Оглавление

1. Олежкины истории
2. От автора
3. Олежкины истории
4. Золотая шайка
5. Трёхболтовое лето
6. Дороги, которые нас выбирают
7. Вьюжная ночь
8. Предъявителю сего
9. Со стаканами за рысью
10. История одной защиты
11. Рыжики от Потапыча
12. Севастополь в иных красках
13. Suum cuique, или бывшая машина ведьмы
14. Другие истории
    1. Базовый инстинкт
    2. Выстрел молоком
    3. Пролетая над гнездом Кукушкина
    4. Групповая терапия

«Олежкины истории» и другие приключения… нет, не Шурика, известного всем киногероя, а героя, во многом похожего на автора этой книги и носящего такое же имя, — это второй сборник повествований, описывающих воспоминания автора о своей молодости и зрелости (автор лелеет надежду, что она всё же наступила), порой забавные, а порой — поучительные. Тексты, наполненные иронией, юмором, а местами и философским подтекстом, способны — и автор надеется на это — вызвать интерес у широкого круга читателей.

Рассчитано на неограниченный круг читателей возраста 18+

От автора

В сборник коротких повестей и рассказов вошли тексты, навеянные воспоминаниями автора о днях минувших — как давно ушедших, так и не совсем далёких. Поэтому он может считаться автобиографичным. Тексты, содержащиеся в нём, во многом дополняют повествования, вошедшие в сборник «Быть в форме», хотя, в отличие от него, здесь они изложены от третьего лица.

Так уж получилось, что немало места в описании событий уделено бытовым деталям и характерным особенностям недавно ушедшей эпохи, для многих уже забытой, а кому-то и вовсе не известной. Эпохи довольно противоречивой, со своими строго регламентированными устоями и взаимоотношениями, полной запретов и ограничений, порой доходящих до абсурда, но у многих и по сей день вызывающих определённые ностальгические чувства. Автор не ставил задачу быть её обличителем или защитником и старался быть нейтральным в своих оценках. Просто ирония и сарказм, с одной стороны, теплота и лёгкая грусть о былом — с другой, как бы сами невольно характеризуют его отношение к атмосфере, которая царила тогда, подчас такое же противоречивое. Да это и понятно — жить и дышать воздухом того времени, принимать данность во всей её противоречивости приходилось вполне осознанно, понимая, что иного выбора, иной судьбы у подавляющего большинства просто не было и быть не могло. И они жили этой жизнью, и каждый в меру своих способностей и своих потребностей (вот уж, воистину, это словосочетание — бессмертное наследие эпохи) искал в ней свою отдушину и зачастую находил её: кто в книгах, кто в искусстве, кто в общении с близким по духу. А кто и вовсе в простых и незатейливых развлечениях или в поиске разного рода удовольствий, далеко не всегда безобидных. И, несмотря ни на что, многие даже умудрялись при этом быть счастливыми. А разве могло быть по-другому?

Прототипами многих героев и действующих лиц явились вполне реальные люди, хотя не обошлось и без частично вымышленных, равно как и полностью абстрактных персонажей. Имена и фамилии многих, как, собственно, и самого автора частично или полностью изменены во избежание обид или упрёков со стороны тех, кого вольно или невольно задели за живое тексты или кто неверно упомянут в них. Хотя автор надеется, что таковых не найдётся, и каждый получит некоторое удовольствие от их прочтения.

Как и прежде, автор выражает свою признательность читателям за обнаруженные в текстах опечатки, о которых просит сообщить по адресу lyshkov@mail.ru

Олежкины истории

Неудавшийся побег

Олежка приоткрыл глаза. Заснуть никак не удавалось. Самое нелюбимое время — тихий час. Только что закончен обед, и все уложены по кроваткам. Некоторые уже спят, кто-то, как и он, продолжает ворочаться и сопеть. Могли бы и вовсе отменить это принудительное отлёживание своих боков, а эти всё нянчатся с ними, как с малолетками. Как-никак — старшая группа, почти уже школьники.

Эти — это воспитательницы их детсада. Кроме этих есть ещё и те, или те ещё. Которые из столовой и уборщицы. Его бабушка про них так и говорит: ваши кухарки — это те ещё. Ей всё кажется, что готовят они отвратительно, и масло в кашу не докладывают. А она в этом толк знает — сама работала поваром в яслях, правда, недолго. И хотя она нигде этому не училась, у неё настоящий, просто врождённый талант в том смысле, чтобы приготовить так, что пальчики оближешь. Дядя Саша, местный районный судья и друг семьи, вставая из-за стола, так всегда и говорит, хотя сам этого почему-то никогда не делает. А что касается масла, то бабуля его никогда не жалеет. И сгущёнки разной. Недаром о её пирожных — хрустящих, тающих во рту трубочках и пышном наполеоне среди их знакомых ходят легенды.

