Оглавление

Dedicato A Elio

— Ti piace stare da solo?

— No. A nessuno piace stare da solo. Ma ho imparato a conviverci.[1]

 Посвящается Элио 
— Ты любишь быть один? 
— Нет. Никто не любит быть один. Но я научился жить с этим.

Пролог

Все мы любим лето. У каждого оно своё и нет одного одинакового, или одного единого лета. Каждый год, абсолютно неизменно, мы чувствуем совершенно необыкновенные чувства которые всё время отличаются друг от друга и сравнивая их, мы не можем понять к чему же они ведут нас. Можно сказать что они ведут к счастью, но не всегда. Очень многие события которые происходят в те короткие три месяца жизни, могут сохраниться в памяти на долгие годы вперёд, и бывает, ты будешь стараться забыть их так сильно, до мозолей на руках и мешков под глазами. Кто бы что ни говорил, отказаться от этого нельзя, и не надо. Без этих мгновений, мы не узнаем саму жизнь, саму её истину, потому что во всей жизни, в каждом году, нет ни одного момента схожего с этими тремя месяцами жизни которые несутся так быстро, но запоминаются так надолго, чувства от которых будут длиться вечно.

И самое главное что воспоминания были во мне абсолютно всегда. Каждый раз когда я шёл куда-то, направлялся, думал о чём-либо, или же хотел что-то, я всегда возвращался, рано или поздно, к тем самым воспоминаниям. Более счастливые моменты наоборот усугубляли моё положение, но при всём при этом, они всегда были со мной. Хоть это самое лето было так давно, что я не могу уже вспомнить сколько мне тогда было, но оно до сих пор со мной, и любые попытки оторвать его от меня самого или же забыть, не увенчались успехом раньше и сейчас. В каком-то смысле я смирился с этим, но во мне всегда была борьба, которая продолжается до сих пор, но чем же она мне не помогает? Если говорить честно, понятия не имею. Потому что я до сих пор так же глуп как тогда, и до сих пор так же влюблён.

Очень часто, погружаясь во всё это в очередной раз, я теряюсь. Теряюсь в пространстве и времени, и даже, в самом себе. Я не уверен, изменился ли я с тех времён, или же, я всё тот же мальчишка, познающий прелести жизни, влюблённости, нежности и тяги к чужой жизни. Я никогда после не чувствовал нечто похожее на это, но значит ли это, что я другой? Значит ли, что будь у меня ещё один шанс, хоть на день, на минуту, вернуться туда, я бы не согласился, не успев свет из окна озарить мою спальню, в которой, недавно проснувшись, ничего не делая, лежало моё тело, с венами без пульса, и глазами, устремлёнными куда-то ввысь.

1 глава: Рисунок

Где-то в Северной Италии…1983 год

      И в тот день это Муза проснулась во мне,

      Афродита влюбила её в руки мои,

      Зачаровали перо магией любви,

We wasted so many days

Теплота солнца, такое приятно ощущение. Выходишь на веранду, и солнце бьёт тебя, обливает, всей своей мощью, и красотой. Не успеешь сказать и слова, как ты весь в нём, и лишь некоторая часть тела, случайно попала под тень дома сзади тебя. Как бы жизнь не менялась, солнце сверху нас, всегда то же самое, и именно она является путеводной звездой, не только направления света, но и жизни.

Сама жизнь в Италии напоминает старый домик, на окраине маленького городка, в котором ничего не происходит, и люди просто живут. Ходят в гости, пьют, посещают бары, и конечно же, обсуждают политику. Всё это на чистом итальянском языке, приправленном долькой этнических и территориальных особенностей речи. Слушать их разговоры за столом, пока подносили последний десерт, было одно из моих любимых занятий. Нет, я не спорил с ними, или даже присоединялся к их разговорам, плавно переходящим в ссоры. Я просто слушал, растворившись в показательных движениях рук, и слов. Иногда смеялся, а иногда заливался краской за их слова. Меня они почти не замечали, за исключением, если со мной начинала играть Перла, запрыгивая на мои колени и облизывая их, попутно крадя что-то на столе.

Большинство наших кресел и стульев были без спинок, либо, с тонкими деревянными спинками, которые не так сильно раздражали кожу на спине, которая всегда была загорелой, а у кого-то через чур. Мы принимали этот климат как данность, практически никак не борясь с ним. Он был един с нашими организмами, и нельзя было представить здешние края без него. Этим он и был особен у туристов, желавших уйти от смуты городов, и погрузиться туда, где время остановилось, и люди, кажется, вместе с ним. Нельзя точно сказать почему. Просто так сложилось. Религия, природа, люди — всё это составляло и создавало ту самую магию.

А что до меня, я жил, ничего не делая, как почти все. Гулял по утрам и вечерам, играл с собакой, читал попавшие мне в руки книги, ел виноград, растущий в нашем саду, и чувствовал что нахожусь в прекрасном месте, и никогда не переставал так думать.

Тем летом, а было оно на моё семнадцатилетие, я занимался теми же вещами, как и всегда. Всё казалось тем же самым, и так оно и было, до одного момента.

