Оглавление

ПОСТОЯЛЕЦ

Деревня просыпалась, открывала окна — глаза домов. Петухи ли разноголосые ее разбудили, или солнышко, греющее в эти июльские дни во всю свою силу. Захлопали калитки и ворота, забрякали ведра, потянулись к речке бабы. Поднимая дорожную пыль бичом, с дальнего конца деревни шел пастух Степан. Пустой рукав его рубахи заткнут за пояс — с войны вернулся без левой руки. Перед ним, лениво переставляя ноги, шагали козы, коровы, овечки.

— Бабоньки, гони скотину. Да поживей, милаи!..Мотька, чего зеваешь, гони свою козлуху, — крикнул он, приближаясь к Матрене Леоновой, бабе еще не старой, не дождавшейся, как и многие ее подруги, мужа с фронта.

— У меня, Степа, коза ученая… Девка, Девка, — позвала она козу, поворачиваясь к своему старенькому, скособочившемуся дому.

Тотчас же из двора с тихим блеяньем выскочила худая черная коза и поплелась вместе со всеми по утренней дороге.

— Бери, Матрена, меня к себе в дом, не пожалеешь, не хуже твоего Ивана приласкаю, не смотри, что рука одна…

— Ох, и липучий у тебя язык, Степан…

Зевая и потягиваясь всем телом, вышла Матренина соседка, колхозная бригадирша, выгнала свою Рыжуху. Матрена пошла домой, накормила Феньку и Яшку, наказала присматривать за домом, взяла узелок с нехитрым обедом и вышла за ворота. Из всех домов на дорогу выходили бабы. Их ждала тяжелая работа.

На поле мелькали выцветшие платки и застираные юбки. Женщины внаклон пололи свеклу. Война закончилась пять лет назад, а деревня все никак не могла опомниться от тех страшных дней. Кто-то затянул песню, ее подхватили другие, и она полилась над полем, помогая бабам вырывать сорняки и жить этим днем — не прошлым.

Вокруг бригадирши смеялись — опять кого-то поддела. Мотя повернулась в ее сторону.

— Че, Матрена, говорят за Степана замуж выходишь, — подмигивая остальным сказала бригадирша.

— Он со мной одной-то рукой не управится, мне и двух мало, — в тон ей ответила Мотя, она тоже никогда за словом в карман не лезла.

Громкий смех заглушил ее последние слова. Задела бригадирша за самую душу, разворошила тяжкие думы, которые Матрена гнала от себя и днем, и ночью.«Ох, Иван, тяжко мне без рук-то твоих, не управляюсь с хозяйством… Ребятишки не слушаются, балуют. Достатка в доме нет — хлеб да картошка. Все нажитые с тобой добрые платья еще в войну променяла на крупу… У Феньки туфлишки вон рваные, к школе надо новые справить… Да и мужики при случае глаза масляные пялят на здоровое тело. Горько мне, Ванюшка, не по то я шла за тебя, чтобы вековать одной»…Такие разговоры со своим погибшим мужем Матрена вела почти каждый день — и отчитывалась, и жаловалась.

Домой с поля шли уже тогда, когда солнце укатилось за речку. Болела спина, ныли руки, изрезанные травой. Дети уже давно видели сны. Матрена умылась, доела вареную утром картошку и легла спать…

Как-то на поле бригадирша подошла к Моте:

— В колхоз трактористы с курсов приехали. К тебе постояльца председатель определил, иди устрой его.

Матрена одернула юбку, перевязала платок и отправилась в деревню, толком еще не понимая, как к этому относиться. Подойдя к дому, увидела человека, сидящего на небольшом деревянном чемоданчике. На нем была еще крепкая солдатская гимнастерка и брюки, сохранившиеся, видать, еще с довоенной поры.

— День добрый…

— Будьте здоровы, — произнес приезжий сильным, немного хрипловатым голосом.

— Леонова Матрена Спиридоновна, а запросто Мотя зовут, — сложив свои натруженные руки на животе и чуть наклонившись вперед, начала знакомиться.

— А я Егор Иванович Галунов. Кроме сестры в городе, родных больше нет…

— В дом-то чего не проходите, идемте…

Перешагнув порог, Егор снова поздоровался — на него смотрели две пары любопытных детских глазенок. Он поставил у порога чемодан и сел на лавку.

Постояльцу отвели боковушку. Егор приходил с работы, топил печь, Матрена наскоро собирала на стол. Есть садились все вместе. Он понемногу привязался к детям чужой ему женщины. А Матрена была рада, что прибавилось забот, меньше оставалось времени думать горькие думы.

Егор купил с получки детям конфет и новые туфлишки Феньке. Она от радости весь вечер не сводила с него глаз, ходила по пятам, не зная, как отблагодарить. Матрена, узнав о подарке, взяла туфли, конфеты и положила на стол перед Егором, когда кончили ужинать.

— Зря жалеешь нас, городской. И без тебя жили…

На ее глаза навернулись слезы. Не убрав со стола, Мотя вышла во двор, громко стукнув дверью, села на крыльцо и дала волю чувствам.

Фенька с растерянным видом сидела на лавке у стола. Вдруг лицо ее исказилось, и вырвался крик:" Мамка, туфли хочу, хо-чу!». Девочка выбежала вслед за матерью. Матрена прижала