За окном, прямо напротив его кровати, в голубом небе проносятся белые пушистые облака. Они летят столь стремительно, что кажется, зацепись за одно из них — и ты во мгновение ока перенесёшься в какое-нибудь далёкое тридевятое царство. Хотя, если хорошенько задуматься, это тридевятое не выглядит таким уж далёким. И сомнения эти вполне обоснованы. Он может уже, почти не сбиваясь, досчитать до ста: число тридцать девять находится где-то в первой половине этого длинного списка. Ему кажется, что «тридевятое» происходит именно от этого числительного. А его старший брат и вовсе знает числа гораздо крупнее, чем первая сотня. Он уже учится в четвёртом классе и может легко перемножать в столбик их двузначные комбинации. Так хитро он называет эти пары цифр. Хотя комбинацией, насколько Олежка представляет себе из разговоров старших, обычно называется что-то, похожее на длинную женскую майку.

Вообще говоря, со словами и у него временами возникает какой-то мучительный, а иногда и трогательный раздрай. Услышав новое, незнакомое слово, он тут же пытается разгадать его смысл, и, отыскав его, по своему разумению переиначивает на иной манер, сообразуя с найденным смыслом. Это же так логично, а иначе зачем те слова, которые так и норовят обмануть слух. Ведь он для того и дан, этот слух, чтобы понимать всё без лишних объяснений. Например, когда говорят «я тебя сейчас отшл-л-лёпаю», то здесь даже без повышения интонации каждому становится ясно, что его не будут гладить и не расчешут гребешком. А в последних словах так и слышится ласковое шуршание расчёски в волосах. Кстати, и слово «логично», как-то произнесённое его отцом, на слух воспринималось вполне объяснимым — стоило лишь представить себе что-нибудь, аккуратно разложенное по полочкам.

В мире всё должно быть устроено логично, ладно и чинно. И если это не так, то нужно поправить. Нужно усмирить, притереть и подчистить разнобой избыточных звуков, выправить слоги, эти маленькие самостоятельные понятия, выстроив их — кубик за кубиком — в правильной очерёдности, в нужном ритме, который не позволит им рассыпаться.

Но, к его удивлению, логика эта во многом услышанном работала далеко не всегда. Так было с псевдонимом, которым, как ему казалось, называли психически неуравновешенного человека или попросту психа, донимающего всех своими причудами. Так было и с выеденным яйцом — оно у него было почему-то выведенным, ибо, как ему казалось, нет ничего проще, чем вывести птенца, и занятие это уж точно ничего не стоит. Со временем, конечно, всё вставало на свои места: псевдоним оказывался просто кличкой, а яйцо — съеденным, но это, как правило, наступало значительно позже, чем того хотелось бы, и Олежка ещё долго пребывал в плену филологических фантазий, порой забавляя старших своими наивными откровениями. Похоже, тридевятое царство тоже было из их числа.

Кстати, о числах. Как-то у них с братом завязалась целая словесная баталия, когда Олежка узнал, что такое «тысяча» и, довольный, похвастался этим. Брат тут же назвал что-то посолиднее и снисходительно улыбнулся. В ход тут же пошли сложносоставные комбинации — Олег уже знал, что это такое, — и в самый разгар их жаркой перепалки в дискуссию вмешался отец, невольный свидетель спора. Он сидел за столом и что-то писал. Сразив их страшно большим числом, который он назвал «квадрильон», и пояснив его значение, отец вернулся к своим бумагам. Спор мгновенно угас. Больше этого могучего числа никто назвать уже не смог и даже не решался — уловки типа «два квадрильона» и иные конструкции из цифр в расчёт не принимались. Ну, а по поводу самого слова, стоит ли говорить о том, что оно в первое мгновенье вызвало в сознании Олега образ гигантской квадратной эскадрильи самолётов, летящей высоко в небе и почти полностью застилающей собой солнечный свет.

А улететь вместе с облаком или каким-то другим волшебным способом покинуть этот садик ему хотелось уже давно. Правда, со временем это желание несколько притупилось. Но в первые дни своего пребывания здесь — а было это больше года назад — оно было просто мучительным. Да и, вообще, оказался он здесь, на его взгляд, по какому-то странному недоразумению.

Как-то, прогуливаясь по дворику, примыкающему к их дому, и не зная, чем себя занять, он откликнулся на предложение матери пойти с ней в какой-то садик, где много детей и где всегда весело. Он перестал орудовать лопаткой в песочнице, пытаясь докопаться до сырого песка — в таком виде он лучше формовался, и с интересом взглянул на мать. Она шла на работу и, остановившись рядом с ним, как бы невзначай позвала с собой.

— Там тебе будет интересно, там игрушки разные и площадки с качелями. У тебя появятся новые друзья, — продолжала она, попутно сама увлекаясь этой темой. — А вечером я тебе куплю конфет.

Дома у них всегда безотлучно находилась бабушка, поэтому пристраивать куда-то ребёнка не было особой необходимости. Вот и сейчас она сидела на скамейке неподалёку и прислушивалась к их беседе. Олежка задумался на секунду. Вообще-то его и так всё устраивало. Но почему бы не попробовать? К тому же конфеты. Последний аргумент склонил чашу весов его сомнений в пользу предложения, и он протянул руку.

