говорят, что его активно консультировал при этом норвежец Квислинг [98], изображавший из себя стратега и знатока России. И такая попытка была предпринята в ситуации, когда исход борьбы с другой мировой державой, Англией, был еще неясен, а третья из великих мировых держав уже заняла на заднем плане угрожающую позицию и поддерживала англичан! Наполеоновская кампания 1812 года с учетом более простых условий того времена была куда более рациональной, чем гитлеровская кампания 1941 года, претендовавшая на технический расчет.

Один старый генерал как-то сказал мне: «О том, кем он является, можно судить по тому, каких людей он избрал себе в помощники: это либо мерзавцы, либо дураки». У Гитлера оба этих сорта объединились.