Тогда, я только проснулся, было примерно восемь утра, как вдруг я услышал звуки падающего мяча. Он отбивался то от земли, то явно от нашего дома, стены рядом с моей комнатой на втором этаже. Окно было открыто, так что я слышал всё отчётливо. Сначала я старался не придавать этому значение. У нас по соседству жило несколько маленьких детишек, хулиганы ещё те, с красными щеками и пузами. Иногда они вытворяли что-то подобное. Но потом, я осознал что они, при их низеньком росте, и коротких ручках, не смогли бы докинуть мяч до второго этажа, так что, спустя несколько минут, и закрывания ушей подушкой, встал, и быстро направился к окну. Меня в ту же секунду осветило солнце, сегодня оно было безжалостно, и я увидел не мальчишку, у которого даже волосы ещё полностью не проросли, а парня, с шевелюрой на голове, как грива коня. Он пинал мяч своими ногами, неприкрытыми ничем, кроме шорт, и волосы на которых защищали бежевую, явно изменившую цвет от загара, кожу от солнца.

Недолго думая, я спрятался за ставнями, дабы он меня не увидел. Не знаю почему, но он был интересен мне. Здесь очень редко можно встретить незнакомца, не считая туристов, которых можно определить по фотоаппарату на шее, и путеводителем в руках. Но он был местный, это было видно по его коже, соленым волосам, которые уже привыкли к здешней воде, и глазам, узким, но всё равно широким.

Я смотрел на него изучающим взглядом, боясь что случайных чих, или кашель, может отпугнуть его. Вообще странно что я не видел его раньше, и тем более, что он решил позаниматься здесь. Именно у моего дома, под моим окном. Либо он слишком дерзкий, либо дурак. После достаточного времени, у меня появилась идея, которая меня манила. Я отошёл от окна, и босиком, медленным шагом, взял свою камеру со стола, который уже давно пора убрать от всякого хлама, книг, рукописей, и стаканов. Снова подойдя, я удостоверился что он всё ещё там, но он перестал играть, взял мяч под мышку, и начал копаться в сумке через плечо. Я встал в удобную позу, и щёлкнул его, пока он смотрел куда-то вниз, с левой рукой в сумке, и правой, старающейся удержать мяч от падение на газон, а половина его лица была в тени от здания, делая акцент на вторую часть, с несколькими родинками под глазом, и чистой кожей.

Он ушел. Я продолжал стоять, молча смотря на фотографию. На ней он был запечатлён таким молодым, ярким. Он выглядел как уменьшенное солнце, которого и так было с избытком. Он был изумрудом среди травы, и ромашкой среди поля пшена. Кто он? Не знаю.

Я спустился по старой лестнице вниз, и деревянные перила, на которые я всегда опирался, немного скрипели. В доме было пусто, хоть в нём и находилось четыре человека. Мы приезжаем сюда каждое лето и каникулы, а сам дом перешёл по наследству к нам ещё с прадедушки. Выполнен он в традициях итальянский ввил, которые строили век назад. От его стен исходит запах прошлого, смешанный с фруктами, дымом сигарет и камина. Он из тех, которые ты видишь на открытках. В них обычно пишут об отдыхе, или любви. По крайне мере, так я думаю. Никогда не писал письма, максимум самому себе. Да и то, они не носят в себе какой-то глубокий смысл. Наоборот, они очень просты, и я не рассказываю в них о секретах, переживаниях, а просто пишу то как живу. Как кругами еду на велосипеде, объездив уже все окрестности, о том как рисую, чаще всего пейзажи, и изредка людей. И сейчас, во мне проснулось вдохновение, и я решил нарисовать того парня, или просто постараться перерисовать фото с ним.

Я взял плотный лист, из хорошего дерева, и перед тем как поднести карандаш к нему, я преподнёс его к носу, и почувствовал запах едкого дерева, опилок, и самую малость клея. Я любил так делать. С книгами из типографии, бумагой. Это ещё сильнее разыграло моё желание, и я начал. По началу всё шло хорошо. Сначала горизонт, поле, трава. Дальше я приступил к окружению. Мой велосипед на фоне, машины, забор из камня, сложенный и построенный давным-давно, и камни которого практически полностью покрылись мхом и лишаём.

После, я дошёл до него. Это было достаточно трудно, но принесло мне удовольствие, которое я давно здесь не имел. Это было что-то новое, загадочное. Рутина нравилась мне, но изрядно надоедала, и я жаждал опасностей, или хотя бы знакомств.

Я решил найти его, и отдать рисунок.

Не зная ни его имени, ни того кто он вообще такой, я решил попробовать узнать о нём у родителей. Через несколько часов они тоже встали, и уже во всю ужинали на веранде. Я присоединился к ним.

— Доброе утро Марк, как спал? — мой отец спрашивает это каждое утро, попивая утренний кофе.

— Да хорошо.

— Кстати, сможешь сегодня в цент поехать? Мне нужно забрать посылку от твоего дяди.

— Конечно, а можно взять велосипед Итало?

— Пока он в отъезде, думаю да, ему на него нет дела, сам знаешь с ухмылкой он продолжал пить кофе, запивая печенье.

— А ещё, не знаешь, недавно никто новый рядом с нами не поселялся?

— Вроде нет, а что, ты видел кого-то?

— Сегодня подо окно был — я показал ему фото, и указывал на парня.

— А ты про него, так это же сын мисс Хлои. Она живёт не очень близко к нам, но тоже здешняя. У неё только один сын, его вроде зовут Рей.

— Рей?

— Его отец был родом из Калифорнии, но умер несколько лет назад.

— А от чего?

— Вроде утонул.

Позже, этим же днём, под вечер, я лежал в своей пастели, и думал только об одном. Значит он Рей.