В садике Олежку встретили не особо приветливо. Да и обстановка здесь была весьма далёкой от той, которую обещала мама и какую рисовало его воображение. Девчонки все как на подбор были чересчур визгливыми; они постоянно ссорились из-за обладания Мальвиной — единственной куклой с огромными, закатывающимися при наклоне глазами. Мальчишки были под стать им, такими же горластыми и задиристыми, а обещанные игрушки — потасканными и облезлыми: в деревянных наборных пирамидках недоставало колец, а единственный волчок, разгоняясь, противно поскрипывал и дребезжал. Ручка у него болталась и то и дело норовила вывалиться из прорези.

Воспитатели постоянно призывали горлопанов к тишине, одёргивали шалунов и без устали, нахмурив брови, расставляли особо отличившихся по углам. Углы эти почти никогда не пустовали. Всё это несколько обескураживало: совсем не так представлялся ему детский сад, когда он шёл сюда в первый день. Поэтому знакомиться с детьми и сходиться с кем-то из них ближе как-то не тянуло.

Но и это было не самым печальным. Для организованной прогулки их выстраивали в колонну, и ребятишки, попарно держась за руки, медленно выходили за ворота садика и ползли по скучному и унылому маршруту. Если бы Олежка знал восточную мудрость о скорости каравана, он бы сразу безошибочно угадал того, кто больше других претендовал на звание самого старого и немощного верблюда. И хотя тот был совсем не старым, назвать таковым можно было бы грузноватого и неуклюжего Петьку Савкова, у которого вечно на ходу развязывались шнурки на ботинках и что-то высыпалось из карманов. Ко всему прочему мальчиков ставили в пары с девочками, что ни тех, ни других не устраивало, а у доставшейся ему в напарницы Аньки Стёпиной руки всегда были холодные и неприятные, к тому же сплошь покрытые цыпками. Да и говорить с ней тоже было не о чем.

Прогулка обычно проходила по парку, который граничил с территорией садика. Спускаясь вниз, Олежка каждый раз наблюдал, как бегущий по придорожной канаве ручеёк, преодолевая небольшие перекаты, распадался на звонкие, журчащие струи. Обтекая препятствия и падая с них, эти струи взбивали на поверхности воды лёгкую, пушистую пену. Она была, пожалуй, единственным, что неизменно приковывало к себе его внимание на протяжении всего спуска в парк и по дороге обратно. Но, как он ни старался, ему не удавалось разглядеть в ней даже маленькие зародыши пенопласта, этого загадочного воздушного материала, из которого рыбаки вырезают поплавки для своих удочек. Видимо, прошло ещё недостаточно времени, чтобы он смог как следует спрессоваться. Весна была в самом разгаре, снег ещё не успел полностью растаять, и ручьи только недавно активно принялись за свою работу. Да и наблюдал за этой пеной он ещё только первую неделю. К осени здесь, наверняка, будут плавать солидные куски этого странного желтоватого вещества.

Олежка представил себе сборщиков пенопласта, с мешками в руках обшаривающих русла ручьёв и заглядывающих под кусты в поисках затаившихся там обломков. Но будет ли он свидетелем этой картины? Это навряд ли.

Решение созрело молниеносно. Бегает он быстро, дорогу домой знает неплохо. С него хватит. Тем более что обещанных конфет он так и не увидел, и совесть чиста. Он бросил вялую руку своей молчаливой спутницы и устремился вверх по дороге, ведущей из парка. Бежалось весело и легко, и грудь распирала радость. Казалось, с души свалился какой-то камень. Так обычно выражалась бабуля, когда обнаруживала затерявшийся рубль в одном из многочисленных карманов своего пальто.

Вот позади остались парковые ворота, справа мелькнуло здание садика, впереди — позолоченный купол дворца. Прямо — пять минут, потом, за зданием милиции — направо, а там ещё пять минут — и ты дома. Свобода!

За спиной явственно послышалась чьи-то тяжёлые шаги. Этого не может быть! Неужели его мог кто-то догнать? Сложившееся к пяти годам представление об устройстве мира стремительно пошатнулось, небо качнулось, и земля стала уходить из-под ног. Это чья-то рука схватила его за шиворот и слегка приподняла в воздух. Перед глазами мелькнуло здание милиции, которое сменилось искажённым от негодования лицом Татьяны Степановны. Её имя он уже успел запомнить. Через мгновенье он снова стоял на земле, развёрнутый лицом к ненавистному садику. Его ладонь была крепко стиснута в руке воспитательницы. Молча, не говоря ни слова, она потащила беглеца в сторону покинутой, казалось бы, навсегда детской невольницы.

Остаток дня он провёл, стоя в углу большой комнаты, обиталища их младшей группы; свидетели его неудачного побега деловито копошились в груде игрушек и иногда с интересом поглядывали на него, словно видели впервые.

Вечером мать отчитывала его за странную выходку. Она была очень огорчена и встревожена произошедшим. Татьяна Степановна, рассказывая ей о случившемся с широко раскрытыми, как у Мальвины, глазами, просила что-нибудь непременно предпринять по этому поводу. Ей-то что: убежал бы себе — и ладно. Меньше нарушителей — меньше тревог. Странные эти взрослые. Олег молчал, потупив глаза, и кивал — да, этого больше не повторится. Ему было жаль расстроенную из-за такого пустяка мать. О конфетах он упоминать не стал.

