В этот момент подошел дон Гарсия и спросил его, не выскажет ли он своей последней воли, которую можно было бы исполнить после его смерти.
– Какая там, к черту, воля в такую минуту?
Он несколько секунд помолчал, словно раздумывая.
– Я никогда не размышлял о смерти, – заговорил он опять, – и не думал, что она так близка… Я не прочь был бы повидать священника… Только все монахи сейчас в обозе… А все же нелегко умирать без исповеди.
– Вот мой молитвенник, – сказал дон Гарсия, подавая ему флягу с вином. – Хлебните для бодрости.
Значит, дон Гарсия, вы обращаетесь с вашими любовницами как с лошадьми? Скажите, вы часто пускаете в ход хлыст, чтобы отучить их от капризов?
– Редко, я слишком для этого д
, Гарсия, – воскликнул уныло дон Хуан, – это так тяжело – убить одного из своих ближних!
– Еще тяжелее, – отвечал дон Гарсия, – когда один из твоих ближних убивает тебя. Но хуже всего провести день без обеда. Поэтому я приглашаю вас отобедать у меня сегодня вместе с несколькими весельчаками, которые будут рады вас увидеть.
Кстати, – прибавил он, – они уже встают и собираются уходить из церкви. Пойдем посмотрим, как они будут садиться в карету. Может быть, ветер приподнимет их шелковые юбки и мы увидим хорошенькую ножку, а то и две.
уша, уносившаяся в рай, была душой одного из членов рода де Маранья, за которым, по-видимому, числились кое-какие грешки. Но так как граф де Маранья молился за него и роздал духовенству много денег, чтобы выкупить его душу из мук пламени, то ему и удалось переправить душу своего родственника в рай, не дав ей долго скучать в чистилище
Музыканты, видимо, опасаясь, как бы в свалке не переломали их инструментов, бросились бежать, зовя городскую стражу, между тем как обе женщины у окон призывали на помощь святых.
Говорят, что музыканты никогда не играют, когда их просят или когда их слушают.
Прежде чем он успел крикнуть: «Аллах!» – я рассек бритую голову этого пса, еще не успевшего проглотить напиток, моим добрым мечом, острие которого врезалось в нее до самых зубов.
Признайтесь, дон Хуан, мы изрядно проскучали эту ночь. Я до сих пор не могу развеять скуку и с удовольствием послал бы мою принцессу ко всем чертям!
– Вы не правы, – сказал дон Хуан. – Фауста – прелестная особа; она бела, как лебедь, и всегда в превосходном расположении духа. К тому же она вас так любит! Вы счастливый человек.
– Бела – это верно, я согласен, что она бела. Но у нее плохой цвет лица, и если сравнить обеих сестер, она похожа на сову рядом с голубкой. Не я счастливец, а вы!
– Ну нет! – возразил дон Хуан. – Моя малютка мила, но она совсем ребенок. С ней невозможно серьезно говорить. Ее голова начинена рыцарскими романами, и у нее самые дикие представления о любви. Вы не можете вообразить, до чего она требовательна.
– Вы еще слишком молоды, дон Хуан, и не умеете обращаться с любовницами. Женщина – то же, что лошадь: если вы позволите ей усвоить дурные привычки и не внушите, что не склонны прощать ее капризы, вы никогда ничего от нее не добьетесь.
– Значит, дон Гарсия, вы обращаетесь с вашими любовницами как с лошадьми? Скажите, вы часто пускаете в ход хлыст, чтобы отучить их от капризов?
– Редко, я слишком для этого добр. Послушайте, дон Хуан, уступите мне вашу Тересу! Ручаюсь, что в две недели она станет послушной, как перчатка. Взамен я вам предлагаю Фаусту. Согласны на обмен?
– Сделка пришлась бы мне по вкусу, – ответил с улыбкой дон Хуан, – если бы только наши дамы на нее согласились. Но донья Фауста ни за что не уступит. Она слишком много потеряет на обмене.
– Вы слишком скромны. Но успокойтесь: я так ее расстроил вчера, что первый встречный после меня покажется ей светлым ангелом среди ада. Знаете, дон Хуан, – продолжал дон Гарсия, – я вам предлагаю ее без шуток.
доньи Тересы было на груди довольно заметное родимое пятнышко. В первый раз дону Хуану было дозволено взглянуть на него в виде величайшей милости. В течение некоторого времени он взирал на него как на восхитительнейшую вещь в мире. Он сравнивал его то с фиалкой, то с анемоном, то с цветком альфальфы. Но вскоре пресытившемуся дону Хуану эта родинка, которая была в самом деле очень красива, перестала нравиться. «Это большое черное пятно, только и всего, – говорил он себе со вздохом. – Какая досада! Оно похоже на кровоподтек. Черт бы побрал эту родинку!» Однажды он спросил даже Тересу, не советовалась ли она с врачами, как бы ее уничтожить, на что бедная девушка ответила, покраснев до белков глаз, что ни один мужчина в мире, кроме него, не видел этого пятнышка, а затем, по словам ее кормилицы, такие родинки приносят счастье.