С тех пор желание убежать из садика сковывалось данным тогда обещанием. Но иногда, как сегодня, оно снова становилось нестерпимым.

Секреты с конфетами

Гулять по парку — очень странная затея. Все эти мраморные скульптуры с прилепленными к голому телу листочками — как они там только держатся, — эти фонтаны с бесцельно разлетающимися в стороны струями, эти ровные аллеи с подстриженными на квадратный манер кустами взвывают скуку и уныние. Утром в парке хозяйничают одни садовники в синих халатах с ножницами на концах своих длинных шестов. Глядя на их усердие, Олежка думает: дать им волю, так они все парки и леса в округе почикают и оболванят так, что даже звери начнут шарахаться от этих шариков и кубиков. А птицам и вовсе гнёзд будет свить негде. Бабуля тоже недовольна, когда видит плоды трудов подобных мастеров, увлечённых своей работой.

— Ну тебя и почикали! — говорит она, огорчённо качая головой и забирая его из парикмахерской.

Некое разнообразие в этот подстриженный и отутюженный мир вносит, разве что, маленькая собачонка, носящаяся по кругу в чаше небольшого фонтана и пытающаяся струйкой воды, бьющей из её пасти — что за нелепость, эти взрослые совершенно не в курсе, откуда берутся у собак струйки, — дотянуться до испуганно крякающей уточки. Или шутихи — такое место, где дядька из кустов посетителей водой обливает. А им, подмоченным снизу, и невдомёк, почему вода из земли вдруг бить начинает. Женщины — так те сразу в сторону. А мужики довольны, особенно, если день жаркий выдался. Жмут ногой на разные камушки и ждут, когда вода из щелей брызнет! Наверное, этот виноват. Или вот этот. Осторожно так щупают, лица у всех сосредоточенные. Смотреть на это потешно, но быстро надоедает. В общем, скукота.

То ли дело — территория их садика. При всей своей неприязни к зажатым в заборы пространствам Олежка осознаёт, что здесь каждый сможет найти себе занятие по душе. И в этом смысле садик не так уж плох, как ему показалось вначале. Здесь можно покататься на велосипеде вокруг большой клумбы, если он у тебя есть, конечно. Можно влезть своей щуплой задницей в канатную петлю карусели с названием «гигантские шаги» и, оттолкнувшись посильней от земли, попытаться догнать едущего впереди и весело пнуть его ногой. А можно спрятаться от солнца в беседке и, забившись в дальний её угол, слушать там страшилки про оживающую по ночам кровавую механическую руку или про вампиров, живущих в подвалах и охотящихся на маленьких детей. Особенно славится этими байками Митька Чернов. Обычно он узнаёт о них от своего старшего брата, мастера на такого рода выдумки и большого фантазёра, и потом с удовольствием делится ими со своими друзьями. Ему нравится наблюдать, как те, разинув рты и выпучив глаза от страха, жмутся друг к другу в полутьме беседки.

А ещё можно устраивать в разных местах секреты и тайком от других показывать их своим приятелям. Делается это очень просто: выкапывается небольшая ямка размером с ладошку и на её дно укладывается конфетный фантик, лучше серебряный или золотистый, и, желательно, имеющий цветной рисунок или какие-нибудь узоры. Можно на него сверху положить головку мать-и-мачехи или другого цветка, на своё усмотрение. Но Олег такого никогда не делает. Он знает, что это девичий удел, можно сказать, их главная слабость. И по наличию цветка всегда можно понять, кому этот секрет принадлежит. Он же устойчиво причисляет себя к мальчикам, а потому к пышным украшениям равнодушен.

Его скупой арсенал, помимо фантика, ограничивается маленькими зелёными осколками разбитой бутылки или медной монеткой, если посчастливится разжиться таковой. И тогда это уже целый клад. Всё это богатство накрывается обломком стекла — этого добра во дворе садика всегда навалом — и сверху присыпается землёй, а ещё лучше — песком. Для надёжности можно сюда также добавить сорванной травы. И всё — секрет готов. Теперь можно порыться пальцем в известном одному только тебе месте, где спрятано твоё сокровище, тщательно очистить от песка поверхность стекла и показать его приятелю.

Считается, что эти тайники приносят владельцу особую значимость и даже могущество. Иногда слышно, как кто-то задаёт вопрос товарищу — а у тебя сколько секретов, и вслед за прозвучавшим ответом выносит приговор — эх, слабак, у меня на два больше! Наверное, в садике уже и живого места не осталось, думает Олежка. Всё в секретах.

Но не всё с этим делом обстоит столь невинно и безобидно. Некоторые умудряются поймать живого жучка и, спрятав его под стеклом, страшно этим гордятся. Их так и распирает от удовольствия, когда они наблюдают, как тот, перебирая лапками, пытается выбраться наружу. Бедные животные, думает Олежка.

Мама говорит, что над маленькими и беззащитными издеваются только изверги. Он не очень себе представляет, кто это такие, но в этом слове ему слышится что-то подземное и звериное. Впрочем, он знает, что жучков под стекло прячут совсем не они, и начинает сомневаться, так ли всегда права его мама. Но сомнения исчезают, когда в одной из радиопередач он слышит, что изверги эти губят также и невинные детские души. А это значит, думает он, что эти злодеи добрались уже и сюда и принялись за своё чёрное дело. И обитают они, скорее всего, в подвальном помещении котельной, в окошко которого время от времени загружают уголь. Самое удобное для них место. Олег на всякий случай старается держаться от него подальше.

А что касается жучков, то в таких случаях он, дождавшись, когда обладатель секрета отвлечётся или уйдёт куда-нибудь подальше, осторожно разгребает темницу и освобождает томящегося в ней пленника. Пусть хотя бы этот бедолага не испытывает здесь того мучительного томления, которое знакомо ему не понаслышке. А почему осторожно — чужое имущество (и особенно эти секреты) строго охраняется бытующими в их среде негласными законами. Откуда они взялись — история с этим довольно поучительная и неприятная. Даже вспоминать не хочется.

Как-то после обеда, перед тихим часом, в помещении туалетной комнаты — в это время здесь всегда оживлённо — с заговорщическим видом появился Колька Волков, известный всем заводила и проказник.

— У Надьки Кругловой в шкафчике раздевалки спрятаны конфеты. Я сам видел. Кто хочет попробовать, пока спать не уложили?

Вызвалось несколько добровольцев.

— А ты идёшь? — спросил Колька Олега, тоже бывшего свидетелем этого разговора.

Олежка пожал плечами. Конфет ему не то, чтобы не хотелось, но было как-то неловко брать их без спроса.

— Что, боишься? Маменькин сынок!

Все посмотрели на него. К трусам он себя не причислял, и услышать такое обвинение было довольно обидно. Тем более прослыть маменькиным сынком — пойди потом, отмойся. Он двинулся вслед за остальными.

В помещении раздевалки заговорщики открыли указанный Волковым шкафчик и в самом деле обнаружили там кулёчек с ирисками и леденцами. Расхватав конфеты, они принялись набивать ими рты. Кто-то не ограничился ртом и сунул кое-что ещё и в карман, про запас. Олежка взял леденец. Он уже знал, что, выковыривая застрявшую во рту ириску, можно легко вытащить вместе с ней едва шатающийся зуб. А он ещё вполне мог бы послужить. За этим занятием их и застала Татьяна Степановна. Как она узнала об этом — одному лишь богу известно. У неё всегда было чутьё на всё то, что шло по нехорошему, с её точки зрения, или по неправильному сценарию, как она любила выражаться. Здесь они оба совпали.

— Кондратьев, и ты здесь?! Я так и знала.

На её лице мелькнула тень какого-то злорадства. И чего такого она так и знала? Дальше всё шло по привычной схеме — угол, беседа с принимающим чадо родителем, домашние разборки.

Телесные наказания в их семье были как-то не приняты. Нельзя сказать, чтобы этим совсем не грешил отец: иногда он мог вгорячах как следует шлёпнуть провинившегося по заднице или отодрать его за ухо. Фронтовик всё же, войну прошёл, а там и не такое бывало. Потому нервы порой могут и не выдержать. Кстати, взрослые часто путают, называя нервоз неврозом. Но здесь они его с толку вряд ли собьют.

На Олежке рукоприкладство практиковалось крайне редко — поводов к этому он почти никогда не давал. Вот и в этот раз отец ограничился прочтением нотации о недопустимости воровства, а мать повела его в магазин и демонстративно купила здоровенный куль конфет с пряниками. Наверное, хотела его закормить так, чтобы глаза на эти сладости смотреть больше не могли. Есть такой способ. Мама рассказывала, что, когда бабуля приехала к ним на север, чтобы помочь ей нянчиться с только что родившимся старшим братом, она с жаром накинулась на красную икру. Отец тогда получал её в составе морского пайка, и дома она не переводилась. Так вот, бабуля потом больше года видеть эту икру не могла. Но эти ожидания обманули Олежку. Каково же было его удивление, когда мама на следующее утро, передавая сына воспитательнице, вынула этот куль из сумки.

— Отдай это Наде и извинись.

— Это за одну-то конфету?

— Это за то, что ты не только не задумался над тем, хорошо ли брать чужое, но даже сделал это.

Озадаченный таким её решением, он всё же выполнил этот наказ. Как сказал бы дядя Саша, любитель хитроумных и малопонятных фраз, несоразмерность компенсации была явно налицо: она значительно превышала величину нанесённого им ущерба. Олежка сформулировал для себя это несколько проще — ничего себе?! Но, одновременно с этим, он понял также, что, если ты попался на мелком воровстве, готовься к утрате всего своего имущества. Из этого можно было сделать два вывода — либо никогда не попадайся, либо не воруй. Он без колебаний остановился на последнем. И то, что Надька молча приняла внушительный куль как должное, ещё более утвердили его в своём выборе. Для его приятелей этот урок, похоже, тоже не прошёл бесследно. На пропажи в садике больше никто не жаловался.

Пятый

— Сокол, сокол, я пятый, — повторяет Олежка, прижавшись губами к микрофону. — Как слышите? Приём.

Он подносит микрофон к уху и прислушивается, затаив дыхание. Опять никакого ответа. Наверное, он нажал не на ту кнопку. Он вертит в руках загадочный чёрный предмет, напоминающий нижнюю часть корпуса телефонного аппарата с торчащим из него проводком, к которому неумело прикручен наушник. Может быть, нужно нажать ещё и на эту, торчащую сбоку, малоприметную пимпочку?

Как этот пластмассовый обломок оказался в куче игрушек, никто уже не помнит. Петька Савков утверждает, что это рация. Ему можно доверять, его отец работает на заводе, где ремонтируют танки. Он же принёс из дома наушник, который он выдернул из старого шлемофона. Он говорит, что у отца таких несколько штук, и он ездит в них на мотоцикле. Петька хотел принести в садик шлемофон целиком, но ему не разрешили.

Олежке очень хочется выйти в эфир. Так обычно говорит диктор, начиная очередную радиопередачу. Может, его, этого эфира, просто слишком мало в игровой, и поэтому его никто не слышит? Он знает, что баночка с таким эфиром стоит в шкафчике в помещении медицинского пункта, и когда сестричка открывает её, чтобы помазать им лопатку или плечо после укола, воздух сразу наполняется каким-то характерным запахом, который ни с чем не спутаешь. Его слышно не только в дальнем конце очереди, стоящей на прививку, но и даже за дверями. И тогда всем в садике ясно — сегодня плановая прививка. Поэтому понятно, что, раз этот эфир обладает такой всепроникающей способностью, то именно по нему и бегут эти загадочные радиоволны. Вот бы раздобыть эту баночку и открыть её рядом с рацией! Он даже представляет себе радиостудию, где рядом с микрофоном выстроена целая батарея таких баночек, и поэтому выходу в эфир ничто не мешает.

Олежка переводит взгляд с дверей в медпункт на рацию и приступает к очередной попытке. В последовательности, отличной от предыдущей, он старательно нажимает на выступающие части рации и поворачивает в новое положение всё то, что хоть как-то может быть повёрнуто. Он почти не сомневается, что, помимо эфира, в этом тоже кроется какой-то особый секрет. Просто многие слишком нетерпеливы в поисках правильного решения и бросают это дело на полпути. Но у него это обязательно получится, рано или поздно.

— Сокол, я пятый. Вас не слышно. Приём.

Почему «пятый»? Потому, что «десятый» — это позывной его отца. Иногда в училище, где он служит, объявляются сборы по тревоге. Это происходит обычно ночью, под утро. Надо же такое удумать! А то эти командиры не понимают, что ночью у людей бывают дела и поважнее! Именно так они опять поступают накануне. Олежка вспоминает прошедшую ночь и вновь переживает её перипетии.

Он слышит сквозь сон, как разбуженный телефонным звонком отец выходит в коридор и снимает трубку. Потом он набирает чей-то номер и произносит странную фразу «Вас вызывает десятый». Больше он ничего не говорит и нажимает на рычаг отбоя, а затем снова накручивает диск на телефоне и, дождавшись ответа, опять произносит эту же загадочную фразу. Так продолжается минут пять. Потом он достаёт из-под кровати тревожный чемоданчик и куда-то уходит.

Олежку всегда удивляет, почему отец называет этот чемоданчик тревожным. Ведь так обычно называется то, что вызывает страх или опасение. Но содержимое чемоданчика вполне себе безобидно: он как-то видел, как отец его укладывает. Самое опасное в нём — это складной перочинный ножик. А кроме него там всё очень домашнее и вполне себе мирное: тёплое бельё, плащ-палатка, фонарик, пачка хрустящих галет и даже сгущёнка. Наверное, у военных, как и у бабули, тоже бывают чёрные дни.

Вся эта атмосфера таинственности, наполненные непонятным смыслом переговоры по телефону захватывают Олежку и будоражат его воображение. Сон снимает как рукой. Он представляет себе, как отец с чемоданчиком в руке появляется на плацу и под покровом ночи, шаря фонариком, ищет своё место в строю. Наконец он находит девятого и становится вслед за ним. К нему в спину пристраивается одиннадцатый, и вскоре полностью сформированная колонна направляется на выполнение ответственной боевой задачи.

Сонливость снова овладевает им, глаза прикрываются. На стене в углу комнаты возникает прямоугольное пятно света. Оно становится ярче и медленно перемещается к центру стены, и вместе с этим нарастает шум мотора. Ррр-у-у-у-ффф. Это машина, она проходит мимо, и шум стихает. Пятно съёживается, тускнеет и гаснет в углу. Но это не просто машина, догадывается он. Это грузовик, в котором увозят собранных по тревоге. Вот ещё один. Ррр-у-у-у-ффф. Становится не по себе.

Он расталкивает Мишаню — хватит спать: не слышишь, что ли, тут такое происходит! Но что с него взять: у Мишани одно ухо надорвано и обвисло, видать, медведица-мать ему его отдавила. Привычка у них такая, у медведей, всем на ухо наступать. Второе тоже замялось. Попробуй, расслышь тут! Недовольный взгляд на Олежку. Пора бы его привести в порядок: шерсть уже неделю нечёсанная, местами свалялась, а на спине и вовсе пролежень. Но друг надёжный.

— Сиди здесь, в углу, у подушки, и смотри внимательней, — шепчет он ему заговорщически, указывая на стену. — Если пятно остановится напротив и хлопнет входная дверь, дай знать.

Блестящие бусины глаз приятеля впиваются взором в стену. Вдвоём наблюдать не так страшно. Ррр-у-у-у-ффф, Ррр-у-у-у-ффф. Тёмные полосы между пятнами становятся всё уже, и вскоре почти непрерывная жёлтая река медленно течёт по стене. Её волны уносят куда-то вдаль не только военных, но и всё население городка. На него накатывается внезапная тоска и чувство одиночества.

Почему они забыли его? Наверное, потому что у него нет позывного с номером, закрепляющим за ним положение в строю и место в машине, а раз так, то его просто оставили здесь, в этой несчастной кроватке. Хочется вскочить, подбежать к окну и, что есть мочи, крикнуть им, чтобы они услышали его и взяли с собой. Но ноги ватные и рот не разлепить.

— Олежка, роднуля, пора вставать. Что-то ты под утро весь искрутился, всё одеяло перебуровил.

Голос бабули. Неужели ему всё это приснилось? Из кухни доносится и другие голоса: мать собирает брата в школу. Ну так и есть, это был всего лишь сон, и никто никуда не уехал.

Мишаня сидит рядом продолжает сверлить бусинами стену. Наверное, не выспался, бедняга. Он бережно кладёт его на подушку — отбой тревоги. Но, как бы там ни было, позывной у него всё же должен быть. И лучше бы — с числом, чтобы не путаться ни при каких обстоятельствах. И ещё, чтобы отец был неподалёку.

В наушнике по-прежнему тишина.

— Сокол, сокол, я пятый. Вас не слышу. Приём.

Странная находка

Олежка ковыряется палкой в песочной яме. Ему хочется знать, на какую глубину уходит в ней песок. Вопрос глубины почему-то всегда его волнует. Особенно он любит, надев сапоги, измерять глубину воды в лужах и отыскивать там самое глубокое место. Часто это заканчивается тем, что вода переливается через край сапога, и приходится разуваться и сливать её, чтобы не хлюпало. Но это его не останавливает. И домой для смены носков, как это делают некоторые неженки, он не спешит несмотря на то, что в мокрых носках гулять не очень-то приятно. А всё потому, что его могут отругать и оставить дома, а тогда — всё, прощай, улица. Поэтому высокие сапоги, а ещё лучше — с отворотами, как у дяди Васи из соседнего подъезда, которого все называют заядлым охотником (он, видимо, в них охотится за какими-то дикими ядлами), его самая большая мечта. Если не считать велосипед с трещоткой, которая нужна, чтобы не крутить педали всё время.

Яма, в которой он копается — это вовсе не песочница. Это специальное место для прыжков, и песок здесь, наверное, для того, чтобы ноги не отбивать, когда высоко подпрыгиваешь. Оно так и называется — яма для прыжков. Правда, он никогда не видел, чтобы здесь кто-то прыгал. Но раз Татьяна Степановна говорит — Кондратьев, хватит портить яму для прыжков, значит так оно и есть. Хотя это очень странное название. Потому что это никакая не яма вовсе, а совершенно ровное место. Находится она на стадионе, напротив их садика. Сюда их иногда выводят на прогулку. Рядом — футбольное поле. Но сегодня здесь никто не играет, и даже не тренируется, а жаль.

Ему всегда интересно наблюдать, как футболисты гоняют по полю мяч и громко выкрикивают при этом разные слова. Дай пас — требует один, и Олежека понимает, что это он таким необычным способом просит у товарища мяч. Сказал бы просто — дай мяч. Так ведь нет, мудрит. Наверное, хочет обмануть противника. А тот ему в ответ — не дам, ты всё время в овсе пасёшься. То, что он имеет в виду «офсайд», Олежка поймёт гораздо позже, но пока он без труда догадывается, что речь идёт таком сорте густой травы, которая идёт на корм лошадям, и в которой мяч точно может застрять. Поэтому и правильно, что не даёт. Хотя, где он там овёс увидел — трава как трава.

Некоторые слова он и вовсе не понимает. Те, что футболисты часто выкрикивают после столкновений или после ударов мимо ворот. Когда Олежка вырастет и будет играть в футбол, в чём он нисколько не сомневается, он уж точно не промахнётся с такого близкого расстояния.

За игрой обычно следит судья в полосатой футболке. Вроде их знакомого дяди Саши. Когда он со своей женой приходят к ним в гости, Олежка часто слышит, как тот долго и с удовольствием рассказывает о прошедшем накануне матче. Это его любимая тема, и рассуждает он с большим знанием дела. Но здесь, на этом поле, Олежка его никогда не видел. Наверное, он довольно известный судья, а тут играет только местная заводская команда, и иногда — школьники.

А ещё здесь играют в мотобол. Это тот же футбол, только на мотоциклах. И игроков на поле меньше, а мяч такой огромный, что ему по пояс будет, если не по грудь. Вратарь у них тоже с мотоциклом, только с маленьким и лёгким, похожим на велосипед. А почему мотоцикл — это видно по мотору, хотя он никогда не работает. Вратарь всё время таскает его в руках вдоль ворот и отбивает им мячи. А бросать мотоцикл и отбивать мяч двумя руками нельзя, правилами запрещено. Это Олежка уже усвоил твёрдо.

А зимой здесь каток и музыка. В углу — раздевалка, в центре — ёлка, и все чинно катаются по кругу: кто парами, кто просто так. А мальчишки всё больше гоняются друг за другом или сбивают девчонок. Они осторожно подкатываются к ним сзади и слегка бьют рукой под коленками. Те, как покошенные, с криками валятся на лёд. Когда он вырастет, он тоже будет сюда приходить. Это же так здорово! Нет, не девчонок сбивать, уж больно много визга от них. Просто кататься. Пока же он только пробовал это делать прошлой зимой на прудике возле своего дома. И было это даже не на нормальных коньках, а на снегурках. Это такие коньки с завитками на концах, которые бечёвками прикручиваются к ботинкам. Или к валенкам, как это сделал ему папа. Кататься ему понравилось. А на этом катке на таких снегурках не покатаешься — мальчишки засмеют. Да он ещё и толком-то держаться на них не умеет.

Олежка разрывает песок на приличную глубину, но дна всё нет. Внезапно палка натыкается на что-то твёрдое. Может, это камень? Он делает ямку пошире. На дне появляется что-то круглое и, судя по ржавчине, металлическое. Наверное, кусок трубы. Он поддевает его палкой и выуживает на поверхность довольно странный предмет. Величиной с небольшую грушу, тяжёлый и широкий у основания, он постепенно сужается кверху. Если бы Олежка знал название геометрических фигур, то сравнил бы его с усечённым конусом. Но пока на ум приходит только образ гриба с ещё не раскрывшейся шляпкой. Типа мухомора. Такие иногда встречаются в парке, когда они с бабулей по осени собирают опята.

Эта аналогия приходит к нему сама по себе, как это часто бывает со словами. Увидев что-нибудь незнакомое, он тут же сравнивает это с уже известным. Потому как суть у многих разных вещей довольна схожая, если не одна и та же. Просто она с виду немного другая, и спрятана от разных умников, которые всё время изобретают что-то новенькое и важничают при этом. А нужно всего-навсего правильно разглядеть её. Например, когда он в первый раз увидел стрекозу, сидящую на травинке, он сразу понял, что это маленький вертолёт, и ничуть не удивился, когда она полетела. Родители часто посмеиваются над его забавными открытиями.

Сверху шляпка у этого мухомора аккуратно так срезана, словно каким-то не очень опытным грибником для пробы, а снизу торчит короткая толстая ножка с бороздками. Такие делают, чтобы что-нибудь прикручивать друг к другу. Верхний срез мухомора внутри полый и сплошь забит ссохшейся глиной. Надо бы очистить и посмотреть, что там внутри.

Острым концом палки он поддевает глину, и в глубине отверстия открывается чёрная блестящая поверхность, похожая на застывшую смолу. Ему хочется расковырять и её, но смола достаточно прочная, и даже гвоздь, который он подбирает рядом с ямой, тоже не способен этого сделать. Может, попробовать постучать по наконечнику камнем, чтобы расколоть чёрную пробку или выбить её из отверстия? Наверняка там, внутри, кроется самое интересное.

В поисках подходящего булыжника он оглядывается по сторонам. Но тут его что-то останавливает. Мухоморы — грибы вредные и опасные, всплывают в его памяти слова бабули. Пожалуй, лучше держаться от этой находки подальше. Подойдя к забору, он просовывает руку в широкую щель и бросает странный предмет подальше, в кусты.

Через несколько дней он слышит, как отец, вернувшийся с утренней пробежки, возбуждённо рассказывает маме, что в парке, рядом со стадионом, он нашёл взрыватель от снаряда. В чём в чём, а в этих вещах он прекрасно разбирается — на войне он был артиллеристом. Отец не на шутку встревожен — ведь туда часто выводят на прогулку их детей. И слава богу, что никто не наткнулся на него, иначе могла бы случиться большая беда.

Олежку посещает внезапная догадка: ведь речь идёт не о чём ином, как о давешнем «мухоморе». По его спине пробегает холодок. Он потрясён. Он первый раз в своей жизни вдруг осознаёт, что жизнь — вещь хрупкая и конечная. Из оцепенения его выводит голос матери:

— Ну что ты там сидишь? Одевайся быстрее, я на ра